I. Человеческие, слишком человеческие конфликты в повседневной жизни и их отражение в зеркале литературы и кино

СОДЕРЖАНИЕ: Рекомендовано в качестве учебного пособия для дополнительного образования Министерством образования Российской Федерации

ПЕТЕР КУТТЕР

СОВРЕМЕННЫЙ ПСИХОАНАЛИЗ

ВВЕДЕНИЕ В ПСИХОЛОГИЮ

БЕССОЗНАТЕЛЬНЫХ ПРОЦЕССОВ

Рекомендовано в качестве учебного пособия для дополнительного образования Министерством образования Российской Федерации

Б.С.К.

Санкт-Петербург 1997

СОДЕРЖАНИЕ

От издательства

Предисловие к русскому изданию

Вступление

I. Человеческие, слишком человеческие конфликты в повседневной жизни и их отражение в зеркале литературы и кино

II. Дерево психоаналитического познания

1. Корни психоанализа: естественные науки, литература, филосо­фия

2. Ствол психоанализа: Зигмунд Фрейд и группа первых психоаналитиков

3. Первые ветви: Адлер, Штекель, Юнг

4. Возвращение к стволу: теория инстинктов и теория травм

5. Дальнейшее развитие ствола: Я-психология и ранняя теория отношений

6. Ветви психоанализа: современное развитие теории отношений (Сандор Ференци и Михаэль Балинт, Эрик Г. Эриксон, Рене А. Спиц, Дональд В. Винникот, Маргарет Малер, Отто Ф. Кернберг, Гейнц Когут, Альфред Лоренцер и Клаус Хорн)

III. Развитие психоанализа в Германии

1. Немецкое психоаналитическое объединение переосмысливает нацистское прошлое

2. Значение психоанализа для педагогики, философии и богословия

3. Психоанализ в университете — шансы для взаимных инициатив .

IV. Психоанализ на фоне науки

1.Является ли психоанализ наукой?

2. Различие между естественными и гуманитарными науками

3. Освобождающие науки

4. Позиция психоанализа

V. Психоаналитическая теория личности

1. Предварительные замечания

2. Образ человека по Фрейду (психоаналитическая теория сексу­альности; развитие структурной модели)

3. Дальнейшее развитие теории Фрейда (современные психоанали­тические аспекты сексуальности; развитие структурной модели;

специальные теории личности)

VI. Психоаналитическое учение о болезнях

1. Предварительные замечания

2. Классическое учение о неврозах (страх и механизмы защиты;

классическая истерия или конверсионный невроз; неврозы на­вязчивых состояний; фобии; депрессивный невроз или невроти­ческая депрессия)

3. Современные «пост-классические» неврозы (нарциссический невроз; пограничные случаи; неврозы недостатка и неврозы связи)

4. Учение о психозах (депрессивные психозы или психотические депрессии; мания; шизофрения)

5. Психосоматические расстройства (формы патологий; психосома­тический процесс; стационарная психотерапия; профилактика)

6. Делинквентное поведение (общественные аспекты; индивидуаль­ные аспекты; терапия)

7. Алкогольная и наркотическая зависимость

8. Так называемые перверсии (очевидное поведение; объяснение возникновения перверсий; проституция)

9. Резюме

VII. Диагностические методы в психоанализе

1. Предварительные замечания

2. Психоаналитическое «интервью» (метод и необходимые условия;

три уровня «интервью»; примеры из практики; эмпирическое обоснование)

3. Психоаналитически ориентированные методы тестирования (ка­чественные методы; количественные методы)

VIII. Психоаналитические методы лечения и консультации

1. Отличия от других видов терапии (поведенческая терапия; разго­ворная психотерапия; прочие психотерапевтические методы)

2. ..Условия, необходимые для успешного применения психоана­литических методов (со стороны психоаналитика; со стороны пациента)

3. Психоаналитическая ситуация

4. Психоаналитический метод в узком смысле (желание и сопро­тивление ; перенос и контрперенос; толкование)

5. Экскурс: опытные экстремальные и смешанные формы психо­анализа и поведенческой терапии. Сравнительный анализ

6. Другие формы психоаналитической терапии (психоаналитичес­кая психотерапия; короткая психоаналитическая терапия)

7. Применение психоанализа (в медицине; в психологии; в группо­вой терапии; в семейной терапии)

К. Психоанализ вне клиники и консультационного кабинета — с психоанали­тическим инструментарием в политике и обществе

1. Методологические проблемы

2. Общественная критика Фрейда

3. Психоаналитическое исследование предрассудков и проблемы меньшинств

4. Вклад А. и М. Мичерлих в решение актуальных процессов в ФРГ

5. Примеры движения за эмансипацию (студенческие выступления;

эмансипация женщины; движение за мир)

Примечания

От издательства

Данная работа открывает книжную серию под общим названием «СОВРЕМЕННЫЙ ПСИХОАНАЛИЗ», ставящую своей задачей зна­комство читателя с основными направлениями психоаналитической мысли, — ее теоретическими положениями, прикладными разработ­ками и клинической практикой. Необходимость начинания подобного рода диктуется прежде всего настоятельной потребностью мыслящей части российского общества в серьезном переосмыслении мирового пси­хоаналитического опыта последних десятилетий и включении его в об­щий контекст отечественной научной и образовательной систем.

В силу различных причин, в том числе и идеологического харак­тера, богатейшее творческое наследие ближайших учеников и после­дователей Фрейда, равно как и новейшие исследования нынешних пси­хоаналитиков,— многие работы самого мэтра, к счастью, в свое время были опубликованы на русском языке, хотя впоследствии и упрятаны во всевозможные «спецхраны» — оказались выключенными из науч­ного, клинического и культурного процессов в России. Это обстоятель­ство и побудило наше издательство, наряду с уже издающейся серией «Библиотека аналитической психологии», приступить к изданию книг непосредственно психоаналитической серии.

Практической задачей «восстановительной» работы такого рода на­ряду с публикацией книг психоцентрического и медикоцентрического направлений в классическом и постклассическом психоанализе видится и публикация ряда работ, позволяющих прояснить психопатологичес­кую специфику тоталитарной истории общества как истории болезни, в рамках которой вырисовывается новый беллетристический жанр. Историки, политологи, публицисты уже внесли свою посильную лепту в создание своеобразной «кругорамы» социальной истории России, психологам же еще только предстоит дискурсная артикуляция отечественной новейшей психоистории, позволившая бы раскрыть обществу разницу между историей индивидуальной и общественной души и исто­рией ее болезни. Психическое, увы, слишком часто видится через пато­логию...

Данный проект — плод усилий многих людей, не только сотрудни­ков издательства «Б. С. К.» и Информационного центра психоаналити­ческой культуры, инициировавших саму идею издательской серии, но и целого ряда других организаций.

В осуществлении столь серьезного начинания постоянную помощь нам оказывают Международная Психоаналитическая Ассоциация (IРА), Европейская психоаналитическая федерация (ЕРР), ряд зарубе­жных издательств и фондов, в частности немецкий благотворительный фонд Inter Nations, Русское Психоаналитическое общество и Россий­ская психоаналитическая ассоциация в Москве, Общество поощрения современного искусства «А-Я» в Санкт-Петербурге. Всем им мы выра­жаем свою глубокую признательность.

Мы хорошо отдаем себе отчет в том, за какое трудное дело взялись. Поэтому заранее благодарны всем нашим будущим читателям за их кри­тические советы и пожелания.

Январь 1997 г.

Предисловие к русскому изданию

Улучшение политического климата в мире способствует восстанов­лению нарушенных международных связей, устраняет предрассудки в отношениях между государствами и общественными системами и бла­готворно влияет на развитие научного знания, что с полным правом следует отнести и к психоанализу.

В свое время российский психоанализ оказался одной из многочис­ленных жертв большевизма, а позже стал неугоден национал-социа­листическому режиму психоанализ немецкий. Диктаторские режимы, утвердившиеся в Аргентине и Чили, оказали столь же удручающее вли­яние на развитие психоанализа в этих странах.

Являясь не только медицинской практикой, но и культурологичес­кой теорией психоанализ в состоянии помочь лучше разобраться в исто­рической динамике подобных политических процессов. Помощь эта может заключаться и во вскрытии аспектов стыда и скорби, от которых ранее приходилось защищаться, а также в обнаружении латентных предрассудков и собственных черт в образе врага, что сулит возмож­ность позитивных общественных преобразований в направлении мультикультурального общества. Для Германии решение проблем такого рода стало особенно актуальным после объединения двух немецких государств в 1989 году.

Великий мир с его казавшимися прежде необозримыми и беско­нечными просторами доступен теперь не только воображению, но и, благодаря современным средствам массовой информации, вполне обозрим.

Прежде отдельные нации самостоятельно выбирали те или иные пути развития, теперь они находятся в постоянном, многостороннем взаимодействии. Современные разработки теории систем убедительно свидетельствуют о том, что ни одно действие в какой-либо стране не проходит для других стран бесследно и имеет для них те или иные последствия. Речь идет не столько о каузальных процессах с прису­щими им причинно-следственными связями, сколько о процессах цир­кулярных, малейшее изменение в которых влияет на политическую систему в целом.

В таком общественно-политическом контексте научное сообщество также ориентируется уже не национально, а мультикультурально или интернационально. В свое время и психоанализ, возникнувший в Вене, быстро перешагнул границы Австрии и стал достоянием мировой культуры...

Международное распространение и развитие психоанализа привело, однако, не только к разрушению барьеров непонимания, но к многочи­сленным расколам, начало которым положили расхождения во взглядах между тремя «китами» психоаналитического движения — Зигмундом Фрейдом, Альфредом Адлером и Карлом Густавом Юнгом. В дальней­шем противоречия преследовали психоаналитиков и в других странах, разводя в разные стороны не только социально ориентированных поли­тических критиков, но и совершенно неполитизированные клинические структуры и психотерапевтические учреждения.

Россия не стала исключением на этой стезе размежевании. После распада Советского Союза единая Психоаналитическая Ассоциация тоже распалась на ряд региональных объединений. В мае 1995 года «Российская психоаналитическая ассоциация» отделилась от «Рус­ского («Арбатского») психоаналитического общества» (Москва). В Петербурге действуют две независимые психоаналитические струк­туры: «Восточно-Европейский институт психоанализа» и «Санкт-Петербургское психоаналитическое общество» с издательским «Информационным центром психоаналитической культуры». В Росто-ве-на-Дону существует «Ростовская психоаналитическая ассоциация» и даже в далеком сибирском городе Томске интересуются современным психоанализом.

В связи с этим есть все основания полагать, что книга «Современ­ный психоанализ», написанная в Германии в 1989 году для широкой публики, вызовет интерес и в России.

Что касается энтузиазма и пионерского духа, царящих в Москве, Петербурге и Ростове, то автор убедился в этом лично в 1994, 1995 и 1996 годах. В этой связи невольно вспоминается тот энтузиазм, с кото­рым в Германии после катастрофы 1945 года на протяжении всех 50-х годов приветствовали иностранных психоаналитиков, возвращавших психоанализ на родину. Подобно тому, как в свое время Германия извлекла пользу из контактов с психоаналитиками Великобритании, Голландии и США, русские коллеги обретают упущенный опыт из кон­тактов с западными психоаналитиками.

Предлагаемая книга представляет собой адаптированное введение в сложную область знания. Побудительным мотивом к ее написанию послужили лекции и семинары, которые я в течение двадцати лет про­водил во Франкфуртском университете. Вопросы студентов заставля­ли меня искать на них точные ответы, прояснять неясное, пытаться устранить противоречия и заполнить существующие пробелы. Хотя на­учного (позитивного) обоснования верности теории и практики психо­анализа нет, тем не менее последний постоянно оправдывает себя в пра­ктической жизни. Очевидную пользу из психоанализа извлекают и такие смежные дисциплины, как социология, педагогика, психотерапия и другие.

Я хочу выразить свою особую благодарность Сергею Панкову и Валерию Зеленскому за их кропотливый труд по переводу и редактиро­ванию рукописи, Роланду Кнаппе из издательства Клетг-Котта за пре­доставление прав на публикацию, немецкому фонду Inter Nationes за великодушную финансовую поддержку и петербургскому издательству «Б. С. К.» за усилия по изданию книги.

Ряд московских коллег оказывали помощь на разных этапах осуще­ствления издательского проекта. Особенно я благодарен Марине Игельник, Якову Обухову, Сергею Назаряну и Арону Белкину.

Надеюсь, что книга найдет своих читателей в России и не только поможет их профессиональному росту, но и принесет им ощущение большей полноты собственного бытия.

ПЕТЕР КУТТЕР, Штутгарт, ноябрь, 1996 г.

ВСТУПЛЕНИЕ

Почему необходимо ещё одно введение в психоанализ?

Мы исходим из того, что многочисленные введения в психоанализ нуждаются в уточнениях. Иначе говоря, некоторые из них, как, например, популярные работы Чарльза Бреннера (1967), Густа­ва Балли (1961), или Лоуренса С. Куби (1956), уже успели устареть. В связи с этим на книжном рынке появились новые работы: «Глубинная психология» Зигфрида Эльхарда(1971), «Фундаментальный курс пси­хоанализа» Себастьяна Гопперта (1978), «Введение в учение о неврозах и психосоматическую медицину» Свена Олафа Гоффмана и Герда Гохапфеля (1984); отличный актуальный обзор психоанализа, выпол­ненный Вольфгангом Мертенсом (1981), сжатая и точная информация о психоанализе Франкфуртского Института Зигмунда Фрейда (Мук и другие, 1974). К событиям на книжном рынке можно отнести «Учебник психоаналитической терапии» Гельмута Томэ и Хорста Кэхеля (1985), первый том которого («Основные положения»), составленный в сотруд­ничестве со многими учеными, знакомит не только с основными положе­ниями психоанализа, но и подробно излагает сущность таких специаль­ных понятий, как перенесение, соответствие, смещение, первичное интервью и толкование сновидений, вырабатывает определенные пра­вила психоаналитической терапии, глубоко и обстоятельно выявляет пути развития и цели психоанализа.

В Институте психоанализа на факультете психологии Франкфурт­ского университета, где я преподаю с 1974 года, имеется большой выбор психоаналитической литературы; это хорошее подспорье студентам-психологам, которые наряду с классическими психологическими дисци­плинами — психологической диагностикой, клинической психологией, педагогической психологией,— сдают экзамены по профессиональной и организационной психологии, равно как и по психоанализу. Некоторые из перечисленных книг годятся для этих целей, некоторые, как выясня­ется в процессе работы со студентами, для учебных целей зачастую не подходят. По отдельным экзаменационным темам, которые изучаются в рамках психоанализа (таким, как теория личности и учение о болез­нях), написан целый ряд монографий, подавляющее большинство кото­рых для студентов слишком сложно.

Будущие психоаналитики вряд ли обойдутся университетским образованием. Студенты основного курса (психологии) и параллельного курса (психоанализа) могут и должны получать фундаментальные све­дения о теории и практике психоанализа, теории личности, учении о бо­лезнях, теории психических отклонений, о психоаналитических методах лечения и консультирования, а также о бесчисленных возможностях приложения психоанализа к общественной жизни и политике, к лите­ратуре и искусству, к антропологии и философии. Долгое время я до­вольствовался тем, что при подготовке к экзамену студенты изучали по меньшей мере одну книгу в каждой из названных областей, однако и такого рода нагрузка оказывалась (по сравнению с другими дисципли­нами) чрезмерной, по причине всеобъемлющего характера предмета изучения.

Это соображение стало отправным пунктом для моей работы над введением в психоанализ, которое, с одной стороны, дополнило бы сжа­тую информацию книг Чарльза Бреннера, Вольфганга Мертенса и авторской группы Института Зигмунда Фрейда, а с другой — не претен­довало бы на роль учебника, большая часть которых написана, собст­венно говоря, для практикующих психоаналитиков. Как образцы таких учебников можно привести пятое издание «Психоаналитического учения о болезнях» Вольфганга Лоха и «Учебник психоаналитической терапии» Гельмута Томэ и Хорста Кэхеля.

Размышляя о содержании этой книги, я в первую очередь руковод­ствовался интересами студентов, с 1974 года посещавших мои лекции и семинары во Франкфуртском университете. Так появилось научно обоснованное введение в психоанализ, которое предназначено для широкого круга читателей и вместе с тем может послужить пособием для тех, кто работает в области социальной психологии и медицины. Все читатели, интересующиеся психоанализом и психологией, получат при чтении книги необходимые сведения независимо от их собственных занятий, будь то социальная работа, медицина, психология или какая-то другая область деятельности.

Впрочем, книга будет полезной и для студентов последних курсов и для практикующих психоаналитиков. Она позволит им составить общее представление о предмете и освежить в памяти уже имеющиеся знания, а отчасти и расширить их.

Цели и содержание предлагаемой книги во многом отличны от моей предыдущей работы « Психоанализ — подтверждения, методы, теория и применение» (Куттер, 1984), в которой я сравнил между собой мно­гочисленные статьи последних лет. с тем чтобы проследить, что именно в психоанализе оправдало себя, а что — нет. Кроме того, я коснулся важнейших аспектов психоанализа как метода и теории. Что касается практического применения психоанализа, то я рассматривал только те его аспекты, которые меня в тот момент интересовали, в частности, вклад психоанализа в групповую терапию и в решение общественных проблем.

В предлагаемой книге речь пойдет о другом. Материал, из которого она возникла,— это лекционные и семинарские заметки, которые на­столько выкристаллизировались в ходе бесконечных обсуждений со студентами университета, что буквально взывали стать книгой.

«Новая старая критика» психоанализа

Стимулом к написанию этой книги послужили и появившиеся в по­следнее время многочисленные критические статьи, которые берут пси­хоанализ в перекрестный огонь уничижительной критики, долженст­вующей в буквальном смысле его уничтожить. Двадцать лет назад на пресс-конференции Недели психотерапии в Линдау в присутствии ежегодно собирающейся здесь гильдии академических (по большей час­ти не ориентированных на психоанализ) психологов, один журналист предрекал, что через какие-то десять лет «психоанализ Фрейда» утра­тит всякое значение и уступит свое место таким новым направлениям в психологии, как поведенческая терапия, психология познания и тео­рия обучения. В 1969 году журналист Рупрехт Сказа-Вайс процитиро­вал в газете «Штуптартер Цайтунг» (№ 110, с. 37) диагноз известного гамбурского психолога и психотерапевта Рейнхарда Тауша, который звучал так: «Смерть через десять лет». Пророчества не сбылись. Психо­анализ существовал и продолжает существовать по сей день, и во мно­гом продвинулся вперед. Впрочем, и другие направления психологии не стоят на одном месте.

Ситуация в области психотерапии и психоанализа за последние десять лет решительно изменилась. Теперь не ищут объяснения всему высокому и низкому в человеческой душе на запутанных тропах психо­аналитической интерпретации, а, напротив, делают упор на эксперимен­тальных и естественнонаучных методах, на серии наукообразных опытов, благодаря которым студенты американских колледжей, равно как и сту­денты немецких психологических факультетов университетов овладе­вают все большим числом надежных и серьезных аналитических методов исследования. Следствие этого — переход от чисто статистического под­хода к числовым оценкам и выявлению норм отклонений. Разумеется, таким образом можно узнать массу интересных подробностей, которые. однако, имеют для терапии слишком малое практическое значение.

Напротив, теория и практика психоанализа находят себе примене­ние в повседневной работе, в психоаналитических консультациях, в пси­хотерапевтических и психосоматических клиниках, в работе свободно практикующих психотерапевтов. Это живой обновляющийся организм. Критики упрекают психоанализ за его недостаточную научную обосно­ванность и слабую эффективность методов лечения. Но попытки пред­ставить психоанализ «глубокомысленным шарлатанством», как это делает Дитер Е. Циммер (1986), доказать, подобно Гансу Юргену Айзенку (1985), полную неэффективность его методов, или охаракте­ризовать его как антинаучную теорию — такова сквозная идея книги Кристофа Т. Эшенредера «Здесь Фрейд ошибался» (1984) — неоснова­тельны уже потому, что полученные психоаналитическими средствами результаты проверяются методами, которые составляют противополож­ность психоанализу и к бессознательным процессам не применимы.

Айзенк и другие критики психоанализа — превосходные знатоки ста­тистических методов психологии восприятия, психологии обучения и психологии памяти. Они прекрасно знают психологию познания, психоло­гию мотиваций и психологию эмоций. Используя эти методы, они упус­кают, однако, из виду как раз то. чем занимается психоанализ, а именно бессознательные процессы и то, как они протекают в «темных тайниках души» между наблюдаемым извне стимулом, с одной стороны, и разряд­кой, с другой. Критики психоанализа поступают с бессознательными про­цессами примерно так, как поступили бы физики, задумав средствами классической физики (механики, электроники) ответить на вопросы современной теоретической физики, например, теорию атомного ядра.

Чтобы не отвечать на полемическое «Нападение на империю царя Эдипа» («Шпигель», 1984) столь же полемическим изложением, следу­ет наглядно и научно обосновать теорию, методы и применение психо­анализа, а чтобы воспользоваться плодами этой работы, необходима известная непредвзятость. Читатель, придерживающийся противополо­жных психоанализу взглядов, скорее всего воспримет эту книгу как очередное изложение психоаналитической теории. Но если непретенци­озное освещение предмета в этой книге заставит хотя бы немногим ске­птикам задуматься над своей собственной позицией, то главная ее цель будет достигнута.

I. ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ, СЛИШКОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ В ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ И ИХ ОТРАЖЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ

ЛИТЕРАТУРЫ И КИНО

Наши повседневные конфликты

Из повседневной жизни всем известно, как тяжело быть аутсайдером в группе, переживать равнодушие, оказаться исключенным из жизни. Не менее тяжело, когда один человек бросает другого. предпочитая ему третьего, или когда люди навсегда расстаются друг с другом. Если подобные неприятности накапливаются, необходимы добрый совет и поддержка . Первая реакция обычно — обращение за советом к другу, который, скорее всего, посочувствует и скажет, что с ним такое тоже бывало. Иногда стараются обрести профессионального «помощника», который, если он ориентирован на психоанализ, сможет понять и объяснить эти повторяющиеся проблемы с помощью психоана­литической теории. Чаще всего по привычке обращаются к врачу, кото­рый, используя обширную лабораторную диагностику, по всем прави­лам поставит диагноз.

Таким образом, душевную болезнь, относящуюся к человеческим нормам, возводят в разряд неопознанных медициной патологий, и на носителя данного диагноза навешивают ярлык общественно неопасного больного Психоанализ стремится к совершенно иному, а именно: поведать человеку о воздействующих на него бессознательных процес­сах, сделать эти процессы явными. По этой причине мы так много зани­маемся человеческими страстями, неизбежными конфликтами между людьми, экзистенциальным страхом и человеческой ограниченностью. Современная медицина облегчает нам поиск подходящего объяснения нашим страхам и душевному неустройству. Медицинский этикет обере­гает нас от знания горькой правды и во имя нашего же блага вводит нас в заблуждение.

Великие трагедии и знаменитые романы, напротив, предпочитают называть вещи своими именами.

Первое отступление: наши конфликты В в зеркале литературы 1

Европейские трагедии (такие, например, как «Одиссея» Гомера и «Энеида» Вергилия), духовные учения Ближнего и Дальнего Востока показывают, что человеческая жизнь неразрывно связана с болью и страданиями. Очень отчетливо эта мысль прослеживается в трагедиях Софокла: «Эдип Царь», «Эдип в Колоне», «Антигона». Переработан­ные греческие мифы в «Орестее» и «Прикованном Прометее» Эсхила только подтверждают трагедии Софокла. Скорбь, горе. проклятие, смерть ,- вот их темы. Они повествуют об убийстве, боязни смерти, мес­ти, грехе, страхе возмездия от фурий (богинь проклятия, кары и возмез­дия). Актуальность этих трагедий столь высока, что постановки «Орестеи» Петером Штайном или «Медеи» Гансом Нойенфельзом и сейчас вызывают восхищение публики. Еще одним свидетельством значения бессознательных процессов является «Пентесилея» Генриха фон Клейста в обработке Ганса Юргена Зиберберга и Эдит Клевер ² . Если бы в них не затрагивались трагические и неизменно важные Для людей вопросы, интерес к ним современной просвещенной публики вряд ли бы был так велик. Классическая литература просто немыслима без обращения к коренным проблемам человеческого бытия, к любов­ным конфликтам, страданиям, ревности, смерти, ненависти, мести и зависти. Пьесы Шекспира изображают печали и радости любви: «Мно­го шума из ничего», «Ромео и Джульетта», «Укрощение строптивой», историю династий великих властителей, комизм обычной человеческой жизни. Великие немецкие романы от Вольфрама фон Эшенбаха до «Будден6роков» Томаса Манна и ««Игры в бисер» Гессе повествуют о неустроенности человека и его ранних страданиях, о трагических спле­тениях человеческих судеб и возможностях преодоления страданий. Бездны человеческой души открываются в романах Достоевского « Пре­ступление и наказание», « Идиот», «Братья Карамазовы» с такой же убедительностью, как в романах и повестях Льва Толстого «Война и мир», «Анна Каренина», «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната», «Хозяин и работник».

В современной литературе романы Генриха Белля, Элиаса Канегти, Макса Фриша и Петера Хандке, книги Джеймса Джойса, Гюнтера Грасса, Генри Миллера, Милана Кундеры, рассказы Бодо Кирхгоффа и Бото Штрауса вновь напоминают нам о наших человеческих, слишком человеческих проблемах.

Второе отступление: наши конфликты в зеркале кино

Точно так же обстоит дело и с современным кино, где я хотел бы особо выделить фильм « Домино» ³ Томаса Браша, в котором велико­лепно показано неизбывное стремление к любви и Признанию, фильмы рано умершего РаЙнера Вернера Фассбиндера. с особой пристальностью рассмотривающего тайны человеческого сознания. Такие режиссеры, как Луис Бюнюэль, особое место в своем творчестве уделяют психоло­гии бессознательного и области, расположенной между воображением и реальностью. В этой связи можно назвать и новый фильм Вима Вендерса и Петера Хандке «Небо над Берлином» ⁴ , а также Вуди Аллена, в фильмах которого человеческие слабости переданы с легким комиз­мом — в отличие от Л. Бюнюэля, который довольно жестко препод­носит зрителю реалии бессознательных побуждений.

Пример этому — фильм Бюнюэля «Дневная красавица» ⁵ , где супруга хирурга переживает в дневное время все то, что большинство видит разве что во сне. Она идет в публичный дом и получает там наслаждение в роли «дневной красавицы».

В самом начале фильма красивая молодая женщина вместе со своим му­жем едет в карете по живописному дворцовому парку. Их сопровождают слуги в красных ливреях. Карета останавливается, слуги соскакивают на зе­млю. Женщину раздевают, привязывают за руки к дереву, хлещут плетью и. наконец, насилуют. Следующая сцена демонстрирует ту же женщину, которая с унылым видом лежит в кровати рядом со своим мужем, без малей­шего намека на нежность или эротику. Мы видим ее в светской беседе с гос­тями, в то время как ее муж занят хирургической работой в клинике.

Проследив за женщиной дальше, мы становимся свидетелями того, как однажды она роняет на пол вазу с цветами, надевает солнечные очки и, уходит из дома на поиски публичного дома, мимо которого она сначала проходит, потом возвращается и в нерешительности останавливается. Нако­нец, решившись, поднимается по лестнице, снова колеблется возле двери — нам видны только ее ноги, которые направляются то назад, то вперед и в конце концов поворачивают к двери. Поднявшись наверх, женщина выглядит очень взволнованной, но доброжелательные слова содержатель­ницы дома ее успокаивают. Таким образом, она становится «проституткой-любительницей».

В происходящее вторгаются две короткие сцены: в первой ремесленник «безнравственно касается» (так писала об этом критика) маленькой девоч­ки, скорее женщины, чем ребенка, во второй девушка отказывается принять облатку на церемонии конфирмации.

Далее следуют очень реалистические сцены в борделе: конфетный фабрикант желает, чтобы его ласкали полуодетые девушки. Он обнаруживает стеснительную Северину (роль которой исполняет Катрин Денев), разде­вает ее, грубо хватает, а когда она не подчиняется ему, швыряет сопротив­ляющуюся женщину на кровать и силой овладевает ею. Профессор гинеко­логии переодевается в слугу и, держа в руке плетку, умоляет Северину избить его. Он падает к ее ногам и стонет: «Бей меня, бей, я так люблю тебя!» Когда Северина отвергает его просьбы, появляется одна из ее «коллег» и с наслаждением избивает профессора. «Еще!» — кричит он, в то вре­мя как Северина, которую принуждает к этому мадам, с отвращением наблюдает за происходящим в дверную щель. Следующим появляется азиатский клиент — высокого роста, атлетически сложенный мужчина. Он долго не церемонится, и сразу же идет к своей цели. После акта, который в фильме не показан, Северина на вопросы горничной отвечает словами:

«Да что ты в этом смыслишь?»

Но остановимся и приглядимся внимательнее к образу жизни Севе­рины. Она несчастна с мужем, погруженным в свою работу. Она услы­шала что-то о публичных домах. Северина идет туда, колеблется, но в конце концов решается переступить порог этого дома. Отбросив сом­нения и совершив вытесняемые прежде сексуальные действия, она дос­тигает душевного равновесия, убедительным доказательством чего слу­жит то, что бессознательное превращается в сознательное, но затем по причине своей предосудительности оно вновь дает бессознательные импульсы, определяющие наши мысли и поступки.

В другом, когда-то нашумевшем фильме времен немого кино «Тай­на одной души»⁶ режиссера Георга Вильгельма Пабста. вдохновлен­ного Карлом Абрахамом и Гансом Саксом, речь идет об отношениях между мужем ( актер Вернер Краузе), его женой ( Рут Вайнер), его матерью (Илка Грюнинг) и его отцом (Джек Тревор). Мы становимся свидетелями того, как между четырьмя действующими лицами развора­чивается психологический конфликт, проясняющий то, что в психоана­лизе именуется «эдиповым комплексом».

В первых сценах фильма мы видим мужа и жену в благополучном бра­ке. Жена хочет, чтобы муж подравнял ей прическу, подрезав несколько волосков на затылке. В это время распахивается соседское окно и кто-то кричит: «Убийца!». В следующей сцене жена пытается соблазнить мужа, но он остается равнодушен. Приходит сообщение о скором визите двоюрод­ного брата, личность которого характеризуют японский кинжал и так назы­ваемый «кванон» (символ плодородия). Следующая сцена. Муж спит. Ему снится, что разразился шторм, пол в доме ходит ходуном, двоюродный брат, сидя на дереве, целится в него из ружья. Муж взбегает по винтовой лестнице на башню, появляются колокола, которые превращаются в лица, смеющейся над ним жены. Муж возмущен,— жена и двоюродный брат ка­таются вместе на лодке. Муж отчаянно колотит в стену и пытается заколоть свою жену саблей.

В следующей сцене действительно объявляется двоюродный брат. Он дарит жене цветы и беседует с ней, но муж в беседе участия не принимает. Во второй сцене, напротив, мужчины оказываются вместе, а жена остается одна. Фильм ясно дает понять, что двоюродный брат «наставил мужу рога». Чтобы отвлечься, муж отправляется в пивную, забывает там ключ от дома и неожиданно оказывается в доме матери, которая балует его едой и при этом режет мясо крохотными кусочками, поскольку сам он испыты­вает страх перед ножом. В следующей, несколько смехотворной для со­временного образованного зрителя сцене, муж приходит на прием к психо­аналитику, и тот внушает ему: «Вам кажется, что двоюродный брат угро­жает Вам. Вас пугает его появление, женщины смеются над Вами и ни во что не ставят, а Вы подозреваете в греховных устремлениях свою жену, так как сами уже ни на что не способны. Отсюда Ваша ревность». Это означает следующее: «Бессознательно Вы упрекаете свою жену: ты отка­зываешь мне и связываешься с двоюродным братом, ибо когда-то, еще ребенком, переживала нечто подобное». Фильм не упускает возможности преподать зрителю «хэппи энд» вполне бюргерской истории конца века. Это сделано, однако, (что характерно для того времени) не прямо, с помо­щью постельной сцены, а косвенным образом — сценой, изображающей рождение ребенка.

Фильм отчетливо демонстрирует страх мужа перед женой, его зави­симость от матери, гнет вины, ревность к двоюродному брату и бессоз­нательную враждебность к жене. Когда муж подносит к шее своей жены лезвие бритвы, чтобы сбрить лишние волоски, и слышит из соседнего окна крик: «Убийца!» — в нем пробуждается бессознательное желание ее смерти, которое, в свою очередь приводит к чувству вины и жажде самонаказания. «Эдипов треугольник» между мужем, матерью и женой совершенно очевиден. Привязанность к матери препятствует установ­лению зрелых отношений между мужем и его женой. Перенос привязан­ности с матери на жену делает последнюю настолько важным объектом, что визит двоюродного брата вызывает у мужа приступ ревности. В ка­честве «закономерного» мы обнаруживаем в «эдиповом треугольнике» 1) проявление любви к важной личности, 2) ревность, когда этой люб­ви угрожает появление третьего лица, 3) ненависть к сопернику, гото­вую перерасти в желание его смерти.

Драматургия Эдипова комплекса, обретшая классические очертания в трагедии Софокла, была переплавлена Пазолини в современную фор­му в его фильме «Царь Эдип» ⁷ , в котором Сильвана Маньяно исполнила роль Йокасты, а Франко Читти — Эдипа. В этом фильме скомби­нированы современность и классическое прошлое.

«Ты здесь, чтобы занять мое место. Первое, что ты отберешь у меня, будет она, женщина, которую я люблю»,— говорит мужчина своему только что родившемуся ребенку. В греческой трагедии пастух подбирает изгнан­ного младенца и перевязывает ему ноги (как тут не вспомнить знаменитое изречение «nomen est omen», ибо это действие дает ребенку имя Эдип, что в переводе означает «с опухшими ногами»).

В следующей сцене бездетная царская чета Полиб и Меропа в Коринфе берут у пастуха на воспитание найденного им ребенка. Позднее подростка осеняет: «Ты не сын этой матери и этого отца». Он не может в это поверить, и его охватывает панический страх, когда дельфийский оракул предсказы­вает ему, что он убьет своего отца и овладеет матерью. Он покидает своих приемных родителей, дабы избежать исполнения пророчества, однако, не понимая связи явлений, как раз способствует его исполнению. Убежденный в том, что он сын Полиба и Меропы, Эдип покидает Коринф и отправляется в Фивы. Одна из самых впечатляющих сцен — та, где он кружится на до­роге. Он встречает на пути какого-то знатного мужчину, восседающего на запряженной лошадьми колеснице. Эдип не желает ему уступить дорогу и слышит угрозы: «Если ты не сойдешь с дороги, я прибегну к силе!» Эдип издает пронзительный крик и убегает, слуги его преследуют. В порыве ярости он убивает их одного за другим, затем возвращается, издевается над сидящим в колеснице старцем и наконец убивает и его.

В Фивах тем временем царит моровая язва, которой никто не в силах победить. Чудовищный сфинкс — получеловек, полузверь с божествен­ными чертами — говорит: «Бездна в которую ты погружаешься,— в тебе самом». Никто не понимает, почему город посетила беда. На вопрос Креонта дельфийский Оракул отвечает: «Человек, жертвой которого пал Лай. живет в городе». Ясновидящий Тиресий добавляет: «Если захочешь узнать. узнаешь». Ни о чем не подозревающий Эдип, не ведая, что он сам всему виной, желает отомстить виновному. Ясновидящий говорит на это: «Ты не должен распознавать свою суть, ибо не сможешь этого вынести». Эдип готов узнать у Тиресия о виновнике. Иокаста смеется, когда Тиресий продол­жает: «Я вижу вещи в их истинном свете. Великое несчастье, что тебе дано отгадывать. В тебе говорит страх. Родители — твое несчастье. Чужак и все же рожденный здесь. Дети, отец и брат, женщина — мать, так решено бога­ми». Иокаста говорит ясновидящему: «Это все ложь... людям не дано ви­деть будущее».— Эдип (позднее): «Страшно это знать» и «слишком много я уже знаю», в то время как Иокаста продолжает упорствовать: «Я не хочу этого слышать. Лучше не знать». Следует признание слуги: «Лучше бы ребенок умер. Я должен был это сделать. Он родом из дома Лая, Иокаста дала его мне, чтобы я его убил».

Таким образом, открывается тайна. Иокаста вешается, а Эдип лишает себя зрения: «Я не могу видеть мир, глаза, которые не смогли разглядеть правду, ослепли, словно от резкого света. Я грешен и в то же время безгре­шен, ведь не знал я; совершил, не зная что совершил».

К концу фильм переносится в наши дни: современный Эдип идет в со­провождении летящего ангела, исполненный той трагической боли, что вновь и вновь выпадает на его долю. Всякий из нас — Эдип, если, казалось бы, самые благие отношения приводят нас ко злу.

В беседах со студентами становится очевидным, что судьба Эдипа касается нас всех: несмотря на все усилия разума в XIX и XX вв., мы зачастую не ведаем, что творим, не знаем, какие мотивы побуждают нас к действию. Мы полагаем, что можем избежать несчастья и позволяем ему беспрепятственно приближаться. Подобно Эдипу, мы не знаем, по какому пути идем. и кто тот. кого мы на нем встретим. Многие слова из фильма Пазолини звучат для нас знаменательно: «Все важно ... Увидев одного, можно заключить о другом ... Я заставил себя забыть ... Учись смотреть, тогда распознаешь ... Со множеством понятий, мы ничего не понимаем, исполненные грехов — безгрешны, таков каприз богов».

Мы пребываем между жаждой узнать правду (даже тогда, когда ее невозможно перенести) и страхом перед истиной. Слепота «внешних» глаз Эдипа наделяет внутренним зрением — мудростью, которую многие воспринимают как проклятие; неудивительно, что у психоанали­за так много врагов.

К концу этой главы мы приходим к очевидному: поэты, драматурги и писатели давно поняли то, что позднее открыл и систематизировал психоанализ. Несомненно также влияние психоанализа на многие про­изведения литературы и искусства — достаточно вспомнить Томаса Манна, Германа Гессе, Джеймса Джойса, Т. С. Элиота, Д. X. Лоуренса, живопись Дали, Пикассо и др.

С помощью психоаналитических экспериментов, анкет и тестов человеческие, слишком человеческие конфликты выявляются не пол­ностью. Поэтому я позволю произведениям европейской культуры. созвучным теории и методам психоанализа, говорить самим за себя. Надеюсь, что эта вступительная глава возбудила интерес читателя к по­следующим главам.

II. ДЕРЕВО ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ

1. Корни психоанализа: естественные науки, литература и философия

Наше изложение психоанализа начнем с того, что сравним его с древом познания: ствол, состоящий, естественно, из произве­дений Фрейда, уходит своими корнями в Вену конца XIX века. Проследить все эти корни было бы, конечно, интересно, но заняло бы здесь слишком много места. Они произрастают как из естествен­ных наук, так и из философии и поэзии, они питают ствол произве­дений Зигмунда Фрейда, из которого возникли ветви и побеги. Преж­де всего следует упомянуть эволюционное учение Дарвина и биоге­нетический закон Геккеля, который Фрейд запечатлел в памяти еще в свои школьные годы. Еще один корень произрастает из физиоло­гического института в Брюкке, где Фрейд написал свою первую на­учную статью и познакомился с Иозефом Брейером. Следующий корень психоанализа происходит из Франции, из больницы Сальпетриер в Париже, где Фрейд, молодой врач столкнулся у знамени­того психиатра Шарко с весьма распространенной тогда болезнью — истерией и познакомился с гипнозом как методом исследования и лечения.

На протяжении своего естественнонаучного периода Фрейд мыс­лил в рамках медицинской модели болезней, которая отыскивала при­чины заболеваний, исходя из причинно-следственных принципов, и боролась с симптомами тем, что устраняла их причины (в случае, тубер­кулеза, например,— палочки Коха, а в случае сифилиса — бледные спирохеты).

С другой стороны, интересы Фрейда касались литературы и ис­кусства. его восхищала археология, он проявлял философские инте­ресы к самопознанию *. Он многое почерпнул из духа своего времени, переработав и интегрировав его в своих книгах; но мы не всегда в состоянии определить сейчас происхождение вдохновлявших его источников.

Большое влияние оказали на него также следующие великие лич­ности: философ, математик и публицист Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646 — 1716), создатель учения о монадах — мельчайших духовно-психические частицах, которые очень разнообразно функционируют в пределах тела, но, в конечном счете, являются неделимыми.

Врач и естествоиспытатель Карл-Кустав Карус (1789 — 1869), уста­новивший. что бессознательная психическая деятельность проявляется через переживания и сны («Лекции о психологии», 1831).

Философ Эдуард фон Гартманн (1842 — 1906). В частности его вышедшая в 1869 году трехтомная «Философия бессознатель­ного».

Философ и педагог Иоганн Фридрих Гербарт (1776 — 1841), в главном труде которого («Всеобщая метафизика», 2 т.т., 1828/29) описаны «влечения», которые могут быть вытеснены «за порог соз­нания».

Сюда же следует добавить и Артура Шопенгауэра (1819), чья «во­ля к жизни» имеет много общего с Фрейдовым «инстинктом» или, напри­мер, с «Эросом».

Но оставим обильные корни и обратимся к стволу дерева психоана­литического познания.

* Как, в частности, узнал Петер Брюкнер (1961 — 63), в круг чтения Фрейда входи­ли «Потерянный рай» Мильтона, «Дон Кихот» Сервантеса, «Том Джонс» Филь­динга, романы Чарльза Диккенса, книги Вильгельма Буша и «Нильс Лин» Иенса Петера Якобсона. Фрейд изучал также сочинение Гете «Природа», читал Платона и Грильпарцера (см.: Имра Германн, 1974).

2. Ствол психоанализа: Зигмунд Фрейд

и группа первых психоаналитиков

Зигмунд Фрейд

Зигмунд Фрейд начал с решения загадки истерии. Неврологические причины в виде органических поражений нервной системы с естествен­нонаучной точки зрения исключались. Не пребывали ли эти причины в «душевной» области? Сама постановка этого вопроса открыла совер­шенно новую область знания, а именно — психологическую, которая подняла ряд серьезных теоретических познавательных проблем, посколь­ку психические процессы непосредственным наблюдениям не подда­ются. Их можно обнаружить лишь косвенным образом, в принципе так же, как электричество, которое было открыто по наблюдаемым воздей­ствиям. Впрочем, для электричества имеются измерительные приборы для определения силы тока, напряжения и сопротивления. Такого рода измерительных приборов в области психики не было и до сих пор нет.

Естественнонаучная сторона

Фрейд разрабатывал свою теорию, руководствуясь смелым ходом мысли. Интуитивно, но вполне в согласии с господствовавшей тогда естественнонаучной картиной мира классической физики, он разъяс­нил истерические симптомы, например, в «Очерке психологии» (1895), уподобив их физиологическим процессам. Здесь были теория нейтро­нов. проблема перехода количества в качество, первичные и вторич­ные процессы, аффекты и задержанные желания, с помощью кото­рых, придерживаясь естественнонаучной мысли, для объяснения функ­ционирования психического аппарата была опробована биологическая точка зрения.

Элементы этого раннего наброска физиологической концепции души мы встретим во всем творчестве Фрейда. В частности, в его теории либидо о причинах, целях и средствах «инстинкта» использованы такие естественнонаучные понятия, как «психический аппарат», «перенос количества», имеющий нечто общее с электрической зарядкой, «итог возбуждения», «замещение», «сопротивление». Рассмотрев естествен­нонаучную сторону этого направления психологического познания, мы приходим к выводу, что оно уходит корнями в физику и физиологию.

Об этом же свидетельствует манифест венских естествоиспытателей, призывавший вступать в «Общество позитивной философии», под кото­рым, наряду с Эрнстом Махом, Альбертом Эйнштейном и Гансем Рейхенбахом, подписался и Фрейд. Впоследствии группа была переименована в « Общество эмпирической философии» (Керц, 1986).

Герменевтический аспект

Не менее важен в произведениях Фрейда и герменевтический ас­пект — усилия, направленные на понимание объекта научного изуче­ния, произведения искусства или человека и его проблем. Когда нам знакома жизненная ситуация другого, мы быстрее понимаем, о чем он нам рассказывает. Мы можем представить себе, как чувствует себя тот. кто жалуется на зубную боль или любовную тоску, поскольку каждый из нас испытывал когда-то зубную боль или страдал от любовного раз­очарования. Но без дополнительных усилий понимание не дается: мы должны войти в другого, чтобы понять, что с ним происходит, впустить его в себя. интенсивно проработать его ситуацию.

Вероятно, Фрейд бессистемно использовал этот метод при лечении своих первых пациентов и при этом делал недоступные бессознатель­ные психические процессы доступными для понимания как себе, так и своим пациентам. Он просто позволял пациентам говорить («лечение разговором»), внимательно их слушал и пытался понять, что они чув­ствуют, переживают, думают и к каким выводам приходят. В главе 111 я рассматриваю связанные с этим научно-теоретические вопросы более подробно. Пока же достаточно следующее: возле естественнонауч­ной области возник ствол психоаналитического познания с ярко выра­женными мощным философским стержнем и элементами, которые позднее в своей совместной с Юргеном Хабермасом работе (1969) Альфред Лоренцер охарактеризовал как «глубинную герменевтику, поскольку, в отличие от философской герменевтики, она предназнача­лась для понимания бессознательных процессов, происходящих в глу­бинах души.

Итак, мы выявили два главных корня, питающих ствол, один из которых — естественнонаучный, а другой — философски-герменев­тический; два мощных корня, которые, как мы сможем убедиться. нашли свое продолжение во многих ветвях дерева психоаналитического познания. Психоанализ — детище не только Зигмунда Фрейда. Шарко, Брейер и особенно Вильгельм Флисс принимали в его создании прямое или косвенное участие. Переписка Фрейда с Вильгельмом Флиссом охваты­вает период с 1887 по 1904 гг. В эти годы в диалогах со своими друзья­ми Фрейд разрабатывал важнейшие постулаты психоанализа: проис­хождение неврозов, возникновение тревоги, понятие защитных невро­зов, архитектура истерии, неврозы навязчивых состояний и паранойя.

Позднее было основано «Психологическое общество по средам» профессора Фрейда, протоколы которого в четырех томах опублико­ваны Германном Нунбергом и Эрнстом Федерном (1976 — 81). Прото­колы охватывают время с 1906 по 1918 гг., в них отражены все важные события на заседаниях Венского психоаналитического общества, где были прочитаны доклады, сохранившие свое значение до сих пор, в том числе, доклад Отто Ранка о драме инцеста, Альфреда Адлера об орга­нических основаниях неврозов, Вильгельма Штекеля о причинах нер­возности, о только что вышедших книгах, о литературе, о случаях раз­личных заболеваний. О ницшевском «Ессе homo» здесь спорили не меньше, чем о клинических феноменах, психологии марксизма, Ген­рихе фон Клейсте или вреде мастурбации.

Фрейд выступал с только что написанными произведениями, на ко­торые члены группы реагировали так же активно, как Фрейд — на их выступления. Очевидно, открытие психоанализа не было результатом размышлений одного Зигмунда Фрейда, хотя его доклады на «средах» звучали и обсуждались чаще других. Собирались здесь светлые передо­вые умы. которые, как, например, Отто Ранк. Альфред Адлер. Эдуард Хичман, Исидор Садгер, Вильгельм Штекель, Фриц Виттельс, присо­единились к Фрейду из чистого интереса. Позднее к ним примкнули Сандор Ференци. Людвиг Йекелс, Виктор Тауск, Теодор Рейк, Ганс Сакс. Герберт Зильберер и Альфред Фрейхер фон Винтерштейн. Еще позднее — Лу Андреас-Саломе, Зигфрид Бернфельд. Людвиг Бинсвангер. Хелен Дейч. Отто Фенихель, Гермина фон Гуг-Гельмут. Ганс Лампл, Карл Ландауэр, Германн Нунберг, Отто Пецл. Эдоардо Вейсс и менее известные участники фрейдовых заседаний, обогатившие «обще­ство по средам» своим деятельным и оригинальным участием.

Чтение протоколов дает живейшее представление о том, как ожив­ленно проходили дискуссии, на каком научном уровне и с какой доскональностью старались выяснить, истину члены общества. От заседаний по средам берет свое начало психоаналитическое движение, призванное сохранять и развивать психоаналитическое учение. Решительность, с которой Фрейд защищал сексуальное происхождение наших жела­ний в «Толковании сновидений», стоила ему дружбы: в 1903 году про­изошел его разрыв с Вильгельмом Флиссом из-за споров по поводу понятия бисексуальности. После «Толкования сновидений» в печати одно за другим появились «Психопатология обыденной жизни» (1901), важнейшая статья «О психоаналитическом методе Фрейда» (1904), «Шутка и ее отношение к бессознательному» (1905), «О психотера­пии» (1905) и тогда же, в 1905 году. «Три статьи о сексуальной теории», взбудоражившие всех сочинения, в которых Фрейд без обиняков изла­гал свои взгляды.

Фрейд был широко известным, хотя и вызывавшим бурные споры автором. Многие медицинские авторитеты не признавали его теорию, другие, вроде Эйгена Блейера из Цюриха, делали это с большими ого­ворками, У Фрейда были все основания искать себе союзников, что он и делал. Главными среди них оказались Карл Густав Юнг, Альфред Аддер и Вильгельм Штекель.

.Психоанализ по сей день встречает сопротивление по разным причи­нам: из-за его недостаточной научности, слабой доказательности результатов из-за трудностей в изучении и плохо формализуемых методов, из-за его «сектантского» характера, но в первую очередь из-за его нелицеприятной информации об истинной природе человека.

Первые ветви: Адлер, Штекель, Юнг

Появление суровых для того времени истин о человеческой сексуальности заранее предполагало их неприятие. После того, как напуган­ный своей собственной реакцией и реакцией первой пациентки психо­анализа Анны О., Йозеф Брейер отказался от таких понятий психоана­литической терапии, как перенос и контрперенос, от Фрейда отошли Альфред Адлер и Вильгельм Штекель. Особую роль в этом сыграли взгляды Фрейда на значение сексуальности, с которыми не все его уче­ники были согласны.

Альфред Адлер выдвинул понятие «органической неполноценно­сти», которая возникает как следствие компенсации «неполноценных» функций, когда, например, человек с двигательными нарушениями стремится к высоким спортивным достижениям в беге. Известное поня­тие «чувства неполноценности» также идет от Адлера; это чувство воз­никает, допустим, тогда, когда успехи ребенка не вызывают у родителей должного одобрения. Обратив особое внимание на отношение своих пациентов к братьям и сестрам, на психологическую атмосферу в семье, которая может либо препятствовать развитию психики, либо способст­вовать ему, Адлер определил понятие «мужского протеста», под воздей­ствием которого мужчина ни в коем случае не хочет показаться женст­венным. а. напротив, подчеркнуто мужественным (Адлер, 1922 с. 41). Таким образом, Адлер составил конкуренцию Фрейду, теорию либидо которого он не принимал.

Адлера особенно интересовала проблема агрессивного поведения людей, которой Фрейд пренебрегал. Сюда следует добавить споры о на­учном приоритете и, наконец, политические разногласия (Адлер был убежденным марксистом). С уходом Адлера, несомненно очень важной ветви на дереве психоаналитического познания, психоанализ лишился социально направленной и педагогически одаренной личности; именно Адлер проницательно распознал у невротиков чувство неполноцен­ности, равно как и проблему человеческой агрессивности.

Другую ветвь психоаналитического дерева представляет собой Вильгельм Штекель, литературно очень плодовитый ученый. Его «Рас­стройства инстинктивной и аффективной деятельности» (1908) вышли в 10 томах. Первый том посвящен «нервозным состояниям страха и их лечению», следующие тома — онанизму и гомосексуализму, фригид­ности. импотенции, психосексуальному инфантилизму, импульсивным действиям, фетишизму, садизму, мазохизму, а также неврозам навязчи­вых состояний. Штекель всегда высоко ценил Фрейда, хотя тот подверг серьезной критике «активную технику» Штекеля равно как и его тол­кование бессознательных «чувственных влечений». Бездна, разделяю­щая разные точки зрения, уже не могла быть соединена мостом, и в ре­зультате Штекель, а следом за ним и Адлер покинули Венское психо­аналитическое общество. В активном психоанализе Штекеля большую роль играла внезапность; все объяснялось им непосредственно из интуи­ции. Тем не менее Штекель оставался верен теории Эдипова комплекса в той степени, в какой он признавал значение бессознательных процес­сов при возникновении «нервозных состояний страха», гомосексуаль­ности, фригидности, импотенции, импульсивных действий, перверсий и неврозов навязчивых состояний. Краткосрочная психоаналитическая терапия очень многим обязана Штекелю (Schindler, 1980).

Еще одна, гораздо более мощная ветвь, которая разрастается вплоть до нашего времени — аналитическая психология Карла Густава Юнга. Как свидетельствует объемистая переписка между Фрейдом и Юнгом (1974), они много лет работали в теснейшем сотрудничестве. Как полагал Фрейд, Юнг должен был стать его преемником и послужить в Венском психоаналитическом обществе противовесом еврейскому большинству. Юнг, однако, не был согласен с чрезмерным акцентом на сексуальность как на причину неврозов, и разработал свою собственную теорию либидо.

Позднее между Фрейдом и Юнгом возникло сильнейшее соперни­чество, из-за которого Фрейд, как доподлинно известно, дважды терял сознание. По-моему, это произошло оттого, что он оказался слабее Юнга. Даже на того, кто не согласен с сутью психологии Юнга, производит впе-

Фрейд	Адлер	Юнг
Мышление	Причинное	Социальное	Целенаправленное
Толкование сновидений	Редуктивное (главное латентное содержание)	Целенаправлен­ное	Компенсаторное (выявление архетипов)
Понимание бессознательного процесса	Индивидуальный	атмосфера в семье	коллективное бессознательное
Сексуальность	Центральное значение	Побочное	Побочное
Агрессивность	Инстинкт смерти	Стремление к власти (мужской протест)	Не принимается в расчет
Перенос	Очень важно; основное средство изменений	Без внимания; элемент педагогики	Без внимания; отсылка к разъ­единенным архетипам

Таблица 1 Таблица различия взглядов Фрейда, Адлера и Юнга

чатление диапазон его писаний, освещающих такие разнообразные темы, как психология и патология оккультных феноменов, диагностика с использованием ассоциаций, душевные причины психозов. Среди его книг особые споры вызвали «Символ преобразования» (1912), “Психо­логические типы» (1921), «Отношения между Я и бессознательным» (1928). Интересы Юнга в первую очередь относились к архетипам, символам сновидений, духовным проблемам современности, существованию души и образам бессознательного. К. Г. Юнг до сих пор очень влиятелен в германоязычных странах: в Штутгарте и Цюрихе есть юнгианские институты. В англоязычных странах Юнг, равно как и Адлер, достаточно популярен, о чем свидетельствуют многочисленные переводы и изда­ния собрания сочинений. Различия и сходства в их теориях и методах лечения резюмировал Рольф Фечер (1978) в своей книге «Основные направления глубинной психологии Фрейда и Юнга». Важнейшие раз­личия в краткой форме проиллюстрированы в таблице 1.

4. Возвращение к стволу:

теория инстинктов и теория травм

Психоаналитическая теория инстинктов

Мы рассмотрели ранние ответвления психоаналитического дерева, забыв о его стволе, как это сделали в свое время первые отступники от Фрейда. Внутренним содержимым ствола психоанализа являются тео­рия инстинктов и психоаналитическая теория сексуальности. Сообраз­но с этим поведение людей определяется важнейшими сексуальными мотивами. Движущая сила обусловлена биологически.

Мы можем сравнить инстинкты психоанализа с инстинктами расте­ний, которые весной развиваются из почек. С инстинктами случается нечто такое, что — если вернуться к нашему сравнению — напоминает весенний побег дерева или куста.

Инстинкты могут развиваться; но чаще они подавлены или развива­ются в строго определенном направлении, как декоративные растения;

таким образом, становится очевидным идущее извне (в данном случае из общества) воздействие на понятие «инстинкт».

Один из таких инстинктов — сексуальность. В нем принимают уча­стие все генитальные функции, подобно тому, как они находят свое

выражение в половом акте: очевидные действия и доставляющие наслаждение ощущения. В психоанализе понятие сексуальности на­столько расширено, что удовольствие от сосания материнской груди, от испражнения и при мочеиспускании рассматриваются как проявления сексуального инстинкта, равно как и удовлетворение желания посредст­вом гомосексуального или гетеросексуального полового акта.

К психоаналитической теории инстинктов относится гипотеза, что сексуальность впервые возникает не в период полового созревания, а на­много раньше, в детском возрасте, в чем может удостовериться любой незастенчивый наблюдатель. Младенцы могут мастурбировать, а малень­кие дети внимательно изучают свои гениталии. Для подтверждения тео­рии сексуальности. Фрейд использовал непосредственные наблюдения за детьми, а также анализ снов своих пациентов, их шуток и так называемого «ошибочного поведения» (оговорок, забывчивости, смущения и т. п.).

Психоаналитическая теория инстинктов, таким образом, подчерки­вает мощь сексуальности, о чем уже шла речь в обоих наших отступле­ниях касательно романов, трагедий и кинофильмов.

Борьба между теорией травм и теорией инстинктов

Необходимо упомянуть непростую проблему, известную со времен возникновения теорий психоаналитического дерева познания: антаго­низм между теорией травмы и теорией инстинктов. В своем кратком изложении мне хотелось бы со всей определенностью подчеркнуть, что современная психоаналитическая теория и практика проистекают из теории инстинктов. Она обошла или, вернее сказать, вытеснила так называемую теорию травмы. Эта теория, игравшая заметную роль на ранней стадии развития психоанализа (см. рисунок психоаналитичес­кого дерева), была связана с травмой, (в дословном переводе с гречес­кого — «рана», «повреждение», «результат насилия»). В переносном смысле и в связи с областью психики это значит «шок», «потрясение».

Первоначально Фрейд считал, что сексуальные домогательства, о ко­торых сообщали его первые пациенты, действительно имели место. Он полагал, что домогательства взрослых настолько ранят детей, что детс­кое Я не в состоянии вынести их душевные последствия и тем более их переработать. Неприятные, болезненные переживания, вытесняются, тогда как связанные с ними аффекты не находят себе выражения, продолжают бессознательно развиваться и приводят к попыткам опосре­дованно покончить с невыносимым мучением и, как следствие,— к нев­ротическим нарушениям. Не зная всех взаимосвязей, невозможно про­следить происхождение этих нарушений от душевной травмы, но с помо­щью воспоминаний о травме и используя психоаналитический метод, их можно вновь вывести на уровень сознания. Для этого, как считал Фрейд, необходимо проявить подавленный аффект и стойко преодолеть послед­ствие травмы — возникший симптом. Так случилось с первой пациент­кой психоанализа — Анной О.,— которая, ухаживая за смертельно больным отцом, не могла реализовать свои сексуальные и агрессивные импульсы, поскольку боялась его огорчить. Она вытесняла эти импуль­сы, из-за чего у нее развился целый ряд симптомов: паралич, судороги, торможение, душевное расстройство. Стоило ей только заново пережить и довести до разрешения соответствующие аффекты, как симптомы ис­чезали — что доказывало наличие причинно-следственных связей меж­ду подавленными причинами и неврозом как их последствием. Таким об­разом, терапевтические методы « вскрытия» устраняют причины невро­зов. Данный пример демонстрирует, что в появлении невроза в равной мере ответственны внешняя ситуация (травма, страх потерять отца) и внутренний мотив (желание стать ему близкой, быть может, даже сбли­зиться сексуально, и в то же время — желание его смерти).

В теории травмы особую роль играют внешняя травма и сопровож­дающий ее внутренний психологический шок. в теории инстинктов до­минируют внутренние мотивы. В первом случае пациент оказывается жертвой внешних обстоятельств, во втором — их виновником: это суще­ственное расхождение сохраняется вплоть до сегодняшнего времени и несомненно будет определять будущее психоанализа. Таблица 2 в крат­кой форме демонстрирует основное различие этих теорий.

После того как Фрейд стал постоянно узнавать от своих пациентов, что они подвергались сексуальной атаке со стороны родственников, в его голову закрались сомнения на этот счет, которые он изложил в письме Вильгельму Флиссу от 21 сентября 1897 года: «Я не верю бо­лее в мою невротику ... продолжающиеся разочарования при попытках довести анализ до полного завершения ... отсутствие полного успеха» — вот что смущало Фрейда. Сюда же относится следующая цитата: «Не­ожиданно то. что во всех без исключения случаях отца обвиняют в извращениях, (и мой собственный опыт здесь не исключение), удиви­тельна частота истерий при подобных обстоятельствах, хотя частота

такого рода извращенных тенденций по отношению к детям вряд ли так велика». Итак, от теории травмы Фрейд отказался, заменив ее теорией инстинктов, используя которую, можно закрыть глаза на серьезные сви­детельства о сексуальных (и, стоит добавить, агрессивных) травмах и не замечать, насколько часто родители причиняют вред детям, хотя перспе­ктива логического разрешения этой проблемы еще далеко не исчерпана (Массон. 1984).

Вместе с тем это, конечно же, выдающееся достижение Фрейда, ко­торый путем « проб и ошибок» пришел к мысли, что наряду с травмой существуют инстинкты и внутренние психологические мотивы (включая мотивы сексуальные), управляющие людьми. При этом доводами в пользу сексуальных фантазий и соответствующего поведения детей

Точка зрения Фрейда,	Теория травмы до 1897 г.	Теория инстинктов после 1897г.
Соотношение жертва – виновник	Пациент-жертва, жертва соблазнов жертва насилия психологической жестокости	Пациент –виновник будучи ребенком он желает овладеть матерью/ отцом, устранить мать/отца
Соотношение реальность/фантазия	Реальность	Фантазия
Главные направления в психоанализе	Ференци и венгерская Школа (главный представитель Балинт); Д. В Уинникот, Х. Когуг и психология самости	Главные направления психоанализа: Я –психология и особенно значимая сейчас теория отношений
Основные направления вне психоанализа	Адиса Миллер: драма одаренного ребенка. Массон: Что сделали с тобой, несчастное дитя? А.Яновс Первичная терапия

Таблица 2. Сравнений теорий травмы и теории инстинктов

становятся чаще всего не экспериментальные опыты в психологических лабораториях, а повседневные наблюдения, в которых всякий лишен­ный предрассудков наблюдатель усматривает достаточные основания для психоаналитической теории инстинктов.

Вот братья трех и пяти лет колотят по дну колыбели новорожденной сестрички и весело выкрикивают: «Сейчас мы убьем Эву!» Вот трехлет­ний Вольфганг без обиняков заявляет: «Хочу быть с мамой! Когда я вы­расту, я женюсь на ней.» Он говорит это, не принимая во внимание очевидную реакцию отца. Но, вне всяких сомнений, уже в этих своих словах он устранил его*. Кто внимательно наблюдал за поведением детей, замечал подобные сцены в любой семье.

Инстинкты нацелены на наслаждение, они требуют действия, вызы­вающего наслаждение. Они ищут удовлетворения сначала в виде «пред-наслаждения» посредством возбуждения эрогенных зон, а затем — посредством наслаждения в оргазме. Они добиваются своей цели с по­мощью другого человека или самоудовлетворением. Психические ипос­таси проявления инстинктов — желания, фантазии и представления, регулярно сопровождающиеся аффектами, эмоциями и, конечно же, страстями. В психоаналитической теории инстинктов инстинкты явля­ются первопричинами (causae prima) всех мотивов самых обычных наших действий. При этом они, как правило, бессознательны, но, выра­жаются в сновидениях, « ошибках поведении», в шутках, а также в сим­птомах невротиков и в перверсивном поведении пациентов с сексуаль­ными отклонениями.

С теорией инстинктов связано и противоборство сексуальной теорий психоанализа с гораздо менее дифференцированной теорией агрессив­ности; к этому противоборству мы еще вернемся.

Лично я придерживаюсь того мнения, что обе стороны правы. Мно­гие мои пациенты страдают от своих инстинктивных порывов, из-за которых чувствуют себя подавленно; эти импульсы, как сексуальные, так и агрессивные, вызывают у них тревогу. Однако большая часть пациентов жалуется на непреодолимые психические нарушения. Одно из двух: либо родители слишком плохо понимали их, неправильно истолковывали их потребности, не посвящали им необходимого времени, но и не оставляли в покое, когда они этого хотели, либо родители бессознательно их использовали, чтобы не сказать, злоупотребляли ими, а то и просто жестоко обращались.

*Личные наблюдения в собственной семье

В связи с этим мы поговорим о «травматических неврозах», то есть о неврозах, возвращающих к травмам, к душевным ранам. Раны эти действуют столь болезненно, что ребенок чувствует себя уязвленным в своем самоуважении и, как следствие, развивает «нарциссический невроз», т. е. невроз, характеризующийся болезненной самооценкой, Я обратил внимание на это еще в 1968 году (до Когута) в небольшой ста­тье и подчеркнул значение оценки реальности в возникновении совре­менных неврозов в юбилейном сборнике, посвященном Вольфгангу Лоху (Kutter, 1975). При этом я указал на одну из разновидностей пост-классических неврозов, связанную с нарушением самоидёнтификации в безотцовском обществе, и на группу пост-классических неврозов, связанную с нехваткой матери в безматеринском обществе.

5. Дальнейшее развитие ствола:

Я-психология и ранняя теория отношений

5 1. Психоаналитическая Я- психология

В связи с подключением к психоанализу Анны Фрейд и ее возрос­шей продуктивностью главным предметом изучения все чаще оказыва­лась та инстанция психики, которая отвечает за переработку конфлик­тов. С этим, разумеется, связано и определенное ослабление психоана­лиза, поскольку «Я и защитные механизмы», (вышедшая в 1939 году книга дочери Зигмунда Фрейда), призывала к удалению от «инстинк­тов», то есть «безнравственной» сексуальности и зловещей агрессив­ности. Нелишне напомнить, что. Фрейд прозвал свою дочь «Антиго­ной», что в переводе с греческого означает «та, что против родового». Анна Фрейд вместе с Гейнцем Хартманном, Эрнстом Крисом и Рудоль­фом М. Левенштейном разработала теорию, впервые сформулирован­ную в выдающейся статье Фрейда «Я и Оно» (1923), где была изложена структурная теория Оно, Я и Сверх-Я. В теории Я, — Я характеризуется как средоточие страхов и конфликтов с окружающим миром. Резервуа­ром сил для таких его функций, как мышление, решения, поступки, яв­ляется особый источник энергии, напрямую не занятый сексуальностью, из которой, по мнению Фрейда, проистекает вся энергия. В этом возник­шем в 30-е годы направлении, работали такие выдающиеся психологи-аналитики, как Давид Рапапорт, которые развивали психоанализ как науку о поведении и мотивации людей — см. Давид Рапапорт «Струк­тура психоаналитической теории» (1959). Благодаря им психоанализ приобрел академический облик, что сделал его более привлекательным для психологов, чем во Времена преобладания теории инстинктов*.

5.2. Психоаналитическая теория отношений

Еще одна существенная часть ствола психоанализа — теория отно­шений. Центр тяжести в ней сдвигается с инстинктов через «Я в сторону отношений, почему я и назвал сборник важнейших трудов этого напра­вления, «Психология отношений между людьми» (Kutter, 1982). Пси­хоанализ выступает здесь в роли теории межчеловеческих отношений и их нарушений, основу которой, разумеется, положило сочинение Зиг­мунда Фрейда «Об особом типе выбора объекта у человека», вышедшее в 1910 году.

Без статьи Михаэля Балйнта «Первичный объект любви» (1937), без сочинений Вильгельма Р. Д. Фэрбернса (1925) о конфликтах между ма­терью и ребенком, без выявленной Джоном Боулби (1951) связи теории отношений с учением о жизни животных, без новаторских наблюдений Рене Спица за детьми (1954) теория отношений не оказалась бы сегодня важнейшим из направлений, продолжающих развитие психоанализа. Она созвучна мощному философскому течению, ведущему от Платона через Гегеля к марксистской диалектике и диалогическому принципу Мартина Бубера (Becker, 1970; Merleau-Panty, 1968; Popper, 1970).

«Анализ отношений» означает сейчас определенный метод анализа:

в центре его внимания уже не монадно или солипсически* ориенти­рованная психика (как если бы субъективная психика была единствен­ной реальностью, а все остальное исключительно ее представлением), а напротив — то, что происходит между мной и другими, а именно отно­шения; это понятие, впрочем, нуждается в обновлении.

Особое внимание обратила на отношения между ребенком и матерью Мелани Клейн (1952), которая говорила о необходимости хорошего обращения и, вместе с тем, указывала на многочисленные нарушения от­ношений матери и ребенка, описав их в виде шизоидно-параноидальной

* Я отсылаю читателя к книге Германца Роскампа «Психоаналитическая Я-пси­хология и ее использование» (1974), в которой указаны важнейшие труды того времени. «От solus — «один», «ipse» — сам.

и депрессивной позиций. Она отметила в отношениях ребенка со своей матерью фантазии, связанные с жадностью и завистью, разрушительные импульсы и попытки искупить их. В очень важной «депрессивной пози­ции» ребенок обнаруживает, что он не только любит, но и ненавидит, равно как и то, что его тоже не только любят, но и ненавидят.

Из работы Мелани Клейн на дереве психоаналитического познания возникла целая ветвь — школа Мелани Клейн, которая уже много лет задает тон в Лондоне, оставив в тени психологию Я, которую после своей эмиграции в Англию представляет Анна Фрейд. Ее виднейшие лондонские представители — Уинфред Р. Байон, Дональд Мельцер и Герберт Розенфельд; она получила очень широкое распространение в Южной Америке, но не теряет своего значения и в Германии.

6. Ветви психоанализа:

современное развитие теории отношений

6.1. Сандор Ференци и Михаэль Балинт.

Венгерская школа

К стволу психоанализа несомненно следует добавить достижения Сандора Ференци в области психоаналитической теории с ориентацией на теорию травмы. В то время как Фрейд рассматривал поддержанную большинством его единомышленников теорию инстинктов и фантазии детей по поводу своих родителей и других участников отношений как важнейшие стимулы развития и расстройства человеческой психики, Ференци ни на минуту не упускал из виду того, что выпадает на долю ребенка, оказавшегося жертвой своих родителей. В своих сочинениях «Дети анализируют взрослых» (1931) и «Разговорная путаница между взрослым и ребенком» (1932) он сформулировал то, что впоследствии заимствовал у него Михаэль Балинт и из чего возникла венгерская шко­ла психоаналитической теории отношений.

6.2. Эрик Г. Эриксон: теория идентичности

Развитая Эриком Гомбургером Эриксоном психоаналитическая теория идентичности — следующая крупная ветвь дерева психоанали­тического познания. Эриксон обрисовал ее в вышедшей в 1956 году на английском, а в 1961 году на немецком языке книге «Детство и общест­во»; на эту ветвь могли опереться все недовольные тем, что психоанализ занимается лишь субъектом, поскольку Эриксон включил в свое рассмо­трение и окружающий субъекта мир. У него не только есть «среднеожидаемые окружающие», как их называл еще Хайнц Гартманн (1939), но и, не будучи марксистом, он принимает во внимание тот или иной гос­подствующий общественный строй, его историческое развитие и воз­можность его социологического определения. Эриксон размышлял об американской самобытности, о детстве Гитлера, о юности Максима Горького, написал две увлекательные биографии — юного Лютера и борца за независимость Ганди. Он вынес на обсуждение понятие кри­зиса и развил теорию, из которой, в частности, следует, что когда кри­тические точки развития индивидуальной жизни соответствуют разви­тию общества, то возникают моменты, которые могут стать для истории выдающимися (Erikson, 1975). Понятие идентичности, введенное Эриксоном, до сих пор оказывает воздействие на психоанализ.

Следующая ветвь принесла плоды, в которых можно узнать идеи Рене Спица. Исходя из нескольких проницательных соображений и тщательно организованных наблюдений за детьми (и обезьянами), он написал «Возникновение первых отношений» (Spitz, 1954), «Нет и да» (1957) и «От младенца к маленькому ребенку» (1956) — работы, в которых в психологической перспективе отметил огромную роль отношений мать-ребенок, подчеркнув (вслед за Анной Фрейд) их осно­вополагающий характер для первого года жизни. Широко известные понятия «трехмесячного смеха» и «восьмимесячного страха», равно как и идея «сбивчивого диалога» (1976), обязаны своим возникновением Рене Спицу.

Следующая ветвь дерева психоаналитического познания — работы Дональда Винникота, который наряду с Анной Фрейд и Мелани Клейн представляет в Лондоне третью группу психоаналитиков. Винникот

много занимался детьми и, среди прочего, обнаружил, сколь важное значение для ребенка имеет т. н. «переходный предмет» (например, плюшевый медвежонок) — своего рода посредник между реальной матерью и образом матери, созданным ребенок. Важнейшие работы Винникота собраны во множестве вышедших на немецком языке книг, среди которых «От педиатрии к психоанализу» (Winnicott, 1958), «Процесс полового созревания и благоприятное окружение» (1956) и «Семья и индивидуальное развитие» (1965). Во многом благодаря бестселлеру Алисы Миллер «Драма одаренного ребенка и поиск истин­ного Я» (1979) понятия «истинного Я» и «ложного Я» стали широко известными. «Истинное Я» — это то, во что превращается потенциал человека при оптимальных внешних условиях. К «ложному Я» отно­сится то, что получается с потенциалом в неблагоприятных внешних условиях, скажем, когда ребенка хвалят, одобряют и любят только при определенных условиях, например, когда он оправдывает ожидания родителей, то есть, когда ребенок послушен и податлив, иными слова­ми, «принадлежит» родителям. Под влиянием таких неблагоприятных обстоятельств потенциал «истинного Я» может не развиться. Это озна­чает, что разовьются нежелательные, но относящиеся к «истинному Я» потенциалы, такие, например, как любопытство, сопротивление, само­стоятельное мышление. Результатом этого может стать потенциальное «истинное Я», редуцированное «ложным Я». Идеи Винникота были подхвачены в Лондоне Масудом Р. Ханом (Khan, 1974), в Германии — Лорой Шахт (Schacht, 1978) во Фрейбурге и Йохеном Шторком (Stork, 1987) в Мюнхене.

6.5. Маргарет Малер:

психическое рождение человека

Не желая предвосхищать следующую главу, где речь пойдет о «пси­хологическом ландшафте» Германии, я хочу обратить внимание на еще одну ветвь психоаналитического дерева, а именно, на теорию, развитую Маргарет Малер и ее сподвижниками Фредом Пине и Анни Бергман из «Мастерз Чилдрен Сентер» в Нью-Йорке. Они изучали детей и взрос­лых с помощью непосредственных наблюдений за отношениями между матерью и ребенком, причем сотрудник Маргарет Малер Эрнест Л. Абелин особое внимание уделил «отцовскому отношению» (Abelin, 1971). Поступательное развитие ребенка посредством процессов отделения и индивидуализации через стадии «дифференциации», обучения, «пов­торного сближения», вплоть до стадии «постоянного объекта», равно как и представление о психическом рождении человека как втором, ду­ховном рождении, широко восприняты не только в психоаналитичес­ких, но и в далеких от психоанализа кругах. Этому способствовала вы­шедшая большим тиражом книга Малер, Пине и Бергман «Психическое рождение человека» (1975). Ежегодно на этой ветви появляются новые ростки (Rotmann, 1978).

6.6. Отто Ф. Кернберг:

современная теория отношений

Уточнение теории отношений Отто Кернбергом появилось в не­скольких вышедших друг за другом книгах, довольно быстро переве­денных на немецкий язык: «Пограничные нарушения и патологичес­кий нарциссизм» (Rernberg, 1975), «Теория отношений и практика пси­хоанализа» (1976), «Внутренний мир и внешняя реальность» (1980). Исходя из теории Мелани Клейн, Отто Кернберг в чрезвычайно систе­матизированном виде развивает ту ветвь на дереве психоаналитичес­кого познания, которая способствует пониманию тяжелых личностных расстройств и имеет далеко идущее значение для их лечения. Книги Кернберга получили широкую известность еще и потому, что зачастую, читая описанные в них случаи расстройств, мы узнаем самих себя: в чув­стве опустошенности и бессмысленности, в депрессиях и печали, в зави­симости от других, в слишком завышенных идеалах и связанной с этим опасностью еще большей замкнутости. Косвенным образом книги Керн­берга могут оказаться полезными для понимания нормальной психи­ческой деятельности и ее легких расстройств, а также тезисов Фрейда о сексуальности и агрессивности. В последнее время в работах Керн­берга наметилась дальнейшая дифференциация, позволяющая, напри­мер, деструктивную агрессию в любви извращенных личностей отличать от некоторой доли агрессивности в любви нормальных людей. Ответв­ление на ветви теории отношений Кернберга — выводы Джеймса Мастерсона о психотерапии пограничных больных (Masterson, 1980), тези­сы Ваника Д. Волкана о психоанализе ранней теории отношений (1975) и клинический обзор пограничного синдрома Кристы Роде-Дахсер (Rohde-Dachser, 1979), который особенно полезен в повседневном лече­нии таких больных.

6.7. Гейнц Когут:

психология самости

Не должна быть забыта и еще одна бурно развившаяся в 70-е годы ветвь нашего дерева, а именно, предложенная Гейнцем Когутом «пси­хология самости». Как и все вышеназванные продолжатели Фрейда, Когут был вынужден эмигрировать; больше всего его интересовало связанное с бессознательными психическими процессами чувство само­оценки, а также идеал, который мы формируем самостоятельно, с по­мощью родителей и окружающего мира. Самолюбие, которое назы­вают «нарциссическим», глубоко поражает Я: все мы так или иначе его знали, независимо оттого, с какими препятствиями столкнулись в про­цессе дальнейшего развития. Нарциссическое самолюбие играет по Когуту настолько важную роль в нашей психической деятельности, что Я и его судьба вполне заслуживают особого рассмотрения. Если в первой своей книге (Kohut, 1971) Когут в основном занимался вопро­сами лечения нарциссических пациентов, то в следующей книге (1977) он расширил свою теорию до психологии самости, обратившись при этом к трагическим сторонам человеческого существования: причине­ние человеку ущерба, резко меняющего жизнь,—бесчувственными ро­дителями, непонятливыми партнерами или жестокими ударами судьбы (вплоть до заключения в концентрационный лагерь), жертвами кото­рых он оказался. В теории Когута, как и в венгерской школе от Ференци до Балинта, вновь оживает старая теория травмы, восходящая к на­чалу психоанализа. Следуя ей, в пациенте видят прежде всего жертву, с которой судьба обошлась сурово. Поэтому необходимо создать атмо­сферу, позволяющую ему обрести былое доверие и, заново пережив травму, преодолеть ее.

Не замеченные большинством психоаналитиков зеленые ростки на ветви теории Когута связаны в США с именами Эрнеста С. Вольфа, Пола и Анны Орнстейн и Йозефа Д. Лихтенберга, от которых возник­ли ответвления в ФРГ, ухоженные и взращенные Лоттой Келер в Мюн­хене, Кристель Шеттель в Гисене и Гейнцем Вальтером в Констанце (Lichtenberg, 1987; Wolff, 1988).

