Внутренняя речь

СОДЕРЖАНИЕ: Введение Глава 1. Соотношение мышления и речи Глава 2. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения высказывания Глава 3. Кодовые переходы во внутренней речи

Введение

Глава 1. Соотношение мышления и речи

Глава 2. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения высказывания

Глава 3. Кодовые переходы во внутренней речи

Заключение

Список использованной литературы

ВВЕДЕНИЕ

На протяжении всей истории психологических исследований мышления и речи проблема связи между ними привлекала к себе повышенное внимание. Предлагаемые ее решения были самыми разными — от полного разделения речи и мышления и рассмотрения их как совершенно независимых друг от друга функций и столь же однозначного и безусловного их соединения, вплоть до абсолютного отождествления.

Многие современные ученые придерживаются компромиссной точки зрения, считая, что, хотя мышление и речь неразрывно связаны они представляют собой как по генезису, так и по функционированию относительно независимые реальности. Главный вопрос, который сейчас обсуждают в связи с данной проблемой,—это вопрос характере реальной связи между мышлением и речью, об их генетических корнях и преобразованиях, которые они претерпевают в процессе своего раздельного и совместного развития, вопрос о внутренней речи.

Значительный вклад в решение этой проблемы внес Л. С. Выготский. Слово, писал он, так же относится к речи, как и к мышлению. Оно представляет собой живую клеточку, содержащую в самом простом виде основные свойства, присущие речевому мышлению н целом. Слово — это не ярлык, наклеенный в качестве индивидуального названия на отдельный предмет. Оно всегда характеризует предмет или явление, обозначаемое им обобщенно и, следовательно, выступает как акт мышления.

Глава 1. Соотношение мышления и речи.

«Слово—это средство общения, поэтому оно входит в состав речи. Будучи лишенным значения, слово уже не относится ни к мысли, ни к речи; обретая свое значение, оно сразу же становится органической частью и того и другого. Именно в зна­чении слова, говорит Л. С. Выготский, завязан узел того единства, которое именуется речевым мышлением». ¹

Однако мышление и речь имеют разные генетические корни. Первоначально они выполняли различные функции и развивались отдельно. Исходной функцией речи была коммуникативная функция. Сама речь как средство общения возникла в силу необходимости разделения и координации действий людей в процессе совместного труда. Вместе с тем при словесном общении содержание, пере­даваемое, речью, относится к определенному классу явлений и, сле­довательно, уже тем самым предполагает их обобщенное отражение, т. е. факт мышления. Вместе с тем такой, например, прием обще­ния, как указательный жест, никакого обобщения в себе не несет и поэтому к мысли не относится.

В свою очередь есть виды мышления, которые не связаны с речью, например, наглядно-действенное, или практическое, мышление у жи­вотных. У маленьких детей и у высших животных обнаруживаются своеобразные средства коммуникации, не связанные с мышлением. Это выразительные движения, жесты, мимика, отражающие внутрен­ние состояния живого существа, но не являющиеся знаком или обобщением. В филогенезе мышления и речи отчетливо вырисовы­вается доречевая фаза в развитии интеллекта и доинтеллектуальная фаза в развитии речи.

Л. С. Выготский полагал, что в возрасте примерно около 2 лет, т. е. в том. который Ж. Пиаже обозначил как начало следующей за сенсомоторным интеллектом стадии дооперационного мышления, в отношениях между мышлением и речью наступает критический переломный момент: речь начинает становиться интеллектуализированной, а мышление — речевым.

Признаками наступления этого перелома в развитии обеих функ­ций являются быстрое и активное расширение ребенком своего словарного запаса (он начинает часто задавать взрослым вопрос: как это называется?) и столь же быстрое, скачкообразное увеличение коммуникативного словаря. Ребенок как бы впервые открывает для себя символическую функцию речи и обнаруживает понимание того, что за словом как средством общения на самом деле лежит обобще­ние, и пользуется им как для коммуникации, так и для решения задач. Одним и тем же словом он начинает называть разные предметы, и это есть прямое доказательство того, что ребенок усваи­вает понятия. Решая какие-либо интеллектуальные задачи, он начи­нает рассуждать вслух, а это, в свою очередь, признак того, что он использует речь уже и как средство мышления, а не только общения. Практически доступным для ребенка становится» значение слова как таковое.

Но эти факты есть признаки только лишь начала настоящего усвоения понятий и их использования в процессе мышления и в речи Далее этот процесс, углубляясь, продолжается еще в течение достаточно длительного времени, вплоть до подросткового возраста. Настоящее усвоение научных понятий ребенком происходит относительно поздно, примерно к тому времени, к которому Ж. Пиаже от стадию формальных операций, т. е. к среднему возрасту от 11—12 до 14—15 лет. Следовательно, весь период развития понятийного мышления занимает в жизни человека около 10 лет. Все эти интенсивной умственной работы и учебных занятий уходят на усвоение ребенком важнейшей для развития как интеллекта, так и всех других психических функций и личности в целом категории

понятия.

«Первое слово ребенка по своему значению как целая фраза. То, что взрослый выразил бы в развернутом предложении, ребенок передает одним словом. В развитии семантической (смысловой) стороны речи ребенок начинает с целого предложения и только затем переходит к использованию частых смысловых единиц, так и как отдельные слова. В начальный и конечный моменты развитие семантической и физической (звучащей) сторон речи идет разными как бы противоположными путями. Смысловая сторона речи разраба­тывается от целого к части, в то время как физическая ее сторона развивается от части к целому, от слова к предложению». ²

Грамматика в становлении речи ребенка несколько опережав логику. Он раньше овладевает в речи союзами «потому что», «несмотря на», «так как», «хотя», чем смысловыми высказываниями соответствующими им. Это значит, писал Л. С. Выготский, что движение семантики и звучания слова в овладении сложными синтаксическими структурами не совпадают в развитии.

Еще более отчетливо это несовпадение выступает в функционировании развитой мысли: далеко не всегда грамматическое и логическое содержание предложения идентичны. Даже на высшем уровне развития мышления и речи, когда ребенок овладевает понятиями, происходит лишь частичное их слияние.

«Очень важное значение для понимания отношения мысли к слову имеет внутренняя речь. Она в отличие от внешней речи облада­ет особым синтаксисом, характеризуется отрывочностью, фрагмен­тарностью, сокращенностью. Превращение внешней речи во внутрен­нюю происходит по определенному закону: в ней в первую очередь сокращается подлежащее и остается сказуемое с относящимися к нему частями предложения». ³

Основной синтаксической характеристикой внутренней речи является предикативность. Ее примеры обнаруживаются в диалогах хорошо знающих друг друга людей, «без слов» понимающих, о чем идет речь в их «разговоре». Таким людям нет, например, никакой необходимости иногда обмениваться словами вообще, называть предмет разговора, указывать в каждом произносимом ими предложении или фразе подлежащее: оно им в большинстве случаен и так хорошо известно. Человек, размышляя во внутреннем диалоге, который, вероятно, осуществляется через внутреннюю речь, как бы общается с самим собой. Естественно, что для себя ему тем более не нужно обозначать предмет разговора.

