Теоретическая основа формирования понятия страха Божия
СОДЕРЖАНИЕ: Бог – свят. Из переживания святости всемогущего Бога и Его промышляющей любви рождается страх Божий. Очень важно отметить, что страх Божий порождается именно этим благоговейным переживанием, а не одним лишь трепетом перед Его всемогуществом.прот. Игорь Прекуп
Недавно, находясь в православной лавке, открыл книжку с довольно претенциозным названием «Православная энциклопедия». Поскольку незадолго до этого, листая новый Философский Энциклопедический Словарь, я обнаружил, что смирение – это «высшая форма нравственной гордости», мне было интересно, как это понятие определяется в «Православной энциклопедии». Читаю: «Смирение – страх Божий…» и т.д. Конечно же, смирение и страх Божий – понятия пересекающиеся, но отнюдь не тождественные. Лествица добродетелей утверждена на страхе Божием, но если смирение ее первая ступень, то страх Божий, будучи «началом премудрости» (Пс. 110; 10), охватывает всю лествицу, ибо в своем высшем развитии – «сыновнем страхе» – достигает любви, венца добродетелей. Смирение и страх Божий – разные добродетели. (Видимо, имеет смысл подумать над проблемой типологизации добродетелей, чтобы подобной путаницы не возникало.)
Бог – свят. Из переживания святости всемогущего Бога и Его промышляющей любви рождается страх Божий. Очень важно отметить, что страх Божий порождается именно этим благоговейным переживанием, а не одним лишь трепетом перед Его всемогуществом (обращаем внимание на пять греческих слов означающих святость: , , , и , из которых именно последнее выражает библейское понятие святости[1] ).
Структурируя понятие страха Божия как «охранительной» добродетели, мы исходим из понятия обожения (как святоотеческого целеполагания) и понятия святости.
«Начало мудрости – страх Господень; разум верный у всех, исполняющих заповеди Его» (Пс. 110; 10), – учит св. царь и пророк Давид. Ему вторит его сын – Премудрый Соломон, повторяющий слова отца (Пр. 1; 7) и добавляющий: «Страх Господень – источник жизни, удаляющий от сетей смерти» (Пр. 14; 27).
Вначале необходимо уяснить, что есть страх как таковой. Следует акцентировать именно его естественное происхождение, как свойства инстинкта самосохранения, обращая внимание на мобилизующую функцию (вспомним примеры исключительной силы и ловкости со стороны заурядных людей в минуту опасности).
«Страх, 1) в психологии отрицательная эмоция, возникающая в результате реальной или воображаемой опасности, угрожающей жизни организма, личности, защищаемым ею ценностям (идеалам, целям, принципам и т.п.). 2) Одно из основных понятий экзистенциализма. Было введено С. Кьеркегором, различавшим обычный эмпирический страх-боязнь (нем. Furcht), вызываемый конкретным предметом или обстоятельством, и неопределённый, безотчётный страх-тоску (нем. Angst) - метафизический С., неизвестный животным, предметом которого является ничто и который обусловлен тем, что человек конечен и знает об этом. У М. Хайдеггера С. открывает перед экзистенцией её последнюю возможность – смерть. У Ж. П. Сартра метафизический, экзистенциальный С. (angoisse) истолковывается как С. перед самим собой, перед своей возможностью и свободой. 3) Ранний психоанализ, также различая рациональный С. перед внешней опасностью и глубинный, иррациональный С., трактовал последний как результат неактуализированных жизненных стремлений, подавления невоплощённых желаний. В современном неофрейдизме С. становится как бы всеобщим иррациональным состоянием, связанным с иррациональным характером современного буржуазного общества, и главным источником невроза»[2] .
Говоря о страхе вообще, надлежит развести психологические понятия страха и тревожности, а затем попытаться определить границы естественного страха, за пределами которых человек уже теряет свое достоинство. Можно в качестве аналогии привести другое чувство, которое так же естественно происходит из инстинкта самосохранения – голод. Привести примеры различного поведения голодных людей и животных, предложить задуматься: почему животное не осуждается, если рвется к пище, игнорируя чьи бы то ни было интересы, если бросается на того, кто подходит близко, когда оно ест и т.д., а человек, расталкивающий очередь и требующий себе пищу скорее и больше других, осуждается (не говоря уже о тех, кто отбирает пищу у других)? Уместен вопрос: если исходить из положения «что естественно, то не безобразно», а здесь налицо руководство естественным инстинктом, чего ж тут предосудительного?
