Традиционное и новое в «Записке о жизни Ивана Неронова»
СОДЕРЖАНИЕ: Выбор отрезка жизни Ивана Неронова в «Записке…» определяется ее установкой: этот текст представляет собой как бы своеобразную «заготовку» к житию Неронова, при этом жизнь Неронова рассматривается как подвиг во имя исповедания истинной веры.Традиционное и новое в «Записке о жизни Ивана Неронова»
Ранчин А. М.
Как полагает Н.С. Демкова, к составлению «Записки…», возможно, причастен сам Иван Неронов: «в тексте часто встречаются формы повествования от первого лица»[i]. «Записка…» дважды издавалась исследователями[ii] и неоднократно использовалась как документ по истории раннего старообрядчества и как один из основных источников биографических сведений об Иване (в монашестве Григории) Неронове – влиятельном учителе старообрядчества и противнике церковной реформы патриарха Никона, позднее примирившемся с Никоном и господствующей Церковью на условиях, подобных тем, что были позднее приняты единоверцами. («Записка…» охватывает события жизни Неронова начиная со ссылки в Спасо-Каменный монастырь в августе 1653 г. и заканчивая январем 1659 г.) Как памятник книжности «Записка…» совершенно не исследована; неясна и история текста этого произведения, и прежде всего – соотношение с «Житием Ивана Неронова»[iii].
«Записка…» отличается нетривиальном сочетанием традиционных и новаторских для древнерусской книжности черт. Эта особенность «Записки…» объяснима как временем ее возникновения (XVII столетие в истории русской словесности, как хорошо известно, - эпоха, характеризующаяся сложным и порой парадоксальным соединением нового и старого), так и духовным контекстом памятника. Соединение, порой совершенно неожиданное, нового и старого свойственно старообрядческой книжности раннего времени, и сочинения протопопа Аввакума или автобиографическое «Житие» инока Епифания – лишь наиболее известные примеры такого рода. Впрочем, такого радикального новаторства, которое характерно для сочинений Аввакума (ценившего и почитавшего Неронова как своего наставника и как проповедника) и – пусть и в меньшей степени – для Епифаниеве «Жития», в «Записке…» нет.
Выбор отрезка жизни Ивана Неронова в «Записке…» определяется ее установкой: этот текст представляет собой как бы своеобразную «заготовку» к житию Неронова, при этом жизнь Неронова рассматривается как подвиг во имя исповедания истинной веры, т.е. как деяния исповедника. Соответственно, хронологические границы повествования – от ссылки Неронова Никоном («Лта 7161 (1653) августа в 4 день, при патриарх Никоне … протопоп Иоаннъ Нероновъ сосланъ был в сылку от патриарха Никона, за Вологду, въ Каменской монастырь»[iv]) до примирения с Никоном, дозволившим Неронову служить по книгам старой печати, и встречи с местоблюстителем патриаршего престола митрополитом Крутицким Питиримом, которому Неронов поведал о бывшем ему чудесном видении, когда сам Господь Иисус Христос открыл бывшему Казанскому протопопу, а ныне иноку Григорию, что дарует ему благодать как поборнику святой веры и благословляет служить в пустыни, где Григорий подвизался, литургию по старым книгам. И согласие Никона разрешить Григорию служение по старым книгам, и готовность московского протопопа послушать инока и не «четверить» аллилуйю при богослужении «въ соборной церкви на крылосахъ» (с. 349) истолковываются в «Записке…» как победа Неронова. Возможно, для составителя «Записки…» существен и уход Никона с патриаршего престола, пришедшийся именно на 1658 г. – год бесед с Нероновым, обличавшим «новизны» Никона. (На самом деле оставление Никоном патриаршего престола никак не было связано с неприятием старообрядцами проведенных им реформ, но книжник мог предполагать именно такую читательскую трактовку событий.) Царю Алексею Михайловичу Неронов так говорит о Никоне: «“Докол, государь, теб дотерпть такову Божию врагу? Смутилъ всею Рускою землею и твою царьскую честь попралъ, и уже твоей власти не слышать, - отъ него, врага, всмъ страх!”» (с. 347). Отказ царя разрешить Никону, в 1658 г. удалившемуся из Москвы и оставившему патриарший престол, вернуться на кафедру предстает в «Записке…» словно бы как следствие и исполнение призыва из речи Неронова, в которой старец Григорий обличает Никона, в том числе и за властолюбивое притязание на роль государя.