Основной закон развития значений употребляемых ребенком в общении слов заключается в их обогащении жизненным индиви­дуальным смыслом. Функционируя и развиваясь в практическом мышлении и речи, слово как бы впитывает в себя все новые смыслы. В результате такой операции смысл употребляемого слова обогащается разнообразными когнитивными, эмоциональными и дру­гими ассоциациями. Во внутренней же речи — и в этом состоит ее главная отличительная особенность — преобладание смысла над значением доведено до высшей точки. Можно сказать, что внутрен­няя речь в отличие от внешней имеет свернутую предикативную форму и развернутое, глубокое смысловое содержание.

Еще одной особенностью семантики внутренней речи является агглютинация, т. е. своеобразное слияние слов в одно с их сущест­венным сокращением. Возникающее в результате слово как бы обогащается двойным или даже тройным смыслом, взятым по от­дельности от каждого из двух-трех объединенных в нем слов. Так, в пределе можно дойти до слова, которое вбирает в себя смысл целого высказывания, и оно становится, как говорил Л. С. Выгот­ский, «концентрированным сгустком смысла». Чтобы полностью пе­ревести этот смысл в план внешней речи, пришлось бы исполь­зовать, вероятно, не одно предложение. Внутренняя речь, по-види­мому, и состоит из подобного рода слов, совершенно непохожих по структуре и употреблению на те слова, которыми мы пользуемся в своей письменной и устной речи. Такую речь в силу названных ее особенностей можно рассматривать как внутренний план рече­вого мышления. Внутренняя речь и есть процесс мышления «чистыми значениями».

А. Н. Соколов показал, что в процессе мышления внутренняя речь представляет собой активный артикуляционный, несознаваемый процесс, беспрепятственное течение которого очень важно для реали­зации тех психологических функций, в которых внутренняя речь принимает участие. В результате его опытов со взрослыми, где в процессе восприятия текста или решения арифметической задачи им предлагалось одновременно вслух читать хорошо выученные стихи или произносить одни и те же простые слоги (например, «ба-ба» или «ля-ля»), было установлено, что как восприятие текстов, так и решение умственных задач серьезно затрудняются при от­сутствии внутренней речи. При восприятии текстов в данном случае запоминались лишь отдельные слова, а их смысл не улавливался. Это означает, что мышление в ходе чтения присутствует и обяза­тельно предполагает внутреннюю, скрытую от сознания работу артикуляционного аппарата, переводящего воспринимаемые значения в смыслы, из которых, собственно, и состоит внутренняя речь.

Еще более показательными, чем со взрослыми испытуемыми, оказались подобные опыты, проведенные с младшими школьниками. У них даже простая механическая задержка артикуляции в процессе умственной работы (зажимание языка зубами) вызывала серьез­ные затруднения в чтении и понимании текста и приводила к грубым ошибкам в письме.

Письменный текст — это наиболее развернутое речевое высказы­вание, предполагающее весьма длительный и сложный путь умствен­ной работы по переводу смысла в значение. На практике этот пере­вод, как показал А. Н. Соколов, также осуществляется с помощью скрытого от сознательного контроля активного процесса, связанного с работой артикуляционного аппарата.

Промежуточное положение между внешней и внутренней речью занимает эгоцентрическая речь. Это речь, направленная не на парт­нера по общению, а на себя, не рассчитанная и не предполагающая какой-либо обратной реакции со стороны другого человека, присутст­вующего в данный момент и находящегося рядом с говорящим. Эта речь особенно заметна у детей среднего дошкольного возраста, когда они играют и как бы разговаривают сами с собой в процессе игры.

Элементы этой речи можно встретить и у взрослого, который, решая сложную интеллектуальную задачу, размышляя вслух, произ­носит в процессе работы какие-то фразы, понятные только ему самому, по-видимому, обращенные к другому, но не предполагающие обязательного ответа с его стороны. Эгоцентрическая речь — это речь-размышление, обслуживающая не столько общение, сколько само мышление. Она выступает как внешняя по форме и внутренняя по своей психологической функции. Имея свои исходные корни во внешней диалогической речи, она в конечном счете перерастает во внутреннюю. При возникновении затруднений в деятельности человека активность его эгоцентрической речи возрастает.

«При переходе внешней речи во внутреннюю эгоцентрическая речь постепенно исчезает. На убывание ее внешних проявлений следует смотреть, как считал Л. С. Выготский, как на усиливающуюся абстракцию мысли от звуковой стороны речи, что свойственно речи внутренней. Ему возражал Ж. Пиаже, который полагал, что эго­центрическая речь — это рудиментарная, пережиточная форма речи, перерастающая из внутренней во внешнюю. В самой такой речи он видел проявление несоциализированности, аутизма мысли ребен­ка». ⁴ Постепенное исчезновение эгоцентрической речи было для него признаком приобретения мыслью ребенка тех качеств, которыми обладает логическое мышление взрослого. Спустя много лет познако­мившись с контраргументами Л. С. Выготского, Ж. Пиаже признал правильность его позиции.

Глава 2. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения высказывания.

Все гипотезы имеют своей предпосылкой то общее понимание процессов порождения речи, которое свойственно современной психологии и в частности - школе Л.С.Выготского, а также другому направлению в физиологии высшей нервной дея­тельности, которое связано с именем Н.А. Бернштейна. Впрочем, они принципиально не противоречат и некоторым другим теориям рече­вой деятельности (речевого поведения) и, как можно далее видеть, опираются частично на материалы, накопленные в рамках таких тео­рий.

«Внутренняя речь, внутреннее проговаривание и внутрен­нее программирование речевого высказывания суть три разных пси­хологических процесса, сходных, но не идентичных». ⁵

Внутреннее проговаривание (внешняя речь про себя, по определению П.Я.Гальперина) есть скрытая физиологическая актив­ность органов артикуляции, возникающая в определенных случаях и имитирующая в большей или меньшей степени процессы, происхо­дящие при реальном говорении. Оно связано с двумя видами ситуа­ций:

а) восприятие речи - согласно моторной теории восприя­тия; однако есть основания полагать, что не всякое восприятие речи осуществляется по схеме, предлагаемой моторной теорией;

б) протекающие в развернутой (неавтоматизованной) форме умст­венные действия. В первой из этих ситуаций внутреннее проговаривание осуществляется вне внутренней речи как таковой и вообще вне глубинных психических процессов. Как показывают опыты А.Н.Соколова, «.. мы можем занять речедвигательнйй аппарат посторон­ней деятельностью и в то же время обеспечить достаточно адек­ватное понимание и воспроизведение слышимого текста. Во вто­рой из этих ситуаций внутреннее проговаривание сопровождает внутреннюю речь». ⁶

Внутренняя речь есть речевое действие, перенесенное вовнутрь. Она в типичном случае возникает в ситуации решения задачи. Внутренняя речь может сопровождаться внутренним проговариванием (в достаточно сложных типах заданий), но это - совершенно не обязательно условие. Внутренняя речь может быть представлена в говорении и отдельными намеками, операций речедвигательными признаками слов и словосочетаний.