Однако естественно ли? Слепое руководство инстинктом для человека – безобразие (в самом глубоком, библейском смысле этого слова), ибо кроме животного инстинкта для него естественно (природно) что-то еще, относящееся к иной, высшей сфере. Более того, это «что-то» и определяет его природу.
Естественные пределы инстинкту определяет совесть. В ее берегах он прекрасен и низмен вне ее. Любое естественное стремление достойно человека до тех пор, пока контролируется совестью – чувством, соотносящим реальное состояние человека с его природной заданностью, с естественным нравственным законом (а в случае верующего христианина, еще и с законом Евангельским).
Итак, страх – реакция на опасность. В сущности – это проявление инстинкта самосохранения; это чувство, присущее всякому живому существу, исполняющее охранительные функции в отношении его жизни. «Отрицательной» эта эмоция названа не потому, что она порочна, а потому, что выражается в отрицании всего, что воспринимается как зло, как угроза жизни в широком понимании: не только жизни в витальном смысле, но и в качественном аспекте – здоровью, материальному благополучию, социальному статусу, возможностям самореализации, самоутверждения, получения удовольствия или иному какому житейскому благу. Поэтому понятие «животный страх», можно трактовать не просто как страх присущий животным или как эмоцию, обнажающую нашу животную сущность, насколько мы подвластны инстинктам, но именно как страх за жизнь во всей ее полноте, во всем ее многообразии («живот» – по-славянски значит «жизнь»). Поскольку страх – составная часть естественного инстинкта, а «что естественно, то не безобразно», постольку эта эмоция не может считаться низменной, порочной, греховной сама по себе. Уродство начинается там, где утрачивается мера, где животный инстинкт подавляет совесть. Сам же по себе страх – необходимое свойство нашей психики, сигнализирующее об опасности и побуждающее принимать адекватные меры. Искажения же естественного – следствие грехопадения.
Страх вложен в нашу природу, как своего рода эмоциональный акселератор, мобилизующий все наше естество на борьбу за существование (возможен страх не за себя, а за другого, побуждающий рисковать и даже жертвовать ради него своей жизнью). В зависимости от личной системы ценностей и конкретной ситуации человек мобилизуется страхом либо на бегство, либо на сопротивление. В любом случае страх играет мобилизующую роль. Случаи, когда страх парализует, следует отнести к патологии – то, что в природе не способствует сохранению индивида или его рода, не может считаться естественным. Поэтому повышенная тревожность, ужас, паника, фобия – противоестественны и относятся к нормальному страху как его уродливые отражения в кривом зеркале падшего естества.
Страх всегда продиктован опасностью лишиться чего-то дорогого. По своей природе страх – ограда любви, он рождает ревность стремящуюся удержать предмет любви, побуждает внимательно следить за собой, за всем, чем дорожим. Когда предмет любви высок, тогда и страх и его проявление возвышенны, когда человек обращает свою любовь на низменное, страх и его проявления гадки. Человек страдает от извращенности своих стремлений и неверности предмета любви. Как пишет архиепископ Иоанн (Шаховской): «Главное страдание ушедшего от Бога человека есть самолюбие. Безблагодатное страдание рождается в кругу не-осиянной Богом любви, пре-любви.
1) Любовь к неверной и ничтожной славе своей в мире; 2) любовь к неверным и быстро проходящим ценностям, и 3) любовь к телесным наслаждениям и внешнему покою»[3] .
Христос освобождает от греховного страха, «исцеляя подобное подобным». Вспомним охранительную функцию Закона: «Во всех областях жизни люди были рабами темного страха, пока не был дан им новый страх, – страх святого Закона, и не стал Творец излечивать человечество страхом Своего Закона от всех страхов земли. ... Освободив страх от его демонического яда, Дух Божий стал укреплять и возвышать этим страхом сердца людей. Люди привыкшие к страху, как к своей жизни, стали питаться новым высшим страхом, и возвращаться к Богу, к смыслу своей жизни, освобождаясь от своих старых страхов. Страх оказался обезвреженным, преображенным, поднятым к небу…
Этот страх Божий способен к бесконечному возвышению и утончению, и выходит из сферы всякой боязливости»[4] .