В этой связи можно назвать и книги Алисы Миллер, поскольку на нее оказала сильное воздействие не только теория Уиннекота об «истин­ном Я» и «ложном Я», но и концепция развития личности Гейнца Когу­та. Алиса Миллер пренебрегает инстинктивной стороной личности в гораздо большой степени, чем Когут, хотя при чтении его книг может возникнуть сходное впечатление. Как сообщил мне сам Когут, речь идет о мнимом противоречии: в первую очередь его интересовало развитие Я, но он не забывал и теорию инстинктов, особенности когда сам пациент жаловался на свои побуждения.

6.8. Альфред Лоренцер и Клаус Хорн: психоанализ как материалистическая теория социализации и критическая теория субъектов

Мы подходим к немецкому варианту теории отношений в том ее виде, в каком она появилась благодаря Альфреду Лоренцеру из сту­денческого движения — материалистической теории социализации (1972) — и к критической теории субъекта рано умершего Клауса Хорна (Horn, 1972), которого вдохновили на ее создание не только психоанализ, но и негативная диалектика Адорно. И Лоренцер, и Хорн получили сильнейшие импульсы от философии Юргена Хабермаса (Habermas, 1968), их психоанализ ориентируется на существенно новые перспективы, а именно на герменевтические формы, превосхо­дящие в этом отношении герменевтику бессознательных сторон пси­хики и «глубинную герменевтику». Речь идет об «интерактивных фор­мах», столь тесно связанных со словом «отношение», что не возможно отрицать их родства с психоаналитической теорией отношений Марга­рет Малер, Гейнца Когута и Отто Ф. Кернберга, с одной-единственной, но важной оговоркой — Лоренцер дополнил психоанализ марксистскими идеями сообразно своему пониманию человеческой социали­зации как общественно детерминированной. Санкционированное об­ществом развитие людей вследствие сконцентрированных травмати­ческих воздействий ведет к искажению человеческой идентичности (Брюкнер, 1972). Капитализм рассматривается как непосредственная причина искажения человеческой личности, вызванная проникнове­нием капиталистических отношений в семью и тем самым в раннее детс­кое развитие ребенка. Психоанализ, таким образом, определяется как социальная наука, а именно, как часть социологии (Lorenzer et all., 1971), хотя позднее Лоренцер более осторожно поместит психоанализ в центре треугольника между биологией, социологией и психологией (Lorenzer, 1985). В следующей главе я расскажу о немецкой ветви дерева психоана­литического познания, а именно о ветви, созданной Александром

Таблица 4. Положение психоанализа между биологией, социологией и психологией (Лоренцер, 1985).

Мичерлихом, и ее ответвлениях в критике общества и социальной психологии. Рядом с именами Альфреда Лоренцера и Клауса Хорна стоят имена многолетнего издателя журнала «Психея» Гельмута Дамера и, разумеется, Маргарет Мичерлих-Нильсен, издавшей после смерти А. Мичерлиха книги «Миролюбивая женщина» (Mitscherlich-Nielsen, 1985) и «Работа памяти» (1987). Этот феминистский вариант с его кри­тикой психологии женщины Фрейда более уместен в следующей главе, где речь пойдет о развитии психоанализа в Германии. Характерна связь этого психоанализа с марксизмом во имя политических изменений, что особенно явно проявилось в студенческом движении 68-го года и в женском движении 70-х годов с их демонстрациями — полной проти­воположности миролюбивому и спокойному англосаксонскому развитию психоаналитического знания (см. IX, 5).

III. РАЗВИТИЕ ПСИХОАНАЛИЗА В ГЕРМАНИИ

Эта глава отражает субъективный взгляд автора, который родился в 30-е годы во времена национал-социализма и сразу по окончании войны в поисках психоаналитической информации впервые столкнулся в одной из распространяемых оккупационными властями книг — «Психология жизни» — со структурной моделью Зигмунда Фрейда и, окрыленный духом психоанализа, нашел свой путь в этой

Тогда в научной психологии ФРГ и Западного Берлина доминиро­вал не психоаналитический, а скорее психотерапевтический подход:

в Западном Берлине, Штутгарте, Мюнхене работали преимущественно «аналитические психотерапевты» (как они сами себя именовали), вышедшие из пресловутого Имперского института психологических исследований и психотерапии, которыйвозглавлял племянник Геринга. После изгнания в 1933 году большинства еврейских психоаналитиков этот институт приспособился к существующему режиму, ценой отрече­ния от таких существенных понятий психоанализа Фрейда, как теории либидо, Эдипова комплекса и переноса. Подобная же участь постигла основанный в 1928 году Франкфуртский психоаналитический инсти­тут, тесно связанный с Институтом социальных исследований; в 1933 го­ду национал-социалисты закрыли его, а библиотеку уничтожили. Беда не обошла стороной и сотрудников этого учреждения. Карл Ландауэр трагически погиб в концлагере; Эрих Фромм, Фрида Фромм-Рейхман, Зигмунд-Генрих Фукс и Генрих Менг эмигрировали; Фукс — в Анг­лию, где сделал себе имя, разработав «групповой аналитический метод», Менг — в Швейцарию, где занимался профилактикой душев­ных заболеваний.

В поисках информации, имеющей отношение к пониманию психи­ческой природы болезней, с которыми я столкнулся в период медицин­ского обучения, я обратился в 1958 году в Институт психотерапии и глу­бинной психологии в Штутгарте. Здесь преподавали психоанализ Виль­гельм Биттер (W. Bitter), Герман Гундерт (Н. Gundert) и Феликс Шотлендер (F. Schottlaender). Обучение было ориентировано на психо­анализ Фрейда, аналитическую психологию Юнга и так называемый неопсихоанализ Шульца-Хенкеса (Neo-psychoanalyse. Schultz-Henc-kes). Феликса Шотлендера лично я не знал, зато познакомился с Герма­ном Гундертом, который встречался в Вене с Зигмундом Фрейдом, сотрудничал в области психоаналитических исследований с Эдуардом Хичманом (Е. Hitschmann) и плодотворно работал над совмещением методов Фрейда и возникших в 30-е годы идей. Нельзя не упомянуть и трех женщин-аналитиков,— Ютту фон Гревениц (J. von Graevenitz), Урсулу Лессинг (U. Laessing) и Веру Шеффен (V. Scheffen),— оказав­ших огромное влияние на развитие психоанализа в Германии и увлечен­ных идеей синтеза концепций Фрейда, Юнга и Адлера. Вильгельм Лайблин занимался психоаналитическим изучением сказок.

Огромную роль в моем профессиональном становлении сыграло учение об архетипах К. Г. Юнга, перед мощью которого отступило на задний план значение «переноса» и «контрпереноса» при непосредст­венном контакте пациента и психоаналитика. Полученное образование позволяло мне приступить к собственной психотерапевтической практи­ке, но меня не оставляло чувство, что я еще не готов к общению с паци­ентами. Поэтому я продолжил изучение психоанализа в Институте Зиг­мунда Фрейда во Франкфурте. После работы в Тюбингене я открыл свою практику в Штутгарте — это был уже настоящий психоанализ.

Основанный в апреле 1960 года Институт Зигмунда Фрейда во Франкфурте стал, благодаря усилиям своего первого руководителя Александра Мичерлиха, настоящей цитаделью психоанализа. Научно-исследовательский и учебный институт психоанализа и психосоматичес­кой медицины земли Гессен, финансовую помощь которому оказывал министр-президент Георг-Август Цинн довольно быстро добился при­знания со стороны мирового психоаналитического сообщества. Энерги­чная деятельность Мичерлиха, стабильное финансовое обеспечение и поддержка знаменитых иностранных специалистов сыграли благоприят­ную роль в развитии института. Здесь собрались все, кто имел научный вес и имя или приобрел их впоследствии: Клеменс де Боор (C. de Boor), Гельмут Томэ (Н. Thomae), Тобиас Брохер (Т. Brocher), Вольфганг Лох (W. Loch) и Герман Аргеландер (H.Argelander).

Во Франкфурте когда-то уже существовал основанный в 1928 г. Институт психоанализа, поддерживавший тесное сотрудничество с Институтом социальных исследований, насчитывавшим в своих рядах таких ученых, как Хоркхеймер (Horkheimer), Адорно (Adomo), Гер­берт Маркузе (Н. Marcuse), Норберт Элиас (N. Elias), Карл Ландауэр (К. Landauer), Генрих Менг (Н. Meng) и Эрих Фромм (Е. Fromm). Определенное влияние на Институт Зигмунда Фрейда оказала крити­ческая теория Франкфуртской школы. Основанный Александром Мичерлихом совместно с Гансом Кунцем и Феликсом Шотлендером, (а позднее издаваемый Мичерлихом) журнал «Психея» («Psyche») спо­собствовал распространению психоаналитической мысли на германоязычном пространстве. В 1960 году к нему прибавился «Ежегодник пси­хоанализа» ( выходящий с 1979 г.под редакцией Вольфганга Лоха и Фридриха Вильгельма Эйкхоффа).

«Немецкое психоаналитическое объединение» (DPV), которое в ре­зультате серьезных разногласий отделилось 11 сентября 1950 г. от существовашего при нацизме «Немецкого психоаналитического общества» (DPG), было объявлено в 1952 году филиалом «Международного пси­хоаналитического объединения» (IPV), обучающим психоанализу Зиг­мунда Фрейда и способствующим его развитию. История этого знамени­того раскола документально представлена в каталоге выставки, устроен­ной на международном психоаналитическом конгрессе в Гамбурге в 1985 году (Брехт и др., 1985). Отделившаяся когда-то маленькая группа во главе с Гансом Мюллер-Брауншвейгом, Гансом Мархом и Герхардом Шойнертом, пользовалась поддержкой целого ряда извест­ных психоаналитиков, которые вынуждены были в свое время эмиг­рировать в Англию и Голландию. Среди них были Вилли Хоффер (W. Hoffer), Паула Хейман (Paula Heimann), Михаэль Балинт (М. Ваlint) из Лондона, Жан Лампл де Гроот ( Jeanne Lampl-de Groot) и Пит К. Куипер (Piet С. Kuiper) из Амстердама.

Многочисленные визиты иностранных психоаналитиков во Франк­фурт мы, учащиеся института, воспринимали как международное при­знание . Возможность обмениваться опытом с английскими и амери­канскими коллегами была привилегией, которой пользовались лишь те немецкие аналитики, что состояли в Немецком психоаналитическом объединении. Признание заслуг молодых франкфуртских психоанали­тиков иностранными гостями было незабываемым переживанием. Не менее впечатляющим событием явилось для многих личное знакомство с учеными такого ранга, как Михаэль Балинт и Паула Хейман. Некото­рые иностранные психоаналитики согласились провести с нами «контрольные занятия». В частности, Пит К. Куипер специально для этого пробыл несколько дней в Гамбурге и Гейдельберге. Впоследствии я не­однократно проходил супервизию у Жана Лампла де Гроота и Пита К. Куипера в Амстердаме. Уже во времена моей учебы психоаналитическая ситуация в Западной Германии очень быстро изменялась : в 1950 году был основан институт в Гамбурге, известный впоследствии как Инсти­тут Михаэля Балинта. В 1961 году Хорст-Эберхард Рихтер создал в Гисене еще один институт. В 1962 году благодаря усилиям Вольфганга Аухтера к работе приступила группа психоаналитиков во Фрейбурге, а в 1965 году — рабочая группа Немецкого психоаналитического объ­единения Штутгарт-Тюбинген.

В настоящее время Немецкое психоаналитическое объединение стало третьей по величине группой (после США и Аргентины) Между­народного психоаналитического объединения, насчитывающего 6.700 членов. В 1988 году в Немецком психоаналитическом объединении было 500 высококвалифицированных сотрудников, каждый из которых пра­ктиковал психоанилиз не менее четырех лет, не менее 300 часов наблю­дал по меньшей мере за двумя пациентами, проходил супервизию и получил соответствующие теоретические знания. (К немецкому психо­анализу относятся, разумеется, и члены Немецкого психоаналитичес­кого общества, равно как и члены Немецкого общества психотерапии и глубинной психологии (DGPPT). Всего в ФРГ и Западном Берлине насчитывается до 1500 квалифицированных психоаналитиков).

Выдающейся фигурой Немецкого психоаналитического объединения вплоть до своей смерти в 1982 году был Александр Мичерлих —уже хотя бы потому, что в гитлеровские времена он стал на сторону Сопротивления. Он решительно выступил в защиту психоанализа и выдвинул новую теорию, которая привлекла к себе внимание научной общественности. Мичерлих был не только последовательным психо­аналитиком, но и строгим критиком общества, а также выдающимся писателем, который за свои книги «На пути к безотцовскому обществу» (1963) и «Неспособность видеть сны» (1967); в соавторстве с Маргарет Мичерлих-Нильсен) был по праву отмечен поощрительной премией Не­мецкой книжной палаты. Сейчас Александр Мичерлих воспринимается, в первую очередь как критический мыслитель и политический деятель. Об этом свидетельствует и его биография, написанная Гансом Марти­ном Ломаном (Lohmann 1987). Его психоаналитическая деятельность в области терапии и исследования известна гораздо меньше, хотя имен­но эта сторона его личности заслуживает самого пристального внима­ния. Изучая бессознательные процессы он не забывал о том влиянии, которое имеет социальное положение на любого человека , будь то рабо­чий завода или менеджер крупного концерна.

Хорст Эберхард Рихтер — еще один характерный представитель немецкого послевоенного психоанализа. Его известные книги «Группа» (Richter, 1972), «Солидарность — цель обучения» (1974), «Перемены или устойчивость» (1976), «Ангажированные анализы» (1978), «Комп­лекс Бога» (1979), «О психологии миролюбия» (1982) и «Шансы совес­ти» (1986) сделали имя Рихтера известным не только специалистам, но и широкой публике. Другую сторону его личности характеризуют прогрес­сивная политическая деятельность, выступления в защиту бездомных, и, не в последнюю очередь, участие, в движении за мир, поскольку он охот­но принимал участие в демонстрациях. Леворадикальные группировки, процветавшие тогда в студенческом движении, видели в нем идеальную фигуру руководителя, который поддерживал их надежды на более миро­любивый и экологически совершенный мир. Эти надежды питали Хорста Э. Рихтера куда больше, чем А. Мичерлиха, полагавшегося скорее на влияние научных доводов, чем на общественную деятельность *.

Упоминая о социальной критике X. Э. Рихтера, нельзя обойти вни­манием его вклад в изучение современной семейной динамики и тера-

* Сын Александра Мичерлиха — режиссер Томас Мичерлих — воссоздал в фильме «Отец и сын» дискуссию между Гербертом Маркузе и Александром Мичсрлихом, свидетельствующую о незаурядном таланте Мичерлиха.

пии — именно он вместе с Хельмом Штирлином применил психоанализ в семейной терапии уже в 1963 году и описал этот опыт в своей лучшей, на мой взгляд, книге «Родители, дитя и невроз». Позднее он опублико­вал ряд своих исследований, в числе которых следует отметить «Паци­ент и семья» (1970) и «Семья и душевная болезнь», явившееся итогом его совместной работы с Гансом Штроцка и Юргом Вилли. Менее изве­стны другие его работы, например, ориентированное на психосоматику исследование «Сердечный невроз» (1969), а также исследование по проверке психоаналитической информации посредством специальных тестов, составленных на основе теории и практики психоанализа. Оба исследования были проведены в соавторстве с Дитером Бекманном. В 1972 году был испытан т. н. Гисенский тест, о практическом значении которого группа X. Э. Рихтера составила объемистый доклад: «Све­дения, полученные Гисенским тестом» (Beckmann Richter 1979).

Вольфганг Лох — в отличие от Александра Мичерлиха и Хорста Эберхарда Рихтера — ограничил свою деятельность психоанализом, о чем свидетельствует, в частности, его докторская диссертация «Пред­посылки, механизмы и границы психоаналитических процессов» (1965). В ней он развивает такие важные понятия психоанализа, как со­противление, перенос, толкование, мотив, контрперенос и механизмы психоаналитической интерпретации, кроме того он выявляет границы терапевтических функций. Вольфганг Лох — замечательный теоретик немецкого психоанализа, хотя его усеянные философскими цитатами сочинения написаны на таком уровне, что большинству психоаналити­ков очень нелегко применить их на практике. Вклад Вольфганга Лоха в психоанализ представлен тремя книгами: «О теории, Технике и тера­пий психоанализа» (Loch, 1972), «О понятиях и методах психоанализа» (1972) и «Перспективы психоанализа» (1986).

Лично я высоко ценю его выступления в защиту гипотезы о взаимосвязи фрустрации и агрессии, которая в позволяет гораздо лучше понять патогенез и структуру депрессивно-психотического состояния, чем гипотеза об изначальном инстинкте агрессии или смерти (1967). Не менее важны и его опыты по применению психоанализа в широкой медицинской практике, которыми он занялся вслед за Балинтом, ока­завшим на него заметное влияние (1969). Следует упомянуть, что особое внимание он обращал на роль и функции наставника и учителя в процессе взросления детей (1974), что позволило левым радикалам заподозрить его в консерватизме. Последние работы Вольфганга Лоха об отношениях психоанализа и истины, об инстинкте и объекте, о ком­муникации, языке и переводе, а также о проблемах смысла, в сущ­ности, понятны только специалистам (1986). Мудрость жизненного опыта сгущена в них философскими и психоаналитическими размыш­лениями , что очень затрудняет чтение. И все же я не перестаю радо­ваться, когда он обогащает научные дискуссии своими проницатель­ными аргументами, философской эрудицией, остроумными суждения­ми и афоризмами.

Совсем другая фигура — Хельм Штирлин, подобно Вольфгангу Лоху ориентированный в сторону философии и воспитанный на произ­ведениях Карла Ясперса, Альфреда Вебера, Александра Мичерлиха и Виктора фон Вайцзекера. Хельм Штирлин долгое время провел в США, в Честнат-Лодж, где с 1957, по 1962 год изучал опыт психоаналитичес­кого лечения психозов. Он написал книгу «Конфликт и примирение» (1969), в которой увязал философию с психоаналитическими аспек­тами шизофрении. Заметную роль в его научной работе сыграли контак­ты с учеными группы, известной впоследствии как группа Пало-Альто:

Грегори Бейтсон и др. ( G. Bateson, D.Jackson, Т. Lidz, N. Ackermann, L.Wynne, Ivan Boszormenyi-Nagy). После многолетней научной работы в Национальном институте психического здоровья в США он вернулся в ФРГ, чтобы занять в Гейдельберге специально учрежденную для неги кафедру фундаментальных психоаналитических исследований, и семей­ной динамики. Однако он более известен не как психоаналитик, а как исследова­тель в области семейной динамики и терапии, о чем свидетельствуют его книги «От психоанализа к семейной терапии» (1975) и «Первый семей­ный разговор» (1978), написанные им в сотрудничестве со своими уче­никами Ингеборгом Рюкер-Эмбденом, Норбертом Вецелем и Михаэлем Виршингом. Я с неизменным интересом слежу за научной деятель­ностью Штирлинга, хотя и сомневаюсь в том, что комбинация его системно-теоретических и психоаналитических подходов позволяет вы­являть в семейной динамике, не только непосредственно наблюдаемое взаимодействие («интеракции»), но и бессознательные фантазии. Защи­щенная во франкфуртском Институте психоанализа диссертация Михаэля Бухгольца (Buchholz, 1982) подтверждает это мнение. Немецкую психоаналитическую школу обогатили и научные вклады Клеменса де Боора и Хельмута Томэ: оба сотрудничали в прошлом с Мичерлихом, оказавшим на них сильнейшее влияние, оба работали на основанном де Боором при финансовой поддержке фонда Рокфеллера психосоматическом отделении Гейдельбергского университета. Они по­следовательно применили психоанализ к лечению таких психосоматиче­ских болезней, как астма (Boor, 1965) и нервная анорексия (Thoma, 1961). Мичерлих оказал немалое влияние на своих многочисленных коллег, впоследствии проявших себя в психоанализе.

В то время как поздний последователь Мичерлиха — Клеменс де Боор — вошел в руководство Института Зигмунда Фрейда и приложил всё усилия для интеграции психоанализа в медицину, (за что его упре­кали леворадикальные группировки, хотя это вполне соответствовало духу Мичерлиха), Хельмут Томэ создал отделение психотерапии и психоанализа в только что основанном Ульмском университете. В 1981 году он переиздал свои статьи о практике психоанализа под названием «От пассивного психоанализа к активному». По его мнению, психоана­литик вовсе не является пассивным участником аналитического процеса, своего рода «зеркалом», отражающим психическое состояние ана­лизируемого, а напротив, занимает вполне определенную позицию, осознает свою власть и не боится допускать ошибок на пространстве переноса и контрпереноса, выявляя с их помощью содержание бес­сознательного.

Хельмут Томэ и Хорст Кэхеле, преодолевая возражения руковод­ства Института Зигмунда Фрейда, применили такой эмпирический метод, как механизированный анализ содержания в психоанализе, для чего делали магнитофонные записи не только отдельных психоанали­тических интервью, но и психоаналитического процесса в целом и, используя колоссальный банк данных, исследовали тему страха. Это стало возможным благодаря тому, что Немецкое исследовательское общество щедро поддержало новый вид эмпирического исследования как особую область исследований (как в свое время поддержало идею создания Гисенского теста). Многолетняя работы Хельмута Томэ и Хорста Кэхеля увенчалась выходом в свет первого тома двухтомного «Учеб­ника психоаналитической теории», вышедший в 1985 году одновремен­но на немецком и английском языках. В первом томе подвергаются кри­тической проверке такие важнейшие психоаналитические понятия, как перенос, отношение, контрперенос, сопротивление, толкование снови­дений. Исследуется сущность первичного интервью, действенность пси­хоаналитических правил, а также выявляются средства, пути и цели психоанализа.

Немецкий психоанализ представлен не только выдающимся учены­ми, но и талантливыми литераторами. Среди них — Тилман Мозер, ко­торый рискнул свести воедино свое знакомство с психоанализом («Учебные годы на кушетке, фрагменты моего психоанализа» (1974)), личную юношескую травму, вызванную ханжеским воспитанием (Moser, 1976) и детские обиды; его книги -»Грамматика чувств. Необхо­димые сведения о первых годах жизни» (1979)» «Этапы близости. По­собие для влюбленных» (1986) и «Первый год. Психоаналитическое лечение» (1986) — красноречивое тому свидетельство. В своих послед­них публикациях Тилман Мозер критически рассматривает ограничения телесных контактов, постулированные в психоанализе. Он идет здесь настолько далеко, что не боится нарушить это табу психоанализа, дабы продемонстрировать своим пациентам, необходимость приятных прикосновений (1986, С. 164): «Слова опасны, поскольку питают ложное Я. Молчание ... может стать пропастью. Только телесный контакт способен наводить мосты между людьми.

Цюрихский психоаналитик Алиса Миллер относится, конечно, не к немецкому психоанализу, а к немецкоязычному ; но я не могу обойти ее вниманием хотя бы по причине ее влияния на поколение студенчес­кого движения. Ее книги «Драма одаренного ребенка и поиск истинного Я» (Miller A., 1979), «Сначала было воспитание» (1980) и «Ты не дол­жен чувствовать. Вариации на тему рая» (1981) оказали сильное воздей­ствие на многих, даже настроенных против психоанализа читателей. В отличие от теории влечений Фрейда Алиса Миллер не выдвигает на первый план бессознательные желания и поступки детей, а, напротив, в духе теории травмы уделяет особое внимание тому многочисленному и разнообразному вреду, который причиняют детям их бессердечные родители и от которого дети постоянно страдают. В этой перспективе Алиса Миллер обобщает работы Хайнца Когута и Дональда В. Винникота и как последовательный защитник ребенка сосредоточивается на страданиях заброшенного, презираемого, беспомощного и беззащит­ного ребенка, воздавая при этом должное и чувству вины, присущему некоторым отцам и матерям. Ортодоксальные психоаналитики резко критиковали Алис Миллер за ее отказ от теории влечений. Современ­ный официальный психоанализ почти не обращает внимания ни на нее, ни на ее книги. Несмотря на это, влияние Алисы Миллер на студенческую молодежь по-прежнему велико.*

Совсем иначе работает в Цюрихе Ульрих Мозер — еще один пред­ставитель немецкоязычного психоанализа, член Швейцарского психо­аналитического объединения, являющегося филиалом Международного психоаналитического объединения. Ульрих Мозер, находился сначала под влиянием анализа судьбы Шонди и написал книги «Психология выбора профессии и профессиональных расстройств» (Moser, 1953), «Психология выбора партнера» (1957), позднее занялся «защитными механизмами» (1964), и, став руководителем отделения клинической психологии Цюрихского института психологии, полностью посвятил себя исследовательской работе. В сотрудничестве с Ильёй фон Цеппели­ном он использовал знание и возможности информатики для того, что­бы используя компьютеры воспроизвести психические процессы и осу­ществил новое исследование, которое, выглядит многообещающим даже для тех, кто не знает теории информации. Использование теории информации позволяет эмпирически проверить гипотезы психоанализа о происхождении и переработке страха, о защите и защитных механиз­мах, а также гипотезу о переработке и смысле травмы. Сообщения с от­деления клинической психологии подтверждают плодотворное межди­сциплинарное значение этого открытия ²

В молодые годы Tea Бауридл не состояла в Немецком психоанали­тическом объединении, а была членом Немецкого психоаналитического общества и Мюнхенской академии психоанализа и психотерапии. В германоязычных странах о ней говорили: она объединяет психоанализ и се­мейную терапию под названием «Анализ взаимоотношений» (Bauriedl, 1980) и продолжает разрабатывать возникший еще в 1968 году, во вре­мена студенческого движения, «диалектико-освободительный прин-

* По мнению Алис Миллер (личное сообщение от 14.07.1988),причислять ее к психо­аналитикам — значит вводить читателей в заблуждение. . Она совершенно ото­шла от психоанализа и объясняет причины этого в книге «Изгнанное знание» (1988). Она упрекает Фрейда в том, что он «изменил» правде о жестоком обраще­нии с детьми. Три первые ее книги все же дают право причислить ее к величайшим психоаналитикам современности.

цип», продолжая оказывать влияние на леворадикальных психотерапевов Германии. Подобно Хорсту Эберхарду Рихтеру она рассматривает психоанализ как способ сообщить обществу о возможности личного и социального освобождения. В двух следующих книгах «Психоанализ без кушетки. О теории и практике психоанализа» (Bauriedl, 1985) и «Возвращение вытесняемого. Психоанализ, политика и одиночка» (Ba­uriedl, 1986) Tea Бауридл пишет, что ортодоксальный психоанализ с его кушеткой и сидящим позади кушетки психоаналитиком («закушетным аналитиком», по выражению Тилмана Мозера) будет преодолен, что кризис будет понят как шанс, а способность к конфликту — как способ­ность к примирению. Психологические консультанты примут участие в политической жизни, а психоанализ станет политической наукой, до­стижения которой, как еще до Бауридл говорил Клаус Хорн, будут применяться исключительно в политических целях — во имя раскрытия революционного потенциала.

В согласии с идеей Марио Эрдхайма об «общественном производ­стве бессознательного» (1982) Tea Бауридл считает возможным сделать бессознательные психические процессы общества такими же явными, как и бессознательные психические процессы индивидуума, и таким образом разрешить главную проблему политики — проблему насилия (включая гонку вооружения), определяя ее как симптом коллективной мании величия, которую можно преодолеть. Эта точка зрения ввиду общественных процессов, не сводимых, разумеется, к взаимоотно­шениям господствующих и подчиненных, является довольно спорной. Тем не менее, я согласен с Tea Бауридл в том, что в задачи психоана­лиза входит анализ бессознательных компонентов общественных про­цессов. Для этого необходимы, однако, знания в самых разных облас­тях социологии и политических наук, позволяющих получить точное представление о том, как, например, демократия в ФРГ выигрывает от распределения власти между законодательным парламентом, правящей исполнительной властью и средствами массовой информации как «чет­вертой властью».

Последняя по порядку, но не по значению в этом списке — Марга­рет Мичерлих-Нильсен, выдающаяся представительница психоанализа послевоенной Германии. Сначала она работала под руководством своего мужа Александра Мичерлиха, наблюдая за психосоматическими и пси­хоневротическими пациентами и обучая будущих психоаналитиков в Гейдельберге и Франкфурте. Здесь я провел под ее руководством психоаналитическое лечение, в течение которого очень многому научил­ся. Огромное удовольствие доставляло слышать, как Александр и Маргарета Мичерлих вели высоко интеллектуальные и конструктивные спо­ры о том, как правильнее толковать те или иные аспекты работ Фрейда. После смерти Александра Мичерлиха в деятельности Маргареты Мичерлих-Нильсен прозвучала, на мой взгляд, слишком резкая нота: она стала сотрудничать с Алисой Шварцер, обратившей на себя внимание своей феминистской книгой «О маленьком различии и его великих по­следствиях. Женщины о себе, начало освобождения» (1975). Позднее Маргарет Мичерлих-Нильсен стала движущей силой издания и распро­странения полемического сочинения «Неприятное в психоанализе» (1983), в котором такие неизвестные прежде авторы, как Марио Эрдхейм, обвиняли психоанализ во лжи и неискренности, Пауль Парин и Голди Парин-Маттей бичевали безответственную власть психоанали­тиков, а Хельмут Дамер клеймил клинически ориентированный психо­анализ как «запуганный психоанализ». Я по-прежнему очень высоко оцениваю вклад Маргарет Мичерлих-Нильсен в психоанализ на протя­жении ее «психоаналитического периода», куда можно отнести «Осо­бенности лечебной техники для невротических пациентов» (1961— 1962), «Проблемы психоаналитической техники в отношении пассивнофемининной эмоциональной установки у мужчины» (1962—1963), «О фантазиях избиений и их проявлении при переносе» (1965), а так­же предъявленные ею высокие критерии допуска к психоаналитическо­му обучению (1970). Не меньшего внимания заслуживает и ее критика взглядов Фрейда на развитие женской сексуальности и идентичности (1971, 1975, 1978). Что же касается ее новых публикаций — «Миро­любивая женщина» (1985) и «Работа памяти» (1987) — то я невольно задаюсь вопросом, не отказалась ли она от уравновешенной психоана­литической позиции в пользу однозначных партийных интересов феми­низма? Ко всему прочему, она пылко критикует Немецкое психоанали­тическое объединение, которое, по моему мнению, не заслужило столь деструктивной критики, поскольку оно, о чем свидетельствуют дискус­сии на совещаниях и встречах членов объединения, и само отлично видит опасности академического психоанализа.

Немецкое психоаналитическое объединение переосмысливает нацистское прошлое

Очень высоко я оцениваю усилия Маргарет Мичерлих-Нильсен, направленные на выявление роли психоанализа во времена националсоциализма. В этой связи можно назвать также книги Ганса Мартина Лохмана «Психоанализ и национал-социализм. Усилия по преодоле­нию непреодолимой травмы» (1984) Регины Локот «Воспоминания и заметки. К истории психоанализа и психотерапии во времена национал-социализма» (1985). Эти публикации помогли немецкой психоаналити­ческой группе ощутить сохранившуюся и поныне травму нацистского прошлого. Помимо всего прочего сохранению этой травмы способство­вало и то, что на совещаний Международного психоаналитического кон­гресса 1977 г. в Иерусалиме было отклонено предложение провести сле­дующий психоаналитический конгресс в Германии. Это означало, что подобная заявка — преждевременна, что с нацистским прошлым еще не покончено и что именно этим необходимо заняться в первую очередь. Члены Немецкого психоаналитического объединения очень интенсивно работали в этом направлении , не знали к себе жалости и не пытались избежать стыда и вины. В результате, произошли заметные перемены, которые не остались незамеченными иностранными представителями, и поднятый в 1979 году в Нью-Йорке вопрос о проведении Международ­ного конгресса 1985 года в Гамбурге был решен положительно. Несом­ненно удачнее, чем два года назад, в Иерусалиме, была сформулирована и сама заявка тогдашнего председателя Немецкого психоаналитичес­кого объединения. Он сказал: «Нам известно об амбивалентных чувст­вах многих из вас и мы их уважаем». Требовалось публично сказать о чувствах тех психоаналитиков, которые, спасаясь в 30-е годы от пре­следования нацистов, эмигрировали главным образом в США.

2. Значение психоанализа для педагогики, философии и богословия

Отстранение от больничного ухода (смотри приложение «Упорядочение больничных касс») не помешало таким заслуженным психоанали­тикам, как Гюнтер Биттнер и Алоиз Лебер, с успехом применить психоанализ в педагогике. Не менее активны были и проявляющие интерес к психоанализу социологи, которые на отделении общественных наук Франкфуртсокго университета вонзили в современное общество «жало Фрейда» (Goerlich et all, 1980).

Психоанализ подтолкнул таких значительных философов, как Юрген Хабермас (1968), к конструктивной интеграции философской герме­невтики и психоанализа. Рольф Денкер в Тюбингене использовал потен­циал психоанализа для своей работы «Объяснение агрессии, или образ Я как чужеродная схема. Статьи по философии от Канта до Блоха» (1985).

Таким образом, психоаналитическая сцена в Германии вовсе не ограничивается, как утверждают авторы «Полемического сочинения» (Мичерлих-Нильсен и др., 1983), областью медицины. Его влияние столь же сильно ощущается в социологии, политэкономии, педагогике и философии; достаточно вспомнить выдающиеся произведения «Авто­ритарный характер» Адорно, Френкеля-Брунсвика, Левинсона и Сан-форда (1956), или «Социальные аспекты психоанализа» (1972) Игоря Карузоса, «Либидо и общество. Изучение Фрейда и Фреидовой левиз­ны» (1982) Гельмута Дамерса, книги Герберта Маркузе, особенно, «Эрос и цивилизация» (1955), психоаналитически ориентированное понимание Норбертом Элиасом исторических процессов или забытые сегодня попытки совместить психоанализ с марксизмом, собранные в двух книгах «Аналитической психологии» Гельмута Дамера (1980) и в двух томах «Марксизм — психология — сексуальная политика», изданных в 1970 году X. П. Генте.

Сегодня нет практически такой области, которая не подверглась бы влиянию психоанализа.

Так, в 1972 году Йорик Шпигель, занимающийся богословием, выпустил «Психоаналитическое толкование библейских текстов», а в 1978 году в книге под многозначительным названием «Дважды ясно» осветил глубинный смысл библейских текстов, как богословским, так и психологическим методами. Критика религии 3. Фрейдом нашла себе, благодаря Иоахиму Шарфенбергу в евангелическом (1968) и Гансу Кюнгу в католическом лагерях (1987), критически мыслящих экзеге­тов, которые поняли, как применять психоанализ Фрейда для разъя­снения богословских вопросов, полностью отказавшись от возможности его практического применения в форме «clinical pastoral training» (Веcher, 1972).

Приложение I

ИНСТИТУТЫ ПСИХОАНАЛИЗА В ФРГ И ЗАПАДНОМ БЕРЛИНЕ

В настоящее время в ФРГ процветает международно при­знанный психоанализ, насчитывающий множество инсти­тутов Немецкого психоаналитического объединения среди которых: Институт Михаэля Балинта в Гамбурге, Бременская рабочая группа психоанализа и психотерапии, Институт Зигмунда Фрейда во Франкфурте, Психологическое содру­жество Штутгарт-Тюбинген, Берлинский психоаналитичес­кий институт Карла Абрахама, Психоаналитическое товари­щество Кельн-Дюссельдорф, Кассельский психоаналитичес­кий институт Александра Мичерлиха и психоаналитический семинар во Фрейбурге, причем во всех институтах психоана­литиков готовят в соответствии с духом Немецкого психоана­литического объединения.

Учебный институт психотерапии и психоанализа в Ганновере, Институт психоанализа и психотерапии в Геттингене, Институт аналитической терапии в Рейнланде (Кельн), Институт психоанализа, психотерапии и психосоматики в Берлине, ориентируются на Немецкое психоаналитичес­кое общество. Психоаналитический учебный и исследо­вательский институт Штутгартской группы Штутгартской академии глубинной психологии и аналитической психоте­рапии, Академия психоанализа и психотерапии в Мюнхене и Институт психотерапии и психоанализа Гейдельберг-Мангейм подчиняются непосредственно Высшему совету Немец­кого общества психотерапии, психосоматики и глубинной психологии. Кроме того, существуют институты, в которых преподается аналитическая психология К. Г. Юнга (Инсти­тут К. Г. Юнга в Берлине и Штутгарте) и институты психо­логии личности в Мюнхене, Дюссельдорфе, Аахене и Дельменхорсте, занимающиеся развитием созданного Альфредом Адлером анализа личности.

Приложение 2

УПОРЯДОЧЕНИЕ БОЛЬНИЧНЫХ КАСС

Правление Немецкого общества психотерапии, психосоматики и глубинной психологии будет с помощью адвокатов защищать политические и профессиональные права 1300 (на 1988 г.) членов этого объединения. При поддержке авторитет­ного представителя кассового врачебного федерального объ­единения правлению удалось добиться признания того, что в настоящее время не только невротические нарушения не признаются болезнями с точки зрения государственного стра­хования, но и аналитическая психотерапия на основе глубин­ной психологии фактически является непризнанным методом лечения. Заключение договора между больничными кассами и врачебным федеральным объединением делает возможным соответствующее финансирование всех психоаналитиков и психиатров, которые получили образование в непризнанном этим федеральным объединением институте независимо от того, медики они или психологи.

Были выдвинуто положение, что, как писал Фрейд в 1923 году, психоанализ «выпадает на долю большего числа тех людей, которые слишком бедны, чтобы лично вознагра­дить психоаналитика за его тяжелую работу».

Нужно, наконец, упомянуть и тот факт, что в ФРГ и Западном Берлине психотерапевтическим обслуживанием пациентов занято до 50% психоаналитиков, получивших пси­хологическое образование наряду со специалистами, полу­чившими медицинское образование, и это, к сожалению, ока­залось возможным только при условии, что никакие иные профессиональные группы (богословы, философы, социо­логи, коллеги, получившие педагогическое образование) не будут получать от врачебных касс помощи.

3. Психоанализ в университете — шансы для взаимных инициатив

Гаральд Леопольд-Левенталь — родом из Вены, колыбели психо­анализа,— издал в 1987 году пособие по психоанализу. В юбилейном сборнике в его честь под названием «Психоанализ сегодня» (Лобнср, 1986) были опубликованы многие его статьи по психоаналитической теории и практике, мышлению и речи. по проблемам современности, отраженным в зеркале психоанализа. В октябре 1987 года Леопольд-Левепталь проводил первые Фрейдовские чтения, организованные Институтом Зигмунда Фрейда и Институтом психоанализа Франк­фуртского университета. Тем самым психоанализ был введен в универ­ситет и занял достойное место в академической жизни наравне с меди­циной, социологией, педагогикой и психологией. Это был вызов обеим сторонам: психоанализу — заново проверить и объективизировать пси­хоаналитическую теорию и практику в конструктивной междисципли­нарной работе с использованием методов других наук; другим наукам (включая филологию и литературу) — попытаться, используя психо­аналитический метод, проанализировать и истолковать то, что не подда­ется методам данной науки. Имеются обширные психоаналитические интерпретации художественной литературы, выполненные, в частности, Петером Детмерингом ³ . Сюда же можно добавить психоаналитические исследования Герхарда Даля о «Смерти Вергилия» Германа Броха (1974), книгу Жана Лапланша « Гельдерлинге и поиски отца» (1975). Многочисленные психопатографии, предметом анализа в которых ста­новятся, например, драмы Августа Стриндберга, романы Оноре де Бальзака, баллады Конрада Фердинанда Мейера, «Смерть в Венеции» Томаса Манна и болезнь Флобера, доказывают возможность плодотвор­ного психоаналитического истолкования литературы⁴ . Филология и литература обращают на это самое серьезное внимание (Wolt, 1975).

С другой стороны, перед психоанализом стоит вопрос о критичес­ком изучении его другими науками, например, лингвистикой или (как во Франкфурте) психологией и социологией. Психоанализ не должен при этом опасаться конструктивной критики со стороны других наук, если те, в свою очередь, способны довериться психоанализу. Социолог Ульрих Еверман (1976) говорит о «скрытых смысловых структурах», а лингвист Гисберт Кезелинг (Keseling, 1983) — о «скрытых речевых структурах» Такие ученые, как Конрад Элпх (Ehlich, 1980) и Дитер Фладер (Flader, 1982), проводя лингвистические исследования психо­аналитических интервью и текстов группы Балинта, выясняют, что бес­сознательные процессы имеют решающее значение не только при лече­нии, но и в обыденной жизни; вот то конструктивное сотрудничество, которое позволяет ожидать внушительных результатов.

Совместная работа психологов и психоаналитиков, напротив, оста­вляет желать много лучшего. В США Мэтью X. Эрдели (Erdelyi, 1985) ввел психоанализ в академическую психологию в виде «психологии познания». Одна за другой в психологии появляются новые работы, в которых (порой неумышленно) давно известные психоанализу сведе­ния преподносятся как открытия. В качестве примера (среди множества подобных работ) можно назвать статью о «покинутых мужьях» («Пси­хология сегодня». 1988 _ 4.), в которой описываются давно уже извест­ный психоанализу факт, а именно, что покинутые женами мужья ищут у своих матерей потерянную любовь и чувство семьи. В Саарбрюкене Райнер Краузе путем изощренного эксперимента заново проверил пси­хоаналитическую концепцию переноса и контрпереноса и достиг, та­ким образом, конструктивного вклада в сотрудничество психологии и психоанализа (Krause Luetolf 1988). Во Франкфурте подобные воз­можности для взаимоотношений используются довольно односторонне. Психоаналитики при поддержке научных сотрудников применяют опре­деленные психологические тесты в том числе франкфуртскую шкалу «представления о себе» (Deusinger 1986) — в своих исследованиях группового процесса ( Kutter 1985) и природы процесса психосомати­ческого (Kutter, 1988). Психологи же, за редким исключением, прене­брегают возможностью получить неочевидные сведения посредством психоаналитических «интервью» (см. главу VII).

IV. ПСИХОАНАЛИЗ НА ФОНЕ НАУКИ

1. Является ли психоанализ наукой?

Используя дерево психоаналитического познания, мы проследили развитие психоанализа на протяжении десятилетий, прошедших после его открытия Фрейдом, вплоть до современной ситуации в ФРГ. Настало время обсудить нередко поднимаемый вопрос о науч­ности психоанализа. Как уже отмечалось во вступлении, наука неодно­кратно отрицала психоанализ. Если психоанализ включают в универси­тетской программе в раздел медицины, социологии или психологии (как во Франкфурте), то ему отводят разве что вспомогательную роль и вос­принимают его с недоверием как науку очень сомнительную. Почему?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует представить себе общую панораму наук и отыскать в ней положение той или иной науки. Для этого зададим себе несколько научно-теоретических вопросов: Как уст­роены отдельные науки по методу, теории и практике? Чем они отлича­ются друг от друга? В чем состоит общее и на чем основано различие?

Сначала в университете (от латинского universitas — совокупность) преподавали только признанные церковью науки (universitas litterarum), изучая которые школяры, тогдашние студенты, постигали грамматику, риторику, диалектику, математику, логику, физику, метафизи­ку, этику, политику, астрономию и геометрию. Позднее стали готовить художников, юристов, медиков и богословов. Сегодня только во Франк­фуртском университете насчитывается 21 факультет, на которых мож­но получить специальность как по гуманитарным, так и по естественным наукам. К первым относятся социология, педагогика, психология, бого­словие, история, классическая филология, современная филология и ис­кусствоведение, ко вторым — математика, физика, химия, биология, география, геология и медицина. Двадцатый факультет — информати­ка, двадцать первый — физкультура и спорт.

Я могу быть экспертом лишь в определенной науке: в ней я хорошо во всем ориентируюсь, могу все сам проверить. Что касается других наук, то я полагаюсь на утверждения моих коллег с других факультетов. Физик продемонстрирует мне с помощью электронного микроскопа, как выгля­дит микроструктура клетки, объяснит что такое модель атома. В лучшем случае, я используя логику и здравый смысл, пойму его объяснения, в худшем — поверю представителю другой науки, что то, что он объяс­няет на основании своих методов и теории, соответствует действитель­ности. При этом возникнут дополнительные трудности в понимании спе­циального языка другой науки, поскольку я не знаком ни с определени­ями понятий, ни с методами исследований, ни с объемлющей их теорией.

Все ученые говорят, однако, на обычном языке. Если бы они взяли на себя труд и перевели свой специальный язык на обычный, тогда по­нимание стало бы возможным: сложные понятия специального языка утратили бы свою загадочность. Об этой возможности свидетельствуют многочисленные научно-популярные издания. При этом существует, конечно, опасность упрощения, которой подвергаюсь и я. В каждой на­уке имеются положения, многозначность которых вряд ли выразима обычным языком. Особые методы исследований и сложные теории не удается перевести на обычный язык без смысловых потерь. В таких случаях я могу верить свидетельству ученых, а могу и не верить. Если Я им не верю, то, по большому счету, у меня остается возможность само­му изучить соответствующую науку, т: е. научиться самостоятельно применять ее методы, чтобы независимо от других проверить, можно ли с помощью методов этой науки повторно обнаружить те или иные дан­ные или нет.

Выразим это образно: в «ландшафте» различных наук я могу иссле­довать неприступную гору, лишь используя необходимое снаряжение, чтобы затем, как Вильгельм фон Гумбольдт, с помощью сектанта изго­товить карту, но с этим снаряжением мне не удастся осуществить под­водные исследования. Понятно, что без тренировки и обучения мастер­ству погружаться в неизвестные глубины нельзя. Впрочем, кое-какие возможности познакомиться с подводным миром есть и у ныряльщика-любителя без специального снаряжения: ему нужны только здоровые легкие, подводная маска и дыхательная трубка. Читатель уже догадался, к чему я клоню.

2. Различие между естественными и гуманитарными науками

Все науки собирают знания и посредством публикаций в журналах и книгах делают их доступными широкой общественности. Предметом знаний считаются достоверные явления, т. е. те, что происходят при определенных условиях неизменно и действительно что-то объясняют, а не наблюдаются случайно. Всему должны предшествовать системати­ческие исследования, в которых гипотезы проверялись бы при помощи определенных методов. В первую очередь это возможно в естествен­ных или точных науках. В них формулируются номотетические зако­ны, например, закон тяготения, когда после множества проведенных опытов делается вывод , касающийся общих закономерностей. В широ­ком смысле можно говорить об эмпирических науках (греческое слово empeiria соответствует слову «опыт»), т. е. о науках, данные которых опираются на опыт и, следовательно, на наблюдение. Если наблю­дениям соответствуют точные показания, то мы говорим о точных науках, выводы которых оформляются в так называемых протоколах. Требующее объяснения положение вещей (Explanandum), таким обра­зом, определяется через объясняющее положение вещей (Explanans). За основу берется показание, отнесенное только к одному случаю. Если это показание подтверждается при повторных исследованиях, оно становит­ся выводом из всеобщей закономерности. Следуя т. н. схеме Гемпеля-Опенгейма, мы используем «гипотезу о законе», которая при определен­ных обстоятельствах должна логически объяснить положение вещей так, что «объясняемое» действительно будет объяснено посредством «объясняющего», в виде возобновляемых исследований по новой про­верке закономерностей.

Интерпретационные науки

В гуманитарных науках такого рода исследование невозможно. Будучи идеографическими дисциплинами они описывают только частное в его совершенном своеобразии, например, определенную историческую эпоху или поведение отдельной личности. Подобные явления мы уже не станем — как в случае естественных наук — считать и измерять, а напротив, займемся отдельной личностью, попытаемся достичь эмпатии, чтобы понять, как она думает, чувствует и действует.

Гуманитарные науки имеют дело не с измеримой вещественностью природы, а с изменчивыми субъективными переживаниями и индивиду­альным душевным складом человека. В соответствии с предметом их изучения — духовно-психическим образом — их метод является не объ­ясняющим, а понимающим, истолковывающим, интерпретирующим. Мышление связано с интерпретацией произведения искусства или лите­ратурного текста. Наша цель — обнаружить, что хотел сказать худож­ник, понять стоящий за строками текста смысл или сокровенное сообще­ние, которое скрыто за явно изображенным на картине. В этой работе принимают участие наша интуиция, фантазия, способность сопережи­вать и способность «входить» в текст, пластику или живописное полот­но, что является важным условием для того, чтобы неочевидное сделать очевидным. Нагляднее всего это проявляется на примере изобразитель­ного и драматического искусства.

Художник творчески и образно работает, побуждаемый силой сво­его воображения. Выражение сознательно пережитой реальности при­дает его произведению индивидуально-субъективный характер: это касается равным образом и художника, и зрителя. Только при условии общего исторического понимания можно понимать художественное про­изведение, причем, импрессионистическая и экспрессионистическая живопись демонстрирует нам, что субъективная реальность не всегда точно соответствует реальности объективной.

В литературоведении, а прежде всего в философии тоже занимаются интерпретацией, истолкованием. Большинство текстов этих наук истолковывают стихи, рассказы и романы, интерпретируют мифы и реаль­ность (Watzlawick, 1976). При этом учитывается, какую именно инфор­мацию для людей как существ родовых несут в себе мифы: интерпрета­ция становится, таким образом, учением о смысле (Rapoport, 1972) или истолкованием знаков (Есо, 1972).

Герменевтика и феноменология

Мы оказались в области гуманитарных наук, которые, в отличие от естественных наук, не поддаются точным измерениям, но к объективной реальности которых нам удастся приблизиться посредством нашего субъективного понимания. Это вовсе не значит, что научный характер гуманитарных наук берется нами под сомнение,— просто мы имеем дело с двумя разными научными парадигмами. В гуманитарных науках нередко удается довольно точно описать те или иные процессы. С дру­гой стороны, в естественных науках многие процессы описываются лишь приблизительно, как в современной атомной физике лишь с опре­деленной вероятностью. Зачастую физик вынужден прибегать к об­разности описывая, например, свойства электронов то как волну, то как частицу. История интерпретирует дошедшие до нас источники, изу­чая, допустим, образ жизни какого-то народа в глубокой древности. Однако источники могут склонять к ошибочным умозаключениям, по­скольку толковать их можно по-разному. Скажем, название улицы «Брандтштрассе» можно объяснить тем, что в этом названии увекове­чили имя бывшего Канцлера Брандта. Однако не исключено, что име­ется в виду Брандт — бывший бургомистр какого-то маленького город­ка, или название улицы просто намекает на то, что много лет назад здесь случился большой пожар, или лес на этом месте были расчищен посредством выжигания *. Убедительность той или иной интерпретации подтверждается или опровергается дальнейшими исследованиями — изучением источников, раскопками и т. д.

Во всяком случае предположительная, интерпретация должна быть уточнена соответствующими доказательствами. Неопределен­ные поначалу заключения могут получить после новых раскопок изоби­лие вполне законных с научной точки зрения подтверждений. Их сле­дует однако подтверждать в дальнейшей исследовательской работе, что­бы можно было ручаться за их «объективность».

В арсенал гуманитарных методов наряду с герменевтическим входит феноменологический метод. Феноменология — в широком смысле сло­ва — это учение о «феноменах», т. е. о явлениях в том виде, в каком они предстают нашим чувствам. В узком смысле слова феноменоло­гия — это основанное Гуссерлем философское течение. Оно занима-

* Brand — по-немецки пожар.— Прим. перев.

ется феноменами, которые исследуются как данные сознания, как сущ­ности и как смысловые связи. Многочисленные представители феноме­нологической школы (Husseri, Scheler, Heidegger, Reinach) через непо­средственное созерцание и интуицию стараются — и это сближает их с герменевтикой — прийти к знаниям, которые проистекают из непо­средственного переживания и устремлены к целостности, смыслу и экзистенциальному пониманию. При этом наша фантазия и склонность создавать в психике представление о вещи используются так же инту­итивно, как и сами возникшие фантазии, которые подвергаются ана­литической проверке в соответствии с их собственной логикой (Hus­seri, 1900, 1901).

Феноменология, таким образом, не является отбросившим всякое теоретизирование созерцанием. Она — определенный метод рефлек­сии, который подводит под непосредственное созерцание и интуицию критический фундамент. Чтобы понять человека, недостаточно прони­кнуться его чувством, допустим, несчастной любви и вызванного ею страдания, вспомнив при этом свою собственную любовь. Мы должны снова и снова перепроверять, поняли ли мы на основе нашего личного воспоминания то чувство, которое испытывает другой. В противном случае, легко возникают всевозможные недоразумения, для избежания которых необходимо постоянно возвращаться к критической позиции.

В герменевтике (от греческого «hermeneutes» — толкователь, разъясняющий) все обстоит точно так же. Если я знаком с ситуацией, о которой мне рассказывает другой, я могу сказать: «Ага, так вот что ты чувствуешь!» Иногда для этого необходимы подробные рассказы, точ­но описывающие испытанные переживания. Простое по обстоятельст­вам событие, например, автомобильную аварию с легкими поврежде­ниями, можно без труда понять из короткого описания; напротив, сложные супружеские проблемы, трудности в воспитании детей, запу­танные семейные ситуации без дополнительной переработки понять невозможно. Еще труднее понять человека, рассуждающего о само­убийстве, пребывающего в состоянии глубокой депрессии, или того, кто говоря попростому, «сдвинулся», а выражаясь психиатрически, стра­дает шизофренией.

Тем не менее, если мы достаточно терпеливы для того, чтобы внима­тельно слушать, замечать полутона и действительно стараемся понять, что произошло с другим, мы сумеем выявить скрытую подоплеку непо­нятного прежде поведения. При этом мы должны методом проб и ошибок снова и снова высказывать свои догадки, и посредством заданных собеседнику вопросов проверять, соответствуют они реальности или нет. Тем самым мы оказываемся в знаменитом герменевтическом круге, где наше предварительное понимание вводит нас в ситуацию собесед­ника. Понимание себя и понимание другого начинают взаимодейство­вать и приводят в конце концов к адекватному пониманию жизненной ситуации другого. (Гадамер, 1960).

Способности герменевтического понимания индивидуально различ­ны: если один без труда схватывает смысл современного стихотворения, то другому это не удается; один наслаждается, слушая классическую му­зыку, другой больше любит современную. Кто-то с большой легкостью понимает алкоголика, кто-то — невротика или находит общий язык с психически больным. Здесь есть свои границы — границы воспри­ятия, понимания, чуткости, переработки восприятия, вкупе с опас­ностью ошибочных умозаключений, которые при герменевтическом методе обычно возникают тогда, когда истолкование дается слишком рано, то есть когда пренебрегают необходимостью долго и интенсивно входить в ситуацию другого.

Научная теория

В научно-теоретической перспективе мы рассматриваем «ландшафт» наук извне, подобно тому как Землю наблюдают со спутника. Попробуем рассмотреть науки с научно-теоретической точки зрения и разделим их на номотетические, т. е. устанавливающие законы, и идеографические, т. е. подробно описывающие отдельные случаи. Науч­ная теория различает применяемые в отдельных науках методы, кото­рые она описывает и сравнивает. Точно так же можно описать теории отдельных наук и сравнить их по степени логической обоснованности, непротиворечивости и способу происхождения.

Особое научно-теоретическое значение имеет возможность прове­рять и подтверждать выводы, констатируемые той или иной наукой. В идеальном случае выводы, добытые одним ученым, при применении тех же методов другими учеными, остаются прежними. Однако, быстро выясняется, что, например, в современной физике, при исследовании одних и тех же явлений одними и теми же методами, вряд ли удастся прийти к одним и тем же выводам, поскольку за разделяющее эти исследования время может измениться не только предмет исследования, но и эти методы и даже сам исследователь.

Кроме того, наблюдаемые феномены могут восприниматься по-разному: один исследователь называет определенный промежуток цвето­вого спектра зеленым, а другой — именует его голубым. Одно и то же высказывание будет по-разному восприниматься и толковаться разны­ми исследователями. Чтобы избежать подобных недоразумений, изуча­емые понятия должны быть операционально определены таким образом, чтобы в любом случае было понятно, о чем идет речь. Пример заме­чательного операционального определения — понятие «остров». Ост­ров — это часть суши, окруженная водой или часть суши, которую мож­но обогнуть на лодке.

Такие сложные феномены, как любовь, точному определению без тех или иных оговорок не поддаются. В попытке дать точное опреде­ление этому феномену заключается большая опасность, ибо любое опе­рациональное определение делает феномен любви слишком поверхност­ным ( в количественной психологии, например, величина любви опре­делялась частотой поцелуев или продолжительностью «поглаживаний»).

Интроспективная сторона феномена любви в этом случае вряд ли будет определена. Большинство эмпирических социальных исследо­ваний и исследований в экспериментальной психологии проводятся именно так: наблюдаемые стереотипы поведения точно описывают , по возможности рассчитывают и фиксируют на киноленте. В результате возникает обилие статистических сведений, которые, распределенные по таблицам, оседают в бесчисленных дипломных работах, диссерта­циях и монографиях. Эти сведения позволяют выявлять отдельные закономерности, например, что определенный процент людей после ав­томобильной аварии или специального психологического эксперимента ведет себя именно так, а не иначе. Естественные для здравого смысла и ожидаемые способы поведения становятся, таким образом, научными категориями.

3. Освобождающие науки

Прежде чем перейти к психоанализу, я хочу упомянуть еще одно научное направление, которое находится между нередко обвиняемыми в позитивизме эмпирическими науками и гуманитарными науками, а именно критическую теорию Франкфуртской школы, связанную с именами Адорно, Хоркхеймера и Хабермаса. «Критическая теория» не довольствуется нейтральным коллекционированием сведений, а понимает исследование как просвещение и критику господствующих общественных отношений. Она использует методы феноменологии и герменевтики и, как и они, пытается глубоко и обстоятельно разъя­снить индивидуальные события, но, будучи критической, постоянно учитывает воздействие на человека со стороны тоталитарного обще­ства. Тем самым «критическая теория» оказывается чем-то третьим, находящимся между естествознанием и гуманитарными науками, а именно — освобождающей наукой, которая, вполне в духе Просве­щения, не только анализирует и постигает смысл исторически сложив­шихся отношений, но и критикует их. После этого она проверяет, ста­новятся ли субъекты свободнее от того, что они делают и имеют ли они возможность освободиться из-под власти и опеки или же они зани­маются исключительно накоплением знаний, но совершенно не знают (в практическом смысле этого слова) не только своего внутреннего мира, но и внешнего мира социальных структур, деспотических отно­шений, экономической зависимости и т. д. (Horkheimer Adorno, 1947; Becker. W, 1972.)

4. Позиция психоанализа

Наблюдая психоанализ как бы извне, с научно-теоретической точки зрения, не так-то просто указать его место в системе наук. Порой созда­ется впечатление, что психоанализ, подобно хамелеону, меняет свою окраску.

Следуя психоаналитику Хайнцу Гартманну (1972), психоанализ можно классифицировать как естественную науку, если его данные, такие, например, как «Вытеснение бессознательного содержания есть причина невроза» или «Отмена вытеснения посредством психоанализа устраняет невроз», воспринимать как общие закономерности или, как выражаются академические психологи, повсеместно действующие пси­хологические закономерности. Опираясь на эти критерии, философ Адольф Грюнбаум (1984) делает вывод, что психоанализ пребывает в очень непростом положении.

Но с таким же правом можно поместить психоанализ в ряд идео­графических наук, ссылаясь на единственный в своем роде и неповторимый результат каждого отдельного анализа, который не допускает обоб­щения. Двигаясь в этом направлении, французский философ Поль Рикер (1969) в своей работе «Истолкование. Опыт над Фрейдом» определяет психоанализ как герменевтическую науку.

Другие, например, Альфред Лоренцер (1974), считают психоанализ «критически-герменевтической эмпирической наукой», понимая при этом «эмпирический» не в естественно-научном смысле ( как наблюда­емый опыт ), а как опыт, пристекающий из косвенным образом раскры­ваемых переживаний.

В таком случае правильнее было бы назвать психоанализ «наукой переживаний». В более поздней публикации (1984) Альфред Лорен­цер открыто говорит об «анализе переживаний». В другой работе (1985) он помещает психоанализ в центр треугольника между социологией, психологией и биологией (см. табл. 3). Я поддерживаю мнение, что в психоанализе переработаны и использованы элементы каждой из этих трех наук — когда речь идет о таком сложном объекте, как человек, ина­че и быть не может. В антропологии или, выражаясь современным язы­ком, в науке о человеке дело обстоит точно так же. Здесь собирают и классифицируют данные, показывающие зависимость человека как от биологически данных процессов, так и от разнообразных воздействий общества, исторической эпохи и психологических процессов, возникаю­щих в человеке и между людьми.

Психоанализ — наука о человеке

Психоанализ рассматривает человека не только в трех вышеназванных теоретических перспективах, но и корректирует его отношение к жизненной практике. Это значит, что его не только исследуют мето­дами, идущими извне, но и открывают ему методы, идущие изнутри, примененяя которые человек воспринимает себя как субъект. К объ­ектному измерению поддающихся описанию феноменов психоанализ присоединяет субъективный аспект человеческого переживания как результат интроспективного метода. Если принять во внимание еще и освобождающий потенциал психоанализа, то мы получим очень близкую к действительности модель психоанализа.

Психоанализ как герменевтическая и объясняющая наука

Прежде чем предпринять попытку классификации психоанализа, я хотел бы обсудить еще три важные работы, в каждой из которых под­нимается вопрос: Какой наукой является психоанализ — объясняющей и отвечающей понятию естественной науки или приближающейся к ис­кусству толкования, т. е. ориентированной герменевтически?

1. Ганс-Юрген Меллер. Психоанализ — объясняющая наука или ис­кусство толкования? (1978).

2. Пит К. Куипер. Заговор против чувств. Психоанализ как герме­невтика и естественная наука (1976).

3. Юрген Кернер. От объяснения к пониманию в психоанализе (1985).

Как это уже проделывал психолог Мейнард Перрец (М. Perrez, 1972), исследователь науки Ганс-Юрген Меллер применяет к психо­анализу очень жесткие мерки, ориентированные на естественные науки. Он проверяет, действительно ли психоанализ представляет — в соответ­ствии с упомянутой выше схемой Гемпеля-Оппенгейма — научные объ­яснения. Если психоанализ это делает, значит он в состоянии не только давать объяснения явления в прошлом, но и высказывать прогнозы, которые в последствие могут оправдаться. Опираясь на научно-теорети­ческие критерии, Миллер приходит к выводу, что в отличие от теории поведения психоанализ невозможно подвергнуть эмпирической провер­ке. Таким образом, его следует классифицировать скорее как искусство толкования или герменевтический метод. Меллер на этом не останавли­вается и задает следующий вопрос: Как можно подтвердить толкование? Для этого Йорг Зоммер в своей новой книге «Диалогические методы исследований» (1987) предложил следующие критерии: критерий соот­ветствия (содержание и выражение сознания должны соответствовать друг другу), критерий связности (истолкования должны быть взаимо­связаны) и критерий практики (истолкование оказывается пригодным в жизненной практике). Помимо монологического подтверждения истолкования посредством реакции пациента («Да, так оно и есть! Теперь у меня словно пелена с глаз спала»), сюда добавляется диалоги­ческое подтверждение, заключающееся в том, что партнеры обсуждают в диалоге предложенные истолкования и сходятся на одном из них (кри­терий согласия).

Два других автора — психоаналитики Пит К. Куипер и Юрген Кер­нер - решают проблему альтернативы («естественная наука или гумани­тарная наука») в пользу принятия обеих альтернатив: «и то, и другое». Это значит: всякая односторонность только во вред. Куипер подчерки­вает, что односторонняя естественно-научная ориентация упускает из виду субъективную компоненту «человеческого удела» и жизнь чувств в целом. Поэтому его книга носит название «Заговор против чувств».

Односторонний способ констатирует лишь полуправду. Вместе с тем, Куипер допускает, что в психоанализе существуют и причинные (каузальные) объяснения, когда, например, говорится, что изменение произошло потому, что «пребывание переживания в сознании» оказа­лось для сознания настолько болезненным, что в конце концов оно не смогло его переносить. При этом (при всех оговорках в отношении каузального мышления) возникает причинно-следственное отношение «если... то...» между «вытеснением» и «проявлением» невротического симптома, например: если состояние осознания для Я невыносимо, то мысль вытесняется (хотя бы ценой невротического симптома!). Другие примеры такого причинной связки: «Если меня покинет некий важный для меня человек, то я буду грустить», «Если меня будут преследовать, .то я обращусь в бегство.»

Правда, тяжелые психические обстоятельства не всегда приводят к причинной связи, в смысле линейного причинно-следственного мыш­ления. Согласно Грегори Бейтсону (1972), мы скорее имеем дело с цик-

Таблица 5. Психоанализ как система между системами смежных наук

лическим мышлением, которое обращается во множестве самых разных систем. По этой причине системно-теоретическую локализацию Лоренцером психоанализа в центре треугольника между психологией, социо­логией и биологией лучше было бы представить в виде пересекающихся окружностей, где область всех трех систем находится на их общем пере­сечении, а остальные области соприкасаются лишь с двумя или с одной (см.табл.5).

Юрген Кернер поднимает интересный вопрос: Не заменяется ли при психоаналитическом методе герменевтический подход объясняющим методом? Попробую последовательно уточнить его мысль следующим образом: Во время психоаналитического сеанса я поступаю преимущест­венно герменевтически, а между психоаналитическими сеансами время от времени, словно выпадая из психоаналитического метода, задаюсь вопросом, как связаны между собой герменевтически понимаемые фено­мены в причинно-следственном отношении. В течение сеанса я слушаю пациента и пытаюсь понять смысл того, что он мне рассказывает, причем изложение и восприятие обстоятельств дела анализируемым и аналити­ком однократны и не вполне поддаются определению. Между сеансами я пытаюсь, исходя из своей отдаленной позиции, применить к данному случаю повсеместно действующие законы. Например, привлекаю психо­аналитическую теорию возникновения неврозов навязчивого состояния (регрессия к анально-садистской фазе) и пытаюсь объяснить навязчивый симптом причинно-следственным отношением «если ... то ...».

Приложение 3

ЧТО ТАКОЕ ПСИХОАНАЛИЗ?

Перечень определений разного происхождения

1. Определения Фрейда

«Прочистка дымохода» или «лечение (Breuer Freud, разговором»

1895)

Искусство толкования с целью преодоления (Freud, 1904. С. 8) амнезии, заполнение всех пробелов памяти

Теория бессознательных душевных (Freud, 1928. С. 215) процессов

Метод, при котором обнаруживается (Freud, 1905. С. 281) перенос

Не лишенное тенденции научное (Freud, 1909. С. 339) исследование, а терапевтическая идея;

ее цель не доказать что-то, а изменить

Метод, уничтожающий иллюзии (Freud, 1911. С. Ill) Метод, который позволяет вспомнить, (Freud, 1914.

воспроизвести и переработать душевные С. 126 136)

конфликты

Ряд психологических, тем же путем (Freud, 1923. С. 211) добытых понятий, которые постепенно соединяются в новую научную дисциплину

Половая теория, в которой центральную (Freud, 1923. С. 223) роль играет Эдипов комплекс

Метод, в котором существенную роль (Freud, 1926. играет детская сексуальность С. 233 — 247)

Способ «корректирования» в отношении (Freud, 1926. С. 285) вытеснения

Метод исследования, внепартийный (Freud, 1927. С. 360) инструмент, подобный исчислению бесконечно малых

Раздел психологии - глубинная психология (Freud, 1933. или психология бессознательного С. 170 171)

Метод, который должен создавать (Freud, 1938. С. 96) «благоприятнейшие для Я-функций психологические условия»: в этом случае его задача будет выполнена

2. Понятия психоаналитиков после Фрейда

Естественная наука, в которой наблюдают (Hartmann, 1927) и создают законы о динамике душевных процессов, доступных даже в эксперименте

Критически-герменевтическая (Lorenzer, 1974) эмпирическая наука

Анализ переживаний (Lorenzer, 1984)

Наука о человеке в центре треугольника (Loren/tT, 1985) между биологией, социологией и психологией

Равно «понимающая» и «объясняющая» (Kuiper, 1976;

наука Koerner, 1985;

Kutter. 1984)

Основанная на разговоре практика, при- (Lacan, 1966) званная превратить затаенный, запущен­ный, ставший симптомом дискурс в речь

3. Определения философов и теоретиков науки

Герменевтический метод, действующий (Ricoeur, 1969) через сознание на становление сознания

Психоанализ как саморефлексия (Habermass, 1968)

Психоанализ как «глубинная герменевтика», (Lorenzer, 1970) «психоаналитическая герменевтика»

Искусство толкования (Moeller, 1978)

Феноменология, в которой явление рссмат- (Hcsseri, 1900)

ривается непосредственно на чувственном уровне и интуитивно проигрываются процессы, происходящие у других

Освобождающая наука в духе эпохи (Adorno, 1966)

Просвещения Психоанализ как критика идеологии (FLibeiTnass, 1968)

4. Определения автора в виде резюме

Исследовательский метод для исследования недоступных ранее

бессознательных психических процессов. Метод лечения психических нарушений. Учение о сопротивлении и переносе. Теория личности. Учение о болезнях, теории психических нарушений.

Гуманитарная наука, которая наилучшим образом в идеографической манере рассматривает и понимает отдельные биографии.

Историческая наука, в которой история отдельного человека описывается начиная с младенческого возраста

Метод исследования душевных процессов, не доступных иным методам.

Речь в защиту психоанализа перед родственными ему науками

В этой книге я произношу речь в защиту психоанализа перед родст­венными ему науками. Вместе с тем. я хочу исповедаться в том, что я в действительности сохранил из психоаналитической теории и практи­ки, а отчасти рассказать психоаналитикам о том, что они все-таки дела­ют. Существует обширная литература о психоаналитической практике. но то, как она на самом деле проводится, лучше всего воспринимается из описаний самих психоаналитиков, а еще лучше — из сообщений анали­зируемых. При этом поражают огромные различия и расхождения. Фрейд, например, в своих работах советовал вести себя подобно зерка­лу, лишь отражая то, что исходит от пациента, в то время как отчеты ранних анализируемых Фрейдом свидетельствуют об обратном ² . Согла­сно им Фрейд представляется аналитиком, который держал себя очень добросердечно и доброжелательно. Для сегодняшних психоаналитиков ситуация ничуть не изменилась. То, что они пишут, не всегда соответст­вует тому, что они делают в действительности. Исследования психоана­литической теории и метода на основании работ Фрейда с использова­нием философской логики, автоматически ведут к выводам, которые не соответствуют тому, что происходит в психоанализе. Это. разумеется. сказано не в упрек теоретикам науки, а скорее относится к психоанали­тикам, которые не всегда четко и точно сообщают о своей деятельности.

Если психоаналитики и впредь будут собираться лишь в своих соб­ственных обществах, напоминающих эзотерические кружки, призван­ные сохранять и оберегать психоанализ Фрейда от других наук, ситу­ация вряд ли изменится. Было бы гораздо лучше раскрыть психоана­лиз, дать ему выход наружу. Если психоаналитик, подобно мне, обосновался в Институте психоанализа на психологическом факультете университета, он вовсе не должен избегать обмена информацией с кол­легами-психологами и попыток отыскать с ними общий язык. Такие попытки, однако, не подразумевают отказа от психоаналитических постулатов. Психоанализ может оказаться полезным для других наук. Применяемые в психоанализе методы следует рассматривать исключи­тельно с научно-теоретической точки зрения, адекватно предмету его исследований. Так, наряду с лингвистическими коммуникационно-теоретическими, общественно-научными методами могут обнаружи­ваться «скрытые смысловые структуры» (Oevermann et all., 1976) и соответствующие им «скрытые речевые структуры» (Keseling, Wrobel, 1983). Посредством определенного психологического тестирования можно понять изменения, протекающие на протяжении психоаналити­ческого процесса, их проявления во времени. Это можно сделать при помощи Гисенского теста (Beckmann. Richter, 1972) или с помощью анкеты для оценки изменения состояния в течение психосоматического заболевания (FAPK; Koch, 1981). Если благодаря подобным исследо­ваниям психоанализ станет понятным и доступным для описания дру­гим ученым, я вижу в этом не опасность, а напротив — возможность не только лишить психоанализ налета мифологичности, но и лучше интег­рировать его во всю совокупность наук. Чтобы эффективно использо­вать эту возможность, психоаналитики должны еще более открыто, чем раньше, информировать о том, каким образом они добывают свои сведения, как они их истолковывают и каким образом обосновывают свои истолкования. Я остановлюсь на этом особо в главе VIII, где буду говорить о психоаналитическом методе лечения.

V. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ЛИЧНОСТИ

1. Предварительные замечания

В психоанализе понятия личности (Personlichkeit). лица, персоны (Person) и характера (Charakter) употребляются различным обра­зом. В то время как одни рассматривают «персону» в качестве философского понятия, представляя личность в эмпирически-психоло­гическом смысле (как сумму наблюдаемого), другие причисляют к по­нятию личности всю внутреннюю жизнь, включающую в себя чувства идентичности, самостоятельности и самосознания. В психологии 50-х годов под личностью понимали определенный характер; существовало целое учение о характерах, об определенных типах; на передний план выступала характерологическая система как таковая, представленная в многочисленных книгах, из которых наибольшее количество пере­изданий выдержал труд Губерта Рорахеса «Краткое введение в учение о характерах» (1948). Согласно этому учению, в структуре характера представлены различные слои (Lersch. 1948), или полярности (Wellek. 1950). Интенсивность и глубина (Intensitaet, Tiefe), экстраверсия и интроверсия — (Extraversion, Introversion) являются стержневыми понятиями этой характерологии.

Сегодня современная психология рассматривает личность в опре­деленном контексте и в зависимости от конкретной ситуации («state»), всякий раз выделяя при этом независимые от ситуации отличительные личностные черты (Merkmalen «trait»). Различные сферы проявления «персоны» — эмоции, познание, мотивации, восприятие, мышление, поведение — составляют области соответствующей психологии: психо­логии познания (Kognitionspsyhologie). психологии мотивов (Motiva-tionspsychologie) и т. п.. так что целостный взгляд на личность при этом теряется, и возникает снова уже в виде «концепции самости» (Selbstkonzept) в качестве последовательного накопления опыта (фе­номенальная самость — das phaenomenale Selbst) и как репрезентация персоны (познающая самость — das kognitive Selbst). Это проявляется в поступках и остается столь же устойчивым, что и характер персоны (Pervin, 1981).

В современном психоанализе личность проявляется в определенной динамике, как нечто, воспринимаемое с помощью «личностного измере­ния» (Persoenlichkeitsmessung), «измерительной техники» (Messtechnik), наблюдений и тестов или нечто, что согласно теории научения и поведенческой терапии разворачивается между стимуляцией или раз­дражением (Reiz) и реакцией (Reaktion). Таким образом, личность сво­дится к комплексу из «реактивных диспозиций» (Reaktiondispositionen), которые могут быть условными и безусловными. Для более цело­стного понимания человека подобных теорий недостаточно. Поэтому внутри самой психологии не прекращаются попытки устранить эти затруднения: здесь стоит упомянуть работу Абрахама Маслоу «Моти­вация и личность» (1954) и личностно — ориентированную теорию Карла Р. Роджерса (1961). Но и они не дают действительно полной картины того, что мы понимаем под личностью.

В связи с этим представляется уместным дать здесь по возможности более ясное разъяснение сущности психоаналитической теории личнос­ти. Эта теория возвращает нас к Фрейду, однако за последние десяти­летия она во многих отношениях проделала значительные шаги в своем развитии. Следуя исторической логике можно описать развитие психо­аналитической концепции личности в соответствии с тем, как она посте­пенно выделилась из теории влечений через «Я — психологию», вплоть до «психологии самости» и теории объект — отношений. Однако мы можем выбрать и иной путь, и для начала изложить общие описанные психоанализом закономерности, чтобы затем, принимая во внимание единственный в своем роде характер конкретной личности, рассмот­реть, -каким именно образом он отличается от характеров других людей. Впрочем, можно и объединить оба способа, если проследить развитие психоаналитической науки как в плане общей, так и дифференцирован­ной теории личности.

Для начала стоит коротко упомянуть, как психоанализ пришел к своим теориям: самоанализ Фрейда играл на этом пути столь же важ­ную роль. что и текущие наблюдения за невротическими пациентами. Разумеется, здесь можно задаться вопросом — почему данные, получен­ные от невротических больных, могут быть применимы к «нормальным личностям». В академической психологии это недопустимо, поскольку там существуют идеальные, функциональные и статистические нормы. определяющие, что является здоровым, а что больным. В психоана­лизе. напротив, существует мнение, что границы между нормой и пато­логией не столь строги, т. к. здесь наличествуют очень текучие пере­ходные состояния, встречающиеся гораздо чаще, чем экстремальные формы патологий. Отсюда можно предположить, что, преодолевая известное заболевание, мы начинаем осознавать, что наряду со здоро­выми компонентами психического мы несем в себе и патологическое начало. Кому не нравится психоаналитический подход к личности вооб­ще тот может ограничиться рассмотрением ее теоретической части в пла­не применимости к «невротикам» или лицам с иными психическими расстройствами.

Прежде чем вдаваться в детали, я хочу сразу дать понять, что пси­хоаналитическая теория личности не во всем обоснована эмпирически. Так, например, критика экспериментальных штудий психоанализа Зиг­мунда Фрейда Айзенком и Уилсоном (1973) вполне справедлива. Одна­ко есть и возражение против подобной критики, например, хотя опросы студентов колледжей и не дают подтверждений — с желаемой точно­стью — важнейших положений психоанализа, таких, как сексуальное развитие, роль эдипова комплекса и значения вытеснения, можно пред­ложить читателям самим в процессе чтения убедиться, в какой степени представленные здесь теории могут подтверждаться на примере их соб­ственных переживаний и переживаний их друзей. Сюда можно вклю­чить и опыт других людей, а также анализ перечисленных в главе I драм и фильмов.

2. Образ человека по Фрейду

Образ человека у Фрейда сначала определялся влечениями как управляющими силами. Доминирующее место отводилось половому влечению. Проявление этого инстинкта Фрейд обнаруживал в снах, ошибочном поведении, оговорках, забывании, ошибках речи, в шутках, иронических высказываниях. Каждой из названных тем он посвятил по книге: «Толкование сновидений» (1900). «Психология обыденной жиз­ни» (1901), «Остроумие и его отношение к бессознательному» (1905). В этих книгах, снабженных многочисленными примерами Фрейд не­обычайно ярко живописал, как порой в той или иной степени мы попа­даем под влияние бессознательных фантазий. Для иллюстрации образа человека «влечения», я хотел бы привести примеры из личной жизни и психоаналитической практики. Известно, что в разговоре те или иные вещи могут отторгаются наперед, если, скажем, говорящий не уверен, что не имеет дело с «непристойностью». Или передо мной лежит книга, написанная автором, по отношению к которому я ощущаю бессозна­тельное презрение. Или из моей памяти начисто стирается болезненная для меня сцена.