Строго говоря, в тех случаях, когда внутренняя речь макси­мально приближена к развернутой, дискурсивной речи, она чаще всего сопровождается прогорвариванием. Это - один полюс. Вто­рой полюс это максимально свернутая внутренняя речь, приб­лиженная в простому пониманию речи. Она, по имеющийся данным, менее всего связана с проговариванием. Логическое заверение этого ряда - переход речевого высказывания в разряд первосиг­нальных раздражителей и полное выпадение промежуточного звена или звеньев, но это уже нас не интересует.

Внутреннее программирование речевого высказывания есть неосознаваемое построение некоторой схемы, на основе которой в дальнейшем порождается речевое высказывание. Такое програм­мирование, по-видимому, может быть двух типов:

а) программирование конкретного высказывания,

б) программирование речевого целого.

«Первое осуществляется, так сказать, на одно высказыва­ние вперед, второе - на более длительный срок» Является ли вто­рое продолжением, развитием, обобщением первого? - Это требует специального исследования». ⁷

«Говоря о внутреннем программировании, мы имеем в виду программирование речевого высказывания, но отнюдь не поведения (деятельности) в целом, хотя на программирование речи в принципе распространяются общефизиологические закономерности программирования. С другой стороны, следует сразу же оговориться, что мы не берем весь мыслительно-речевой акт, так сказать, отсекая его «чисто мыслительные» звенья и начиная исследование с того места, где начинается «переливание» мысли в слово». ⁸

Что должно отражаться в схеме высказывания? По-видимо­му то, что не будет автоматически реализоваться при порождении речи, что не заложено в правилах порождения любого высказыва­ния на данном языке, то есть индивидуальная характеристика именно данного высказывания, позволяющая выбрать из «лексикона» соответствующие слова, а из возможных синтаксических структур -необходимую. Требуется специальное исследование, чтобы выяснить, какие характеристика предложения, и в какой форме записаны в схеме. Опираясь на соответствующие данные, можно предположить, что эта форма - агглютинативная цепь смыслов (в понимании этого термина А.Н.Леонтъевым), каждый из которых соответству­ет определенной части дерева структуры предложения.

Для закрепления смыслов может, по-видимому, использо­ваться различный код (ср.идею предметно-схемного кода внутрен­ней речи у Н.И.Жинкина). При этом важно осознавать, однако, что единица такого кода двусторонняя, то, что закрепляется, постоянно и не зависит от характера кода; то, как закрепляется переменно и может варьироваться в очень широких пределах»

В порядке гипотезы можно также предположить, что именно на этапе схемы осуществляется влияние внеструктурных факто­ров на порождение предложения.

«Внутренняя речь структурно стоит ближе всегда к внутреннему программированию, но их структуры не идентичны. Разница внутреннего программирования и внутренней речи - это разница промежуточного звена в процессе порождения и конечно­го звена, или результата этого процесса». ⁹

Таким образом, « … соотношение внутренней речи и внутрен­него программирования таково: иными словами, внутреннее программирование может развер­тываться либо во внешнюю речь, либо во внутреннюю речь в зави­симости от функциональной специализации речевого высказывания и некоторых других факторов. Речь для себя - это внутренняя речь, речь для других - внешняя, но и речь для себя может при определенных обстоятельствах применять структурные харак­теристики, свойственные внешней речи». ¹⁰

Переход от внутренней речи к внешней осуществляется через ступень программирования. Это было бы важно экспериментально показать.

Что моделируется в экспериментах А.Р.Лурия и Л.С.Цветко­вой с афатиками? Конечно же, не внутренняя речь, а именно внутреннее программирование, дефект которого отражается и в нарушении внутренней речи.

Специфическая структура программирования отражается в «порядке слов» в тех случаях, когда этот порядок не «деформируется» «грамматической структурой предложения в конкретном язык». Такими неграмматическими языками являются спонтанный ми­мический язык глухонемых, автономная речь детей и обычная дет­ская речь в тот момент, когда лексико-грамматические классы уже сложились, но еще отсутствует грамматическая парадигмати­ка. Все эти языки дают одну и ту же последовательность членов предложения – S – At – O – V - Ad (то есть, если иллюстрировать эту схему словами русского языка - Кот чер­ный ухо почесал лениво). В связи со сказанным опять-таки встает вопрос о предика­тивном характере внутренней речи, - вопрос, в особенно острой форме поставленный Л.С.Выготским. Критика этого утверждения Выготского Б.Г.Ананьевым неправомерна: Б.Г.Ананьев, как и Л.И.Подольский здесь смешивает предикативность как линг­вистическое понятие и, так сказать, психологическую предикатив­ность. Субстантивность внутренней речи не противоречит ее предикатиэности, эти характеристики относятся а разным планам. Ночь. Звезды, конечно, номинативные предложения; но ведь психологически мы имеем здесь нечто вроде «( это - ) ночь», «(это - ) звезды» или - «наступила ночь» (а не день), «видны звезды» (а луны не видно).

Правомерно ли говорить о предикативности программирова­ния? По-видимому, нет, ибо предикативность есть по существу своему характеристика высказывания в целом, она связана с реа­лизацией (во внутренней или внешней речи) внутренней программы. Вероятно, предикативный характер внутренней речи есть отражение той минимальной грамматики, которая содержится в правилах пе­рекодирования программы во внутреннюю речь.

На этапе программирования возможен и обычно осуществляется эллипсис. Это происходит, по-видимому, в тех случаях, когда высказывание контекстуально обусловлено предшествущими высказываниями. Важно отметить, что эллипсис иметь и другое происхождение, то есть возникать за счет грамматического коди­рования полной программы.

Эллипсис на ступени программирования - это, собственно, не столько эллипсис (он коренится не в средствах выражения, а в содержании), сколько контекстуально и (или) ситуационно обус­ловленное отсутствие какого-либо компонента мысли, отражающего­ся в структуре программирования уже вторично.

Понимание речи не есть перевернутое порождение. Понимание - гораздо более сложный процесс, где контекст как грам­матический, так и семантический - играет, по-видимому, большую роль, чем при порождении, а структурные характеристики предложения - меньшую; однако эксперименты показывают, что син­тез грамматической структуры предложения есть необходимый эле­мент его понимания.