Страх Божий аналогично страху животному есть страх за жизнь, только не за эту временную, а за вечную жизнь во всей ее полноте и многообразии. Полноценность жизни вечной (духовной) в человеке зависит от его причастности Богу. Дух Святой освящает, обоживает нас, воссоединяет с Отцом Небесным – грех оскверняет, разделяет нас с Богом, лишая нас, таким образом, Источника жизни вечной, пресекая в нас ее действие. «Что ужаснее геенны? – восклицает свт. Иоанн Златоуст. – Но нет ничего полезнее страха ее, потому что страх геенны приносит нам венец царствия»[5] .
Этот страх не потому «Божий», что человек боится Бога, как источника опасности, а наоборот, потому, что этот страх – дар Божий, вложенный в душу человека для сохранения его от опасности духовной – от греха: «Имеющий страх Божий имеет сокровище, исполненное благ: страх Божий хранит человека от греха»[6] .
Страх Божий – одновременно и условие, основа очищения души, и плод: тревожа совесть, он побуждает нас удаляться от греха, но лишь тогда поселяется в душе, когда она основательно утвердится в борьбе со страстями. «Корень богоугодной жизни – страх Господень, – пишет свт. Феофан Затворник. – Когда придет он, то как творческая сила все в тебе перестроит и воссоздаст в тебе прекрасный порядок – космос духовный. Как стяжать страх Божий? Он в тебе есть, только заглушен: воскреси его. Для этого дай голос разуму твоему и открой сердце твое для принятия внушений истины. ... Пробудишь чувство – придет вместе с тем и страх Божий. Это заря жизни»[7] . «Страх Божий есть начало очищения совести»[8] , – как бы дополняет его прп. Амвросий Оптинский.
Страх Божий располагает человека к внимательной сосредоточенности относительно своего внутреннего мира и жизни вокруг. Поэтому богобоязненный человек отличается трезвением – добродетелью, без которой невозможно обрести нравственную устойчивость. Ему так же свойственно мужество, преодолевающее страхи мира сего, ибо страх Божий вытесняет их.
Другая добродетель, соединяющая в себе трезвение с мужеством, которую порождает страх Божий – это ревность по Богу, возбуждаемая сознанием высоты замысла Божия о человеке, стыдом за несоответствие этому замыслу и характеризуемая энергичным стремлением сделать все, дабы с помощью Божией восстановить в себе Его поруганный образ, тщательно исследуя себя, выискивая и удаляя все противное Богу, а также зорко следя, чтобы не приблизилось к душе, что-либо враждебное.
Духовная ревность побуждает человека пренебрегать временным ради вечного и не бояться скорбей, «ибо, когда сердце возревнует духом, тело не печалится о скорбях, не приходит в боязнь и не сжимается от страха, но ум, как адамант, своею твердостью противостоит во всем искушениям»[9] . Прп. Ефрем Сирин пишет: «Кто боится Господа, тот выше всякого страха, устранил от себя и далеко оставил за собой все ужасы века сего. Далек он от всякой боязни, и никакой трепет не приблизится к нему, если боится он Бога и соблюдает все заповеди Его»[10] .
Немощи наши, на которые мы ссылаемся, оправдывая свои нравственные падения, объясняются именно недостатком страха Божия. «Отчего человек бывает плох? – Оттого, что забывает, что над ним Бог»[11] , – говорил прп. Амвросий Оптинский. Мы боимся всевозможных лишений, скорбей, болезней, бедности, наконец, самой смерти, но не боимся предстать пред Богом изъязвленными грехами, бедными добродетелями, духовно мертвыми. Мы боимся временных страданий, но не вечных, потому что вечное для нас «не актуально» в силу нашего маловерия. Мы «забываем, что над нами Бог» не в том смысле, что не признаем или не сознаем факта Его бытия, но в том смысле, что прилепляемся временной жизни, ее преходящим ценностям, игнорируя Его промышление о нас и нашу ответственность пред Ним. Наш «религиозный склероз» происходит от пренебрежения своим истинным предназначением: уподобляться Отцу Небесному, по мере сил подражая святым Его. Мы боимся людской молвы, суда человеческого, власти предрассудков и порочных обычаев; из человекоугодия попираем заповеди, лишь бы не прослыть трусами и лишенными чести (за то, что не мстим), лишь бы нас не сочли чужаками (если не поддерживаем коллективного злословия) и пр. – Божия осуждения не боимся. «От того и произошло все зло, что в делах злых мы боимся не Бога, но людей; от того и избегаем мы дел добрых, которые не кажутся такими людям, что взираем не на сущность вещей, но на мнения других»[12] , – говорит свт. Иоанн Златоуст.