Повествование о борьбе Неронова за «старую веру» открывается перечислением посланий Ивана в защиту церковной старины, адресованных царю Алексею Михайловичу (два письма), его духовнику Стефану Вонифатьеву (четыре письма) и царице Марье Ильиничне. При этом неизменно отмечается, что письма составлены «плача», «со слезами», что это «плачевное моление»; отмечен и пророческий пафос Неронова, который составлял их, «извстно же творя, яко и гнвъ Божий грядет неуправления ради церкви; приписавъ же и своею рукою къ посланию, приводя во свидтельство божественное Писание», «ясно сказуя быти хотящий гнвъ от Бога всей Росии за презрние вопля того и за еже оскорбляемымъ быти Божиимъ рабомъ, проповдающим истинну и просящим церкви мира» (с. 337-338).
И экзальтация («слезность»), и пророческое обличающее рвение Неронова – черты, отличительные для изображения эмоционального состояния и поведения поборников «старой веры» в старообрядческой книжности. Наиболее выразительный пример – это, конечно же, «Житие» и послания протопопа Аввакума, который был учеником Неронова.
В изложении содержания посланий Неронова местоимение третьего лица («онъ»), обозначающего адресанта-автора, однажды заменяется формой первого лица («я»): «Того же лта, майя во 2 день, и къ государони царице и великой княгине Марье Ильиничьне писал я со слезами, прося церкви мира …» (с. 337). Употребление местоимения первого лица вместо требуемого нарративной поэтикой местоимения третьего лица может объясняться не только влиянием устных рассказов самого Ивана Неронова на составителя «Записки…», но и стремлением сохранить в тексте «Записки…» присутствие пишущего обличительное письмо. Показательно, что в большинстве случаев перфектные глагольные формы на «-л», характеризующие писание Нероновым обличительных посланий, даются без обозначения субъекта действия: «писалъ» (с. 337), а не «я (азъ) писалъ» или «онъ писалъ». Так как в глагольной форме прошедшего времени (собственно, в церковнославянском языке, - в форме перфекта) нет различения по грамматической категории лица, наводняющие начало «Записки…» глаголы «писалъ» могут интерпретироваться и как «я (азъ) писалъ», и как «онъ писалъ».
Центральный эпизод повествования о пребывании Неронова в ссылке – самовольный уход из Кандалакшского монастыря вместе с тремя духовными детьми и чудесное спасение во время бури на Белом море. Для описания шторма характерны новые в сравнении с агиографической традицией черты – детализация изображения (положение карбаса), поэтика конкретного (неспособность Неронова и его духовных детей спустить парус) и гиперболизация (размеры волн), передающая страх застигнутых бурей: «И внезапу бысть буря велия, волнамъ убо восходящимъ на высоту, аки превеликимъ горамъ, и кождо ихъ с воплемъ к Богу взываху …. Буря же преизлиха начатъ стужати, и карбасъ вмал не опровержеся, зане от страха содержащаго не можаху паруса спустити, и карбасъ на боку волнами носимъ; тма же на другую страну от втра нападьшимъ и держащимся за край карбаса, волны же, яко превелие горы, зло на высоту восхождаху, мнти тмъ, яко на облакъ подъятъ ихъ; егда же схождаху долу, мняху, яко покрыти ихъ имать волнами море; и не надяхуся кождо ихъ жити … …в то время работники Ивановы и дти духовныя учали межъ собою прекословить, Ивану досаждать: “Кто, де, въ такомъ карбас по морю здитъ, а се, де, и снасти никакой нтъ!”» (с. 338)
Достаточно сравнить это описание с изображением случаев чудесного спасения на море, представленных в «Житии Зосимы и Савватия Соловецких» (одном из наиболее читаемых древнерусских житий, содержащем, кажется, наибольшее число таких чудес), чтобы увидеть нетрафаретность изображения бури в «Записке…»[v]. И установка на поэтику конкретного, и грандиозность изображения роднит это описание с другими памятниками раннестарообрядческой книжности, прежде всего с автобиографическими «Житиями» Аввакума и Епифания.