Порождение предложения осуществляется по-разному в разных типах речи. В частности, разной является доля участия программирования в порождении; если в монологической речи эта доля особенно велика, то в диалогической она сходит почти на нет. Психологические отличия диалогической речи от монологичес­кой, однако, совершенно не изучены.

Одно и то же (лингвистически) речевое высказывание принципиально может быть порождено разными путями. В частности, следует допустить возможность наряду с программированием и дальнейшим грамматическим порождением - стохастического порож­дения элементарных высказываний. В этом случае Грамматический План элиминируется и всю нагрузку берет на себя Моторный План. Учитывая парадоксальный факт, что экспериментом под­тверждена и модель порождения по НС, и трансформационная модель, можно выдвинуть гипотезу о возможности даже для одного и того же носителя языка использовать при порождении одного и того же (лингвистически) высказывания разные модели порождения в зави­симости от конкретных условий.

Под углом зрения сказанного здесь интересно было бы рас­смотреть результаты одного из экспериментов А.Н.Соколова. Его испытуемые слушали текст и одновременно произносили заученное наизусть стихотворение. При этом в памяти у них оставался только общий, не расчлененный «смысл». Особенно любопытно, что полностью выпадали - текстуальные выражения, особенно даты и фамилии, одним словом, здесь, видимо, столкнулись оба пути порождения, причем стохастическое порождение осуществлялось на уровне моторной реализации, но оказало влияние на конструктив­ное порождение встречного высказывания на ступени семантичес­ких единиц; не получив возможности осуществить полный синтез встречного высказывания, речевой механизм испытуемого ограни­чился анализом, дошедшим до ступени программы. Таким образом, собственно понимание (не только общего смысла) оказалось не­возможным.

Порождение осуществляется по-разному в разных комму­никативных типах речи. Говоря о коммуникативных типах речи, мы имеем в виду отражение в высказывании отношений различного уровня абстракции. Так, А.Р.Лурия вслед за Сведелиусом различа­ет коммуникацию событий (типа собака лает) и коммуникацию отношений (типа Сократ - человек), причем это различение подтверждается данными об афазии. По-видимому, это тот минимум различий, который нельзя не учитывать при анализе механизмов порождения речи. Сказанное выше относительно программирования следует, очевидно, относить, прежде всего, а коммуникации собы­тий. Ср. тот факт, что отвлеченные тексты в опытах А.Н.Соколова дали совершенно другую картину, нежели изобразительные.

Программирование не зависит от языка, по крайней мере, в плане самих смыслов, а не кода, который используется для их закрепления. Различие в порождении начинается на следующем этапе - при переходе к внешней речи, вернее, при грамматическом порождении дерева структуры предложения. Перевод с языка на язык есть перевод с языка на внутреннюю программу и далее - с этой программы на другой язык. Исключением является, по-видимо­му, синхронный перевод, где внутренняя программа выступает в разорванном виде, - не как единая цепь смыслов, а как изоли­рованные смыслы, тут же кодируемые в родной язык. Впрочем, син­хронный перевод с психологической стороны исследован пока не­достаточно (сродни лишь опыты З.А.Кочкиной).

Одним из видов вербальной памяти может быть запоми­нание программы. Так, запоминая общее содержание высказывания, но не сохраняя в памяти его конкретно-грамматической фор­мы, мы, видимо, оперируем именно с программой. Именно сюда от­носятся случаи, описанные В.Гутъяром как воспроизведение смыс­лового скелета предложения.

Программа может быть экстериоризована (переведена во внешнюю речь) двумя способами. Один из них очевиден. Другой есть экстериоризация внутренней речи, происходящая в тех слу­чаях, когда мы закрепляем для себя (для памяти) внутренний план высказывания. Таким образом, изучение разного рода тезисов и конспектов (не предназначенных для других лиц) может дать нам сведения о структуре внутренней речи и опосредствованно - внут­ренней программы.

Различная степень владения тем или иным языком соотно­сима с различными механизмами порождения высказывания, а имен­но: либо с внутренним проговариванием или внутренней речью (при недостаточном владении языком), либо непосредственно с внутрен­ним программированием (при полном владении языком).

Возникает ряд возможностей экспериментального ис­следования «внутренней речи» и, в частности, - внутреннего про­граммирования:

а) исследование процессов порождения спонтанной речи на родном и неродном языке; предполагается, что оба процесса имеют общее звено в виде внутреннего программирования и расхождение их начинается на следующем этапе.

б) анализ грамматических языков и процессов порождения высказывания на этих языках;

в) анализ процессов понимания. Это наименее перспективный путь по причинам, указанным выше. Однако и им нельзя пренебре­гать;

г) анализ и экспериментальное исследование процессов пере­вода обычного и синхронного;

д) исследование процессов порождения речи при полном и не­полном владении неродным языком, в том числе на материале гото­вых высказываний;

е) анализ экстериоризованной внутренней речи (тезисов, кон-спектов, записей);

ж) исследование вербальной памяти определенного типа;

з) анализ случаев нарушения механизма порождения на разных этапах и, прежде всего, - афазических нарушений;

и) анализ генезиса внутренней речи и программирования у ребенка;

ж) собирание случаев неправильного (в смысле порядка слов и грамматических классов) порождения высказывания на неродном языке, особенно в случаях речи иностранцев на русском языке.

Глава 3. Кодовые переходы во внутренней речи.

Известно, что «концепцию полного совпадения языка и мышления фактически осуществить не удалось. Наоборот, было показано, что струк­тура суждения как единица мышления не совпадает со структурой пред­ложения как единицей языка. Отрицательный ответ только усложняет проблему, так как остается в силе положение о том, что всякое средство должно соответствовать цели. Поиск соответствий между языком и мышле­нием продолжался. Получившийся вывод поучителен. В настоящее время почти единодушно признается, что интонация выполняет синтаксическую функцию. А так как предикат суждения маркируется в предложении при помощи интонации (логическое ударение), то интонация была признана тем дополнительным языковым средством, при помощи которого снова восстанавливается соответствие языка и мышления». ¹¹ При таком подходе мышление фактически переводят в систему языковых средств и называют, например, логико-грамматическим уровнем (или слоем) языка (поскольку, в частности, о субъекте и предикате суждения можно узнать, только изучая тексты и средства языка). Тем самым экстралингвистическнй факт превращен в лингвистический, а решаемая проблема, по сути дела, сни­мается. Однако при этом подходе поучителен и положительный результат, позволяющий рассматривать суждение в аристотелевском смысле не как модель процесса мышления, а как форму изложения мысли, т. е. как сред­ство языка.