Всякий, при условии внутренней честности, отыщет в личной жиз­ни массу примеров фрейдовских оговорок и бессознательного забы­вания, ошибок в поведении и речи и т.д. То же самое касается и много­численных шуток, с помощью которых мы компенсируем разнооб­разные состояния подавленности или угнетенности — не только сексуального характера,— поскольку в шутке мы, по меньшей мере, выражаем что-то недозволенное и получаем возможность смеяться по этому поводу.

Возвратимся, однако, к серьезным теоретическим положениям.

2.1. Психоаналитическая теория сексуальности

Учение о фазах

В современном психоанализе нельзя оставить без внимания учение о фазах; следует определить развитие человеческой личности по этой модели. Речь идет об известных «оральной», «анальной» и «фалличе­ской» или «генитальной» фазах, которые в психоанализе со времен Фрейда считаются длящимися с момента рождения до пятого года жиз­ни. Акцент классического психоанализа падает на «инстинктное» разви­тие фаз. В оральной фазе раннего детства мы непроизвольно ищем грудь, чтобы присосаться к ней (от латинского «os» — рот), позднее грудь может заменить соска, большой палец руки или что-то другое (или сигарета в более взрослом возрасте). В анальной фазе (от латин­ского «anus» — превратный) мы включаем в сферу наших переживаний физиологические процессы, такие как дефекацию и мочеиспускание. Но на отношение к таким «инстинктным выражениями влияет мнение окружающих. Например, всякий читатель может представить себе раз­ницу между фанатично аккуратной матерью, требующей от ребенка чистоплотности уже ко второму году жизни и матерью, которая дает малышу время научиться самому контролировать готовность «помо­читься» или «наложить кучу». В первом случае ребенок будет зависим от матери, во втором — он получает способность самостоятельно упра­влять своими выделениями и при этом ощущать комфортность — каче­ство, особо выделяемое в классической теории влечений Фрейда. Не менее чреваты последствиями и влияния окружающих людей. Выраже­нием этого влияния служат различные стили семейного воспитания, сказывающиеся, в частности, на развитие так называемой «генитальной» сексуальности. Например, родители могут быть убеждены в том. что сына следует воспитывать в духе традиционного представления о мужчинах — т.е. особенно «жестко».— когда ребенок не должен вы­казывать своих чувств (мужчины не плачут), однако, проявлять отвагу. мужество, упорство и энергичность. Совсем противоположные требова­ния предъявляют родители, следующие традиционным представлениям о воспитании дочери: мягкая, нежная, чувственная, податливая. При этом инстинктивным влечениям наносится существенный вред, посколь­ку такой подход к воспитанию лишает и юношу, и девушку возможности свободного развития и выбора в каждом конкретном случае соответству­ющей формы женского или мужского образа. Девушки могут быть столь же энергичны, что и юноши, которые, в свою очередь, могут вполне раз­вивать свою чувственность.

В этом случае, фалло — центрическая ориентация классического психоанализа с его теорией «зависти — к пенису» неизбежно уступила бы свое место полицентрической позиции, принимающей во внимание перспективу обоих полов. Мы еще возвратимся к этой новой точке зрения в параграфе 3.1.

Проблема агрессивности

Сексуальность и агрессивность — два основных побудительных мотива человеческой жизни и межличностных отношений. Проблема агрессивного, т. е. оскорбительного, разрушительного и жестокого обра­щения, не разрешена до сих пор. Поэтому этот вопрос не может быть упущен в представленной здесь психоаналитической теории личности. Фрейд испытывал определенные затруднения в определении психоана­литической сущности феномена агрессивности. Какое-то время Фрейд полагал, что агрессивно-садистическое поведение является следствием влечения (Trieb). Вопрос лишь в том. понимать ли агрессивно-садисти­ческие влечения в духе монистической теории как относящиеся к сексу­альности, или в духе дуалистической теории как представляющие собой самостоятельную группу влечений. Положение не прояснилось и тогда. когда Фрейд — скорее спекулятивно, нежели основываясь на наблюде­ниях,— выдвинул гипотезу влечения к смерти (Todestrleb). влечения. которое характеризуется стремлением к собственной смерти, но вторич­ным образом обращено на других.

Следующая теория строится на том, что агрессивное поведение реактивируется в результате фрустрации. Фрейд долгое время не мог оста­новиться на чем-то определенном. В дальнейшем при рассмотрении феномена- агрессивности психоаналитики столкнулись с такими же тру­дностями: если бы они отклонили гипотезу «влечения к смерти», тогда им следовало бы поддержать гипотезу о первичном влечении к агрессии. В любом случае следующее поколение психоаналитиков было вынуждено решать актуальный вопрос «экстремальной агрессивности», как они обозначили историю преследования евреев нацистами Подобные край­ности не оставляют иного выбора, кроме как согласиться с существующим в человеке влечением (Trieb) к агрессивности, цель которого — причинятъ вред другим, оскорблять, разорять, убивать их. В процессе социализации деструктивные проявления инстинкта или влечения к аг­рессии могут быть ограничены путем их канализации в конструктивное русло. Первоначально необузданное, нескоординированное, беспощад­ное и грубое поведение можно превратить из беспредметной агрессии в агрессию конкретную, адресную, позволяющую человеку отстаивать свою точку зрения и защищаться от опасности, давая, в случае необхо­димости, нацеленный отпор.

В молодости мы выясняем свои отношения в прямом соперничестве с себе подобными, в то время как в зрелом возрасте предпочитаем интеллектуальное противоборство» используя в качестве оружия аргументы и факты. Беспредметнаяая агрессивность угрожает межличностным отношениям. Одна опасность — уничтожение другого человека или целого народа (геноцид). Другая — саморазрушение (суицид). Подобные экстремальные возможности человека свидетельствуют, насколько актуальна проблема человеческой и межличностной агрессивности. Следует признать очевидную истину: человек в основе своей отнюдь не «благороден, отзывчив и хорош», потенциально он зол и опасен. Удручающий феномен агрессивности следует включить поэтому в драматический список conditio humana наряду с сексуальностью, тревогой (Angst), страхом. Только таким образом мы сможем лучше управиться со скрытыми в нас разрушительными силами подчинить их себе таким образом, чтобы они не стали, подобно атомной энергии, источником постоянного страха, а могли бы быть использованы во благо, как. например, рентгеновские лучи в медицине.

2.2. Развитие структурной модели

На протяжении своей творческой жизни Фрейд предпринимал неоднократные попытки теоретического описания проблемы одновременного сосуществования в человеке различных многообразных процессов. В наброске 1895 года он представил личность, как «реальное Я» (Realitaets-ich), которое управляется инстинктом самосохранения и половым влечением. Соглашаясь с тем, что кроме полового существуют и другие инстинктивные побуждения, конституирующие личность, Фрейд был вынужден откорректировать свою теоретическую гипотезу. В 1914 году в работе «О нарциссизме: Введение» он ввел и описал совершенно новое определение — «нарцистические» особенности. Последнее действует на наше чувство собственного достоинства. самооценки и самосохранения. В связи с появлением « Массовой психологии и анализ человеческого Я» (1912) и «Я и Оно» (1923) возникли существенные предпосылки к эскизной разработке известной в последующем структурной модели: «Оно» (Es), «Я» (ich) и «Сверх-Я» (Ueber-ich). Эта модель подверглась незначительным изменениям в 1926 году в работе «Торможение, симптомы и тревога». Структурная модель появилась под названием «Разделение психической личности» в «Новой серии лекций введения в психонализ» 31 лекции и в 1938 г.

в «Кратком очерке о психоанализе». Я считаю структурную модель Фрейда одним из самых в высшей степени практических вкладов в теорию психоанализа.

Она получила свое дальнейшее развитие в учении об идентичности Эрика Эриксона (1950, 1959). психологии самости Хайнца Когута (1971. 1977) и теории объект-отношений Лондонской школы Мелани Клейн(1) (1937, 1952). В. Рональд. Д. Фэрбэрн (1952). Дональд В. Винникот (1965, 1965. 1958). Джон Боулби (1951. 1969. 1973. 1980), М. Масуд Р. Хан (1974). Лондонская школа объект-отношений, как мы видели на иллюстрации дерева психоаналитического познания (табл. 3), благодаря Отто Ф. Кернбергу (1975, 1976. 1980) достигла вершины своего развития в США. Синтез приведенных различных моделей личности я попытаюсь осуществить в параграфе 3.2. этой главы.

Аффект - травма — модель

Согласно данной модели произошедшее в раннем детстве травматическое событие, которое не в силах переработать незрелая детская личность, ведет Непосредственно к психическому повреждению (греч. trauma — повреждение) как событию драматическому. Нанесенная травма оставляет за собой следы, способные привести к значительным нарушениям в последующем развитии. Подобными травмами могут быть случаи сексуального домогательства, жестокое телесное обращение, и даже «всего лишь» душевная жестокость и холодность, когда детям, например, дают понять, что они не желанны, что они всем мешают, действуют на нервы и т.д. Первичным здесь является внешняя травма. вторичным — психическая, т. е. травматизация внутренняя; иными словами первично — повреждение, вторичен — сам вред (Schaden). Этот вред может состоять в недостатке заботливого обращения, или в избытке травматизирующих событий, результатом которых будет тревога, волнение, реактивная ярость. Эти аффекты, однако, могут и не выражаться открыто, и тогда они влияют отрицательно на развивающуюся детскую личность. Результатом окажется «торможение в развитии» или «детские неврозы» такие, как недержание мочи, кала, крайнее упрямство, апатия, а — позднее — и трудности в самом процессе обучения.

Топографическая модель

В данной модели рассматривается соотношение сознательных и бессознательных процессов и различаются три области по мере их психо­аналитической значимости: 1) бессознательную, 2) предсознательную, 3) сознательную. Между ними пролегает граница, которая, однако, при определенных условиях может быть полупроницаемой или проницаемой полностью. Образно говоря, границы контролируются часовыми, определяющими возможность перехода этих границ. «Часовые» могут либо пропускать психические содержания на границе между бессознательной и предсознательной областями, либо удерживать предосудительные инстинктивные влечения от перехода. То же самое происходит и на гра­нице между предсознательной и сознательной областями.

Легко себе представить, что «часовые» могут быть подкуплены, если контрабандистам необходимо переправить контрабанду через гра­ницу (см. табл. 6)

Сознание

Предсознательная

Бессознательная область

Таблица 6. Топографическая модель (измененная после Фрейда).

Данное наглядное представление топографической модели отнюдь не отменяется структурной моделью, развившейся впоследствии. Топо­графическая модель, как и прежде, оправдывает себя в повседневной психоаналитической практике. Она также вполне согласуется с « пси­хологией восприятия», с «психологией памяти», а также с моделью реактивного возбуждения в теории научения и поведенческой терапии. Стоит лишь представить, что сознательное раздражение первоначально может быть предсознательным, или более длительное время.— бессоз­нательным,— не прекращая при этом своего воздействия.

Следует остерегаться усматривать в бессознательном некое суще­ство или особую сущность, с которой в психоанализе иногда обра­щаются как со «святыней» (Heiligtum). Топографическая модель по­зволяет нам разъяснять, каким образом аффективный импульс (страх или гнев) временно попадает в область сознательного восприятия, а за­тем вытесняется, по мере того, как страх или гнев оказываются неугодными сознанию. Последние вытесняются сначала в предсозна­тельную, а затем в бессознательную области, или «искореняются вовсе» (abschieben).

Можно провести определенные параллели между топографической моделью и «психологией памяти». В понятийном аппарате «психологии памяти» существует понятие «оперативной памяти», выполняющей функции, аналогичные предсознательной области топографической модели, и понятие «памяти долговременной», которая соответствует бессознательной сфере. На языке информационной теории в бессо­знательной области (или «долговременной памяти») накапливаются элементы, недоступные сознанию, однако, при определенных обстоя­тельствах они могут стать полностью ему доступны.

Аналогия с психологией памяти и информационной теорией не укрылась от глаз рассудительных психологов.

Принимая во внимание сказанное, психолог Мэтью Хыо Эрделай (1985) представил топографическую модель психоанализа в контексте информационной теории, облегчив, тем самым, понимание психоана­лиза как «психологии познания».

Структурная модель

В предлагаемой модели по отношению к реальности активно дейст­вуют три инстанции или личностные подсистемы: «Оно», «Сверх-Я» и «Я». При этом сфера «Оно» в широком смысле идентична бессознатель­ной области топографической модели. В структурной модели господ­ствуют особые закономерности, не контролируемые в большой степени «Я», такие, как «сдвиг» (Verschiebung). «сгущение» (Verdichtung), «замена» (Vertauschung), которые лишь отчасти и в искаженной форме могут выражаться в снах. Господствующий принцип — «принцип удо­вольствия» (Lustprinzip), по аналогии с политикой, крайним выражени­ем котороый выступает анархия.

В «Сверх — Я» локализованы нормы и ценности, являющиеся след­ствием воспитания, а также результатом присутствия эталонной роди­тельской «матрицы». Нормы и ценности наряду с сопутствующими им «заповедями» и «запретами» по большей части не осознаются индиви­дом. Однако они никогда не теряют своего потенциального воздействия, выступающего — в очень значительной степени — в форме ограничений автономии «Я» .

Таким образом, «Я» располагается в весьма узком промежутке меж­ду «Оно» и «Сверх-Я», и в отличие от последних двух находится в слож­ном положении. Фактически «Я» угнетается с обеих сторон. Со стороны инстинктивного 4 Оно» на него давят стремящиеся к удовлетворению сексуальные и агрессивные импульсы. Меж тем их подлинное удов­летворение доставляет подростку немалые хлопоты и проблемы в от­ношении с родителями. С другой стороны, на «Я» оказывает влияние «Сверх-Я», требующее соблюдения моральных норм и предписаний. Если добавить к перечисленному актуальную реальность, также способ­ную угнетать «Я», то психоаналитическая картина нашей личности предстанет в весьма драматических тонах, (см. табл. 7),

Таблица 7. «Я», сжатое и довлеемое «Свсрх-Я» и «Оно» бессознательные связи между «Оно» и «Сверх-Я».

Положение вещей, однако, может предстать в ином свете, если рас­сматривать «Я» не искаженным детскими или невротичекими наруше­ниями, а, напротив,— как отлично развитое, «зрелое» «Я». Подобное «зрелое» «Я» является носителем сознания, посредником между поры­вами инстинктивного «ветра», дующего из Юно» и локализованными в «Сверх-Я» предписаниями и запретами. Кроме того, «Я» является «органом» проверки, перепроверки и окончательного принятия реше­ний, органом, который расследует конфликты, вытекающие из периоди­чески повторяющихся требований «Юно» и «Сверх-Я». «Я» опробует то или иное компромиссное решение, в результате чего-либо подтверж­дает или отвергает его. Решение принимается совершенно сознательно. При этом исполнение инстинктивного желания или предписаний «Сверх-Я» может быть также отсрочено или перенесено на будущее. Компромисс может быть достигнут и путем частичного отказа от жела­ния либо частичного удовлетворения в социально приемлемой форме, т. е. в «сублимированном» виде. При таких благоприятных обстоятель­ствах потенциалы Юно» полностью находятся в распоряжении «Я». В связи с этим «Я» ощущает себя действенным и обогащенным, по­скольку отражаемые им эротические, чувственные или страстные поры­вы интегрированы в «Я».

По отношению к «Свёрх-Я» зрелое, здоровое «Я» также автоном­но, поскольку оно сознательно решает, имеет ли смысл соблюдать в той или иной ситуации выдвигаемые «Сверх-Я» запреты. Кроме того «Я» решает вопросы целесообразности принятия каких-либо предубежде­ний и возможности их критической перепроверки. Тем самым происхо­дит превращение предубеждений в «сознательное мнение — убеждение.

В натянутых отношениях с «Я» находятся также и не упомянутые еще идеалы (Ideale) нашей личности. В структурной модели они либо локализованы в «Сверх-Я», либо представляют собой отдельную ин­станцию. «Я» перепроверяет их на возможность реального осуществле­ния и выбирает пути их возможного достижения. Иначе говоря, оно ставит вопрос: что лучше,— благодаря решительным действиям прибли­зиться к идеалу или приравнять идеал к реальному поведению?

«Я», Юно», «Сверх-Я» и «Идеал» зрелой личности четко отделе­ны друг от друга и не втянуты в тягостные конфликты, характерные для ребенка и невротика. «Я» в качестве «стержня личности» претерпевает на протяжении жизни человека множественные изменения вследствие того, что ему приходится усваивать обширные области, принадлежащие «Оно» и «Сверх-Я». Совсем в духе изречения Фрейда,— «Там где бы­ло Оно» стало «Я». «Сверх-Я» перестает располагаться над (Ueber) «Я», а, скорее, находится рядом. Таким образом, в психоанализе, поня­тие «Я» идентично понятию личности, что соответствует определению Фрейда, представившему «Я» как «понятие» связной организации ду­шевных процессов в личности (Person).

В этой связи вспоминается наглядный пример с всадником и конем, который использовал еще Платон. Данный образ достаточно живо вос­производит разбираемые здесь отношения «сила — слабость». Можно представить, что неопытный в искусстве верховой езды ребенок будет подчиняться коню, в то время как искусный наездник использует силу коня в своих интересах. Пример со всадником выдвигает две альтерна­тивы: если всадник умеет управлять конем, тогда его силы («Я») воз­растают приобретением части силы лошади; в противном случае всадник («Я») терпит поражение, чувствует себя бессильным, слабым и пол­ностью отданным на произвол самого коня ( «Оно»).

Таблица 8. «Я», свободное от «Сверх-Я» и «Оно», умеющее использовать их в своих интересах; Идеалы и «Свсрх-Я» частично интегрированы в «Я»,

частично находятся извне, но тем не менее не управляют «Я».

На первом рисунке инстинктивная сторона интегрирована в лич­ность, признан примат генитальности. Эрогенные зоны, включая свя­занную с ними чувственность, при этом также блокированы, как и свя­занные с ними желания и мотивы. Они находятся в распоряжении (по мере надобности) в той или иной определенно заданной ситуации. У че­ловека есть власть и контроль, с помощью которых можно, действуя активно, управлять исходящими из «Оно» импульсами; такая модель личности вероятно понравится читателю, поскольку «Я» в данном слу­чае выступает в качестве сильной инстанции, той личностной составля­ющей, которая мыслит, чувствует и поступает относительно автономно. Она крепко держит коня за поводья, может обуздать и укротить его, когда это понадобится. Зависимость от реальности, от биологически заданных инстинктивных порывов «Оно», от требований «Сверх Я» и от претензий наших идеалов, прежде препятствовавшая автономии «Я», в значительной степени ликвидируется, что является целью любого пси­хоанализа (см. табл. 8).

3. Дальнейшее развитие теории Фрейда

3.1. Современные психоаналитические аспекты сексуальности

В десятилетия, последовавшие за смертью Фрейда, психоаналитиче­ская теория сексуальности обогатилась многочисленными новыми вкла­дами, была усовершенствована и дифференцирована. Это. в частности, подтверждает и книга Мартина С. Бергмана «Анатомия любви» (1987), в которой наглядно описана неспособность любить, а также разнообраз­ные формы мазохистской, садистической, нарциссической, платоничес­кой и сублимированной любви. В последние десятилетия появилось много литературы на тему женской сексуальности, что было вызвано женским движением 70-х годов. Женщины привнесли некоторые изме­нения в классическую точку зрения Фрейда, и мужская сексуальность, единственно «правившая бал» в «эпоху патриархата» — как мера и ориентация,— лишилась своей монополии. В социологических, педаго­гических, психологических и политических кругах большие изменения произвела открытая дискуссия на тему феномена гомосексуальности, ос­вободившая впоследствии многих от прежних предрассудков и выдви­нувшая новые точки зрения.

Имеет смысл начать с общей проблемы половой идентичности (Geschlechtsidentitaet), затем рассмотреть некоторые аспекты разнооб­разной литературы о женской сексуальности, после чего перейти к теме мужской сексуальности, чтобы в конце концов обратиться ко все еще спорной теме гомосексуальности.

Половая идентичность

Если мы хотим сколь-нибудь широко понять женское и мужское половое развитие и его нарушения, то нам следует обратить внимание на три следующих аспекта половой идентичности:

1. Биологический аспект, т. е. определенный физиологический пол мужчины или женщины с относящимися к нему первичными и вторич­ными половыми признаками.

2. Общественные половые стереотипы или клише, по которым опре­деляется, что является женским, а что мужским. Сверх того, сущест­вуют, как известно, различные мнения по этому поводу в разных груп­пировках, слоях и группах. К этому же относятся перемены в мнениях по поводу женского и мужского на протяжении всего исторического развития. Различным восприятиям мужского и женского соответствует господствующее законодательство, закон о семье, уголовный кодекс, практика распределения заработной платы, разделение труда в про­мышленности, торговле, сельском хозяйстве и на общественной службе. По традиционному разделению ролей женщине отводится роль домохо­зяйки и матери, а мужчине — профессиональная жизнь. Это типичное половое разделение мужчины и женщины рассматривается в психологии по-разному: различия в агрессивном поведении, уровне активности, доминантности и импульсивности, принимается во внимание страх и тре­вога, относящиеся как к послушанию, так и к протесту и к пространст­венному восприятию. Согласно тесту Гиссена (Giessen-Test) женщины предстают скорее боязливыми, заботливыми, уступчивыми, менее чес­толюбивыми, более слабыми, аккуратными, более депрессивными и бо­лее утомляющимися, чем мужчины, у которых доминируют твердость, господство, меньший страх и большее честолюбие (Beckmann, Richter, 1972). Таким образом, старые стереотипы ролей мужчины и женщины по их собственной оценке все еще остаются в силе, несмотря на извест­ные изменения в этой области.

3. Психическое самосознание себя как мужчины или женщины. Психолог и психоаналитик Роберт И. Штолер, который занимался про­блемой половой идентичности, указывал в целом ряде своих работ (1968, 1973, 1975а, 1975Ь), в частности, на чувство, при котором инди­вид вполне определенно ощущает себя либо мужчиной, либо женщиной. Это по большей части зависит от родителей, но также и от влияния группы сверстников. Так, уважение к отцу способствует раскрытию мужской идентичности, а к матери — женской. Если дочь испытывает проблемы с женской идентичностью матери, тогда это с большой веро­ятностью скажется впоследствии в виде «ломаной идентичности» (gebrochene Geschlechtsidentitaet).

Не следует упускать из виду. что мы, во время своего развития, в большей или меньшей степени идентифицируем себя с важнейшими участниками отношений. При этом в любом обществе принципиально важное значение для обоих полов имеет первый объект отношений — универсальный объект — мать.

Это обстоятельство играет значительную роль в развитии половой идентичности как мужчины, так и женщины: в начале развития дочь идентифицирует личность матери со своим полом, а сын — с полом противоположным. Это представляет для мальчиков опасность фемини­зации, которой противостоят с помощью: отделения (Abwendung) от матери, обращение (Zuwendung) к отцу или путем дезидентификации. т. е. обратного изъятия идентификации.

Опасность для дочери по отношению к матери заключается в « недо­статочном разграничении» (fehlende Abgrenzung). Чтобы не стать его жертвой, дочь со своей стороны нуждается в особенных усилиях в фор­ме «постоянной работы по разграничению» (konstanter Abgrenzungsarbeit).

Исходная ситуация отношения детей в отношении матери содержит в себе как недостатки, так и преимущества для каждого пола. Женщи­на имеет шанс на стабильную женскую «эго — идентичность», посколь­ку ей легче, будучи рожденной женщиной, идентифицироваться с ней, чтобы прийти к стабильной половой идентичности. Опасность же сохра­няется в чрезмерном «соединении» (Bindung) и недостаточном разгра­ничении при нечетких границах личности, что может препятствовать развитию автономии и независимости.

В начале своей жизни мужчина вынужден идентифицировать себя с лицом противоположного пола. При слишком большой идентифика­ции с матерью ему угрожает феминизация. Это, правда, имеет и свое преимущество, заключающееся в стимулировании у него желания отме­жеваться от противоположного пола и тем самым развить в себе боль­шую автономность.

Рано или поздно в поле зрения растущего ребенка попадает мужская персона, как правило, отец. При его отсутствии в роли мужского нача­ла могут выступать дядя, дедушка или другие родственники мужского пола. Предпосылкой для идентификации с «отцовской фигурой» явля­ется преимущественно хорошее отношение к ней. Идентификация ока­зывается прочной, если в ее основе лежит положительное отношение к «отцовской фигуре». Подчеркнуто мужественный отец будет способ­ствовать раскрытию половой идентичности мальчика, а слабый, феминный отец, напротив, усложнит этот процесс. Для девочки слишком сильная идентификация с отцом несет опасность чрезмерной «маскули­низации». В то же время в отношениях с отцом дочь получает наилуч­ший шанс понять разницу полов и тем самым достигнуть «отграниче­ния» (Abzugrenzen).

Наряду с идентификацией с мужским и женским началом для самоосознания ребенком своей половой роли, немаловажное значение имеют сами повседневные отношения с отцом или матерью. Весьма значимо и отцовское восхищение растущей дочерью как женщиной, и то, как мать поощряет развивающееся мужское начало сына. Не стоит удивляться силе и стойкости классических стереотипов, если в семье одобряют лишь традиционные игры (для дочери — игра в куклы, для сына — игра в автомобили).

В этой области родители послевоенных десятилетий кое-чему научи­лись. Они позволяют своим детям параллельно с традиционными роля­ми опробовать в игре и новые формы поведения. Это позволяет расши­рять половую идентичность на другие области, которые ранее считались привилегией другого пола (например: вязание и приготовление пищи — для мужчины и вождение машины — типичная мужская профессия — для женщины).

Самоосознание определенной половой идентичности во многом зависит от бессознательных фантазий о том, что слывет мужским или женским. Мальчик в подобной ситуации находится в более выигрышном положении, поскольку он без труда определяет свою половую принад­лежность, наблюдая и касаясь своего полового члена (Glied). Девочке же в этом отношении приходится тяжелее в виду отсутствия зримых признаков пола. Как известно, Фрейд выстроил на этом основании свою теорию «зависти к пенису» (Penisneidtheorie). Впрочем, зависть к пени­су угасает, как только девочка обнаруживает, что внутри своего тела она также имеет вполне выраженные половые органы. Анализ пациенток в психоанализе свидетельствует, что у женщин чаще всего отсутствуют положительные фантазии относительно своих половых органов. Подчас женщины представляют их в виде полости, содержащей мочу, грязь, кровь, полости, из которой наряду с этим появляются дети. Но как только женщина включается в психоаналитический процесс, у нее появ­ляются образные картины. Одна пациентка представляла женские гени­талии в виде цветков лотоса или ларца с сокровищами, который следует открыть. Жорж Деверо в своей книге «Баубо. Мифическая вульва» (1981) собрал коллективные фантазии о женских гениталиях и, таким образом, пришел к выводу, что последние могут быть использованы как оружие против мужчины путем их внезапного обнажения, что, в из­вестной степени, аналогично мужскому эксгибиционизму.

Проблемы с половой идентичностью, как правило, являются резуль­татом нарушения идентификации в период развития: чрезмерная иден­тификация мальчика с матерью может привести к феминизации, а доче­ри с отцом — к маскулинизации.

К указанной проблеме относятся и последствия идентификаций, ставших необходимыми в результате защиты от невыносимой тревоги. Широко известна кастрационная тревога (Kastrazionsangst) —; «страх кастрации» — мальчиков. Являясь маленькими эдипами, они желают спать с матерью, боятся папиного наказания и. чтобы избежать его, с са­мого начала отрекаются от своей мужественности и ведут себя скорее пассивно, т. е. «по-женски».

Аналог со стороны женщин состоит в том, что женщина из страха взять на себя женскую роль предпочитает развиваться маску линно. Страх при этом может иметь различные причины. Он может происте­кать из того, что «быть женщиной» значит «беременеть и рожать детей» или «взять на себя все те неприятности, которые пережила мать», т. е. быть подвластной мужчине, сохранять обязательство вступать с ним в половые сношения и т. п.

Отсутствие одной из персон того или иного пола, как это случается в неполных семьях или в семьях с часто отсутствующим отцом, разуме­ется, неблагоприятно для развития зрелой половой идентичности. Рас­тущий в такой семье ребенок мужского пола может испытывать серьез­ные сложности с развитием по мужскому типу.

Один лечившийся у меня мужчина, отец которого погиб во время войны, когда ребенку не было еще и года, демонстрировал, тем не менее, что отсутствие непосредственного «переживания отца» (Vatererlebnisse) успешно компенсируется фантазиями о нем, основанными на рассказах об отце других людей. Однако подобные случаи скорее оказываются исключением, чем правилом. Опыт показывает, что отсутствие отцовского примера неизбежно оставляет пробел в развитии, особенно в по­ловой идентичности ребенка мужского пола. Вредны также и слишком симбиотические отношения с матерью, особенно проявляющиеся при т. н. «неврозе связи» (Bindungsneurose) (см. гл. VI. 3.3) — тесной свя­зи ребенка с матерью, выходящей далеко за пределами младенчества и раннего детства, поскольку мать чрезмерно к нему привязана, отчасти оправдывая свое поведение (и манипулируя им) тем, что третья сторона в союзе — как правило отец — психологически отсутствует.

Дальнейшими причинами неустойчивой половой идентичности являются нарушения отношений с родителями — с родительской фигу­рой, отношения с которой нарушены, ребенок идентифицируют себя как правило, неохотно.

Последнее (но не по важности), что действует на формирование половой идентичности, это точка зрения окружающих по отношению к мужской и женской половой принадлежности, т. е. на отношение к своим гениталиям (мужским или женским). Мать, испытывающая неприязнь к гениталиям дочери, вряд ли поможет ей в обретении уве­ренности в отношении со своими гениталиями. Точно также не способ­ствует развитию чувства собственного достоинства поведение матери, выражающей испуг при виде первой эрекции сына. При этом родитель­ские ошибки могут с успехом компенсироваться хорошими отношения­ми с другими людьми: дочь, испытывающая определенные сложности с самоидентификацией в отношениях с неуверенной в себе матерью, может развить здоровую женскую половую идентичность в отношениях с отцом, если он высоко оценивает ее женские качества. Так же и маль­чик, узнающий от матери, что он не любим по причине наличия у него мужских гениталий, все-таки развивает определенную мужскую иден­тичность. если отец поощряет его мужское начало, и мальчик стремит­ся идентифицировать себя с ним.

Опыт сексуальной фрустрации способен угрожать половой иден­тичности. Агрессивность, вытекающая из фрустрации, в свою очередь сказывается на представлении о противоположном поле и очень легко приводит к его искаженному восприятию. Опыт разочарования в отно­шениях с матерью оборачивается реактивным гневом, который, однако, направлен не на мать, если ее любят и боятся, а сдвигается на отца. В последствии такой гнев очень часто переносится на мужчин вообще. В результате формируется т. н. «тип мести» (Rachetyp) (Abraham, 1921). К нему относятся женщины, мстящие мужчинам за пережитые в связи с ними разочарования. Поначалу они дают им надежду, чтобы затем отвергнуть. В женском движении долгое время фигурировал от­рицательный образ мужчины (см. гл. IX. 5.), явно не способствовав­ший миролюбивым отношениям между женщиной и мужчиной. Если же подавляемый гнев обращается против собственной личности — во внутрь.— то результатом будет не меньший вред. Реактивно возникшая ненависть к матери обернется ненавистью и презрением к себе, связан­ными с пренебрежительным отношением и к собственному полу. Если же к этому присоединяется и вытеснение генитальных желаний, тогда становятся ясны экстремальные формы мазохизма с его удовольствием от получения «мучений и истязаний». Униженная позиция дополня­ется перверсивным (извращенным) удовольствием.

Женская сексуальность

Некоторые аспекты женской сексуальности, уже упомянутые в пре­дыдущем параграфе, связанные с половой идентичностью, должны быть представлены здесь в резюмированном виде из-за совершенно специ­фических половых особенностей женщины. Основополагающая идея психоанализа Фрейда состоит в том, что психические феномены часто могут быть сведены к сексуальным. Неспецифические в половом отно­шении психические нарушения, представленные в этой книге, должны быть в связи с этим выражены соответственно в их мужском и женском вариантах. Так, к примеру, истерические неврозы у мужчин и женщин обнаруживают большие различия. Истерия прямо-таки характеризу­ется как женское заболевание (Israel, 1983; Schaps, 1982). При психосо­матических заболеваниях специфические половые осложнения от рака падают на женский пол (рак груди, Portiokarzinom). от сердечных инфарктов — на мужской (Pflanz. 1962).

Мы не будем долго задерживаться на теории «зависти к пенису», хотя психоаналитическая практика дает множество интересных случаев в контексте наших размышлений. Ведь мужская роль в обществе по — прежнему оценивается выше, и это продолжает находить свое выраже­ние во многих семьях. Если же повышенная оценка увязывается непо­средственно с мужскими гениталиями, тогда нет ничего удивительного в том, что растущая в подобной среде девочка развивает зависть к муж­скому полу. В сравнении с братом или кузеном, гордящимися своими мужскими атрибутами и «способными» помочиться «высокой струёй», она кажется себе жалкой и ненужной. В соответствии с Фрейдом здесь берет свое начало широко распространенный женский комплекс непол­ноценности.

Как мы убедились, такой комплекс может развиться из опыта, приоб­ретаемого дочерью в общении с матерью; этот опыт противостоит устой­чивому чувству уверенности в себе, в своей половой принадлежности. Негативный опыт такого рода случается гораздо чаще, чем это принято считать в классическом анализе: «маленькое» отличие (изначально уста­навливаемое девочкой) не имело бы столь «большого» (Alice Schwarzer, 1975) значения, если бы мать была более уверена в своей женской иден­тичности. Негативная оценка женщины, в соответствии с тем. как она ощущается матерью и воспринимается дочерью, еще более возрастает, если она дополняется соответствующим невысоким мнением отца.

Не следует недооценивать в этой связи неочевидность восприятия женских гениталий, в отличие от мужских, особенно в состоянии эрек­ции. Отсутствие ощущения гениталий представляет для девочек опреде­ленные трудности, о чем свидетельствует анализ девушек и взрослых женщин, а органическое ощущение скрытого внутри влагалища и непо­средственно присоединенных к нему фаллопиевых труб и яичников выра­жено достаточно смутно. Более или менее детальное образное представ­ление о женских гениталиях может быть получено лишь путем собствен­ного исследования с помощью пальца или, как в женских группах, путем визуального наблюдения. Иногда такое представление можно получить с помощью врача — гинеколога, способного зримо продемонстрировать картину возбужденного состояния женщины. Тогда женщина почувству­ет себя не «пустой» в генитальной области, а выстроит более адекватный образ собственного тела, в котором гениталии будут представлены доста­точно подробно. При этом закладываются благоприятные предпосылки для переживания не только женской сексуальности, но и для последую­щей возможной беременности, родов и воспитания ребенка.

Если женская сексуальность будет оцениваться по этим принципам. тогда мы сможем забыть раннюю фаллическую ориентацию психоана­лиза. Фрейдовские положения о «зависти к пенису» и женском ком­плексе неполноценности отвергаются многочисленными авторами — феминистками. Движение «женского протеста» включает в свои ряды следующие имена: Симона де Бовуар (1960). Нэнси Чодороу (1978). Суламифь Файрстоун (1970), Бэтти Фридон (1963), Люси Иригерей (1977), Джульетт Митчелл (1976). Урсула Шой (1977), Рената Шлезир (1981) и Алис Шварцер (1975). Между тем существуют попытки поло­жить начало синтезу двух экстремальных позиций, что находит свое выражение, к примеру, у Маргарет Мичерлих-Нильсен (1985).

Стоит упомянуть об особом значении смены объекта (Objektwechsel) в развитии здоровой женской сексуальности. Последнее означает, (следуя высказываниям Фрейда в его работе о женской сексуальности), что рано или поздно женщина переориентируется с первого объекта (матери) на второй объект (отец).

В патологических случаях, когда имеют место неврозы связи (см. гл. VI. 3.3.). первичная связь с матерью сохраняется в своем перманент­ном виде, характеризуемом как торможение в развитии. Последнее усу­губляется негативным опытом в отношениях с отцом. Смене ориентации с матери на отца, напротив, способствует негативный опыт в отноше­ниях с матерью и позитивный — с отцом.

Ранний психоанализ, полностью фиксируясь на плохо исследован­ных на тот момент патологических случаях, полагал, что девочка не развивается дальше из-за того. что она — в отличие от мальчика — не страдает от кастрационной тревоги. Поэтому у нее нет необходимости (по причинам защитного характера, а не из специфических особен­ностей развития) идентифицировать себя с отцом. Сейчас стало оче­видным, что решающим фактором в развитии здорового женского сек­суального поведения является оценка роли женщины обществом. Насколько уверенно чувствует себя мать в той или иной ситуации как женщина, как отец и другие люди — мужчины и женщины — ведут себя с подрастающей девочкой и насколько естественно приобщены к этому ее гениталии (если они вообще к этому приобщены).

Мужская сексуальность

Возникшая в психоанализе теория сексуальности тождественна теории мужской сексуальности. Она по сути «фаллократическая», т. е. прославляющая мужской член, ориентированная на мужские генита­лии. Тем самым данная теория представляет своеобразное выражение мужской гордости по отношению к лишенной пениса женщине. Эта гор­дость. вне всякого сомнения санкционированная общественным мне­нием, способствует развитию у мужчины здорового чувства собствен­ного достоинства. Фаллократическая ориентация дает. однако, и повод для некоторой переоценки собственной значимости. Крайним выражением такой переоценки может служить описанный Гансом Эбергардом Рихтером «комплекс бога» (Gottescomplex, Н.— Е. Richter, 1979), при котором превозносится все мужское, а все женское обесценивается. По­добное самовозвеличивание может приводить к большим техническим успехам — небоскребам, самолетам, полетам на луну и к звездам, но одновременно — и к саморазрушающему началу.— например, изобре­тению атомного оружия.

Негативное воздействие на мужскую чувственность оказывают и не­которые ограничения: нацеленность на профессиональные достижения и успехи, отрицание проявления чувств вообще, в особенности таких тонких их проявлений, как любовь, ласка или печаль. Сомнительный мужской образец демонстрирует, например, Хемингуэй. «Мужчины без женщин» должны стойко выдерживать соперничество с природой («Старик и море»), демонстрировать сверхчеловеческие подвиги на войне («По ком звонит колокол») и оставаться в результате в проиг­рыше ( «Победитель не получает ничего» ) ² .

В психоаналитическом лечении мужчины, поэтому, требуется неко­торое время для повторного раскрытия в нем подавленных предшеству­ющим воспитанием чувств, чтобы получить доступ к собственным ощу­щениям и тем самым создать условия для развития наполненных чувст­вами отношений с другими людьми. Рейбен Фаин в своей недавно вышедшей книге «The Forgotten Man: Understanding the Male Psyche» (R. Fine, 1987) подробно описал возможные судьбы мужской сексуаль­ности. К примеру, одна состоит в том, что маменькин сынок развивается в папиного соперника; другая изображает мужчину, играющего роль Дон-Жуана с его напускным превосходством по отношению к женщи­нам. Типичные супружеские конфликты, напротив, очень далеки от общепринятых представлений о мужском идеале. Здесь главным ока­зывается — и по докладам Кинси (1948, 1953) и по рапортам Хайт (1976) — вопрос о мужской неверности. Последняя объясняется неудо­влетворенной в моногамии мужской сексуальностью, удовлетворение которой мужчина пытается обрести с другими женщинами. Не находя удовлетворения в узаконенном браке, мужчина стремится «к новым ощущениям», и весь опыт повторяется снова «и так до бесконечности».

В настоящий момент женская эмансипация бросает вызов мужской сексуальности: женщины раскрывают свое собственное право на сексу­альность. Это ставит мужчину в непривычную ситуацию, вызывающую у него страх. Это сказывается, в частности, в возрастании нарушений

мужской сексуальности: импотенции, преждевременном семяизверже­нии, неспособности быть откровенным с женщиной и посвящать себя ей.

Тем самым широкая область сексуальности сужается. Однако уди­вляться этому не следует, поскольку профессиональные интересы муж­чин не оставляют им времени для занятия сексом. Они тратят все свои силы на общественной службе, которая приносит им славу и почет и которая одновременно все дальше и больше отдаляет их от отношений с женщинами, от других людей, отчуждает от собственной мужской сексуальности. Такие мужчины часто добиваются больших успехов на работе. Однако, они также часто страдают от нарциссических рас­стройств личности (см. гл. IV. 3.1.), связанных с одиночеством и неспо­собностью любить. Возможно, у политиков это выражено ярче, чем у других людей, что демонстрирует нам Рейбен Фаин на примере Уинстона Черчилля, Ричарда Никсона и Кеннеди. Однако и в областях ис­кусства, и спорта найдется множество примеров того, как ради великих целей жертвуют сексуальностью, совсем в духе фрейдовской теории сублимации, согласно которой сексуальные потребности могут удовле­творяться, сдвигаясь в сторону сексуально акцептированной деятель­ности. а не через секс, как таковой. Как показало исследование Бригит­ты Митташ (В. Mittasch, 1987), поэты оказываются гораздо ближе к своим эмоциональным сексуальным потребностям, нежели ученые. Слабое утешение, однако.

Гомосексуальность

Женская гомосексуальность содержит, как правило, латентную «связь с матерью». Либо более молодая женщина «примыкает» к стар­шей. представляющей для нее мать, либо старшая в своих чувствах к молодой воспроизводит отношения «мать — дитя» с позиции матери. Подобные отношения между женщинами дают основания усматривать невротическую «связь» в контексте заторможенного развития, состоя­щего в том, что женщина бессознательно боится смены «объекта» люб­ви на мужчину и по привычке держится за мать. К невротическим фор­мам гомосексуальных отношений между женщинами следует скорее отнести те, в которых мужчина по причине бессознательного страха вообще исключен из сферы отношений. В этом случае мужчину избе­гают, как объект фобический. Структура подобной женской гомосексу­альности, таким образом, сравнима с фобией (см. гл. IV. 2.4.)

Лесбийские отношения, в которых обе партнерши в равной степени сливаются друг с другом в результате сильных бессознательных регрес­сивных процессов, бывают связаны с не совсем четкими личностными границами между обеими. Классификационно их можно было бы от­нести с известной долей сомнения ближе к психотическим проявлениям;

впрочем, подобные расстройства можно в принципе наблюдать и в отно­шениях гетеросексуальных. Преимущества женской сексуальности кро­ются скорее всего в особой форме нежности, встречаемой гораздо реже в отношениях между мужчиной и женщиной. Книга Верены Штефан «Линька» («Стягивание кожи» — «Hautungen», (V. Stefan, 1975) или сравнительно недавно изданная книга Марины Гамбарофф «Скажи мне, как сильно ты меня любишь?» (М. Gambaroff. 1987) дают этому крас­норечивое свидетельство.

О лесбийских отношениях в узком смысле этого слова мы говорим тогда, когда важнейшую роль играет генитальная сексуальность. В ка­ком объеме это встречается в том или ином случае, расценить с большей вероятностью трудно, к тому же в самом психоанализе имеется совсем немного аутентичной информации о фактических отношениях между женщинами при лесбийских связях. Того, кто желает получить об этом более обширную информацию, я отсылаю к книгам Шарлотты Вольф (Ch. Wolff, 1973), Д. X. Розен (D. H. Rosen, 1974), Л. Барбах (L. Barbach. 1975) и Р. Норвуд (R. Norwood. 1985).

О мужской гомосексуальности известно больше. Наряду с женской она расценивается как вариант отношений, точно также способных — как и гетеросексуальные отношения — быть и нормальными, и патоло­гическими. К нормальным относятся те гомосексуальные связи, относи­тельно которых мужчины занимают сознательную позицию. Тогда в рамках психоаналитической теории личности речь идет об эффектив­ном расширении личных переживаний, т. е. об однополых отношениях, которые — как свидетельствуют многочисленные примеры мужской дружбы — не ограничиваются, скажем, состязанием мужчин друг с дру­гом в футбол, но могут демонстрировать регулярные спонтанные реак­ции после забитого мяча, выражающиеся в обниманиях, дружеских похлопываниях и т. п. Между тем существуют и такие отношения меж­ду мужчинами, которые (как, например, в Голландии) могут приво­дить даже к гомосексуальным бракам.

Зачастую отношения между мужчинами характеризуются, однако, редуцированной сексуальностью, способной выражаться в борьбе, брутальных половых актах и взаимных нападениях, как это впечатляюще продемонстрировано в фильме Райнера Вернера Фассбиндера «Кирель»(Querelle) ³ . Выявляющиеся в психоаналитическом лечении муж­чин разнообразные патологические процессы позволяют считать пси­хоаналитический подход к мужской гомосексуальности как к явлению отчасти патологическому правильным. Но лишь отчасти, ибо было бы неверно переносить патологические проявления у отдельных личностей на мужскую гомосексуальность в целом. Адекватным представляется и психоаналитическое объяснение патологических проявлений гомосек­суальности. Прежде всего,— это невроз, при котором нерешенные эдиповы конфликты влекут за собой непреодолимый страх женского пола. Женщин в этом случае стараются избегать по аналогии с фобическим объектом. Тем самым гомосексуальные отношения полностью соответст­вуют бессознательным процессам при фобиях, описанным мною в гла­ве VI 2.4. Последовательная интерпретация заключается в том, что гомосексуальность у мужчин происходит от очень рано возникших доэдиповых конфликтов. Гомосексуалист столь невротически перерабаты­вает нарушенные отношения мать — дитя, что бессознательно иденти­фицирует себя с матерью. Подобное объяснение представляется вер­ным. когда мужчина-гомосексуалист ощущает в себе женское начало. При этом он вовсе не обязан выглядеть как женщина «tuntenhart», о чем имеют обыкновение выражаться в гомосексуальных кругах. Этой феминной форме мужской гомосексуальности присуще тесное родство с трансвестизмом — желанием одеваться как женщина— или с транс­сексуализмом — желанием стать женщиной.

Сексуальные отношения между мужчинами, которые лишены вся­кого женского или материнского компонента, указывают на то, что сексуального контакта с мужчиной ищут лишь потому, что не имеют такового с женщиной из-за бессознательного страха перед ней.

Иногда играют роль и обусловленные развитием или из ««соображе­ний защиты» идентификации с отцовской фигурой, когда молодой чело­век любим настолько, насколько он стремится быть любимым отцом. Здесь я сошлюсь на приводимый Фрейдом (3. Фрейд, 1911) случай латентного нарцистического желания президента сената Шребера по отношению к гомосексуального другу. Очень часто гомосексуальное поведение может возникать как след­ствие, собственно, дефицита отношений с отцом. Тогда гомосексуаль­ный партнер, как правило, более старший мужчина, призван заменить страстно желаемое с детства, но не получаемое удовлетворение от обще­ния с отцом. Элизабет Р. Моберли решительно настаивает на такой точ­ке зрения в своей книге «Psychogenesis. The early development of gender identity» (E. R. Moberly, 1983); данная позиция согласуется с моим мнением о «неврозе дефицита» (см. гл. VI 3.3.). Гомосексуальные отно­шения — это еще и попытки наверстать пропуски в отношениях с отцом или все же довести до благополучного исхода неисцеленные раны в бес­сознательной попытке самоисцеления. Сходным образом мыслит Фриц Моргенталер (F. Morgenthaler, 1974) в отношении к определенным про­явлениям гомосексуальности, испытывающей такого рода дефицита в психических структурах, которые затем восполняются гомосексуаль­ным партнером. В этом смысле гомосексуалисты представляются людь­ми, достойными сочувствия,— их детство было лишено элементарного человеческого общения и теперь они отчаянно пытаются компенсировать свою недостачу в гомосексуальных отношениях.

Надеюсь, что в приведенном изложении мне удалось по возмож­ности непредвзято познакомить читателей с тем, что мы знаем на сегод­няшний день о мужской и женской сексуальности. Кто желает получить более подробную информацию, тому я посоветую воспользоваться кни­гой Фрица Моргенталера « Гомосексуальность, гетеросексуальность. перверсия» (F. Morgenthaler, 1984).

3.2. Развитие структурной модели

Эмоциональность и телесность

Касаясь эмоций, аффектов или чувств, мы получаем схематичес­кий образ человека, характеризующийся следующими особенностями:

человек пережил травму (травматическая модель), наряду с сознатель­ными им управляют и бессознательные влечения (топографическая модель), причем те или иные области различаются (структурная модель), а, кроме того,— человек состоит из скелета, крови и плоти. В 1978 году я выпустил книгу о « Человеческих страстях», в которой описал любовь и ненависть, ревность и зависть, а также жадность, месть, любопытство и восхищение.* Поэтому здесь стоит ограничиться

* Книга вышла в 1989 году под названием «Страсти. Психоанализ чувств» в виде карманного издания.

следующим: социализация в человеческом сообществе рассчитана на способность людей к адаптации, приспособлению. Согласно Винникоту (D. W. Winnicott, 1965, 1965) такой человек живет не своим «истинным», а по большей части своим « ошибочным Я». Это всегда «Я» подавленное, неспособное развиваться, «Я». которое — в данном аспе­кте — не имеет доступа к своим чувствам, эмоциям и аффектам. В рам­ках психоаналитической теории объект-отношений это означает, что человек не имеет доступа к своим чувствам как по отношению к другим людям, так и по отношению к самому себе. В этой перспективе перед человеком встает устрашающий выбор, как это убедительно описывает Макс Фриш в книге «Homo Faber» — быть «Homo Faber» или «Homm sentiens», т. е. человеком чувствующим. Декартово «Cogito, ergo sum» (мыслю, следовательно, существую) можно было бы дополнить — «Sento, ergo sum» (чувствую, значит существую — нем.— ich fuehle. also bin ich).

Психоанализ долгое время пренебрегал миром эмоций (Kutter, 1980), прежде всего в «классические» времена «психологии Я» (см. II 5.). Лишь в 70-е годы аффекты впервые стали использоваться в анали­зе (Arlow. 1977; Green, 1977; Umentani, 1977; Sandier and Sandier. 1978). Аффекты служат не только отправной точкой влечений, они обо­гащают межчеловеческие отношения, делают их в первую очередь чело­веческими. Кроме того. они оживляют психоаналитическую практику. Поэтому психоаналитикам не следует чураться страстей.

Современная теория аффектов (Affekttheorie) учитывает в отдель­ности первичные аффекты: радость, печаль, гнев, страх, отвращение, изумление, интерес и стыд. В каждом из этих аффектов объединены телесные (психологически-гормональные и моторные, т. е. иннервированные мускулатурой) компоненты, выражающие аффект экспрес­сивно в мимике и жестикуляции, а также когнитивные составляющие. Последние осознаются чувственным образом. Они поражают нас (пас­сивно), а мы испытываем их (активно). Что касается социальных измерений, то они управляют мерой близости и отдаления (de Rivera, 1977): в радости мы хотим обняться, в отвращении — отдалиться от человека.

Мы переживаем аффекты и в отношении самих себя. Испытываем чувство внутреннего стыда, когда не соответствуем собственным идеа­лам. В этом случае стыд наполнен смыслом, он становится сигналом. Стыд, однако, может нарушать отношение к себе и к окружающим, например, если мать фрустрирует своего ребенка именно в тот момент, когда он горд своими успехами, говоря ему: «И не стыдно тебе!». Ребе­нок неизбежно свяжет свою радость от успеха с горьким стыдом, что впоследствии может легко повториться в сходной ситуации.

То. что в действительности психоанализ непростительно упустил, так это телесность. Психоанализ ведет речь со ссылкой на представле­ния и фантазии, а тело при этом остается, фактически, не у дел. Тем самым повторяется то, что многие из наших пациентов пережили от ро­дителей, будучи детьми, а именно — слабую заботу о своем теле. Каким же образом пациенты научатся находить в психоанализе правильное отношение к своему телу, если на психоаналитической кушетке повторя­ется их детский опыт «утраченной телесности».

Оставляемые психоанализом пробелы заполняются иными метода­ми, непосредственно концентрирующимися на теле: (Н. Becker, 1981;

Stoize, 1984) — «концентративная двигательная терапия» (konzentrative Bewegungstherapie); (Fuchs, 1974) — «функциональное расслаб­ление» (funltionelle Enspannung); (Lowen, 1975) — биоэнергетика. Однако и сами психоаналитики уже заметили свои упущения: Дитер Айке (D. Eicke, 1973) вынес на рассмотрение идею «тело как партнер» (Когрег als Partner). Выступая как тело в субъектной форме, мы имеем тело и в качестве объекта. И здесь налицо субъектно-объектные разно­гласия с телом (Subjekt-Objekt-Spaltung). Мы можем любить или не­навидеть свое тело, точно так же, как другого человека,— уважать его или презирать, хорошо или плохо с ним обращаться. Эльмар Брэлер (Е. ВгаеЫег, 1986) пишет о «телесном существовании» (Koerperleben) как об аспекте, упущенном медициной. Зигфрид Цепф (S. Zepf, 1986) повторяет эту мысль в книге «Тело — место преступления. Расследова­ние. Критика психоаналитической психосоматики». Лично я во вре­мена своего сотрудничества в психосоматической клинике занимался вопросами теории и практики психосоматических нарушений (Kutter, 1980, 1984). Сегодня налицо усилившийся интерес психоаналитиков к телу, к образу, который мы составляем о своем теле, к его развитию, к нарушениям его функций.

Ранние опыты, связанные с телом, влияют на наши переживания, в особенности, в связи с сексуальным поведением, с отношением к здо­ровью и болезни. С определенной уверенностью можно сказать — наша личность не может быть полной без тела. Это и имел в виду Фрейд, когда писал в «Я и Оно» (1923. Русский пер. Фрейд. 1989. с. 380):««Я» прежде всего — телесно». Способ обращения нашей матери с нашим телом (при кормлении, ношении на руках, уходе), в то время когда мы еще не пришли к осознанию собственного «Я», стойко влияет на отношение к нашему телу — обращается ли она с нами легко и сво­бодно или судорожно и с трудом. Расставив новые акценты, психоана­лиз сделал устаревшей дуалистическую теорию влечений с ее ориен­тацией исключительно на сексуальность и агрессивность. Конечно, последняя и сейчас еще может представлять достаточно дифференциро­ванную картину человека как и в 30-е годы. Сексуальность и агрессив­ность по-прежнему важны. Но сегодня в современном психоанализе мы рассматриваем дифференцированного человека как живое существо, не чуждое страстей, человека, находящегося в «сети отношений» (Netz Веziehungen). на которые он реагирует и на которые влияет в своей созна­тельной деятельности, имея при этом бессознательные желания, фанта­зии и обилие чувств.

Психоаналитическая теория идентичности

В подходе Эриксона к идентичности (Identitaets-Lehre, Е. Н. Erikson. 1950) структурная модель Фрейда рассматривается как учение об идентичности, поскольку она включает в себя социологические аспекты. Идентичность — это сумма того, что делает нас неизменной лично­стью, которая остается относительно стабильной во времени, в про­странстве и обществе. Она является результатом борьбы внутри нас «инстинктивных требований» и требований общества, идущих от извне, и может — как «Я» в структурной модели Фрейда,— быть относитель­но суженной и лабильной, или оказываться сравнительно широкой и стабильной.

Согласно Эриксону учитываются и общественные влияния. Так. к примеру, есть существенная разница между евреем, живущим в анти­семитском окружении (как меньшинство в большинстве) и тем, кто живет в большинстве, имея возможность считать меньшинства козлами отпущения. В той или иной обстановке человек принимает или не при­нимает отведенные ему обществом роли. В благоприятном случае роли и сформировавшаяся самоидентичность согласуются, в неблагоприят­ном — они расходятся. Сейчас, например, молодые люди часто вынуж­дены заниматься профессией, которая не подходит их идентичности. Ролевые и идентификационные конфликты в таком случае неизбежны.

Конфликты происходят и в случае социального роста, когда, напри­мер, человек с идентичностью, развившейся в рабочей среде, неожидан­но попадает в окружение буржуазного общества. Здесь могут возни­кать страхи из-за опасности не сойтись с представителями буржуазии и в то же время сохраняется чувство вины по отношению к классу, из которого человек вышел.

Не менее тяжелы проблемы половой идентичности, в частности, исследованные Робертом И. Штоллером (R. J. Stoller. 1968. 1975). Сама проблема проистекает не только из слабо стабилизированного соматического фундамента, но вырастает в результате воспитания и общественного влияния. Название одной из книг, имеющих непо­средственное отношение к женскому движению высказывает эту мысль напрямую: «Мы не родились девочками, нас сделали такими» (U. Scheu, 1977). Таким образом между биологической природой и обществом возникает личностное осознание и желание быть мужчиной или женщиной, что находится, как показывает проблема т. н. транс­сексуализма, в относительной независимости от пола заданного био­логически.

Психология самости и теория объект-отношений

В психологии самости Когута на передний план выдвинуты нарцистические желания «самосохранения», «самоосуществления» и «самосознания». В соответствии с этим подходом здоровое самосознание лич­ности является следствием сложного ее развития. При этом перво­начальные детские фантазии о большом значении себя и родителей (grandiose) трансформируются на протяжении долгого времени,— сопутствуемые постоянными коррективами.— в образы реалистические (Kohut. 1974). Если стремления к самосовершенствованию последо­вательно и хорошо интегрируются в сознательную личность, тогда результатом явится способность к сочувствию, творчеству и юмору. Если нарцистические устремления, напротив, останутся бессознатель­ными, то это приведет к нарцистическим личностным расстройствам, которые будут рассмотрены в следующей главе.

В теории объект-отношений Лондонской школы и Отто Кернберга вполне в соответствии с «интерактивной теорией» (Interaktionstheorie) Альфреда Лоренцера (Lorenzer, 1971) важными признаются отношения, формирующие личность, между людьми. Личность развивается не изолировано от окружения, а в нерасторжимой связи с ним. При этом влияние на нее оказывается вплоть до зрелого возраста в форме т. н. «образцов отношений» (Beziehungsmuster), прежде все­го отношений между ребенком и матерью. Если в них преобладают любовь и понимание, то это. как констатировал Гете и подтвердил Фрейд, ведет к относительной компенсации: «Если ребенок был неос­поримым любимцем матери, то в его жизни сохраняются такие плени­тельные чувства, такая уверенность в успехе, какие нередко действи­тельно влекут за собой успех» (Фрейд. 1917. S. 26). Если же. напро­тив, общения с матерью не хватает, то развиваются многообразные расстройства (см. гл. VI).

Синтез различных теорий личности в психоанализе не представ­ляет особых трудностей, поскольку нам требуется лишь объединить уже названные аспекты, чтобы добиться совокупного образа личности: арха­ические инстинкты, выраженные в сексуальности и агрессивности, явля­ющиеся ее фундаментом; нормы, ценности и идеалы, представляющие «надстройку»; в центре располагается «Я» (Selbst), обладающее чувст­вом самости (Selbstgefuehl). которое выражено в нарцистической удов­летворенности и самоуверенности. Нашим исполнительным органом является при этом «Самость» (ich), различаемое в «я-чувстве» (IchGefuehl). которое делает нас способными направлять наш корабль меж­ду Сциллой взрывных инстинктов и влечений и Харибдой * давящих запретов. Разумеется, при этом во внимание постоянно принимаются те или иные обстоятельства господствующей реальности. Это образ чело­века, в равной степени не сводимый ни к 4 инстинктивному существу», ни к бытию, управляемому исключительно внутренними нормами. Человек здесь проявляется гораздо сложнее и глубже; он выступает как личность, в прямом смысле этого слова, уверенная в себе. способная столь же конструктивно противостоять ежедневным требованиям со сто­роны окружающего мира, как и оказывающаяся в состоянии действо­вать активно; и делать это, не находясь в изоляции, а будучи в тесных социальных контактах с другими людьми: в личных отношениях, в больших и малых группах, которые определяют нас точно так же, как и мы определяем их. Подобная личность в состоянии развивать в себе и сексуальные и агрессивные инстинкты, но в постоянном сопер­ничестве с другими влечениями, так что они не только интегрируются

* Сцилла и Харибда — в древнегреческой мифологии чудовища, обитавшие no обеим сторонам узкого морского пролива и губившие проплывающих мореплавателей.

в личность, но и позволяют существование таких дифференцирован­ных чувств, как способности любить или. перефразируя название попу­лярной книги Эриха Фромма (Fromm. 1959) «Искусство любви» (Die Kunst des Liebens). искусства любить.

3.3. Специальные теории личности

Дифференцированная психология личности

Единственность в своем роде и непохожесть одного человека на дру­гого настолько очевидны, что на этом строится даже паспортная сис­тема. Аналитик встречается со своими анализандами, не имея о них ни­какого предварительного мнения, предрассудка, заранее заданных схем, и всякий раз получает новую информацию. Не случайно Теодор Райк назвал свою вышедшую в 1935 году книгу о вскрытии и понимании бес­сознательных процессов « Изумленная психология» (Ueberraschte Psychologie). Тем не менее психоаналитику в его работе вполне могут помо­гать постоянно хранящиеся в его памяти определенные человеческие типы, что в духе старого учения о характерах или «на слуху» у совре­менной дифференцированной психологии. Правда, при этом сохраня­ется опасность загнать пациента под определенную схему. Так называ­емый « Labeling approach» в социологии, т. е. подход, характеризующий личность с помощью определенных ярлыков, по заслугам получил над­лежащую критику. Однако, я не собираюсь здесь заниматься типологи­ческими опровержениями. В конечном счете, речь идет о том, чтобы читатель мог лучше ориентироваться в многообразии душевных про­цессов посредством представления об определенных типах личностей.

Начнем с описанного Фрейдом в 1908 году т. н. «анального» или «навязчивого» характера (analer, Zwangscharakter), который в психо­анализе называется анальным вследствие того, что с психогенетической точки зрения его особенности тесно связаны с процессами, вращающи­мися вокруг выделений и слежения за чистотой анального отверстия. Речь идет о человеке, который с раннего возраста воспитан в духе чис­топлотности, чрезвычайно собран, бережлив и довольно-таки упрям. Психоанализ рассматривает данные черты характера частично как продолжение первоначальных побуждений (упрямство), частично как реакции по отношению к первоначальным противоположностям: аккуратность против неаккуратности, бережливость против широты и щед­рости натуры. Подобные интерпретации характерного поведения убеж­дают психоаналитика в своей непосредственности вследствие того, что он привык в своей каждодневной практике наблюдать регрессивно оживляющиеся «инстинктивные влечения» и метаморфозы. Не имея основательного психоаналитического опыта, можно, пожалуй, испы­тать удивление при взгляде на подобные взаимосвязи. Между тем непо­средственные наблюдения за детьми предоставляют необходимые дока­зательства для подобной точки зрения.

Оральный характер (oraler Charakter), возможно, воспринимается легче, поскольку причинно-следственная связь актуального поведения взрослого с детским поведением здесь более ясна: речь идет о людях, ко­торые по причине слишком долгого кормления грудью в младенческом возрасте, склонны к бессознательном упорству в стремлении что-либо получить: какие-либо собственные усилия не обязательны, «все должно приходить само собой». Сегодняшнее общество потребления делает слишком много для того, чтобы облегчить подобным людям их «упорное» существование в своих «оральных привычках». Не случайно питье, еда и курение столь легко приобретают характер пагубной при­вычки, своеобразной «мании», В сублимированной форме это проявля­ется в ненасытном стремлении к «пище духовной», к которой мы вле­чемся, чтобы насытиться, как делали это с «пищей телесной», будучи детьми. Вариант «орального» характера распознается в поведении, которое, говоря обиходным языком, знаменуется «прокусыванием» (Durchbeissen) и «прожевыванием» (Durchkauen). Здесь достаточно очевидна связь с ролью жевания в детском возрасте. Существуют люди, научившиеся медленно, однако усердно жевать в раннем детстве. И уже в зрелом возрасте, находясь в сходном положении, они способны пере­жевывать проблему до тех пор, пока она не будет решена. Другим тер­пения явно не достает, и они быстро заглатывают полученное, будучи не в состоянии пережевывать его сколь-нибудь продолжительно. Здесь с очевидностью просматривается параллель с манерой и способом рабо­ты разных людей. Всякий из нас прекрасно знаком с людьми, стремящи­мися нетерпеливо «проглотить» все. попадающееся им на пути, и с те­ми, которые так долго «пережевывают жесткую вещь», пока она не будет готова к употреблению.

Понятие генитального характера принадлежит еще старой гвар­дии психоаналитиков. В зрелом возрасте у людей такого типа сказываются непосредственно детские переживания «свободы перемещения» или, напротив, полного торможения. Вильгельм Рейх назвал характеры таких людей, находящихся между свободой и сексуальным торможе­нием, «инстинктивными» или «инстинкт-заторможенными». В этом слу­чае детское поведение продолжается либо непосредственно во взрос­лом возрасте, либо оно тормозится внешними влияниями.

Разумеется не всякому будет по вкусу, если понятия, имеющие отношение к учению о болезнях, переносятся в область «нормальной» психологии. Такое положение, строго говоря, означает, что мы опреде­ляемся по образу и подобию тех процессов, которые мы обнаружили и описали у наших пациентов. Однако, если подойти к этому вопросу непредвзято, то, по крайней мере. отдельные черты или элементы бо­лезненных проявлений сможем обнаружить и у себя. Вспомним, напри­мер, как из страха мы избегаем угрожающей ситуации, как, порой. навязчиво контролируем свое поведение, вспомним депрессивное настроение, склонности к маниакальному поведению или граничащую иногда с заблуждением сверхчувствительность, позволяющую нам переоценивать объективные высказывания других людей в отношении самих себя. В соответствии с этим можно говорить о фобическом, навязчивом, маниакальном или параноидальном и депрессивном хара­ктерах. В рамках неопсихоанализа часто встречаются подразделения на истерические, навязчивые, депрессивные и шизоидные структуры. (Н. Schultz-Hencke. 1951). Тем самым можно сказать, что в перспек­тиве особенности, свойственные психопатологическим проявлениям, можно рассматривать, в смысле типологии, в контексте учения о харак­терах. Прилагательное «истерический», которое, к сожалению, при­няло в бытовом языке довольно уничижительное значение, обозначает свойство личности, обнаруживаемое у людей, которые любят разыг­рывать сцены, с удовольствием находятся в центре внимания и при этом усваивают черты «прекрасной индифферентности» (Belle indefference). Проявление такой индифферентности дает основания видеть за внешним показным безразличием скрытое неравнодушие, в частности, к эротике. В этом смысле истерическая структура может быть поста­влена в один ряд между «инстинктивным» (triebhafte) и «инстинкт-заторможенным» (triebgehemmte) характером, как у Вильгельма Рейха, поскольку здесь сексуально-эротические составляющие в равной степени находят и свое выражение, и скрыты за показным равнодушием. Общеизвестно, что Навязчивая структура была отнесена Фрей­дом к «анальному» характеру, поэтому, не задерживаясь на ней, я хо­тел бы упомянуть вкратце депрессивную структуру. Она характерна для людей, в той или иной степени пребывающих «не в духе», в подав­ленном настроении. Такие люди преимущественно пессимистичны, постоянно ожидают разочарований и тем самым часто сами их провоци­руют (Watzlawick, «Руководство как быть несчастным», 1985). Посто­янные ничем непреодолимые разочарования в других людях, потеря важнейших участников отношений и бессознательное чувство вины создают и поддерживают депрессивное состояние. Последнее никогда не бывает статичным, никогда не обходится без влияний и, как показывает ежедневный психоаналитический опыт. возникает в результате динами­ческого бессознательного процесса и может быть успешно преобразо­вано с помощью психоанализа.

В своей сути последнее рассуждение относится и к шизоидной структуре — понятию, пугающему, вероятно, тем. что оно напоми­нает о шизофрении. Страх этот вполне обоснован, поскольку родство с шизофренией постулировано уже фактически самим названием. Ши­зоидные люди холодны, дистанцированы, застенчивы, недоверчивы, неконтактны и оторваны от жизни. Всякий знает подобных людей и даже, вполне вероятно, обнаружит некоторые черты в самом себе. Это открытие, разумеется, не более приятно, чем обнаружение у себя т. н. «истерических» черт.

Вследствие их политического значения я не хочу обойти вниманием два типа характера, а именно первоначально описанный Вильгельмом Рейхом т. н. обывательский характер. Он очень хорошо подходит к на­шему обществу, ориентированному на успех, поскольку его психическая структура идеальным образом соответствует требованиям этого обще­ства и прямо-таки олицетворяет собой все добродетели: долг, послу­шание, пуританскую этику, откладывание любого удовольствия напо­следок. на «после работы», прославление способностей и принципа достижения успеха (Fromm. 1932). То, что такие люди существовали и продолжают существовать сейчас, дает достаточно подтверждений пра­вильности подобного определения данного характера. В конце концов, все мы выросли в обществе, которое ориентировано на достижение и успех, и поэтому, в той или иной мере, испытали на себе его влияние.

Переход от обывательского к мазохистскому характеру достаточ­но малозаметен. К последнему добавляется готовность к страданию. Если страдание культивируется до такой степени, что оно принимает характер удовольствия, то обозначение «мазохистский» окажется в пол­ном соответствии с определением. Речь здесь идет о людях, которых с самого детства столь много «дрессировали», что им не оставалось никакой иной возможности давать волю своим сексуальным «инстинк­тивным желаниям», не говоря уже об агрессивных; они могли испытать нечто из запрещенных удовольствий лишь в извращенной форме, а именно, путем страдания. Это люди неплохо относятся к авторитар­ным системам, политические ли они или конфессиональные, все равно. Отчасти, это связано с привычкой родителей подвергать детей телесным наказаниям. И совсем не случайно родители с трудом расстаются с по­добной привычкой.

Связи между тоталитарными общественными структурами и струк­турами характера станут еще очевиднее, если в заключение мы обратим­ся к т. н. авторитарному характеру, а именно к описанной в 1950 г. Теодором В. Адорно, Бруно Беттелхаймом, Эльзой Френкель-Брунс-вик, Марией Ягода и другими — авторитарной личности (authoritarian personality).

Под авторитарными понимают людей, в значительной степени под­верженных предрассудкам, воспринимающих для себя суждения других в виде собственных предрассудков, людей, которые выше всего ценят общепринятое, не признают чужого, воспринимая лишь себя и свою группу. Склонность к критике подавляется в зародыше. Человек с хара­ктером авторитарного типа рано научается приспосабливаться и подчи­няться. В политической сфере такие люди ведут себя лояльно по отно­шению к государству и его режиму. В сущности они всегда стоят на сто­роне государства, на стороне носителей власти. В тоже время для подобного типа характерно требование от других, нижестоящих, тако­го же подчинения себе или соответствующей вышестоящей инстанции, короче, силе. Родители любят таких детей. Авторитарно структуриро­ванные государства требуют подобного поведения от своих подданных.

Как показали статистические данные, полученные исследованиями Адорно и его коллег, подобный характерологический тип получает высокие оценки по трем, используемым авторами исследования, шка­лам, а именно, по шкале эгоцентризма, антисемитизма и фашизма. Это означает, что с авторитарным поведением связана не только переоценка собственной нации или народа, но также и заниженная оценка или вооб­ще презрение к другим нациям или народам, в особенности, к национальным меньшинствам. При этом становится очевидным, что подобным людям наряду с эгоцентрическими и антисемитскими присущи и фа­шистские черты. Сюда присовокупляется предрасположенность к анти­демократическим идеям, стремление стойко придерживаться консерва­тивных ценностей, связанная с авторитарностью подчиненность, часто незаметная во внешнем поведении; всегда находящаяся наготове и вспы­хивающая под покровительством диктатора агрессивность и, в конечном итоге, готовность к деструктивному поведению, к разрушению. Анализ характеров фашистских лидеров Эйхманна и Геса показывает присутст­вие в них среди прочего, постоянной готовности терзать, пытать и уби­вать. Во времена национал-социализма такие характеры в созвучии с его расовой идеологией, получали возможность высвобождения своих дест­руктивных импульсов.

Однако не будем обманываться относительно самих себя. Подобные черты скрыты в каждом из нас. Исследование социального психолога Стенли Мильграма недвусмысленно показывает, как легко нормативное влияние группы может способствовать жестокому поведению. Две тре­ти участников в экспериментальном исследовании были убеждены в правильности всего, исходящего от властных структур. Именно эта часть испытуемых гораздо охотнее подчинялась приказу наказывать (мнимому наказанию) других электрошоком. Они шли на это с особен­ной легкостью прежде всего тогда, когда были уверены, что наказы­ваемое лицо им незнакомо и находится в другом помещении.

Параллели с манипулируемым характером или с извне руководи­мой личностью (aussengeleitete Persoenlichkeit) (David Riesman, 1950) очевидны. Речь идет о людях, не имеющих собственного мнения и вся­кий раз неизменно приспосабливащихся к внешним обстоятельствам. Возможно, некоторые читатели помнят превосходный фильм Вуди Аллена «Zelig» ⁴ , в котором подобный тип представлен в юмористи­ческом облике. В таких людях мы без труда узнаем тип «попутчикам, встречавшегося не только во времена национал-социализма, но отыскать который и сейчас не представляет особого труда. Александр Мичерлих никогда не уставал клеймить подобное поведение и занимался вскры­тием его причин; факт, дающий достаточное основание для того. чтобы не терять надежду найти причины появления таких характеров не толь­ко в семейной сфере (вынужденное приспосабливание из-за избиений), но и в политической (воспитание в духе подданничества). Имеет смысл, отринув возможный страх, взглянуть в глаза неприятной правде и

Таблица 9. Фазы раннею развития человека ни Френду, Малер и Вшшикоту (сравнительное изображение Марты Бекай, 1981).

констатировать присутствие в нас некоторых отрицательных черт пред­ставленных здесь неприукрашенных типов характеров. Тем самым мы будем способствовать развитию критического мышления, ликвидации предрассудков и замене их на самостоятельные мнения. Мы сможем тогда напрямую, без всякой утайки, раскрыть в себе неприятные и болезненные особенности и создать предпосылки к тому. чтобы не вводить в заблуждение ни себя, ни других.

Теории развития личности

Со времен выхода в свет «Трех очерков по теории сексуальности» Зигмунда Фрейда (1905) психоанализ не единожды поднимал вопрос о раннем человеческом развитии (Stellung). В рамках данного введения у меня нет возможности подробно остановиться на этом вопросе в свя­зи с его обширностью. Поэтому я отсылаю читателя к превосходному обзору Дитера Ольмейера (D. Ohimeier, 1973). На сегодняшний момент наряду с общеизвестным подразделением Зигмундом Фрейдом челове­ческой сексуальности на фазы (учение о фазах) чаще других обсужда­ются теории развития Дональд В. Винникота (Wnnicott. 1965,1965) и Маргарет Малер (М. Mahler. 1975). Марта Бекай (М. Bekei, 1981) представила их в своем докладе на 32 Интернациональном психоаналитическом конгрессе в Хельсинки, сведя в наглядную таблицу (см. табл. 9), которую я и хочу здесь привести.

VI. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЕ УЧЕНИЕ О БОЛЕЗНЯХ

1. Предварительные замечания

Существует масса разнообразных возможностей включения психоаналитического учения о болезнях в введение в психоана­лиз. Мы могли бы ориентироваться по известному психоанали­тическому учению о фазах, по которому развитие человека протекает в оральной фазе через анальную к генитальной ступени развития. Можно описать особенности каждой из фаз, относящиеся к ним кон­фликты, возможности решения этих конфликтов и, наконец, невроти­ческие попытки справиться с ними. Последствиями этого являются свя­занные с той или иной фазой специфические невротические расстрой­ства, которые мы в последовательном порядке разделим на «оральные», «анальные» и «генитальные» неврозы. В оральной фазе главную роль, разумеется, играет дуальное отношение между ребенком и матерью, в то время как для генитальной фазы характерен треугольник отноше­ний ребенка с матерью и отцом, представляющий собой несомненную общественную ячейку. Различные социальные обстоятельства всякий раз создают те или иные конфликтные ситуации, которые, если они не могут быть решены в соответствии с типом конфликта, влекут за собой попытки решить их в соответствии с тем или иным характерологическим типом. Поэтому психоаналитическое учение о болезнях подразделяется следующим образом:

Серьезные нарушения в отношениях между матерью и ребенком ведут к усилиям по преодолению этих (серьезных) нарушений. Такие усилия могут проявляются клинически в виде шизофрении и тяжелой депрессии. Нарушения в фазе моральности» способны в последующем приводить к психическим нарушениям — алкоголизму и наркотической зависимости. К этому же относятся и нарушения, относящиеся к пище, особенно, распространенная сейчас у молодых женщин «мания похуде­ния» со своей чрезвычайной формой — булимией, а также хроническая склонность есть очень много, приводящая к ожирению. При других психосоматических заболеваниях — на примере которых мы сможем убедиться, что психические причины серьезно участвуют в их возник­новении,— тяжелее установить причинно-следственную связь между оральной фазой, с одной стороны, и развивающейся психической бо­лезнью, с другой. Определить например, зависимость между душевным состоянием и кожным заболеванием можно, установив соответствую­щие причинно-следственные связи, наблюдая, например, за заботли­вым уходом матери за младенцем. Стоит лишь представить, что мать может или чрезмерно стимулировать кожу младенца или избегать вся­кого к ней прикосновения. При астме, повышенном кровяном давлении и ревматизме суставов выстроить такую зависимость, напротив, не так легко. Я еще вернусь к этому сложному вопросу при обсуждении пси­хосоматических заболеваний. Не менее интересные причинно-следст­венные связи обнаруживаются между определенными нарушениями оральной или анальной фаз, с одной стороны, и делинквентным пове­дением, с другой.

Здесь важно предостеречь читателя от попыток представить обу­словленные психикой заболевания, опираясь на психоаналитические фазы развития. Основываясь на сегодняшнем уровне развития психо­анализа, я считаю эти попытки слишком поспешными. Вместо этого можно предложить читателю проследить за тем развитием, что пере­жила психоаналитическая наука за последнее время. Я напоминаю о дереве психоаналитического познания (см. гл. II). Однако мы все же не станем терять из поля зрения показанные до того причинно-следст­венные связи между определенными фазами развития и конкретны­ми психическими заболеваниями, только потому уже. что они имеют большое практическое значение для основной цели анализа, а именно — исцелить пациента с помощью психоаналитических мероприятий или, выражаясь иначе, устранить те или иные нарушения.

Поэтому сначала мы обратимся к психоаналитическому учению о неврозах в той его форме, в какой оно выделилось уже во времена Фрейда как учение о классических неврозах, будучи к тому моменту относительно законченной теорией. Стержневым комплексом этих пси­хических нарушений, выделяемых порой как «классические». является эдилов комплекс — неизбежный судьбоносный конфликт между сыном, матерью и отцом, изображенный в драматической форме в трагедии Софокла и научно систематизированный Фрейдом в его «эдиповой» теории классических неврозов, истерий, неврозов навязчивого состоя­ния и фобий *. Следует также учитывать, что во многих работах не уде­ляется необходимое внимание невротической депрессии.