Страх Божий, согласно святоотеческому учению, отличается по своим стадиям развития: страх раба, слуги и сына. Авва Дорофей, ссылаясь на свт. Василия Великого, говорит, что мы можем трояким образом угодить Богу: «или благоугождаем Ему, боясь муки, и тогда (находимся) в состоянии раба; или ища награды, исполняем повеления Божии ради собственной пользы, и посему уподобляемся наемникам; или делаем добро ради самого добра, и (тогда) мы находимся в состоянии сына. Ибо сын, когда приходит в совершенный возраст и в разум, исполняет волю отца своего не потому, что боится быть наказанным, и не для того, чтобы получить от него награду, но собственно потому и хранит к нему особенную любовь и подобающее отцу почтение, что любит его и уверен, что все имение отца принадлежит и ему»[13] . Ту же мысль мы находим и у других Отцов, например у аввы Херемона, рассматривающего степени страха Божия в соответствии с тремя основными христианскими добродетелями – верой, надеждой и любовью: «Три побуждения заставляют людей уклоняться от пороков, т.е. страх будущего мучения в геенне, или боязнь настоящей строгости законов; надежда и желание получить царство небесное; наконец расположение и любовь к самой добродетели» ... Вера страхом будущего суда и мучений отклоняет нас от скверны пороков; надежда ожиданием небесных воздаяний, отторгая ум наш от настоящего, заставляет презирать все плотские удовольствия; любовь, огнем своим воспламеняя в душе нашей любовь ко Христу и к преспеянию в духовных добродетелях, побуждает с совершенной ненавистью отвращаться всего, что противно им»[14] .
Свт. Игнатий Брянчанинов говорил, что «страх очищает человека, предуготовляет для любви: мы бываем рабами для того, чтобы законно соделаться чадами»[15] . Страх первой ступени – это страх раба, по аналогии с тем, как раб старается выполнять волю господина по страху наказания. Так же и человек находящийся как бы в преддверии духовной жизни: он внутренне осознал реальность бытия Божия, Его всемогущества, всеведения, всеправосудности, для него нет сомнения, что следствием нераскаянной греховной жизни будут вечные муки, а потому он, страшась их, старается удаляться от греха, если же ловит себя на чем-либо противоречащем заповедям, сокрушенно кается в сердце, стремясь как можно скорее исповедоваться, а в будущем остерегается всего, что привело к падению. Он готов любые скорби претерпеть здесь (в т.ч. и муки совести, почему не боится увидеть себя в истинном свете), только бы не оказаться «извергнутым вон во тьму кромешную». Если человек последователен в этом пути, для него настает следующий этап – это путь слуги и, соответственно, другая ступень страха Божия – страх слуги.
«…Если кто уклоняется от зла по страху наказания, как раб, боящийся господина, то он постепенно приходит и к тому, чтобы делать благое добровольно, и мало помалу начинает как наемник надеяться некоторого воздаяния за свое благое делание»[16] .
Слуга может любить или не любить своего господина, но его отношение к работодателю корыстное в своей основе. Он рассчитывает на вознаграждение, на продвижение по службе, и боится это потерять из-за какой-нибудь оплошности или проступка. Слуга может быть предан господину до самопожертвования, будучи побуждаем благодарностью именно за его заботу и щедрость. Аналогично и в духовной жизни. Взошедший на эту ступень надежды, ожидает вечной радости неизмеримо превышающей все здешние временные скорби, и это помогает ему продвигаться к цели, побуждает бережно относиться к достигнутому, дорожить своей причастностью Божественному и грядущими благами, тщательно оберегая свою душу от всего губительного, греховного.