Представление о том, что аристотелевская логика относится к плану выражения, а не выражаемого, не ново, но вся острота этого положения обнаруживается в наибольшей мере при постановке проблемы мышления и языка. Оказывается, что при обсуждении этой проблемы во все времена и при разнообразных ее решениях происходила незаметная подмена по­нятий. Мышление рассматривалось, то как, экстралингвистичоский факт, то как логико-грамматический слой языка, обнаруживаемый лингвисти­ческими методами. Проблема становилась неопределенной, так как оста­валось неясным, что называть мышлением и что языком.

По мнению Н.И. Жинкина, можно решить этот вопрос формально и избежать «учетверения терминов». Все то, что относится к плану выражения, т. е. самые средства выра­жения, будем называть языком.

Язык рассматривается как система знаковых противопоставлений.

Добавление или удаление хотя бы одного из средств выражения (знака или правила связи знаков) составит новый язык. Выбор означаемого и пе­редача этой выборки партнеру образуют сообщение. В таком случае мышлением может быть названа деятельность, осуществляющая эту выборку.

В некоторых случаях легко обнаруживается полный параллелизм язы­ка и мышления. Представим себе язык, состоящий из ограниченного числа только имен. В таком языке будет однозначное соответствие между каждым именем и актом называния. Даже если усложнить язык, кроме имен ввести другие разряды слов и добавить какие-либо правила, но оставить фиксированность языка, т. е. прекратить генерацию языковых средств, со­хранится полное соответствие языка и мышления. Это распространяется на всякий мертвый язык: вследствие конкретной единичности контекстных значений мертвый язык всегда будет содержать конечное число выска­зываний. Живой человеческий язык не фиксирован. Посредством ограниченного числа языковых средств может быть высказано бесконечное мно­жество мыслимых содержаний. Это достигается благодаря особому ме­ханизму — механизму мета-языка, который работает, как пульс, в каж­дом языковом акте. Всякое высказывание производится в расчете на то, что в данной ситуации оно является новым для воспринимающего партнера. Поэтому и набор языковых средств должен стать новым. В момент сообщения происходит перестройка обозначений. В отношении содержание изменяются оба ряда. Таким образом, соответствие языка и мышления обнаруживается снова. Однако в отличие от фиксированного языка, ко­торый является раз и навсегда заданным, живой язык, содержащий два звена — сам язык и мета-язык,— становится саморегулирующейся си­стемой. В этих условиях должно измениться и понятие о мышлении: его следует рассматривать как деятельность конструирования, посредством которой производится отбор, как содержания, так и языковых средств из трудно обозримого множества компонентов. Трудность решения такой задачи обнаруживается хотя бы в том, что передающий сообщение до­бивается лишь частичного понимания у воспринимающего партнера.

Хотя каждое высказывание единично, язык в целом представляет со­бой систему общих форм. Но если бы даже удалось полностью формали­зовать язык, в остатке бы оказалось все то, для чего язык существуем—­речевое действие. Но именно в этом действии и обнаруживается мышле­ние. Формализуется система языка, сам же язык приобретает жизнь в процессе реализации системы. Проблема языка и мышления как раз и относится к реализации, а не к структуре языка. Именно поэтому разные направления структурализма в лингвистике стремятся обойтись без понятия мышления.

Вообще говоря, изолированное выделение какой-либо структуры мо­жет привести к универсализму. Когда границы предметных структур не оп­ределены, одна из них (например — языковая система) кажется домини­рующей, и тогда неизбежно возникает антиномия. Действительно, возмож­ны два вывода — как тот, что знаковая система определяет мышление, так и тот, что мышление определяет знаковую систему. Знаки конвен­циональны, а их система определяется лишь внутренними, формальными критериями. Поэтому языков может быть много и каждый из них будет «выбирать» в обозначаемом то, что в состоянии выразить данная знако­вая система. Это и значит, что язык определяет мышление. Но, с другой стороны, как только язык начинает применяться, на конвенциональность его знаков накладываются сильные ограничения: хотя знак и можно за­менить другим, но если такой знак уже создан, то именно потому, что он конвенционален, его лучше сохранить. Фактически оказывается, что зна­ки языка живут своей жизнью и сопротивляются произвольным заменам. Но самое существенное состоит в том, что язык, давая возможность выра­зить бесконечно много мыслимых содержаний, не может выполнять эту роль без интерпретаций. В то же время из природы отношения язык-содержание вытекает, что не может быть задано никакой содержательной интерпрета­ции бессодержательной знаковой системе языка. Это значит, что интер­претация привносится со стороны и что мышление определяет язык. В результате, таким образом, проблема о соотношении мышления и языка продолжает оставаться нерешенной.

«При решении обсуждаемой проблемы в течение всего, вообще говоря, плодотворного периода развития языкознания от логицизма и психоло­гизма до структурализма допускался один промах — по характеру про­блемы надо было от лингвистики перешагнуть в экстралингвистическую область, но это не было сделано. В одном случае были смешаны логика и грамматика, в другом — грамматика впитала в себя логику, в третьем — от языка отторгалось всякое содержание. Во всех случаях лингвистика оставалась в изоляции». ¹²

Та экстралингвистическая область, которую следовало привлечь при исследовании обсуждаемой проблемы,—это мышление, но не его логи­ческие формы, а самый процесс мышления, т. е. явление психологическое (так называемый психологизм в лингвистике не имел никакого отношения, к предмету психологической науки). Если же лингвистика и психология откажутся от исследования реального процесса мышления, они понесут весьма значительную потерю — выпадает сам говорящий человек, его речь. До недавнего времени говорящий человек был вне поля зрения, как психологии, так и лингвистики. Исследуя историю и современную систе­му данного национального языка, лингвистика оставляет вопрос о том, как реализуется эта система, как говорят на этом языке люди. Это относится ко всем аспектам языка.

Применение элементарных принципов общей теории коммуникации позволяет целиком отклонить индивидуалистическую концепцию мышле­ния. Прежде всего, очевидно, что индивид раньше должен усвоить мысли, созданные множеством людей предшествующих поколений, и только после этого он становится способным участвовать в процессе дальнейшей разра­ботки некоторой системы мыслей. Мысль вырабатывается не отдельным человеком, а в совместной человеческой деятельности. Для того чтобы участвовать в дальнейшей разработке некоторой системы мыслей, необхо­димо результаты интеллектуальной работы одного человека «транспорти­ровать» в голову другого. Таким «транспортером» мысли является язык, а его реализатором ~ речь. Речь содержит неизмеримо больше информа­ции, чем язык. Она содержит информацию: а) о языке, б) о той части дей­ствительности, о которой говорится в речи, и в) о говорящем человеке во многих аспектах. В языке нет мыслей, они находятся в речи. Однако это не значит, что вместо проблемы «мышление и язык» следует говорить о проблеме «мышление и речь». Наоборот, научный смысл имеет именно проблема мышления и языка, так как мысль «транспортируется» в речи средствами языка. В языке должно быть что то такое, что способно фиксировать мысль и передавать ее через речь.