Перед тем как приступить к разбору отдельных неврозов, необхо­димо выявить основные взаимосвязи между эдиповым конфликтом, тревогой и т. н. защитными механизмами. В связи с этим я хочу еще раз уже в рамках психоаналитической теории личности поднять за­тронутую проблему разграничения между здоровьем и болезнью и про­яснить вопрос, который горячо обсуждался еще во времена студенчес­кого движения (60-е годы): о взаимосвязи между возникновением, числом и развитием невротических нарушений и общественными про­цессами. В тесной связи с этим я затрону современные «пост-класси­ческие» неврозы (нарцистические неврозы) и т. н. «пограничные» нарушения и перверсии и поговорю об их отношении к доэдиповым конфликтам. Из Очень ранних нарушений отношения «мать — дитя» вытекают серьезные психические расстройства, такие, например, как шизофрения, депрессия и мания, которые мы. следуя психиатрической классификации, называем психозами. Однако, с этими заболеваниями психоанализ разобрался уже во времена Фрейда. Соответственно спе­циальные главы посвящены делинквентному поведению, алкогольной и наркотической зависимости, психосоматическим нарушениям, поскольку из-за их частоты и распространенности именно эти нарушения приобретают наиважнейшее значение в политике и здраво­охранении.

* Для женщины имеет значение — Mutatis mutandis (с известными оговорками) — тройственный конфликт между дочерью, матерью и отцом.

2. Классическое учение о неврозах

2.1. Страх и механизмы защиты

В причинно-следственной цепи между первоначальными эдиповыми обстоятельствами и позднейшими невротическими расстройствами существенную роль играют страх и защитные механизмы. Без страха нет и невроза.

Страх может одолеть нас молниеносно, целиком охватить всю лич­ность, не давая ей никакой возможности контролировать этот словно автоматический приступ. Мы беспомощны перед ним. подчинены ему.

Паника возникает тогда, когда контроль страха полностью пере­стает действовать. Здесь мы попадаем в давно вроде бы преодоленное состояние детского беспомощного страха. Однако в то же время страх может быть осмысленным и целесообразным сигналом об опасности;

мы ощущаем его и в силу наших душевных возможностей перерабаты­ваем, чтобы затем иметь возможность надлежащим образом противосто­ять не только самому страху, но и стоящей за ним опасности.

Упомянутый в начале главы неконтролируемый, автоматически протекающий страх с паникой соответствует очень ранней, архаической ступени развития. Способность к сигнальному страху (Signalangst), напротив, предполагает известную зрелость личности. В то время как страх автоматический способен подавить «Я», сигнальный страх со­стоит у «Я» на службе, поскольку предупреждает его об опасности.

Подобная защита от опасностей предполагает, однако, способность реально им противостоять. Эта способность еще не сформировалась в детском возрасте. Отсюда и очевидность широкой распространенности детского страха, о чем знает каждый из нас по собственным детским вос­поминаниям или может регулярно наблюдать как у своих собственных детей, так и у отпрысков своих ближних: страх темноты, страх остать­ся одному, страх привидений, способных преследовать и убивать, страх перед грозой, страх перед возможными грабителями и т.п. У детского «Я» нет, увы, в распоряжении никаких способов поведения, чтобы про­тивостоять этим страхам надлежащим образом.

Исходя из насущной необходимости, ребенок изобретает психичес­кие механизмы, которые — если они действуют»— защищают его от страха. Тем самым страх становится по меньшей мере переносимым, хотя и это дается известной ценой, о чем мы вскорости тоже будем вести речь. «Я» словно выстраивает для своей защиты стену, долженствую­щую отделить его от опасности, дать возможность в случае необходи­мости спрятаться за ней. Для этого защитная стена должна выглядеть достаточно мощной (продолжая наше сравнение), способной отразить страх. Опасность же не всегда возникает извне. Она может проникать и изнутри, из личных психических сфер. Таким образом, следует разли­чать защитные стены по отношению к внешним опасностям и такие же стены против опасностей внутренних.

Первоначально психоанализ искал причины невротических наруше­ний во внешней травматизации (сравни: теория травмы, гл. II). Позднее он достаточно активно занялся построением психоаналитического подхо­да в виде теории влечений (Triebtheorie), т. е. стал рассматривать лишь возникающие внутри нас инстинктивные побуждения, особенно сексу­альные и агрессивные, в качестве причины психических нарушений.

Очевидно, что идеей «защитных» стен занимались психоаналитики. не согласные с теорией инстинктивных побуждений. На психоаналити­ческом языке (в особенности благодаря превосходной систематизации Анны Фрейд) «защитные стены» получили название защитных меха­низмов (Abwehnnechanismen). К ним в первую очередь относится изве­стное понятие вытеснения (Verdrangung). Это активное мероприятие «Я», состоящее в том, что напирающие из бессознательного влечения вы­тесняются из сознания точно так же, как вынырнувший на поверхность воды предмет снова скрывается под водой. Такое сравнение особенно на­глядно демонстрирует сущность процесса вытеснения. Представьте себе пробку, которую вы желаете утопить в воде. Пробка выталкивается на поверхность воды с такой же силой, какую вы прикладываете, чтобы утопить ее. Поэтому требуется особенное усилие, чтобы длительно удер­живать под водой такую вещь, как пробка, которая благодаря своей стойкой плавучести вытесняется из воды на поверхность. Почему же она остается под водой? Перейдем от физики к психологии и ответим: пото­му что, если пробка всплывет — страх возникнет снова.

Какие защитные формы страха мы различаем? Страх наказания, страх повреждения, например, много упоминавшийся в раннем психо­анализе страх малышей перед воображаемой кастрацией, страх быть пристыженным (точнее, страх стыда), страх потерять расположение важнейшего участника отношений. Страх, характерный для серьезных нарушений — это страх истинной или предполагаемой потери важных для человека лиц. Вот мы и познакомились со всей палитрой страхов, играющих важную роль в возникновении невротических нарушений. Так что же удерживает пробку под водой? Аффективные порывы, но равно и чувство вины и чувство стыда. Теперь мы в состоянии просле­дить сложные бессознательные процессы, протекающие в нас. Влечения (Triebe) точно пробка выталкиваются наверх. Это провоцирует страх, чувство стыда или чувство вины. Поэтому необходимо защищаться не только от этих влечений, но и от чувства вины и стыда.

Я хочу перечислить здесь некоторые распространенные защитные механизмы соответственно с тем, как они систематизированы в психо­анализе. Те, кому они покажутся несколько странными, получат воз­можность перепроверить их на самом себе или на пациентах с невроти­ческими расстройствами.

Теперь, когда мы разобрались в каком опасном положении находит­ся «Я», которое (уважаемый читатель простит мне этот сильный пример) словно измазано калом и, угнетаемо требованиями «Оно», становится понятным, что «Я» из страха быть наказанным всеми силами старается избежать реализации этих требований. Пользуясь психоаналитическим выражением, мы говорим о формировании реакции (Reaktionsbildung), когда «Я» реагирует в форме антиреакции. Это означает: на попытки измазать его калом «Я» отвечает в форме резкого противодействия, а именно, оно становится фанатиком чистоты.

В другом защитном механизме, именуемом термином изоляция (Isolienmg), представление или фантазия, связанные с влечениями, изолируются от связанного с этим аффекта. Им может являться непо­средственно сам аффект страха. Однако это могут быть и аффекты, связанные с чувствами вины и стыда или аффекты радости и печали. Тогда изоляция состоит в том, что связанные с этим представления изо­лируются от относящегося к ним аффекта. Практический пример из обыденной жизни: я зол на друга и потому хочу его оскорбить. Чтобы сохранить дружбу я изолирую свой гнев от представления «друг». Невротический выигрыш состоит тогда в том, что аффект гнева изолирован от понятия друг. В результате гнев становится во много раз менее опа­сен, чем гнев, связанный с понятием друг.

При защитном механизме — смещении (Verschiebung) — страх про­является уже не при первоначально вызвавшей его ситуации, напри­мер. перед отцом, который жестоко обращается с ребенком, а сдвинут, к примеру, на собаку в ситуации, когда ребенку угрожает собака. Этот защитный механизм, особенно проявляющийся при фобиях, все-таки, в конечном итоге, достигает того, что страх перед жестоким отцом исче­зает. Если ребенок не встречает собаку, то он абсолютно свободен от страха.

Смещение чаще всего происходит во сне, когда болезненное для сознания содержание сдвигается на нечто менее болезненное. Однако и жизнь полна такими смещениями: стоит нам только обратить внимание на то, к каким изощрённостям склонны мы в этом смысле, когда не можем уже больше вспомнить неприятного нам имени, теряем что-нибудь, оговариваемся. Фрейд весьма наглядно описал подобные слу­чаи в своей « Психопатологии обыденной жизни» (1901).

Еще один важный защитный механизм — «проекция» (ProjeKtion). Он состоит в том, что мы защищаемся от инстинктивных побуждений, которые нам неприятны, тем, что просто-напросто проецируем их на других лиц, т. е. отодвигаем от себя. При этом мы начинаем восприни­мать лицо, на которое проецируем то или иное влечение, не таким, како­вым оно в действительности является, а искаженно, т. е. именно таким, каким оно выглядит согласно нашему представлению.

Психоаналитический опыт свидетельствует, что такие проекцион­ные механизмы необычайно распространены. Тем не менее их наличие может быть не доказано в экспериментально-психологических иссле­дованиях. Однако негативный результат связан еще и с тем, что усло­вия экспериментально-психологических опытов в отличие от усло­вий психоаналитической ситуации не годятся для того, чтобы дока­зывать наличие подобных бессознательно протекающих процессов. В процессе психоаналитического лечения доказательства наличия про­екций обнаруживаются достаточно легко, и, например, в групповом психоаналитическом лечении сразу становится очевидно, когда боль­шинство лиц стремятся сделать «козлом отпущения» определенную персону. После осуществления этих попыток они констатируют, что углядели в этой персоне нечто такое, что изначально присуще совсем не ей, а им самим.

Изменившееся посредством проекции восприятие другого человека, разумеется, должно после осознания самого процесса точно соответство­вать изменению восприятия собственной личности, которое теперь уже способно регистрировать первоначально спроецированные на другую личность составляющие собственной персоны. Например, собственные влечения, скажем, предосудительные сексуальные или агрессивные импульсы. Впрочем, защитный механизм проекции, в отличие от защитных ме­ханизмов вытеснения, формирования реакции и изоляции, постоянно включает в свои усилия по защите другую личность. Тем самым речь идет уже о т. н. межличностном защитном механизме, в отличие от тех, что функционируют лишь в нас самих — интра-психических или моно-личностных защитных механизмов,— вытеснение, формирование реак­ции или изоляция. Однако проекции могут включать в себя не только других людей, но и социальные институты и учреждения, даже общество в целом, или его часть, скажем, правительство, парламент, суд или школу, семью, сельское хозяйство. Всегда, когда сильно очерняются, или сильно идеализируются подобные организации, мы в праве подоз­ревать здесь процесс бессознательной проекции. В этой связи психоана­лиз может внести важный вклад и в реалистическое восприятие полити­ческих процессов. Ими ведают в первую очередь политологи и социо­логи. Однако психоаналитики могли бы при особенно преувеличенных, бросающихся в глаза или часто повторяющихся идеализациях, или, наоборот, девальвациях определенных учреждений нашего общества осторожно высказать подозрение: не действуют ли тут бессознательно проективные процессы, например, при экстремальном очернении госу­дарства и его аппарата террористами или чересчур преувеличенная его идеализация консервативными гражданами (обывателями). Подходя­щие примеры находятся как во внешней, международной политике, так и во внутренней, всякий раз демонстрируя особенности, позволяющие четко подозревать наличие проективных процессов. Более подробно мы поговорим об этом в IX главе, где речь пойдет о применении психоана­лиза к политическим процессам.

2.2. Классическая истерия или конверсионный невроз

Эдипов комплекс, конверсия, симптомы

Достигнув темы истерии, мы подошли к изначальному вопросу, который был поставлен на заре становления психоанализа как отдель­ного психотерапевтического направления. С изучения истерии психо­анализ начал и свое исследование неврозов. Центральным конфликтом является уже множество раз упоминавшееся тройственное отношение между ребенком, матерью и отцом. Со стороны малыша это означает: «Я хочу «спать» с мамой». Инстинктивные побуждения или влечения, организующие подобную форму детского отношения, представляют сексуальную, а в узком смысле, генитальную природу, т. е. они ориен­тируются на гениталии и половое совокупление. Одновременно это включает в себя ревностное желание ребенка удалить отца, которого он считает помехой на пути своего вожделения, хотя вовсе не означает же­лания его непосредственного физического устранения. В связи с идеей сексуального союза ребенка с матерью речь идет об инцесте или об инцестном желании.

Как показывают бесчисленные аналитические случаи, подобные влечения актуализируются с большей или меньшей силой в определен­ные годы в детстве. В качестве вытесненных воспоминаний они могут снова всплывать на поверхность из бессознательной области, или их присутствие обнаруживается при повторной манифестации в « пере­носе». Когда, например, пациентка психоанализа, представленная в тройственном конфликте в роли девочки, реагирует на жену психоана­литика — зачастую бессознательно — с ревностью и в своих фантазиях мечтает переспать с ним, тогда наше подозрение имеет полное право на существование, и мы можем вполне разглядеть здесь повторение влече­ния, изначально относившегося к отцу.

Сюда (к предосудительным влечениям) примыкает страх быть наказанным за подобное желание. Страхи не всегда относятся к генита­лиям непосредственно, как предполагает часто цитируемая в психоана­лизе идея кастрационной тревоги (Kastrationsangst), а к тому, что вооб­ще способно нанести вред телу. например, побои, которые, увы, еще частенько случаются. Кроме того из-за своего желания ребенок может лишиться необходимых ему любви и общения (страх потери любви — Angst vor Uebesverlust), а это действует еще болезненней.

При истерии подобные влечения из страха перед наказанием пол­ностью исключаются из сознания путем вытеснения. В результате атмо­сфера разряжается и сознание освобождается от предосудительных тур­булентных (от турбулентный — буйный, хаотичный) импульсов.

Где же пребывают вытесненные инстинктивные желания, страхи и связанное с ними возбуждение? Они не могут обратиться в ничто. Посредством дальнейших бессознательных (патологических) процес­сов, т. е. типичного для истерии способа «формирования компромиссам (Kompromissbildung), влечения превращаются в истерические симптомы или, выражаясь психоаналитическим языком, конвертируются (konvertieren). Отсюда и происходит понятие конверсионный невроз, обозначающее классическую истерию.

Для некоторых понятие «конверсии» может показаться не совсем ясным, поскольку здесь приходится соглашаться с тем, что психические процессы могут преобразовываться в телесные. Однако, если исходить из того. что влечения всегда связаны с телесным возбуждением, то про­блема отпадет сама собой. Так, нас может , буквально, «лихорадить» от возбуждения, когда мы отправляемся на встречу, от которой надеемся получить исполнение наших сексуальных желаний. Причем, «лихора­дить» уже от одной только фантазии по поводу предстоящего. Телесные возбуждения, связанные с влечениями, автоматически активизируют те органы, которые должны принимать участие в реализации тех или иных инстинктивных побуждений. В случае сексуальных желаний это, разу­меется, в первую очередь половые органы. Исследования Мастерса и Джонсона (Masters and Johnson, 1966) доказали это научным путем.

«Смещение» подобных возбуждений с половых на другие органы в психологическом эксперименте вряд ли не докажешь. В каждодневной практике, однако, психоаналитики постоянно наблюдают так назы­ваемые «генитализации». проявляющиеся через «смещение». Я вспоми­наю об одном своем пациенте, чертежнике, генитальные возбуждения которого проявлялись в виде нарушения двигательной функции правой руки. В другом случае, все члены тела женщины-пациентки болели оттого, что изначально локализованные в генитальной области боли, связанные с неудовлетворением сексуального желания, превратились в результате бессознательной «конверсии» и «смещения» в «боли в конечностях».

Доказательства для названного бессознательного процесса нахо­дятся тогда, когда процесс смещения переводится с помощью анализа в обратном направлении, т. е. возбужденными становятся не те органы. на которые бессознательно было сдвинуто возбуждение, а то «первона­чальное место», к которому и имеет отношение исходное возбуждение, т. е. в генитальную область. По данной схеме можно распределить мно­гообразные истерические симптомы:

— не объективируемые головные боли, объясняемые тем, что неос­лабевающее сексуальное возбуждение «ударяет», так сказать, в голову;

—желудочные колики, когда не может быть ослаблено «раздраже­ние» в желудке;

— «истерическая» рвота, когда связанное с сексуальным влечени­ем чувство отвращения выражается не прямо, а через рвоту, совсем в ду­хе того, что «меня от этого тошнит»;

— зрительные и слуховые расстройства, легко объясняемые тем, что нужно не увидеть, не заметить, не расслышать запрещенные ин­стинктивные желания, чтобы не беспокоить ими сознание.

По традиции, симптомы считаются «меньшим злом» по сравне­нию со злом «гораздо большими, а именно, сексуальными влечениями, которые сами не воспринимают относящиеся к ним запреты и свя­занные с этим конфликты. Впрочем, истерические симптомы сле­дуют не по принципу неврологически обусловленных параличей и контрактур, связанных с закономерностями неврологии, а популяр­ным представлениям о теле. У нашего чертежника было прежде всего онемение предплечья, соответствовавшее в его случае напряжению члена, а у женщины-пациентки боли в руках и ногах не были обо­значены определенными суставами или соответствующими зонами иннервации.

Если рассматривать сексуальные фантазии в нерасторжимой свя­зи с сопровождающими их телесными процессами, то остававшаяся долгое время неразрешимой проблема «конверсионного» невроза, полу­чает свое объяснение. Она кажется нерешаемой лишь до тех пор, пока мы держимся за очень удобную для нашего мышления идею разделения души и тела. В детском возрасте все мы пережили нерасторжимую связь представлений с ощущениями, а ощущений — с относящимися к ним представлениями.

Тип исполняющий желания. Мстительный тип

Наряду с телесными функциональными расстройствами и органиче­скими не объективируемыми болями, при истерии существуют, однако, нарушения, относящиеся исключительно к психической области. К при­меру, нарушения сознания, при которых мы уже не в силах восприни­мать отдельные события; кроме этого, расстройства памяти и способ­ности вспоминать, когда речь идет о событиях или переживаниях про­шлого. Сюда присоединяются заполняющие всю личностную сферу фантазии, способные управлять поведением человека бессознательным путем. С подобным мы уже сталкивались в рамках психоаналитического учения о личности при т. н. «истерическом» характере. Склонность этого характера к театральным инсценировкам и сверхвозбудимости, к эротическим двусмысленностям описаны в главе V. 3.3.

Рассмотрим теперь так называемый тип исполняющий желания. Это, например, женщина, которая исполняет свои бессознательные желания быть мужчиной тем, что ведет себя как мужчина. Возможно, некоторые знают и другой, описанный Куипером (Kuiper. 1968) тип нежно каст­рирующей женщины (liebovoll kastrierende Frau); последняя ведет себя ласково по отношению к мужчине, но делает это лишь затем, чтобы по­лучить возможность «кастрировать» его при удобном случае. К примеру, вначале она возбуждает его сексуальным образом, однако, затем отказы­вает ему в сексуальном удовлетворении, унижая, тем самым, его «мужс­кое начало». Процессы подобной девальвации относятся не только к жен­щинам: мужчина тоже может воплощать свои неисполненные желания в специфическом поведении, надеясь таким путем заполучить желаемое: стремиться постоянно быть в центре внимания, обрести любовь окружа­ющих или стоять выше других на лестнице успехов.

О мстительном типе мы говорим, когда бессознательная месть опре­деляет все поведение человека, что показано, скажем, на примере Элект­ры, которая не может перенести убийство своего любимого отца Агамем­нона. Всю дальнейшую жизнь она мечтает о мести, пока брат Орест не исполняет, наконец, ее желания, убивая Клитемнестру. В более мягкой форме поведение такой женщины проявляется в том. что она стремится отомстить бросившему ее партнеру (мужу, другу) «отшивая» нового поклонника по образцу того, как ее «отшил» предыдущий.

Каждый может без труда обнаружить в своем окружении подобные типы. Видеть женщин бессознательно стремящихся к убийству мужчи­ны, мужчин, которые подобно Дон Жуану используют женщин лишь для достижения своих целей: чтобы ими восхищались, а они чувство­вали себя победителями. Желание соблазнить женщину при этом часто полностью соответствует бессознательному мотиву мести.

Общественные факторы

Истерический симптом с его подспудным смыслом, рассмотренный через призму общественной перспективы, всегда наполнен внешним со­циальным «звучанием» (Israel, 1983). Это звучание можно истолковать приблизительно так: «Основанные вашей (читай, патриархальной) культурой запреты сексуальных желаний — это чересчур. Подобного не вынесет ни одна женщина!» С этой точки зрения истерический симптом не только результат вытеснения индивидуальных сексуальных жела­ний. Частые истерические симптомы в конце XIX (т. н. fin de siecle) были результатом общественного подавления. Двойная мораль того времени позволяла мужчине реализовывать свои сексуальные желания с другими женщинами или с проститутками, запрещая это женщинам. По сравнению с мужчинами женщинам приходилось затрачивать зна­чительно большие усилия на « вытеснение», что. в известной мере, и объясняет частоту, истерических симптомов у женщин прошлого века.

Сейчас во времена большей либерализации сексуального поведения такую функцию выполняют либо агрессивные, либо нарцистические желания, которые, оставаясь не удовлетворенными, выражаются кос­венно в тех или иных симптомах и манифестом поведении, скажем, посредством постоянной критики других, контроля и мелочных приди­рок, ставящих заслуги любого человека под сомнение. Такое поведение проявляется как истерическое особенно тогда, когда само отношение находит себе косвенное выражение в каком-нибудь симптоме, например, в головной боли. Тогда головные боли могут приобретать бессознатель­ное значение: «Ты не обращаешь на меня достаточного внимания. По­скольку тебе все равно, я отношусь к тебе критические.

Разбирающиеся в психоанализе читатели без труда отыщут приме­ры описанного поведения в кругу своих знакомых. Примеры, подтвер­ждающие психоаналитические теории об истерических или конверсион­ных неврозах. Поэтому больше нет необходимости продолжать здесь тему «истерий» и можно перейти к следующему классическому нев­розу, исследованному психоанализом.

2.3. Неврозы навязчивых состояний

Симптомы

В отличие от истерии здесь мы перемещается исключительно в сфе­ре психического. Мышление в данном случае проявляется характерным образом — навязчивым повтором одних и тех же мыслей, при том, что человек сам отдает себе отчет в бессмысленности происходящего. Суще­ствуют также навязчивые состояния: пересчет, повторение предложения или размышление над тем или иным положением вещей, сопровождающееся сомнением относительно степени их реальности. Одного паци­ента. страдавшего неврозом навязчивого состояния, как будто застав­ляли постоянно артикулировать, систематизировать и соблюдать опре­деленные правила. По отношению к навязчивым мыслям и фантазиям чувствительность и телесные ощущения полностью оттесняются. Наря­ду с навязчивыми мыслями могут встречаться навязчивые действия, как, например, случай навязчивого мытья рук, одежды или посуды. В ситуации острого проявления навязчивости пациенту требуется значи­тельно больше времени для одевания или раздевания, поскольку все действия должны строго соответствовать определенному порядку, кото­рый ни в коем случае не должен быть нарушен.

Здесь просматриваются очевидные параллели между неврозом на­вязчивого состояния и религиозной практикой или суевериями, когда, например, определенные жесты призваны изгонять бесов или вызывать милость всевышнего и т. п.

В заключение упомянем о навязчивых влечениях (Zwangsantriebe), и импульсах. Сюда относятся внезапные побуждения, которые особен­но пугают пациентов, поскольку не согласуются с их сознанием. Приве­дем в качестве примера внезапную внутреннюю директиву — импульс:

взять лежащий на кухне нож и зарезать им собственного ребенка, кос­нуться груди и гениталий привлекательной ученицы, вступить в поло­вую связь с козой, плюнуть в лицо первому встречному, помочиться у всех на глазах на надгробный памятник и т. д. Все примеры взяты из личной психоаналитической практики.

Психодинамика

В предыстории подобных пациентов обнаруживается сильное прите­снение любых сексуальных и агрессивных импульсов, часто сопровож­дающееся отсутствием эмоциональных отношений с родителями (бес­чувственное, лишенное любви родительское поведение). Обычно мать в таких случаях воспринимается как фигура воображаемая, а отец — как инстанция наказания.

Чрезвычайно часто исполнение всех экспансивных, а в особен­ности, моторных потребностей, наталкивается на препятствия в виде угрозы наказания. Свидетельства пациентов наводят на мысль, что невроз навязчивого состояния является ответом на травматизирующее влияние со стороны окружения. Однако, с другой стороны, пациенты демонстрируют и свои личные качества и потребности, прежде всего ярко выраженное любопытство, например, желание рас­смотреть вплоть до последнего уголка кабинет психоаналитика. Сюда же относятся выходящая из-под самоконтроля потребность в демонст­ративном сканировании, стремление соблазнять как можно больше женщин, а в случае женщины — отдаваться как можно большему чис­лу мужчин. У пациентов, страдающих неврозами навязчивых состоя­ний, постоянно обнаруживаются, описанные Фрейдом (1913. S. 447), «садистические фантазии об избиении», соответствующие им «садистические восприятия коитусам как жестокого и враждебного противо­стояния, а также «вытесненные гомосексуальные влечения» (Фрейд, 1918. S 149). Страхи избиения, гонения, наказания за предосудитель­ные влечения, а также строгие заповеди и запреты часто осознаются и самими пациентами. Сложнее дело обстоит с осознанием таких навяз­чивых импульсов, как. например, желание убить своего ребенка или совершить с кем-либо извращенные половые действия. Вполне очевид­но, что пациент может осознать это лишь после преодоления провоци­руемого стыдом сопротивления.

Психогенез

В психогенезе неврозов навязчивого состояния после оживления классической тройственной ситуации между ребенком, матерью и отцом происходит регрессия на предшествующую «анальную» ступень разви­тия, поскольку относящиеся к генитальной фазе желания инцеста и устранения были слишком угрожающими для детского «Я». Стараясь избежать угрожающих ему генитальных импульсов, ребенок попадает из огня да в полымя. Поскольку начинают действовать относящиеся к «анальной» фазе садистические импульсы, которые вызывают у ре­бенка еще больший страх. Поэтому при неврозе навязчивых состояний мобилизуются наиболее действенные защитные механизмы: изоляция и формирование реакции, чтобы ребенок смог выдержать угрожающее ему состояние. Аффекты как бы отцепляются от мышления — изоляция аффекта (Affekt-Isolierung), мышление с навязчивой сверхдобросовест­ностью приводится в порядок, поскольку в любом случае следует избе­гать «хаотичного» фантазирования и детских желаний («формирование реакции»). В связи с регрессией от генитальной к анальной форме, же­лания любить и быть любимым заменяются желаниями господствовать или подчиняться, бить или подвергаться избиениям, мучить или быть мучимым.

Вместе с навязчивыми симптомами (навязчивые мысли, навязчи­вые действия, навязчивые импульсы и побуждения) посредством названных защитных механизмов (изоляция, особенно изоляция аф­фектов» формирование реакции, регрессия) из сознания изгоняются все болезненные, угрожающие, формирующие страх и поддерживаю­щие его побуждения: болезненное чувство стыда, чувство вины» рас­каяния, страх наказания, преследования и, не в последнюю очередь, сами угнетенные влечения. Если эти влечения слишком напирают и защита из-за этого становится порой проницаемой, то неприятный опыт может повториться снова, когда часть инстинктов доберется до сознания. Примером такого рода служит фраза, произнесенная паци­ентом после незначительного «прокола»: «Прости грехи мои, распут­ный козел». В слове «распутный козел» (Hurenbock) в концентриро­ванной форме содержится одновременно как сексуальный так и агрес­сивный элемент.

«Человек-крыса»

О навязчивом характере, в котором угадывались черты, свойствен­ные и «нормальному» человеку, речь шла в главе V. 3.3. Что касается ярко выраженных случаев неврозов навязчивого состояния, то для «нормы» они могут показаться, напротив, чуждыми. Известные приме­ры этих неврозов, описанные Фрейдом, это т. н. «человек-крыса» (1909) и «человек-волк» (1918).

«Человек-крыса» страдал оттого, что опасался, как бы не произош­ло ничего плохого с его отцом и одной уважаемой им дамой. Он посто­янно ощущал навязчивый импульс перерезать себе горло бритвой. То­гдашний анализ обнаружил, наряду со многими другими деталями, первоначальную, связанную с симптомом, инстинктивную сексуаль­ную потребность овладеть женщиной, устранить отца и, в связи с эти­ми предосудительными влечениями, желание самостоятельно наказать себя, перерезав себе горло. Необычайное прозвище — «человек-кры­са» — закрепилось за пациентом оттого, что у него была фантазия, наличие которой он смог установить лишь после преодоления величай­шего сопротивления, поскольку она казалась ему самому причудливой и чуждой: «Я сижу на ночном горшке, в котором находятся крысы, которые вонзаются в мой зад». В момент, когда пациент открыл это психоаналитику у того промелькнуло предположение, что это странное происшествие относится не к пациенту, а к его отцу, в смысле реакции мести за то, что, как предполагал пациент, отец возражал бы против удовлетворения его сексуальных желаний. Я думаю, что читатели сами смогут закончить эту интерпретацию. Читая многие фрейдовские тол­кования, у меня самого складывается впечатление, что порой они про­истекают скорее из фантазии самого Фрейда, чем следуют за ассоциа­циями пациента.

«Человек-волк»

В психоанализе стал очень известен сон «человека-волка» (Traum vom «Wolfsmann»). «Человек-волк» наблюдает в открытое окно множе­ство волков, которые неподвижно сидят на дереве. Анализ установил в интерпретации этого сновидения скрытые и осуждаемые сознанием гомосексуальные желания по отношению к отцу, желания, которые достигают своего апогея в фантазиях, полных сладострастия, наряду со страхом совершить коитус с отцом подобно женщине.

В связи с этой фантазией имело место воспоминание о волнующем переживании детства: маленький мальчик наблюдал сзади моющую пол няню Грушу. Это его сильно возбудило. Дальнейшие ассоциации с вос­поминанием вели к фантазии о том, чтобы увидеть страстно совокуп­ляющихся родителей — в действительности или лишь в фантазии, оста­валось под вопросом. Эта т. н. «первичная сцена» (Urszene) пугала и возбуждала ребенка настолько, что он, находясь под влиянием внут­ренних запретов на то, чтобы увидеть нечто подобное, отгонял от себя все связанные с этим мысли и чувства. Последнее удалось ему ценой целого ряда невротических симптомов, которые особенно манифестно проявились в совершении религиозно окрашенных действий. Подоб­ное часто приводит к характерным комбинациям, вроде высказыва­ния моего пациента — «Прости мне грехи мои. распутный козел»,— например. «Бог и кал» (Gott und Kot) или «Бог и свинья» (Gott und Schwein); комбинации, которые ввиду строгих запретов на подобные кощунственные выражения неизбежно влекут за собой соответствен­ные покаянные действия.

До сих пор важная в образовании будущих психоаналитиков пока­зательная история о «Человеке-волке» была критически дополнена в более поздних публикациях (Gardiner, 1972; русский перевод см. Человек-волк и Зигмунд Фрейд. Киев. 1996). С психологической сторо­ны эту историю избрали как пример того. что психоанализ ни в коем случае не в состоянии научно объяснить невротическое поведение (Perrez, 1972). Действительно, анализ Фрейдом случая «человека-вол­ка» выявляет на современный взгляд целый ряд недостатков. Скорее всего Фрейд находился под чересчур сильным влиянием господство­вавшей над ним в то время теорией эдипового комплекса и рассматривал многослойный материал, предоставляемый ему пациентами, преимуще­ственно в этом духе. Роль покинутого ребенка, ищущего компромисс с помощью горничной и других слуг, была распознана столь же недос­таточно, как и социальная проблематика отношений между барчуком и зависимыми от помещика работниками и прислугой. Проблематичным остается вопрос — соответствовало ли действительности толкование, данное Фрейдом «волкам» как символу скрытой за этим сексуальности родителей в прародительской сцене, или ближе к истине были другие интерпретации. Поэтому случай «человека-волка» вообще не годится в качестве доказательства «за» и «против» психоанализа. Сравните так­же «Разговоры» с человеком-волком» (Obholzer. 1980).

Дальнейшая казуистика

В связи с этим я предпочел бы вернуться к личным клиническим примерам, в которых я сам имею возможность перепроверить собствен­ные интерпретации реакций пациента:

42-летний старший преподаватель испытывал болезненную потреб­ность соблюдать ограничение скорости при поездках на автомобиле (при этом он дополнительно наслаждался маленьким садистическим удовольст­вием, когда за ним собирался целый хвост автомобилей). После преодоле­ния внутреннего сопротивления он вспомнил о гомосексуальных дейст­виях, которые он пережил с соседским мальчиком, когда ему было шесть лет. Ему удалось установить, что он всегда испытывал»желание овладеть сзади козой его родителей. Подобные воспоминания были для него не менее шокирующими, чем импульсы «безнравственно» прикасаться к стоящей перед ним школьнице. Он вырос в религиозной среде, в которой строго-настрого были запрещены не то что сексуальные стремления, а просто любое удовольствие. Уже одно представление о сексуальном действии было предосудительным («Кто смотрит на женщину с вожделением, тот уже прелюбодействует с нею в душе своей». Матф. 5, 28). Осознание шокировавших его инстинктивных порывов с помощью психоаналитика помогло ему впоследствии расценивать свои желания уже не как нечто скверное. Дополнительный опрос, проведенный через десять лет, показал, что симп­томы не возобновились.

31-летний бизнесмен, имеющий двух детей, испытывал навязчивый страх перед желанием их убить при одном взгляде на лежащий на столе нож. Во время анализа он припомнил, как в детстве отец ездил с ним на ве­лосипедную прогулку. Ему было три с половиной года, он сидел на детском сидении, и вдруг нога его попала между спицами переднего колеса. Траги­ческим следствием этого происшествия стало то, что нога осталась покале­ченной; маленький мальчик и без того обозлившийся на отца, чувствовал. что тот пренебрегает им. После несчастного случая он ощущал себя постра­давшим от отца. В то же время он боялся, что отец сделает ему за это заме­чание, у него появилось чувство вины из-за своих враждебных импульсов по отношению к отцу. В этой перспективе можно понять и пугавшее его жела­ние убить собственных детей, как «смещение» желания убить отца — интерпретация, убедившая пациента. Столь же рассудительно он воспринял интерпретации, направленные в сторону того, что он сам наказывает себя своими навязчивыми импульсами. Возможно, уже тогда он бессознательно наказал себя, «случайно» сунув ногу между спиц. Затем пациент осознал, что, в действительности, причин для того, чтобы ощущать себя виноватым было больше, поскольку отец предпочитал его другим братьям и сестрам, а на третьем году жизни он занял место отца возле матери. Вследствие этого случай был поставлен в эдипальную схему, желающего мать и отстраняю­щего отца, ребенка. Катамнез через десять лет показал, что и в этом случае анализ прошел успешно.

2.4. Фобии

Определение

Обращаясь к фобиям, мы оказываемся еще ближе к основе всякого невроза, а именно к страху. Выражение фобия и обозначает не что иное. как голый страх (от греч. «phobos» — боязнь). Сложные иностранные слова вроде клаустрофобии или агорафобии описывают лишь конкрет­ные обстоятельства, при которых возникает страх. Это ситуации, пред­меты. часто животные, возбуждающие страхи.

Защита от страха при фобиях состоит в том, что первоначальный страх — бессознательный страх — смещается на определенные, вызы­вающие его ситуации или объекты. Выигрыш бессознательных защит­ных процессов состоит в том, что теперь уже ощущается не страх в первоначальной ситуации, а страх вторичный вследствие бессознательного защитного процесса «смещения» в иную ситуацию. Это может быть, к примеру, переход через широкую площадь, которого можно и избе­жать. Правда, мнимый выигрыш освобождения от симптома приобре­тается дорогой ценой существенной несвободы передвижения.

Если страх появляется вне связи с определенной ситуацией или объ­ектом, тогда мы говорим о простом невротическом страхе (Angst-neurose). Здесь никакая защита не действует; при истерии это происхо­дит путем «вытеснения», при неврозе навязчивого состояния — посред­ством «формирования реакции», «аффект-изоляции» или регрессии, при фобиях — с помощью «смещения».

Особые формы

Следует особо отметить специфические формы фобий, ибо они слу­чаются чаще и обусловливают определенные страдания:

— Эритрофобия, страх покраснеть.

— Сердечная фобия, страх заболеть сердечным заболеванием.

— Канцеро-фобия, страх заболеть раком.

— СПИДо-фобия, страх заразиться СПИДом. и

— Радио-фобия, страх пострадать от радиоактивного излучения. Подобные страхи, разумеется, нельзя отнести к совершенно необо­снованным, однако, если они выражены экстремально, то велика веро­ятность того. что речь идет по меньшей мере о невротическом наслоении.

Эдипова динамика

Сколь разнообразны фобические картины, столь же многосторонни и психические причины: в классической психоаналитической перспек­тиве это конечно эдипов комплекс, стоящий у истоков всякого страха. При этом прежде всего имеются в виду инцестуозные желания: жела­ние сына овладеть матерью и желание дочери сексуально сблизиться с отцом и в то же время одержать верх над лицом соответственно сво­его пола.

Противоположные стремления, которые рассматриваются как «не­гативный» эдипов комплекс, отторгаются скорее, чем влечения, относя­щиеся к «позитивному» эдипову комплексу — тройственному конфли­кту между ребенком, матерью и отцом. Имеются в виду гомосексуальные влечения дочери к матери, а сына — к отцу, в том или ином случае совмещенные с негативными чувствами по отношению к родителям противоположного пола. Как подтверждают новые исследования и сви­детельствуют многочисленные истории болезней последнего времени намного чаще причиной появления фобий являются конфликты, пред­шествующие эдиповым обстоятельствам.

Однако, как и прежде, существуют случаи, соответствующие клас­сическим образцам эдипова конфликта: желания сексуальных приклю­чений, вследствие чего люди совершенно сознательно рыскают по пре­словутым улицам и площадям таким, как, например, франкфуртский привокзальный квартал (Bahnhofsviertel). Люди, страдающие от той или иной фобии, могут бессознательно допускать подобные желания из-за внутренних запретов на них. Последние, в принципе, так же, как и при истерии, вытесняются из сознания. Однако последствия защиты, в отличие от истерии, не нарушают телесные функции. Сама защита в гораздо большей степени сказывается на возникновении страха пе­ред определенными объектами или ситуациями. Именно в связи с этим у таких людей появляется необходимость любыми средствами избегать каких-либо объектов (например, пауков) или ситуаций (например, перехода через большую площадь). По моему опыту за сексуальным искушением не всегда стоит, выдвинутое Фрейдом в центр эдиповой перспективы, инцестуозное желание. Тут хватает и желания мужчины «покорить» другую женщину или желания женщины -»заполучить» мужчину.

Никто не сможет утверждать, что не наблюдал подобных желаний у своих друзей или у себя самого. Тем самым они подтверждены с дос­таточной надежностью. В отличие от этого, широко цитируемая фрей­довская история о «маленьком Гансе» (Kleine Hans, 1909), в своей интерпретации выглядит порой слишком надуманной: здесь речь идет об опрокидывающемся коне, который очень пугает маленького Ганса. Затем путем косвенного анализа — через отца — Фрейд раскрыл скры­тый за сознательным страхом (перед конем) бессознательный страх (быть наказанным отцом).

Смышленый читатель тут же самостоятельно угадает: маленький Ганс боится быть наказанным отцом, поскольку он хочет «переспать» с матерью. И в действительности находятся пункты, подтверждающие эту интерпретацию. Например, высказывания маленького мальчика о том, что он хотел бы приукрасить маму или поиграть со своим «Wiwimacherом», детское обозначение для его полового члена. Оба этих дей­ствия вызывают у него страх, поскольку они запрещены, причем он ожидает за это наказание от отца, которого боится как верховной силы. Соперничество между сыном и отцом проявляется во многих пунктах истории, когда Ганс. например, говорит: «Раньше я был мамой, а теперь я папа». Он совершенно как Эдип занимает место отца рядом с матерью. Фобия маленького Ганса состоит не только в страхе пострадать от коня. но и в том, что он не может выйти из дома. С помощью этого он бессоз­нательно облегчает себе возможность исполнения желания стать любов­ником матери. То, что желание оставаться с матерью может иметь глу­боко лежащие мотивы, доказал целый ряд психоаналитических исследо­ваний после Фрейда (Loch, Jappe, 1974).

Доэдиповы факторы

Глубоко лежащие причины невроза маленького Ганса — это нару­шения отношений мать-дитя. Их тем самым уже нельзя отнести к «клас­сическому» неврозу, основная причина которого эдилов комплекс. В па­раграфе «Современные «пост-классические» неврозы» мы еще встре­тимся с фобиями. А теперь обратимся к пасынку учения о неврозах, который, однако, вследствие частоты подобных случаев и большого доставляемого ими страдания, кроющегося в них, заслуживает нашего внимания.

2.5. Депрессивный невроз или невротическая депрессия

Разграничение

По моей оценке до 10% общего народонаселения страдает депрес­сивным неврозом. Шепанк (Schepank. 1987) обнаружил в своем очень важном социальном исследовании Мангеймского института душевного здоровья среди 26% обусловленных психикой заболеваний более 4% подобных случаев. В отличие от нормальной человеческой печали нев­ротическая депрессия — это заболевание, в сравнении с которым психотическая депрессия относительно безвредна.

Симптомами депрессивного невроза являются: мрачное подавленное настроение, скука, отсутствие проявлений какого-либо энтузиазма и более или менее выраженная тенденция к отстраненности от всего внеш­него. Причины депрессивного состояния, в котором оказывается чело­век, как правило, им не осознаются. При анализе обнаруживаются четыре психодинамические особенности.

Четыре важнейших фактора

1. Переживание потери, состоящее в том, что умерло важное лицо, участник отношений. Однако подобное переживание может возникать и тогда, когда нас разочаровывает дорогой нам человек, или когда мы сами разочаровались в себе. Наступает разочарование в тех или иных прежде господствовавших надеждах, иными словами, мы чувст­вуем себя обманувшимися в своих ожиданиях. Надежда на встречу с подругой, которая затем разочаровывает, надежда на успех в работе, спорте или творчестве. В каждом из этих случаев мы что-то теряем. чего-то не можем найти. В результате появляется чувство печали — мы расстроены.

2. Тема вины. За депрессивными чувствами часто кроется чувство вины самого разного происхождения. Например, мы плохо подумали о каком-то важном для нас человеке, рассердились на него. Появляется чувство вины за эти мысли, в особенности, в тех случаях, когда данный человек относится к нам с симпатией. Кроме того, за чувством вины часто кроются мощные желания устранить соперника, будь то арена любви или профессиональная деятельность. Однако мы вытесняем чув­ство вины, так что в сознании остается одна лишь печаль.

3. Агрессивность. Ненависть к сопернику по большей части счита­ется явлением предосудительным. Поэтому она легко вытесняется из сознания. При этом. в духе уже описанного Фрейдом (1915) характер­ного защитного механизма « обращения» (Wendung), ненависть может .Легко обращаться и против своего носителя, становясь ненавистью к себе. Далее это ведет к следующему шагу — грусти, поскольку наше самоуважение не позволяет вынести подобное чувство. Всякий раз при анализе случаев невротической депрессии констатируются самообвине­ния и самоукоры, не имеющие под собой никакого логического обосно­вания. Различные интерпретации того. отчего современной личности присущи самообвинения и самоукоры, часто полностью сходятся. Мы желаем защитить дорогого нам человека от наших обвинений с помощью обвинения себя вместо него.

4. Проблема самооценки. Она появляется после нанесения оскорб­ления нашей личности. Когда, к примеру, кто-то нас пристыдил, указал на ошибку или когда нас обошли, или мы были осуждены в каком-то очень важном для нас деле. Оскорбления действуют тем сильнее, чем больше у нас оснований надеяться на доброе к нам отношение. Зачастую это несправедливые оскорбления, ущемляющие нас в правах и оттого, понятно, оставляющие в нас печальное чувство, связанное не только с самим оскорблением, но и с разочарованием по поводу нелицепри­ятной оценки других людей. Поэтому проблемы самооценки и потерь разделить весьма сложно, чаще всего они смешаны друг с другом. По­этому проблемой самооценки или темой нарциссизма мы займемся в сле­дующей главе.

3. Современные «постклассические» неврозы

3.1. Нарциссический невроз

Определение

Первоначально нарциссизм был понятием психиатрическим. В пси­хиатрии нарциссизм обозначает психическое состояние, в котором любима не другая личность, а своя собственная. Выражение произошло от имени Нарцисс, юноши из греческого мифа, который после нерадо­стной жизни и множества разочарований в любви влюбился, в конце концов, в самого себя и сделался от этого настолько несчастным, что умер. История Нарцисса сама по себе достаточно ясно передает суть нарциссической проблематики, что не следует лишать читателя знаком­ства с основными ее эпизодами.

Трагическая история о самовлюбленности Нарцисса находится в той части «Метаморфоз» Овидия, где идет разговор о любви вообще: в предста­влении Овидия Юнона и Юпитер в шутливой манере обсуждают преимуще­ства любви и ставят друг перед другом различные вопросы, например, кто скорее в состоянии ощутить сексуальное наслаждение: мужчина или женщи­на? Юпитер утверждает, что женщины в данном случае находятся в лучшем положении, чем мужчины. Спрашивают об этом Терезия. прожившего семь лет в обличьи женщины, и тот подтверждает мнение Юпитера.

Миф о Нарциссе ¹

Нарцисс родился в результате изнасилования матери. Он был нежелан­ным ребенком, который, как гласит древний миф, «любви заслуживал, но не получал». Его имя — Нарцисс — происходит от персидского слова «nargis», от которого произошло также и слово» наркоза, имеющее много значе­ний: быть неподвижным, окоченелым, одурманенным, парализованным. С самого начала Нарциссу угрожает смерть. По словам Оракула он сможет избежать смерти лишь в том случае, если останется бесчувственен и холоден ко всем другим людям.

Став юношей, Нарцисс исполняется страстным любовным желанием, но «никто не в состоянии встрепенуть красавца, ни один юноша, ни одна девушка». На охоте он встретил прекрасную нимфу Эхо, трагизм положения которой состоял в том, что она не могла самостоятельно говорить. Она мог­ла лишь повторять то, что говорили другие. Эхо влюбилась в Нарцисса, по­следовала за ним, но не могла начать с ним разговор. Нарцисс, остающийся холодным по совету Оракула,— условие, которое позволяет ему оставаться в живых,— тоже не может обратиться к ней. Эхо приближается к нему, но он в паническом страхе пускается от нее в бегство: «Прочь, прочь руки!» Нежное прикосновение невыносимо для него: «Лучше бы я умер». Трагичес­кая история его жизни завершается тем, что Эхо превращается в камень, а Нарцисс в цветок: «Тем, что я люблю, я не могу овладеть. Любви мешает грандиозное заблуждение ... То, что я люблю — я сам!»

Что может сообщить нам сегодня греческий миф о Нарциссе? В мо­ей интерпретации это предупреждение об опасности слишком сильной самовлюбленности и недостатка любви. Когда Юнона и Юпитер спо­рят об этом, обсуждают, кто больше любит — мужчина или женщина, речь идет исключительно о личном удовольствии, а не о удовольствии другого. Если Нарцисс был нежелательным ребенком, то ему досталось слишком мало любви. Поэтому в раннем детстве он не почувствовал, что есть любовь и чем она может быть. В связи с этим он восприни­мает Эхо как опасность, а не как возможность полюбить и быть люби­мым. Когда же он в конце концов смотрит в воду и видит свое отраже­ние, то принимает его за другого человека и хочет полюбить его. Когда же Нарцисс убеждается, что это была иллюзия, то разочаровывается. Я считаю, что он умер от горя по утаенной от него любви.

Когда любовь скрыта от нас, когда мы так и не находим никого, кто бы смог полюбить нас, нам остается последний выход — любовь к себе.

В раннем психоанализе Нарцисс олицетворял переходную стадию душевного развития. Следовательно, путь к любви к другому человеку пролегает через любовь к себе. Отто Ранк считал, что любовь к себе в особенности присуща гомосексуалистам и женщинам. Фрейд, со сво­ей стороны, всерьез размышлял над такими фундаментальными вопро­сами, как возможности проведения границы между любовью к себе и любовью к другому. Находятся ли эти формы любви в отношении взаимодополнительности, а именно, чем сильнее любовь к себе, тем сла­бее любовь к объекту (как психоаналитики выражаются по поводу любви к другому человеку).

Случай Шребера

Фрейд обнаружил (1911) высокий уровень любви к себе в автобио­графически описанном случае паранойи, известном как случай Шребе­ра. Фрейд вообще подозревал подобные вещи как при шизофреничес­ких расстройствах так и при ипохондрии. В этих патологических слу­чаях собственная личность становится объектом любви за счет отноше­ния к другим людям. В смысле теории либидо, теории об энергетическом замещении влечений, собственная личность замещается нарцистическим либидо или «либидо самости» (Selbstlibido).

Что является выводом из этих психоаналитических соображений? То, что любовь к объекту и любовь к себе диалектически связаны меж­ду собой. Они равно изначальны и всесторонне влияют друг на друга (Эрих Фромм «Искусство любви»). Происходит ли одна ценой дру­гой — вопрос не мало значимый, поскольку в действительности сущест­вуют случаи, когда собственная личность делается предметом любви за счет других людей. По моему опыту, находящему свое подтверждение в греческом мифе о Нарциссе, это случается как следствие отсутствия любви в детстве.

Здоровый и патологический нарциссизм

Среди прочего имеет смысл разделить нарциссизм на здоровый и патологический (Federn, 1936), хотя провести между ними границу достаточно трудно. Во всяком случае хорошее отношение к себе, хоро­шая оценка себя и уделение себе внимания являются показателями психического здоровья. В этой перспективе здоровая любовь к себе является предпосылкой способности полюбить другого человека. О патологическом нарциссизме можно говорить лишь тогда, когда имеют место крайние формы «замещениям других людей собственной личностью.

В современном психоанализе нарцистическими характеризуются проблемы, которые вращаются вокруг нашего чувства самооценки (Seibstwertgefuehl) и уважения к cебе (Selbstachtung). Подобные проб­лемы не возникают, когда мы находимся в согласии с собой, а проще говоря, хорошо себя чувствуем. Тогда наступает чувство спокойной самоуверенности. Между нашими самоощущениями и самоидеалами не возникает каких бы то ни было больших разногласий. И вместе с тем мы чувствуем себя достаточно уважаемыми и ценимыми другими людьми. Аффективное состояние в связи с этим оказывается здоровым чувством собственного достоинства, положительной самооценки.

Когда мы говорим о нарциссизме или нарциссических феноменах, следует различать:

1. Патологическое состояние любви к себе, которое возникает за счет любви к объекту;

2. Переходную фазу на протяжении детского развития, когда ребе­нок слишком занят собой, можно сказать — эгоистичен;

3. Субъективная благорасположенность или аффективное состоя­ние, в котором мы чувствуем себя благополучно и уверенно. Я рассматриваю нарцистическую проблематику в психодинамичес­кой перспективе в рамках сферы нарцистической регуляции, которая, как свод правил, регулирует уровень нашего чувства самооценки: уро­вень зависит от соответствия, которое на данный момент существует между самообразом и образом того, кем мы хотели бы быть, нашим Иде­альным образом. Если между идеальным и реальным образами сущест­вует большое расхождение или разлад, тогда мы чувствуем Себя присты­женными и неполноценными по отношению к своим идеалам.

Тогда у нас нет возможности правильно воспринимать себя, любить и ценить. Нашему чувству самооценки в Той или иной степени наносит­ся вред. Если же у нас нет надежд на достижение идеального образа, то появляются переживания беспомощности и беззащитности, за которыми следуют депрессивные чувства (сравни: депрессивные неврозы или нев­ротические депрессии в параграфе 2.5.). Рассматривая это в структур­ной форме, можно придти к выводу, что мы имеем дело, с «самостью» (Selbst), или точнее, с образом «Я», пострадавшим от нарцистических нарушений. Центральная психодинамика — нарцистически нарушенное «Я», т. е. «Я», которому причинен вред в самооценке.

Основные нарциссические потребности

Понять нарциссические нарушения можно еще глубже, если наряду с нарциссической сферой регуляции между Идеальным-Я (Idealselbst) и Реальным-Я (Realsebst) дополнительно принять во внимание отноше­ние к объекту. Здесь мы можем говорить о круге субъектно-обьектных законов (Subjekt-Objekt-Regelkreis), который безупречен, когда мы свободно и независимо двигаемся к объекту или от него. Но он наруша­ется тогда, когда в той или иной степени существует зависимость от объекта. Тогда возле нас обязательно и постоянно должно находиться другое лицо, при этом все время обращать на нас внимание, хвалить, восторгаться. Без подобного общения мы уже не можем чувствовать себя уверенно. Мы будем ощущать себя нелюбимыми и несчастными. Здесь, наряду с зависимостью от объекта, находит свое выражение ущербная любовь к себе. Здоровая любовь к себе как раз и призвана спасать от подобного несчастья, связанного с тем, что однажды мы испытаем отсутствие поддержки извне.

Однако правильным было бы оценить себя и других следующим образом: всякий человек, в том числе и здоровый взрослый, а не толь­ко ребенок, зависит от других людей, которые важны для него, и для которых он тоже важен. Нет ошибки, если сказать, что аналогично половому влечению существует потребность, заключающаяся в желании быть любимым, что наряду с чувством голода она составляет фундамен­тальный ряд потребностей.

Английское слово «needs» напрямую указывает, что речь идет об элементарной потребности, об элементарной необходимости, неудов­летворение которой, вызывает страдания. Если нет хотя бы минималь­ной сатисфакции этой данной от природы нарцистической потребности, нам не будет хватать элементарной уверенности, будет не доставать того. что придает нам ощущение внутренней устойчивости.

Важен вопрос, существует ли подлинная уверенность в себе, или мы лишь воображаем себя уверенными в плане иллюзии или мечты. Еще детьми мы научились — на это особенно ссылается Когут — компенси­ровать свою беззащитность и бессилие выстраиванием внутри себя «грандиозного» нарцистического образа, позволяющего переносить не­минуемые состояния беззащитности и бессилия гораздо легче.

Грандиозные представления, следуя Когуту, могут, однако, иметь отношения и к родителям и к другим важным для нас лицам, которые переживаются нами в величественной идеализированной форме. Это чувство позволяет нам, будучи детьми столь великолепных родителей, ощущать свое великолепие, поскольку в их великолепии мы имеем свою долю. Нечто подобное мы переживаем и в повседневной жизни, когда нарцистическим путем возвышаем какую-либо личность из своего окру­жения, чтобы окунуться в лучи ее великолепия.

Заблуждения, разочарования, обиды

Очевидно, что подобные иллюзорные решения рано или поздно вы­зовут такое же разочарование, как детская вера в младенца Христа или Деда Мороза. При этом важно отметить, что подобные дезиллюзирования или разочарования предуготовлены нам важными участниками отно­шений, и требуется их поддержка для того, чтобы иметь возможность относительно безболезненно разобраться с собственным разочарованием. Если у нас будет достаточно времени и благоприятные внешние условия для того, чтобы иметь возможность переработать подобные неизбежные разочарования, тогда нарциссический завышенный образ будет все более и более приближаться к реальности. В этом случае из него сможет развиться то, что Когут назвал когерентным, т. е. стабильным «Я», с чем, собственно, и связано чувство собственного достоинства.

Крупные разочарования, увы, не редкие в человеческой жизни, на­оборот, ведут к серьезным кризисам, связанным с лабильным чувством собственного достоинства, в патологических случаях мы имеем, назван­ные Когутом нарцистические расстройства личности, характеризую­щиеся тем, что личность оказывается не когерентной, а преломленой в самой себе, т. е. фрагментированной.

Причиняющие нам вред обиды подробно описаны в книгах Алисы Миллер, прежде всего в « Драме одаренного ребенка и поиске истинного «Я» (A. Miller, 1979). В своей второй книге «В начале было воспи­тание» (1980) в качестве причин нарциссических нарушений она назы­вает не сочувственные, не учитывающие ранимость детской души и ее потребность в любви отношения многих родителей, и даже пренебрежи­тельное отношение многих родителей и воспитателей к своим детям или ученикам. В генезе нарцистических расстройств огромную роль играет травматизирующее поведение важнейших участников отношений. Тем самым нарцистические расстройства, в согласии с до-классической травчатической моделью неврозов, являются травматическими неврозами, т. е. неврозами, причинами которых являются нарциссмческие обиды и оскорбления самости. Иными словами: нарцистические расстрой­ства это следствия травматического воздействия на ранимую детскую психику.

Таким образом, современная психология самости Хайнца Когута выстроена в традициях травматической теории 3. Фрейда, получившей свое развитие в венгерской школе психоанализа Шандора Ферснци и Михаэля Балинта. В теории Балинта первичная любовь к объекту (Primaere Objektiiebe) (BalintM., 1973) — это любовь, которая стре­мится заполучить любовь объекта и удовлетворяется только тогда, ког­да ребенок получает эту любовь. Балинт рассматривает это состояние как первоначальное состояние младенца. У него нет первичного нарцис­сизма, вторичный же нарциссизм возникает тогда, когда фрустрируется первичная любовь к объекту.

Полагаю, читатель согласится со мной, если я, следуя за Балинтом, буду исходить из того, что первично мы нуждаемся в любви к объ­екту в смысле экзистентной необходимости. Это утверждение соответст­вует действительности, в особенности, в детском возрасте, в зрелом воз­расте такое соответствие проявляется в меньшей степени, поскольку здесь мы уже развили более или менее устойчивое чувство собственного достоинства.

Нарцистические неврозы

В качестве нарцистических неврозов мы отличаем от остальных нев­ротических расстройств такие психические нарушения, при которых реактивируются описанные Когутом ранние детские нарцистические структуры; или же последние переживаются снова уже в патологичес­кой форме. Как и дети. пациенты с подобными симптомами чувствуют себя великолепными, единственными в своем роде, омнипотентными или всемогущими вследствие реактивных бессознательных психичес­ких процессов. Они ожидают — ошибочно — от других людей отноше­ния, соответствующего их восприятию самих себя. Если такового не случается, они очень быстро разочаровываются, реагируют депрес­сивно или агрессивно. Они постоянно находятся в бессознательных поисках утраченного времени своего могущества и великолепия.

У страдающих нарцистических личностей эти поиски выражены сильнее всего. Это могут подтвердить многие аналитики, вне зависимости от их отношения к вкладу Когута в науку. В идеализированном переносе на психоаналитика осуществляется идеализация пациента, т. е. психоаналитик рассматривается как нарцистически завышенный объект, от которого пациент ждет такого же великолепия, какого в свое время он ждал от родителей.

Легко догадаться, что подобная иллюзия не может долго сохранять­ся в силе, и рано или поздно сменяется разочарованием. Однако в ана­лизе пациент имеет шанс, что психоаналитик посочувствует ему и под­держит его больше, чем бессердечные родители своего ребенка; тем са­мым психоаналитик поможет ему переработать неизбежные нарцистические обиды.

Применение психоаналитической теории нарциссизма в педагогике и обществе

В виду большого практического значения для воспитания психо­аналитическая теория нарциссизма особенно интенсивно обсуждается в педагогических кругах. Примером этого могут служить книги «Пубертат и нарцистизм» (Т. Ziehe, 1975), «Нарцисс: новый социализирован­ный тип» (Haesing, Stubenrauch und Ziehe. 1979).

Дополнительно к этому учителя часто наблюдают в школах учени­ков. которые чересчур заняты собой, не могут сконцентрироваться на занятиях и тем самым косвенно представляют для них трудности. При­меняя идею нарциссизма в педагогике, авторы ищут объяснение для нарцистических нарушений, которыми, по их оценке, чаще страдают школь­ники. Они находят объяснение в том, что названо ими новым социализационным типом (neuer Sozialisationstypus); речь идет об обойденном в эмоциональном отношении и неуверенном ребенке, который растет под фрустрирующим воздействием доминирующей матери, испытывая разочарование в эмоционально тусклом (Schwwach eriebten) отце. По мнению авторов, при подобных социализационных условиях стабильное чувство собственного достоинства не может развиться, поскольку прежде всего отсутствуют достойные идеалы для подражания.

В подобной психоаналитической перспективе, женщины стремятся бессознательно быть хорошими матерями, однако, рискуют вызвать ра­зочарование, если потребуют слишком много от своих чад. Мужчинам также не трудно представить себе эмоционально тусклого отца собствен­ного семейства, которому мало что можно доверить. Психоанализ дает возможность понять некоторые проблемы совме­стной межчеловеческой жизни. Вспомним о партнере — любовнике, цепляющемся за женщину, вешающегося на нее как дитя на мать;

вспомним домочадцев, впадающих в глубокую неуверенность, когда искренние нежные отношения вдруг становятся натянутыми. Такие люди сильно зависят от постоянной нарцистической подпитки. Они хотят, чтобы их постоянно лелеяли, уважали, восхищались ими. Подоб­ные люди есть в ближайшем окружении у каждого. Они всегда стре­мятся к обеспеченности, ничего при этом не делая. Они не способны пе­реносить конфликты, выносить волнение, обходить кризисы и решать неизбежные любовные конфликты. Предпочитают стремиться «обратно в рай», как совместно охарактеризовали их Кремериус, Моргенгальтер. Ротшильд и другие участники Цюрихского психоаналитического семи­нара (1983).

На этом семинаре, кстати, делались попытки представить новую нарцистическую теорию психоанализа как идеологию. Высказывались опасения, что в связи с идеей о новом социализационном типе многие молодые люди будут безосновательно опорочены; звучали упреки и в адрес Когута. в частности, в том. что он антиисторичен и сам является невротиком. Я считаю, что такая деструктивная критика бьет далеко мимо цели и не могу к ней присоединиться. Личное знакомство с Когутом позволило мне убедиться в том. как заботливо стремится он понять анализируемых им людей, как постоянно критически проверяет свои собственные мысли и действия, несмотря на его всегдашнее убеждение. что благодаря своему пониманию нарцистических расстройств, он нашел новый подход к недоступным до этого психическим нарушениям и к людям, ими страдающим.

Резкое неприятие Когута и его учения отдельными психоанали­тиками, возможно, объясняется еще и тем. что Когут затрагивает лич­ные недостатки психотерапевтов и аналитиков, дефекты, состоящие в том. что невозможно сколь-нибудь глубоко и точно понять пациентов при отсутствия эмпатии, а значит, невозможно и достаточно успешное их лечение. Для меня вклады Когута в развитие психоанализа очень важны. Его разработки помогают мне лучше понять моих пациентов, проявлять с ними больше терпения особенно тогда, когда речь идет о замене их ущербного чувства самооценки на здоровое чувство само­принятия.

В заключение приведу еще один пример нарцистического невроза:

40-летний архитектор испытывал трудности относительно своей соб­ственной идентичности (лишь в позднем детстве он узнал, что человек, которого он воспринимал как отца, вовсе не его отец, настоящий же отец — это «дядя»). Став взрослым и сойдясь с женщиной, обращавшейся с ним как мать, этот человек почувствовал сильную неуверенность в себе. Его сомнения выражались в замедленном мышлении, в мучительных раздумьях о простых вещах, он чувствовал себя неуверенно в обществе, подозревал у себя « нарушение сердечного ритма», не отвечал элементарным требова­ниям обыденной жизни. Его симптомы объяснились отсутствием взрослого участия в детстве, непониманием взрослых и многочисленными душевными травмами.

В процессе психоанализа было интересно наблюдать, как личные мыс­ли и действия, чувства и переживания находятся в центре внимания обоих участников. При этом пациент мог наверстать упущенное в детстве и приоб­рести опыт того, как другие люди интересуются им, интересуются его мыс­лями и действиями, чувствами и телесными ощущениями. Он работал с большой отдачей и старался дополнить анализ, заключавшийся по суще­ству в обычном разговоре, возможностями собственного развития: учитель­ница йоги способствовала его новому самопознанию, учитель по лыжам — новому владению телом, мастер по плаванию научил его плавать, чего он не умел в детстве и чего очень боялся. Большое значение имел и фактор «выговаривания»: в течении многих часов нужно было слушать его рассказы о своих новых опытах и физических переживаниях, сочувствовать ему, находить слова для общения и вызывать у него такое чувство, которое по­могло бы ему наверстать нечто жизненно важное. В дальнейшем, стабили­зировав свой здоровый нарциссизм, этот пациент стал развиваться совер­шенно неожиданным образом. Он не только нашел новую партнершу, с ко­торой смог построить отношения на принципе взаимного уважения, но и пережил плодотворный расцвет своей творческой деятельности. Это ли не доказательство того, что при достаточно длительном и терпеливом участии и эмпатии можно достичь значительных психоаналитических результатов.

3.2. Пограничные случаи

Симптоматика

Под пограничными случаями понимают психические нарушения, которые располагаются между неврозом и психозом, т. е. на границе — (Borderline (англ.) — пограничная полоса). Такой диагноз раньше ста­вился редко, однако, сейчас ставится чаще, благодаря работам Отго Ф. Кернберга (1975, 1976) и монографии Кристы Роде-Дахсерс (1979). В отличие от симптомов «классических» неврозов симптомы «пограничных случаев» или «состояний» относятся не к объективным телес­ным недомоганиям, а скорее напоминают симптомы навязчивых состо­яний, фобий, депрессивных состояний. Сюда относятся и фантазии о собственном величии, выраженная занятость собой, характерные для нарцистических нарушений личности.

В связи с этим весьма нелегко выделить что-то типичное для погра­ничных случаев. В области симптоматики это прежде всего чувство пустоты и бессмысленности. Кроме того, пациенты чувствуют себя беззащитными и зависимыми от воли других, которым они, однако, за­видуют, поскольку считают этих «других людей», менее страдающими от чувства опустошенности и бессмысленности, чем они сами. Отсюда вполне ясно почему подобные пограничные личности часто ощущают сильные чувства зависти по отношению к другим людям. Сознаться в зависти и «опустошенности», однако,— перспектива достаточно болезненная и унизительная; от таких чувств защищаются сообразно с психоаналитическим учением о защите. Поэтому мы переходим к психодинамике пограничных случаев.

Сфера защиты

Для того чтобы не воспринимать всю глубину внутренней пустоты и, всю меру беззащитности и бессилия, существует защитный меха­низм, играющий центральную роль в современном психоанализе. а именно: расщепление (Spaltung).

Чтобы понять, что понимает под этим определением психоанализ, нужно начать издалека и кое-что пояснить. Следует представить, что на­ряду с чувствами опустошенности и бессмысленности в психике погра­ничной личности функционируют и другие чувства, а именно идеи вели­чия, т. е. представления о собственной грандиозности и совершенстве, имеющие место при нарцистических нарушениях личности в своем чис­том виде. Защитная функция «расщепления» состоит в том, что лич­ность одновременно раскалывается на две части; одна часть чувствует себя совершенной и великолепной, другая — опустошенной и бессмыс­ленной. Усилия защиты состоят в том, чтобы содержать обе противо­речивые области в отделенном друг от друга состоянии. Картина «Я» пограничной личности (Sellbstbild) характеризуется тем самым расщеп­лением на две части. При этом в какое-то определенное время сознательной является только одна из частей, а другая остается бессознатель­ной и наоборот. Характерные особенности пограничных личностей заключаются, таким образом, в том, что состояния собственной гранди­озности и беспомощности, опустошенности и бессилия могут быстро меняться местами.

Наряду с противоречивыми образами себя самого, в психике погра­ничных случаев функционируют также противоречивые образы важ­нейших участников отношений: временами они тоже кажутся либо очень выдающимися, великолепными, идеальными фигурами, либо принци­пиально плохими и ни на что не способными. Подобные представления могут столь же быстро меняться местами.

В отношении к другим сказываются быстро сменяющиеся интерак­тивные образцы (Interaktivmuster): первый — при котором собствен­ный образ воспринимается как великолепный, в тоже время как к дру­гому человеку относятся пренебрежительно, считают его ничтожным и самозависимым; второй — когда себя воспринимают ничтожным, а дру­гого как совершенство.

Чтобы представить себе воплощение таких теоретических образцов отношений, можно обратиться к реальным примерам, связанным с силь­ными аффектами. Уже упоминалась зависть неимущего к имущему. Следует включить сюда гнев, презрение, все формы недооценки, напри­мер, издевательство, высмеивание и т. д. Против других могут направ­ляться те чувства, которые в следующий раз будут направлены против себя. Если же благодаря защитному механизму «расщепления», обесце­нивающие и другие процессы хорошо отделены друг от друга и не вызы­вают взаимных нарушений, тогда все личностное «устройством может действовать относительно благополучно.

Особенно беспрепятственно оно функционирует тогда, когда чело­веку с пограничным случаем удается включить в это «устройство» дру­гое лицо в смысле межличностной защиты. Им будет человек, которым восхищаются и которого идеализируют в тот момент, когда одновре­менно хоть сколько-нибудь ценят и себя. В противном случае другое лицо будут недооценивать именно в тот момент, когда высоко оценива­ется. идеализируется собственный образ. Последующая иллюстрация позволит нам отличить вертикальное расщепление (vertikale Spaltung) от расщепления горизонтального (horizontale Spaltung): вертикальное расщепление отделяет обесцененное Я и парт-объект от соответствую­щих областей Я и объекта, в то время, как горизонтальное расщепление поддерживает в разделенном состоянии однородные образы Я и объекта (см. табл. 10).

Подобная множественно «расщепленная» личность не способна излучать уверенность, она прежде всего ненадежна. Результатом ока­зывается личность, не уверенная в себе. слабая. Она слаба, даже если из-за высокой интеллигентности и не производит такого впечатле­ния на первый взгляд. Интеллигентные пациенты с пограничными нарушениями как раз обыгрывают свои слабости, прельщая ими свое окружение.

В межличностных отношениях их недостатки, тем не менее, сказы­ваются довольно быстро. Прежде всего это выражается в частых сменах идеализации и обесценивания. Сексуальные, агрессивные и перверсивные влечения часто подталкивают к искаженному удовлетворению. Согласно моему опыту, это чаще всего приводит к садистским побужде­ниям, связанным с обесцениванием другого лица, и происходит особен­но болезненно, если ранее это лицо идеализировали.

Вертикальное расщепление разделяет обесценивающие (плохие) и иде­ализирующие (хорошие) Я-и парт-объекты друг от друга. Горизонтальное расщепление поддерживает взаимное разделение Я-представлений и объект-представлений.

В клиническом плане существует четыре ситуации:

1. Индивид сознательно переживает себя как существо великолепное, со­вершенное, воспринимает объект как идеальный (представления о плохом Я и плохом объекте исключаются посредством вертикального расщепления).

2. Индивид сознательно переживает себя как существо достойное пре­зрения, аналогичное переживание в связи с объектом: налицо состояние депрессии (идеализированные Я- и объект-представления защищены с помо­щью вертикального расщепления).

3. Индивид сознательно переживает себя как существо идеальное, а объект — как презренное (плохие составляющие Я бессознательны из-за вертикального расщепления. Идеальные объект-составляющие равным образом бессознательны по отношению к плохому объекту из-за вертикаль­ного расщепления. Хороший объект защищен от Я, переживаемого как иде­альное, горизонтальным расщеплением).

4. Индивид сознательно переживает себя как существо неполноценное, а объект — как идеальное (идеальные Я-составляющие бессознательны по отношению к неполноценно переживаемому Я с помощью вертикального расщепления. Плохие объект-составляющие защищены от хороших объект-составляющих с помощью вертикального расщепления. А по отношению к плохому Я — посредством расщепления горизонтального ).

Таблица 10. Структура пограничной личности, модифицированная по Кернбергу (Kernberg, 1975).

Причины

В связи с чем это происходит? — спросит читатель. Возможный ответ таков: это случается тогда, когда в детстве ребенок получает слишком мало любви и/или во многих смыслах переживает плохое с ним обращение, если не сказать — жестокое. И здесь я хочу перейти непосредственно к клиническим примерам:

39-летняя учительница жаловалась на усталость, головные боли и не­способность более или менее сносно переносить свою обыденную деятель­ность. Внутренне она чувствовала опустошение и ощущала себя глупой. Кроме того. она испытывала садистические припадки в отношении к мужчи­нам, которым в своих фантазиях желала отрезать член, именно тогда, ког­да те вожделели женщину. Она боялась темноты, воды. высоты, глубины и незнакомых людей.

Более чем 500-часовой анализ привел к ярко выраженному состоянию ступора или клинча (clinch) между анализандом и аналитиком. Поначалу женщина чувствовала себя значительно выше аналитика и вообще считала его мало на что способным. Затем ситуация изменилась с точностью до на­оборот: она стала ощущать собственное бессилие, зависимость и потребность в помощи, а психоаналитика рассматривать как совершенно независимое полное сил и власти существо. Он казался пациентке мужчиной, который мучает, унижает женщин, утаивает от них их хорошие качества, стремится показать им лишь то. что они ничего не стоят, что они зависимы и нужда­ются в помощи.

Особенность подобных отношений оказалась повторением прошлых отношений между дочерью и отцом. Она ощущала, что отец ее использует, злоупотребляет ею. постоянно компрометирует и унижает. Позже выяснилось даже, что отец отвел одиннадцатилетнюю дочь в лес и хотел ее изнаси­ловать. Воспоминания, относящиеся к этому эпизоду, были столь реали­стичны. что альтернатива фантазии (а речь здесь шла в первую очередь именно о возможной фантазии) отпадала, как неправдоподобная.

Характерное для пограничных случаев совмещение обесценивания и идеализации относилось в этом конкретном случае к отцу и собственной персоне, проявляясь в характерной эмотивной смене: то пациентка чувство­вала себя выше своего отца, осмелившегося совершать над ней подобные инцестные действия, то казалась сама себе последней дрянью, в то время как отец идеализировался.

Образец отношений во взаимодействии между дочерью и матерью пов­торился как идеализированный с одной, и обесценивающий, с другой сторо­ны: мать тоже, правда, бессознательно использовала дочь для своих целей. Она чувствовала себя с мужем весьма неуверенно и поэтому ей доставляло удовольствие чувствовать превосходство — мнимое — хотя бы над своей дочерью.

В процессе анализа пациентка припомнила, как ее очень тесно спеле­нали и привязали к кровати, и как мать держала ее во время купания под водой. При этом пациентка переживала рецидив детского страха быть уби­той. Этот страх был настолько для нее невыносим, что она предпочла бы убить себя сама, лишь бы прекратить его.

Нет ничего странного, что перенеся столько лишений и неприятностей в детстве, травматизированный ими человек не мог чувствовать себя хоро­шо. В общении с другими людьми она бессознательно воспроизводила свое травматизированное поведение . И не могла жить нормально хотя бы уже потому, что постоянные, непреодолимые травмирующие обстоятельства все время расходовали душевную энергию, которой оставалось слишком мало для того. чтобы вести нормальное существование.

Так, пациентка призналась, что выбрав профессию учительницы, она стала идеализировать себя, явно превысив свои способности. Попытка обу­читься другой профессии не удалась в результате органической неспособно­сти вступать в контакт с другими людьми и строить с ними здоровые отно­шения. Анализ не удался и прервался по причине внешних обстоятельств. Тем не менее пациентка обрела внутреннее равновесие, приобщившись к церкви. Она нашла в церковном храме замену поддерживающей ее мате­ри. а в Боге.— любящего отца. не испытывая страх быть используемой ими так, как это драматически произошло с ее настоящими родителями.

3.3. Неврозы недостачи и неврозы связи

Неврозы недостачи

Обозначение — невроз недостачи — кажется мне имеющим боль­ший смысл, чем нарцистическое расстройство личности или погранич­ная личность, ибо в слове «недостаток» выражается именно то обстоя­тельство, что людям, страдающим подобным неврозом, действительно чего-то не хватает, а именно: любви и участия (Kutter, 1975).

Временами у меня складывается впечатление, что этот невеселый факт скрыт под многочисленными искусными описаниями бессознатель­ных процессов, протекающих у подобных пациентов. Фактическое нали­чие «нехватки» (дефицита) становится непосредственно очевидным, когда мы вспомним о том, что именно отсутствовало у вышеописанной пациентки: мать не любила ее и поэтому охотно предоставляла в распо­ряжение отца. Отец, со своей стороны, злоупотреблял дочерью для лич­ных целей. Таким образом, она не имела возможности идентифициро­вать себя ни с отцом ни с матерью; результатом этого стала большая неуверенность в собственной женской половой идентичности, связанная со склонностью причинять вред мужчинам. Кроме того, пациентка была совершенно не способна развить в себе материнские чувства, поскольку, не имея возможности идентифицировать себя с матерью, не могла уве­ренно чувствовать себя в роли женщины.

Идентификации с отцом была также затруднена. Однако для дево­чки, так же, как и для мальчика, необходима возможность позитивной идентификации с отцом, чтобы в последствии стать зрелой личностью. Важно распознавать и оценивать хорошие черты отца, постепенно и незаметно абсорбируя их в свою личность.

Таким образом, в основе неврозов недостачи лежат недостатки в идентификации с матерью и отцом. По моему опыту весьма часты и всякого рода нарушения , что скорее всего связано с дефицитом «насто­ящих» поведенческих образцов для подражания. Маргарита Мичерлих (М. Mitscherlich-Nielsen. 1978) даже пишет о конце эпохи образцов для подражания. Особенно большой дефицит в этой области испытывает поколение тридцатых, чьи отец или мать активно действовали во вре­мена Третьего Рейха или пассивно ему пособничали.

Неврозы связей

Понятие невроз связи подчеркивает момент бессознательной связи ребенка с самыми первыми участниками отношений. Чаще всего это мать, с которой дочь или сын не могут расстаться. Отделение (Trennung) тем сложнее, чем меньше свободы получает ребенок от мате­ри. чем больше она держится за ребенка, преследуя свои личные цели. Если же, несмотря на это. дочь или сын отделяются, то чаще всего воз­никает неизбежный конфликт на почве вины.

Если отец как третье лицо, осложняет каким-либо образом процесс отделения от матери, проблема отделения еще более возрастает. В каж­дом таком случае разделение ведет к чувству вины. Его можно избежать лишь тогда, когда ребенок сохраняет верность матери.

Многие нарушения отношений у партнеров основываются на том, что подобные бессознательные связи продолжают существовать и далее. Новые отношения бессознательно рушатся во имя сохранения первона­чальных — с отцом или матерью. Это частая причина нарушения отно­шений у женщин, которым не посчастливилось войти в удовлетворяю­щие их контакты с мужчиной. Конечно, это относится и к мужчинам, которые вследствие своей бессознательной связи с матерью не в состо­янии завязать зрелые отношения с женщиной.

Другое невротическое разрешение связи с матерью или отцом в фор­ме «невроза связи» состоит в том, что отца или мать ищут в бессозна­тельном переносе в партнере и каждый раз надеются, что нашли; наде­ются во всяком случае столь долго, сколько партнер или партнерша подыгрывают этой «перенесенной» роли. Эрик Берн (Веrnе. 1974) и Юрг Вилли (Willi. 1975) описали примеры подобных отношений. Нетрудно понять о чем здесь идет речь, поскольку отчасти это происходит с каждым. Кроме того, всякий из нас знает людей, ведущих себя подоб­ным образом.