И страх раба и страх слуги, впрочем, оба являются только вводящими в благочестивую жизнь. Авва Дорофей, описывающий три ступени страха Божия, первые две как бы объединяет в одну стадию, имеющую приготовительное значение, воспитательное, педагогическое. И страх мучений и ожидание благ – это целесообразные аскетические средства, полезные методические приемы «для пробуждения человека от греховного сна и для возбуждения его энергии к христианскому подвижничеству на первых, начальных ступенях христианской жизни»[17] . В Библии, и в Ветхом и в Новом Завете, много говорится о страхе Божием, о его спасительности, поэтому на первый взгляд странно звучат слова св. апостола Иоанна Богослова: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх; потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви» (1 Ин. 4; 18). Кажущееся противоречие разрешает авва Дорофей: «Святой (апостол Иоанн – свящ. И.П.) хочет нам показать этим, что есть два страха: один первоначальный, а другой совершенный, и что один свойствен, так сказать, начинающим быть благочестивыми, другой же есть (страх) святых совершенных, достигших в меру совершенной любви. Например: кто исполняет волю Божию из любви к Богу, любя Его собственно для того, чтобы благоугодить Ему; сей знает, в чем состоит существенное добро, он познал, что значит: быть с Богом. Сей-то имеет истинную любовь, которую святой называет совершенною. И эта любовь приводит его в совершенный страх, ибо таковой боится Бога и исполняет волю Божию уже не по (страху) наказания, уже не для того, чтобы избегнуть мучений; но потому, что он, как мы сказали, вкусив самой сладости пребывания с Богом, боится отпасть, боится лишиться ее. И сей совершенный страх, рождающийся от этой любви, изгоняет первоначальный страх… ... Тогда достигает он в достоинство сына и любит добро ради самого добра, и боится, потому что любит. Сей-то есть великий и совершенный страх»[18] .
Авва Херемон обращает наше внимание, что один только сыновний страх благонадежен: намного выше не хотеть отстать от добра ради любви к самому добру, чем не соглашаться на зло из боязни зла. Если в первом случае добродетель является свободной, то во втором она предстает «как бы принужденною, как бы против воли, насильно исторгнутою страхом наказания или желанием награды»[19] . Страх же без любви – неустойчивая опора. Уклоняющийся от обольщающих его пороков по страху, не будет никогда тверд в добродетели, потому что не имеет в себе «непрерывного мира внутренней чистоты»[20] .
Это очень важное замечание: авторитарное воспитание неспособно сформировать нравственно устойчивую личность. Пока человек воспитанный в режиме жесткого авторитарного контроля чувствует над собой чью-либо власть (мистическую или социальную), до тех пор он управляем, как только сознание внешнего контроля ослабевает – страсти его одолевают беспрепятственно.
«Педагогическое действие страха, – пишет К.Д. Ушинский, – очень сомнительно: если и можно им пользоваться, то очень осторожно, всегда имея в виду, что смелость есть жизненная энергия души. Библейское же выражение: «Страх Божий есть начало премудрости», столь любимое воспитателями и наставниками, охотниками до дешевого средства внушать страх, имеет глубокий смысл, редко понимаемый теми самыми, кто часто употребляет это выражение. Они не подумают о том, что здесь не говорится, что всякий страх есть начало премудрости, а только страх Божий. ... Но как жалко злоупотребляют этим глубоким библейским изречением различные любители задать страху детям! Они прикрывают им свое неуменье сдерживать гнев, неуменье, которое должно бы вычеркнуть их из списка воспитателей, и внушает им не страх Божий, а страх учительский, из которого родятся ложь, притворство, хитрость, трусость, рабство, слабость, ничтожество души, а не премудрость»[21] .
Список литературы
Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. – М.: Изд. Московской Патриархии, 1988.
Большой энциклопедический словарь. – М.: Большая Российская энциклопедия, СПб.: Норинт, 2002.
Свт. Василий Великий. Правила пространно изложенные в вопросах и ответах // Творения. Ч. 5. – М.: Паломник, 1993.
Прп. авва Дорофей. Душеполезные поучения и послания с присовокуплением вопросов его и ответов на оные Варсануфия Великого и Иоанна Пророка. – Изд. Введенской Оптиной пустыни, 1991.
Св. Ефрем Сирин. Творения. Т. 4. – М.: Отчий дом, 1995.
Свт. Иоанн Златоуст. Собрание поучений. Т. 1. – М.: Изд. отдел Московского Патриархата, 1993.
Свт. Иоанн Златоуст. Собрание поучений. Т. 2. – М.: Изд. отдел Московского Патриархата, 1993.
Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. – Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1993.
Свт. Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты. Т. 2. – М.: Донской монастырь; Правило веры, 1993.
Отечник. Избранные изречения святых иноков и повести из жизни их / Сост. свт. Игнатий Брянчанинов. – М.: Донской монастырь; Изд. отдел Московского Патриархата, 1993.
Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. – М.: Правило веры, 1998.
Свт. Феофан Затворник. Краткие мысли на каждый день года по церковному чтению из Слова Божия. – Изд. Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря, 1991.
Агапит (Беловидов), архим. Житие преподобного Амвросия старца Оптинскаго. – Козельск: Изд. Свято-Введенской Оптиной Пустыни, 2001.