«О коде можно говорить в двух смыслах. Кодом иногда называют саму знаковую систему обозначений. В таком случае язык — это код. Но ко­дом можно назвать и способ реализации языка. Это следует понимать так. Какое-нибудь слово, например стол или лошадь, может быть дано (и это заметил еще И. П. Павлов) или как слово слышимое, или как види­мое (в буквах), или как произносимое; к этому добавим, что слово может появиться как осязаемое (по азбуке Брайля), как зрительно-двигательное (пальцевая речь) и др. Все это разные коды. При этом слова стол и лошадь как элементы системы языка остаются тождественными во всех этих раз­ных кодах». ¹³ Таким образом, код в этом значении представляет собой систе­му материальных сигналов, в которых может быть реализован какой-нибудь определенный язык. Отсюда видно, что возможен переход от одного кода к другому. В отличие от этого переводом лучше назвать эквивалентное преобразование одной языковой формы в другую.

В дальнейшем будут рассматриваться коды -реализации натурального языка. В круговороте кодовых переходов надо найти самое неясное, самое неуловимое звено — человеческую мысль, внутреннюю речь. Это, несомнен­но, экстралингвистическое явление, но интересное для лингвистики.

Как фактически происходит процесс мышления, можно узнать только экспериментально. В дальней­шем будет изложен один из экспериментальных подходов к решению не­которых относящихся сюда вопросов. Ставится, прежде всего, следующая проблема: осуществляется ли процесс мышления средствами только дан­ного натурального языка? Для ответа на этот вопрос распорядок экспери­мента должен был опираться на некоторые допущения.

Если испытуемый по словесной инструкции выполнял такие зада­ния, как опознавание содержания предъявляемых картин и рассказ о них, сосчитывание точек или клеточек разграфленной бумаги. Но в этих опытах исследовался не вход и выход речевой системы, центральное звено переработки словесных сообщении, внутренняя речь Эксперимент показывает, что изучаемое звено относится к области кодовых переходов. Последовательно рассуждая, этого и следовало ожидать, но все же и вторая подсерия опытов не показала отчетливо, существует ли особый код внутренней речи и в чем состоят самые кодовые переходы,

То же получилось и в третьей подсерии основных опытов. Они был задуманы с тем, чтобы усилить речедвигательный код внутренней речи. Испытуемому предлагался в письменном виде конец какого-то предложения (например, ... с железной крышей и ржавыми окнами), требовалось «сочинить» его начало (например, Вдали показался дом с железной крышей и ржавым окнами). Очевидно, что правильных ответов может быть больше, чем один. В этих опытах нужные слова не были зафиксированы в буквенном коде, их надо было активно искать в памяти. Казалось бы, такой отбор мог быть проведен только с участием речедвигательного анализатора. Однако эксперимент показал, что метрическое постукивание и здесь не было помехой. Испытуемые говорили, что еще до внутреннего произне­сения слов им ясно, как в каждом отдельном случае можно по смыслу со­ставить предложение. Но из объективных данных нельзя было установить, как реализуется этот смысл. Он не мог реализоваться ни в двигательном, ни в буквенном кодах; звуковой же код адресован к слуху как приемнику речи, а экспериментальная задача требовала не приема, а синтеза речи.| Предположение, что смысл появляется в каком-то «чистом» виде, вне вся­кой материальной, знаковой реализации, как это когда-то думали предста­вители вюрцбургской школы психологов, противоречит элементарным допущениям.

Трудность обнаружения кода, специфического для внутренней речи, возникла вследствие того, что обычные три кода —буквенный, речедви­гательный и звуковой — у испытуемых были вполне автоматизированы. Вследствие этого кодовые переходы были очень быстрыми и не только не замечались испытуемым, но и не поддавались объективному учету, к тому же методика реагировала только на двигательный код. Надо было замед­лить процесс решения мыслительной задачи и ввести новый, малопривыч­ный код для приема сообщений. Такой подход подсказывался опытом с применением латинского алфавита при чтении русских слов; тогда введе­ние непривычного кода приводило к замене буквенного кода на двигатель­ный. Теперь надо было применить такой входной код, который во внутрен­ней речи переходил бы в двигательный, но при этом оставались бы широ­кие возможности в условиях постукивания для нового кодового перехода, чего не могло быть, например, в опыте с подсчетом клеточек.

Таким входным кодом был выбран тактильный. В ладонь испытуемого, которая была отгорожена от него экраном, экспериментатор вписывал тупым стилетом простые фигуры: палочка; кружочек; крестик; две па­лочки; два кружочка. Из них в зависимости от последовательности элемен­тов могли составляться разные ряды. Задача испытуемого состояла в том, чтобы опознать элементы ряда, запомнить их и после окончания опыта воспроизвести. Без метрического постукивания обычно запоминали пять-шесть элементов ряда. Все испытуемые замечали способ запомина­ния. По ходу вписывания фигур они проговаривали про себя примерно так—две палочки две палочки, кружочек две палочки, кружочек, крестик две палочки, кружочек, крестик, два кружочка, и т. д. Этот прием они на­зывали суммированием, т. е. при вписывании нового элемента проговари­вались все ранее вписанные.

При введении метрического постукивания у всех испытуемых появи­лась экспериментальная амнезия. Воспроизводилось только два, редко три элемента, остальные, хотя и опознавались при вписывании, но потом забывались, так как постукивание вытесняло проговаривание про себя названий элементов. Через один или два экспериментальных дня некото­рые испытуемые неожиданно для экспериментатора стали в опытах с по­стукиванием с легкостью. Воспроизводить все пять, шесть элементов, т. е. столько же, сколько и без постукивания. Стало ясным, что они перешли на какой-то другой код при решении этой задачи. Опишем коды, най­денные двумя испытуемыми.

Испытуемый М. перед опытом с постукиванием уже составил правило перевода слов русского языка на предметно-схемный язык. Так, он представлял себе елку, когда вписывалась палочка; когда вписы­вался в ладонь крестик,— что елку вставили в крест; при вписывании следующих элементов — кружочка, палочки, двух кружочков, крестика— он продолжал развивать этот же сюжет: на елку повесили круглое укра­шение, потом длинное украшение, на верх елки крестик. В следующий раз тот же испытуемый применил новую разновидность того же кода. Дру­гой испытуемый применил безакцентный двигательно-предметный код. Испытуемый обозначил находившихся в ком­нате экспериментатора палочкой, а его ассистента—кружочком. Запоми­нание происходило так: при вписывании палочки испытуемый взглядом глаз или легким поворотом головы обращался к экспериментатору, при вписывании кружочка—к ассистенту. Две палочки—два взгляда в сторону экспериментатора; два кружочка — два поворота в сторону ас­систента; крестик —специальное покачивание головой и т. д.