Впрочем, к представленным здесь неврозам с легкостью можно отнести и пациентов с фобическими симптомами; они равным обра­зом связаны с важнейшими участниками отношений. Партнер должен, в смысле «объекта-заместителя» (Ersatzobjekt) или «замены» (Substi­tute), замещать и играть роль постоянного спутника. Отсутствие спут­ника приводит к состоянию страха. Таким образом, «фо6ические» люди лишены возможности самостоятельно ощущать уверенность, если они не получают поддержку (Sicherung) извне. Поскольку опыта такой уве­ренности эти люди в детстве не получили, они и во взрослом возрасте зависят от уверенности заботящихся о них людей² . Поскольку в детст­ве необходимого участия взрослых недоставало, они не способны выстроить в себе чувства уверенности и независимости, приобретаемые по мере взросления в присутствии других.

Следующий случай школьной фобии с выраженным страхом по отношению к школе демонстрирует особенно впечатляюще, как тесно может переплетаться поведение матери с развитием фобии у ребенка.

Поступившего в школу семилетнего ребенка его соученики стали драз­нить из-за легкого заикания, и постепенно он превратился в аутсайдера и козла отпущения. Как следствие у ребенка перед походами в школу стал по­являться все возраставший страх. Какое-то время он еще мог ходить туда в сопровождении матери. Затем оказался не в силах делать и это.

Причину нарушения прежде всего искали в самом ребенке, в возмож­ных фантазиях о наказаниях и преследовании. Ребенок боялся привидений, угрожавших его съесть. В процессе психоаналитического лечения ребенка и сопутствующего — матери, выяснилось, однако, что причина кроется в ма­тери, которая переживала свой брак как очень несчастливый. Поэтому она искала в сыне замену своему мужу (Richter, 1963).

На этапе терапии следовало сделать связь между матерью и сыном осоз­нанной, чтобы оба участника освободились от взаимного зажима» (clinch). Ради большей точности стоит упомянуть, что непосредственно отцу было предписано не только принять на себя роль мужа своей жены, но также и роль отца по отношению к сыну, демонстрирующего своему чаду существо­вание множества интересных вещей помимо «зацикленности» на матери.

Сильная связь с материнской фигурой (Mutterfigure) и страх отде­ления от матери отмечаются и в анализах взрослых пациентов. Здесь наряду со страхами особо важное значение имеет включение в анализ и патологий участника отношений. Зачастую достаточно и того, что другой член семьи принимает участие в лечении в режиме семейной терапии.

Обстоятельства случаев, в которых мать, слабо ощущая поддержку своего супруга, завладевает ребенком (в качестве замены мужу), посто­янно всплывают в психоаналитической практике.

Теперь мы приближаемся к области, от которой исходит некое, кажущееся многим угрожающим, очарование. Речь пойдет о несколько зловещей, но тем не менее, весьма интересной области психозов.

4. Учение о психозах

4. 1. Предварительные замечания

В отличие от классических неврозов психозы представлены в психо­анализе не столь широко. Лишь относительно немногие известные пси­хоаналитики занимались психотическими случаями, как, например, некоторые пионеры психоанализа: Карл Абрахам, Карл Густав Юнг, Пауль Федерн и Пауль Шильдер.

Важная инициатива по поводу психоаналитического лечения шизоф­рении появилась в США. Фрида Фромм- Рейхманн, Гарольд Ф. Сирлс и Пинт-Ни Пао в Честнут Лодж в течение многих часов в неделю разбирали случаи отдельных шизофренических больных. Тем самым они несколько прояснили существо этой тяжелейшей душевной болезни. Другие иссле­довательские центры концентрируются вокруг Теодора Лидра в Yale University School of Medicine и Томаса Фримана в Глазго.

В Германии психозами, а прежде всего их общественным фоном, ин­тересуются многие активные участники студенческого движения. В свя­зи с этим многократно переиздавался сборник «Шизофрения и семья» (Bateson et all., 1969). В нем описаны феномены, которые в столь экс­тремальной форме достаточно сложно наблюдать в собственной семье (знаменитые «двойные обращения» (doppelten Botschaften), «введение в заблуждение» (Mystifizieren) информацией и другое).

Однако официальная психиатрия Германии не приняла во вни­мание психоаналитические перспективы, связанные с психозами. В отличие от этого в США психоаналитические подходы были достаточно широко интегрированы в психиатрию благодаря движению за психическое здоровье (Mental-Health-Bewegung). Здесь психиат­рия тесно переплетается и с психологией вообще и с психоанализом, в частности.

Немецкие психиатры больше доверяют тестовой психологической диагностике, чем качественным диагностическим возможностям психо­аналитического метода (ср. гл. VIII). Поэтому скорее всего они также мало обратят внимание на предлагаемую главу, как и на психоанали­тические аспекты психиатрических картин болезней, представленные в книге «Психоаналитическое учение о болезнях» Вольфгангом Лохом в 1967.

Социологи и просвещенные неспециалисты, напротив, найдут следующие главы весьма, интересными. Начнем же в виде исклю­чения не с шизофрении, а с более «маргинальных» депрессий, которые, однако, вследствие своей частоты имеют не меньшее значение.

4.2. Депрессивные психозы или психотические депрессии

Разграничение и симптоматика

Депрессивные состояния уже встречались нам в рамках учения о неврозах (ср. гл. VI 2.). Показанные там психодинамические взаи­мосвязи (переживание потери, тема вины, проблемы самооценки) встречаются и при психотических депрессиях или депрессивных пси­хозах. Значительная разница, однако, состоит в том, что решающий бессознательный процесс — депрессивный процесс — выражен при депрессивном психозе в большей степени не только количественно, но и качественно.

Наблюдаемая симптоматика характеризуется депрессивным трио:

1. Замедленное мышление, содержание которого вращается вокруг чувства вины, неполноценности, ничтожности и отсутструющего само­уважения.

2. Подавленное настроение и

3. Замедленная моторика.

Три симптоматические области в своем трагическом сужении лич­ной перспективы часто ведут к мыслям о самоубийстве и суицидным идеям. Тем самым депрессии являются серьезными, угрожающими жизни заболеваниями. Симптомы носят преимущественно фазный характер, способный длиться в течение нескольких недель и месяцев. Биполярное развитие процесса характеризуется отчетливой сменой депрессии и мании (ср. гл. VI. 4.3.). Сюда относятся типичные дневные колебания с ухудшением утром и улучшением вечером, как и типичное ухудшение телесных функций с отсутствием аппетита и нарушением сна. Все это можно рассматривать в противовес невротическим депрес­сиям. при которых отсутствуют вышеупомянутые особенности. Частые при поихотических депрессиях маниакальные (иллюзорные) идеи (Wahnideen) и невозможность воплощения своих замыслов в реаль­ность (gestoerte Realitaetspruefung) также отсутствуют при невротиче­ских депрессиях.

Бессознательные процессы

Решающие бессознательные процессы относятся к конфликтам вле­чений (Triebkonflikte) как сексуального, так и агрессивного плана. На­рушается генитальная сексуальность, в широком смысле, угасая вовсе. Вместо этого больные подавлены вспышками собственной агрессив­ности, направленными против собственной личности и причиняющими серьезный вред самому больному. Налицо стремление к деструкции и саморазрушению.

Пассивно-оральные конфликты (passiv-orale Konfhkte) вращаются вокруг желаний получить, наконец, удовлетворение. Если этого не про­исходит, то оставшаяся ни с чем личность, испытывает разочарование. ведущее к реактивному гневу; здесь же пролегает путь к страху уничто­жить в реактивном гневе то. что еще дает возможность жить.

Такие конфликты, вращающиеся вокруг желаний «иметь-хотеть» (Haben-wollen) и гневом от разочарования лучше всего рассматривать как конфликты орально-садистические. По мнению Мелани Клейн (Klein. 1977), они особенно сильно выражены оттого, что имеют, в ко­нечном счете, физиологическую природу и угнетают людей изнутри. Поэтому вполне справедливо использовать выражение «эндогенная» депрессия, т.е. депрессия, идущая изнутри.

При более детальном анализе депрессивных состояний обнаружива­ются и внешние причины депрессивной угрюмости, а именно — разочарование во вполне обоснованных желаниях, после того, как к ним было проявлено минимальное внимание и участие со стороны других людей. Главная особенность депрессивного процесса — это аффектив­ное состояние бессилия и беспомощности. При этом. согласно Эдварду Бибрингу (Bibring, 1953), речь идет об основном человеческом способе реагировать на фрустрацию. который столь же обоснован, что и реакция страха в виду конкретной опасности.

Любой из нас желает быть любимым и уважаемым. Каждый стре­мится чувствовать себя значительным, сильным и уверенным. Всякий человек хотел бы любить других людей.

Именно осечки (Versagungen) этих трех желаний и ведут реактивно к депрессиям. Подобные желания относятся к вопросу самооценки в психоналитической нарцистической теории и действующим в ней подразделам, касающимся нарцистической регуляции. Описанный там раз­лад между личными идеалами и реальным поведением при психотических депрессиях является экстремально огромным и, фактически, явно преувеличенным. Связанное с этим неприятное душевное состоя­ние приобретает поистине масштаб невыносимости: депрессивный боль­ной чувствует себя абсолютно ничтожным, никому не нужным и ничего не стоящим.

У депрессивной личности отсутствуют те защитные механизмы, ко­торые находятся в распоряжении личности нарцистической. В этом их качественное отличие друг от друга. Но все же некоторые защитные механизмы, например «расщепление», у депрессивного больного сохра­няются. Характерен также защитный механизм изолирования (Einkapselung — Rosenfeld, 1985). Депрессивный больной бессознательно пытается сохранить самоуважение (листанное Я», Winnicott, 1965) в ситуации напора обесценивающих и разрушительных процессов посредством своей «изоляции». «Истинное Я» тем самым действитель­но сохраняется, однако, надобность в нем в последующем отпадает. поскольку оно становится неприступным — защитный механизм оказы­вается малопригодным.

Малопригодной в этой связи оказывается и защитная попытка идентификации с угрожающим, преследующим и наказующим объе­ктом. Успех защиты здесь заключается в том, чтобы устранить си­туацию вечного мучения, наказания, преследования. Приносимая при этом жертва — это частичная при невротических и полная при психотических депрессиях конвертация самости (Selbst) в угрожающий объект.

Депрессивный процесс

При психотическом типе депрессивный процесс состоит в том. что обширные части личности пропадают (в структурной модели Фрейда — «Я»или эго) под воздействием угрожающей инстанции (в структурной модели Фрейда — супер-эго или «Сверх-Я»). Они «завоевываются», «захватываются» — читатель простит мне мои милитаристские метафо­ры — поначалу угрожающей, а затем и непосредственно атакующей ин­станцией и, в конце концов, «становятся ее собственностью», если не сказать «поглощаются ею».

Однако депрессивный процесс может состоять и в том, что «Я» под­чиняется умозрительной или реальной власти «Сверх-Я» и позволяет ей себя «поглотить», как бы полностью капитулируй. Чаще всего на грани­це между внутренней (личной) и внешней областью находится бурное «Туда — сюда» (Hin und Her) — промежуточная область, в которой берет верх то одна, то другая сторона. Тем самым, описанным психиат­рами различным состояниям между:

а) заторможенной депрессией, в которой «Я» капитулировало перед «Сверх-Я» и

б) возбужденной депрессией, в которой борьба между «Я» и «Сверх-Я» в полном разгаре (см. табл. 11), находится вполне логичное объяснение.

Используя язык образов, Фрейд говорит о том. что тени, «Сверх-Я» пали на «Я». Сомнительное достижение защиты состоит в том, чтобы по меньшей мере не контактировать с угрожающим, наказующим или пре­следующим объектом. Правда, потеря за это самости — цена слишком высокая. Еще один недостаток заключается в том, что под действием депрессивного процесса «захвата Я» пропадают и хорошие составляю­щие объекта, их больше нет во внешнем распоряжении (когда яблоко съедено, его уже нет в моих руках).

В отличие от невротических депрессий при депрессиях психотических собственные и привнесенные внешней средой (fremde) части лич­ности отделены друг от друга не столь явственно. В этой психодинами­ческой особенности психотическая депрессия столь же психотична сколь шизофрения, даже если депрессивная личность не расщеплена наподо­бие шизофренической на множество частей. В этом состоит серьезное качественное отличие от невротической депрессии, при которой грани­цы между «Я» и «Не-Я» (Nicht-ich) все время строго соблюдаются.

Таблица 11. «Пснхотический» тип депрессии: «Я» почти полностью занято, «поглощено» «Сверх-Я». «Свсрх-Я» словно тень падает на «Я».

В заключение представим депрессивный процесс в хронологической последовательности.

1. Он начинается с разочарования в себе или другом.

2. Это ведет к нарцистической обиде.

3. Появившаяся беспомощность становится невыносима.

4. В связи с этим больной в качестве компромисса с обидой бессоз­нательно пытается получить нарцистическую подпитку от объекта.

5. Возникающая при этом зависимость создает дополнительное ощущение нарцистической обиды, от которой поэтому необходимо отказаться.

6. Невыносимая зависимость от мощного объекта переносится лег­че, если объект начинают унижать и обесценивать.

7. Последнее приносит удовлетворение (Genugtwng). В конечном итоге следует наказание себя самого, поскольку обесце­ненный объект не может далее продолжать предоставлять нарцистическую подпитку. Ведь другой при этом никак не лучше, нежели больной. Поэтому такое положение вещей все же может вести к временному при­мирению с собой.

Малейший повод, однако, например небольшие провокации, снова может нарушить ненадежное равновесие. Реактивный гнев в таком слу­чае способен разрушить объект, от которого зависит. С одной стороны. это выглядит триумфом. Однако, с другой стороны, подпиливается сук, на котором сидишь. Чтобы избежать подобного состояния агрессив­ность направляется на собственную личность. Последнее воспринима­ется как меньшее зло. но в результате возникает большее сомнение в се­бе и снижение самоуважения.

Терапия

Названные бессознательные процессы описаны здесь так подробно потому, что они возникают повторно во время психоаналитического лечения: здесь в начале лечения анализанд чувствует себя совершенно разбитым, однако, при переносе на аналитика оживляет как свои защитные агрессивные порывы по отношению к другим, так и свои желания, чтобы тот восхищался им и признавал его. Тогда в контрпереносе пси­хоаналитик чувствует, как в одной фазе лечения он воспринимается возвышенным, идеализированным, являясь предметом восхищения, в то время, как в другой — он становится объектом разрушительных напа­док и язвительного обесценивания.

Если осторожно конвертировать бессознательные процессы, такие, как идеализация, обесценивание, идентификация, агрессия, самопожер­твование и связанные с ними страхи, в сознание, то можно добиться улучшения и при депрессивных психозах.

Вероятность успеха будет тем больше, если соотношение между пережитым в детском возрасте хорошим обращением и неуважительным неприятием в дальнейшем бросается в глаза не слишком резко. Кроме того, благоприятным условием можно считать способность больного поддерживать и сохранять новое, созданное во время лечения обра­щение. а не разрушать его снова в результате неизбежной агрессии разочарования.

Если же соотношение между приобретенным из опыта обращением и презрением наоборот неблагоприятно, то тогда становится ясно, отче­го многие депрессивные больные желают пресечь муку самоубийством. Ясно, что в результате самоубийства вместе со страданием прекра­щается и жизнь. Поэтому здесь трудно утверждать какое-либо легко­мыслие со стороны самоубийцы. Ясно и другое: если поддерживать интенсивное общение и пытаться при этом понять этих людей с суицидными идеями, то многих из них можно уберечь от самоубийства. К сожалению, зачастую времени не хватает именно тогда, когда не­обходима помощь. Это осложняется еще и тем, что врачи, лечащие пациентов с суицидными тенденциями, не готовы к взаимодействию с психическими проблемами суицидного больного. Психоаналитики же, способные это делать, не имеют возможности контакта, в частно­сти, из-за своих обязанностей перед другими пациентами, которых они уже лечат.

В жестких самоубийственных действиях, таких, как попытки застрелиться или повеситься, в значительной степени преобладает самоагрессия. При мягких самоубийствах, например, с помощью сно­творных таблеток, отчаявшиеся люди бегут от невыносимой ситуации и ищут гармонии и мира в крайней регрессии, пусть и ценой собствен­ной жизни. Поэтому попытка самоубийства или самоубийство как таковое это всегда также и экстремальный нарцистический криз (Henseler. 1974).

4.3. Мания

Психодинамика

В кратком определении, мания — это « гениальное» (geniale) отри­цание всего, что способно вводить в депрессию. В центральном фоку­се мании заключена реанимация (повторное оживление) всех тех об­ластей, в которых тот или иной человек ощущает себя великолепным, значимым и всемогущим. Поэтому общая защита в мании от депрессии точно соответствует защите при нарцистических нарушениях. В кон­тексте удобной и практичной структурной модели, это случай, когда. говоря образно, «сверх-Я» «побеждено» «Я»: «Я» стоит выше «сверх-Я» и наслаждается своим триумфом настолько долго, насколько это возможно.

И тем не менее, мы имеем дело с «большой» иллюзией (защитный механизм «отрицаниям — Vemeinung), т. к. реальные обстоятельства совершенно иные. Рано или поздно соотношение сил (читатель простит мне очередное милитаристское сравнение) снова приводит к по­беде «Сверх-Я» и низложению «Я». После опьянения наступает похмелье.

Бертром Д. Левин (В. D. Lewin, 1961) объяснял энтузиазм и повы­шенное настроение маниакальных людей их верой в то, что давно желае­мое вот-вот достигнет своего воплощения. Возвышенное чувство в ма­нии. как и исполнение желания в фантазии, является, однако, непод­линным и обманчивым. Это — наслаждение заблуждением. Маньяк теряет связь с действительностью в угоду мечте. Он словно в иллю­зорном самообмане придает своим фантазиям статус реальной жизни и принуждает тем самым и других людей перенимать определенные, пред­писанные им его мечтой, роли. Если эти другие люди будут действовать в согласии с такими предписаниями, то их действия, разумеется, укре­пят маньяка в его устремлениях. Однако рано или поздно это неизбеж­но приводит к серьезному столкновению между мечтой и действитель­ностью. Следствием чего является неминуемая депрессия.

Терапия

Становится ясно, что при подобных условиях маньяки исключи­тельно тяжело поддаются лечению. Аналитик может лишь показать, что бегство в манию не представляет собой решение проблемы и тем самым помочь им постепенно вернуться к реальности, пусть даже и тягостной. Однако именно этого маньяки и боятся, и поэтому всеми си­лами избегают психоаналитического лечения (поскольку дела у них — в воображении — идут хорошо). Отсюда: лучший способ обхождения с маниакальным больным состоит в таком посредничестве между мечтой и реальностью, когда, с одной стороны, терапевтические усилия напра­влены к тому. чтобы расщепить маниакальный мир пациента, а с дру­гой — интересы пациента в терапии представлены и защищены до тех пор, пока он не окажется в состоянии делать это сам. Конечно, не всег­да легко одновременно и поддерживать маньяка в его вымышленном мире, и в тоже время не вызывать у него конфронтации с реальностью. Поэтому не лишено смысла следующее: подождать с вскрывающими психоаналитическими мероприятиями до стадии депрессии. Тогда вос­приятие реальности уже не будет столь искаженным « отрицанием « Ситуация в значительной степени будет восприниматься такой, какова, она в реальности.

4.4. Шизофрения

Психиатры и психоаналитики

Психиатры видят свою задачу в том, чтобы насколько возможно точно описать симптомы шизофренического нарушения: иллюзии, обма­ны чувств, ложные восприятия, аутичное или бессвязное мышление, нарушенную аффектность и характерную дезориентацию собственной личности. Тем самым многообразные шизофренические нарушения классифицируются в структурные картины состояний и симптомов: гебефрения, кататония, параноидальная шизофрения. Постулируются органические причины в форме нарушения обмена веществ головного мозга. Для этого действительно есть определенные основания.

Психоаналитики, со своей стороны, интересуются бессознатель­ными душевными процессами, и здесь основную роль играют т. н. расщепления. С защитным механизмом «расщепления» мы познакоми­лись в гл. VI. 2.1. Юджин Блейеру в 1911 году назвал дан­ное психическое расстройство собирательным именем — шизофрения, что дословно переводится с греческого как «расщепленная душа» (Gespaltene Seele).

Решающая психодинамика

Характерные для шизофрении процессы «расщепления», в отли­чие от пограничных случаев, выражены более экстремально в количест­венном отношении, но отличаются от них и в качественном смысле. По­средством процесса «расщепления» разъединенные области без резких границ переходят одна в другую. Границы между разделенными облас­тями частично проницаемы.

Чтобы понять происходящее в личности, страдающей шизофренией, необходимо постараться представить себя в собственной фантазиях. Наиболее значим текущий личный образ. Сюда же относятся личные образы, созданные нами в детстве. Кроме того. у нас есть еще и свой идеальный образ, т. е. образ, которому мы хотели бы соответствовать в идеальном смысле. Для полноты «реальной» картины следует учесть, что порой человек переживает себя как существо злое, плохое, неполно­ценное, в другие времена — как великолепное и совершенное. С подоб­ными крайностями мы уже сталкивались при описании пограничных личностей (ср. гл. VI. 3.2.).

Чтобы действительно проникнуться душевным состоянием больно­го шизофренией, следует учесть, что различные перечисленные образы фантазий при шизофрении не отделены друг от друга сколь-нибудь отчетливо, а существуют все одновременно и к тому же активны в своих проявлениях. Они толпятся в сознании, и у шизофреника нет никакой возможности от них защититься. Образы настоящего теснятся рядом с образами прошлого и т. п. Если принять во внимание и тот факт, что помимо всего перечисленного «в толпе» присутствуют и раз­личные образы других людей, то можно себе представить (умозри­тельно) сумятицу переживаний такого человека. Здесь и образы идеа­лизированных и разочаровавших людей, людей, вызывающих гнев и гневающихся, несущих зло и злящихся. На них наслаиваются образы, которые мы создали о людях, ценивших и любивших нас, но впоследст­вии возненавидевших или преследующих нас. Вообразите: все эти обра­зы равноценно активны и наслоены друг на друга без четких различий между собой. Таков приблизительный портрет беспорядочного много­образия. которое учиняет в голове шизофрения.

В нормальном состоянии у нас есть более или менее ясный образ определенного человека; мы оцениваем его сообразно с тем, каков он сейчас. В случае, если мы вспоминаем о каких-то ранних пережива­ниях, связанных с этим человеком, то нам представляется образ, изо­бражающий эту личность в соответствующем временном отрезке. При шизофрении разделенные в нормальных условиях образы не только одновременно представлены в сознании, но и носят вирулентный характер. По этой причине человек неизбежно запутывается, дез­ориентируется и становится рассеянным. Образы самости и объекта (Selbstbilder, Objektbilder) подавлены, что лишает человека возмож­ности концентрироваться на происходящем непосредственно сейчас, будь то разговор с другим человеком, интеллектуальная или какая-либо иная работа. Из-за этого серьезно нарушаются поведенческие, мыслительные и чувственные функции. Их уже невозможно привести в порядок. Изобилие переполняющих внутренних образов драматичес­ки приводит к тому. что реальный внешний мир перестает восприни­маться таким, каков он в действительности. Образы внутреннего мира чрезмерно подавляют образы мира внешнего. Проекции внут­ренних образов на внешний мир доходят до того, что расщепленная фантазия оживляет внешний мир мнимыми образами. А образы реаль­но переживаемых «внешних» личностей наоборот, «овнутряются», интроецируются (verinnerlich), входят в состав структуры собственной личности.

Однако эти проективные и интроективные процессы еще не являют­ся признаком шизофренического психического расстройства, поскольку встречаются и в случаях пограничных состояний. Типичный формальный момент шизофренического психического расстройства — это, наряду с «расщеплением», текучие границы между отдельными образами само­сти и образами объекта, между внешним и внутренним мирами. Таким образом, как гласит заголовок одного из произведений Хаидке: «Внутрен­ний мир становится внешним миром внутреннего мира» и наоборот³ .

Предназначенные для защиты от путаницы образов защитные меха­низмы «расщепления» отчаянно пытаются содержать перетекающие друг в друга образы в разграниченном состоянии, стремятся прежде всего сохранить хорошие и защититься от разрушающих. При этом существует возможность достигнуть мимолетной стабильности, при которой доминирует либо (как, к примеру, при нарцистической лич­ности) великое «Я» (Grossenselbst) — я совершенно великолепен), либо господствуют (как при депрессиях) ощущения собственной ничтож­ности и ненависти к себе.

Находясь в подобных душевных состояниях, мы, соответственно, весьма легко впадаем в ревность, если важный для нас участник отно­шений обращается к кому-нибудь другому. В другой ситуации над нами доминируют важные авторитеты, которые не только обсуждают нас, но одновременно и осуждают, обвиняют, преследуют.

По мере проникновения в переживания больных шизофренией, все более проясняются и такие непонятные явления, как мания величия (Grossenwahn), мания собственной неполноценности (Minderwertig-keitswahn), мания ревности (Eifersuchtswahn) и мания преследования (Verfolgungswahn). Душевный мир шизофреников предстанет перед нами в еще более причудливом виде, если принять во внимание тот факт, что представления о своей собственной или других личностях относятся не к человеку в целом, а только к его частям. Это могут быть и части лица, например, глаза, нос. или части тела — ладонь, нога, рот, грудь, пенис. В данном случае речь идет о парт-объектных отноше­ниях (Teilobjektbeziehung). Примером могут служить объект-отноше­ния между грудью и ртом.

Конечно, в широком смысле подобное не является патологией. Как не является патологической моя концентрация в данный момент на руке, которая пишет данный текст. При шизофрении патологическими явля­ются навязчивые способы возникновения различных образов из бессо­знательного, одновременное сосуществование самых различных образов и текучесть границ между ними. Навязчивый способ образного заполне­ния сознания говорит, впрочем, в пользу влечений, дополнительно осложняющих отношения при шизофренических психозах: инстинктив­ные импульсы сексуального и агрессивного характера возникают в со­знании и заполняют его. Не случайно, что в начале шизофренического расстройства часто возникают видения наводнений и утопленных людей. Представленная иллюстрация призвана проиллюстрировать фрагментарные соотношения шизофренической психики (см. табл. 12).

Таблица 12. Шизофренический психоз. «Я» расщеплено на элементы (заштриховано) с нечеткими , границами. Элементам «Я» угрожают с двух сторон: интроекция «ар­хаического» «Сверх-Я» (обозначено черным), заключающаяся в преследовании и угрозе наказания; «архаические» составляющие «Я» (серым), полностью наполнен­ные энергией «Оно», «затопившего их.

Семейная динамика

При исследовании семей с шизофреническими пациентами выясни­лось, что описанные душевные переживания, протекающие в форме бессознательных процессов внутри самой личности шизофреника, могут происходить и внутри семьи, между отдельными ее членами. Здесь встречаются особые патологические формы мышления, чувств и пове­денческих функций, которые, если они направлены на зависимого ребенка или протекают в атмосфере его пассивного участия, способны к так называемой «вторичной» патологизации, т.е. к развитию психи­ческого расстройства и у ребенка. Иначе говоря, изначально здорового ребенка можно «сделать ненормальным» по отношению к норме. Здесь вспоминаются слова Полония: «И если это безумие, то в своем роде последовательное» («Гамлет», пер. Б. Пастернака. Москва, 1994).

Рассмотрим в связи с этим подход, разработанный специалистом по коммуникации, американцем, Грегори Бейтсоном (Bateson, 1969). Его метод double-bind-Methode, лучше всего перевести на русский, как «метод двойной связи» или как западня отношений (нем.— Beziehungs-faelle). Ребенок попадает в такую «западню» или противоречивую ситу­ацию, отклоняющую от «нормы» тогда, когда он, например, не может отличить, что из советов важного участника отношений является прав­дой. а что — нет. В личном опыте у каждого полно примеров подоб­ного рода отношений. Скажем, кто-то « втирает нам очки». Или некто говорит мне: «Ты устал», хотя я чувствую себя достаточно бодро. Чело­век упорно доказывает, что он на моей стороне, но ведет себя явно враж­дебным образом. Во всех этих случаях я в затруднении и не могу разо­брать, то ли я неправильно воспринял сказанное, то ли налицо ложное сообщение. Если человек для меня достаточно важен, то мне трудно представить себе, что он лжет.

Драматическим последствием такого рода предположений является то, что мне (на основании предположения, что другой человек не лжет) остается придти к выводу, что это я неправильно оцениваю ситуацию. Если представить, что подобные непонимания случаются весьма часто. а значимая для меня личность имеет надо мной власть, перед которой я слаб и зависим, то легко представить, насколько я буду запутан про­тиворечивыми советами и указаниями. Скорее всего настолько, что уже перестану что-либо понимать, усомнюсь в самом себе и создам совер­шенно неверное представление о реальных соотношениях во внешнем и внутреннем мирах. Похожее воздействие оказывают мистифицирующие советы, не соответствующие действительности. Первоначально понятие мисти­фикация употребил Маркс, стремившийся продемонстрировать, что процесс эксплуатации рабочего класса,— по крайней мере в том виде, в каком он находился в XIX столетии,— выглядит вовсе не таким, каков он есть на самом деле. Что данный процесс представлен в мистифициру­ющем виде и таким образом, словно речь идет о добровольных отноше­ниях между эксплуатируемым и эксплуататором.

Простое представление о процессе мистификации можно получить из следующего примера. Мать говорит своему ребенку, чувствующему себя бодро и хорошо: «Соня, ты же устала, ты же хочешь спать». Ма­ленькая Соня пытается поначалу возражать: «Нет, я не устала, я чувст­вую себя отлично». Однако затем, прежде всего в результате повторе­ния этих слов матерью, она начинает сомневаться в себе, и, в конце концов, начинает верить тому, что устала.

Рональд С. Лэнг (Lang R.. 1960) приводит пример злости дочери на свою мать.

— Мать: «Я не злюсь на то, что ты так говоришь, я же знаю, ты так не думаешь на самом деле».

— Дочь: «Но я действительно так думаю».

— Мать: «Ну, дорогая, я же знаю, ты так не думаешь. Ты не можешь са­ма о себе позаботиться».

— Дочь: «Я могу сама позаботиться о себе».

—— Мать: «Дорогая, я знаю, ты этого не можешь, потому что ты больна. Если бы я хоть на минутку забыла, что ты больна, я бы очень на тебя разо­злилась».

Здесь в любом случае мать знает лучше, что чувствует дочь. Дочь старается защищаться, но рано или поздно из-за повторяющихся увеще­ваний матери она почувствует себя неуверенно и согласится с ее мне­нием, чтобы сохранить мир. В общем, здесь имеет место систематический подрыв доверия у другого к надежности собственных чувств и мыслей. Такое, особенно, происходит тогда, когда мы находимся в неустойчивом душевном состоянии и нам не совсем ясно, что и как именно мы в данный момент чувствуем и воспринимаем.

Фильм «Семейная жизнь» ⁴ преподносит изобилие подобных при­меров: здесь речь идет о конфликте матери и дочери, в котором мать выступает знающей все лучше дочери. Фильм, однако, демонстрирует нечто большее. А именно бессознательные стремления родителей в противовес осознаваемым разговорам: с одной стороны, родители утверж­дают. что желают своей дочери только хорошее, но, с другой — готовы ее и убить. Когда же дочь начинает осознавать, что подобные желания смерти со стороны родителей существуют и рассказывает об этом («Мать хочет меня убить»), ее объявляют сумасшедшей.

В последующих эпизодах групповой терапии пациентки речь идет о том, чтобы сделать расщепленные чувства и мысли доступными созна­нию и разъяснить ей, что из них соответствует действительности. Тогда фальшивые образы себя и матери могут быть скорректированы.

Терапия

В психотерапии врачи или аналитики автоматически уподобляются родителям, сеющим смятение и вносящим путаницу. Поэтому совер­шенно необходимо, чтобы наряду с запутывающими, внушающими отношениями, между пациентом и терапевтом господствовали ясные рабочие отношения. И здесь, в отличие от двусмысленности прошлого, необходима чувственная определенность. Только путем постоянного прояснения отношений с пациентом у последнего появляется шанс отчетливого осознания своих личных чувств и восприятии, способству­ющих росту его уверенности в себе.

К сожалению, шизофренических пациентов весьма редко удается вылечить психотерапевтическим методом. Однако есть свидетельства излечения больных с тяжелыми шизофреническими психозами с помо­щью психоаналитических методов. Разумеется, для этого необходимо, как минимум, принять во внимание «ненормальные» и непонятные на первый взгляд мысли и чувства шизофренического человека. Тогда, к примеру, станет очевидно, что подобное мышление» казавшееся преж­де странным, причудливым, не так уж и алогичное, что оно следует оп­ределенной логике, имеющей собственный смысл, комплементарный или противоположный смыслу «здравому». Это. в частности, наглядно продемонстрировал Люк Киомпи в своей книге «Аффектная логика» (Ciompi L.. 1982).

Книги Бенедетти (1983), Брюса Бойера (Воуег В.. 1976). Фриды Фромм-Рейхманя (Fromm-Reichmann, 1957), Пуля Матуссека (Matusseck. 1976), Герберта Розенфельда (Rosenfeld, 1966). Маргерит Сехехайе (Sechehaye, 19S4) содержат множественные примеры латент­ного смысла безумных фантазий и поступков, равно как и примеры самохарактеристик самих пациентов ⁵ . Особо в этом ряду следует упо­мянуть известную книгу Ханны Грин «Я никогда не обещал тебе розо­вого сада» (Green H. «I never promised you a rose garden», что можно перевести, как: «Я не обещал тебе рая на земле». 1964).

Все перечисленные авторы указывают, что переживания людей, на которых словно ярлык наклеен диагноз шизофрении, во многом сходны с переживаниями здорового человека. Часто вообще складывается впе­чатление, что те. кого именуют шизофрениками, ближе к истине, чем мы с вами. Реальность — вообще, штука весьма запутанная, и все мы вы­нуждены к ней приспосабливаться. Чтобы сохранять психическое здоро­вье, приходится отказываться от восприятия многих аспектов сложной реальности, подчас попросту невыносимых для психики. В своей рабо­те «Базисные нарушения» (Sulwold L.. 1977) Лило Зюльвольд указы­вает на психологическую фундаментальность работающих защитных механизмов, избавляющих нас от слишком шокирующих воздействий. вне зависимости, поступают ли те извне или изнутри. В этой перспективе очень важны выявленные в психоанализе защитные механизмы. Если бы люди, страдающие шизофренией, обладали более «здоровой защитой», их психика не подверглась бы столь патологизирующим воздействиям. Так что и здесь речь прежде всего идет о защитных механизмах.

5. Психосоматические расстройства

5.1. Формы патологий

В отличие от психических манифестаций, характерных для шизоф­рении, заболевание может проявляться в телесных изменениях. При этом важную роль могут играть не только такие исследованные медици­ной причины заболеваний, как бактерии или раковые клетки, но и пси­хические факторы.

Классические психосоматические заболевания

Сюда относятся кропотливо исследованные и определенные Фран­цем Александером (1950) и его сотрудниками из Чикагского института психоанализа семь «канонизированных» заболеваний, а именно: 1) ожи­рение или похудение, 2) бронхиальная астма, 3) основная (эссенциальная) гипертония, 4) нейродермит и другие кожные заболевания, 5) тиреотоксикоз (гиперфункция шитовидной железы), 6) диабет (сахарная болезнь), 7) ревматический артрит (суставный ревматизм).

Однако прогрессивные медики пришли к выводу, что, вообще, поч­ти все заболевания следует рассматривать как, в некотором смысле, психосоматические, поскольку в любом случае действуют психические факторы, а именно:

а) вторично, как психическая реакция на органически обусловлен­ное заболевание. Здесь логично говорить о «соматопсихических» забо­леваниях, поскольку болезненный процесс является первоначально соматическим, т. е.» имеет физическую, телесную природу и только вто­рично охватывает психическую область;

б) первично-психические причины ведут к физическим наруше­ниям, т. е. непосредственно к «психосоматическим» нарушениям.

В разговорной речи можно обнаружить множество ссылок на психи­ческие причины телесных недомоганий.

Стоит только потрудиться вспомнить постоянно возникающие в обы­денной жизни те или иные обороты речи. Например: «повесить нос» (насморк), «у меня от этого сердце сжимается» (удушье), ото для меня удар» (сердечный удар), ото нелегко проглотить» (затруднения при глотании), «мне это не по нутру», «злоба заела», ото необходимо пере­варить» (недуги живота и кишечника), «я стал желчным», «позеленел от злости», «она рвет и мечет» (болезни желчного пузыря или связанные с желчью), «наделал в штаны», «я его уделаю» (различные нарушения стула), «засело в печенках» (различные болезни печени) и т.д.

Манера людей держать себя также отмечена в бытовом простона­родном языке: «бесхребетный человек», «ему хребет перебили», «не гни спину», «у него много за плечами». Что касается головы, то мы ее задираем, можем быть сыты по горло, кому-то бывает не сносить голо­вы. Встречаются твердолобые, одни разбивают себе голову, другие прыгают выше нее или получают — по той или иной причине — голов­ную боль.

Теперь можно было бы рассмотреть поочередно различные психосо­матические расстройства или сделать общий свод того, как развивалось знание о психосоматических нарушениях; можно было бы также после­довательно ознакомиться с психосоматическими концепциями наибо­лее известных специалистов в данной области. Но поскольку такой путь чересчур обширен и пространен, я решился на сравнительное краткое субъективное обозрение важнейших психоаналитических аспектов психосоматических нарушений.

Кое-что нам уже известно: при рассмотрении истерии и конверсион­ных неврозов было установлено, что вытесняемые представления — невыносимые сознанием — способны приводить к многообразным необъективизируемым телесным недомоганиям. Поэтому и истерические расстройства в широком смысле этого слова — нарушения психосома­тические.

В отличие от психосоматических заболеваний при истерии не уда­ется установить нарушение физических телесных функций. В научно-популярном смысле речь при истерии и конверсионных неврозах идет о «внушенных» расстройствах, т. е. о нарушениях, которые в действи­тельности наличествуют лишь в мыслях и фантазиях пациента. Собст­венно, «недомогание» спроецировано на тело и переживается в нем таким образом, как если бы оно было «реально».

Функциональные нарушения

Как гласит само понятие, функциональное нарушение или — на языке медицины —«вегетативная дистония» или «вегетативно-функциональное расстройство» является фактически расстройством деятельности внутренних органов. Сюда, среди прочего, относятся уча­щенное или замедленное дыхание, учащенное или замедленное сердце­биение, чрезмерно активная или ослабленная работа кишечника, повы­шенный или пониженный кровоток, судороги желчного пузыря, суже­ние кровеносных сосудов, пониженная или повышенная функция органов внутренней секреции таких, как щитовидная железа или поло­вые железы.

Подобные расстройства очень распространены; 50% из всех случа­ев общей медицинской практики, 25% всех заболеваний в медицинской клинике относятся к этим типам заболеваний. От них более или менее страдает 12% населения (Schepank. 1987). Стойко непрекращающимся или рецидивирующим симптомам часто соответствуют не только внутри-психические причины или конфликты, но доказать причинно-следст­венные связи между функциональным нарушением, с одной стороны, и внутренними конфликтами, с другой стороны, достаточно трудно.

Ведь внутренние конфликты относятся к норме человеческого су­ществования, в целом. Если же удается установить хронологическую взаимосвязь между самим конфликтом и его проявлением в том или ином симптоме, то доказательность такой причинно-следственной зави­симости значительно возрастает. Например, результатом нанесенного человеку оскорбления может стать насморк, после сообщения, что нас выселяют, возможны желудочные колики; разочарование в любви спо­собно привести к сердечной боли; утрата близкого человека часто вызы­вает расстройство желудка и т. д. Виктор фон Вайцзекер, который ввел в медицину субъектно-ориентированный подход, постоянно задавался вопросом: «Отчего именно сейчас?» — вопросом, напоминающим о бо­лезненном переживании, которое непосредственно предшествовало первому появлению телесного осложнения. Еще сложней распознать причинно-следственные связи, когда причины, вызывающие болезнь, выглядят столь ничтожными, что не представляются правдоподобной причиной возникшего психосоматического заболевания. По мнению психоаналитиков в этом случае сказывается приобретенная в детстве предрасположенность к реакции на обиду определенным органом или системой органов. Есть свидетельства в пользу существования даже от­части унаследованной, а отчасти появившейся в результате идентифика­ции восприимчивости определенных органов в духе некой традиции» (Organ-Tradition). Так, к примеру, в определенной семье на стрессы реагируют сердечными осложнениями, а в другой — желудочными.

5.2. Психосоматический процесс

Выбор органа

Сложнейший вопрос в психосоматике — это бессознательный выбор органа, и ответить на него не так-то просто. Однако, используя логичес­кий подход, можно несколько прояснить проблему. Например, предрас­положенность к кожным заболеваниям может возникнуть либо из-за чрезмерной заботы о коже младенца, либо в результате полного отсутст­вия всякой заботы. Здесь подразумеваются сверхтревожные, нервозные отцы и матери. Легко представить, что постоянные споры членов семьи во время еды нарушают процесс усвоения пищи и ведут к расстройствам в области желудка или кишечника. Не лишено смысла и предположение, что доведенное до аффектации воспитание ребенка в духе чистоты, кото­рое осуществляет подверженная экстремальной чистоплотности мать, нарушает работу выделительных функций. Сложнее усмотреть причину астматических заболеваний у детей в том, что доминирующая мать дей­ствует таким образом, словно «отнимает» у них воздуха.

Экзистентный страх и базисный конфликт

Если вникнуть поглубже в чувства больных людей, мы коснемся скрытого за симптомами экзистентного страха, от которого эти люди страдают, страха, который и качественно, и количественно отличается от сигнального невротического страха и означает для пораженных им людей утрату существования (Verlust der Existenz) или смерть.

Экзистентный страх — это ключ к пониманию психосоматических заболеваний. Он является результатом базисного конфликта, заключа­ющегося в экзистентной угрозе самости (Selbst), исходящей от злока­чественной интроекции (malignes introjekt). от которой самость отча­янно защищается (базисный конфликт — Basis-konflikt).

Стадии психосоматического процесса

Однако отдельные стадии «психосоматического процесса» не так-то просто проследить, поскольку большинство людей склонно, следуя европейской традиции, представлять все с точки зрения разделения между душой и телом. В действительности же душа и тело составляют нераздельное единство и реагируют в согласии друг с другом. Все дока­зательства для этого легко обнаружить у детей: они одновременно и переживают страх (душевно), и реагируют на него (телесно) учаще­нием сердцебиения, потливостью и дрожью.

Однако в процессе социализации человек учится подавлять телес­ную сторону психосоматического реагирования. Хотя это отнюдь не означает, что наше тело перестает реагировать на страх. Аффекты рав­ным образом относятся и к душе, и к телу. Печаль, отчаяние, беззащит­ность. бессильная ярость и т. п.,— все это относится к обоим началам Аффекты обладают свойством накапливаться в психике и могут, освобо­дившись вследствие нарцистической обиды (обратите внимание на выражение: в немецком языке «Kraenkung» — обида, оскорбление, и — «Krank machen» — делать больным), в любое время активизироваться.

Чтобы глубже понять суть психосоматических заболеваний необхо­димо наряду с психо-логикой (Psycho-logik) души обратить внимание на сомато-логику (Somato-Logik) тела. Иными словами, мы должны выучить язык тела (Koerpersprache).

Вспомним о приведенных вначале выражениях, имеющих отноше­ние именно к языку тела. Во многих случаях телесную симптоматику невозможно немедленно перевести на вербальный язык. В одном из случаев в моей практике мне потребовалось немало времени, прежде чем я понял, что регулярно возобновлявшиеся у пациента после пере­рыва в терапии обострения сердечных приступов и мигрени являются выражением укоров и атак направленных против меня, т. е. против важного участника отношений, от которого зависит наличие (или отсут­ствие) душевного равновесия. В этом случае в «переносе» был регрес­сивно оживлен стереотип детских отношений: психоаналитик восприни­мался как мать. которая покидала ребенка в качестве наказания. Тогда реакцией моего пациента на оставленность вполне возможно, мог быть сердечный приступ и головные боли, ведь ребенок экзистентно зависит от реального присутствия близкого человека. Существуют взрослые, реагирующие на оскорбление, как дети, точно их тело и душа вовсе и не отделялись друг от друга под влиянием социализации.

Психосоматический процесс имеет следующие стадии:

1. Первоначально делается попытка справиться с оскорблением или обидой с помощью психической проработки:

а) в зрелом возрасте оскорблению по возможности противостоят или вероятным выяснением отношений с личностью, его нанесшей, или посредством соответствующей проработки неминуемого оскорбления, обиды;

б) вводят в дело невротические защитные механизмы, разумеется, ценой невротических симптомов, таких, как навязчивые мысли или фобические действия в виде избегания больших площадей или узких помещений;

в) в большинстве случаев защита охватывает всю личность в духе характерного невроза (Charakter-Neurose).

В одном случае пациент с навязчивым характером испытывал гнев на пережитое угнетение, страх защититься от него, поскольку это сули­ло еще большие страдания, а в дальнейшем — страх постоянно оставать­ся в проигрыше. Своим унижением, приспособлением под требования, идущие извне, пациент — посредством сформирования реакции» —защищался,от своего гнева. В другом случае, наблюдаемом Александ­ром Мичерлихом (Mitscherlich, 1967), речь шла о поваре, который с целью сохранения своего психического равновесия старался (и имел такую возможность) при малейшем голоде что-нибудь съесть или выпить. То, что равновесие в данном случае оказалось шатким, стало очевидным, когда ресторан заняли американские оккупационные войска, и командир выставил повара за дверь. Повар поначалу впал в ярость, однако, был вынужден «проглотить» свой гнев. Следствием стала язва желудка.

Впрочем, в возникновении язвы желудка играют роль и органичес­кие факторы, что показывают исследования Мирского (Mirsky, 1958);

он установил, что у людей, имеющих склонность к язве желудка, чрез­вычайно высок в крови уровень содержания пепсиногена. Правда, сам по себе этот высокий уровень пепсиногена еще не ведет к возникновению язвы желудка, что было также установлено Мирским в другом исследо­вании: молодой человек, имевший в крови повышенное содержание пеп­синогена, заболел язвой желудка лишь после того, как покинул отчий дом и пережил сильный психический стресс на новом месте. Испытуе­мые отбирались довольно просто: это были молодые люди. подлежав­шие призыву в армию. Там они все без исключения заболели спрогнозированной язвой желудка.

Таким образом, в начале психосоматического процесса обнаружива­ются стрессовые ситуации: разлука, переживание утраты и пр. Стресс труднопреодолим, когда человек, резервируя свою реакцию из детства, аппелирует к телесным областям, реагирующим слишком чувствитель­но на любую форму обиды. Если при продолжительном аффекте не удается преодолеть безнадежную ситуацию невротическим путем, то наступает:

2. Стадия защиты (Phase der Abwehr). После первой фазы по­пытки невротического преодоления конфликта (Konfliktbewaltigung) наступает соматизация (Somatisierung), т. е. вовлечение тела в пато­логический процесс в форме функционального расстройства. Послед­нее бывает настолько выражено, что зачастую ведет к стадии (сле­дующей)

3. Психосоматического процесса (Phase des psychosomatischen Prozesses). На этой стадии пораженным оказывается тот или иной внутрен­ний орган (язва желудка, хроническое воспаление тонкой или прямой кишки (колит) и др.

Регрессивная и прогрессивная защита

Чего не хватает пациентам с психосоматическими расстройствами? Как порой и всем людям, пациентам не достает важного участника обще­ния или определенного идеала, которого они лишаются. По этой при­чине остаются непреодоленными чувства беззащитности и безнадеж­ности, поскольку для их компенсации была необходима помощь иде­ального или конкретного лица. Вовлеченное в психосоматический процесс тело. в принципе, может реагировать на это двумя способами:

а) искать помощи и обрести ее, оживляя регрессивным путем ран­ние детские состояния. Особенно отчетливо это видно, скажем, на при­мере лежащего в постели язвенного больного, когда вследствие необхо­димости соблюдения диеты он снова испытывает тот уход за собой, какого желал в детстве (регрессивная защита);

б) защищаться физически, телесно, привлекая для этого все име­ющиеся в запасе силы (прогрессивная защита), чтобы с успехом отра­зить возможные нападения. Однако это несет угрозу собственному существованию. Поэтому саккумулированная энергия и аффект гнева для исполнения защитных действий остаются неиспользованными. Они оказываются не отреагированными (abreagieren) и словно «застоявшимися» в теле. провоцируя потенциальный выход, который изначально нарушает системную деятельность внутренних органов, а в последую­щем приводит к тому или иному соматическому ущербу.

Социальные причины

Еще несколько слов о представленных Александром Мичерлихом социальных причинах психосоматических нарушений. А скорее, о социо-психосоматических нарушениях.

Автор, ориентированный на марксизм, сводит социальные причины психосоматических заболеваний к капиталистическим условиям труда. Эти условия не дают людям возможности относиться к себе с требуемой бережливостью, беречь себя настолько, насколько это необходимо для телесного здоровья. Здесь можно возразить и указать, душа и тело вообще способны к расщеплению под воздействием мощных обременя­ющих факторов: стресса от телевизора, от работы на конвейере, напря­женных отношений с коллегами и начальством. Болезнетворные при­чины заключаются не в капиталистической системе производства, а в неблагоприятных внешних условиях современного индустриального общества в целом. Они держат людей под постоянным стрессом. Именно поэтому психосоматические нарушения не менее часто встреча­ются и в социалистических странах.

В конечном счете, общество — это мы сами. Часто собственная неблагоразумная манера жить осложняет удовлетворение элементар­ных биологических потребностей. К этому относится: чрезмерно потре­бительское отношение к жизни, бессмысленное шатание от одного увлечения к другому, отсутствие досуга в свободное время, недостаток спокойной обстановки и возможности размышлений, но прежде всего отсутствие удовлетворительных отношений с людьми.

Во многих случаях психосоматическими больными становятся не в результате реальных стрессовых ситуаций, а — ирреальных: не менее значимых внутренних инстанций «Сверх-Я». Последние оказывают давление на человека, не оставляет его в покое, пока он не заболеет; не в последнюю очередь это происходит оттого, что мы весьма нецелесооб­разно относимся к потребностям своего тела, часто обходимся с ним весьма насильственно, например, и тогда, когда принуждаем его доби­ваться чего-нибудь, несмотря на сильную усталость,— будь это езда на автомобиле, интеллектуальная или физическая деятельность. Воспри­ятие наших телесных ощущений очень часто искажено.

Эту проблему взяла на себя современная аналитическая терапия. В качестве примера приведу биоэнергетику Александра Ловена (Lowen. 1975), который в своем подходе отталкивался от вегетотерапевтических представлений Вильгельма Рейха, или развитую Артуром Яновым (1970) «первичную» терапию — терапию, основывающуюся на очень ранних, архаических процессах, или терапию первого крика (Primaer oder Urschreitherapie). Применяя подобные терапевтические формы, можно оживлять и тем самым делать ощутимыми те телесные чувства, которыми пренебрегают в психоанализе. Так, некоторые аффекты боли можно вы­свободить путем плача и криков, а гнева — физическим противоборством:

ударами, топаньем ногами и т.п. Аффект, в любом случае, должен быть отреагярован так, чтобы это привело и к объективно наблюдаемому, и субъективно ощутимому высвобождению (разгрузке — Entlastung).

Борьба за тело и три важных интеракционных образца

Существенную роль здесь играет бессознательный процесс, суть которого в последнее время проясняется у меня при воспоминаниях о ряде случаев из собственной практики равно как и из супервизий. Речь идет о процессе «повторного усвоения» (Wiederaneignung) тела, отчужденного в результате отношений с матерью или другими близ­кими родственниками. Во всяком случае именно мать изначально руко­водит ребенком во время беременности, а затем, после физического рождения, выпускает его во внешний мир. При психическом рож­дении — следуя Малер, Пине и Бергману (Mahler. Pine. Bergmann, 1975) — мать как бы отпускает растущего ребенка «на свободу « во вто­рой раз, давая ему тем самым возможность постепенно узнать собствен­ное тело, научиться распоряжаться им и освоить его потенциал (Becker S., 1975).

Очевидно, что ребенок, «экспроприированный» матерью, освобож­дается от своей связанности и зависимости с большим трудом. Если же он все-таки сделает это, то расплатится своим чувством вины.

В других случаях освобождению препятствуют «интервенциям в манере поведения матери. Из-за патологического страха в случае, ска­жем, отсутствия стула, она может сделать ребенку клизму. И делать это постоянно. Тем самым проявить неуважение к внутреннему телесному пространству ребенка. К сожалению подобные злоупотребления черес­чур властной матери, не уважающей частные права своего растущего ребенка и постоянно их нарушающей, не столь уж редки.

Еще один, третий, патогенный пример отношений — это не-отношение (Nicht-Beziehung). Оно состоит в том, что на ребенка не обра­щают внимания, пренебрегают им или вообще презирают его. В таком случае ребенок чувствует себя заброшенным и униженным; его естест­венные потребности в эмоциональной поддержке и нарцистическом ува­жении неизбежно фрустрируются.

Мы еще не упомянули один, много раз описанный в последнее вре­мя, феномен, а именно «pensee operatoire» (от франц.— «механическое мышление») французских авторов Marty и де Muzan (1963) или «алекситимию» (от греч. «а»—неспособность, «lexis» — слова. «thymos» — душа, настроение, чувство) работающих при Массачусетсом госпитале в Бостоне ученых Нэмая (имя англизировано от немецкого Ноймайер) и Сифнеоса (Nemiah and Sifneos. 1970). Эти красочные выражения передают следующее.

Психосоматические больные мыслят автоматически. Они говорят о совершенно посторонних предметах — своей машине, погоде. У них мало фантазий, воображения, слаборазвито чувство присутствия другого человека. Наибольшее, к чему способны такие люди, это представление других такими же. как и они сами. Тем самым происходит изготовление из другого человека собственного дубликата (Doppel) — редупликация (Reduplikation).

Сравнение с Буратино (Пиноккио) — деревянным человечком, который ищет своих родителей — делает «деревянный» облик, по кото­рому можно распознать психосоматического больного, более явным и образным. Если же обратиться к подобным людям со вниманием, дать им понять, что принимаешь их манеру и воспринимаешь их заботы всерьез, эти люди раскрываются. Они начинают рассказывать о своих болезненных переживаниях или о жестоком обращении с ними близких или родственников. Они снова начинают ощущать подавляемый годами гнев. способный подчас, привести к «психосоматическому кризу» (Wudok, 1978). Его можно сравнить со спящей собакой, которая была раз­бужена и снова начала тявкать и кусаться. Высвободились связанные с психосоматическими симптомами угрожающие аффекты. Последние, и в самом деле, носят угрожающий характер, поскольку могут обра­щаться против других людей или самого себя.

У одного супервизированного мной пациента, страдавшего психосо­матическим расстройством, гневные вспышки, направленные против других пациентов и персонала клиники сменялись суицидными попыт­ками. В других случаях направленный вовне гнев разряжается в делинквентном (криминальном) поведении или (чаще всего) в алкоголь­ных эксцессах.

5.3. Стационарная психотерапия

В связи с вышеописанным психоаналитическая терапия психосома­тических больных весьма затруднена. Амбулаторное лечение требует много времени и терпения. С самого начала посредством участливого и понимающего обращения необходимо сформировать у пациента пред­посылки, с помощью которых можно будет в дальнейшем разрешать многослойные защитные конфликты, проявляющиеся в течение психо­соматического процесса.

При стационарной психотерапии сами условия клиники позволяют пациентам, находясь под опекой медперсонала, предаваться регрессив­ным инфантильным желаниям, выполняющим роль защиты. Клиничес­кая замкнутость позволяет также проявляться личному существованию в форме угрожающих атак внутренне скрытого объекта (verinnerlichten Objekt). Переживание агрессивности в ее разнообразных проявлениях (предоставленное психосоматической клиникой) позволяет, наконец, проработать оставшиеся нерешенными внутренние конфликты. Обяза­тельным условием подобной проработки является следующее: терапев­тическая группа должна терпеть регрессивно оживляемые орально-глотательные (oral-verschlingenden) или агрессивно-деструктивные аффекты и опознавать перенесенные на различные лица образцы пер­вичных отношений, интегрировать их и в интегрированной форме воз­вращать пациенту (Janssen. 1987).

Названные бессознательные процессы, как правило, идут по нара­стающей у пациентов, страдающих Психосоматическими расстройст­вами. Чаще всего они реактивируются посредством психоаналитически ориентированной терапии. Подобная реактивация является предпосыл­кой, без которой проработка задним числом нарушенных стереотипов отношений и связанных с ними аффектов была бы вообще невозможна. Индивидуальное развитие базисного конфликта в форме определенной психосоматической болезни в данном случае не столь определенно. По­этому можно избежать детального обсуждения картин психосоматичес­ких заболеваний в смысле частной психосоматики. Если же поняты лежащие в их основе бессознательные процессы, то можно объяснить и отдельные болезни.

При основной ( эссенциальной) гипертонии, к примеру, такими про­цессами являются заранее назревающие аффекты гнева, неослабеваю­щие. поскольку с ними связана внешняя опасность. Если, скажем, слу­жащий отреагирует свою накопившуюся злость к своему начальнику, то ему гарантировано немедленное увольнение.

При похудении сказывается предшествующий диктат матери, предпи­сывавший подрастающей дочери когда, что и сколько есть. Единственная форма сопротивления дочери — отказ от еды. При этом бессознательно она демонстрирует матери, что не нуждается ни в ней, ни в ее пище.

В отдельных случаях еда несет в себе разнообразное бессознатель­ное значение. Например, она означает: «Потом ты будешь толста как мать, также зависима от мужа, также покорна. Все из-за этого! Не смей становиться такой же (fraulich und mutterlich), как мать!» Ценой оказы­вается истощение. В экстремальных случаях — смерть.

При ожирении — еда возмещает чувства, возбуждающие голод и успокаивающие страх остаться полностью истощенным. Однако удовлетворения не наступает уже хотя бы потому, что еда представляет собой лишь замену желаемому, но отсутствующему участию других людей.

Особенно очевиден бессознательный саморазрушительный момент в актуальной на сегодняшний день булимии: в ненасытном поглощении большого количества пищи. После чего эта пища отрыгивается с по­мощью искусственно вызванной рвоты. Тем самым пациент грубо вмеши­вается в естественно управляемые физические процессы. Своим причуд­ливым поведением такие люди бессознательно выражают свое ощущение жизни в связи с пищей и ее перевариванием, как жизни, преимуществен­но не имеющей сколь-нибудь существенной ценности. Жизнь, самое большее, представляется им чем-то вроде транзитного перехода или мимикрии.

Возможность осмысленных межчеловеческих отношений в обыден­ной человеческой жизни позволяет избежать подобного патологичес­кого развития. Драматичность ситуации заключается не в том, что люди, борющиеся с проблемами, связанными с едой, потеряли смысл в жизни, еще будучи детьми. А в том. что здесь,— и это демонстрирует психоаналитическое лечение — виноваты родители, которые не уважа­ли самостоятельность своего ребенка и постоянно, часто бессознательно ею злоупотребляли.

5.4. Профилактика

В смысле профилактики из вышесказанного можно извлечь, по крайней мере, один урок — следует уделять нашим детям достаточное количество времени, правильно вести себя по отношению к ним для того. чтобы иметь возможность хотя бы отчасти исполнять их разнооб­разные переменчивые желания. А поскольку из-за своих многочислен­ных общественных предрассудков мы еще не готовы к этому, не стоит удивляться, что психосоматические нарушения встречаются в настоящее время весьма часто, находясь, разумеется, в прямой причинно-следст­венной зависимости от внешних и внутренних стрессовых факторов. Например, женщины, в особенности, боятся развода (85% страдает после него от телесных недомоганий). Постоянной нагрузкой является и стресс на рабочем месте. Его воздействие особенно возрастает тогда, когда всех способностей и сил уже не хватает на то, чтобы с требуемой отдачей преодолевать существующие препятствия и добиваться поставленных целей. Текущие паузы, восстанавливающие физическое здо­ровье, в этом случае, либо чересчур коротки, либо вовсе отсутствуют.

Дополнительную опасность представляет та форма насилия, при ко­торой мы сами плохо обращаемся со своим телом. Подобное поведение можно особенно отчетливо проследить на примере пациентов, имеющих склонность к сердечно-сосудистым заболеваниям и, как следствие,— к инфарктам. Эти люди постоянно переутомляются, не обращают вни­мания на необходимость в отдыхе и самым грубым образом принуждают тело к нагрузкам, к которым оно биологически не приспособлено. В пси­хоанализе пациентов, страдающих психосоматическими расстройствами, неизменно бросается в глаза нехватка эмоционального участия в раннем детстве. Внутренняя психодинамика этих людей показывает и избыток агрессивности. Эта та самая агрессивность, которую они познали в дет­стве и теперь бессознательно распространяют и на тело.

Итак. мы обозначили два центра тяжести психосоматических рас­стройств: 1) дефицит самости (Selbst-Defizit) и 2) базисный кон­фликт (Basis-Kon flikt).

Болезненный дефицит эмоционального участия постоянно изнуряет душу и тело, а базисный конфликт не позволяет обрести покой из-за связанного с ним экзистентного страха перед сверхвластным объектом.

6. Делинквентное поведение

6.1. Общественные аспекты

Делинквентное и криминальное поведение поддерживается посред­ством многоуровневых общественных процессов. Поэтому стоит коротко перечислить их в начале этого параграфа. Было бы неверно рассмат­ривать лишь индивидуальную проблематику отдельных делинквентных случаев и оставлять без внимания социальные причины уголовного поведения.

Согласно Роберту Мертону (Merton, 1971) некоторым людям труд­но отречься от делинквентного поведения потому, что в нынешнем обще­стве потребления подавляющее большинство любой ценой стремится к доходу, потреблению и успеху. Поэтому людям, выброшенным обще­ством, так или иначе отодвинутым в сторону, очень тяжело достичь всех желанных целей легальным путем. В связи с этим они настроены или вынуждены пытаться достичь успеха криминальным образом. Такие люди совершают растраты, обманывают, воруют или грабят, короче добывают себе все то, что не могут заполучить законным путем.

На первый взгляд кажется очевидным, что это преимущественно люди неимущие. То есть, в основном, те, кто принадлежит к т. н. ниж­нему слою общества (Соеn, 1955). Но не стоит недооценивать и возро­сшую в последнее время индустриальную криминальность (подкупы. взятки, растраты) в « высших кругах».

Подчас роковую роль в судьбе криминальной личности играет склонность общества навешивать ярлыки (Labeling-Ansatz) (Becker H., 1974: Schure, 1971), когда человек, однажды названный преступником, в значительной степени, утрачивает возможность жить иначе, как толь­ко совершая криминальные действия. Делинквентная «карьера» осуще­ствляется, таким образом, в следующей последовательности:

1. Первичное, случайно совершенное преступление (делинквентность).

2. Наказание.

3. Вторичная делинквентность.

4. Более тяжкое наказание.

5. Более серьезное Делинквентное поведение.

Таким образом, возникает порочный круг. двигаясь по которому, делинквентные личности постоянно наносят вред и себе и окружающим. Между делинквентными личностями и людьми, которые их преследуют, возникает некий стереотип отношений, который уже рассматривался нами при обсуждении психосоматических нарушений. Это, главным образом, насильственные взаимодействия, при которых одни демонст­рируют другим свою власть, не считаясь с личностью потерпевшего.

С одной стороны находятся властные государственные учреждения (полиция, государственная прокуратура, суд), чья законность под­тверждена демократией (часто упускаемый факт), с другой — делинквентная личность, чувствующая себя в праве добыть себе якобы при­читающееся ей «добро». Процесс «добывания» осуществляется либо с помощью грабежа (квартиры, банка), либо разбоя, либо косвенным путем: мошенничество, растрата и др.

Согласно Паулю Рейвальду общество само, как это ни парадоксаль­но. посредством неоправданных действий и чересчур серьезных нака­заний, воспитывает преступников, от которых хотело бы изба­виться. Такой ход мысли многим покажется не столь уж очевидным, поскольку при оценке соотношений между индивидуальными делинквентными личностями и преследующим их обществом задействованы личные защитные механизмы. Это проективные процессы, состоящие в том, что криминальные компоненты любого человека проецируются на людей, реально совершающих те или иные преступления, и которые вследствие этого кажутся еще более криминальными, нежели являются таковыми на самом деле. Поэтому наказания часто бывают строже, чем человек того реально заслужил. Можно даже допустить, что наказание представляет собой бессознательное заменяющее удовлетворение (Ersatz-befriedigung) личных агрессивно-криминальных импульсов.

Этим я вовсе не хочу сказать, что легализованное преследование и наказание, а также взвешенное вынесение судебного приговора, как это происходит в судебном праве, вообще искажено проективными процес­сами и служит в конечном счете лишь заменяющим удовлетворением для представителей исполнительных органов и суда. Я хочу лишь сде­лать предположение, что при суровых наказаниях, слишком бросаю­щихся в глаза, возможно, определенную роль играют вышеназванные процессы, поскольку психоанализ вполне допускает их существование и у юристов. Сюда относятся и те учителя, которые наказывают своих учеников тем строже, чем сильнее у тех переживания по поводу непере­житого самими учителями. В своей книге «Преступник и его судьям (1929) Гуго Штауб и Франц Александер попытались взглянуть на мир статей и параграфов закона психоаналитически, а в своей теории пре­ступлений заклеймили бессознательное участие общества в объективно ошибочных приговорах.

6.2. Индивидуальные аспекты

Люди с делинквентным поведением не в состоянии решить свои вну­тренние конфликты с помощью невротических защитных механизмов. Однако они не разрушают свой контакт с реальностью, как шизофрени­ческие больные, которые отстраняются и уходят в мир иллюзий. Чтобы выстоять перед невыносимым внутренним напряжением, они не прибе­гают и к помощи телесных заболеваний. И тем не менее они порывают с реальностью и спасаются от внутренней действительности тем, что предпринимают запрещенные действия, пресекаемые полицией, преследуемые государством и наказуемые по закону. Если присмотреться к стереотипам поведения, бывших у этих людей в их детстве, то вполне возможно установить наличие у них травматизирующих доэдиповых нарушенных отношений, которые мы обнаружива­ли у людей, заболевавших психозами или психосоматическими заболе­ваниями. Предыстория делинквентного поведения не менее драматична:

делинквентных людей не любили в детстве. По меньшей мере, на них не обращали внимания, их воспитание оапускалим, эти люди пережи­вали экстремальное состояние «недостатка», дефицита общения и внимания со стороны взрослых. Трагическое последствие этого — острый дефицит в душевных структурах.

К этому часто присоединяются дополнительные травматизации:

С. детьми жеcтоко обращаются (телесные наказания) (Beiderwieden et all., 1986) или, что чаще, они воспитываются в условиях душевной жестокости и безразличия. И тут снова проявляются потенциально криминальные социальные условия «низов», стиль воспитания в кото­рых столь тесно связан с наказанием. Ребенок, выросший в подобной среде, вряд ли научится чему-то другому, кроме как знанию о наказа­ниях или жестоком обращений. Подобный опыт «жертвы», пострадавшего. распространяется от него в дальнейшем на других людей. Проис­ходит типичная «идентификация с агрессором» (Анна Фрейд, 1936 — Identifizierung mit dem Agressor),¹ когда насильник проделывает со своими жертвами все то, что проделывали над ним самим в его детстве (MoserT., 1972).

Мы ознакомились с существенной психодинамикой при делинквентном поведении; которая делает понятной специфически на­сильственную форму подобного стереотипа отношений; Стереотипа. в значительной степени и надолго препятствующего здоровому само­развитию.

В связи с этим голландские авторы из Мездагской клиники в Гронингене говорят о «психопатии развития» (Reicher. 1976). В дословном переводе это означает —»болезненное душевное развитие». Разруши­тельные бессознательные процессы, первоначально идущие извне, нано­сят вред развивающейся личности. Затем, по мере их «овнутрения» эти процессы причиняют зло собственному «Я».

Нельзя обойти здесь стороной и параллели с разработанным Балинтом фундаментальным нарушением (Gmndstoerung), характеризую­щимся недостатком эмоционального участия и более близким мне базисным конфликтом при психосоматических расстройствах.

В то же время часто обнаруживаются и особенности пограничной личности (Kemberg, 1975, 1976). Сюда относятся архаические страхи перед самоуничтожением, отсутствие способности любить, допускающее лишь беглые, поверхностные контакты, большая замкнутость и частые тяжело переживаемые психические состояния, связанные с чувствами бессмысленности, бессильного гнева и отчаяния. Подобные состояния переносятся легче, когда есть возможность позабыть о невыносимости личной ситуации в группе единомышленников (по английски «gang», по немецки — «Bande»). Если же при этом совершаются совместные пре­ступления, то нападению подвергаются представители общества, поскольку преступления такого рода являют собой среди прочего еще и акты мести. Соучастники в этом случае перестают быть жертвами тех своих родителей, которые слишком дословно применяли воспитатель­ную силу. Но они и не жертвы анонимных инстанций, не позволяющих им занять удовлетворяющее их положение. Теперь они виновники (Tater), действующие активно. В конце концов можно найти удовлетво­рение и в том, что ты по своей воле преступаешь запреты.

К фантазиям мести часто присоединяются фантазии величия и вели­колепия. Они тождественны фантазиям при нарцистических наруше­ниях личности. Наконец, делинквентный поступок дает возможность почувствовать себя лицом, противостоящим правоохранительным орга­нам государства и общества.

Конечно, это тем более не трудно, если представители государства и общества действительно в чем-то повинны. Однако при делинквентном поведении чаще действуют проекции на общество личных негативных составляющих, в которых это общество выглядит (иллюзорно) более плохим, чем оно есть в действительности (полицейские, которых мож­но низвести до «бульдогов»или «ментов»; представители юриспруден­ции. которым не верят, что они всерьез пытаются выяснить истинное положение вещей и соответствовать букве закона).

В заключение еще несколько слов по поводу специфически полово­го делинквентного поведения. Согласно Каролю Смарту (Smart, 1976) убийство детей, проституция и воровство в магазинах чаще встречаются среди женщин, чем среди мужчин. Мужчины чаще угоняют автомобили, учиняют разбои, кражи, наносят телесные повреждения, убивают; не в последнюю очередь стоит назвать и типично мужское преступление — изнасилование. При судебном разбирательстве женщин намного легче признают невменяемыми и поэтому они, в отличие от мужчин, скорее попадают в психиатрические клиники, нежели на скамью подсудимых. Тем не менее различия в криминальном поведении за последние годы в целом сглаживаются, поскольку — и вследствие женского движения тоже — женщины перестают воспринимать себя как домашних и зави­симых существ и конкурируют с мужчинами. Они точно так же, как и мужчины, принимают участие в выработке механизмов общественных требований, например, требований успеха и потребления. Тем самым они неизбежно и в равной степени становятся жертвами господствую­щих социальных отношений, как и мужчины.

6.3. Терапия

Психоаналитическое лечение преступников непросто по причине крайнего дефицита душевного участия в условиях тюремной или лагер­ной жизни. Однако, предпринимая определенные усилия, как персонал так и отдельный психотерапевт, получают возможность компенсиро­вать социализационный дефицит хотя бы настолько, чтобы стала возмо­жной пост-социализация (Nachsozialisation). Необходимой предпосыл­кой для этого является, однако, следующее условие: отвечающие за суд и наказание инстанции должны принять во внимание описанные здесь бессознательные процессы у делинквентных личностей. Тем самым, эти наказу ющие органы не будут бессознательно способствовать тому, чего должно избегать, а именно, стремлению делинквента к повторению уго­ловного действия.

Судебные и юридические учреждения со времен реформы уголов­ного права переменились к лучшему, не в последнюю очередь благо­даря влиянию психоаналитической мысли. (Читатель, конечно, пони­мает, что речь идет о Германии — прим. редактора). К сожалению, из-за отсутствия поддержки со стороны значительных политических инстанций и ограниченности материальных средств первоначальные планы ставить преступников на путь добродетели не посредством наказания и заключения, а с помощью лечения в социальнотерапевтических учреждениях, до сих пор не реализуются на практике в той мере, в ка­кой того хотелось бы. Поэтому не стоит удивляться, что в больших го­родах преступность постоянно растет.

7. Алкогольная и наркотическая зависимость

7.1. Алкоголизм

Определение

В этой главе я ставлю тему алкоголизма на первое место , посколь­ку на сегодняшний момент очень многие люди страдают именно от алко­гольной зависимости. Подсчитано, что 4% населения ФРГ являются алкоголиками. Это приблизительно 2,5 миллиона человек (Feurlein, 1979). Часто складывается впечатление, что проблема злоупотребле­ния алкоголем не столь опасна для общества и менее интересна, нежели проблема злоупотребления наркотиками. Конечно, она возможно и не настолько экзотична, как проблема тех. кто нюхает кокаин, не столь драматична, как героиновая зависимость, но в общественно-политичес­ком смысле имеет, отнюдь, не меньшее значение.

В психоанализе само собой на первый план выдвигаются проблемы влечений людей с алкогольной зависимостью. Орально-сосущее поведе­ние (oral-saugendes Verhalten) людей с алкогольной зависимостью столь очевидно, что позволяет углядеть в этом продолжение поведения мла­денца по отношению к материнской груди. Бутылка или стакан могут иметь даже преимущество по сравнению с материнской грудью, по­скольку они всегда есть в распоряжении.

Акт выпивания подразумевает действие алкоголя, заключенного в пиве, вине или водке; это легкое возбуждающее и в то же время успокаивающее действие. После такого благоприятного опыта чело­век, в особенности, внутренне опустошенный или испытывающий силь­ное беспокойство, будет снова искать алкогольное наслаждение. Все возрастающие у алкоголиков толерантность (привыкание) к действию алкоголя, требующая повышения доз, и похмельный синдром создают дополнительные условия, способствующие повышению алкогольной зависимости.

Психодинамика

Как непосредственное поглощение, так и действие алкогольных напитков, выступают в качестве защитных механизмов, которые за­щищают алкоголика от невыносимых внутренних душевных состояний.

Это могут быть чувства страха, вины, стыда, не отражающиеся, как и при неврозах или психозах, или психосоматических расстройствах, с помощью специфических защитных механизмов, а просто-напросто «заливаемые» алкоголем. Тем самым строгие запреты и предписания 4 отключаются», а «Сверх-Я». образно выражаясь, «растворяется» в алкоголе. Человек в алкогольном опьянении побеждает свои депрес­сивные чувства, буквально, маниакальным образом, и в иллюзии опья­нения забывает свои мучительные заботы.

В последнее время (Рост, 1987) все больше внимания обращают на саморазрушительный аспект алкоголизма, ведь злоупотребление алко­голем ведет к замедленному самоуничтожению. В этой связи я, не затра­гивая социальных последствий алкоголизма и связанных с этим индиви­дуальных бед и личностных катастроф, особенно обращаю внимание на токсическое действие алкоголя на печень, желудочно-кишечный тракт и нервную систему.

Если алкоголики подвергаются психоанализу, что случается не так уж часто, то они демонстрируют разрушительные процессы (действо­вавшие до этого лишь в психике алкоголика) непосредственно в отно­шениях между анализандом и аналитиком. Здесь точно так же, как и у пациентов с психосоматическими расстройствами или делинквентным поведением, действуют принципы « повторного насилия» (Wiederhol-ungszwang — Фрейд, 1920). Либо пациент чувствует себя страдающим по вине психоаналитика, который им злоупотребляет, который эксплу­атирует его или обращается с ним жестоко, либо он переворачивает кар­тину (тогда пациент ведет себя в отношении психоаналитика так, чтобы тот чувствовал, что им злоупотребляют, заставляют страдать, считают никому не нужным).

Это образец интеракции, в которой одна власть мстит другой. При этом не следует упускать из виду известное удовольствие от того, что му­чаешь или подвергаешься мучению, удовольствие, которое встречается при садистических и мазохистских перверсиях (ср. гл. VI. 8.). Частота проявлений садистических и мазохистских стереотипов поведения при лечении алкоголиков говорит о том, что отношение между алкоголиком и алкогольным напитком по сути своей отношение садо-мазохистское. Алкоголь действует не только возбуждающе и успокоительно. На стра­дающих алкоголизмом он производит злое, вредное, разрушительное дей­ствие и в психологическом плане, воздействуя в основном на их вообра­жение, не говоря уже о вреде алкоголя в фармакологическом смысле.

Фантазии в отношении реальности играют у алкоголиков весьма большую роль. Фантазии делают возможным попеременную смену бес­сознательного значения алкогольного напитка: то предпочитаемый алко­голь превозносится до небес, то его не признают, ненавидят, проклина­ют. Случается также, что обе крайности преодолеваются поиском абсо­лютного забвения, поскольку в фантазии пьяного в отношении идеализации и обесценивания существует полная сумятица, переносить которую тяжело.

Не удивительно и то, что в случаях алкоголизма психоанализ уста­навливает наличие серьезной детской травматизации. Подобные травматизации обнаруживаются в раннем детстве и у тех людей, которые уже будучи взрослыми, заболевают психозами, психосоматическими рас­стройствами или оказываются делинквентными в своем поведении. Это серьезные нарушения в области удовлетворения элементарных нарцистических и оральных желаний в смысле описанного Балинтом « фунда­ментального расстройства» или в смысле «базисного конфликта» — фундаментального, угрожающего личному существованию столкнове­ния с реальностью Человек стремится избежать воздействия внешней силы, которая ощущается им как инстанция преследующая, давящая, наказующая.

Поэтому алкоголиков относят к категории больных «пост-класси­ческими» неврозами, наряду с описанными в этой связи в главе VI. 3. нарцистическими нарушениями личности, пограничными состояниями и случаями пациентов с неврозами недостачи.

Казуистика

Существует, однако, невротический тип лиц, злоупотребляющих алкоголем, который можно продемонстрировать на следующем примере:

На начало лечения пациенту было 27 лет (аптекарь по профессии). Он страдал от страха, угнетавшего его в опасных ситуациях, и чувствовал себя легко поддающимся влиянию своей жены и служащих. С помощью алкого­ля он довольно эффективно заглушал этот страх. До восьми лет он рос без отца, а после возвращения того с войны болезненно переживал, что обе его сестры — восьми и десяти лет — являются любимицами отца. И отношения с матерью оставляли желать лучшего. Мальчик чувствовал себя брошенным на произвол судьбы обоими родителями, при чем ощущал это прежде всего тогда, когда он хотел чего-то и нуждался в том, в чем непременно требова­лась поддержка родителей.

Попытки психотических вспышек вели к мучительному чувству вины, которое наряду со страхом было столь невыносимо, что выпитый в такой си­туации алкоголь действовал очень освобождающе. Бегство в алкоголизацию должно было сигнализировать родителям, что он беззащитен, находится в отчаянии и не знает, как и что может ему теперь помочь. Результатом как раз оказалось обратное: его стали ценить еще меньше, чем раньше, наказы­вали большим неуважением и компрометировали.