В «Житии Ивана Неронова» описание бури на Белом море лишено установки на предметность, отчетливо проявляющейся в «Записке…»: «И бысть внезапу буря велiя, и громъ, и молнiи, и возмутися море зло, и быша волны яко горы великия, и взятся кораблецъ волнами, и ношашеся по морю, ово низпущаяся зло глыбоко, яко въ бездну, ово же по волнамъ въ высоту восходя …»[vi]. В отличие от «Записки…», передающей овладевшие спутниками Неронова страх и озлобление, в «Житии…» говорится лишь о благочестивости Ивана (Иоанна), погрузившегося в молитву. (Вообще, как отмечал еще Н.И. Субботин, «[м]ежду тем и другим сочинением … существует огромная разница: “Записка” Феоктиста относительно фактической достоверности не представляет никаких сомнений и вся проникнута искренностью … самый язык в его сочинении отличается редкой безыскусственностью и простотой; в “Житии”, напротив, преобладает именно житийный характер … и написано все “Житие” книжным языком, совершенно правильным грамматически»[vii].)
Сквозной мотив «Записки…» – скитания Неронова, страдающего за веру: он бежит из Кандалакшского монастыря, тщетно преследуемый «гнавшими» за ним; затем странствует из монастыря в монастырь и наконец скрывается в Игнатьевой пустыни. «Никонъ же патриархъ не остави ни града, ни веси, в ней же не положи заповди, ища Иоанна: но Богъ, своея ради благодати, своими ему рабы, крыяще того, зане простии людие зло любляху Иоанна, яко проповдника истинн, и пред цари не стыдящеся, по пророку, и много истинн страждуща, - страдальца и мученика того нарицаху.
Никонъ же много клопотъ воздвиже, - ноткуду всть приидетъ, яко въ пустыни Григорий, - пославъ своихъ ему дтей боярских с великимъ прещениемъ, и тамо сущия мнихи оскорби, и разосла въ сылку, окрестнымъ же иереомъ и людином многу бду сотвори» (с. 341).
При встрече с Нероновым патриарх «скоро на степень уступилъ, глаголя: “Бгунъ!” И старец рече: “Недивися, святитель! Христосъ, учитель нашъ, бгалъ, и ученицы его, и мнози от отецъ. Азъ ли надъ тми честнйший, и кто есмь?” И благословляя патриархъ старца, рече: “И бгаетъ, и является!”» (с. 348)
Неронов прямо ссылается на примеры Христа, апостолов и преподобных, обозначая прецеденты - образцы своего поведения. Явное или скрытое уподобление святого другим святым и Христу традиционно для агиографии. Но неожиданно, что такое сопоставление, пусть и имеющее ограниченный характер, вложено в уста лица, о котором ведется повествование, а не принадлежит агиографу: тем самым если и не происходит впадение говорящего в грех гордыни, то, по крайней мере, и не выражается смирение Неронова. Показательно и то, что Неронов ссылается одновременно и на пример Христа, и на пример апостолов, и на пример преподобных, а также святителей и преподобных («отцов»). В агиографической традиции Христос как принявший смерть на кресте рассматривался как образец и прообраз для мучеников, апостолы – как прообраз для миссионеров, преподобные следовали ангельскому прообразу[viii]. Неронов одновременно ссылается на несколько образцов, чинов святости. И действительно, в «Записке…» Неронов скрыто уподоблен и Христу как мученик, и апостолам как поборник и проповедник истинной веры, и преподобным – как праведный и благочестивый инок.