Выражение «язык речи» кажется бессмысленным. Но если обратиться к той области, где нет различия между языком и речью, где средства обозначения и их реа­лизация совпадают, где кодовый переход и перевод одно и то же, тогда есть смысл говорить о каком-то данном языке, который является языком только данной речи, приспособленной к данной ситуации. Такой язык должен отличаться некоторыми особенностями.

Описанный выше предметно-схемный код, обнаруженный у разных испытуемых, может быть охарактеризован некоторыми общими чертами. Во-первых, это код непроизносимый, в нем отсутствуют материальные признаки слов натурального языка. Здесь нет последовательности знаков, а есть изображения, которые могут образовать или цепь или какую-то группировку. Этот код отличается от всех других тем, что обозначаемое других языков в этом новом коде является вместе с тем и знаком. Когда мы говорим: Большой театр, то за буквами или звуками языка разумеем самое вещь — Большой театр. Когда же мы представляем себе Большой театр, то независимо от каких-либо букв или звуков, мы имеем в виду самое эту вещь как предмет, могущий породить множество высказываний (например, мысль о том, что находится справа, слева, сзади от Большого театра и т. п.). Поэтому такой код и может быть назван пред­метным.

Вместе с тем представления как изобразительные компоненты этого кода схематичны. Испытуемый представлял себе, например, елку и елочные украшения лишь как заместителей палочки и кружочка: палочки, кре­стики и кружочки сами по себе никак не связаны, поэтому и плохо запо­минаются, елка же предметно связана с елочными украшениями. Тем не менее, эта связь схематична. Предметы, сведенные к такой схеме, соста­вляют единство, каждый элемент которого непроизносим. Такой предметный код представляет собой универсальный язык, с которого возможны переводы на все другие языки.

Язык внутренней речи свободен от избыточности, свойственной всем натуральным языкам. Формы натурального языка определены строгим правилами, вследствие чего соотносящиеся элементы когерентны, т. е. наличие одних элементов предполагает появление других,—в этом и заключена избыточность. Во внутренней же речи связи предметны, т. е. содержательны, а не формальны, и конвенциональное правило составляется аd hос, лишь на время, необходимое для данной мыслительной операции.

Как только мысль переработана в форму натурального языка, кодовый, мыслительный прием может быть забыт.

Без изобразительного языка внутренней речи был бы невозможен ни| какой натуральный язык, но и без натурального языка деятельность внутренней речи бессмысленна. Натуральный язык является для участников общения средством выработки такого субъективного кода, который, будучи переведен на натуральный язык, сделал бы возможным самый процесс общения и соответственно сравнения разных субъективных представ­лений и сглаживание различия между ними.

Применение натурального языка возможно только через фазу внутренней речи. Решить мыслительную задачу —это значит найти контролируемый выход из ситуации, в определенном отношении новой. В языке это отображается в переосмыслении лексических значений. Слово не может обладать постоянным значением. Иначе при ограниченном количестве слов было бы ограниченное число высказываний, и вновь возникающие предметные ситуации не могли бы быть высказаны. Поэтому в процессе общения неизбежно меняется интерпретация лексики в силу того, что контекст определяет переосмысление лексических значений. Мысль в ее содержательном составе всегда пробивается в язык, перестраивает его и побуждает к развитию. Это продолжается непрерывно, так как содержа­ние мысли больше, чем шаблонно-узуальные возможности языка. Именно поэтому зарождение мысли осуществляется в предметно-изобразительном коде: представление так же, как и вещь, которую оно представляет, может стать предметом бесконечного числа высказываний. Это затрудняет речь, но побуждает к высказыванию.

Таким образом, механизм человеческого мышления реализуется в двух противостоящих динамических звеньях—предметно-изобразительном коде (внутренняя речь) и речедвигательном коде (экспрессивная речь). В первом звене мысль задается, во втором она передается и снова задается для первого звена. Именно эта двухзвенность механизма человеческого мышления резко отличает его от искусственных устройств с применением (формально-логических средств переработки постудившей информации. В последнее время усиленно разрабатывается идея перцептрона, механиз­ма, опознающего изображения, и, вероятно, наступит момент, когда такие устройства войдут в практику. Однако машинный язык, перерабатываю­щий информацию, поступающую от изображений, сам не является изо­бражением. Это дискретный символический язык. У человека же изобра­жение входит в самый состав его мышления. Бесконечность отражаемого мышлением мира обеспечивает безграничные возможности постоянно воз­рождающегося во внутренней речи натурального языка.

Правдоподобность гипотезы о предметно-изобразительном коде языка внутренней речи может быть подтверждена как некоторыми дополнитель­ными опытами, так и обыденными наблюдениями. Во всех случаях, когда испытуемые рассматривают картину с инструкцией запомнить ее содержа­ние, с тем, чтобы впоследствии рассказать о ней, метрическое постукивание не оказывает никакого мешающего воздействия. Это значит, что изо­бражение распознается и запоминается в своем предметном коде, а поэтому словесный отчет о нем может быть отложен до момента воспроизведения представлений. Бывали случаи, когда испытуемый во время постукивания пересматривал несколько наглядных решений задачи, или, отвлекаясь от задачи, вспоминал ряд эпизодов из своей жизни. Такой опыт длился одну-две минуты, в то время как устный отчет испытуемого о решениях задачи или рассказ о жизненных эпизодах продолжался не менее 10—15 минут. 1 Ясно, что эти две минуты, в которые укладывался весь опыт, испытуемый не мог работать путем проговаривания. Код, на котором осуществлялся мыслительный процесс, был менее избыточен, чем натуральный язык. То же самое может наблюдать каждый в процессе письма. Предметы и взаимоот­ношения между ними мысленно просматриваются нами быстрее, чем мы можем об этом говорить, тем более, писать; мы вспоминаем какие-либо яв­ления иначе, чем говорим о них.