Зарин С.М. Аскетизм по православно-христианскому учению. М.: Православный паломник, 1996.
Иоанн (Шаховской), еп. Человек и страх. Опыт пневматологической этики. – Нью-Йорк, 1948.
Ушинский К. Человек как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии. Т. 2. // Ушинский К. Собр. соч. Т. 9. – М. – Л., 1950.
Флоренский П., свящ. Понятие Церкви в Священном Писании // Сочинения в 4-х тт. Т. 1. – М.: Мысль, 1994.
[1] См.: Флоренский П., свящ. Понятие Церкви в Священном Писании // Сочинения в 4-х тт. – М.: Мысль, 1994. Т. 1., с. 483 – 487.
[2] Большой энциклопедический словарь. – М.: Большая Российская энциклопедия, СПб.: Норинт, 2002. С. 1155.
[3] Иоанн (Шаховской), еп. Человек и страх. Опыт пневматологической этики. – Нью-Йорк, 1948. С. 27.
[4] Там же, с. 10 – 11.
[5] Свт. Иоанн Златоуст. Собрание поучений. – М.: Изд. отдел Московского Патриархата, 1993. Т. 1, с. 63.
[6] Отечник. Избранные изречения святых иноков и повести из жизни их / Сост. свт. Игнатий Брянчанинов. – М.: Донской монастырь; Изд. отдел Московского Патриархата, 1993. С. 347.
[7] Свт. Феофан Затворник. Краткие мысли на каждый день года по церковному чтению из Слова Божия. – Изд. Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря, 1991. С. 40.
[8] Цит. по: Агапит (Беловидов), архим. Житие преподобного Амвросия старца Оптинскаго. – Козельск: Изд. Свято-Введенской Оптиной Пустыни, 2001. С. 309.
[9] Прп. Исаак Сирин. Слово 49 // Прп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. – М.: Правило веры, 1998. С. 223.
[10] Св. Ефрем Сирин. О страхе Божием и о последнем Суде // Св. Ефрем Сирин. Творения. – М.: Отчий дом, 1995. Т. 4, с. 97.
[11] Цит. по: Агапит (Беловидов), архим. Житие преподобного Амвросия старца Оптинскаго. – Козельск: Изд. Свято-Введенской Оптиной Пустыни, 2001. С. 363.
[12] Свт. Иоанн Златоуст. Мы боимся людей более, чем Бога // Свт. Иоанн Златоуст. Собрание поучений. – М.: Изд. отдел Московского Патриархата, 1993. Т. 2, с. 489.
[13] Прп. авва Дорофей. Поучение 4-е. О страхе Божием // Прп. авва Дорофей. Душеполезные поучения и послания с присовокуплением вопросов его и ответов на оные Варсануфия Великого и Иоанна Пророка. – Изд. Введенской Оптиной пустыни, 1991. С. 55. См. также: Свт. Василий Великий. Правила, пространно изложенные в вопросах и ответах // Свт. Василий Великий. Творения. – М.: Паломник, 1993. Ч. 5, с., 77 – 78.
[14] Прп. авва Херемон. Ответ о том, что тремя способами побеждаются пороки // Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. – Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1993. С. 370 – 371.
[15] Свт. Игнатий Брянчанинов. Слово о страхе Божием и о любви Божией // Свт. Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты. – М.: Донской монастырь; Правило веры, 1993. Т. 2, с. 61.
[16] Прп. авва Дорофей. Поучение 4-е. О страхе Божием // Прп. авва Дорофей. Душеполезные поучения и послания с присовокуплением вопросов его и ответов на оные Варсануфия Великого и Иоанна Пророка. – Изд. Введенской Оптиной пустыни, 1991. С. 56 – 57.
[17] Зарин С.М. Аскетизм по православно-христианскому учению. М.: Православный паломник, 1996. С. 171.
[18] Прп. авва Дорофей. Поучение 4-е. О страхе Божием // Прп. авва Дорофей. Душеполезные поучения и послания с присовокуплением вопросов его и ответов на оные Варсануфия Великого и Иоанна Пророка. – Изд. Введенской Оптиной пустыни, 1991. С. 54 – 55, 57.
[19] Прп. авва Херемон. О совершенстве // Прп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. – Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1993. С. 373 – 374.
[20] Там же, с. 374.
[21] Ушинский К. Человек как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии // Ушинский К. Собр. соч. Т. 9. – М. – Л., 1950. Т. 2, с. 222 – 223.