Скитания Неронова, очевидно, рассматриваются составителем «Записки…» как реализация речений из Нагорной проповеди: «Блаженны изгнанные за правду; ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас» (Мф. 5: 10-12). В сопоставлении с речениями из Нагорной проповеди и «слезность» Неронова и других учителей старообрядчества воспринимается как соответствие речению из той же проповеди: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф. 5: 4), а не просто как житийный топос смирения и/или как психологическая характеристика.
Соотнесенность поборника «старой веры» с Христом или апостолами присутствует и в других памятниках раннестарообрядческой книжности. Особенно отчетлива она у Аввакума, прежде всего в его «Житии», и проявляется, в частности, в цитатах из Евангелия, влагаемых в уста составителя «Жития» и его гонителей[ix].
В «Записке…» соотнесенность Неронова с Христом и апостолами не заявлена столь радикально и откровенно, как у Аввакума. В частности, в отличие от Аввакумова «Жития», полного аллюзий на эпизоды осуждения Христа на распятие[x], в «Записке…» есть лишь одна явная аллюзия такого рода: Неронов, несправедливо подозревая боярина Ртищева в доносительстве патриарху Никону, «свирпо к нему рекъ: “Июдо, предавай! …”» (с. 348).
Зато в «Записке…» очень много отсылок к житийной топике. Житийный топос – уподобление ангелу: «яко Божия ангела держаху» Ивана его приверженцы, не боясь гнева Никона (с. 341). Это «общее место» преподобнической агиографии восходит к переводному «Житию Саввы Освященного», составленному Кириллом Скифопольским; из русских агиографов его первым применил Нестор в «Житии Феодосия Печерского»[xi].
О примерах из житий святого Афанасия Александрийского и Афанасия Афонского напоминает старцу Григорию в видении Христос, веля старцу служить литургию: «И паки Господь рече: “Афанасий жидовских при мори дтей крести, еще младенец, а моя благодать ему споспшествовала; а Афанасий Афонский, младенец же, от дтей игуменом поставленъ, и самъ прочихъ дтей в попы и дияконы поставляше, и с ними служаше» (с. 349-350). Очевидно, составителя «Записки…» столь занимал поиск житийных прообразов, что он подбирал даже не очень уместные примеры: детские игры, в которых Авраамия (будущего святого Афанасия Афонского) избирали игуменом, в его житии свидетельствуют не об уже полученном благодатном даре игумена, а о будущем призвании святого[xii].
Видения, явленные Неронову, также соотносят «Записку…» с житиями святых. Нетрадиционные для большинства агиографических текстов черты в этих видениях – апокалиптические коннотации («Исусъ Христосъ, во священнй одежди, препояанъ по чреслхъ, - какъ во Апакалепсис, въ явлении Иоанна Богослова пишетъ, - и окрестъ его юноши свтлы, блая носяще, множество, и со страхомъ тому предстояше» [C. 349]), грандиозный характер видений и их «вещественность» (Сын Божий за непослушание велит «юношам свтлым» бить Неронова «дубцами» [C. 350]).
Апокалиптические мотивы сближают видения из «Записки…» с визионерскими мотивами в других раннестарообрядческих текстах; грандиозность видений вообще характерна для визионерства XVII в.; «вещественность»[xiii], материальность сакрального и, в частности, видений, - черта, вообще отличительная для культуры XVII столетия. Наиболее выразительно она проявилась, кажется, в «Житии» инока Епифания[xiv].
Наконец весьма интересна такая особенность «Записки…», не находящая, кажется, безусловных аналогий в других памятниках раннестарообрядческой книжности, как оппозиция русского и церковнославянского языков, приобретающая семантический оценочный характер. В противоположность Неронову, обличающему Никона на книжном церковнославянском языке, патриарх дважды отвечает по-русски, причем в обоих случаях ответы демонстрируют несостоятельность его позиции (в первом случае явную, признаваемую, во втором – не признаваемую и проявляющуюся в раздражении и брани).
Случай первый: Григорий говорит произносит пространную речь, начинающуюся: «Кая теб честь, владыко святый, что всякому еси страшенъ и другъ другу грозя глаголют?» и заканчивающуюся: «Ваше убо святительское дло – Христово смирение подражати и его, пречестнаго владыки нашего, святую кротость». В ответ патриарх произносит лишь: «Не могу, батюшко, терпти» (с. 343).