Язык есть средство передачи сообщений — это его коммуникативная функция. Но считают также, что язык в то же время —- и средство мышле­ния, и это его экспликативная функция. Однако, если под языком пони­мать всю систему его формальных средств, возведенных в норму, то такой язык вследствие избыточности плохо выполнял бы эту экспликативную функцию, оставаясь вполне пригодным для выполнения функции комму­никативной. Вообще же говоря, никому еще не удалось показать на фак­тах, что мышление осуществляется средствами только натурального язы­ка. Это лишь декларировалось, но опыт обнаруживает другое.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Если принять, что язык как таковой может быть представлен в виде отношения: выражение-выражаемое, то «языков» окажется больше, чем один, так как могут быть применены разные знаковые системы выражения. Если также принять, что любой язык есть средство общения людей, то должен существовать только один достаточно понятный язык, порождающий другие языки. Действительно, понимание может осуществиться только в том случае, когда у партнеров общения будет что-то общее. Общим для людей является предстоящая им действительность. Представления же как отражение действительности субъективны и не могут быть переданы непосредственно от одного партне­ра к другому; поэтому нельзя узнать, какая часть содержания этих представлений совпадает у разных партнеров. Операция обозначения позво­ляет выделить дискретные элементы содержания представлений, которые в знаковой системе натурального языка могут передаваться от одного партнера к другому и сравниваться. В результатах формируются и каждым усваиваются общественно отработанные понятия как критерии взаимного понимания. Взаимодействие внутреннего, субъективного языка и натураль­ного, объективного образует процесс мышления. Мышление —это об­щественное, а не индивидуальное явление. Мысли вырабатываются в сов­местной деятельности людей. Понимание – это перевод с натурального языка на в внутренний. Обратный перевод – высказывание.

В самом натуральном языке можно обнаружить новое взаимодействие двух языков. Для понимания необходима операция отождествления и вы­полнение правил тождественных преобразований. В языке должны быть компоненты, позволяющие партнерам отличать тождественное от нетожде­ственного. При помощи мета-языковой абстракции эта часть натурального языка может быть выделена и представлена как особый язык, один и тот же во всех натуральных языках — это логика. Соблюдение правил такого языка в речах на любом натуральном языке называют логическим мышле­нием.

Далее, натуральный язык может породить такой язык, высказывания на котором непереводимы на натуральный язык; на натуральном язык устанавливаются общепонятные положения, вводятся символы, определи ется их значение и такие правила составления высказываний, которые сохраняют истинность ранее принятых положений. Отсюда следует, что правильные высказывания на этом языке не нуждаются в проверке и понимании, т. е. в переводе на натуральный язык. Таков язык математики. Так как этот язык порождается натуральным языком, он сохраняет двухзвенность натурального, а именно —язык алгебры (символический) и язык геометрии (изобразительный). Оба эти языка взаимно переводимы, но перевод на натуральный язык исключается (алгебраические формулы не поддаются описанию в словах, а геометрические объекты, например, многомерного пространства —наглядно не представимы). Следует разли­чать фазу порождения математических языков (это аспект человеческого мышления и общения) от фазы применения математической системы. В последнем случае осуществляется процесс, часто называемый языком информационных машин.

В процессе общения и применения натурального языка вырабатыва­ются еще два особых языка —языка художественного мышления. Выше отмечалось, что представления и чувствования сами по себе и непосред­ственно не передаваемы. Однако возможен такой язык, при помощи которого можно управлять появлением у воспринимающего партнера определенных представлений и чувствований. Это достигается путем введения в язык новых правил, регулирующих или надсинтаксическую структуру временных членений (как в поэтическом языке), или форму языковой изо­бразительности, т. е. способ построения описываемых ситуаций (как в художественной прозе). Так создается двухзвенпый механизм художест­венного мышления. Здесь задаются новые, так сказать, более «свободные» правила отождествления, логика ограничивается, выражаемое определя­ется неповторимостью ситуаций и индивидуальностью интонаций. Наибо­лее полно язык изображений представлен в изобразительном искусстве. Художник передает в своем произведении сложное наглядное сообщение, которое приобретает смысл при интерпретации его замысла зрителем. Здесь также обнаруживается двухзвенный механизм художественно-изобразительного мышления (в наиболее простой форме он реализуется в надписях под картинами и скульптурами).

Гипотезу двухзвенностн языка внутренней речи подтверждают не только экспериментальные факты, но и тривиальные наблюдения над формам общения людей, показывающие, что понимание, т. е. прием сооб­щений, следует рассматривать как перевод с одного языка на другой. При этом одним из этих языков должен быть язык изображений, так как именно из них составлена первая, чувственная ступень познания дейст­вительности.

Список использованной литературы.

1.Ананьев Б.Г. К теории внутренней речи в психологии. // Психология речи. – М.,1946.

2.Жинкин Н.И. О кодовых переходах во внутренней речи. // Вопросы языкознания,1964. - № 6.

3.Исследование речевого мышления в психолингвистике. – М.,1985.

4.Кучинский Г.М. Психология внутреннего диалога. – Минск, 1988.

5.Леонтьев А.А. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения высказывания. // Вопросы порождения речи и обучения языку (под ред. А.А. Леонтьева, Т.В. Рябовой). – М.,1967.

6.Найссер У. Познание и реальность. – М.,1981.

7.Немов Р.С. Психология. – М.,1995. – Том 1.

8.Подольский Л.И. О взаимовлиянии внутренней и внешней речи. // Психология речи. – М.,1946.

9.Психолингвистика (сб. статей). – М.,1984.

10. Соколов А.Н. Внутренняя речь и понимание. // Ученые записки ГНИИ психологии,1941. – том 2.

11. Соколов А.Н. Динамика и функции внутренней речи (скрытой артикуляции) в процессе мышления. // Известия Академии педагогических наук РСФСР,1960. - № 113.

12. Ушакова Т.Н. и др. Речь человека в общении. – М.,1989.

1 Немов Р.С. Психология. – М.,1995. – Том 1. – с. 275.

2 Психолингвистика (сб. статей). – М.,1984. – с. 301.

3 Исследование речевого мышления в психолингвистике. – М.,1985. – с. 63.

4 Ананьев Б.Г. К теории внутренней речи в психологии. // Психология речи. – М.,1946. –с. 267.

5 Ушакова Т.Н. и др. Речь человека в общении. – М.,1989. -.с. 131.

6 Соколов А.Н. Внутренняя речь и понимание. // Ученые записки ГНИИ психологии,1941. – том 2. – с. 41.

7 Соколов А.Н. Внутренняя речь и понимание. // Ученые записки ГНИИ психологии,1941. – том 2. – с. 44.

8 Леонтьев А.А. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения высказывания. // Вопросы порождения речи и обучения языку (под ред. А.А. Леонтьева, Т.В. Рябовой). – М.,1967. – с. 8.

9 Соколов А.Н. Динамика и функции внутренней речи (скрытой артикуляции) в процессе мышления. // Известия Академии педагогических наук РСФСР,1960. - № 113. – с. 71-72.

10 Подольский Л.И. О взаимовлиянии внутренней и внешней речи. // Психология речи. – М.,1946. – с. 107-108.

11 Жинкин Н.И. О кодовых переходах во внутренней речи. // Вопросы языкознания,1964. - № 6. – с. 29.

12 Жинкин Н.И. О кодовых переходах во внутренней речи. // Вопросы языкознания,1964. - № 6. – с. 34.

13 Жинкин Н.И. О кодовых переходах во внутренней речи. // Вопросы языкознания,1964. - № 6. – с. 36.

Скачать архив с текстом документа