Психоанализ остался для него единственной возможностью получить доверительного участника отношений, который несмотря на его рецидивы неизменно был на его стороне. При таких благоприятных обстоятельствах удалось объяснить страхи в ситуации неизвестности, например, страх перед наказанием от отца. которого пациент боялся. В то же время удалось прояс­нить, что злоупотребление алкоголем представляло своего рода сигнал, при­званный привлечь внимание к собственным бедствиям и нужде, проверить, тем самым, важнейших участников отношений на предмет неизменности их чувств к нему, несмотря на обременительность его поведения. При этом бы­ло — с известным драматизмом — установлено, что важнейшие участники отношений пребывают в плену общественных предрассудков, не позволяю­щих им разглядеть скрытые за пьянством невротические конфликты, с от­носящимися к ним страхами и чувствами вины и стыда. Поэтому выравни­вать дисбаланс в отношениях с ближайшими родственниками должны были другие люди — аналитик и подруга, которая воспринимала пациента без предубеждений и стремилась помочь ему добраться до своих невротических проблем и решить их.

7.2. Наркотическая зависимость

Наркотики и общество

Проблема, которую испытывает общество с лицами, страдающими наркотической зависимостью, в последние годы значительно услож­нилась. В отличие от алкоголизма, более или менее терпимо восприни­маемого обществом, злоупотребление героином, кокаином или гаши­шем и марихуаной в значительной степени не приветствуется боль­шинством граждан.

Здесь, как и при делинквентном поведении, большую роль играют бессознательные процессы между обществом, с одной стороны, и отдельным наркоманом или группой наркоманов, с другой. В первую очередь стоит назвать проективные процессы, в которых большинство граждан проецируют свои личные отрицательные качества на наркома­нов. Лица с наркотической зависимостью отражают наше собственное потребительское поведение, а именно: желать и иметь желаемое любой ценой, чувство собственника и владельца, равно как и общественные холодность и безразличие. Один из примеров — пьющий отец, который защищается от своей слабости к алкоголю тем, что клеймит наркотичес­кую зависимость сына. Такое отношение облегчается еще и тем, что тор­говля героином, кокаином и т. п., в отличие от торговли алкогольными напитками, запрещена. Поэтому те. кто употребляют сильные наркоти­ки волей-неволей вынуждены делать это нелегально.

Мы говорим о наркотической зависимости, когда кто-либо периоди­чески прибегает к употреблению того или иного наркотического средст­ва, несмотря на его вредное последствие. При этом психическая зависи­мость (Psychische Abhaengigkeit) означает неконтролируемое стремле­ние. манию, непреодолимое желание, ненасытность, жадность, вожде­ление. Физическая зависимость (Koerperliche Abhaengigkeit) встреча­ется тогда, когда нарушение равновесия обмена веществ в организме под влиянием наркотиков достигает такой степени, что введение этого веще­ства становится жизненно необходимым.

Наряду с бессознательными психическими процессами, которые, разумеется, особенно интересуют нас в предлагаемом введении в психо­анализ, не следует упускать из виду и токсическое воздействие наркоти­ков на организм, особенно на центральную нервную систему. Разуме­ется. учитывается возбуждающее действие некоторых наркотиков, несу­щее чувство большой бодрости, повышенной самоуверенности и типичное «high — чувство», которое бывает после приема кокаина, бензедрина, риталина или прелудина.

Героин, морфин, валиум, барбиту ратные препараты и другие седативные препараты успокаивают в случаях беспокойства, глушат чувст­во страха и вообще способны подавлять всякие чувства. Марихуана и гашиш повышают настроение и дают возможность преодолеть застен­чивость, заторможенностъ, в то время как ЛСД и другие галлюциногены возбуждают фантазии тем, что полностью отстраняют реальность внешнего мира, заменяя ее идущими из подсознания представлениями и чувствами. Гашиш и марихуана — это т. н. «мягкие» наркотики — «наркотики протеста». Героин, кокоин, ЛСД — «жесткие» или «силь­ные» наркотики, сильные оттого, что их воздействие — это глобальное изменение мышления, чувств и действий человека, их употребляющего.

Психика и наркотики

Прежде всего действие наркотиков влияет на аффекты — страхи, чувства вины и стыда. Тем самым действие наркотиков подобно за­щитному механизму. То, что при неврозе делает защитный механизм вытеснения, при наркотической зависимости берет на себя наркотик:

неприятные представления и чувства более не воспринимаются.

В отличие от людей с «обыденным» неврозом, у людей с наркоти­ческой зависимостью наличествует дополнительный фармакологи­ческий (производимый наркотиком) эффект: либо возбуждение, либо успокоение.

Если нас в какой-то момент охватывает страсть к приключениям, мы можем последовать за своими желаниями, поискать соответствующее общество и найти его. Если есть потребность в тишине и покое, можно поискать соответствующее окружение, заботливого друга или подругу, рано или поздно обрести все это и успокоиться. Лица с наркотической зависимостью ничего такого делать не могут. Они лишены способности искать в реальности то, что им требуется. У них отсутствует терпе­ние, навык, для осуществления того, что человек не употребляющий наркотики, получает в контактах с людьми.

Тем самым становится ясно, что у людей, склонных к наркотической зависимости, отсутствуют определенные качества, и прежде всего, спо­собность сближаться с другими людьми, склонять их на свою сторону, строить откровенные, надежные, полные чувств отношения и поддержи­вать их. Более или менее выраженный дефицит переживаний невыно­сим для сознательного восприятия, и именно поэтому таким людям сго­дится любое, пусть и вредное, средство, лишь бы сделать невыносимое положение терпимым.

Наркотики становятся драгоценностью, благотворным объектом, желанным именно из-за его благоприятною действия.

В то же время вредное действие наркотиков (из-за их фармаколо­гической природы) либо вообще не берется в расчет, либо вытесняется посредством психологических защитных механизмов. Однако может случаться и такое, что наркотики необходимы как раз по причине их вредоносных свойств. Подобное вредящее себе поведение прояснить не так-то легко. Тут мы снова сталкиваемся с очевидностью человеческой агрессивности: люди могут сознательно вредить другим людям, уби­вать их (как виновники, исполнители), но и сами они могут быть уби­ты, пострадать (как жертвы).

Проблема наркотиков

Анализ лиц с наркотической зависимостью показывает, что в прин­ципе, как и вслучае пограничной личности, наряду с благоприятными, хорошими отношениями подспудно действуют и не добрые отношения, причиняющие вред. Вред. причиняемый самому себе, как и крайние формы суицидных побуждений, несет в себе функцию обвинения окру­жающих: « Вы так со мной обходитесь, что мне не остается ничего дру­гого, как только принимать наркотики, хоть это меня и губите. Эти апелляции не вызывают, однако, никакого резонанса в авторитетных кругах в сфере здравоохранения, даже учитывая и то, что все большее количество людей либо умирает раньше времени по состоянию здоровья из-за употребления наркотиков, либо погибает от передозировки. Нар­команы чувствуют себя брошенными обществом на произвол судьбы, аутсайдерами, которые все более оттесняются на самый край обществен­ной жизни.

В этом повинен тот самый негативный опыт, приобретенный лица­ми с наркотической зависимостью в раннем детстве. Вполне законные потребности ребенка в уважении, в полном любви участии и нежности отношений с родителями по тем или иным причинам не удовлетворя­лись. В этом многообразная полная душевных травм предыстория людей с наркотической зависимостью удивительно похожа на предыс­торию делинквентных личностей и психосоматических больных. Это все те же драматические причины: нехватка добра и/или чрезмерность зла, вреда, оскорблений.

Терапия

Какие же терапевтические выводы следует сделать, исходя из выше­сказанного? Общий вывод таков: масштаб и форма психического нару­шения требует соответствующих трудоемких и длительных психотера­певтических мероприятий. Сложности начинаются с общей проблемы создания основы для терапевтического союза. Это требует максималь­но демократической, полной взаимного признания, манеры поведения, на базе которой могут установиться прочные и абсолютно искренние отношения. Разумеется, сам союз дефицита детства устранить не может. Но негативный детский опыт может быть лучше понят. И уже одно это способно помочь.

При этом строгие рамки медицинского стационарного учреждения много предпочтительнее, чем амбулаторная врачебная или психоте­рапевтическая практика. Атмосфера дружелюбного понимания дает большие шансы для выздоровления, чем даже лекарственная терапия. Пациенты относятся к врачам и психоаналитикам, как и ко всяким лю­дям «с авторитетом» с недоверием, поскольку последние очень далеки от реальности больных наркоманией. Альтернативные и нетрадици­онные методы лечения скорее достигнут своей цели, чем ортодоксаль­ный нозологический подход. Симптоматические методы такие пациенты отвергают, поскольку относятся к ним как к своего рода «дрессировке». очень напоминающей им, идущее из детства приучение к покорности и казарменной дисциплине. В соответствии с обстоятельствами необхо­димо вскрывать внутренние и внешние составляющие наркоманической проблемы. Сюда относятся и жестокие реалии ориентированного на успех и потребление общества, и слабости и страхи самого пациента, идущее из детства стремление быть воспринятым, наряду со склон­ностью причинять вред самому себе и другим.

В отношениях с лицом страдающим наркотической зависимостью рано или поздно начинает сказываться тот разрушительный потенци­ал, который ранее был связан с отношениями употребляющегд н»ужо?. тики и самим наркотиком? Если оба участника будут избегать этого ас­пекта в своих взаимоотношениях, то дело закончится ничем, т.е. каждый останется «при своих интересах» и никакого лечения не будет. Если же терапевт учитывает подобный ход событий и вполне допус­кает появление и проявление разрушительной агрессии, даже если она направлена против него, и поддерживает пациента, то деструктив­ные силы шаг за шагом могут быть взяты под контроль и интегриро­ваны. Терапевт при этом должен вовремя отслеживать свои чувства по отношению к пациенту (досада, гнев. страх, стыд и т. д.), сигнализи­ровать о них или находить уместный для конкретной ситуации ответ. Это возможно лишь в том случае. если терапевт понимает своего паци­ента и разделяет с ним его переживания (Joining от «to join» — связы­ваться, объединяться).

Однако, терапевт не должен удивляться возможным рецидивам, когда пациент опять предпочитает ему наркотик. Следует перетерпеть содержащееся здесь обесценивание и интерпретировать это как расще­пление на хорошие наркотики и плохого аналитика. Упреки только утвердят больного наркоманией в изначально усвоенном предположении, которого он только и привык ждать, а именно, непонимания и безразличия со стороны окружающих.

Иногда наркоманы, не найдя ни в ком нежности и заботы к себе, обретают свою отраду в музыке. Либо они сами играют на музыкальных инструментах, либо буквально сходят с ума от рока. поп-музыки или других музыкальных жанров. Поэтому, при лечении наркотической зависимости следует учитывать и возможности танцевальной терапии (Tanztherapie) (ср.: Хануш, 1988). В данном случае, музыка служит заменителем наркотика. Это является дополнительным способом в про­цессе лечения.

8. Так называемые перверсии

8.1. Очевидное поведение

Переходя к теме перверсий, мы снова касаемся базового влечения, а именно, сексуальности (ср. V. 3.1.). Речь о сексуальности вполне кон­кретно заходит в случаях таких общественных явлений, как прости­туция. порнография, садомазохистские перверсии, транссексуализм, эксгибиционизм, фетишизм.

Здоровая «зрелая» сексуальность исключает перверсии. Однако для этого требуется соответствующее воспитание и ряд способностей: умение контактировать с другими людьми, уверенность в себе. юмор и веселость, бесстрашие во взаимоотношениях с другими и с самим собой, дифферен­цированная чувственность и определенное знание людей. Тогда сексу­альность может быть чем-то большим, чем просто « инстинктивный порыв». может служить оживлению и обогащению межчеловеческих свя­зей и отношений. И с этим трудно не согласиться. Правда, многих может испугать то. что вместе с определением тех или иных сексуальных дейст­вий как перверсий, возникнет некий ценз, который не все разделяют.

Следует также учитывать, что на т. н. «перверсивные личности» до­статочно легко — как и на больных наркоманией или на делинквентных личностей — проецируются собственные перверсивные составляющие.

Уже в 1905 году в известном сочинении «Три очерка по теории сек­суальности» Фрейд показал, что все мы изначально « полиморфно пер­версивных, т. е. имеем потребности:

— наблюдать сексуальные действия (инстинкт созерцания; вуайеризм),

— выставлять напоказ собственную наготу (наслаждение от показа;

эксгибиционизм),

— пользоваться интимными предметами в качестве заменителя же­лаемого лица (фетишизм),

— входить в состояние лица противоположного пола, одеваясь в его одежду ( трансвестизм) ,

— осознавать свою принадлежность к противоположному полу ( транссексуализм) ,

— мучить других, унижать физически или душевно (садизм).

— быть терзаемым, мучимым (мазохизм).

К «перверсиями относится все, что характеризуется в качестве «отклонения от нормы» в определенном обществе. По отношению к норме перверсивное поведение является аналогом делинвенктного поведения. При этом речь всегда идет и о поведении, не соответствую­щем социальным нормам, а именно об асоциальном или — если оно прямо противоречит социальным нормам — об анти-социальном пове­дении. В этом и заключается общественный знаменатель делинквентного поведения, наркотической зависимости и перверсивных действий.

8.2. Объяснение возникновения перверсий

Перверсии выстроены по типу невроза

Фрейд и ранние психоаналитики видели в перверсивных действиях непосредственное продолжение детской сексуальности, например, ког­да мужчина как ребенок демонстрирует окружающим людям свой поло­вой орган, чтобы шокировать их; женщина, облачаясь в определенную одежду, скорее преследует цель обнажить себя, нежели одеть; поклон­ник рок-звезды использует детали ее одежды в качестве фетиша.

Встречаются случаи, понять которые можно с относительной лег­костью, поскольку подобные устремления весьма близки каждому. С трудом воспринимается эксгибиционист, поступки которого постоян­но сопряжены с опасностью; холостяк, полностью удовлетворяющийся фетишем; учитель-гомосексуалист, или незаметный обыватель, относя­щийся пренебрежительно, компрометирующий и пытающийся любым способом причинить боль человеку, по отношению к которому он совсем недавно выказывал дружелюбие и приязнь.

Ранние психоаналитики, ориентированные на психологию влечений. могли объяснить подобное поведение лишь симптоматическим обра­зом — тем, что в данном случае мы имеем дело с невротическими симпто­мами. За ними скрываются типичные эдиповы влечения ребенка в отно­шении матери и отца, а именно инцестуозные и сопернические желания. Согласно моему опыту подобная одипова теория» перверсий и сейчас во многих случаях соответствует действительности. Доэдиповые конфлик­ты. происходящие из более раннего детского возраста, играют, однако. не менее важную роль в возникновении перверсивного поведения.

Перверсия — это невроз недостачи

Вспомним прочитанное о нарцистических нарушениях личности. о пограничных случаях, о «постклассических« неврозах недостачи и связи, и нам станут понятными необъяснимые прежде перверсивные действия. Невыносимые чувства слабости, зависимости и ничтож­ности отражаются в этих действиях таким образом, что чувствуешь себя сильным, независимым и великолепным. Примером могут послу­жить случаи, когда учитель мучает ученика, муж бьет жену, или когда приспособившийся обыватель за деньги удовлетворяет все свои жела­ния у проституток, те желания, которые он к себе обыкновенно не допускает.

В каждом из этих случаев, хотя и мимолетно, но оживляется идея собственного величия, которая, в согласии с психоаналитическим уче­нием о защите, помогает утратившему психическое равновесие чело­веку с помощью перверсивных действий легче переживать плохо выно­симые чувства слабости, ничтожности и зависимости. Особенно отчет­ливо проявляется это в садо-мазохистских отношениях: перверсивная личность, как и в пограничном случае, расщеплена на две части, одна из которых до предела хороша, мощна и идеализирована, а другая — предельно плоха, беспомощна, проклинаема. Если в данный момент на другое лицо проецируется последняя, то тогда «проектант» ощущает себя великолепным, мощным, идеализированным и садистически му­чает другого, который одновременно воспринимается как плохой и беспомощный и тем самым автоматически ставится в мазохистское положение.

Если вспомнить о психодинамике неврозов недостачи и связи, то перверсивные действия станут еще понятнее: перверсивный акт должен облегчить переживание невыносимого дефицита, отсутствия чего-либо, внутренней пустоты и ощущения бессмысленности и отчаяния. Тем самым перверсивные отношения используются для защиты от невыно­симых переживаний в духе обсуждавшихся выше (см. гл. VI. 2.1.) меж­личностных защитных механизмов. Разумеется, сам процесс действует лишь тогда, когда другое лицо подыгрывает. В соответствующей «сцене» противоположные полюса легко приходят к обоюдным действиям прежде всего тогда, когда, например, садистические устремления одно­го идеально соответствуют мазохистским потребностям другого.

Перверсия как агрессивная форма любви

Как продемонстрировал Роберт Дж. Столлер (Stoller, 1975), в пер­версивных действиях — особенно при садизме — находит свое выраже­ние «эротическая форма ненависти «. Подобная ненависть достаточно велика по своей силе и неуправляема, поскольку в большинстве случа­ев возникает реактивно, как реакция на травму, которую перверсивная личность пережила в детстве. Во взрослом возрасте пострадавший переходит от обороны к наступлению и достигает триумфа в процессе перверсивного акта над другими. Когда-то подобный триумф был пере­жит кем-то над ним самим.

Компоненты ненависти или неуважения обнаруживаются во многих перверсивных отношениях, пусть они и выражены не столь явно, как в отношениях между садистом и мазохистом. Фетишист предпочитает фетиш другому человеку. Эксгибиционист не пытается обладать жен­щиной. он лишь демонстрирует ей свой эрегированный половой орган и под угрозой изобличения достигает удовлетворения от самой возмож­ности ее испугать. Трансвестит, не удовлетворенный биологически заданным полом, довольствуется, во многих случаях тем, что обманы­вает себя и других, переодеваясь в платье другого пола и показываясь в нем перед публикой (трансвестизм). Если же речь идет о большем, а именно, о физических изменениях собственной сексуальной принад­лежности, то мы имеем дело с транссексуализмом.

Иногда по ряду показаний врачи проводят транссексуалу соответст­вующую операцию, давая ему возможность стать тем, кем он желает стать. В оперативном вмешательстве еще ярче проявляется явное наси­лие перверсивных личностей: ведь пенис или грудь в этом случае удаля­ются. Одержимость собственной потребностью, болезненные действия, компромиссный поиск желанной цели по своему характеру близки к мании, наркотической зависимости и к психозам. Собственно, люди, не воспринимающие реальность своего пола — мужского или жен­ского — как нечто существующее де факте, являются сумасшедшими. Находясь в чудовищном заблуждении, ценой разрыва с реальностью они с большим упорством желают измениться и добиться в этом деле успехов с помощью не менее сумасшедших хирургов.

Из-за скрытого или открытого по своему проявлению насилия, перверсивные действия характеризуются негуманностью, бесчеловеч­ностью. Наиболее зримое воплощение это находит в сексуальном обла­дании животными (содомия) или трупами (некрофилия). Люди, совер­шающие подобные действия, достойны сожаления, но своим поведением они, хотя и косвенно, в «вырожденной» форме, демонстри­руют нам и нашу собственную манеру обращения друг с другом и со своими детьми. Неуважительное, бездушное отношение к ним. как к предметам, а не как к живым людям или к дорогим гостям, которым чаще всего оказывается должное уважение. Поэтому не стоит пропу­скать мимо ушей общее послание перверсивных личностей всем нам, которое гласит следующее: «Подобное происходит тогда, когда нас в детском возрасте преследуют, мучают, злоупотребляют нами и не любят нас!»

Подобное послание, хотя и воспринимаемое с известным трудом, следует рассматривать как своего рода апелляцию к обществу, к каждо­му из нас. Примеры многочисленных перверсий как бы иллюстрируют то, что родители и общество причинили таким людям в их детстве.

8.3. Проституция

Во многом сходные отношения — как и у многих перверсивных личностей — обнаруживаются в среде проституток, сутенеров и их клиентов. Здесь особенно бросается в глаза выраженное отграни­чение от остального общества, представленное в двух характерных типах:

1. Социологическое отграничение гражданского большинства от живущего в этой среде меньшинства.

2. Психоаналитическое отграничение больше похожее на специ­фику влечения, инстинктивного побуждения. Это и импульсы, нацеленные на сексуальное удовлетворение, и ищущие унижения другого по­ры вы ненависти.

Сутенер обходится с публичной женщиной точно так же, как и ее клиент. Если же взглянуть на ситуацию в другом ракурсе, клиент спо­собен в одном и том же действии, с одной стороны, позволять себе мазохистские мучения (уже хотя бы тем. что его бьют), а, с другой стороны. одновременно унижать и женщину, оплачивая ее услуги и заставляя выполнять свою работу, что, в частности, наглядно продемонстрировано в фильме «Die flambierte Frau» ⁶ .

В среде проституток особенно очевиден торговый аспект человечес­кой сексуальности, когда персональные отношения определяются не коммуникацией, а рыночными понятиями (Pep. 1972). Данный аспект прослеживается и в «нормальной» сексуальности большинства людей, однако, последним по тем или иным причинам не воспринимается.

9. Резюме

Рассмотрением безотрадного феномена перверсий мы завершили знакомство со своеобразным «бестиарием» человеческого поведения с различными отклонениями и нарушениями. К сожалению, неприятная правда о человеческих возможностях имеет место быть. И здесь важно проникнуться чувствами людей, которые оказываются в кругу нашего рассмотрения.

Я надеюсь, что с помощью психоанализа эта цель в той или иной степени достигнута. Существуют теории, которые могли бы иначе (луч­ше или хуже вопрос отдельный) объяснить некоторые аспекты много­образных психических нарушений. Преимущество психоанализа перед когнитивной или поведенческой терапией состоит, однако, в том, что он (психоанализ) решительным образом увязан с бессознатель­ными процессами. Это позволяет ему достигать и широкого по охвату, и одновременно глубокого понимания человеческих переживаний и действий.

В заключение хочу выразить надежду, что мне удалось показать следующее: даже в самом безумном на первый взгляд поведении шизоф­ренического больного есть определенный смысл. « Общество. маргинализировавшее «жуликов», преступников или перверсивные личности, находится в весьма « деликатном» положении. Люди с невротическими нарушениями, пациенты, страдающие от психосоматических наруше­ний, заслуживают нашего самого пристального внимания

«Человеческое, слишком человеческое» призывает нас, по возмож­ности, отыскать, наконец, в их чуждом доселе переживании, нечто такое, что в основе своей составляет общечеловеческое начало, «conditio humana». Прежде всего это упомянутые Карлом Ясперсом «пограни­чные ситуации» (Grenzsituationen) борьбы, страдания, вины и смерти. От пограничных ситуаций не гарантирован никто. Казалось бы. они разрывают зарубцованные раны детства и заставляют человека пережи­вать сложные ситуации так, словно он вновь ребенок.

Порой, невроз — наименьшее из возможных зол. И хотя радовать­ся и здесь особенно не приходится, остается уповать на подоплеку защи­щенного детства и не слишком травмирующую внешнюю реальность.

Различия между отдельными расстройствами

Эдиповы причины классических неврозов поддаются лечению клас­сическим психоаналитическим лечением относительно легко . С психо­соматическими больными дело обстоит сложнее, ибо последние стре­мятся избежать угрозы заполучить ярлык органического заболевания. В случае делинквентного поведения угроза становится социальным зна­ком — общественным приговором. Проблема наркоманов заключается прежде всего в том, что в социальном плане они оказываются аутсайде­рами в обществе: из-за нелегального распространения наркотиков его потребитель вынужден стать делинквентной личностью и рано или позд­но заслужить общественный приговор и его исполнение. Больные пси­хозом платят за сомнительный выигрыш бегства в фантазии полным разрушением связей с реальностью, на что общественные учреждения реагируют тем, что в случае необходимости в принудительном порядке помещают таких людей в психиатрические клиники.

Таким образом, всякий личностный «грех» обретает свое место в общественном сознании:

-неврозы — психоаналитическую клинику, или клинику неврозов

-психозы — психиатрическую клинику,

-делинквентность — тюремное заключение, а

-злоупотребление наркотиками или

- перверсивное поведение, если и не тюремное заключение, или психиатрию, то соответствующую маргинальную среду (см. табл. 13).

Категоря нарушения	Тип защиты	Тип конфликта	Тип страха	Тип терапии	Место лечения
Неврозы	Вытеснение, изоляция	Эдипов комплекс	Страх нака­зания, стыда, оскорблеиия	Психоанализ	Психоаналити­ческая практика
Нарцистичес- кие наруше- ния личности	Грандиозная само-переоценка	Доэдиповы нарушения :	Страх самонедо- оценки	Аналитическая психотерапия	Психоаналити-ческая практика
Пограничные Случаи	Раскол на иде- ализацию и обесценивание	Доэдиповы нарушения	Страх само-или объект-потери	Аналитичес- кая психо-терапия	Психоаналити-ческая практика
Психозы	«Психотизи-рование»; разрыв с реальностью	Доэдиповы нарушения	Страх потери сёбя	Форма терапия	Психиатричес- кая клиника
				Психоанализ лишь в ис- ключитель-ных случаях	Лишь в исклю­чительных слу­чаях психоана-литическая практика
Психосома-тизация	Соматизация, т.e. заболева- ние органа	Базисный конфликт	Экзистент- ная угроза	Общее лечеб­ное лечение	Больница
				Только в ис-ключитель- ных случаях психоанализ	Лишь в исклю­чительных слу­чаях психоана-лиз
Делинквент-ное поведение	«Криминаль­ное» поведе­ние, т. е. нарушение обществен- ного порядка	Базисный конфликт	Экзистент- ная угроза	Нет	Приговор
				В исключи- тельных случаях психоанализ	Лишь в исклю­чительных слу­чаях психоана-литическая практика
Алкоголизм и наркотическая зависимость	Защита с помощью фармаколо­гического действия наркотика	Доэдипово нарушение	Экзистент- ная угроза	Обеззаражи­вание	Приговор; пси­хиатрическая клиника
				Изредка психотерапия	Изредка психоаналити-ческая практика
Перверсии	Защита в форме «перверсив- ного поведения или действия	Эдипов конфликт	Экзистент- ная угроза	Самотерапия на месте	Типичная среда
		Доэдиповы нарушения		В виде исключения психотерапия	В виде исклю-чения психоана-литическая практика

Таблица 13. Схема психических нарушений, схематизированная по лечебной теории, типу защиты, типу конфликта, типу страха, как и типу терапии и месту лечения.

Таким образом, я продемонстрировал читателю как выглядит безра­достный мир психических расстройств. Общественность должна быть информирована об этом, поскольку правдивая информация — это необ­ходимая предпосылка для безотлагательных перемен.

Ясно, что отношения, сложившиеся в традиционных обществах, вряд ли изменятся по мановению волшебной палочки, но важно стрем­ление постоянно поддерживать осознание происходящего в обществе. При этом вовсе не стоит предаваться иллюзиям и подобно тому, как это происходило во времена студенческого движения, строить утопии, не имеющие шанса быть реализованными, сколь тяжело ни было бы в этом сознаться (ср. гл. IX. 5.1.). Но из-за этого нам не стоит и впадать в пес­симизм Фрейда, нашедший себе выражение в работе « Недовольство культурой» (1930 — Unbehagen in der Kultur). Мы вполне можем тер­пеливо и целеустремленно анализировать как предопределенные биоло­гически, так и санкционированные обществом фактические отношения, т. е. в первую очередь вскрывать, сознательно понимать и обозначать, не боясь правды. Вторым шагом может стать перепроверка того. что может быть изменено, а что — нет. Третьим шагом мы изменим то. что поддается изменению, например, сложные неврозы отдельного паци­ента посредством терпеливой «тяжелой работы» психоанализа, безот­радные семейные отношения лиц с наркотической зависимостью по­средством последовательной семейной терапии, а причиняющую вред изоляцию лиц страдающих психозами, делинквентных личностей, нар­команов, алкоголиков и извращеннее посредством открытой общест­венной работы.

VII. ДИАГНОСТИЧЕСКИЕ МЕТОДЫ В ПСИХОАНАЛИЗЕ

1. Предварительные замечания

Важнейшим диагностическим методом в психоанализе является разговор, диалог. Аналитик начинает говорить с пациентом, зада­ет ему те или иные вопросы, не упуская при этом ни одной затро­нутой пациентом темы. Таким образом между пациентом и аналитиком возникает вербальная коммуникация. В силу же того, что целью такого разговора, как правило, является постановка диагноза, он оказывается разговором диагностическим.

Диагноз это прежде всего исследование и, учитывая, что разговор в психоанализе может также выполнять терапевтические задачи, диаг­ностирование всегда следует начинать с определения конкретной цели беседы. Существуют значительные различия между личным разговором и диалогом аналитика и его пациента, поэтому оба собеседника должны ясно отдавать себе отчет, какого рода беседу они ведут, поскольку от это­го зависят не только внешние рамки, но и внутреннее содержание их диалога. Для диагностирования могут быть использованы формы стан­дартизированного интервью, в течение которого пациенту задают вопро­сы, подразумевающие один категоричный ответ,— «нет» или «да»,— или интервью полустандартизированного, допускающего возможность не ограниченного такими рамками разговора. Кроме того в психоана­лизе используют нестандартизированные или свободные интервью, ни в чем не ограничивающие естественное течение беседы. Однако приве­денные ниже примеры конкретных интервью все же свидетельствуют, что, как правило, инициатива принадлежит аналитику.

В течение разговора пациент сообщает объективные сведения — год и место своего рождения, род своих занятий, живы или нет те или иные члены его семьи — и сведения субъективные. К последним отно­сятся личные переживания пациента, чувства, которые он испыты­вает по отношению к отцу. матери, жене и другим родственникам. Не менее важной представляется в этой связи и та информация, кото­рую аналитик получает, наблюдая во время разговора за поведением пациента.

2. Психоаналитическое интервью

2.1. Метод и необходимые условия

Хотя слово интервью незамедлительно вызывает ассоциацию со сво­его рода «опросом», какие часто проводятся в прессе и на телевидении, психоаналитическое «интервью» в действительности весьма редко заключается в одном лишь задавании вопросов и получении на них отве­тов. поэтому слово это взято здесь в кавычки. Прилагательное «психо­аналитическое», выставленное перед ним, призвано показать, что в дан­ном «интервью» применяются методы психоанализа.

Фрейд ввел психоаналитический метод в науку одновременно и как метод исследования и как метод лечения людей, страдающих психичес­кими расстройствами (см. гл. VIII. 4.). Что же касается современных психоаналитических интервью, то они часто выполняют только диаг­ностические задачи, поэтому , проводя их. психоаналитик мыслит кате­гориями прежде всего диагностическими. Соотнося услышанное от пациента с существующей в психоанализе теорией личности и учением о болезнях он приходит к выводу, какая психодинамика может скры­ваться за тем или иным симптомом.

Однако в то же время психоаналитик, проводя консультацию, ста­рается «позабыть» о существовании каких бы то ни было теорий и воспринимать сидящего перед ним человека со всей возможной непред­взятостью. Кажущаяся несовместимость этих условий психоаналити­ческого интервью представляет собой своего рода парадокс, суть кото­рого заключается в одновременном сосуществовании чисто теорети­ческого и сугубо практического подходов. Если при консультации пациента главенствующая роль отводится теории, возникает угроза черезчур поспешной постановки диагноза. На человека сразу наклеива­ется ярлык того или иного «типичного» невроза. Ценность такой кон­сультации невысока. С другой стороны, следует отметить, что психо­аналитик, вообще не утруждающий себя теорией, рискует упустить из внимания симптомы вполне определенного заболевания. Единствен­ным выходом из такой сложной ситуации оказывается для психоанали­тика «лавирование» между научным и непосредственным восприятием говорящего.

Лично я, например, воспринимаю своих пациентов прежде всего чисто по-человечески, стараюсь проявить душевное участие, завязать знакомство. Такой не совсем профессиональный подход предоставляет редкую возможность узнать пациента поближе. Сочувствие, готовность сопереживать позволяют составить себе впечатление об образе мыслей другого человека.

Огромное значение для успешного диагностирования имеет также степень доверительности разговора. К сожалению, возможности, ска­жем. психоаналитика-мужчины адекватно воспринимать чувства паци­ентки весьма ограничены, тем не менее даже этого , казалось бы, непре­одолимого препятствия можно избежать, изучая литературу и прилагая максимум творческого воображения.

Психоаналитику следует вести себя совершенно непосредственно и естественно реагировать на поведение пациента. Нет ничего ужасного в том, что психоаналитика раздражает высокомерие пациента или пуга­ют его грубые манеры. Спешу добавить, однако, что аналитик должен всегда контролировать (Michael Enid Balint 1961) свои чувства и использовать их для определения образца отношений, в которые втяги­вает его пациент. В связи с этим личные ощущения психоаналитика оказываются великолепным инструментом диагностики расстройства отношений (Beziehungsstoerungen), применение которого в интервью позволяет получить от пациента сведения личного или интимного хара­ктера, не доступные никаким другим методам.

Однако успех этого предприятия напрямую зависит от соблюдения некоторых необходимых условий:

1. Интервьюер должен уметь создавать во время консультации атмо­сферу доверительности, в которой пациент чувствовал бы себя достаточ­но уверенно для того, чтобы вести откровенный разговор, а сам психо­аналитик мог бы непредвзято воспринимать собеседника. Если аналитик добился этого, то

2. Пациенту следует поддержать инициативу интервьюера, содейст­вуя тем самым успеху разговора. Иными словами, предоставить анали­тику возможность сконцентрироваться на прослушивании. В этом кон­тексте мы говорим о процессе активного прослушивания (aktives Zuhoeren), в котором, в частности, Германн Аргеландер (1970) разли­чает три уровня восприятия.

2.2. Три уровня «интервью»

1. Уровень получения объективной информации, пригодной для определения логических причинно-следственных связей. Например, аналитик может увязать возникновение депрессии со смертью одного из родственников анализируемого.

2. Уровень получения субъективной информации, на котором руко­водствуются принципом психологической очевидности; примером ее может служить, скажем, уверенность пациента в том, что его печаль свя­зана со смертью дяди.

3. Уровень получения ситуативной ( situative, szenische ) информа­ции, действуя на котором, психоаналитик изучает поведение пациента во время беседы, что позволяет ему определить, в какого рода отноше­ния бессознательно включает его пациент. Те или иные внешние ситуа­тивные проявления этого — пациент может, к примеру, вести себя как ребенок, молить аналитика о помощи, смотреть на него свысока или пытаться склонить его к половому акту — станут лишь тогда очевидны и для пациента и для психоаналитика, когда оба определят, что именно пытается один «делать» из другого, и что именно тот «другой» из себя сделать позволяет. Правильной ориентации в пространстве интервью служит следующая схема:

Приложение 4

Модифицированная схема первого интервью (Balint A Balint 1961)

А. Каким образом пациент оказался у психоаналитика ?

1. Кем направлен? В связи с чем?

2. Какова продолжительность и результаты проведенного лечения?

3. Что думает сам пациент по поводу проведенного лечения и

как он относится к терапевтам?

4. а) согласен с ними;

б) не согласен.

5. Психоаналитик продолжает разговор по своему усмотрению.

Б. Общее впечатление

В. Жалобы

1. Каковы жалобы в настоящий момент?

2. Предыстория заболевания.

3. Что думает сам пациент о психических причинах своего заболевания.

4. Провоцирующая пациента ситуация (возникновение которой связано с догадкой исследователя).

5. Эмоциональное отношение пациента к болезни.

6. Внешние проявления заболевания.

7. Его вторичные последствия.

Г. Биографические сведения

Д. Как обстоят дела сейчас?

1. Как пациент относится к самому себе?

2. Что он думает по поводу своих родных и близких?

3. Его взгляды на свое будущее.

Е.Как развиваются отношения между пациентов и аналитиком?

1. Перенос пациента на аналитика

2. Контр-перенос аналитика.

Ж. Эпизоды интервью, заслуживающие особо пристального внимания

1. Когда именно пациент обнаруживал те или иные чувства

(в прогнозируемой ситуации или неожиданно)

2.Как ориентируется сам пациент в пространстве интервью?

3. Черты личности пациента, привлекающие к себе внимание.

4. Как реагирует пациент на интерпретацию, данную аналитиком?

3. Результаты нтервью и их оценка

1. Возникло ли стабильное объект-отношение?

2. Каковы функциональные способности Я (в какой степени ограни­чены возможности Я?).

3. Эмоциональные проблемы.

4. Уровень интеллигентности.

5. Способность к пониманию.

6. Терапевтическая иллюзия.

И. Диагноз: версия о происхождения расстройства в соответствии с его психодинамикой

К. Терапевтическая пригодность диагноза

1. Для короткой терапии (с обоснованием).

2. Возможные возражения.

3. Для психоанализа (с обоснованием).

4. Возможные возражения.

5. Отказ от любых форм психотерапии (с обоснованием).

6. Допустимы ли какие либо иные формы лечения.

Л. Конкретное предложение по лечению заболевания

М. Определение ограниченной цели лечения (focus), в случае избрания короткой терапии

Н. Прогноз?

2.3. Примеры из практики

Иллюстрацией сказанного служит следующее первоначально запи­санное на магнитофон интервью, проведенное лично Михаэлем Балинтом ( текст сокращен, сведения изменены).

Протокол « интервью пациента Вольфганга X., 1933 года рождения, прожи­вающего в настоящий момент в К. («Интервью» вел доктор Михаэль Балинт. Лондон 28 сентября 1963 г.). Аналитик. Сколько Вам лет? Пациент. Тридцать. А. Ваш отец еще жив?

П. Нет, он погиб (при произнесении последних слов проявляются

отчетливые заикания).

А. Кем он был?

П. Слесарем.

А. А как обстоят дела с матерью?

П. (Колеблется)

А. Я бы очень хотел разобраться в скрытых причинах Вашей болезни»

и именно поэтому задаю Вам эти вопросы. Так, жива ли Ваша мать? Здорова ли?

П. Да, ей 55 лет.

А. У Вас есть братья, сестры?

П. Одна сестра двадцати четырех лет, она замужем, у нее ребенок. А. Где Вы учились? П. Я вырос у дедушки и бабушки (продолжает очень медленно), я всегда.

был робким ребенком и хорошо воспитанным. А. Где Вы учились?

П. В средней школе. Однако, я не успевал в немецком.

А. Тогда Вы уже заикались?

П. Я заикаюсь всегда, когда испытываю волнение.

А. А сейчас? Вы взволнованы?

П. Я был второгодником, но все-таки получил хороший аттестат. Обстоятельства помешали мне получить образование по моим способностям

А. Чем же Вы занялись?

П. Я пошел учеником на предприятие. Я сидел на двух стульях. Физически я был не в состоянии выполнять работу, а мастер бывал очень груб

(Пауза)

А. Если так будет продолжаться, нам будет тяжело понимать друг друга

Видите ли, я ведь не знаю наверняка, испытываете Вы или нет трудности в речи, когда вот так молчите.

П. (Очень импульсивно) Разве у человека не может быть какого-нибудь

недостатка? Это мой недостаток.

А. Вы довольно вспыльчивый человек?

П. Нет, совсем нет.

А. Хорошо себя контролируете?

П. Я не выношу вспыльчивость.

А. Вашим идеалом является сдержанный человек, человек которого ничто не может вывести из равновесия, так?

П. Из равновесия я выхожу часто. Я пробовал работать во многих местах

(Пауза). Как-то моя мать познакомилась с одним человеком. (Пауза

Я так легко выхожу из равновесия, поскольку не высыпаюсь. Мне нужно больше спать.

А. Как Вы полагаете, сколько? Часов, скажем, десять?

П. Часов семь-восемь, но в слесарне у меня и такой возможности нет

А. Чем Вы занимаетесь сейчас?

П. Именно сейчас? Ничем, совсем ничем.

А. На что Вы живете?

П. На больничное пособие.

А. Кем Вы работали последний раз?

П. Я хотел стать воспитателем в молодежном общежитии. Мне необходимо быть рядом с молодежью.

А. Чтобы дать другим то, чего не хватало в этом возрасте Вам?

П. Однако это было величайшим заблуждением моей жизни. (Молчание)

А. Могу я Вас кое о чем попросить? У Вас проблемы с речью. Могли бы Вы, скажем, подавать мне какой-нибудь знак, показывая тем самым, что молчите не по собственной воле? Поднимайте вверх руку. Или вот,— возьмите в руку Ваши очки и поднимайте их вверх, когда Вам не удается сказать то, что Вы хотите.

П. Я действительно испытываю трудности, просто у меня очень болит го­лова.

А. Почему?

П. Сначала это отражается на сердце. Причина, должно быть, в перенапря­жении... Я затрудняюсь объяснить Вам... Я уже заметил, что Вы стреми­тесь побольше обо мне выведать, хотите составить обо мне мнение.

А. Поверьте, я совсем не желаю Вас оценивать, я лишь хочу Вам помочь. (Молчание)

А. Пока я понял одно. Вы не нашли своего места в жизни. (Молчание)

А. Нам сложно говорить друг с другом, следует отнестись к этому серьезно. Сложности в понимании налицо.

П. Хороню. (Заикается)

А. Можем мы сказать, что Вы испытываете сложности, когда пытаетесь воздействовать на собеседника? Вы сейчас хотите воздействовать на меня, а я — на Вас?

П. Разве можно здесь говорить о воздействии (несколько взволнованно сме­ется).

А. Вам нечего сказать?

П. Будет проще, если Вы будете задавать мне вопросы? (Пауза)

А. Договорились. Значит, Вам тридцать лет. Самый волнующий вопрос в Вашем возрасте — это работа и женщины?

П. Я хотел бы добавить, у меня были лишь дружеские отношения с девуш­ками, потому что мне не нравилась моя профессия, но другую работу я найти не мог.

А. Вы как-то связываете эти вещи? Вы считаете, что Вам не везет с женщи­нами, из-за того. что профессионально Вы не удовлетворены?

П. Да, я очень осторожен... так уж случилось... Я заметил это очень рано.

А. Могу ли я кое-что предположить? Вероятно девушка хочет иметь муж­чину, а Вы не ощущаете себя в полной мере мужчиной?

П. Возможно, я несколько консервативен? (Длительное молчание)

А. У меня такое впечатление, что Вы хотите сейчас что-то сказать.

П. Да, верно, но я не могу ... в этом-то все и дело.

А. Как мне Вам помочь? Я хочу. чтобы Вы успокоились, и тогда мы сможем все обсудить.

П. (Заикаясь) Дело в том, что я очень много страдал, в душе.

А. Вы пережили какую-то трагедию?

П. Нет, но я из тех, кто все близко принимает к сердцу. (Молчание)

А. До этого Вы намекнули, что у Вашей матери появился знакомый?

П. Да, они друг друга не понимают и живут в ссоре. (Пауза)

П. Он хотел мне помочь, но у него ничего не вышло.

А. Это произошло когда Вы были учеником?

П. Я как раз выучился. Перед этим полгода я провел в Б.

А. Мать и этот мужчина оставались одни все это время?

П. Вместе с сестрой и бабушкой.

А. Почему они не поженились?

П. Я еще в юности понял, что они не подходят друг другу.

А. Они не подходят друг другу, но живут вместе? (Молчание)

А. Вы очень ревновали?

П. Нет.

А. Это равнодушие ничего Вам не стоило?

П. При известных обстоятельствах я бы, пожалуй, мог его убить.

А. Чем он провинился?

П. Он постоянно шумел... Он ночной человек, а я — дневной (заикается). В то время я работал в иностранном легионе, но и там не пришелся к ме­сту. Там все было настолько грубо. Понимаете, Вы должны учитывать, что я очень чувствительный человек. (Молчание)

А. Полагаю, Вы не станете возражать, если я скажу, что Вы скорее всего хотите быть чувствительным человеком, но обстоятельства настолько не подходят для этого, что Вы вынуждены своим молчанием демонстриро­вать, как мир не позволяет Вам быть тем, кем Вы быть хотите, я имею в виду — чувствительным человеком?

П. (Тотчас прерывает интервьюера) У меня судороги.

А. Но ведь у нас с Вами нет никакого скандала. Почему же судороги не прекращаются?

П. Потому что Вам трудно что-либо объяснять. (Молчание)

А. Вы привели примеры ситуаций, при которых у Вас возникают заика­ния и судороги. Может быть речь здесь идет о судорогах, связанных со злостью?

П. Я не злюсь. Я сам себя не понимаю.

Л. В школе были драки? Вы в них принимали участие?

П. Только изредка. Я слабый человек и не приветствую насилие, я редко дрался. Нет, иногда я тоже был не прочь подраться, но лишь иногда.

А. Иногда? То есть, когда Вас к этому принуждали? Не из чувства враждебности? (Молчание)

А. Кроме друга Вашей матери Вы еще кого-нибудь ненавидели?

П. Нет, но вот с ним я как-то подрался. Я был так на него зол, что после целый год с ним не разговаривал.

А. Кто победил в драке?

П. Я должен был избить его гораздо сильнее. И шансы были за меня. по­скольку у меня руки длиннее. (Молчание)

А. Вне всякого сомнения Вам требуется помощь для того, чтобы избавить­ся от судорог. Здесь в больнице такая возможность есть.

П. Как я понимаю, проблема в оплате. Мне необходимо для начала найти себе работу. К тому же я заболею еще больше, если ничем не буду зани­маться. В противном случае, кому-нибудь из нашей семьи придется пере­селиться. потому что в квартире слишком мало места.

А. Какое у Вас положение с жильем?

П. Трехкомнатная квартира. В одной комнате живет сестра с деверем и племянником, в другой — моя мать, третья комната моя. Но деверь, скорей всего, скоро переедет.

А. Сколько лет племяннику?

П. Три года.

А. И поэтому он спит с родителями?

П. (Не понимает вопроса) Мне необходимо с первого ноября начать рабо­тать, а я вот не знаю — кем.

А. Я позабочусь о том, чтобы Вас приняли во внимание, как случай неот­ложный, но, к сожалению, до начала следующего года рассчитывать на прием не приходится.

П. (Благодарит А. и чопорно кланяется).

Комментарий: Балинт задает слишком много вопросов. Современ­ные психоаналитики заняли бы в подобном случае скорее выжидатель­ную позицию. Однако, следует учитывать, что именно вопросы Балинта спровоцировали пациента. В контексте интервью важна также фраза Балинта: «Поверьте, я совсем не желаю Вас оценивать, я лишь хочу Вам помочь». Кроме того, надо отметить другую фразу Балинта, в ко­торой не менее отчетливо прослеживается позиция помощи: «Как мне Вам помочь? Я хочу, чтобы Вы успокоились и тогда мы сможем все об­судить». Внимание обращает на себя и тот акцент, который Балинт де­лает на детском конфликте ребенка с матерью и ее другом. Как только аналитик затрагивает эту тему, пациент обнаруживает чувства ревности, гнева и враждебности, которые, однако, боясь наказания, отрицает.

Другой пример интервью, которое проводил с пациенткой дипло­мант (сокращенный протокол по памяти; сведения изменены).

Первичное интервью с 31-летней медицинской служащей, техником-ассистентом. Замужем, детей нет.

Встреча: интервьюер встречает пациентку в холле и приглашает ее про­следовать в маленькое помещение для семинарских занятий, находящееся этажом ниже. Там они рассаживаются по креслам, и интервьюер замечает, что пациентка носит на правой руке кольцо.

Внешний вид: среднего роста, молодо выглядящая голубоглазая блон­динка. Стрижка короткая.

Ход интервью: интервьюер извиняется за свое опоздание и выражает готовность выслушать пациентку.

- Вы хотите, чтобы я Вам что-нибудь рассказала?

- Да.

Пациентка незамедлительно сообщает: недавно, в феврале, она имела случай убедиться, что с ней происходит что-то неладное. Делая покупки в магазине, она украла там какую-то вещь. С тех пор кражи стали повто­ряться регулярно. Она не могла этого вынести и обратилась за помощью в поликлинику. Ей посоветовали пройти консультацию, что она и сделала. Во время консультационной беседы выяснилось, что ее случай намного сложнее, чем это представляется на первый взгляд, поэтому она решила обратиться сюда. (Несмотря на то, что интервьюер хочет побольше узнать о самом воровстве и о том, как проходила консультация, он откладывает все вопросы на потом, предоставляя пациентке возможность свободно развивать свою мысль. Отсутствие внешнего давления придает интервью ощущение легкости.)

Пациентка, тем временем продолжает. За последнее время она доволь­но много размышляла на эту тему. У нее такое впечатление, что причиной всему страх. Страх был весьма приблизительным, но иногда, утверждает пациентка, он ощущался более отчетливо.

Интервьюер: Вы уверены?

Да, размышляя на эту тему, она вспомнила историю своего рождения:

ко времени ее рождения положение отца и матери было далеко не благопо­лучным. Отец (он был врачом) во второй раз безуспешно пытался получить ученую степень. В семье уже был один ребенок, мальчик, появившийся на свет за два года до пациентки. Таким образом, остается признать, что она была нежеланным ребенком.

(У интервьюера складывается впечатление, что это описание чуточку натянуто, сконструировано. Однако, пациентка с живостью продолжает.)

Мать рассказывала ей, что в войну во время ночного авианалета она с детьми скрывалась в подвале дома, где разговорилась с соседом. Может случиться так, сказал сосед, что следующий авианалет застанет ее врас­плох и ей придется настолько спешить, что она не успеет взять с собой одного ребенка. В таком случае, ответила мать, я, безусловно, возьму маль­чика. Мать рассказывала об этом пациентке множество раз. «Как у нее язык поворачивался говорить такое!» (На глазах пациентки появляются слезы. Эта сцена производит на интервьюера глубокое впечатление. Он вполне разделяет чувства пациентки, однако не может избавиться от сомне­ния. Почему история, давно известная пациентке, вызывает у нее такую бур­ную реакцию.)

Затем пациентка сообщает, что в детстве она часто видела сны. вызывав­шие у нее страх: на нее надвигалось что-то угрожающее, и она тотчас про­сыпалась. Однако, стоило ей заснуть, как все повторялось.

Интервьюер интересуется, случались ли такие сны до сообщения мате­ри об авианалете? Как он и предполагал, эти сновидения хронологически предшествовали рассказу матери.

Интервьюер говорит, что. слушая пациентку, он не обратил внимания на ее документы и поэтому по ошибке называл ее фрейляйн (фрейляйн — обращение к незамужней женщине). Теперь, рассмотрев принесенные ею бумаги, он заметил, что причина ее обращения в консультацию указана там, как «страх». Увидев это, он решил, что пациентка испытывает страх в на­стоящий момент, однако она повела разговор о прошлом.

Согласившись с интервьюером, пациентка начинает рассказ о недавнем переживании. Однажды утром она проснулась намного раньше своего мужа и вышла в гостиную. Там она испытала очень сильный, необъяснимый страх. Она не могла понять, что вызвало этот страх. Он показался ей совер­шенно безосновательным и глупым.

Впоследствии она размышляла над возможными причинами страха и предположила, что это мог быть страх смерти: сейчас очень легко погибнуть при автокатастрофе и т.п. Пациентке было страшно представить, что в слу­чае автокатастрофы она может погибнуть, а муж ее останется в живых.

Интервьюер предлагает пациентке сравнить это воображаемое событие с рассказом матери. В той ситуации пациентка тоже оказалась бы жертвой, виной чему был бы ее брат. Коротко поразмыслив, пациентка приходит к выводу, что интервьюер сравнивает ее брата и мужа, однако она возражает против такого сравнения. Во-первых, брат не смог бы ничем ей помочь, потому что был слишком мал. Во-вторых, размышляя о несчастном случае, она ясно отдавала себе отчет в том, что муж ее совершенно невиновен.

Интервьюер не хочет доводить сравнение до крайности, но, по его мне­нию, и брат и муж равны как раз в своей невиновности.

Пациентка соглашается с этим утверждением.

Интервьюер просит пациентку подробнее рассказать о воровстве. Она соглашается. Впервые это произошло в октябре. В магазине никто ничего не заметил. Она испытала странное чувство, когда вдруг заметила, что у нее что-то в сумке, что она взяла что-то. У нее была возможность положить украденную вещь на место, но ей не захотелось, ведь все вышло так удачно. Отвечая на вопрос интервьюера «что она крала?», пациентка говорит, что предпочитала воровать качественные и дорогие продукты питания, напри­мер, лангусты или разные сорта рыбы.

(Эти слова пациентки наводят интервьюера на мысль о ее происхожде­нии. Ему кажется, что она родом из северных провинций Германии, с побе­режья Северного моря. Однако скорее всего на эту догадку, о которой интервьюер пока умалчивает, его натолкнуло не сообщение пациентки, а ее документы или характерный северонемецкий выговор — так называемый «hochdeutsch».)

Случалось ли ей красть до этого, спрашивает интервьюер.

Пациентка поначалу отрицает это предположение, но затем сознается, что в детстве таскала у матери деньги. Ее брат всегда получал на две марки больше, чем она. Это было несправедливо. Однажды пациентка похитила у своей подруги розовое портмоне. Кража открылась, и портмоне пришлось возвратить. Тем не менее, она знает точно, что брат тоже воровал деньги у матери.

Стоит отметить, продолжает пациентка, что в общем-то брату приходи­лось немногим, лучше, чем ей. Детьми пренебрегали. Мать всегда назы­вала отца алкоголиком — что не соответствовало действительности,— и ко времени их зачатия отца уже не любила. У нее был другой мужчина, став­ший впоследствии их крестным. Мать любила брать детей с собой, когда встречалась с этим мужчиной. Пациентка и ее брат вынуждены были прово­дить время в обществе дочери крестного, которая была старше ее на два месяца. Крестный относился к мальчикам лучше, чем к девочкам. Впрочем, к ней крестный относился хорошо, она могла сидеть у него на коленях.

(Интервьюер интересуется, не было ли у пациентки в фантазиях двух отцов?) Крестный жил в деревне. В одну из поездок туда (с крестным?) мать тяжело пострадала. Крестный просил отца развестись с матерью, но отец отвечал отказом. Позднее мать рассталась с крестным. Если между нею и отцом возникали какие-либо противоречия, она часто обращалась за помо­щью к пациентке. При этом мать совершенно не интересовалась состоянием своей дочери. Такое отношение продолжает сказываться на пациентке. Она плохо Переносит любые формы грубости. Например, она обижается, если спрашивает о чем-то своего мужа, а тот как ни чем не бывало продолжает читать газету.

Уже помимо протокола пациентка сообщила следующее:

Недавно она приобрела в книжной лавке две книги. Ей понравилась еще одна книга, но платить за нее пациентка не хотела. Сумки у нее с собой не было и поэтому украсть книгу она не могла. Тогда пациентка прочитала кни­гу тут же в лавке и лишь после этого успокоилась.

Интервьюер: Вы составили впечатление о содержании книги?

Пациентка подтверждает.

Пациентка рассказывает о своем муже. Их брак был чем-то само собой разумеющимся. На одной вечеринке, когда она была еще школьницей, он пригласил ее на танец. Она нашла это совершенно несуразным. Долгое вре­мя после этого она ничего о нем не слышала, пока однажды он не позвонил ей. Это произошло через год. Они стали встречаться, решили пожениться. Дело шло очень быстро. Она знала, что будет с ним счастлива.

На вопрос интервьюера, оправдались ли ее ожидания, была ли она счастлива, пациентка отвечает утвердительно. Отец плохо отнесся к ее решению выйти замуж. По его мнению, она поступала опрометчиво, поскольку рисковала расстаться с привычным уровнем жизни. Ее семья была по-настоящему обеспеченной. Она прекрасно понимала, что многое потеряет.

Пациентка сообщает о своей бездетности. Замуж она вышла семь лет то­му назад. У нее было два выкидыша. Менструации теперь весьма нерегуляр­ны. Из-за применения теплового метода прекратилось отделение яйцеклет­ки. Лечащий ее гинеколог полагает, что в этом повинны и психические фа­кторы. Усыновить ребенка пациентка не может, она боится, что не будет относиться к нему, как к ребенку родному, и он будет чувствовать себя столь же нежеланным, что и она. Однако в то же время она боится очеред­ного выкидыша. Разумеется, добавляет пациентка, любая женщина испыты­вает страх перед родами.

Интервьюер: Как относится к этому Ваш муж?

Муж хотел бы иметь ребенка от нее, будь у нее ребенок, она вряд ли занималась бы всеми этими вещами.

Интервьюер: Но как я понимаю, Вы обратились ко мне из-за воров­ства.

Пациентка: В общем-то да. однако бездетность для нее еще большая проблема.

Здесь интервьюер сообщает пациентке, что ее сообщение о воровстве рыбы натолкнуло его на мысль о том, что она родом с северного побережья. Да, говорит пациентка, она действительно любит есть рыбу. Она могла бы готовить рыбные блюда каждый день. Хотя поначалу им с мужем прихо­дилось здесь в С. нелегко, она уверена, что со временем у них мог бы обра­зоваться свои круг знакомых. Оба они общительные люди, легко идут на контакт. Было бы замечательно ходить в гости, изредка отлучаться из дома. Но мать постоянно вмешивается в их дела, ищет у них поддержки, приходит к ним, даже тогда, когда никто ее не зовет. «Моя мать всегда была готова сделать дерьмо,— резко выражается пациентка.

В заключение интервью пациентка говорит, что она призналась наконец в своем воровстве мужу. Его реакция ее разочаровала. Муж просто посове­товал ей взять себя в руки и с тех пор каждый день расспрашивает ее, воро­вала ли она сегодня. Если она захочет что-либо с ним повторно обсудить. муж может сказать, что разговор на эту тему у них уже был. Он совсем не принимает во внимание, что в первый раз она могла не высказать всего, что хотела. Когда же она обратилась за помощью к психоаналитику, муж стал ревновать ее к терапевту. Интервьюер спрашивает пациентку, почему она решила, что в поликлинике ее консультировал именно психоаналитик. Так она предположила, отвечает пациентка. Она ходила в поликлинику пять раз и ей обещали помочь. Над ревностью ее мужа терапевт лишь посмеялся. Ин­тервьюер спрашивает, знает ли муж пациентки, где она сейчас находится. Пациентка подтверждает. «Может ли муж опять разозлиться? — спраши­вает интервьюер». «Как бы то ни было,— отвечает пациентка,— муж про­сто неправильно к этому относится».

Интервьюер признается пациентке, что часто прерывал ее рассказ (фактически не позволяя ей выдерживать паузы), поэтому ее высказы­вания, занесенные в протокол, могут показаться несколько непоследова­тельными.

Пациентка: Я заметила это. Лучше бы Вы побольше меня критико­вали.

Интервьюер: Вы хотите, чтобы Вас критиковали? Вам неприятно, когда Ваши слова поддерживают?

Пациентке предъявляется протокол интервью. Просматривая его, паци­ентка говорит, что может понять практически любой медицинский термин, поскольку работала технической ассистенткой в медицине и прервала свою работу лишь для того, чтобы решить свои проблемы. Она желает во что бы то ни стало от них избавиться.

(Интервью производит сильное впечатление на аналитика. Глубина страданий, пережитых пациенткой, ее воля к выздоровлению — все это не может оставить его равнодушным.)

Комментарий: Скорее всего этот диалог произвел на читателей столь же сильное впечатление. В связи с предельной содержательность дан­ного текста, комментарии представляются излишними.

2.4. Эмпирическое обоснование

Подобные вербальные протоколы, составленные на основе магнито­фонных записей или восстановленные по памяти, отлично годятся для исследований. Высказывания пациента, интерпретация и ее диагности­ческое значение могут в любой момент, по желанию терапевта, подвер­гнуться эмпирической перепроверке. Существует возможность сравни­вать протоколы интервью, проведенных с пациентом в различное время, а также сопоставлять его рассказ с запротоколированными интервью других пациентов. Целью такой перепроверки является анализ содержа­ния интервью. Для этого применяются методы как количественного так и качественного типа. Оценка интервью экспертами дает возможность проверить правильность толкования, данного психоаналитиком в тече­ние разговора. В последнее время наряду с традиционными количест­венными методами получили применение методы компьютерного иссле­дования (Kaechele, 1976).

Степень близости или дистанции между пациентом и психоаналити­ком во время разговора оценивается с помощью так называемого Aktan-tenanalyse (Rost, 1981). Те или иные фразы пациента, промелькнувшие в разговоре позволяют исследователю сделать заключение о том, какие именно аффекты выявились в течении интервью (Schoefer, 1980). Пос­ледний подход широко распространен во многих психоаналитических центрах Германии.

Большинство психоаналитиков использует для этих целей традицион­ную форму доклада о конкретном случае (Fallbericht). Доклад целиком посвящен определенному лицу и читается как новелла, живо характери­зующая пациента. Такого рода доклады весьма выразительны и напоми­нают литературный портрет, в котором ярко проявляется своеобразие описанного индивида. Однако серьезную опасность в данном случае пред­ставляет собой возможность чересчур субъективной оценки со стороны автора. Кроме того, следует учитывать, что аналитики могут обладать различными способностями в восприятии той или иной ситуации, в пере­работке воспринимаего и запоминании произошедшего. В связи с этим исследователи, ориентирующиеся на строго эмпирические способы пере­проверки полностью отвергают протоколы по памяти, признавая лишь те методы, при которых полученные сведения и их оценка контролируемы и пригодны для перепроверки, а значит, объективны. Тем не менее докла­ды о конкретных случаях имеют немалое значение для психоаналитических исследований в целом. С поставляемыми такими докладами сведени­ями об индивидуальных особенностях анализируемого вряд ли смогут конкурировать анкеты и тесты. Именно поэтому психоаналитическое «ин­тервью» и детальный, обстоятельный доклад о конкретном случае по сей день не теряют своей актуальности.

Надо отметить, что уровень объективности доклада о конкретном случае может возрасти, если, во-первых, в протоколе, составленном по памяти, четко расслежены отдельные этапы психоаналитического разго­вора, а во-вторых, когда в докладе проведено последовательное раз­граничение между сообщением о процессе самого разговора и его отдельных этапов и интерпретацией интервью. Дополнительным факто­ром повышения уровня объективности будет научное обоснование каж­дого эпизода интерпретации.

Усовершенствованным диагностическим методом психоанализа является так называемая супервизия. Закончив разговор с пациентом, психоаналитик делится своими впечатлениями и интерпретацией с экс­пертом, который, разбирая этот случай, старается идентифицировать себя как с пациентом, так и с интервьюером. Метод супервизии позво­ляет обнаружить недочеты, допущенные интервьюером в процессе раз­говора, а также оценить правильность данных им интерпретаций. Супервизию может проводить не только один эксперт, но и группа экс­пертов. что несомненно повышает общий уровень объективности дан­ного метода. Неточности, допущенные одним экспертом, выявляются во время этого своеобразного симпозиума. Понятно, что у нас будет гора­здо больше оснований доверять интерпретации, данной одним или дву­мя аналитиками, если ее единодушно поддерживают пять авторитетных супервизоров. Другим способом проверки правильности конкретной психоаналитической интерпретации служит тестовый метод. В том слу­чае. когда результаты тестового исследования в целом соответствуют интепретации психоаналитика, правильность последней считается под­твержденной. Тестовый метод в этом случае напоминает рентгено­графическое исследование, результаты которого либо подтверждают, либо опровергают диагноз эксперта. Представляется логичным, поэто­му. обратиться в следующем параграфе к рассмотрению психологичес­ких тестовых методов, которые, в первую очередь, позволяют сверить психоаналитическую и психологическую точки зрения, а во вторую — дополнить качественное, а значит, «субъективное» психоаналитическое «интервью» количественным, а следовательно, «объективным» тестом.

3. Психоаналитически ориентированные методы тестирования

3.1. Качественные методы

В этой связи широкую известность получил тест Роршаха (Rorschach-Test), в течение которого испытуемому предлагается рассмо­треть чернильные пятна неопределенной формы. Для психоанализа этот тест переработал Рой Шафер (Roy Scyafer 1954). В случае необходим мости слова пациента заносятся в протокол. Затем составляется коммен­тарий, в котором слова пациента интерпретируются на основании психо­аналитической теории личности и учения о болезнях. При этом учитыва­ются и формальные процессы: трактовал ли пациент всю картинку, или обратил внимание на какие-то конкретные детали; разглядел ли пациент в предложенной картинке что-то совершенно непредсказуемое, или нет. Чернильное пятно может ассоциироваться у испытуемого с хищником, человеком, определенными дружелюбными либо жестокими сценами. Содержание этих ассоциаций изучается с субъективной (качественной) и объективной (количественной) точек зрения. Под количественным ис­следованием в данном контексте понимаются определение количества времени, требующегося испытуемому для ответа, определение общего числа ответов, числа исчерпывающих и частичных ответов. Полученные данные сопоставляют со средними показателями, полученными путем тестирования большого числа людей, и выводят таким образом некий средний результат исследования для конкретного пациента. Такой метод помогает расширить психоаналитические возможности распознавания специфических страхов, защитных механизмов и конфликтов.

Так, например, люди, страдающие классическими неврозами (см. VI. 2.), обнаруживают, как правило, хорошо функционирующие защит­ные механизмы вытеснения, изоляции аффекта и формирования реак­ции. Пациенты с шизофреническими симптомами (см. VI.4.) демонстри­руют в течение теста Роршаха более или менее нарушенное восприятие реальности. Алкоголики и лица с наркотической зависимостью, угады­вая в предлагаемых картинках образы, связанные с «проглатыванием или получением чего-то», дают основания говорить об оральности. Ре­грессивные тенденции и склонность к аффектациям, свойственные людям с нарцистическими расстройствами личности или пограничными состояниями, указывают на нарушение ранних объектных отношений. В числе известных проективных тестов, подтверждающих, опро­вергающих и дополняющих предварительные диагнозы, следует также упомянуть TAT (Thematic Apperception Test) и ORT (Objekt Relations Test). Они заключаются в том, что пациенту предлагаются картинки, имеющие сильно выраженный провокационный характер. Содержание картинок соприкасается с бессознательным началом любого человека. Это всем нам знакомые состояния скорби, печали, несчастной любви, ссоры, счастья, страха смерти.

Необходимо подчеркнуть, что именно провокационный характер вышеперечисленных тестовых методов позволяет им достигать своей цели: исследовать бессознательное. «Интервью» лишь в редких слу­чаях удовлетворяет требование провокационности, поскольку чаще всего интервьюер ведет себя по отношению к пациенту дружелюбно и предупредительно.

Так же. как и результаты интервью, итоги тестового исследования оказываются зависимыми от реакции испытуемого на поведение чело­века, проводящего тест. Испытуемый проецирует не только на демон­стрируемые ему картинки, но и на личность исследователя. Точнее говоря, речь здесь идет о двух уровнях проекции. Поэтому результаты такого исследования тоже не вполне объективны.

В связи с этим представляется важным указывать в комментариях к протоколу, как складывались отношения между испытуемым и ис­следователем. Сама тестовая ситуация способна создавать такой образец реакции (Reaktionsmuster). при котором исследователь воспринима­ется пациентом как экзаменатор, судья или учитель, одним словом, как авторитетная личность, делающая из ответов пациента выводы ему. самому не известные. Важно поэтому знать, проявились ли каким-либо образом подобные отношения. Достаточно сказать, что тестовое иссле­дование дает разные результаты, в зависимости от манеры поведения исследователя. Он может вести себя отстранение или дружелюбно и т. д. Реакция испытуемого на поведение исследователя, разумеется. адекватна его реакции. Из этого можно заключить, что тестовое иссле­дование само по себе является пространством, важную роль в котором выполняют двусторонние переносы ¹ . Тем самым процессы переноса и контр-переноса, протекающие в течение тестирования, также заслужи­вают в комментарии особо пристального внимания, наряду с описанием и интерпретацией процесса, протекающего между испытуемым и мате­риалом теста.

3.2. Количественные методы

Из общего числа наиболее употребимых и оправдавших себя на пра­ктике количественных методов психоаналитической диагностики следует особо выделить Гисенский тест (Giessentest 1972), разработанный и усовершенствованный Дитером Бекманном и Хорстом Эбергардом Рихтером (Dieter Beckmann, Horst-Eberhard Richter). Данный тест включает в себя более сорока вопросов (итем) и позволяет исследователю соста­вить общее впечатление о личности испытуемого. В ходе тестирования выявляются субъективное ощущение испытуемого в настоящий момент (в частности, депрессия или уверенность в себе), его социальное положе­ние, аспекты его частной жизни и черты, характеризующие его личность (общительность, замкнутость и т. д.).

Тестирование различных слоев населения, проведенное Гисенской исследовательской группой, показало, что отношение к поставленным вопросам, к примеру, мужчин — женщин, пожилых — молодых людей. студентов медицинского — студентов философского факультетов, паци­ентов, страдающих психосоматическими заболеваниями.— лиц с нарко­тической зависимостью, криминальных личностей — людей, склонных к сексуальным извращениям и т. д., имеют ярко выраженные отличия. Полученные таким образом сведения позволяют в перспективе с доста­точной точностью определять природу душевного расстройства, которым страдает пациент. Интерпретация результатов теста обнаруживает типы тревоги, защитных механизмов и конфликтов, актуальных для испытуемого, и поэтому она в определенном смысле аналогична толко­ванию психоаналитического разговора.

В последние годы получили широкое распространение три Других количественных теста:

1. «Анкета для исследования психосоматического процесса» (FAPK), предложенная в 1981 году Клаусом Кохом (Claus Koch). Осно­вой для нее послужили разнообразные теории возникновения психосома­тических расстройств. Из десяти пунктов анкеты наиболее важными представляются пункт 2, оценивающий степень ограниченности фанта­зии, пункт 3, рассматривающий эмоциональную сторону межличностных отношений, пункты 5 и 6, уточняющие уровень бессознательной агрес­сивности и ее торможения.

2. «Анкета нарцистическая» (Narzissmusfragebogen), предложенная в 1985 году Денеке и Мюллером (Deneke Mueller). С ее помощью исследуются особенности психики лиц, страдающих нарцистическими расстройствами личности (см. гл. VI. 3.1.) ² . Первый пункт раскрывает такие характерные чувства, как тревога, беспомощность и бессилие. Предлагаемая испытуемому итема может звучать, к примеру, следую­щим образом: «Часто я испытываю такую внутреннюю опустошенность, словно меня парализовало. Это чувство неописуемо.» Беспомощность и беззащитность личности находит свое выражается в другой итеме:

«Часто я чувствую себя так. точно я нахожусь в стеклянном сосуде, который может разбиться от малейшего прикосновения». Аспект само­разрушения выявляется при подтверждении итемы: « Порой я так злюсь на себя, что мне становится страшно.» Выбор пациентом определенной итемы демонстрирует наличие у него, в частности, неконтролируемых агрессивных импульсов, характерных как для нарцистических, так и пограничных расстройств личности («Иногда я бываю настолько зол, что боюсь потерять всякий контроль над собой»), чувства собствен­ной ничтожности («Бывает невыносимо порой представить, как ты незначителен»), социальной изоляции («Я избегаю праздников, потому что чувствую себя там чужаком»), самовозвеличивания («Узнай все. какой талант скрыт во мне, они бы удивились»), нарцпстической злости («Если я не получаю заслуженного одобрения, я готов, сгореть от зло­сти» или «В общении с людьми необходимо быть всегда начеку»).

3. « Анкета исследования факторов агрессивности» (FAF) ³ , создан­ная на основе результатов проведенного во Фрайбурге изучения лич­ности, предоставляет возможность определить тип агрессивности, нали­чествующий у испытуемого на момент исследования. Согласно психоло­гическим и психоаналитическим теориям болезней, в возникновении психосоматических расстройств существенная роль принадлежит факто­ру подавленной агрессивности. В процессе лечения этих расстройств агрессивность может стать явной, что способствует исчезновению психо­соматических симптомов. Анкета исследования факторов агрессивности позволяет зафиксировать эти изменения.

Несмотря на то, что названные в этой главе количественные мето­ды тестирования успешно применяются в психоаналитической диаг­ностике, бессознательные процессы, протекающие в человеческой пси­хике, им не доступны. Однако с помощью тестов контролируется про­цесс психоаналитической терапии. Тем самым субъективное мнение психоаналитика, проводящего лечение, уточняется объективным мето­дом исследования.

VIII. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЕ МЕТОДЫ ЛЕЧЕНИЯ И КОНСУЛЬТАЦИИ

1. Отличия от других видов терапии

За последние двадцать лет возник целый ряд новых терапевтических техник, поэтому в настоящий момент психоанализ является одним из множества столь же полноправных методов лечения душевных расстройств. Сейчас учащиеся психологических факультетов изучают наряду с психоанализом, в частности, поведенческую терапию ( Verbal -tenstherapie), важная роль в которой отводится таким понятиям, как систематическая десенсибилизация (systematische Desensibilisierung), тренинг уверенности в себе (Selbstsicherheitstraining), аверсивное (aversive) и оперантное (operante) состояния. Кроме того. большое внимание в программе психологического образования уделяется и разговорной психотерапии (Gespraechspsychotherapie). Например, в Гамбургском университете последняя представлена на втором семестре не только тео­ретическими, но и практическими занятиями.

Такое положение позволяет выбирать практически любые методы лечения, включая непсихоаналитические. Однако многие психологи, первоначально практиковавшие поведенческую или разговорную тера­пии, не удовлетворяются достигнутым и переходят к психоанализу. Сложившаяся ситуация способствует выработке нового взгляда на психоанализ и психоаналитические методы лечения. Рассмотрим поэто­му прежде всего поведенческую и разговорную терапии и лишь затем сравним их с психоанализом. Несмотря на кажущуюся непривычность такого способа повествования, он полностью отражает реальность сов­ременной психологии.

1.1. Поведенческая терапия

Базой для поведенческой терапии послужила экспериментально обоснованная теория научения. Со временем техника и понятия поведенческой терапии совершенствовались и теперь она включает в себя разнообразные практические методы лечения, суть которых сводится к логичной, но спорной теории.

Одним из серьезнейших условий данной терапии является объектив­ная перепроверка результатов лечения через эксперименты, что дает право включить ее в естественнонаучный раздел психологии, отличи­тельной особенностью которого оказывается приложение общих законо­мерностей к конкретному индивиду.

Психические расстройства моделируют и пытаются устранить в лабораторных условиях, следуя при этом простой схеме: желание (Reiz) — реакция, в связи с чем поведенческая терапия весьма доступ­на и легка в изучении. Так. к примеру, фобия, согласно поведенческой терапии, представляет собой патологическую условную реакцию, возникшую как следствие угрожающей человеку ситуации. Фантазии, вытесняемые желания и защитные механизмы во внимание не принима­ются. Причину расстройства ищут ни в детстве, а в настоящем пациен­та. Никакого веса не придается возможному символическому значению вызывающего страх объекта; его рассматривают как возбудитель стра­ха, а все остальное считают последствиями такого возбуждения. При этом цель поведенческой терапии — заменить неадекватное поведение пациента поведением адекватным.

В отличие от поведенческой терапии, психоанализ придает огромное значение бессознательным психическим процессам. Предметом изуче­ния психоанализа является сам человек, поэтому все терапевтические методы психоанализа строятся на сложной и утонченной психоаналити­ческой теории личности.

Несмотря на серьезные различия, у поведенческой терапии и психо­анализа есть много общего. Оба метода предназначены для понимания непростых психических феноменов, оба имеют немаловажное значение для оздоровления общественных отношений, признают неизбежность ошибок, возникающих в процессе исследования, и принимают в качест­ве необходимого условия перепроверку полученных результатов. Сле­дует, однако, признать, что необходимость последнего условия была постулирована в психоанализе лишь в последнее время.

Многие психоаналитики, в частности, Ганс-Фолькер Вертманн (HansVolker Wertmann) в своей статье, опубликованной в «Журнале психосоматической медицины и психоанализа» (Zeitschrift fuer psychosomatische Medizin und Psychoanalyse) ^l . указывают на резкие про­тиворечия между поведенческой терапией и психоанализом, однако растет и число ученых, пытающихся изыскивать возможности для синтеза двух методов. Комбинация из двух этих подходов, предло­женная Райнером Краузе (Reiner Krause) ² весьма эффективна, на­пример. при лечении заикания. Представители поведенческой терапии тоже не стоят на месте. Психолог Эва Эгги (Eva Jaeggi) ³ в контексте когнитивной терапии, разработанной на основе терапии поведен­ческой, рассматривает психические нарушения не только как специ­фические «ошибки мышлениям (Denkfehler), но и как следствие ирра­циональных мыслей и внутренних противоречий, не осознаваемых пациентами.

В еще большей степени на сходстве поведенческой терапии и психо­анализа строит свои умозаключения Э.Ханд (E.Hand 1986). Он прово­дит последовательный анализ отдельных человеческих потребностей, функций, мотиваций и поведенческих расстройств, различая при этом сознательные и так называемые «несознательные» («nicht-bewusste») функции (см. Rosenbaum Merbaum), значение которых становится очевидно в процессе терапии.

Тем самым Ханд. избегая использования психоаналитической тер­минологии, в сущности повторяет давно известную в психоанализе истину. Однако признать это приверженцы поведенческой терапии не торопятся. « Гипотеза или, говоря точнее, признание существования несознательных или неосознаваемых (nichtgewusster) человеком наме­рений не содержит в себе перехода к аналитической конструкции, постулирующей бессознательную мотивацию поступков, а представ­ляет собой лишь практическое средство, позволяющее использовать умозрительный, отвлеченный анализ функций в терапевтических целях» (Hand 1986. S.289).

Пауль Вахтель, напротив, не боится признать психоаналитические «конструкции», о чем свидетельствует его книга «Психоанализ и пове­денческая терапия. Речь в защиту их интеграции» (Paul Wachtel 1981), в которой он синтезирует во многих отношениях слабую теорию возник­новения фобий поведенческой терапии и психоанализа, вводя в пове­денческую терапию понятие бессознательного значения вызывающего страх объекта.

Тем не менее психоаналитикам следует учитывать, что поведенчес­кая терапия тоже оправдывает себя на практике, поэтому в том случае, когда обнаруженные расстройства бессознательного не способствуют излечению пациента, страдающего, к примеру, заиканием, психоана­литику вне всяких сомнений стоит направлять его к психологу, практи­кующему поведенческую терапию. Подобное сотрудничество можно только приветствовать.

1.2. Разговорная психотерапия

Базой для разговорной психотерапии, как и в случае терапии пове­денческой, послужила экспериментальная психология. В разговорной психотерапии практикуется описание клинических феноменов, уделя­ется большое внимание контролю результатов лечения и прежде всего намечается конкретная цель терапии. Вскрытие бессознательного содер­жания в планы терапевта не входит. Большое значение имеют три базо­вых условия (Basisvariablen), разработанные Карлом Р. Роджерсом (Carl R. Rogers 1957):

1. Подлинное, человеческое реагирование.

2. Добросердечное отношение и понимание пациента.

3. Вербализация чувств пациента.