Случай второй. В ответ на обличение Нероновым со ссылкой на святого Ефросина Псковского «четверения» аллилуйи Никон бранится: «Вор, де, блядин сынъ Ефросинъ!». Григорий же отвечает ему по-церковнославянски: «Какъ таковая дерзость и какъ хулу на святыхъ вщаешъ? Услышит Богъ и смиритъ тя!» (с. 349)
Подводя итог вышесказанному, можно охарактеризовать «Записку…» как памятник книжности, близкий к другим сочинениям раннестарообрядческой словесности и отражающий основные ее тенденции. Вместе с тем он менее оригинален, чем наиболее индивидуально отмеченные старообрядческие произведения, хотя и не лишен интересных особенностей.
Список литературы
[i] Демкова Н.С. «Записка о жизни Ивана Неронова». Комментарии // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая. М., 1989. С. 634.
[ii] Материалы для истории раскола за первое время его существования. М., 1874. Т. 1. С. 134-166 (публикация Н.И. Субботина); Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая. С. 337-350 (публикация Н.С. Демковой).
[iii] Житие опубликовано в изд.: Материалы для истории раскола за первое время его существования. Т. 1. С. 243-305. Об этом памятнике см.: Понырко Н.В. Житие Иоанна (Григория) Неронова // Словарь книжников и книжности Древней Руси. СПб., 1992. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 1. А – З. С. 359-361.
[iv] Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая. С. 337. В дальнейшем «Записка…» цитируется по этому изданию, страницы указываются в скобках в тексте статьи.
[v] Соотнесенность с этим житием значима для «Записки…»: Иван и его спутники плывут по Белому морю и пристают в конце концов именно к Соловецкому острову; здесь они поклоняются мощам преподобных Зосимы и Савватия. В этом контексте спасение Неронова и его духовных детей может быть истолковано как совершившееся по молитвам соловецких преподобных.
Описание бурь на море в «Житии и сказания о чудесах Зосимы и Савватия» менее детализировано и психологизировано. Ср.: «И прииде буря втреняя велиа зло, и трусъ въ мори великъ, и волны морскыя оустремляющеся велии зло» (текст Первоначальной редакции «Жития…» по классификации С.В. Минеевой. — Минеева С.В. Рукописная традиция Жития преп. Зосимы и Савватия Соловецких (XVI — XVIII вв.). М., 2001. Т. 2. Тексты. С. 43, л. 286); «Внезапу же прииде буря велика на мор, мы же в нужи велиц сущи, обуреваеми от мно[ же]ства волн» (текст Первоначальной редакции. — Там же. С. 76, л. 307); «И внезапу дуну втр яр от брга, азъ же вострпетахъ, еще же къ сему падучая вода …. И восташа волны, и начатъ быти зыбь велика, въ мегновении ока толь много отплыхъ, яко и брга не видти» (т.н. «Ранние чудеса» по классификации С.В. Минеевой. — Там же. С. 418, л. 116 об.—117); «Пловущимъ же имъ по морю … ста буря сильна, и воздвиже волнение велико на мори , претяше потоплениемъ» (т.н. «Новосотворенные чудеса» игумена Филиппа. I вариант. — Там же. С. 424, л. 203); «Внезапу приде буря велика на мори, и волны морския оустремляющеся велии зло …» (тот же текст. — Там же. С. 428, л. 213); «прииде на насъ буря втреная велия …» («Новосотворенные чудеса» игумена Филиппа. II вариант. — Там же. С. 458, л. 254).
Единственное совпадение между описанием шторма в «Записке» и в ряде чудес Зосимы и Савватия — сравнение волн с горами, имеющее целью подчеркнуть их грандиозный размер, высоту: «по такихъ волнахъ, яко по сильныхъ горахъ» (т.н. «Ранние чудеса» по классификации С.В. Минеевой. — Там же. С. 419, л. 117); «воздвижеся мор от зльнаго втра, подобно горамъ волны хожаху и лодию покрываху …. Единою же внезапу возвысившуся волна, аки гора сильная, возъярився страшно … … но тихо и кротк около лодии волны, подобны горамъ, восхожаху …» (т.н. «Новосотворенные чудеса» игумена Филиппа. I вариант. — Там же. С. 425, л. 204—204 об.).
[vi] Материалы для истории раскола за первое время его существования. Т. 1. С. 283-284.
[vii] Там же. С. 245, продолжение примеч. 2 со с. 243.
[viii] См. об этом: Руди Т.Р. Средневековая агиографическая топика (принцип imitatio и проблемы типологии // Литература, культура и фольклор славянских народов. XIII Международный съезд славистов: Доклады российской делегации / Отв. ред. Л.И. Сазонова. М., 2002. С. 40-47.
[ix] О соотнесенности Аввакума в его «Житии» с Иисусом Христом см.: Hunt Р. The Autobioraphy of the Archpriest Avvakum: Structure and Function // Ricerche Slavistiche. 1975—1976. Vol. XXII—XXIII. P. 158, 164—168ff. О поэтике цитат в «Житии» Аввакума см.: Бороздин А.К. Протопоп Аввакум: Очерк из истории умственной жизни русского общества в XVII веке. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1900. С. 301; Виноградов В.В. О задачах стилистики. Наблюдения над стилем жития протопопа Аввакума (1921) // Виноградов В.В. О языке художественной прозы. М., 1980. С. 9-10; Герасимова Н.М. О поэтике цитат в «Житии» протопопа Аввакума // ТОДРЛ. СПб., 1993. Т. 48. С. 314-318.
[x] Ср., например, перечень цитат из Свяшенного Писания в автоагиобиографии Аввакума, приведенный в статье: Виноградов В.В. О задачах стилистики. Наблюдения над стилем жития протопопа Аввакума.
[xi] Кирилл Скифопольский называет Савву: «земный аггелъ и небесный человкъ Сава» («Житие святаго отьца нашего и наставника пустыннаго Савы Освященнаго. Списано бысть Кирилом монахом» // Великие Минеи Четии. Декабрь, дни 1—5. М., 1901. Стб. 515). Именование Феодосия Печерского — «по истин земльныи анг[е]лъ и н[е]б[е]сныи ч[е]л[о]в[]къ» (Успенский сборник XII—XIII вв / Изд. подгот. О.А. Князевская, В.Г. Демьянов, М.В. Ляпон. М., 1971.). Эта же агиографическая формула встречается в другом житийном тексте, созданном примерно в одно время с «Житием Феодосия…», — в «Сказании о Борисе и Глебе»: «вы убо небесньная чловка еста, земльная ангела» (Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Приготовил к печати Д.И. Абрамович. [Памятники древнерусской литературы. Вып. 2]. Пг., 1916. С. 49—50).
[xii] Ср. в славянском переводе жития: «егда же случашеся емu играти с единоверстными ему отроки. и се смотрениемъ Б[о]жиимъ бываше. въсхищьше убо его отроци они в пещеру нку идяху. и не поставляху сего царя или воеводu или жениха творяху, aко же нкаа многа дтемъ обычна суть; но игумена и законоположителя житию иночьскому предлагаху. и бша оубо дти тому повинующеся. … всяко же предпоказоваше его Б[ог]ъ старишину и предстателя многимъ» (текст жития цитируется по списку Соборника Нила Сорского: Лённгрен Т.П. Соборник Нила Сорского. М., 2000. Ч. 1. С. 272-273, л. 139 об.).
[xiii] См. об этом, в частности, в моей статье «Автобиографические повествования в русской литературе второй половины XVI—XVII вв. (Повесть Мартирия Зеленецкого, Записка Елеазара Анзерского, Жития Аввакума и Епифания): проблема жанра» (Ранчин А.М. Вертоград златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. (Новое литературное обозрение. Научное приложение. Вып. 60.) М., 2007).
[xiv] Ср. характеристику визионерства Епифания в кн.: Робинсон А.Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания: Исследование и тексты. М., 1963. С. 72-73.