В разговорной психотерапии, как и в психоанализе, существенным фактором признается личный опыт терапевта. Согласно разговорной психотерапии, для того, чтобы в полной мере понять скрытое значение чувств пациента, необходимо добиться так называемой «модификации поведения» («Verhaltensmodifikation»). В отличие от поведенческой терапии здесь не практикуются директивные методы лечения, поскольку считается, что пациент сам прекрасно понимает, в чем он нуждается и в каком направлении должен развиваться терапевтический процесс. Функция, отведенная психотерапевту, заключается, таким образом, в сопровождении пациента на этом пути и вербализации, т. е. словесном обозначении его чувств.

Немаловажное значение в этой связи приобретают психотерапевти­ческие вмешательства в монолог пациента. Последнему могут задавать различные наводящие вопросы, например: «Как Вы чувствуете себя в на­стоящий момент?», «Вас что-то беспокоит?», «Вы чувствуете себя всеми покинутым?». При этом терапевт всегда доверяет ответам пациента. Ожи­вления ранних образцов отношений, неизбежность которого подчеркива­ется в психоаналитической концепции переноса, избегают или вообще отрицают его значение. Не делается никаких попыток проникнуть в бес­сознательное значение поведения и определить тем самым наличие у че­ловека того или иного неосознанного конфликта. Придерживаясь таких принципов, создатели разговорной психотерапии смогли избавиться от «пугала» * «священной коровы» психоанализа — от понятий сопротивле­ния, навязчивого повтора, переноса и контр-переноса. С психоаналити­ческой точки зрения ⁴ разговорная психотерапия, «не имеющая в своем распоряжении ни теории психических расстройств, ни конкретной, ори­ентированной на определенное заболевание, терапевтической техники», представляется лишь психологической методикой разговора.

Тем не менее Карл Р. Роджерс выдвинул в 1959 году не только тео­рию личности разговорной психотерапии, но и теорию самой терапии. В своем труде он говорит, в частности, об использовании в терапевти­ческих целях противоречий между реальными и идеальными образами, наличествующими в психике пациента. Несмотря на то, что это утверж­дение может быть с полным правом названо вполне психоаналитичес­ким, создатели разговорной психотерапии склонны отрицать любое сходство с неудобным соседом.

1.3. Прочие психотерапевтические методы

Из обширного списка различных психотерапевтических методов, применяемых сейчас для лечения душевных расстройств, необходимо отметить следующие:

* Приведенное выражение впервые прозвучало на семинаре «Психоанализ и поведен­ческая терапия. Общность и различия», проведенном совместно с К.Хейнертом — K.Heinerth — в зимнем семестре 1976/77 гг.

Трансактивное анализирование (Transaktions-Analyse), разработан­ное Эриком Берне (Eric Berne 1974). Согласно Берне существует три состояния человеческого Я: детское Я, взрослое Я и Я родительское. Человеческие конфликты Берне рассматривает как своего рода «игру» ( «Spiele»), существенным условием которой он считает провоцирующее поведение одной из конфликтующих сторон. Поведение человека может, таким образом, иметь своей целью побуждение человека другого на определенные действия. Берне отмечает, в частности, такие провока­ции, как «бросайся на меня» или «выгони меня» и т. д. В трансактивном анализировании так же, как в психоанализе учитываются типичные образцы отношений и поведения, кроме того, оно способствует осознованию пациентом своего т. н. «бессознательного плана жизни» (unbewusster Lebensplan),—т. е. своеобразного бессознательного «предписа­ния» (Skript), управляющего определенными действиями человека. Тем самым трансактивное анализирование оказывается адаптированным аналогом психоанализа. Теория и методы трансактивного анализа под­робно описаны Леонардом Шлегелем в пятом томе его «Основ глубин­ной психологии» (Leonhard Schlegel «Grundriss der Tiefenpsychologie» Band 5. 1979).

Образная терапия (Gestalttherapie). Согласно теории образной терапии, заблокированные внутренние резервы проявляются в про­цессе контакта человека со скрытыми в нем образами, видениями и т. п. И если феномены сопротивления (WiderstancJsphaenomene) при этом как и в психоанализе подлежат интерпретации, то толкования бессознательного содержания не дается (см. Hartmann-Kottek-Schroederl986).

Биоэнергетика (Bio-Energetik) представляет собой метод лечения душевных расстройств, основанный на понимании тех или иных телес­ных симптомов. В своей книге, освещающей современное состояние био­энергетики. Александр Ловен (Alexander Lowen 1979) вслед за Виль­гельмом Рейхом (Wilhelin Reich), большое место в работах которого уделяется, в частности, рассмотрению различных физических проявле­ний нарушений психики, подчеркивает необходимость досконального изучения языка тела. Родство приведенной теории с психоаналитическими концепциями, в особенности, с анализом характеров (Charakteranalyse) Вильгельма Рейха (1933) представителями биоэнергетики признается и воспринимается, как фактор во многих отношениях поло­жительный.

Много общего с психоанализом имеет и т. н. «терапия первичного крика» («Urschreitheraple»). более известная как первичная терапия (Primaertherapie, Arthur Janovs 1970).

Основным инструментом данной терапии является регрессия, при которой пациент погружается в бессознательные области боли, страха, страдания, отчаяния и гнева, недоступные ему при других обстоятель­ствах по причине существования защитных механизмов. Посредст­вом этого вскрывается «первичная боль» («Urschmera»). связанная с драматическими переживаниями раннего детства. Повторное ожив­ление неприятных эмоций или. иначе говоря, «примула» (Primein) позволяет пациенту открыто выразить подавленный «первичный крик» («Urschrei»). т. е. без всякого стеснения плакать, жаловаться, злиться и т. д. Это в свою очередь ведет к исчезновению беспокоящих его симптомов *.

В известном смысле первичная терапия — предприятие даже более смелое, чем сам психоанализ. Предпринимаемые в рамках первичной терапии длительные групповые сеансы, проводимые в затемненном помещении, позволяют достигать более глубокой и продолжительной регрессии и, в каком-то смысле, даже более эффективных результатов, чем сеансы психоаналитические.

Однако, необходимо еще раз подчеркнуть, что все вышеперечис­ленные виды терапий не совсем удовлетворительны: поведенческая терапия упускает бессознательное значение человеческого поведения, проблему переноса и контр-переноса; разговорная психотерапия, учи­тывая возможность переносных реакций, воспринимает их, тем не менее, как нечто вредное; и только в рамках трансактивного анализа, ориентированного прежде всего на биоэнергетику, и в еще большей степени первичной терапии признается психоаналитическая концеп­ция, согласно которой психические расстройства являются следствием драматического опыта в ранних отношениях человека и не могут быть преодолены без их повторного оживления. В последнем утверждении содержится, по сути, определение важнейшего психоаналитического принципа.

* Что касается общности между психоанализом и первичной терапией, то доказатель­ством этого может служить, в частности, пример психолога и психоаналитика Аль­берта Герреса (Albert Goerres). практиковавшего в клинике Мюнхенского универ­ситета первичную терапию наряду с психоанализом.

2. Условия, необходимые для успешного применения психоаналитических методов

2.1. Со стороны психоаналитика

Важнейшим фактором успешного применения психоаналитического метода наряду с внешними условиями терапии представляется личность самого психоаналитика. К сожалению, этот факт достаточно скупо осве­щается в литературе, посвященной психоанализу. Недостаток такого рода информации в какой-то мере восполнил недавно вышедший сбор­ник, в который включены работы на эту тему, написанные известными психоаналитиками (Kutter et al., 1988). Основную мысль этого сбор­ника можно сформулировать так: психоаналитик должен воспринимать себя как важный субъективный фактор терапии и стремиться к самопо­знанию. Именно в связи с этим неотъемлемой частью психоаналитичес­кого образования становится учебный анализ. Последний предостав­ляет начинающему терапевту возможность изучить самого себя, разо­браться в своих собственных конфликтах и таким образом достичь довольно высокого уровня самопознания. В то же время есть серьезные основания полагать, что высокий уровень познания собственной лич­ности гарантирует более успешное понимание других людей, т. е. в на­шем случае — пациентов.

Сказанное в равной степени относится к психоаналитикам, получив­шим психологическое образование и к тем. кто закончил медицинское учебное заведение.

Самопознанию аналитика способствует также групподинамическии практикум. Атмосфера группы позволяет будущим специалистам соста­вить наглядное представление о собственной манере поведения. Участ-

* Ранее бытовало мнение, что медицинское образование, подразумевающее воспита­ние чувства ответственности за жизнь пациента, является лучшим гарантом подлин­но психоаналитического поведения, однако десятилетняя преподавательская деятельность во Франкфуртском университете убедила, лично меня, что и в чисто пси­хологическом образовании есть свои неоспоримые преимущества. Психология — это, говоря просто, наука о переживаниях людей. Поэтому студенты, изучающие психологию, занимаются прежде всего этим вопросом, что и является в некотором смысле залогом самопознания. Разумеется, нельзя не упомянуть в контексте психо­логии об опасности превращения человека в абстрактный объект статистического или какого-либо иного исследования. Реальность такой угрозы доказала современ­ная медицина. Сконцентрировав свое внимание на патологии и химических лекар­ственных препаратах медики кажется совсем позабыли о человеческой личности.

ники групдодинамического практикума откровенно высказывают свое мнение по поводу коллег, открывая им глаза на неизвестные им сторо­ны их личности. Критерием объективности высказанного мнения может служить в данном случае его поддержка большинством участников пра­ктикума. Максимум информации 6 своих собственных положительных и отрицательных качествах, предоставляемый такими занятиями, облег­чает психоаналитику в будущем понимание реакции пациента, которая во многих отношениях есть не что иное, как реакция на поведение ана­литика. Оно же, в свою очередь, должно соответствовать главному пра­вилу психоаналитической терапии — «сдержанности» (Abstinenz). Пси­хоаналитику необходимо научиться контролировать свои чувства по отношению к пациенту.

2.2. Со стороны пациента

Идеальный пациент не только жалуется на определенные сим­птомы, но и связывает их с конкретными психическими пережива­ниями, поэтому, он готов активно участвовать в процессе анализирования. От успешности сотрудничества аналитика и пациента или, иными словами, от степени участия последнего в так называемом «лечебном альянсе» (Arbeitsbuendnis), подразумевающем лишенное невоотичности. рациональное и разумное отношение анализируемого к аналити­ку, во многом зависит эффективность самой терапии (Greenson 1967). Под сотрудничеством понимают прежде всего готовность пациента сво­бодно ассоциировать, т. е. рассказывать обо всем. что придет ему в голову, не обращая внимание на чувства стыда, стеснения, страха или вины. Такая откровенность подразумевает высокую степень доверия, которая не может возникнуть сразу в начале анализировать, а созида­ется постепенно.

Краткий пример даст читателю представление о том. каким образом психоаналитик выясняет, готов ли пациент к сотрудничеству:

Аналитик. Я пытаюсь Вас понять. Мне бы очень хотелось сотрудни­чать с Вами. Это помогло бы нам лучше понять причину Ваших страданий.

Пациентка. Но почему же тогда Вы мне не помогаете?

Аналитик. Я Вам уже помогаю, просто я не делаю никаких поспеш­ных выводов. Меня ведь интересуют совсем не симптомы, меня интересуют психические проблемы, которые симптомы вызывают. Почему бы Вам тоже не заинтересоваться этим.

Пациентка. Хорошо. Но я сомневаюсь, смогу ли я Вам помочь. Мне кажется, причины мне неизвестны.

Аналитик. Я готов помочь Вам в них разобраться. Главное — наша совместная работа, а она станеть возможной при одном условии. Вам необ­ходимо сообщать мне обо всем, что Вы чувствуете. Итак, с чем, по Вашему мнению, могут быть связаны Ваши страдания?

Пациентка. Скорее всего с моей супружеской жизнью.

Аналитик. Это вполне вероятно. Мы займемся этим вопросом. Одна­ко важнее другое: Вы сами понимаете, что несчастны в браке, а значит, разобраться в причинах несчастья будет уже легче.

3. Психоаналитическая ситуация

Обратимся теперь к рассмотрению самой обстановки (setting) психоаналитического сеанса. Классическая ситуация выглядит сле­дующим образом: больной лежит на кушетке, психоаналитик сидит в кресле, стоящем за кушеткой. Такое положение, при котором пациент не видит психоаналитика, призвано способствовать свободному тече­нию ассоциаций анализируемого. Однако упомянутая в предыдущем параграфе сдержанность психоаналитика, выражающаяся в том, что последний избегает непосредственной реакции на слова пациента и, в отличие от обычного разговора, ограничивается молчанием и вопро­сами, способна приводить к дополнительной фрустрации анализи­руемого и создавать атмосферу своего рода вакуума человеческих отношений.

В своей книге «Психоаналитическая ситуациям Лео Стоун (Die Psychoanalytische Situation. Leo Stone 1973) говорит в этой связи, в част­ности, о характерном для психоаналитического сеанса состоянии разъ­единения, которое парадоксальным образом сосуществует с необычной для повседневной жизни доверительностью и интимностью. Этот пара­докс характеризуется как «интимное разделение» или «раздельная интимность». По этой причине психоанализ подчас разочаровывает, ожидания людей. Искусственная ситуация аналитического сеанса не способна удовлетворить потребности межличностного контакта. Здесь происходит возбуждение фантазии, возникают навязчивые повторения одной и той же темы, что способствует анализировали» психики, одна­ко вряд ли похоже на приятный разговор. Феномен психоаналити­ческой ситуации в разное время становился объектом исследования не только психологии» но и других наук, поэтому имеет смысл ознако­миться со «сторонним мнением».

В лингвистике склонны воспринимать ассоциирование пациента как своего рода рассказ о субъективных переживаниях, проводя параллели между ним и стилистическими приемами, свойственными художествен­ной литературе. Писатель, сочиняющий роман, заимствует подчас мате­риал для работы из собственной биографии или использует факты из жизни своей семьи ⁵ .

В социлогии психоаналитическая ситуация рассматривается как контакт двух индивидов, опирающийся на определенные социальные правила: независимость пациента остается неприкосновенной; роли уча­стников сеанса заранее известны; психоаналитик лишь предлагает паци­енту свои профессиональные услуги в решении тех или иных внутрен­них конфликтов. Возникающая во время сеанса атмосфера доверия, способствующая достаточно свободному выражению пациентом своих подлинных эмоций, позволяет аналитику разобраться в переживаниях анализируемого. В принципе, считается, что пациент вполне способен сам отыскать причину своих страданий, однако испытывает с этим вре­менные затруднения, что и влечет за собой обращение за помощью к спе­циалисту (Oevermann u. а. 1976).

Согласно политологии психоаналитик, безусловно, применяет к па­циенту власть. В контексте развития этой предпосылки, делается пред­положение, что пациент, в известном смысле, доверяет свою личность психоаналитику и тем самым добровольно отказывается от собственной независимости. Утрированная картина таких отношений неизменно включает в себя образ всемогущего аналитика и бессильного, зависи­мого пациента. К сожалению, находятся факты, подтверждающие это. Психоаналитик действительно может злоупотреблять доверием пациен­та и даже наносить ему вред, что. доказывает, в частности, автобиогра­фия Дерте фон Дригальски «Цветы на граните» (Doerte von Drigalski «Blumen auf Granit» 1979). Однако подчеркивается и то обстоятельство, что при отсутствии свободного течения ассоциаций со стороны пациента психоаналитик бессилен что-либо предпринять, поскольку строит все свои умозаключения на основании слов пациента. Что касается риска нанести пациенту вред, то. к примеру, Роберт Ланг (Robert Langs 1987) решает эту проблему в несколько нетрадиционном ключе. Согласно его мнению, терапевты, несмотря на выработанное в течение учебного анализирования умение быстро разбираться в причине собственных внут­ренних конфликтов, страдают тем не менее, подчас, точно такими же нервными расстройствами, что и их пациенты. Аналитик, не подозрева­ющий об этом. может бессознательно, пользуясь феноменом переноса. использовать пациента для решения собственных проблем. Подобные «терапевтические заговоры» («therapeutischeVerschwoerung» R. Langs) могут иметь место в практике недостаточно образованных или недоста­точно опытных терапевтов. В частности, мой более чем двадцатилетний опыт работы с пациентами убеждает, что вероятность возникновения описанной ситуации ничтожно мала.

4. Психоаналитический метод в узком смысле

Суть психоаналитического метода во многом определяется суще­ствованием в нем двух парных, биполярных концепций: концепции «желания и сопротивлениям («Wunsch und Widerstand «) и «переноса и контрпереноса» («Uebertragung und Gegenuebertragung»).

4.1. Желание и сопротивление

Пациенты, проходящие анализирование, испытывают желание сот­рудничать с терапевтом, совместно с ним прилагать максимум усилий для того, чтобы установить источник собственных страданий. Желание это выражается в готовности прослеживать причинно-следственные свя­зи между проявлением симптома и скрытым внутренним конфликтом.

Однако в то же время многие пациенты «сопротивляются» повтор­ному оживлению в рамках уже психоаналитического сеанса неприятных им воспоминаний и ситуаций, поскольку, полагают, что это грозит реа­нимировать драматические для них обстоятельства прошлого, напри­мер, раннего детства. Воспоминания часто бывают невыносимо болез­ненными, а опасения, что психоаналитик отнесется к боли пациента пренебрежительно или даже иронично, провоцируют у последнего сте­снение. Развивающееся вследствие этого бессознательное сопротивление в некоторых случаях ведет к частичной потери способности вспоминать о драматических и позорных эпизодах вообще.

Сновидения же, напротив, на свой лад, доносят болезненные пере­живания до сознания, поэтому в рассказе пациента периодически возни­кают намеки на забытый эпизод. Дело аналитика — осторожно указать пациенту на трудности, которые тот испытывает, припоминая подобные сцены, на его замеченные попытки уклониться от важной, но щекотли­вой темы и, не забывая подчеркивать свое трепетное отношение к чувст­вам анализируемого, ознакомить его с предполагаемыми причинами данного сопротивления. Часто пациенты стремятся контролировать свои мысли, и, заметив, что в разговоре они уклонились от «спасительной» нейтральной темы, спешат к ней вернуться.

К примеру, пациент злится на аналитика из-за того. что тот не уде­ляет ему требуемого времени, однако боится каким-либо образом про­явить этот гнев. Результатом такого сопротивления оказывается миг­рень. Сопротивление, образно говоря, «производит» симптом.

Задача анализа сопротивления как раз и состоит в том, чтобы пока­зать пациенту связь между симптомом и вытесняемым аффектом, при­чина вытеснения которого заключается в страхе и стеснении.

4.2. Перенос и контрперенос

Перенос

Рано или поздно пациент включает терапевта в перенос, повторно оживляя или реактивируя в рамках психоаналитического сессии ранние детские отношения, характеризующиеся доминированием в них нере­шенных невротических конфликтов. Чувства и ощущения, игравшие когда-то существенную роль в жизни анализируемого, получают «новую жизнь» и огромное значение на данный момент. Аффекты, первона­чально связанные с близким человеком, имевшим решающее влияние на детство пациента, переносятся на психоаналитика, на отношения, воз­никшие сейчас — в настоящем.

Нервное расстройство не только проявляется в переносе, но и ста­новится через перенос доступным для тщательного анализирования. Активные внутренние конфликты уступают место столь же активным конфликтам внешним — между пациентом и аналитиком. Симптомати­ческий невроз превращается в невроз переноса.

Весьма часто на психоаналитика переносят черты властной матери, от которой постоянно ожидают наказания или раздраженного окрика. Толкование же переноса (Uebertragungsdeutung) позволяет терапевту вовремя распознать данный стереотип, сообщить о своей интерпретации пациенту и способствовать тем самым формированию новых, непатоло­гических и доверительных отношений.

Признаком переноса является проявление в отношениях аналитика и анализируемого принципиально несвойственных им черт, таких как преувеличенная нежность или враждебность и т. д. Именно «неумест­ное», «преувеличенное» и «необычайное» дает психоаналитику осно­вания предполагать влияние переноса. Необходимо также отметить, что переносы бывают эротическими, агрессивными, позитивными или негативными.

Ниже приведен пример негативного переноса.

Пациент. «Мой автомобиль попал в автоинспекцию. Там только день­ги берут и все. Ну, что ты будешь делать! Бензопровод был уложен так. что запах шел прямо в багажник. Я бы с удовольствием обратился в другое место, но куда там.»

Аналитик принимает все сказанное на свой счет, воспринимая раздра­жение пациента как перенос. Недовольство анализируемого автоинспек­цией может выражать неудовлетворенность терапией вообще и терапевтом в частности.

Аналитик. «Мне показалось, что ситуация с автоинспекцией напоми­нает Вам то, что происходит здесь, на сеансах. Если это так, то, говоря о тех, кто берет деньги, но ничего не делает, Вы имеете в виду меня».

Пациент после долгих раздумий соглашается с этим утверждением и добавляет: «Мой отец поступал также, он ничего не делал, был ни на что не годен, а когда брался мне помочь, помогал неправильно».

Аналитик. «Вы имеете в виду помощь, вроде той, что понадобилась Вам в починке бензопровода?»

Пациент. «Он думал лишь о себе, а не о том, как помочь».

Аналитик. «Однако, как я понимаю, он «отравлял Вам воздух», как бензопровод в багажнике?»

Пациент. «Точно. Я даже боялся его, во-первых, из-за того. что он мог «отравить атмосферу», а во-вторых, потому что он гораздо больше заботил­ся о себе, чем обо мне. Мне не хочется переживать подобное еще раз. Теперь все должно быть по-другому».

В психологическом смысле при переносе господствует так называе­мое селективное или выборочное восприятие (selektive Wahrnehmung) терапевта пациентом. Такое восприятие неизменно оказывается иска­женным стереотипами и предубеждениями.

Контрперенос

Контрперенос представляет собой реакцию психоаналитика на пе­ренос пациента. Определяя, в какие именно стереотипные отношения бессознательно втягивает его пациент, аналитик не позволяет себе при­нять навязываемую роль, а ограничивается лишь тем, что в своей реак­ции контрпереноса эту роль уточняет. Образно говоря, терапевт вскры­вает «замок» переноса «ключом» контрпереноса. Возможности иденти­фикации аналитика с переносимой на него ролью достаточно ограничены.

В частности. Генрих Ракер (Heinrich Racker 1978) говорит в этой связи о дополнительной идентификации (komplementaere Identifizierung), которая, в отличие от идентификации конкордантной (konkordante) «дополнена» для аналитика необходимостью идентифицировать себя с третьей фигурой, не принимающей непосредственного участия в их с пациентом отношениях.

В случае тотального контрпереноса все эмоциональные и когнитив­ные реакции аналитика концентрируются вокруг пациента:

1. Реакции психоаналитика на перенос, т. е. сам контрперенос в узком смысле.

2. Чувства аналитика, не имеющие непосредственного отношения к пациенту, однако возникающие под влиянием последнего.

3. Новый уровень контрпереноса, т. е. бессознательный (первич­ный) перенос аналитика на пациента. Этот важный и редко освещае­мый в психоаналитической литературе аспект контрпереноса создает ситуацию . в которой пациент реагирует на бессознательный перенос аналитика в форме контрпереноса. Упускать из внимания такую опас­ность, значит подвергать себя риску превратной интерпретации реак­ции пациента.

В этом контексте я припоминаю одну пациентку, от анализирования которой я отказался, поскольку она, увы, напомнила мне мою сестру, обижавшую меня в детстве. Как-то, проводя сеанс групповой терапии, я почувствовал необъяснимую антипатию к присутствовавшей на нем женщине. Впоследствии я понял, что ее властные манеры напоминали мне некоторые черты моей матери.

Однако, стоит также упомянуть, что некоторые психоаналитики склонны вести себя агрессивно или пассивно вне зависимости от пере­носных реакций пациента, на что указывает, например, Дитер Бекманнв своей книге «Аналитик и его пациент» (Der Analytiker und sein Pati­ent. Dieter Beckmann 1975).

Здесь уже шла речь о том. насколько важое место в работе психо­аналитика занимает превосходное знание собственного поведения. По­добное знание помогает терапевту лучше разбираться в причине той или иной реакции пациента (гл. VII 1.2.1.). Высококвалифицированный психоаналитик, успешно прошедший учебное анализирование. готов использовать гетеросексуальные, гомосексуальные и агрессивные аспе­кты переноса для понимания стереотипа отношений, навязанного ему пациентом.

Феномены переноса и контрпереноса являются неотъемлемой частью всех человеческих отношений или интеракций (Interaktionen). В психоаналитической ситуации они лишь находят свое наиболее яркое выражение, поскольку атмосфера сеанса и методы психоанализа поощ­ряют проявление таких феноменов. Однако, обыденная жизнь предос­тавляет не менее богатый материал для исследования подобных реак­ций. Например, часто встречающееся бессознательное отождествление возлюбленного с образом идеального отца (или идеальной матери) ори­ентировано на стереотипы ранних детских отношений, что позволяет говорить о влиянии переноса.

Учитывая вышесказанное, следует различать следующие элементы психоаналитического метода:

1. Анализ желания и сопротивления. .

2. Анализ переноса.

3. Анализ контрпереноса.

4. Текущий анализ свободных ассоциаций пациента или анализ раз­говора (Sprachanalyse).

5. Анализ сновидений.

Необходимо еще раз подчеркнуть, что эффективность психоанали­тического процесса вообще напрямую зависит от преодоления сопроти­вления пациента и повторного оживления в переносе и контрпереносе болезнетворных внутренних конфликтов. Невыполнение названных требований практически исключает вероятность анализирования пси­хики пациента. Кроме того, для успешного анализирования будет явно недостаточно одного (вполне вероятно — неохотного) признания паци­ентом, под «нажимом» терапевта, влияния на их отношения реакции переноса. Этот факт должен сознательно восприниматься как аналити­ком, так и анализируемым.

4.3. Толкование

Как правило, распознаванию переноса и контрпереноса способст­вует толкование (Oeutung) или, иными словами, интерпретация (Inter­pretation), осуществляемая психоаналитиком. Интерпретация дается тогда, когда развитие психоаналитического процесса прекращается. Своевременное толкование, выраженное в адекватной словесной форме, представляет собой важнейший инструмент психоаналитической тера­пии, с помощью которого аналитик расширяет рамки лечебного про­цесса, зашедшего в тупик по причине переноса и сопротивления. Согла­сно Strachey (1934), вызываемые психоаналитической интерпретацией изменения носят по существу «мутативный»(«mutuativ»), т.е. преобра­зующий характер лишь в том случае, когда в толковании отчетливо формулируется стереотип отношений, проявившийся в переносе паци­ента и контрпереносе аналитика, и повлиявший на общий ход терапев­тического процесса. Однако, прежде чем будет дано толкование, необ­ходимо предпринять ряд предварительных шагов к пониманию проис­ходящего. В литературе по психоанализу вплоть до настоящего времени данный вопрос практически не освещался, поэтому приведенное ниже поэтапное описание ступеней понимания представляет собой первую попытку их классификации.

Понимание и объяснение

Цель толкования заключается в том, чтобы сделать понятным непо­нятное, или. выражаясь метафорически, пролить свет на тайну. Вполне законно поэтому предъявлять к психоаналитической интерпретации высокие требования. Рассмотрев в начале этой книги психоанализ на вопрос его принадлежности к герменевтным. интерпретирующим или ес­тественным наукам, мы пришли к выводу, что все мнения по этому по­воду, в принципе, одинаково правомощны. Аргументом в пользу этого утверждения является позиция самого Фрейда, всегда сопровождав­шего пациентов в их путешествии по запутанным тропам ассоциаций и в то же время изыскивавшего возможности для научного обоснования своих догадок (Freud 1937a, S.45).

Пытаясь определиться в принадлежности психоаналитического ме­тода к тем или иным научным доктринам, можно придти к выводу, что последний подобно медали имеет две стороны, обе из которых лицевые, а именно — понимание и объяснение. Понимание включает в себя способность аналитика отмечать инди­видуальные. эндемичные черты личности анализируемого и его био­графии. Личный опыт терапевта — например, воспоминания об эмо­циях, пережитых им в связи с собственной влюбленностью в случае, когда рассказ пациента касается именно любви,— является важным личным подспорьем на пути понимания чувств пациента. Процесс дос­тижения такого понимания бывает достаточно длительным, однако его продолжительность всегда зависит от количества усилий, прилагаемых аналитиком в этом направлении. Чем больше общего между терапевтом и пациентом, тем выше шансы последнего быть понятым правильно. Однако и аналитик, слишком буквально воспринимающий данное усло­вие, рискует допустить ряд серьезных ошибок в интерпретации.

Объяснение выстраивается психоаналитиком в соответствии с общи­ми для всех людей закономерностями, в частности, психического разви­тия, включающего в себя стадии рождения, младенческой зависимости, поступательного отделения от матери, контакта с третьим лицом (отцом, братом, сестрой, бабушкой или дедушкой), конфликтного «треугольника» отношений, взросления, протекающего в различных группах сверстников, отделения от группы, контактов с другими людьми, психи­ческой переработки этих контактов и т.д. Использование психологи­ческих законов позволяет аналитику классифицировать доминирующие у пациента типы поведения, чувств и мышления и тем самым обосно­вать свое понимание с научной точки зрения *. Для осуществления такой классификации применяются разнообразные методы. В психоанализе, коммуникационных науках, лингвистике и социологии получил широ­кое распространение, в частности, метод магнитофонной записи раз­говора между специалистом и исследуемым лицом. В дальнейшем на основе произведенной записи составляется письменный документ, под­лежащий кропотливому исследованию.

Внешняя форма психоаналитической практики достаточно известна, однако процессы, протекающие в психике аналитика, стремящегося при-

* Приведенная здесь независимая гипотеза о существовании двух уровней анализирования, а именно — понимания и объяснения — перекликается тем не менее с выво­дами Юргена Кернера (Juergen Косглсг 1985) и Хайнца Когута (Heinz Kohut 1984), который определяет роль эмпатии (Empathie).T.c. способности терапевта почувст­вовать себя на месте пациента, в психоаналитическом лечении, как поступательно осуществляемую аналитиком смену «позиции понимания на позицию объяснения» (S. 254). Различия в подходах к данному вопросу обоих авторов, будут рассмот­рены в главе VIII 4.3. (шесть ступеней понимания во внутреннем диалоге психо­аналитика).

дти к верному толкованию, изучены мало. В числе немногих серьезных работ по данной теме, надо отметить, в частности, книгу Клаубера « Про­блемы психоаналитического контактам (Klauber «Schwierigkeiten in der analytischen Begegnung» 1980) и его же научный доклад «Об источниках толкования и его цели в психоаналитическом процессе» («Ueber die Entstehung von Deutingen und ihr Ziel im psychoanalytischen Prozess»). в ко­тором автор особо акцентировал внимание на необходимости творческого подхода к интерпретации и на немаловажном в этой связи значении неко­торой спонтанности. Мужественная попытка Кодиньолы разобраться в сущности психоаналитического толкования, сделанная им в эссе «Ис­тинное и ложное» («Das Wahre und das Falsche» Enzo Codignola 1986), привела к созданию логики, присущей одному лишь процессу возникно­вения интерпретации, но мало поспособствовала разрешению самой про­блемы. И наконец. Jakob Arlov (1986). также исследовавший природу психоаналитического толкования, ввел понятие «внутреннего» («Innere») диалога, протекающего в сознании аналитика в процессе формирования интерпретации и представляющего собой реакцию на слова пациента.

Шесть ступеней понимания во внутреннем диалоге психоаналитика

Акцент, сделанный нами на прилагательном «внутренний» отнюдь не случаен, ведь данный диалог оказывается своего рода «акустической брешью» («akustische Luecke» Ernst Meier 1981), по той очевидной при­чине, что, к примеру, на магнитофонной записи воспринимается, как пауза, молчание.

Инструментов, позволивших бы записать или каким-то иным меха­ническим способом задокументировать внутренний диалог психоана­литика, не существует, поэтому любому исследователю остается доволь­ствоваться опосредованной информацией, которую в состоянии ему пре­доставить опытный психоаналитик. Разумеется, точность таких сведений напрямую зависит от готовности последнего быть откровенным. Приве­денная ниже классификация является результатом моего личного иссле­дования, проводя которое я опирался на принципиальное мнение, что несмотря на бессознательное течение поэтапного понимания, завершаю­щегося толкованием, оно, так же. как и подавляющее большинство бес­сознательных процессов, протекающих в психике пациента, может быть осознано психоаналитиком. Разделение психоаналитического процесса на отдельные этапы по­нимания — предприятие рискованное. Заранее предвидя возражения критики, укажем поэтому на тот факт, что на практике этапы понима­ния, как правило, либо сменяются не столь последовательно, как в пред­ложенной адаптированной классификации, либо вообще происходят одновременно.

Первая ступень представляет собой восприятие слов пациента. Со­гласно исследованиям, проведенным в рамках психологии восприятия, человек вообще воспринимает лишь часть внешних воздействий, будь то обращенные на него слова, действия или др. Кроме того, сам процесс восприятия зависит от обстоятельств получения информации (напри­мер. времени и места) и степени доверия, которое испытывает воспри­нимающий к рассказчику.

Вторая ступень включает в себя процесс переработки восприня­того, а в нашем контексте оказывается первой попыткой приблизиться к психоаналитическому пониманию пациента. На данном этапе главная роль отводится герменевтному подходу, подразумевающему использо­вание терапевтом в аналитических целях, в частности, личного опыта. Если вторая ступень пройдена аналитиком успешно, он приходит к лредпониманию (Vor-Verstaendnis) пациента.

Использование аналитиком своего собственного жизненного опыта значительно увеличивает его шансы на правильное понимание того, о чем рассказывает ему пациент, а следовательно, оказывается в каком-то смысле гарантом достижения необходимой для успешного анализирования эмпатии (empathische Kompitenz. Kutter 1983).

Третья ступень, в отличие от первых двух. требует от психоанали­тика использования в процессе понимания пациента психоаналитичес­ких концепций «желания и сопротивления» и «переноса и контрпере­носа» (см. гл. VIII 4.1., 4.2.). Данные концепции, а также упомянутая в рамках «второй ступени понимания» эмпатия являются важнейшими инструментами психоанализа. В практическом плане использование, в частности, «переноса и контрпереноса» заключается в реагировании аналитика на перенос пациента. В идеальном случае психоаналитик в состоянии адекватно реагировать на любой перенос анализируемого. Образно говоря, в контрпереносе должны зазвучать лишь те струны, которых коснулся пациент. Продолжив сравнение аналитика с музы­кальным инструментом, можно констатировать два необходимых усло­вия правильного реагирования на перенос: во-первых, затрагиваемые пациентом струны должны у аналитика иметься, а во-вторых,— долж­ны прозвучать. Расстроенные «инструменты», разумеется, никуда не годятся. Кроме того. принцип применения контрпереноса можно срав­нить с работой измерительных приборов. Задача аналитика — реагиро­вать на поведение пациента подобно амперметру» фиксирующему малей­шие изменения в силе тока. Аналитику необходимо стать как бы сенсор­ным органом пациента.

Четвертая ступень представляется этапом наиболее сложным. По­следний представляет собой совмещение или синтез трех предыдущих этапов, который позволяет аналитику на основании текущего процесса составить предварительный «внутренний образ» («inneres Bild») ана­лизируемого. Данный «образ» может первоначально оказаться вполне субъективным и относиться скорее к вымыслу, чем к реальности. В ча­стности. Rosenhan (1976) подчеркивает в этой связи зависимость черт предварительного «внутреннего образа» от бессознательной склонности некоторых аналитиков принимать желаемое за действительное, а также от ориентации терапевта на ту или иную психологическую теорию. Часть психоаналитиков придерживается, к примеру, теории травмы и склонна, поэтому видеть в любом пациенте «жертву» драматических обстоятельств (заглавие книги Массона «Что сделали с тобой, бедное дитя?» (Masson «Was hat man dir, du armes Kind getan?» 1984 ⁶ являет­ся как бы аллегорическим аналогом данной позиции). Другие аналити­ки придерживаются теории влечений и рассматривают пациента в каче­стве «виновника», потенциально способного на обман и агрессию.

Пятая ступень состоит в сличении «внутреннего образа пациента» с ранее известными психоаналитику примерами проявления стереотип­ных отношений. Предпринимая это, психоаналитик вносит в свое пер­воначальное мнение некоторые коррективы. Важное значение на данном этапе приобретают сведения, полученные терапевтом в течение учебного анализирования, а также его собственный жизненный опыт, связанный с переживаниями тех же чувств, о которых упоминал пациент. Резуль­татом успешного преодоления пятой ступени станет для аналитика воз­можность в дальнейшем дать этим аффектам конкретные определения.

Шестая ступень знаменует собой переход к использованию собствен­но теории психоанализа, т.е. психоаналитической концепции личности и учения о болезнях. Даже в том случае, когда в течение пяти предыдущих этапов аналитику не приходилось вплотную заниматься теоретическими конструкциями психоанализа, находясь на шестой ступени, он сознатель­но или бессознательно к ним обращается. Предварительный практический образ сопоставляется с существующим на этот счет образом теоретичес­ким. Таким образом, психоаналитик получает дополнительную возмож­ность уточнить предполагаемые причинно-следственные связи между сим­птомами пациента и его внутренними конфликтами. Тем самым происхо­дит непосредственный контакт психоаналитической теории и практики.

Данный процесс протекает, как правило, между сеансами, когда временная и пространственная дистанция позволяет аналитику исследо­вать пациента, отодвинув в сторону эмоции (имевшие определяющее значение на втором, третьем и четвертом этапах) и подчинив свои раз­мышления логике. Аналитик проводит параллели между выводами, продиктованными ощущениями, которые возникли у него в контрпере­носе, и соответствующими теоретическими построениями. Если психо­аналитик не в состоянии самостоятельно разобраться в тех или иных трудно поддающихся анализированию феноменах, он имеет возмож­ность обратиться за помощью к коллегам. Особо сложные случаи стано­вятся подчас объектом изучения на психоаналитических семинарах.

Необходимо, кроме того, указать, что четыре первые ступени пони­мания ориентированы на герменевтику, и лишь две последние опира­ются на знание общих закономерностей и могут быть охарактеризованы в связи с этим как номотетические. Таким образом, этапы психоана­литического понимания иллюстрируют синтез герменевтики и логики. отличающий психоанализ вообще.

Седьмая ступень представляет собой психоаналитическое толкова­ние. Последнее может считаться таковым лишь в том случае» если, к примеру, наряду с констатацией факта сопротивления со стороны пациента, делается Оказание на вид и причину данной реакции.

Проверка правильности толкования

Проверка правильности данного толкования редко обходится без тех или иных осложнений. В частности, пациенты могут реагировать на интерпретацию аналитика по-разному. Часто анализируемые соглашаются с выдвинутой аналитиком интерпретацией, однако нередко они заявляют: «Я не признаю этого. Я это не понимаю. Я не могу в это поверить» и т. п. Концепция «желания и сопротивления» дает психо­аналитику право решить, что признать данное толкование пациенту мешает внутреннее сопротивление. Ни в коем случае не исключая вероятность такой ситуации, следует однако отметить, что, в подав­ляющем большинстве случаев, пациент, не признающий толкование аналитика, бывает прав. Поэтому честному терапевту не остается ни­чего другого, как быть заранее готовым к перспективе постоянных перепроверок.

Йорг Зоммер дает в своей недавно опубликованной книге « Диало­гические методы исследования» (Joerg Sommer «Dialogische Forschungs-methoden» 1987), в частности, следующие критерии проверки правиль­ности данного толкования:

1. Критерий когерентности толкования, подразумевающий внутрен­нюю логическую связность последнего.

2. Критерий практического подтверждения толкования или, иными словами, возможности его применения в лечении пациента.

3. Критерий диалогической проверки толкования, т. е. единодуш­ного признания интерпретации терапевтом и пациентом.

Кроме перечисленного существует основной принцип проверки пра­вильности толкования, выработанный в психоанализе в процессе его развития как метода лечения душевных расстройств. Если данная тера­певтом интерпретация вызывает позитивные изменения в состоянии пациента (в контексте переноса, сновидений, физического самочувст­вия, межличностных контактов и др.), то такое толкование принято считать верным.

5. Экскурс: опытные, экстремальные и смешанные формы психоанализа и поведенческой терапии. Сравнительный анализ

В заключение этой главы необходимо еще раз обратиться к сравни­тельному анализу психоаналитической, разговорной и поведенческой терапий и рассмотреть на их примере соотношение герменевтного и есте­ственнонаучного подходов в психоаналитическом знании в целом (см. табл. 14). Первый пункт таблицы отведен чисто герменевтному психо-

Собственно психоанализ

1. Герменевтный психоанализ, концентрирующийся исключительно вокруг фантазий и их скрытого содержания.

2. Психоанализ как психоаналитическая психотерапия, в процессе которой принимаются во внимание теоретические конструкции.

3. Психоанализ как психоаналитическая психотерапия. в рамках которой не только учитывается теория, но я предпринимаются эмпирические перепроверки достигнутых результатов.

4. Смешанная форма психоанализа и поведенческой терапии, основанная на принципе взаимного дополнения и сотрудничества.

5. Поведенческая терапия, имеющая конгнитивный уклон и признающая существование т. н. «ментальных процессов» (аналог психоаналитических « фантазий и символов»), протекающих между желанием и реакцией.

6. Поведенческая терапия, концентрирующая свое внимание ис­ключительно на симптомах, не занимающаяся вскрытием бессо­знательных конфликтов, в рамках которой обязательным усло­вием оказывается эмпирическая перепроверка результатов лече­ния. Теоретической базой для данного вида терапии послужила теория научения.

Собственно поведенческая терапия

Таблица 14. Психотерапевтические истоды: психоанализ, поведенческая терапия и смешанные формы терапии.

анализу, включающему в себя 1,2,3 и 4 ступени понимания, результа­том которого оказывается составление предварительного психического образа пациента. Методы, применяемые на данных этапах, могут быть охарактеризованы как в достаточно высокой степени интуитивные, в отличие от строго теоретического подхода, осуществляемого на 5 и 6 сту­пенях понимания.

Под шестым пунктом таблицы значится собственно поведенческая терапия, базой для которой служит теория научения.

Между герменевтным психоанализом и поведенческой терапией располагаются различные переходные или смешанные формы терапий в соответствии с возрастанием в них роли теоретического знания.

В связи с этим возникает вполне законный вопрос, какой именно вид терапии бессознательно используют аналитики, полагающие, к при­меру, что они занимаются психоанализом, но применяющие в своей практике методы, в частности, поведенческой терапии. Разобраться в этом представляется достаточно сложным, поскольку в контексте бес­сознательного выбора терапевтом того или иного метода анализировал ния конкретного пациента речь идет о скрытых, внутренних процессах, недоступных непосредственному наблюдению. Иными словами, в каж­дом отдельном случае каждый отдельно взятый психоаналитик исполь­зует вероятнее всего свой собственный метод, более или менее ориенти­рованный на один из представленных в нашей классификации.

6. Другие формы психоаналитической терапии

6.1. Психоаналитическая психотерапия

Существуют две точки зрения на психоаналитическую терапию в контексте ее связи с самим психоанализом:

а) аналитическая психотерапия отличается от собственно психоана­лиза в качественном смысле;

б) аналитическая психотерапия отличается от психоанализа в коли­чественном смысле.

Первое мнение основано на том, что в психотерапии — в отличие от психоанализа, предполагающего активное участие в нем и аналитика, и анализируемого,— пациенту отводится «пассивная» роль больного, нуждающегося в лечении.

Согласно же второй точке зрения, психоаналитическая психотера­пия, функционирующая в рамках психотерапии общей, как метод лече­ния душевных расстройств, опирающийся на учение психоанализа, отличается от последнего лишь длительностью и частотой сеансов. Тера­певтические сеансы, как правило, значительно уступают по этим пара­метрам сеансам психоанализа.

Сопоставив оба мнения, мы приходим к выводу, что, во-первых, аналитическая психотерапия, уделяющая большое внимание вскрытию бессознательного содержания тех или иных проявляющихся у пациента симптомов, безусловно берет свое начало в классическом психоанализе;

во-вторых, данная терапия все же отличается от последнего, поскольку в ее задачи не входит тотальная ревизия личности средствами психоана­лиза. Терапевт исследует лишь те аспекты психики пациента, которые могут иметь решающее значение в возникновении и хроническом тече­нии душевного расстройства.

Конкретная цель — устранение причины заболевания и его сим­птомов,— постулированная в рамках аналитической психотерапии, во многом объясняет и факт ее официального признания как терапевти­ческого метода, включенного в сферу медицинского страхования Гер­мании. Это дает немецкому налогоплательщику право на 80—160. а в отдельных случаях от 240 до 300 практически бесплатных аналити­ческих сеансов. Правительства других стран менее великодушны. Официальное финансирование данного вида психотерапии — не пус­тая прихоть. Результаты проведенного врачебными кассами исследо­вания свидетельствуют за эффективность такого финансового под­хода, тем более что средства, выделяемые на нужды психоаналити­ческой психотерапии, не составляют даже 1% от общего медицинского бюджета.

Ориентация терапевта и пациента на ясные, намеченные в самом начале лечения цели (Lester Luborsky 1984), а также систематическая перепроверка достигнутого представляются весьма целесообразными. В данном случае контроль за процессом терапии осуществляет сам па­циент, поскольку его состояние и самочувствие является единственным мерилом эффективности проведенного курса лечения.

Психотерапевт всегда старается учитывать возможные кон­фликтные отношения пациента с близкими людьми и последствия этих контактов, рассматривая последние не только с позиции пациента, но и с точки зрения их второго участника, не присутствующего на сеансе.

Кроме того, Menninger и Hoizmann (1958) предложили повысить эффективность терапии за счет использования т. н. треугольника пони­мания (Einsiehts-Dreieck). В этой перспективе терапевту следует сопо­ставлять актуальный (т. е. наличествующий в нынешних отношениях пациента) конфликт не только с конфликтом, имевшим место в ранних отношениях этого человека, но и с распознанным переносом. Задача аналитика значительно облегчается, когда все феномены указывают в одном направлении.

6.2. Короткая психоаналитическая терапия

Здесь уровень терапевтической активности выше. чем в обычной психоаналитической терапии, не говоря уже о самом психоанализе. Ко­роткая психоаналитическая терапия фокусирует (от лат. focus — центр внимания) свое внимание не на ряде патогенных конфликтов пациента, а на конфликте центральном. Поэтому ее часто называют фокусной (или концентрированной) терапией (Fokal-Therapie).

Количество сеансов короткой терапии колеблется от 10 до 30. Побо­чные конфликты, не имеющие решающего значения в генезе конкрет­ного заболевания, но выявившиеся в процессе анализировать, в расчет не берутся.

Согласиться с таким упрощенным подходом можно лишь в том слу­чае, когда речь идет о лечении пациентов, страдающих легкими формами относительно хорошо изученных т.н. классических неврозов. Однако, требования к терапевту несомненнно возрастают пропорционально воз­растанию сложности расстройства, и решение такой проблемы в опера­тивном порядке короткой терапии — как подсказывает нам основной закон механики — будет вынуждать аналитика прилагать большие, чем. например, в обычной психоаналитической терапии, усилия за меньший промежуток времени. Иными словами,повышенная интенсивность лече­ния — необходимое условие короткой психоаналитической терапии.

Тем самым особенно важное значение приобретает готовность паци­ента не уклоняться от признания и анализирования существующего кон­фликта. С другой стороны, адекватно велика должна быть и готовность терапевта прилагать максимум конструктивных усилий в направлении анализирования психики пациента и достижения позитивных результа­тов в обозримом будущем.

Различия		Психоанализ	Психотерапия	Короткая терапия
Понятие		Анализ психики	Терапия психики	Короткая терапия психики/фокус­ный анализ центральной проблемы
Глобальное определение методов		Герменевтный метод понимания бессознательных процессов	Избранное использова­ние теории и методов	Нацеленное использование теории и методов
Отношения между аналитиком/ терапевтом н пациентом		Оба участника полностью отдаются психо­аналитическому процессу	Терапевт психоанали­тически лечит пациента	Оба участника концентрируются на фокусном конфликте
Соотношение методов и тера­певта/аналитика		Метод аналитик	Терапевт метод	Аналитик и метод
Формалъ- ные осо- бенности	Порядок сеанса	Аналитик в кресле, пациент на кушетке	Оба в креслах	Оба в креслах
	Продол­житель­ность	4 недели	1—3 недели	1 неделя
	Общая длитель­ность	Многие годы (3—5)	Многие годы (1—3)	-
	Коли­чество сеансов	300 и более	До З00-сот	Максимально до 30 сеансов

Таблица 15. Понятия и важнейшие особенности психоанализа, психотерапии и короткой терапии в сравнении.

Содержательные особенности	Психоанализ	Психотерапия	Короткая терапия
Использование основных правил	Строгое	Менее строгое	Выборочное и ограниченное фокусным конфликтом
Свободные ассоциации	Идеально	Менее идеально	Ограничено фокусированием
Симптомы	Практически не принимаются во внимание	Рассматривают­ся в тесной связи с конфликтом	Как и в психо­терапии, акцент ставится на глав­ный симптом
Конфликты	Все бывшие нерешенными конфликты подлежат решению	Решаются лишь патогенные конфликты	Решается лишь центральный конфликт
Невроз переноса	Полностью развернут	Частично развернут	Только патогенный образец отношений
Проработки	Систематичес­кие проработки невроза переноса	Несистематичес­кие проработки невроза переноса	Концентрирован­ные разработки в области пато­генного образца отношений
Соотношение фантазий и реальности	Фантазии реальность	Реальность Фантазии	Фантазии и реальность

Соотноше­ние интер­претаций и идентификации	Только интерпретации	Интерпретации и идентификация с терапевтом	Нацеленная интер­претация фокус­ного конфликта, идентификация с терапевтом
Цель	Далекая от лечения болезни	Лечение болезни с помощью решения патогенного конфликта	Решение фокусного конфликта
	Самопознание, поиск истины, без всяких лживых уверток	Частичное само­познание. поиск истины в качестве побочного действия	Самопознание и поиск истины в конфликтной области
	Тотальный разбор личности	Частичный разбор личности в области патогенного конфликта	Очень ограниченный разбор
	Полное понимание	Частичное понимание	Понимание фокусного конфликта

Таблица 16. Черты различия психоанализа, психотерапии и короткий терапии (особенности, содержание и цели).

При наличии всех перечисленных условий эффективность короткой терапии оказывается достаточно высокой, поскольку затяжные сопроти­вления исключает как готовность пациента принимать участие в «лечеб­ном альянсе», так и оперативность аналитика в интерпретировании тех или иных психоаналитических феноменов. Тем не менее, следует под­черкнуть. что данный метод не лишен известного риска и взваливает на плечи терапевта значительную ответственность. Решаться на такой риск допустимо, когда ощущаешь присутствие всех без исключения усло­вий, в какой-то мере гарантирующих определенный положительный результат. Не удивительно поэтому, что короткая терапия практику­ется редко.

Таблицы 15 и 16 иллюстрируют важнейшие особенности трех психотерапевтических методов.

7. Применение психоанализа

7.1. В медицине

Несмотря на то, что книга Михаэля и Энид Балинт. вышедшая в 1961 году на английском, а год спустя — на немецком языках («Psychotherapeutische Techniken in der Medizin» Michael Enid Balint 1962), озаглавлена « Психотерапевтические техники и их применение в медицине», речь в этой работе фактически идет о применении в рам­ках общей медицины техник психоаналитических. К последним относят­ся как психоаналитические интервью (см. VII. 2.), так и короткая тера­пия. Однако в широком смысле проблема отношений врача и пациента актуальна не только для аналитической практики, поскольку данные отношения сами в какой-то мере являются стереотипными.

Самая, казалось бы, рядовая медицинская практика характеризу­ется порой даже сильно выраженными переносами. Пациенты имеют подчас склонность воспринимать врача чересчур наивно, относиться к нему чуть ли не как к члену семьи. Нередко врач становится единст­венным близким человеком пациента, и тогда пациенты втягивают тера­певта в стереотипные отношения, которые безусловно повлекут за собой определенную ответную реакцию последнего, с тем лишь отличием от психоаналитической ситуации, что аналитик эту реакцию осознает. Бес­сознательной целью многих заболеваний оказывается желание избежать эмоционального одиночества и привлечь внимание окружающих к соб­ственным проблемам. Цели этой больной достигает редко, поскольку в подавляющем большинстве случаев врач реагирует на «привязан­ность» пациента все увеличивающимся количеством рецептов и напра­влений к другим специалистам. Случается и так, что от пациентов прос­то отказываются.

Врачи, склонные к самопожертвованию, берут на себя роль матери или отца пациента и в течение долгих лет ухаживают за больным. Од­нако, куда чаще терапевт относится к человеку, обратившемуся к нему за помощью, достаточно поверхностно, воспринимая последнего исклю­чительно как объект применения своих профессиональных навыков.

Современные технические средства, буквально поработившие меди­цину, не отменяют роль эмоционального участия в процессе лечения.

Разумеется, пациент должен отдавать себе отчет в том, что врач — человек, в общем-то, «посторонний», и необходимо некоторое старание для того, чтобы ввести его в курс дела. И все же долг врача — изы­скивать необходимое для пациента время и стараться определить, в ка­кой степени и какая именно душевная боль влияет на процесс сома­тический.

С 1 октября 1987 года, в частности, в Германии вступили в силу еди­ные параметры, в соответствии с которыми оценивается степень эффе­ктивности самого процесса лечения (ЕВМ — Einheitliche Bewertungs-masstab). Из общего числа предложенных параметров стоит особо отме­тить следующие:

— обсуждение и планирование терапевтических мероприятий, призванных повлиять на течение хронического заболевания;

— обсуждение физического и душевного состояния больного, на­пример, при наличии у него проблем в сексуальной сфере;

— установка четкого диагноза, проясняющего сущность того или иного болезненного психосоматического состояния;

— систематическое использование в целях повышения эффектив­ности лечения контактов с пациентом (в частности — воздействие через разговор).

Подавляющее большинство специалистов сходится на том, что эмо­циональное человеческое участие и забота, проявленные врачом по отно­шению к пациенту, значительно увеличивают шансы последнего на выздоровление. Например, в группах Балинта врачи имеют возмож­ность обсуждать проблемы, с которыми они столкнулись в общении с пациентом, с коллегами. Это дает врачу представление о бессозна­тельных процессах, протекающих между ним и пациентом, и повышает эффективность терапии. Не в последнюю очередь именно благодаря таким обсуждениям врачи вновь обретают утраченный вкус к работе, а пациенты начинают ощущать себя на приеме у таких специалистов уютно. Совершенствуясь таким образом, врач помогает не только паци­енту, но и самому себе.

Врачам следует не раздражаться на пациентов и продолжать выпи­сывать им рецепты, а задать себе вопрос — откуда берется это раздра­жение? Почему бы не обсудить эту проблему с пациентом? Такая ини­циатива подразумевает, конечно, определенное мужество, и решиться на обсуждение чувств, скрываемых не только во врачебном кабинете, но и в обычных обстоятельствах (в обществе знакомых, на работе и т. п.), сможет не всякий, однако это не повод для того, чтобы отрицать прин­ципиальную возможность такой инициативы.

7.2. В психологии

В рамках общей психологии теория и методы психоанализа находят себе применение преимущественно в сферах психотерапии и консульта­ции, связанных, в первую очередь, с решением супружеских и семейных конфликтов, а также преодолением профессиональных кризов и стрес­сов. Однако возможности использования психоаналитических методов гораздо шире. В этом убеждает, в частности, книга Адольфа Айххорна « Беспризорная молодежь. Психоанализ и воспитание в детском доме»-(Adolf Aichhom «VerwahrlosteJugend. Die Psychoanalyse in der Fuersorgeerziehung» 1925), выпущенная в 1925 году международным психо­аналитическим издательством. Адольф Айххорн использовал психоана­лиз в консультировании воспитанников приютов уже в 20—30-е годы.

Перед современным Западным обществом уже не стоит проблема беспризорности, тем не менее актуальность психоанализа в области вос­питания и помощи, например, безработной молодежи, ощущающей бес­смысленность своего существования, не убывает⁷ .

Необходимым условием эффективного применения психоанализа в психологической практике, как и в медицине, является профессио­нальная компетентность психолога, во многом зависящая от таких факторов, как самоанализирование и участие в группах самопознания. Кроме того, важную роль в клинической психологии играет супервизирование и контроль, осуществляемый над консультационными беседами коллективом специалистов в группах Балинта. Кстати сказать, наблю­дая за работой студентов факультета психологии в группах Балинта, невольно поражаешься тому, насколько сложно бывает им провести границу между профессиональным и личным отношением к пациенту.

Следует, однако, отметить, что существующие в учреждениях, заня­тых психологической практикой, порядки по большей части не допуска­ют свободного применения психоаналитических методов в процессе кон­сультации. Внедрять же психоанализ в психологическую практику т. с. «снизу» против воли учреждения столь же малоэффективно, что и «насаждать» аналитические методы директивным путем.

Психолог, рискнувший использовать психоанализ, например, в ра­боте с конкретным молодым человеком, может столкнуться с неодобре­нием главного врача клиники или начальника молодежной социальной службы. «Скрытное» же применение психоанализа, хоть и обеспечивает определенную свободу действий, однако неблагоприятно отражается на престиже последнего. Поэтому, для того чтобы рассчитывать на успешное применение пси­хоанализа в психиатрии, необходимо заручиться не только готовностью пациента и психолога, но и принципиальным согласием администрации клиники. В подобных учреждениях существует своя иерархия, свои сте­реотипы и правила, поэтому не стоит обольщаться на их счет утопически­ми надеждами. Намного целесообразнее ориентироваться на реально существующие возможности. А они подчас столь ничтожно малы, что вопрос о применении психоанализа даже не поднимается. В некоторых учреждениях психоанализ вообще не приветствуют, часто объясняя свое отрицательное отношение нежеланием разбираться в скрытых конфлик­тах клиента, нуждающегося по их мнению в успокоении. «Спящую соба­ку лучше не будить», так можно образно охарактеризовать этот подход.

7.3. В групповой терапии

Метод и теория

Большое количество литературы по психоаналитической и иным формам групповой терапии позволяет рассмотреть методы и теорию последней в достаточной мере эскизно. Группа — это, разумеется, не индивид, однако индивидуальные внутренние конфликты, присущие членам группы, имеют свойство рано или поздно проявляться в группо­вых отношениях. Какие бы цели (политические, педагогические, спор­тивные и др.) группа ни преследовала, конфликты, доминирующие на ее пространстве, как правило,— бессознательны. В связи с этим пред­ставляется недостаточным внешнее исследование группы на вопрос ее социологической ориентации , функций, соотношения зависимости и власти, способу принятия коллективных решений и т. д. В психоанали­тической перспективе предметом исследования оказываются бессозна­тельные процессы, протекающие между отдельными членами группы и в группе в целом. Под бессознательными процессами такого рода мы по­нимаем бессознательные фантазии, которые более или менее разделяют все без исключения участники данного коллектива. Для психоаналити­ческого исследования таких процессов существует два способа:

— изучение отдельного представителя группы, подобное изучению пациента в психоанализе. В этом случае группа будет общим фоном, способствующим масштабному анализированию индивида;

— изучение группы как индивида, в течение которого аналитик име­ет возможность облегчить процесс понимания коллектива, рассматривая последний подобно незнакомому человеку.

К сожалению, оба названных способа не способны обеспечить нас полной информацией о бессознательных процессах, характерных для той или иной группы, поскольку последняя не является фоном для исследования, и тем. более — самостоятельным существом.

Выход из сложившейся ситуации был предложен Зигмундом Генри­хом Фулкесом (Sigmund Heinrich Foulkes), более известным в англоя­зычном мире под именем Фоукс; (Fuchs). Фулкес родился в Карлсруэ в 1898 году, работал вплоть до 1933 года во Франкфуртском психоана­литическом институте в области социальных исследований совместно с Теодором В.Адорно, Максом Хоркгеймером, Гербертом Маркузе, Эри­ком Фроммом и Норбертом Элиасом, а затем эмигрировал из гитле­ровской Германии. Во время второй мировой войны Фулкес занимался в Нордфилдском военном госпитале, располагавшемся в Бермингеме, лечением солдат, страдавших душевными расстройствами и столкнулся с непредвиденными проблемами: количество пациентов не допускало возможности индивидуальных сеансов. Ему пришлось заняться группо­вой терапией. В 1948 году он опубликовал свою работу «Introdaction to Group Analitic Psychotherapie», посвященную практическому опыту анализирования группы, которое, согласно Фулкесу, непременно вклю­чает в себя анализирование индивида, являющегося членом исследуемой группы. Рассматривать группу в отрыве от ее отдельных представителей, равно, как и изучать людей, составляющих группу вне последней, по мнению Фулкеса, вряд ли логично (Foulkes 1970).

Таким образом, группа рассматривается в психоанализе как совер­шенно особый предмет изучения, отличный, к примеру, от индивида. Кроме того, неизменно подчеркивается, что для групп характерны свои психоаналитические закономерности, не имеющие отношения к социо­логии, теории поля Курта Левинса (Kurt Lewins) или групповой дина­мике, в заимствованиях у которых психоанализ упрекали.

Слойная и процессуальная модели

Для ориентации в многообразных бессознательных групповых про­цессах разработан ряд психоаналитических моделей, которые можно разделить на модели «слойные» и « процессуальные». Подавляющее

Bw	Рабочий союз «Договор»	Рабочая группа	Актуальная плоскость	Плоскости груп­повой динамики: статус, роли	Нормативная регуляция отношений, итог (интерактивная групповая терапия)	Рефлексив-интегра-тивная плоскость
Vbw	Новью зальные отношения	Динамическая матрица (Ван дер Клей, 19Н2)
				Нормы
Ubw	Оживление семейной ситуа­ции с членами семьи, Как то: братья, сестры, отец в качестве руководителя и гpyппа в качестве матери (символически)	Основные, приемы в группе 1.Зависимость 2. Борьба/бегство 3. «Pairina»	«Персональная матрица»	Перенос и контрпренос или (весь) образец отношений эдипальных обстоятельств (о6ласть «классических неврозов»)	Психо-социальное формирование компромисса (глубинно-психо-логическая групповая терапия)	Фантасти-ческий (ир­реальный) образец отношений
		Депрессивная позиция (Kлейн M., 1952)	Проективная плоскость с Я-телесными—и объект-составляющими		Общие мечты (аналитическая групповая терапия)	Эдипальные обстоя-тельства
Опасность утраты идентичности и Я	Параноидально-шизоидальный процесс	«Психотическая» плоскость	Отделение от час­тичных объектов: только хорошие или только плохие объект-состанляю-ищие (область «постклассических неврозов»)	Проекция, интроекция, проективная идентификация	Предэди-пальные феномены
		Психотическая плоскость «Основная» матрица (Ван дер Клей, 1982)
Автор	Шиндлер В. 1951	бион,1961	Фулкес, 1974	Куттер, 1974	Хейгль-Эверс и Хейтль, 1975	Зандер 1978

Таблица 17. Слойные модели психоаналитической групповой психотерапии.

большинство слойных моделей (см. таблицу 17) опирается на топогра­фическую модель, предложенную еще Зигмундом Фрейдом (см. V.2.2.). Стадии группового процесса рассматриваются в моделях про­цессуальных. Например, согласно W. G. Bennis и Н.А. Shepard (1956), существуют две основные стадии группового процесса: стадия зависимо­сти, в частности, от терапевта, проводящего сеанса, характеризующая­ся скованностью участников группы, и стадия независимости, в течение которой начинают проявляться межличностные отношения. Крайним выражением последней является желание возместить былую зависи­мость путем освобождения от влияния любых авторитетов, будь то тера­певт или абстрактная власть « старших». против которой выступали в 1968 году участники студенческого движения. Своевременное распо­знавание и конструктивное решение скрытых бессознательных группо­вых конфликтов обеспечивает возможность избегать чрезмерных про­явлений коллективной деструктивности.

В другой процессуальной модели, разработанной Филипом Слатером (Philip Slater 1970), различаются три основные стадии группового процесса:

— первая стадия — обожествление руководителя группы;

— вторая стадия — соперничество с руководителем;

— третья стадия — обретение компромисса путем установления новых групповых отношений.

Модель Слатера во многом созвучна принципу трех условий суще­ствования группы, предложенному Уилфредом Р. Байоном (W. R. Bion 1961). Условия эти формируются под влиянием бессознательных групповых процессов. Например, члены группы, не желающие подчи­няться руководителю или склонные с ним бороться, как правило, бес­сознательно объединяются, образуя своего рода «подгруппу» едино­мышленников.

В этом контексте необходимо упомянуть также процессуальные мо­дели Дитера Занднера (Sandner 1978) и Петера Куттера (Kutter 1976) Следует, однако, учитывать, что вне зависимости от ориентации на ту или иную модель в психоанализе неизменно подчеркивается значение сексуальных и агрессивных стереотипов отношений, часто скрытых за очевидным поведением, причины которого могут показаться на первый взгляд более сиюминутными.

Слойные модели подразделяют групповой процесс на несколько одновременно сосуществующих уровней (слоев — Schicht), первый из которых — межличностный или групподинамический, включает в себя обычные, общепринятые достаточно поверхностные отношения между участниками группового сеанса. На втором уровне, находящемся как бы этажом ниже, протекают бессознательные процессы, в которых домини­руют конфликты, связанные с Эдиповым комплексом (см. гл. VI. 2.2. и VI. 2.4.). На более глубоком третьем уровне происходит повторное ожи­вление нарцистических конфликтов, характерных для ранних отноше­ний матери и ребенка и хронологически предшествующих конфликтам эдиповым (см. гл. VI. 3.1.) В соответствии с преобладанием в групповой динамике одного из названных стереотипов отношений, подразделя­ются и сами группы.

Зная об этом, многие терапевты предпочитают набирать группы, характеризующиеся более или менее однородным составом участников.

Однако более предпочтительным представляется в этой связи выбор «золотой середины». Терапевтические процессы, протекающие в чересчур гомогенной (однородной) или гетерогенной (пестрой по составу) группе, уступают по эффективности — сеансам с группой «усредненной».

Показания к применению групповой терапии

Целесообразнее всего применять данный вид терапии в том случае, когда требуется решить конфликты, назревшие в какой-либо группе. Неизбежная реактивация этих конфликтов в ситуации групповой тера­пии создает предпосылки, необходимые для их осознавания всеми чле­нами коллектива, и тем самым приводит к позитивным изменениям.

Существуют, однако, и другие мнения по поводу природы позитив­ных изменений в групповом процессе. В частности, сотрудники Лон­донского группоаналитического объединения полагают, что положи­тельные результаты данной терапии зависят скорее не от повторного оживления и переработки конфликта, идущего из детства, а от готов­ности членов группы и в особенности ее руководителя изыскивать воз­можности для новых, доброжелательных отношений.

Согласиться с таким мнением трудно, поскольку теория психоанали­за учит, что никакие позитивные изменения невозможны, если в течение аналитического процесса не происходит реактивации и осознавания бес­сознательных стереотипов отношений (см. гл. VIII. 4.). Нет поэтому никаких серьезных оснований для того, чтобы отрицать психоаналитиче­ское значение повторного оживления в ситуации группы драматических отношений, первоначально характерных для детства или прошлого в це­лом. Только решив реактивировавшие бессознательные конфликты груп­па будет в состоянии приступить к решению конфликтов актуальных.

Пример: экспериментальная студенческая группа

Приведенное ниже описание группового процесса, протекавшего в коллективе студентов, служит практической иллюстрацией предыдущего параграфа.

В первом групповом сеансе, состоявшемся в одном из залов т. н. Уни­верситетской башни во Франкфурте, приняли участие десять студентов и два руководителя. Некоторые студенты сразу обратили внимание собрав­шихся на отсутствие взаимного расположения между членами группы и ее руководителями. Однако их слова не получили никакой поддержки, по­скольку остальные студенты не решились открыто выступить против «стар­ших». Кроме того, поначалу участники сеанса старались как можно меньше контактировать друг с другом. Их удерживал бессознательный страх затро­нуть в разговоре с небезразличным им человеком (а многих здесь связыва­ли нежные чувства) щекотливые темы, способные угрожать их отношениям. Временно подавленное раздражение проявилось в конфликте («Clinch») между двумя студентками. Одна девушка упрекала другую в «отвратитель­ном» поведении, добавляя: «Я не могу смотреть на твои манеры равнодуш­но, потому что я прекрасно чувствую, как ты ко всему относишься.» Вторая девушка считала поведение своей оппонентки возмутительным.

Этот конфликт несколько разрядил обстановку, что позволило участни­кам сессии вынести на общее обсуждение волнующие их вопросы.

Аллегорическим выражением бессознательного чувства вины, которое испытывали студенты перед своими менее образованными сверстниками. оказалась типичная групповая иллюзия (Gruppentraum): «Некоторые граж­дане тоталитарных государств обладают большими привилегиями, по срав­нению с простыми подданными.» Долго остававшееся бессознательным чув­ство зависимости от двух старших по возрасту руководителей стало, очевид­ным, когда одна из присутствующих девушек рассказала о своем страхе быть убитой грабителем. Развивая свою мысль, она упомянула о том. что убийца, возникавший в ее фантазии, всегда носил бороду. Впоследствии. обсуждая этот эпизод, многие студенты обратили внимание на тот факт. что оба руководителя тоже носят бороду. Таким образом, фантазия о грабителе была распознана как обычный психоаналитический эротизированный пере­нос. Известное эротическое волнение царило в группе с самого начала сеан­са. Молодые привлекательные студентки многозначительно перегляды­вались с руководителями и на следующем сеансе угостили их и других участников группы конфетами, выразив таким образом в безопасной форме бессознательные эротические желания.

Каждый сеанс длился в среднем полтора часа. К концу одиннадцатого сеанса выявилось бессознательное содержание затяжного конфликта между двумя девушками. Спор между ними начался еще на первом сеанса. Одна причина состояла в обычном для женщин соперничестве за лучшего мужчи­ну и т. п. Другая — заключалась в двусторонних переносах. Первая девуш­ка проецировала на вторую образ ненавистной матери и в связи с этим ощу­щала себя как пристыженный ребенок. Вторая девушка длительное время не могла объяснить, почему она находит свою оппонентку столь «отвратитель­ной» , поэтому было сделано предположение, что она спроецировала на свою соперницу отрицательные черты собственной личности.

Некоторые интересные наблюдения были сделаны н в контексте отно­шений между мужчинами н женщинами, принимавшими участие в группо­вом сеансе. Одна из участниц обратилась к симпатичному ей мужчине со следующими словами: «Сначала я говорила себе, ты мне просто нравишься. И вдруг меня осенило — все мы здесь мужчины или женщины, а значит, если я скажу тебе. что ты мне нравишься, то буду иметь в виду — нравишь­ся как мужчина». Перебившая ее женщина заявила, что не желает «иметь дел» с мужчинами, поскольку, по ее мнению, «чересчур сильная любовь к мужчине ограничивает независимость женщины».

Признание в любви , имевшее место на одном из сеансов, взволновало другую участницу. «Я спрашиваю себя, что со мной,— говорила она,—, ведь это не я призналась в любви к X. В чем же тогда причина моего волнения?» Затем выяснилось, что ее пугала та невозможная пауза, которая воз­никает после вопросов «Привлекаю ли я тебя?». «Любишь ли ты меня?». Ожидание ответа ставит, по ее мнению, задающего в подчиненное положе­ние, ведь его душевное состояние напрямую зависит от слов, которые будут сейчас произнесены, а слова эти могут оказаться безжалостными.

Даже такое казалось бы сжатое обозрение группового процесса демонстрирует, насколько многообразно реактивируются и перерабаты­ваются в ситуации группы ранее вытесняемые бессознательные конфлик­ты между мужчинами и женщинами, людьми разных поколений и др.

7.4. В семейной терапии

Методы и теория

Есть некоторые основания полагать, что психоаналитической семей­ной терапии вообще не существует.

С момента возникновения психоанализа его приверженцы уделяли большое внимание не только психике индивида, но и процессам, протекающим в так называемых искусственных и естественных группах. Наи­более ярким выражением последних является семья. Джон Карл Флюгель выпустил в 1921году книгу «Психоаналитическое исследование семьи» («The psychoanalytic study of the family» John Karl Fluegel 1921), предметом изучения в которой впервые оказалась семья в це­лом, а не только изолированные друг от друга фантазии детей и их родителей.

Однако та форма, в которую вылился сейчас интерес класси­ческого психоанализа к семье имеет мало общего с самим психо­анализом.

Не случайно поэтому в последнее время многие семейные терапевты склонны признать тот факт, что в процессе развития « семейной тера­пии» последам халилась от психоанализа и в теоретическом и в ме­тодологическом .лане (Stierling 1975).

Просматривая современную литературу по семейной терапии, убеж­даешься в правоте этого мнения. Психоаналитические концепции пере­носа и контрпереноса давно заменены в семейной терапии научными гипотезами Грегори Бейтсона (G. Bateson) и группы Паоло Альто кали­форнийского «Mental Research Institute» . а также понятиями коммуни­кационной теории и теории систем. В связи с этим факт реальной про­блемы в современных отношениях той или иной семьи оттесняет в дан­ной терапии на задний план ирреальные и бессознательные конфликты. хотя на практике терапевт часто поощряет членов семьи к откровен­ному разговору, в процессе которого они, образно говоря, расходуют все свои ресурсы конфронтации.

В Германии возможности семейной терапии исследовали Хорст-Эбергард Рихтер (Н.-Е. Richter) из Гисена и Гельм Штирлинг (Н. Stieriing) из Гейдельберга ⁸ . Надо сказать, что такие понятия семейной терапии, как «принцип справедливости» (Gerechtigkeitsprinzip) или «компенсация заслуг», включающая подсчет последних в отношении конкретного члена семьи (Boszonnenyi-Nagy Spark 1981). весьма дале­ки от психоанализа, что лишний раз подтверждает их обсуждение на семинарах со студентами факультета психологии.

И действительно, разве не несет в себе концентрация всего внимания аналитика исключительно на семье нечто бессмысленное? Ни в коем случае не оспаривая социальное и человеческое значение семейных уз, считаем нужным тем не менее указать, что семейный терапевт поощряет подчас именно те аспекты межличностных отношений, которые, согласно теории психоанализа, необходимо преодолевать. Например, проек­цию семейных отношений на членов терапевтической группы можно расценивать как явление прямо-таки патологическое. И хотя регрессия как терапевтическое средство может стоять на службе у прогресса (см. гл. VIII 4.2.). все Же целью терапии должно быть не укрепление ранних стереотипов отношений, а развитие отношений новых и желательно непатологических.

Любой практикующий психоаналитик так или иначе сталкивается в своей работе с семейными проблемами пациента. Порой может возни­кать необходимость расширения рамок терапии и включения в нее род­ственников анализируемого. Психоаналитик, идущий на подобное, начинает, в принципе, заниматься семейной терапией (Kutter 1965). Однако, как правило, он не испытывает потребности в использовании таких, присущих семейной терапии, техник, как выписывание симпто­мов (Symptomverschreibung) или парадоксальная интервенция (Рагаdoxe Intervention)*. Однако аналитику требуется, как правило, недюженное терпение для того, чтобы преодолеть сопротивление, в большей или меньшей степени выраженное у пациента и его родственников.

* Понятия «выписывания симптомов» и «парадоксальной интервенции» характери­зуют ситуацию, в которой человеку приписывается нечто им самим нсжсласмое. Та­кая техника применяется в том случае, когда цель терапии не может быть достиг­нута обычными психотерапевтическими средствами. Авторство данной техники принадлежит группе Йаоло Альто, название которой происходит от городка Пао­ло Альто, что неподалеку от Стэндфордского университета в СанФранциско (США) и, в частности. Грегори Бсйтсону. Немецким представителем этой психоло­гической школы является Пауль Вацлавик (Paul Watzlawick), ставший извест­ным благодаря своим книгам «Человеческая коммуникация» («Menschlichc Kommunikation» 1969) и «Насколько реальна действительность?» («Wie wirklich ist die Wirklichkeit?» 1976.

В контексте вышеназванных психологических техник речь скорее всего идет о сво­его рода уловке, на которую «попадается» пациент, не осведомленный о намере­ниях терапевта, желающего во что бы то ни стало добиться позитивных изменений

* в процессе лечения.

Иллюстрацией сказанному может служить выдержка из книги «Болезнь и семья» («Krankheit und Families Michael Wirsching Helm Sticrling 1972), авторы кото­рой, в частности, советуют вести себя в случае болезни: « ... точно так же, как до нее. Не капитулировать перед проблемами, не отчаиваться, никаким образом не проявлять своей слабости! Не надо поступать подобно тем людям, которые начина­ют переосмысливать свою жизнь под влиянием болезни. Вы не нуждаетесь в пере­осмыслении. Вынужденные изменения в жизни и поведении способны лишь усло­жнить ваше положение. Поэтому в любых обстоятельствах, насколько удручающи­ми они бы ни показались, продолжайте вести тот образ жизни, который вы вели прежде... если вы не подчинились болезни,— беспокоиться, в общем-то, нет при­чины ...», стр.183, 184.

Именно терпения , кажется, не хватает современным семейным тера­певтам. Необходимость достаточно длительного ожидания каких бы то ни было результатов, постулированная в психоанализе (Ekstein 1988), семейным терапевтам не по вкусу. Часто последние бывают склонны к чересчур поспешной оценке происходящего. В рамках семейной тера­пии создаются понятия, образно описывающие природу различных семей. Семьи с тревожной и невротической атмосферой характеризу­ются, как «санаторий» (Sanatorium), семьи с атмосферой, близкой к параноидальной,—как «цитадель» (Festung), а семьи с выраженными истерическими чертами — как «театр» (Theater) (Richter 1970). Одна­ко распознавание и вскрытие глубинного содержания бессознательных фантазий требует времени гораздо большего, чем это принято уделять в практике семейной терапии.

Определенные методы тестирования, например, тест «Изобрази свою семью в виде животных» («Zeichne — deine — Familie — in — Tieren» Brem — Graeser 1975), предназначенный для ребенка, позволяют выявить скрытые семейные конфликты, которые оказываются весьма похожими на конфликты, проявляющиеся в ходе групповой терапии.

Поэтому в число психоаналитических методов, перспективы примене­ния которых в терапии и консультации семьи рассмотрел Михаэль Б. Буххольц в своей книге «Психоаналитический метод и семейная терапия» (Michael В. Buchholz «Psychoanalytische Methode und Familientherapie» 1982), следует включить три метода, применяемые в групповой терапии (см. VIII. 4.). с тем лишь условием, что понятие «группа» будет заменено «семьей». Тем самым подходы эти будут выглядеть следующим образом:

— изучение индивида вне его семьи,

— изучение семьи как индивида,

— изучение семьи и индивида в совокупности.

В качестве примера конструктивной критики семейной тирании можно назвать ста­тьи Вильгельма Кернера и Ганса Цыговски (Wilhelm Kocrncr Bans Zygowski) опубликованные в журнале «Psychologie heute» за 1988 год. Авторы, в частности, полагают, что надежды, возлагаемые на семейную терапию некоторыми учеными, имеют под собой мало основания. Члены семьи,— прежде всего люди, и как тако­вые не могут быть сведены к понятию «элементов системы». Кроме того, методы, применяемые в данной терапии представляются черезчур директивными, а мнение терапевта редко ставится под сомнение. С такой критикой нельзя не согласиться. Стоит только напомнить, что психоанализ, в отличии от семейной терапии, подразумевает равноценное участие в лечебном процессе как аналитика так и самого пациента. Тем не менее нельзя исключать воз­можности существования семейных терапевтов, не заслуживающих столь суровых упреков.

Последний подход обеспечивает своевременное распознавание фено­менов желания и сопротивления, переноса и контрпереноса, проявляю­щихся как у отдельного индивида, так и между членами семьи. Последо­вательный и терпеливый анализ семьи, ни в чем не уступающий анали­зу индивида и включающий в себя шесть ступеней понимания, позволяет разобраться в природе семейных бессознательных процессов.

Пример из практики

Академик жаловался на ощущение отчужденности от собственной семьи. Человек он был очень занятой, времени на жену и детей у него не хватало. Устав от работы, он искал «спасения» в семье и всегда испытывал в этом разочарование. Включение в аналитический процесс жены и детей предоставило психоаналитику дополнительную информацию. Так, в част­ности, оказалось, что супруга и дети столь занятого человека чувствовали себя преданными и брошенными на произвол судьбы. В связи с этим они образовали своего рода семейную «продгруппу» и решили заботится о себе самостоятельно. Такое решение проблемы стоило им невротических симпто­мов: жена страдала мигренью и депрессиями, двое подростков старались избегать общества сверстников.

Положительный результат, достигнутый в данном случае, объясня­ется не только тем, что в процессе лечения перемежались сеансы с му­жем и женой по отдельности и супружеской парой в целом. Важнейшим инструментом позитивных преобразований оказался индивидуальный психоанализ центральной фигуры — отца. Успех объясняется еще и тем, что аналитик, проводивший сеансы, не ориентировался на семей­ную терапию, а занимался исключительно психоанализом, задача кото­рого — осознавание бессознательных процессов. Не больше, но и не меньше.

IX. ПСИХОАНАЛИЗ ВНЕ КЛИНИКИ И КОНСУЛЬТАЦИОННОГО КАБИНЕТА— С ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИМ ИНСТРУМЕНТАРИЕМ В ПОЛИТИКЕ И ОБЩЕСТВЕ

1. Методологические проблемы

Как видно из предшествующей главы, метод психоанализа, наце­ленный на осознание бессознательного, может быть с успехом применен и к небольшим группам (терапевтические группы и семьи). При этом, однако, здесь решаются иные проблемы, чем в слу­чае, когда предметом психоанализа оказывается отдельная личность.

Если самый главный методологический принцип состоит в том, что метод должен быть адекватен предмету, то задача осознания бессознательного в группах и семьях может быть названа психоаналити­ческой только тогда, когда она ставится перед отдельным участником. С учетом другого предмета изучения — группы или семьи — речь уже идет об ином методе, а именно о групповом или семейном анализе.

Если же пойти еще дальше и сделать предметом психоаналитичес­кого исследования процессы, протекающие между группами, большими группировками людей или целыми учреждениями , то тогда мы вступим в область, которой уже давно занимаются другие науки.

Социология — это наука, в которой с помощью различных методов исследуются общественные процессы, такие, как производство и социальные структуры, социализация, учреждения и социальные движения вплоть до международных отношений, причем доминируют методы эмпирического социального исследования. Конъюнктура, развитие и распределение, рынок и план, деньги и товар в производстве и общест­ве являются предметом наук о производстве и потреблении в народном хозяйстве или предметом экономических наук.

Политология, со своей стороны, занимается политическими про­цессами в узком смысле, т. е. процессами, которые имеют дело с вла­стью и господством, с их распределением и контролем, с формами пра­вления как тоталитарных, так и демократических систем, с политичес­ким образованием и экономикой, вплоть до партий и союзов. Связанные с этим правовые проблемы рассматриваются юриспруденцией.

Каждая из названных наук развивала и расширяла посредством соб­ственных исследований свою область знаний. Тем не менее повсюду име­ются области, еще не исследованные, малоизвестные области, которые освещаются весьма односторонне или вовсе оставлены без внимания. Сюда прежде всего следует отнести политическую сферу общественной жизни. Скажем, партии «зеленых» с самого начала своего появления крайне чувствительно реагировали на проблему загрязнения окружаю­щей среды, в то время как другим партиям потребовалось длительное время, чтобы вообще признать существование подобной проблемы. С другой стороны» традиционные партии намного более реалистически расценивают связанные с экологией проблемы производственные.

Ответственные политики в правительстве производят такое впечат­ление, точно они абсолютно позабыли о связи с теми, кто их первона­чально избрал. С другой стороны, и сами избиратели в своих разговорах создают образы этих политиков, весьма далекие от реальности.

Таким образом, здесь существуют области, в которых сознатель­ные процессы мышления» решения и поступков в большей или меньшей степени находятся под влиянием бессознательных процессов, фальси­фицируются, а порой и искажаются ими.

Названные науки, конечно, пытаются внести бессознательные соци­альные процессы в область сознательного знания. Они даже добиваются в этом успеха. Тем не менее, я не могу избавиться от ощущения, что эти науки периодически приближаются к границам, которые не могут быть преодолены методом одного лишь эмпирического социального иссле­дования. Речь идет о границах между сознательными и бессознатель­ными процессами.

Эти границы могут быть расширены с помощью психоаналитиче­ских методов получения данных. К этому относится психоаналитичес­кое « интервью» с отдельным человеком с использованием свободных ассоциаций и регрессивного анализа. В небольших контролируемых группах может быть с успехом использован групповой аналитический метод для исследования бессознательных процессов аналогично тому. что происходит в терапевтической группе. Относительно успешно пси­хоаналитические средства могут применяться и в больших группах (до 50 лиц). Здесь также следует учитывать групповые концепции желания и сопротивления, переноса и контрпереноса (Kreeger, 1977).

Значительно труднее применять этот метод к учреждениям и орга­низациям в том их качестве, в каком они являются предметом изучения социологии и политологии. Тем не менее есть все основания предпола­гать, что в больших коллективах, в большей или меньшей степени, соз­нательные акты мышления, речи и поступков также управляются бессо­знательными процессами.

Уже Зигмунд Фрейд в своем известном эссе «Массовая психология и анализ человеческого Я» (1921) представил теорию, согласно которой массы, как и военнослужащие или церковные прихожане, более или менее идентифицируют себя со своим руководителем, которого возносят на пьедестал собственного Я-идеала и одновременно ощущают с ним свою солидарность. У любого грамотного читателя вполне естественна аналогия с Гитлером и немецким народом (Сталиным и советским наро­дом — прим. русск. ред.).

Чтобы проверить подобные предположения, толкования и интер­претации на предмет их соответствия действительности, мы долж­ны. как и в классическом психоанализе, иметь возможность говорить с пациентом, с лицом, выступающим в качестве члена подобного кол­лектива. Это в принципе возможно лишь тогда, когда речь идет о кол­лективе, который является частью современного общества, например, политической партии или союза. Здесь психоаналитические «интер­вью «, по возможности поддержанные проективными тестами, могут быть проведены в любое время. Если же мы говорим о временах Гит­лера. то нам следует для начала отыскать людей, готовых свидетель­ствовать о том времени. Если члены тех или иных коллективов попа­дают в психоанализ в результате каких-либо невротических расст­ройств, то тогда психоаналитик, наряду с информацией о пациенте, имеет возможность получить сведения о коллективе, в котором тот находился. В этом случае возможно наблюдение за той или иной фор­мой интерпретации.

Значительно сложнее составить представление о том, что пережи­ли люди столетия назад и что переживают люди инобытной для нас культуры. Однако и здесь в принципе возможно применение психоана­литического инструментария.

В любом случае, в соответствии с психоаналитическими правилами исследователь должен частично идентифицироваться с предметом своего изучения и в своем контрпереносе обращать внимание на чув­ства, которые этот предмет у него вызывает: любопытство и удивле­ние или раздражение и отвращение. Недостаток подобных исследований заключается в том, что контроль над собеседником отсутствует. Путем проверки исследователем своей интерпретации в разговоре с колле­гами достигается относительная проверка собранных сведений, т. е. она в принципе возможна. Наконец, есть и читатели, которые высту­пают в роли «конечных потребителей» и выносят свое решение о том, доверять ли полученной с помощью психоаналитических методов информации, или нет.

При этом запрограммированы и возможные сопротивления. Фрейд (1911) сформулировал это так: «Общество не будет торопиться санкци­онировать нашу авторитетность. Оно должно находиться в оппозиции к вам, поскольку мы ведем себя по отношению к нему критически. Мы указываем обществу на то. что оно само участвует в создании причин неврозов». Применение психоанализа к общественным дисциплинам означает, что речь идет об (аналогично психоанализу индивида, группо­вому анализу и семейному анализу) общественном анализе, анализе культурном (Lorlnzer, 1988) или об общественной критике. В резуль­тате анализа всегда возникает тот или иной постулат, констатирующий:

Дело обстоит так:

Все выглядело бы иначе, если бы ученые развивали представления о правильном порядке вещей. Тогда полученные знания могли бы найти себе применение в направлении изменения общества. Тем самым научное исследование дополнялось бы политической деятельностью.

Как мы видели в главе VII. 4.3.. в психоанализе психоаналитик ограничивается тем. что вместе с пациентом вскрывает бессознатель­ные процессы, предоставляя, однако, пациентам самим решать вскры­тые конфликты. В психоаналитически ориентированной психотерапии терапевт, напротив, действует в духе лечения или изменения. Если исследователь, диагностирующий общественные процессы, придаст результатам своих исследований действенный характер, то в результа­те мы получим общественную терапию.

В этом щекотливом вопросе мнения расходятся: в то время как одни, например. Пауль Парии в Цюрихе. Хорст-Эбергард Рихтер в Гисене или Маргарет Мичерлих во Франкфурте, словом и делом нацелены на обще­ственные преобразования, большинство психоаналитиков, если они вооб­ще занимаются общественными вопросами, ограничиваются непосредст­венно самим диагнозом, его артикуляцией. Они предоставляют делать из всего выводы тем, кто отвечает за политическое состояние в обществе (парламентариям, правящим кругам, руководителям партий и т. д.).

Я придерживаюсь одного с Фрейдом мнения (1933. С. 162). что «не дело психоаналитиков разрешать межпартийные вопросы», что «психоанализ это беспартийный инструмент», «как к примеру исчисле­ние бесконечно малых величин» (Фрейд, 1927. С. 360).

Психоанализ, однако, является «партией», поскольку стоит на стороне правды, сколь бы неудобной эта правда ни была. Что касается группировок, учреждений и организаций, то в них правда выходит на по­верхность лишь тогда, когда преодолено сопротивление к ее признанию.

Основаниями для сопротивлений перед вскрытием правды чаще всего являются страхи потерять полноту власти, когда на свет высту­пают латентные факторы власти. Поэтому психоаналитикам не стоит удивляться, что на их услуги в качестве экспертов по вскрытию бессо­знательных процессов в обществе со стороны «начальствующих» не существует большого спроса: учителя в школе боятся за свою власть над учениками, в организациях — руководство опасается рядовых сотруд­ников, в политике — власть предержащие — народа.

С другой стороны,— это часто упускается в соответствующей лите­ратуре — в общественных группах, относящих себя к просвещенному и критически мыслящему слою общества, сохраняются зоны или области, в которых бессознательные процессы все же доминируют и при этом искажают восприятие реальности. Последнее связано с опасением при­знать в себе присутствие, помимо критичной и прогрессивной составля­ющей, некритичных и регрессивных компонентов. При том, что и те и другие могут соответствовать истинному положению вещей. Задача исследователя как раз и заключается в выяснении того, что же соответ­ствует действительности, а что — нет. т. е. насколько эта действитель­ность искажена личными или групповыми проекциями. Поэтому весьма важно более Или менее отчетливо различать следу­ющие области:

а) реальную область общественного процесса, определяемую при помощи эмпирического метода социального исследования, и

б) область, не поддающуюся этому методу, но обнаруживаемую при помощи психоаналитических средств.

Приведу пример для иллюстрации: конфликт между Востоком и Западом в международных отношениях на реальной плоскости про­является в различных распределениях сил между двумя силовыми бло­ками. Это можно проверить на соответствующих экономических и воен­ных показателях. В психологической области конфликт Восток-Запад осложнен многосторонними проекциями. Они ведут к более или менее выраженному образу врага, не имеющему под собой реального основа­ния. Путем осознания с помощью психоанализа проективных составля­ющих этого образа врага искаженное восприятие может быть в значи­тельной степени скорректировано; на возможность такого пути ссы­лается. в частности, философ Эрнст Тугендхат (Tigendhat E.. 1987). Если, например, политики знакомятся друг с другом лично, как это стало уже обычным в последнее время, то появляется серьезный шанс узнать партнера с человеческой стороны и разрушить многосторонний образ врага; перспектива подобного сближения сторон вселяет опреде­ленные надежды.

Читатель, вероятно, заметил, что в данном случае я веду себя по отношению к обществу, как семейный терапевт по отношению к семье. Такая позиция позволяет применять психоаналитический инструмент сбора данных там, где создаются соответствующие условия исследова­ния. Если же сверх того в договорном порядке будет закреплено объеди­нение ответственных лиц учреждений с психоаналитиками для исследо­вания и вскрытия существующих конфликтов между руководством и подчиненными психоаналитическими методами, тогда, по моему мне­нию, можно будет говорить о законном применении психоанализа на общественном пространстве.

Чтобы исключить всякое непонимание: у психоанализа есть одна цель — сделать бессознательные процессы сознательными или, выра­жаясь высоким «штилем», добиться истины. Там, где психоанализ применяется с этой целью, речь не может идти о каком-либо злоупотреб­лении. Если же психоанализ слишком тесно связывается с определен­ными общественными группами, например, с группой медиков, тогда появляется отмеченная, например, у Маргарет Мичерлих опасность «медикоцентризма» (Mitscherlich-Nielsen, 1983).

Если психоанализ вступает в сок» с каким-либо политическим на­правлением. например, с марксизмом, как это было в 20-е годы (вспом­ним фрейдомарксизм), или во времена студенческого движения (конец 60-х годов), то это вызывает опасность слишком односторонней полити­ческой ориентации. Психоанализ тогда легко попадает на службу поли­тических сил и теряет свою свободу.

Многочисленные печатные труды, в которых когда-то, во времена студенческих беспорядков совмещались марксистские выкладки с пси­хоаналитическим знанием, сегодня уже являются макулатурой. Обозре­вая их сейчас с временного и пространственного удаления, можно кон­статировать, что увязка психических страданий с понимаемыми в духе марксизма особенностями раннего и позднего капитализма была пер­спективой. которая по меньшей мере рассматривала общество весьма односторонне и видела лишь то. что описывали Маркс и Энгельс, а именно: примат материи, экономические причины, классовую борьбу и эксплуатацию человека в интересах капитала. Таким образом, фикси­ровались общественные отношения, исторически имевшие место в XIX столетии, но порой встречаемые еще и сейчас. Их односторонняя акцен­туация подчас явно преувеличена.

Поэтому здесь мы не будем далее заниматься попытками связать психоанализ и марксизм, а обратимся к тем областям, в которых пси­хоанализу удалось предоставить ту или иную необходимую, хотя и спорную информацию. Сюда относятся как «критика религии» Фрейда, так и психоаналитическое исследование предрассудков, ана­лиз проблемы меньшинств, в значительной степени инспирированное психоанализом исследование об авторитарном характере Франк­фуртского института социальных исследований. В последнем прини­мали участие такие известные авторы, как Теодор В. Адорно, Норберт Элиас, Герберт Маркузе. К этому стоит причислить работы Алек­сандра и Маргареты Мичерлих по анализу актуальных обществен­ных процессов в ФРГ, которые акцентируют коллективно вытесняе­мую жестокость и «отвергаемую печаль». В заключение я хотел бы еще раз обратиться к трем примерам эмансипационного движения, а именно: к студенческим волнениям, женской эмансипации и движе­нию за мир.

2. Общественная критика Фрейда

В процессе проводимого им психоанализа Фрейд установил у своих пациентов следующее: по большей части они были больны оттого, что были не в состоянии удовлетворять свои сексуальные потребности. Па­циенты переживали сексуальность как нечто предосудительное и поэто­му боялись ее удовлетворения, вытесняли соответствующие желания и развили вследствие этого невротические симптомы. Причина вытесне­ния заключалась в них самих. а вернее в диктате их совести (в структур­ной модели: Сверх-Я).

Если в рамках психоаналитического лечения удавалось релятивировать оковы Сверх-Я. тогда Я получало возможность прийти к выводу о возможности сексуально «предосудительного» удовлетворения». Следствием такого вывода оказывалось, как правило, исчезновение нев­ротических симптомов и излечение самого заболевания.

Однако, не останавливаясь на достигнутом. Фрейд нашел ответ на вопрос «где лежат причины столь жесткого диктата совести?». Он обнаружил его в господствующей культуре, точнее, в культурной сек­суальной морали (Freud, 1908), в частности, в «двойной морали», с ее «осуждением любой сексуальной связи, за исключением моногамной супружеской». Фрейд установил: «Вся наша культура построена на подавлении инстинктов и влечений» (S. 149). Поставив этот диагноз, Фрейд стал критиком культуры, и когда он заявлял, что «известное количество непосредственных сексуальных удовлетворении кажется большей части общества явлением непозволительным» (S. 151), то де­лал это из заботы о своих пациентах. Если стремление к сексуальному удовлетворению является нормой, тогда, логически заключает Фрейд, «подавление [со стороны культуры] зашло слишком далеко» (S. 160).

Позднее в «Замечаниях о войне и смерти» (1915) он написал: «Го­сударство требует проявления послушания и самопожертвования». Тем самым Фрейд однозначно возложил на государство ответственность за разнообразные недостатки современного общества. О государстве, веду­щем войну. Фрейд писал, что оно «позволяет себе любую несправедли­вость, любое насилие, опозорившее бы отдельного человека. Оно идет не только на разрешенную хитрость, но и на сознательную ложь и мошенничество» (S. 32).

Критика культуры Фрейдом достигла своей кульминации в его изве­стной поздней работе «Неудовлетворенность культурой» (1930). Здесь он критикует «недостатки учреждений, которые регулируют отношения людей между собой в семье, государстве и обществе». Под этим подра­зумеваются как школьные и военные, так и производственные учрежде­ния в индустрии и торговле, или политические, вроде правительства, суда и т. п. Согласно Фрейду они представляют собой асоциальный источник страданий» первого ранга, поскольку учреждения такого рода — вспомним об акцентированных Фрейдом сексуальных потреб­ностях — поддерживают своим существованием такое количество людс­ких лишений, что — как мы говорим сегодня — фрустрационная толе­рантность человека оказывается чрезмерно высокой. Фрейд саркасти­чески констатирует: «Намерение осчастливить человека в плане творения не содержится» (З.Фрейд. Психоанализ, религия.культура. М.1992. с.85). Под словом творение, если мы вспомним критику рели­гии Фрейда в его «Будущее одной иллюзии « (1927), имеются в виду созданные людьми учреждения, не позволяющие человеку жить в свое удовольствие. Культурные учреждения, защищая людей, урезают, однако, их элементарные инстинкты, оттого и возникают эти преслову­тые «неудовлетворенности» культурой.

Вероятно, все мы можем согласиться с Фрейдом. Во всяком случае я могу констатировать, что пациенты, обращающиеся сейчас за помо­щью к психоаналитику, неизменно свидетельствуют, что их воспитание протекало в строгой религиозной — католической — или иной строгой обстановке. Сексуальность и наслаждения в их семьях были строго-настрого запрещены. Поэтому сексуальные желания связывались с чув­ствами вины, стыда и т. д.

Другим пунктом является проблема агрессивности, которую мы уже рассматривали в рамках психоаналитической теории личности (см.гл.V.2.1.), и в этом смысле общественные учреждения оставляют чело­веку мало возможностей «выхода», за исключением войн, которые, как показывает история, точно эпидемии охватывают целые страны, поскольку у людей появляется возможность совершенно «легально» убивать, мучить, уничтожать, сеять за собою смерть и разрушение.

Фрейд задается вопросом: «Какое средство есть у культуры для того, чтобы тормозить направленную против нее агрессию?» (1930. S. 482). Он отвечает на этот вопрос так: агрессивные стремления унич­тожать и непосредственно наносить вред другим подавляются точно так же — физически или психически,— как и сексуальные влечения. Ценой этого является вторичное «отречение от влечения» (Triebverzicht). Если употреблять выражение Фрейда ¹ , отречение, стимулируемое в челове­ке культурой после того, как она уже провела-подавление сексуаль­ности, как «первичного отречения от инстинкта».

Чтобы избежать связанных с этим неудобств, созданных обществом. культура предоставляет «болеутоляющие средства» такие, как развлече­ния, множество заменителей, как-то: эрзац-удовольствия и наркотики.

Выигрышем от двойного подавления (сексуальных и агрессивных влечений) является развитие культурного прогресса, а именно — в ду­хе Маркса — «культурной надстройки», вроде науки и искусства. Еще одним достижением стал во многих отношениях сомнительный прогресс цивилизации. Сюда относятся все связанные с техническими достижени­ями улучшения материальных и социальных условий общества, вместе с учреждениями общественной безопасности и многочисленными успе­хами в области обслуживания, к которым можно причислить и образо­вание, и наличие свободного времени.

В споре между природой и культурой возникает дилемма, нереша­емая в контексте противоречий человеческой жизни. Если, с одной сто­роны, были бы удовлетворены все сексуальные и агрессивные потреб­ности, как того требует природа, то тогда мы жили бы, как животные, и отказались бы от всех плодов культуры, цивилизации и прогресса. Если же, с другой стороны, мы подчинимся всем требованиям культу­ры, будем строго придерживаться норм морали и этики и соблюдать все запреты судебных инстанций и государственного контроля, тогда, сле­дуя неизбежной логике, мы все заболеем, поскольку в этом случае при­родное естество в нас будет целиком и полностью подавлено.

Господствующие общественные отношения в связи с географичес­кими, историческими, производственными и политическими условиями принципиально изменчивы и в соответствии со степенью подавления инстинктивной природы могут расцениваться как более или менее сво­бодные и «великодушные» или более или менее подавляющие и запрети­тельные. Читатель вполне может и сам оценить современное общество, в котором он живет. Лично я придерживаюсь того мнения, что до сих пор управлять людьми в тех областях, где должно иметь место критическое сознание и личное решение, пытаются с помощью запретов. Но осуждать то или иное общество столь же малоэффективно, сколь и пытаться — как это делают, например, марксистские социологи — приписать ответствен­ность за вызванные культурой «неудобства» исключительно капита­листической общественной структуре. Конструктивным в этом смысле надо полагать разграничение, введенное Гербертом Маркузе (1955), при котором различаются неизбежное подавление и совершенно не обя­зательное «сверх-подавление», о котором далее мы еще поговорим.

3. Психоаналитическое исследование предрассудков и проблемы меньшинств

Предрассудки — это «предварительные» мнения или мнения, кото­рые мы, не проверяя, перенимаем у других. В случае соответствия дейст­вительности. подобные мнения избавляют нас от усилий оценивать все самим. Основное качество мнения заключается в том, что оно коллектив­но разделяется многими людьми, например, суждение о том, что хороша лишь собственная группа, а другая, напротив, плоха. Деструктивным примером расовых предрассудков может служить точка зрения, согласно которой хороша только арийская раса, а все прочие, напротив, плохи. Предрассудки с легкостью могут приводит к «дурной бесконечности», по­этому имеет смысл коснуться вкратце природы их возникновения.

Для объяснения предрассудков много сделал критический подход, разработанный в исследованиях Хоркгеймера в 1963 г. Предрассудки не возникают без механизма проектирования, без упомянутых нами в гла­ве VI. 2.1. проекций в отношении кого-либо как одной из возможностей (защитные механизмы) обойти свои трудности, приписав их другому че­ловеку или группе. То же самое происходит с качествами, которые мы не оцениваем в себе самом и поэтому проектируем на других. Далее эти «плохие» качества переживаются нами, как присущие другим людям, и увязываются с чувством освобождения: « Мы же не такие». Под словам «мы» понимается и выражается то. что этим бессознательным механиз­мом пользуются целые коллективы. Как и члены терапевтической груп­пы, они объединяются, не зная об этом сознательно, объединяются на основании того, что «мы — хорошие, а другие — плохие». Такое опас­ное деление на две части может зайти столь далеко, что участники подобного объединения не будут обращать никакого внимания на реаль­но существующие различия и выстраивать свой шизофренический мир.

Некоторые читатели вспомнят, вероятно, о расовом заблуждении национал-социализма, подобном коллективной психопатологии целого народа, который по собственной воле объявил себя выше других народов и собственные сложности, неприятные представления и чувства кол­лективно спроецировал на национальные меньшинства. Согласно Рудольфу М. Левенштейну, на примере антисемитизма можно разли­чить разнообразные корни этого ужасающего предрассудка:

1. Религиозные корни, которые исходят из исторического развития отношений между христианами и евреями, а также из амбивалентности христиан в их отношении к богу.

2. Ксенофобические корни, следуя которым все чуждое рождает страх и неприязнь.

3. Экономические корни, заключающиеся в ощущении зависти неимущих по отношению к имущим и

4. Политические корни, посредством которых предрассудками людей манипулируют уже независимо от них, для достижения целей политических. И тут снова на ум приходит трагический пример нацио­нал-социализма.

Если вспомнить материал по теории личности (гл. V). то в каждом из нас присутствует более или менее латентная агрессивность, которая всегда доставляет нам много хлопот, и поэтому с легкостью проециру­ется на других. Сегодня эти «другие» — иностранцы вообще, или опре­деленные иностранцы, или опять-таки евреи, которым, поскольку они являются меньшинствами, приписываются собственные дурные, злые или просто нежелательные свойства.

Пока люди так переменчивы в самих себе, находясь под постоянным давлением напирающих инстинктивных влечений, с одной стороны, и обременительных требований этических норм, с другой, необходимость отдельного или коллективного использования защитных процессов будет сохраняться всегда.

В этом отношении осуществляться могут только следующие ме­роприятия:

— постоянно ставить под вопрос собственное, пусть и мучительно приобретенное равновесие, «перепроверка себя»;

— проверять «на реальность» собственные представления об опре­деленных меньшинствах;

— рассматривать собственные идеалы сквозь ответ на вопрос, не существуют ли они ценой других;

— при экстремальной недооценке других, чувстве ненависти и осуждении думать об искаженных проекциями предрассудках и заме­нять предрассудки личными критическими мнениями.

4. Вклад А. и М. Мичерлих в решение актуальных процессов в ФРГ

Если мы зададимся вопросом, почему в истории немецкого народа между 1933 и 1945 гг. имела место столь жестокая реальность, почему были убиты миллионы людей, а еще больше. человек пострадало, ощутило себя чужаками среди своего народа, тогда нам следует обратиться к работам Александра и Маргареты Мичерлих, которые позволяет дать ответ на некоторые вопросы. Это ответы, которыми, разумеется, не исчерпываются все исследования предрассудков.

Как мог такой вождь вызвать подобное восхищение, если при разум­ном подходе его устные и письменные заявления явственно показывали, что им преследуются цели, не выдерживающие сколько-нибудь серьез­ной критики? Не должны ли были как раз здесь вступить в действие все те критические функции, которые были перечислены в предыдущем параграфе? Мы должны подозревать, что господствовавшее повсемест­но восхищение, охватившее даже интеллектуалов, действовало как при­родное бедствие, как наводнение, срывающее любые плотины. В пода­вляющем большинстве критические функции были отключены. Отвеча­ющая реальности оценка отношений не была уже более возможна. Если же мы вспомним то, что установил Фрейд в своей работе « Неудовлетво­ренность культурой», а именно значительные, остающиеся неудовлет­воренными, сексуальные и агрессивные желания, тогда в духе психо­аналитического учения о защите мы можем прийти к выводу, что пода­вленные во множестве сексуальные потребности, обратились к вождю в форме восторженной влюбленности, в то время как подавленные агрессивные импульсы проецировались на этнические меньшинства, например, на евреев.

Не стоит удивляться, что при подобной предыстории после войны люди коллективно отрекались от дел и чудовищных злодеяний того времени, даже при условии личного неучастия в них. Они точно так же, как и иные неприятные составляющие, вытравились из сознания путем защитного механизма «отрицания». Признание реально про­изошедших преступлений было бы невыносимо, поскольку это озна­чало бы признание собственной вины. Это значило бы также испытать стыд по отношению к народам, у которых в истории не было подобных эксцессов. Результатом защиты было, с одной стороны, бегство в активную деятельность по восстановлению разрушенного, с другой — депрессия и фатализм.

Чтобы читатели не решили, будто подобные выводы возникли лишь в головах психоаналитиков, нужно дополнить, что авторы основывают свои выводы на казуистически воспроизведенных анализах людей того времени.

Лично я делаю из ужасающего познания в исследовании предрас­судков и из психоаналитического исследования феномена нацизма* два вывода, которые трагически дополняют друг друга, а именно:

1. Склонность людей доверяться чужому управлению, не задаваясь вопросом критически, есть ли основания для выбора данного лица в ка­честве лидера и

2. Потенциальная готовность людей не только вести себя агрес­сивно, причиняя вред, оскорбляя и разрушая, но и склонность к жес­токому поведению.

Передадим по этому поводу слово А. Мичерлиху (1969):

«Жестокость была сильнее любой культуры... Жестокость — это полу­чение удовольствия от результатов мучений.. Ввиду скрытой и нескрывае­мой жестокости в мире, мы должны признать, что великие духовные учи­теля и этика человечества потерпели фиаско... Фрейд назвал это «Лицемерием культуры»... Из научных исследований человеческого поведения мы узнали, что пристрастие к разрушению соответствует нашему инстинкту... Никакое заботливое общество не может снять с нас задачи подавления аг­рессии. К этому относится преодоление желания мучить более слабых и унижать их... Продуктивное чувство вины (а не только мучительное) может возникнуть прежде всего лишь там, где было искоренено удовольствие от разрушения. Лишь тогда можно освободиться от внезапно подчиняющего себе человека господства этих сил».

При этом правильное воспитание не только облегчает осознание собственной жестокости, но и позволяет избежать ее вредных прояв­лений (schlimme Entdifferenzienm»). Исследования силы и бессилия показали, что воспитание, в котором доминируют подчинение, избие­ние. духовная нищета и отсутствие контактов, порождает бесцеремон­ность и фиксацию на авторитетах.

* Выражение, которое установил программный комитет Интернационального психо­аналитического объединения на Гамбургском конгрессе 1985 г.

С другой стороны, воспитание, в котором чувства получают доступ к своему выражению, а проблемы детей учитываются родителями, при­водит к развитию общественного сознания, ответственности и миролю­бия (Mantell, 1972); результаты исследований, которые заставляют нас задумываться.

5. Примеры движения за эмансипацию

5.1. Студенческие выступления

Если психоаналитически подойти к этому особенному общественно­му феномену, то речь тогда снова пойдет о возможных бессознательных составляющих поведения тех, кто с 1968 по приблизительно 1978 гг. участвовал в том, что получило название студенческого движения, куль­турной революции и университетских волнений. Движение исходило от Социалистического Германского Студенческого Союза (SDS) и внепар­ламентской оппозиции (АРО). Оно воспламенилось как вследствие нежеланных законов, так и из-за гибели во время антишахской демон­страции в Брелине студента Бенно Онезорга. Студенческое движение получило импульсы и от движения хиппи, распространенного по ту сто­рону Атлантики, и от Парижской весны 1968 г. — майские беспорядки.

Я как очевидец имел отношения со студентами с 1970 по 1971 гг. в Штутгартском университете, с 1972 по 1974 гг.— в наиболее революционно настроенном Свободном Берлинском университете, и с 1974 — во Франкфурте. Я очень хорошо помню время демонстраций, занятий ректоратов, «перманентных» дискуссий, общественных протестов, сидя­чих, стоячих забастовок в вузах. Вскоре SDS и АРО сменили кадровые коммунистические группировки: Коммунистический Союз Западной Германии (KBW), марксисты-ленинисты и другие коммунистические группировки. Непосредственно работая на месте событий, я мог наблю­дать ситуацию и имел возможность на личном опыте почувствовать, что это такое, когда воинствующие марксистские группировки бойкоти­руют лекции.

Отчасти я должен признать правоту протестовавших студентов, по­скольку лекционные залы в университетах крупных городов были дей­ствительно переполнены. Некоторые университетские структуры зако­стенели и не отвечали требованиям реальности. Руководство учебных заведений в большинстве случаев было чрезвычайно консервативно и упрямо сохраняло старые, из поколения в поколение передающиеся принципы, поддержанные субординацией. Оно оказалось не в состоя­нии занять достаточно независимую позицию в отношении к протестую­щим студентам.

Следствием этого явился всеобщий протест со стороны студентов и общее разочарование в авторитетах («Не доверять никому старше три­дцати!» — «Trau keinero ueber dreissig!»). Студенты видели, что их не воспринимают всерьез и чувствовали себя в большой степени не поня­тыми в своем желании улучшить мир, а часто и оскорбленными, и недо­оцененными. В целях противодействия они объединились в группы и преследовали цель эмансипации, т.е. освобождения от цепей унаследо­ванных отношений. Их требования включали в себя получение само­управления с соотношением по меньшей мере трети студентов к препо­давателям. Путем к достижению этой цели стало активное и пассивное сопротивление. Текущие требования и решительные резолюции сме­няли друг друга одно за другим. В конце концов последовало целе­направленное использование силы.

Это было похоже на настоящую гражданскую революцию, на спра­ведливое сопротивление несправедливым отношениям, на здоровый протест против «больных» университетов с их « патогенным», т. е. болезнетворным климатом (Mahler E., 1969). И вместе с тем это были сознательно проводимые и рационально управляемые мероприятия.

Не играли ли, однако, в них определенной роли бессознательные процессы? Мне с самого начала бросалось в глаза, что учащиеся того времени чувствовали себя сильными лишь в группе, смело говорили и фанатично стремились к поставленной цели — изменению господству­ющих отношений — лишь под защитой других .

Реальные обстоятельства рисовались лишь в черных тонах. Умозри­тельные воображаемые новые отношения, наоборот, представлялись исключительно в светлых красках. Не кроется ли в этом «черно-белом» делении раскольный экстремизм весьма сложных, более многокрасоч­ных отношений? Такие расколы часто наблюдаются в группах, идеали­зирующих себя и проклинающих других. Разве у группы не присутст­вует бессознательное стремление компенсировать собственное чувство неполноценности или недооценки желанием принадлежать к более выда­ющейся « революционной» группе? Разве не может быть так, что личное чувство опустошенности наполняется политическим содержанием?

Личный опыт в обращении со студентами и студенческими группа­ми вполне позволяет мне ответить на этот вопрос утвердительно. Я убе­дился в том, что двусторонние отношения отходили на задний план и предпочтение отдавалось работе в группе. Так. например, учащиеся по социальной педагогике и воспитанию подростков Свободного Берлинс­кого университета в подавляющем большинстве выбрали из двух воз­можностей — «работа с индивидом»- или «работа с группой» — работу с группой. Они избегали отношений с представителями власти и точно так же — боязливо — относились к двусторонним отношениям вообще. Однажды студенты не зашли в помещение, в котором должно было состояться заседание четырех групп самопознания, не зашли лишь по­тому, что — как им сказали — там находились четыре руководителя этих семинаров. Аффективно взбудораженные групповые дискуссии напоминали мне катартические процессы в терапевтических группах:

повышенная активность, иррациональные действия, замещающие и на­вязчивые действия. Все, даже отдаленно напоминающее о подчинении или зависимости, панически избегалось. Мышление зачастую носило нереальный характер, по форме выглядело очень абстрактным, а по содержанию представляло пересказ прочитанных произведений Марк­са и Энгельса и Франкфуртской школы. Когда в те времена я пытался применить к описанным отношениям психоаналитические категории, то большинство активных студентов заявляло, что это ограниченная патологизация и криминализация, в то время как другие более сдержан­ные учащиеся скорее склонны были со мной согласиться. Что касается группы, то господствующие в ней фантазии всемогущества и мания величия заставляют задуматься о нерешенных проблемах самооценки, о навязчивом восстании против авторитетов, о неразрешенных эдиповых конфликтах с отцовской фигурой.

Если к этому прибавить выводы, полученные из психоаналитичес­кой практики отдельных пациентов того времени, то подозрения на наличие бессознательных невротических процессов еще более уси­лятся. Отцы учащихся тогдашнего поколения очень часто были участ­никами войны, не редко — погибшими на фронте. В связи с этим дети, тесно связанные с матерью, испытывали страх по отношению к отцовс­кой фигуре.

Выйдя из процесса собственной социализации с лабильной неус­тойчивой диспозицией и ориентацией, такие студенты развили повы­шенную чувствительность по отношению ко всему тому. что исходило от авторитетов. Группа заменяла мать. В группе они желали изменить в лучшую сторону мир, опустошенный отцами.

В этой психоаналитической перспективе общие волнения можно назвать действиями патологическими, а именно, более или менее бессо­знательными действиями сопротивления по отношению к болезненно переживаемой внутренней психической лабильности и неуверенности в себе, по отношению к желанию отца. Действиями и одновременного освобождения от связи с матерью.

Дистанция во времени дает нам сегодня возможность гораздо спо­койнее рассуждать о том, что же разыгралось между восставшими сту­дентами и тогдашними общественными и научными авторитетами. Мой собственный вывод сводится к мысли, гласящей: восставшие студенты словом и делом бросили упрек отцам. Они заявили: «Вы бросили нас на произвол судьбы, вы постоянно совершали ошибки, развязывали вой­ны, эксплуатировали людей!» Здесь можно предположить, основываясь на концепции переноса и контрпереноса в психоанализе, что студенты заняли позицию детей, упрекающих своих профессоров, в которых они видели отцов, в том, что, собственно, было адресовано собственным отцам. Таким образом в действительности упреки относились не к уче­ным авторитетам, а к отцам.

Этому переносу соответствовал и мой тогдашний контрперенос. В то же время я допускал, что отцы, со своей стороны, отчасти бессозна­тельно вступили в конфликт со студентами, ассоциируя их со своими детьми, выступая в известном смысле в роли Лая по отношению к сво­ему сыну Эдипу, иначе трудно объяснить некоторые достаточно аффектные контрмеры авторитетных лиц.

Несмотря на эти бессознательные составляющие студенческого дви­жения, я не хочу оставлять вне внимания их влияние (в смысле рефор­мы) на зачерствевшую структуру университетских учреждений. Речь идет об эффективном общественном инновационном процессе, через ко­торый обновлялись устаревшие социальные порядки и осуществлялись конструктивные перемены, такие, например, как приход демократии на смену авторитарным решениям, приоритет критического мышления вместо некритических предрассудков, появление ответственных поли­тических действий на смену политической апатии, большее участие учащихся в процессе принятия решений вместо пассивного подчине­ния и большее освещение принятых решений вместо «возни» за закры­тыми дверями.

5.2. Эмансипация женщины

Я поведу здесь речь прежде всего о возможных бессознательных составляющих, протекающих внутри «женского движениям, равно как и между ним и другими сообществами. О значении понятия «женское движение « читателя проинформирует любой справочник *.

Исходная ситуация, как она определяется с социологической точки зрения, на деле требует реформ: женщины в сравнении с мужчинами все еще намного чаще вынуждены довольствоваться выполнением т. н. «низких» (неквалифицированных) работ, получать меньшее жалование и быть более — нежели мужчины — связанными с детьми, несмотря на то. что в 1949 г. в (статья 3. абзац 2) Конституции им предоставлены абсолютно равные права. Поэтому у женского движения есть солидные реальные основания двигаться к поставленной цели — освобождению от зависимости и опеки.

Со всем этим трудно не согласиться и в психоаналитическом смыс­ле. поскольку всякий раз с грустью убеждаешься в том, насколько, не замечая того, женщины все еще подчинены мужчинам.

В студенческой группе самопознания, в которой было семь женщин и один мужчина, сеансы длились три дня, пока женщины с помощью интерпретаций мужчины-руководителя не открыли, что они до сих пор как женщины, пребывали в зависимости от мужчины.

В действительности женщины чаще оказываются пассивными жер­твами еще и потому, что очень рано усваивают приоритетность приспо­собления перед возможностью сопротивляться. Поэтому Урсула Шой была права, когда выбрала для своей книги о раннем детском воспита­нии провокационное заглавие «Мы не родились девочками — нас ими сделали» (1977). Двигаясь в этом же направлении. Алис Миллер (Miller A., 1975) выбрала не менее провокационное название, намека­ющее на известную и пресловутую концепцию зависти к пенису — « Маленькое отличие и его большие последствия. Женщины о себе — начало освобождения». В своей книге «Иллюзия женственности или

* Женское движение — это специфическое общественно-реформаторское движе­ние женщин, имеющее своей целью добиться равных с мужчинами прав в производ­стве, образовании и политике. Оно направлено прежде всего против существующих в определенных общественных кругах норм, состоящих в том, что женщина пред­назначена и должна воспитываться лишь для того, чтобы выйти замуж или зани­маться т. н. «женскими профессиями»: сестра милосердия, учительница, детский врач и т. д.

самоосвобождение женщины, эмансипаторная концепция» (Friedan В., 1963) Бетти Фридан относит представления о традиционной роли жен­щины как домохозяйки, к одной из иллюзий, служащей лишь для «по­вышения сбыта».

В отличие от этой феминистской литературы, книги некоторых пси­хоаналитиков-женщин более сдержаны и специальны; они добиваются большей информации о женской сексуальности (например: Chasseguet-Smirgel. 1974; Fleck. 1977). о страхе перед эмансипацией (Gamba-roff, 1984). о влиянии ранних отношений мать-дочь (Chodorow, 1978) и прежде всего о проблеме женской агрессивности (Mitscherlich-Niel-sen. 1985).

То, какую роль играют у мужчин бессознательные процессы в отно­шении женского движения, стало ясно мне самому в процессе моей рабо­ты в качестве руководителя групп самопознания и личностного роста. В этих группах женщины долго учились признавать и разрушать свои привитые воспитанием страхи перед мужчинами (в переносе на муж­чину — руководителя группы и на других мужчин, участников группы). В то же время они прояснили для мужчин тот факт, что значит посто­янно жить в мире. где доминирует другой пол, вплоть до языкового прессинга. Выяснилось, например, что во время своих лекций я всегда выбираю мужские грамматические формы такие, как, к примеру, психо­аналитик, или пациент. Тем самым мне стало ясно, что значит жить в ми­ре. где все именуется по родовым признакам противоположного пола.

Моему воображению представилось, что значила бы для меня ситу­ация, в которой я слышал бы лишь: «психоаналитичка», или «паци­ентка». Посредством идентификации с женщиной у меня появилась воз­можность понять кое-что из того. что значит для женщины жить в мире. в котором доминируют мужчины.

Ясно. что необходима гигантская разъяснительная работа среди мужчин и в обществе вообще, которая, если и может быть проведена, то лишь вопреки, в частности, мужскому сопротивлению, поскольку нелегко отказываться от наследственных, коренных, воспринимаемых как должное привилегий, поделиться властью и начать относиться к женщинам, как к равноправным партнершам в личном и профессио­нальном плане.

Однако и со стороны женщин существуют некоторые проявления женского движения, близкие по действию к бессознательным защит­ным механизмам. Как показывают психоаналитические исследования, за отказом от мужчин часто кроются бессознательные импульсы мести. Своим отказом женщины мстят мужчинам за свое вековое притеснение.

Как на лекциях, так и в группах личностного роста — особенно тог­да. когда в большую «пленарную группу» собираются четыре, до того раздельно работавшие группы — постоянно приходится слышать, что сейчас наступили времена, когда патриархат заменяется матриархатом, т. е. мужское господство сменяется господством женским.

На плоскости актуальных взаимодействий можно наблюдать, что женщины из разных групп сближаются, объединяются и исключают мужчин. Их признают чужаками, которым нечего делать в женском обществе. Тем самым в духе типичнейшей групподинамической законо­мерности, идеализируется собственная группа, а «плохой» объявляется группа «чужая».

По большей части женщины объединяются бессознательно, объ­ясняя это тем, что : «Не наша вина, если мы не понимаем друг друга и даже враждуем. Это на совести мужчины, он наш враг». Здесь женщи­нам следовало бы задаться вопросом, не участвуют ли в их борьбе про­тив мужского господства бессознательные проекции личной агрессив­ности на мужчину? Я всегда именно так понимал Зигмунда Фрейда и Александра Мичерлиха и в своей психоаналитической практике посто­янно находил тому подтверждение — агрессивность говорит во всех нас. Если враждебное отношение женщин к мужчинам или мужчин к женщинам, молодежи по отношению к старикам и наоборот будет нормой — мы ничего не добьемся. В нынешнее время следует обратить­ся к себе самому, ощутить собственные агрессивные импульсы, обно­виться и тем самым сделать отношения более конструктивными.

Я хотел бы сослаться еще на два пункта: 1) на влияние женского движения на воспитание детей и 2) на связанную с этим опасность для ребенка.

Возможное влияние на воспитание

Недостаточно того. чтобы мужчины и женщины имели одинаковые права. Они должны иметь также и равные возможности. Я вовсе не хочу здесь ссылаться на биологические различия между мужчиной и женщиной. Это не входит в задачи психоаналитика. Скорее я хочу со всей осторожностью задать следующий вопрос: разве не существует различий между людьми вообще, а тем самым и между мужчинами и женщинами, или между женщинами и женщинами, мужчинами и муж­чинами. Я допускаю, что возможности обусловлены воспитанием. Су­ществуют, конечно, внутренние установки, большей частью нами не осознаваемые, которые заставляют нас, будучи родителями, хвалить дочь, если та играет с куклами и — по меньшей мере — не хвалить, ко­гда она. как мальчик, интересуется машинками. С другой стороны, мы радуемся, когда сын отстаивает себя в противостоянии с другими и поддерживаем это поведение, в то время как подобному поведению дочери не отдаем должного. Вывод из этого таков — сделать эти основные образцы и поведенческие схемы при воспитании сознательными, чтобы предоставить каждому полу развивать свои личные способности по воз­можности беспрепятственно.

Возможные опасности для ребенка

Другой пункт, о котором я не хочу умалчивать, даже сознавая весь риск быть раскритикованным феминистками,— это возможная в нашем случае опасность для ребенка. Алленбахские исследования² показы­вают, что сейчас женщины видят для себя в получении той или иной профессии большие шансы, чем в браке и семье. Другая часть женщин желает сейчас всего — и детей, и профессии. В основном никто не име­ет ничего против. Однако если ребенком жертвуют в угоду профессии, такое положение выглядит весьма сомнительным. Разумеется, нельзя упускать того, что и без женской эмансипации существуют покинутые дети. Однако я вспоминаю многих пациенток, основной жалобой кото­рых было то, что мать пренебрегала ими из-за своей работы. Не всегда происходит именно так. но такое вполне может быть. Важные для этого случая инстинктивные желания, потребности и нужды рассмотрены выше(ср.: гл. VI. 3.1.).

Также должно быть ясно. к каким пагубным последствиям может привести недостаток необходимых удовлетворении этих элементарных желаний: к неврозам, психозам, делинквентному поведению, употребле­нию наркотиков и психосоматическим заболеваниям (ср.: гл. VI. 9.).

Если высказать предупреждение (в смысле предварительного, сво­его рода, профилактического заключения), что подобным образом будут порождаться все новые и новые психосоматические нарушения, то тогда нам следует всерьез задаться вопросом, кто отвечает за элементарное обращение с нашими детьми? Мужчины больше не могут полагаться на женщин. Женщины же в еще большей степени перестают полагаться на мужчин. Выходом из этой проблемы становится передача детей частным профессионалам или соответствующим воспитательным учреждениям. «Няня» заботится о ребенке за определенное вознаграждение, пока его родители работают, или же ребенка доставляют утром в детский сад. приют и т. п., а вечером забирают. Конечно, хорошо, что при таких об­стоятельствах ребенок может кроме родителей знакомиться и общаться и с другими людьми. Однако, я считаю, что здесь доминируют недостат­ки, а именно родительская оставленность. Для примера я предоставлю слово одной из пациенток: «Почему моя мать всегда оставляла меня с няней? Я что не была для нее достаточно важна? Работа была важнее меня?» Так что детские сады и приюты не могут считаться решением проблемы.

И мужчины, и женщины должны искать иные пути для того, чтобы предоставить детям необходимое участие. Частичная занятость и для мужчин, и для женщин, уже ставшая сегодня реальностью в привилеги­рованных профессиях учителя, художника, сотрудника со свободным графиком может стать лучшим решением этой проблемы. Иначе цена эмансипации женщин окажется слишком высокой.

5.3. Движение за мир

В то время как многие представители военных кругов полагают, что полное уничтожение ядерных вооружений может привести к между­народной нестабильности, к кризисам, а при определенных обстоятель­ствах и к опасности вспышки войны, представители движения за мир придерживаются противоположной точки зрения. Они с озадачен­ностью, заботой и страхом следят за эскалацией напряженности на вос­токе и западе. Они не верят в равновесие запугивания или в политику силы. Особенно после т. н. «двойного решения» НАТО и после установ­ки Псршинг-2, и наземных ракетных установок движение за мир пред­приняло все возможное, чтобы вынести на широкое обсуждение пробле­му политики безопасности, мобилизовать население против установки ракет и любым способом удалить как старые, так и новые средства мас­сового уничтожения. Предложенное со стороны военных кругов число систем носителей и боеголовок было поставлено под сомнение. Блоки­ровались арсеналы американской армии, в ФРГ проводились сидячие демонстрации и акции гражданского неповиновения, в особенности. активность этих акций была велика осенью 1983 года. Рассматривались новые стратегии разоружения, основывались объединения для борьбы с угрозой атомной войны. Многочисленные союзы между отдельными национальными движениями за мир внутри европейского сообщества придавали надежды движению за мир ³ .

Психоаналитики, со своей стороны, выступили в поддержку разум­ной идеи мирного движения. Они интерпретировали гонку вооружений на основании психоаналитической теории как «иррациональную эскала­цию взвинчивания вооружений» и «многосторонние жесты угрозы». Они опасались «безумного обострения международного положения». Психоаналитики из мирного движения опасались «отказа от защитной стратегии» и «прорыва вытесненного конфликтного потенциала» и интерпретировали движение за мир как «необходимую реакцию ... на угрозу насильственного уничтожения человечества».

Многие аналитики присоединились к этим призывам. Другие орга­низовывали заседания «Мир и война глазами психоанализа» (ср. доклад Пассе и Модена, 1983) и писали на эту тему книги (Рихтер, 1982). Мир­ное движение получило сильную поддержку от большинства политичес­ких сторон ⁴ . Исходя из высокого политического престижа, движение за мир призвало к «непослушанию с умом», к морально обоснованному протесту и к преднамеренным нарушениям определенных норм закона (Habermas, 1983). Тем самым движение за мир должно было ограничить диктат политиков и юристов там, где правительство, призванное соблю­дать государственные законы, на деле нарушает права граждан.

Психоаналитики, политики и философы однозначно заняли паци­фистскую позицию. Никто не оспаривает добрую волю этого хорошего дела. Несмотря на это, я хочу здесь, как и при разборе студенческого и женского движений, попытаться проанализировать происходящее с вне­партийной, нейтральной позиции. При этом я постараюсь, исходя из полученного мною опыта при анализе бессознательных процессов в больших и малых группах, описать результаты, которые получаются в той или иной позиции.

Что касается международных отношений, то я, как и Зигмунд Фрейд, усматриваю в этом конфликты интересов между государствами. соперничество за лучшее вооружение и психологическое превосходство. В то же время я исхожу из того, что, как это было упомянуто выше (гл. V. 2.1.) «агрессивные наклонности людей не могут быть просто уничтожены» (Фрейд, 1933. S. 23), поскольку объем действующих яа нас в раннем возрасте неудач не уменьшается, а со временем только возрастает. В своей вступительной франкфуртской лекции Александр Мичерлмх (Mitscheriish A.. 1969) предостерегал от чересчур легкомы­сленного восприятия «недостаточного миролюбия» людей и допущения концентрации власти в политике.

Позднее страх, появившийся вследствие экзистентной угрозы из-за возможности ядерной войны, вызвал интерес и ряда других психоана­литиков (Petri, 1983). Этот страх столь угрожающ, что ведет скорее к политической апатии, чем к усилению активных действий с целью противостоять угрозе. Некоторые психоаналитики усматривают в уг­розе самоуничтожения человечества действие сил инстинкта смерти, который толкает людей точно леммингов в море на верную гибель. Мно­гие усматривают в этом и исполнение апокалипсиса в духе исполняюще­гося пророчества (Marler E., 1982). Иные В ФРГ делают акцент на Фрейдовской идее враждебного мышления (Feind-Denken), причем склонны видеть «врага» в Советском Союзе, а «друга» в США: врага, которого нужно победить, и друга, с которым себя слепо идентифици­руют и которому подчиняются по «традиции повиновения» ⁵ .

Нетрудно идентифицировать себя с мирным движением и занять его позицию. Я разделяю беспокойство пацифистов, их серьезную оза­боченность и тревогу. Я тоже согласен с движением за мир в том, что множество образов врагов является бессознательным процессом, веду­щим к искажению образа реальности, и в результате возникает картина, совершенно расходящаяся с реальностью. Однако за этим «да» следует ограничительное «но»: как психоаналитик, я не могу говорить о движе­нии за мир. упуская из виду подозрения в проективном искажении реальности представителями данного движения. Эта догадка становит­ся особенно обоснованной тогда, когда интерпретации психоаналитиков, подвизавшихся в мирном движении, чересчур отдаляются от реаль­ности. когда, к примеру, видят лишь ошибки США и не замечают оши­бок СССР. Как я говорил уже ранее, хотя и по другому поводу (ср.:

гл. IX. 3.), предрассудки могут превращаться в мнения, если, прежде чем судить, мы осуществим проверку.

Элементы воображения» играющие роль в нашем представлении. мы можем перепроверить, сравнив фантазию и реальность. Подобное сравнение, конечно, затруднено. Особенно тяжело оценить, что соот­ветствует действительности, а что — нет, из того, что мы ежедневно узнаем о большой и малой политике из средств массовой информации. Лично я чувствую себя в этом отношении полным дилетантом и не отва­жился бы на психоаналитическую интерпретацию весьма сложных политических процессов без профессиональной поддержки политологов или социологов. Речь здесь идет о системах, взаимно влияющих друг на друга, системах, стремящихся усилить свою власть или, по меньшей мере, ее сохранить. Конечно, следует учесть, что в странах западной демократии в систему власти встроен целый ряд контрольных инстан­ций, таких, как деление власти на судебную, исполнительную и зако­нодательную. с прессой, радио и телевидением в качестве четвертой власти. Несмотря на это, понять действие этих контрольных систем для непрофессионала очень трудно.

Поэтому я не хочу спешить переносить категории, имеющие отноше­ние к межчеловеческой жизни, например подчинение, к отношениям между США и ФРГ. Прежде чем говорить об образе врага, будь то США или СССР, я бы .проверил это в сотрудничестве с политиками и политологами, чтобы реально расценивать политические отношения. Только тогда я бы мог догадываться и предполагать возможные бессоз­нательные многосторонние проекции.

По временам у меня складывается такое впечатление, что стоящие близко к мирному движению психоаналитики не могут договориться, поскольку у них отсутствует профессиональная компетенция в общест­венных и политических вопросах, они чересчур склонны превышать свои профессиональные полномочия, часто желают сделать вид, что владеют вопросом лучше, чем политики.

Однако будучи психоаналитиками, мы должны научиться в нашей ежедневной работе тому, что, прежде чем у нас появится вообще воз­можность подумать об интерпретации, нам следует собрать доста­точное количество информации. Из работы с малыми и большими группами мы научились тому, что процессы, протекающие в группах. следует прежде всего наблюдать с различных позиций, в различных перспективах, прежде чем мы составим себе о них какое-либо мнение.

Во время дискуссии со студентами, организованной ASTA и Факультетом психологии, я высказал несколько соображений на тему проблематики войны и мира, которые я и хотел бы здесь привести в за­ключение ⁶ .

Мир — это не только отсутствие войны, он должен быть определяем и позитивным образом. Наше влияние на это, увы, весьма ограничено: мы можем высказываться печатно и устно, непосредственно принимать участие В парламентах и правительствах и информировать о взаимосвя­зях. открытых той или иной наукой. Психоанализ, со своей стороны, может предложить следующую информацию:

На политические решения могут оказывать воздействие бессозна­тельные эмоциональные процессы. Не исключается опасность эска­лации посредством потери контроля из-за раздражения и фрустрации. С другой стороны, возникшее из превосходства угрожающее поведе­ние. может создать мирные отношения (Etzioni, 1979). Если я не хочу, чтобы кто-нибудь на меня напал, целесообразно принимать меры предо­сторожности. Именно такова точка зрения реального политика.

Однако было бы бессмысленным постоянно поддерживать боего­товность, когда у другого нет никаких серьезных намерений нападать. В этом заключены противоречия.

Если все это протекает в очень архаичной плоскости, тогда имеет смысл точка зрения реального политика. Если же, напротив, движение происходит в «зрелой», разумно-управляемой плоскости, то более аде­кватным будет не продолжать гонку вооружений и не ожидать ежечас­ного нападения от врага.

Лично я не теряю в этом смысле надежды на то, что межчеловечес­кие мышление и поступки развиваются в истории от «незрелой» к более «зрелой» ступени развития, тем более что благоразумие всех участников уже возросло, враждебные государства в целях рационирования ресур­сов и с целью предотвращения возможного уничтожения других и себя, вынуждены контактировать друг с другом.

Однако не стоит, как и прежде, недооценивать бессознательные процессы зависти и стремления к обладанию, равно как и подавленный страх смерти, который может выражаться не только в фантазиях на тему катастроф, но и в опрометчивых политических действиях. В про­изводстве все более сложных систем вооружения играют роль не толь­ко экономические и политические интересы, а, вероятно, еще и более или менее бессознательное наслаждение и удовлетворение властью, при­ключением. запугиванием, угрозой и даже уничтожением. Я напоминаю об идеях Мичерлиха по поводу жестокости (ср.: гл. IX. 4.).

С другой стороны, страх, бессилие и беспомощность могут легко приводить к превентивной активности под девизом: «Нападение — лучшая защита». Это всеобщая закономерность, которая выражается не только в международных отношениях, но также и в мирном движении. Я не могу избавиться от ощущения, что подобные процессы при такой активности принимают в этом участие, по меньшей мере, отчасти. Однако подвергнуться воздействию со стороны бессознательных про­цессов могут не только действия, но и восприятия.

Поэтому очень важно перепроверять существующую опасность, которая заставляет нас испытывать страх на предмет ее реальной обоснованности.

Страх, согласно сигнальной теории страха Фрейда,— осмыслен­ный сигнал. Поэтому страх перед ядерной угрозой — это осмысленный страх, если он заставляет нас вступать в диалог, жестко и открыто вес­ти переговоры, чтобы таким здравым способом прийти к решению про­блемы, созданной ядерной угрозой. Наоборот, менее здравым было бы в этой ситуации впасть в панику или, как три известные обезьяны, заткнуть уши, закрыть глаза и молчать.

Психоанализ может быть, со своей профессиональной стороны, особенно полезен тогда, когда речь идет о том, чтобы выявить бессо­знательные составляющие политических действий. Это преимущест­венно работает там, где в нашей общественной жизни бессознательные составляющие играют роль в больших группах и между различными группировками. Если мы сделаем сознательно известным тот факт, в ка­ком объеме мы как просвещенные люди склонны, подобно невротикам, перерабатывать опасности невротически, защищаться, вытеснять, отре­каться и проецировать, мы сможем воспринимать опасность такой, како­ва она есть, оценивать ее реалистически и действовать соответственно обстановке. Таким образом,. обоснование и перспектива состоит в том. что увеличивая знания и расширяя опыт. мы совершаем все необходи­мое для предотвращения какого-либо конфликта.

ПРИМЕЧАНИЯ

I. Человеческие, слишком человеческие конфликты

¹ Вергилий. Энеида/ Буколики; Георгики; Энеида. М.: Худ. лит. 1971.

Гессе Г. Игра в бисер. М.: Худ. лит.. 1969.

Гомер. Одиссея. М.: Гослитиздат. 1960.

Достоевский Ф. М. Преступление и наказание/ Полное собр. соч.,в 30 томах М.: Наука. 1972, т. 6.

Достоевский Ф. М. Идиот/ Полное собр. соч. в 30-ти т.— М.: Наука, 1972, т.8.

Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы/ Полн. собр. соч. в 30 т.—М.Наука, 1972, т. 14

Maнн Т. Будденброки/ Собр. соч. в 10-ти т.-М: Гослитиздат,1959, т. 1.

Софокл. Эдип парь/Трагедии.—М.; Искусство, 1979.

Софокл. Антигона. М.: Искусство, 1986.

Толстой Л. Н. Война и мир/ Собр. соч. в 20-ти т.— М.: Гослитиздат, т.4-7

Толстой Л. Н. Анна Каренина/ Собр. соч. в 20-ти т.— М.: Гослитиздат, 1961

т8-9.

Толстой Л. Н. Крейцерова сонта. М.: Книга. 1983.

Толстой Л. Н. Смерть Ивана Ильича; Хозяин и работник/ Повести.— М.: Правда, 1983.

Шекспир В. Много шуму из ничего/ Избр. произвед.— М.: Гослитиздат, 1953.

Шекспир В. Ромм» и Джульетта; Укрощение строптивой/ Избр. произвед.—Л.: Лениздат, 1975.

Эсхил. Орестея. М.: Гослитиздат, 1961.

Эсхил. Прометей прикованный. М.: Гослитиздат, 1956.

Эсхил. Семеро против Фив/ Трагедии.— М.: Искусство, 1978.

KIeist Н. Penthesilea. Frankfurt: Insel, 1980.

Eschenbach W. Parzifal (1210).

² Метод, используемый Клейстом для литературного исследования души коро­левы амазонок, во многом напоминает психоаналитический. В центре произведе­ния — конфликт между чувствами женщины и государственными интересами. Перед Пентесилеей встает непростой выбор: открыться в своей любви Ахиллу и нарушить закон амазонок, или убить его, поступив тем самым, как подобает королеве женского государства. Чувства ее колеблются между любовью и ненавистью. Однако она не знает, кто больше достоин ненависти — Ахилл, или она сама.

Эмоциональный накал драмы прекрасно передали в своей театральной постанов­ке «Пснтесилеи» Ганс Юрген Сиберберг и Эдит Клевер. В контексте психоаналити­ческого анализа произведения следует отметить перелом в душевном состоянии коро­левы, последовавший за убийством Ахилла, схожий с аллегорическим «призрением» ослепшего Эдипа. « Значит я заблуждалась,— говорит Пентесилея.— Тот, кто любит по-настоящему, может и целовать, и кусать.»

Пентесилея полагает, что слишком поздно вспомнила о своем долге перед госу­дарством, поскольку все же « отреклась от женского закона и последовала аа этим юношей». Но будучи не в состоянии выносить тот факт, что она в своем гневе убила возлюбленного, Пентесилея кончает жизнь самоубийством.

³ Героиня фильма Томаса Браша — замкнутая, несчастная актриса, роль кото­рой исполнила Катарина Тальбах. С психоаналитической точки зрения, «чахоточная лихорадка», которой она страдает, представляет собой своего рола «защитную» реак­цию на житейские неурядицы.

⁴ Фильм «Небо над Берлином» — итог плодотворной работы режиссера Вима Вендерса и литератора Петера Хатке. В картине снимались Бруно Галц н Совенг Домартин. Для фильма характерен плавный переход от фантазий к действительности: ирреальный ангел вступает во взаимотношения с реально существующими людьми. Конец фильма символичен. Ангел превращается в человека и осознает преимущест­во последнего, ощущающего земное бытие и духовно, и физически.

⁵ Название фильма звучит по-немецки «Schoene des Tages» («Дневная краса­вица»). Героиня фильма — привлекательная молодая женщина Северина ( Катрин Денев), живущая во внешне счастливом браке. Режиссер Луис Бунюэль, аналогично психоанализу, исследует прежде всего фантазии Северины. Фильм является великоленной иллюстрацией психоаналитического метода, цель которого — осознавание бессознательного. Поступок Северины может служить примером того, каким образом можно излечиться от нанязчиво возникающих фантазий. Она воплощает их в дейст­вительности и тем самым от них избавляется.

⁶ Фильм режиссера Георга Вильгельма Пабста, снятый еще во времена немого кино, интересен, в частности, тем, что в процессе работы над картиной автор сотруд­ничал с двумя психоаналитиками Карлом Абрахамом н Гансом Саксом. Тема филь­ма —страдания, сны и видения ревнивого мужа, роль которого мастерски исполнил Вернер Крауз. Картина является убедительным свидетельством тою, как мнитель­ность может становиться причиной серьезного невроза, который приводит героя фильма к частичной потере способности контролировать свои действия. Безобидные события и привычные предметы приобретают для центрального персонажа неожидан­ное значение. Например, нож ассоциируется у него с убийством и т. д.

На современный взгляд этот фильм — реликвия прошлого. Он несколько триви­ален и холодноват, что, впрочем, не лишает действие динамики ( киностудия UFA).

⁷ Режиссер Пазолини создал свою версию известного мифа об Эдипе. Действие фильма происходит в 20-с годы нашего столетия. Отец Эдипа — офицер.

Пазолини берет в расчет не только чувства Эдипа ( Франко Читти), давшие Фрейду основания назвать именем персонажа греческого мифа один из психоанали­тических комплексов, режиссера не меньше интересуют переживания Лая и его жены Йокасты (Сильвана Маньяпо).

8 этой связи необходимо подчеркнуть, что в большинстве постановок драмы об Эдипе его матери, Йокасте, пеобосновано отводится маловажная роль. Совершенно справедливо поэтому Кристиан Оливер в своей книге «Дети Йокасты» (Психика женщины в материнской тени. Дюссельдорф. Глаасеп. 1987) указывает, в частности, па то, что Йокаста сама стремиться привлечь Эдипа, который лишь «позволяет» ей это делать.

В современном обществе проблема взаимотношений отца и сына приобрела повое звучание. Молодые люди уже не склонны видеть в отце соперника, поскольку, как правило, не испытывают к последнему должного уважения. Противостояние уступило место разочарованию в отце, которое толкает молодого человека на поиски «силь­ного» отца. Связь с матерью также не следует понимать как буквальные половые отношения, гораздо больше оснований говорить о растущей в процессе отношений матери и ребенка зависимости последнего, способной и в зрелые годы сковывать потенциал многих мужчин.

III. Развитие психоанализа в Германии

¹ История Штутгартского института отражена в докладах его прежних сотруд­ников:

Ганс Шмид (Hg.) (1983). Пути к идентичности. Вюрцбург: Кепнгсхаузен и Нойманн.

Вернер Болебер. Об истории психоанализа в Штутгарте/УПсихика, 1986. N40. С. 377—411.

Вильгельм Лайблип (1969). «Исследование сказок и глубинная психология». (Дармштадт: Висссшиафтлихе Бухгезелынафт).

² Например, N 4: компьютерная симуляция модели невротического механизма защиты, N6: компьютерная симуляция процесса сновидения, N9: желание (Wunsch), Я (Sclbst), объект-отношение (Objekt-Beziehung): схема модели регуляции когнитивно-перцептивного процесса, N 11: о методологической проблеме и новых путях пред­ставления и ацализирования комплексной психологической системы, N 13: сравни­тельные исследования соматических изменений при заикании и при отсутствии пос­леднего, в контексте межличностного общения, N 14: набросок процессуальной модели психоаналитической терапии.

³ Петер Детмерипг. «Поэзия и психоанализ. 1. (Собрание диалогов)». Мюнхен:

Нюмфенбюргер Ферлагсбуххандлюнг, 1969. Книга содержит психоаналитичес­кие интерпретации произведений Томаса Манна, Райнера Марии Рильке и Рихарда Вагнера; «Поэзия и психоанализ. 2.».

Дармштадт: Висссншафтлихе Бухгезельшафт, 1978. Книга представляет собой психоаналитическое исследование произведений Шекспира, Жан Поля, Гете и Геймито фон Додерсра.

«Генрих фон Клейст. К вопросу психодинамики в его поэзии». Франкфурт:

фахбуххандлюнг фон Псюхологи, 3-е изд., 1986.

«Литература — психоанализ — кино». Штутгарт: Фромма11-Хольцбоог.1984

⁴ «Психонатографии 1.». Александр Мичерлих. Франкфурт: Сурками 1972;

«Психоанализ и литература». Жан Старобипски. Франкфурт: Сурками 1973. «Исскусство и творческая личность. К вопросу о применении психоанализа во внетсраневтичсской области». Janine Chasscquct-Smirgel .Мюнхен: Интернационале

Психоанализ, 1988.

IV. Психоанализ на фоне науки

¹ «Диалектика просвещения». Макс Хоркгеймер и Теодор Адорно («Dialcktik der Aufklaerung», 1947). Франкфурт: Фишер, 1984. Этот труд повлиял на целое поколе­ние таких общсственпо-критически мыслящих ученых, как Гельмут Дамср, Клаус Хори, Альфред Лоренцер, и др. «Познание и интерес» Юргеп Хабермас (1968).

² Дневник Смили Блантона: «Мой анализ при Зигмунде Фрейде». Берлин: Уль

штейн,1971.

«Присягая Фрейду. Взгляд на один анализ». Гильда Дулитл под инициалами Г. Д. Берлин: Улыптейн, 1956.

V. Психоаналитическая теория личности

¹ Информацию о существующих в рамках психоанализа точках зрения на проб­лему объект-отношений можно получить из хрестоматии: ). «Психология межличностпых отношений. Психоаналитическое исследование психологии объект-отноше­ний». Куттер П. (Hg.) Дармштадт: Виссеншафтлихе Бухгезельшафт. 1982.

² Хемингуэй Э. По ком звонит колокол. М.: Худ.лит., 1984. Хемингуэй Э. Победитель не получает ничего/ Собр. соч. в 6-ти т.— М.: Нугешиинвест, 1993.т.1.

Хемингуэй Э. Старик и море. М.: Дет. лит., 1981.

³ Фильм Райнера Вернера Фассбиндера «Король» имеет подзаголовок «Договор с дьяволом». Героем картины является матрос по имени Керель — опустившийся, агрессивный гомосексуалист. (Продукция: Planet/Albatros/Gaumont).

⁴ Фильм режиссера Вуди Аллеиа (Orion Pictures Company, 1983). В главной роли Вуди Аллеи, играющий пациента Леопарда Зелига, и его психиатр — Доктор Эвдора Флетчер. роль которой исполнила Миа Фарроу.

VI. Психоаналитическое учение о болезнях

¹ См.: Овидий. Метаморфозы. Эпос. Захватывающая история о Нарциссе и Эхо находится в третьей книге.

² Ланге И. (1976). Казуистические доклады женщин-психоаналитиков: Работа о структуре и лечении фобичсских больных. Неопубликованный манускрипт;

Раисиш. Е. (197,). Наблюдение за психоаналитическим процессом в лечении пациенток с агорафобией. Неопубликованная рукопись.

³ « Внутренний мир — внешний мир внутреннего мира». Петер Хандке. Франк­фурт: Суркамп,1969.

⁴ В центре внимания фильма переживания 19-летней девушки, роль которой исполнила Сэнди Ратклифф. Режиссер Кеннет Лоуч демонстрирует, как юная ге­роиня картины « сходит с ума» по вине родителей. Автор фильма находится под влиянием таких современных теоретиков шизофрении, как Бейтсон, Ланг и др. Традиционное психиатрическое лечение шизофрении вызывает у девушки лишь усиление внутренней путаницы. Только современная психоаналитическая групповая терапия помогает девушке разобраться в переплетении вымышленных и реальных отношений.

⁽⁵⁾ В числе известных автобиографий пациентов психиатрических клиник сле­дует отметить книги Мэри Бэрнс «Мое путешествие по безумию». Франкфурт: Фи­шер, 1979. и Бело Паркера «Моя речь — это я. Модель психотерапии». Франкфурт:

Суркамп,1974.

(6) фильм во многом аналогичен «Дневной красавице» Бунюэля. Однако геро­иня картины — молодая женщина, роль которой исполнила Г. Ландгреб, в отличие от Северины, не ограничивается половинчатыми решениями и резко порывает с иллюзорными общественными нормами.

VII. Диагностические методы в психоанализе

⁽¹⁾ Яппе, Джон Г.,- Г. Д., Фогель X. Тестовая ситуация как специфическое про­странство переносов//Психика. 1965. N 19. С. 40 — 67.

Фогель X. Психоаналитические аспекты психодиагностических тестовых исслсдований/УПсихика. 1968. N 22. С. 754 — 761.

⁽²⁾ Из вопросов анкеты, применяемой для определения нарциссических растройств, следует отметить следующие: 5 (ничтожная самость — Kleinheitsselbst), 6 (нарциссический гнев — Narzistische Wut), 7 (объект-защита — Objektabwehr), 9 (ипохондрический страх — Hypohondrische Angst), 11 (симбиотическая самозащита — Symbiotischcr Selbstschutz), 12 (идея величия — Groesenselbst), 13 (негатив­ное ощущение тела — Negatives Kocrpcrselbst), 15 (ценности-идеалы — Wertc-Idcale), 16 (жадность до похвалы и подтверждения — Gicr nach Lob und Bcstaetigung), и 17 (поиск идеального самообъскта — Suche nach dem idealcn Selbstobjekt).

3 faf — это «Анкета исследования факторов агрессивности». Она был пред­ложена в 1975 году Гамнелем и Зельгом. Анкета включает понятия «реактивной агрес­сивности», «спонтанной агрессивности», а также «самоагрсссии» и «торможением агрессии».

VIII. Психоаналитические методы лечения и консультации

¹ X. В. Вертманп высказал свое мнение по поводу поведенческой терапии в док­ладе на правлении Германского Общества психотерапии, нсихосоматики и глубинной психологии. Эта работа опубликована в Журнале психосоматической медицины и психоанализа (1979. N 25. С. 319—331).

² Райнер Краузс написал статью: О различиях между «поведенческой терапией» и «психодинамической школой» (Журнал клинической психологии и психотерапии. (1973. N 21. С. 156—163).

Янковски и др. (Hg.) Клиенто-центрированпая психотерапия сегодня. Геттингсн: Ходреф, 1976. С. 208 — 213.

³ Провокационное сочинение Евы Эггис называется «Вот теперь Вы образуми­лись!» и имеет подзаголовок «Образ человека глазами когнитивной поведенческой терапии». Работа опубликована в журнале «Психология сегодня» (Февраль, 1981. С.31—36).

⁴ X. В. Вертманн «О разговорной психотерапии». Журнал психосоматической медицины и психоанализа (1979. N 25. С. 310 — 318).

5 В этой связи можно назвать следующие научные работы по лингвистике:

Элих К. (1980). Будничные рассказы. Франкфурт: Сурками; Фладер Д., Гродзицки В. Д., Шрстер К. (19В1). Психоанализ как разговор. Интерактивно-аналитические исследования терапии и сунервизии. Франкфурт: Сурками; Кезелинг Г., Вробель А. (Hg.) (1983). Латентные разговорные структуры. Исследования проблемы понима­ния в психотерапии и педагогике. Вейнгейм: Бсльц.

⁶ Джефри М. Массон ( профессор, филолог, занимавшийся изучением санск­рита, а также психоаналитик) высказывает в своей книге «The Assault on Truth» («Нападение на правду») мнение о том, что Фрейд намеренно умалчивал о распространенности случаев совращения и иных травматизации, которым подвергаются дети. Согласно Массону, Фрейд поступал таким образом, отстаивая справедливость своей теории Эдипова комплекса. Немецкое издание книги получило провокационное название «Что сделали с тобой, бедное дитя?»

⁷ Петер Блос (1973). Подростковый возраст, психоаналитическая интерпрета­ция. Штутгарт: Клетт-Котта.

Кристоф Эртл (1971). Воспитательная консультация. Штутгарт: Клетт. Анна Фрейд и Тези Бсргманн (1972). Больные дети. Франкфурт: Фишер. Серж Лебовичи и Мишель Суде (1978). Личность ребенка. Мюнхен: Киндлер. Хорст-Эбергард Рихтер (1963). Родители, ребенок и невроз. Штутгарт: Клетт. Спироз Симитис и др. (1979). Детское здоровье. Франкфурт: Сурками. Общие аспекты консультации в психологии.

Антон Хоубен (1975). Клинически-психологическая консультация. Мюнхен/Ба­зель: Райнгардт.

Вольфрам Людерс (1974). Психотерапсвтическая консультация. Геттингсн:

Ванденхек и Рунрсхт.

Гельмут Юнкер (1973). Консультативный разговор. Мюнхен: Кезель.

⁸ Гельм Штирлин. «От психологии до семейной терапии» (1975). Гельм Штирлин, Ингеборг Рюкср-Эмден, Нормерт Вецель и Мнхаэль Виршинг. «Первый семейный разговор» (1977).

Михаэль Виршинг и Гельм Штирлин. «Болезнь и семья. Концепции — резуль­таты исследований—терапия. Штутгарт: Клстт-Котта, 1982.

Хорст-Эбергард Рихтер. «Родители, ребенок и невроз» 1963 . Хорст-Эбсргард Рихтер. «Семья как пациент, возникновение, структура и тера­пия конфликтов в браке и семье». (1970).

«Семья и душевная болезнь. Новая перспектива психологической медицины и социальной терапии» Хорст-Эбсргард Рихтер, Ганс Строцка и Юрг Вилли (1976).

IX: Психоанализ вне клиники и консультационного кабинета — с психоаналитическим инстументарием в политике и обществе

¹ Выражение «отказ от инстинкта» (Triebverzicht) возникло в сочинении Фрей­да «Неудовлетворенность культурой». Это понятие включает в себя отказ от удовле­творения инстинкта, продиктованный первоначально страхом перед наказанием роди­телей, а позднее — предписанный Сверх-Я (С. 487).

² «Профессия, домашний быт и семья в согласии». Отношение женщин к себе изменилось. Поведение многих мужчин — напротив неизменно. Результаты Алленбахских исследований. FAZ, 9.7. 1983, С. 7.

³ Десять тезисов о движении за мир: Uni-Journal. 1 (1984) 4, 3 — 22.

⁴ Петер Глотц (а также Юрген Хабермас). Гражданское неповиновение в право­вом государстве. Франкфурт: Сурками, 1983.

⁵ Открытое «письмо» немецких психологов и психосоциологов под названием «Образ врага — Советский Союз и образ друга — США . Взгляд на проблему с по­зиций психоанализа.», Карл Недельмап.

⁶ Дискуссии учащихся с Вернером Бауэром (Институт психологии) и Петером Куттером (Институт психоанализа) на тему «Психология и отсутствие мира» были организованы ASTA (Всеобщим студенческим союзом) 1 февраля 1984 в актовом зале 1 Франкфуртского университета.

Скачать архив с текстом документа