Психофизиология человека Кроль В М

СОДЕРЖАНИЕ: В. М. Кроль ПСИХОФИЗИОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕКА Рекомендовано Советом по психологии УМО по классическому университетскому образованию в качестве учебного пособия для студентов непсихологических высших учебных заведений

В. М. Кроль

ПСИХОФИЗИОЛОГИЯ

ЧЕЛОВЕКА

Рекомендовано Советом по психологии УМО по классическому университетскому образованию в качестве учебного пособия для студентов непсихологических высших учебных заведений

Москва - Санкт-Петербург - Нижний Новгород • Воронеж Ростов-на-Дону - Екатеринбург • Самара Киев - Харьков • Минск 2003

ББК 88.Эя7 УДК 159.91(075) К83

Рецензенты:

Зинченко В. П.. доктор психологических наук, академик РАО Мунипов В. М., доктор психологических наук, академик РАО Шульговский В. В., доктор биологических наук, профессор

К83 Психофизиология человека / В. Кроль. — СПб.: Питер, 2003. — 304 с: ил. — (Серия «Учебное пособие»).

ISBN 5-94723-012-7

Учебное пособие подготовлено для широкой аудитории учащихся естественно­научных» гуманитарных и технических специальностей. Особенностью пособия является многоплановость изложения материала. Пособие содержит большое количество сопостав­лении, изучаемых в разных областях науки, таких как нейро- и психофизиология, моле­кулярная биология, этология, психология. На современном уровне развития смежных областей науки возможность таких сопоставлений является очевидной и ее реализация полезна для формирования научного и социального мировоззрения учащихся. Автор ввел в текст учебного пособия удачно сформированную систему вопросов самопроверки для самостоятельной работы и семинарских занятий.

ББК 88.3я7 УДК 159.91(075)

ISBN 5-94723-012-7

© ЗАО Издательский дом «Питер», 2003

Оглавление

Предисловие............................................................................................................... 8

Введение................................................................................................................... 20

Часть I

КОГНИТИВНЫЕ (ПОЗНАВАТЕЛЬНЫЕ) ПРОЦЕССЫ

Глава 1. Восприятие и узнавание...................................................................... 22

Каждый зрительный акт — процесс построения мира из хаоса............ 22

Зрительное узнавание: как видят мир люди после снятия катаракты. 24

Восприятие — бессознательное умозаключение....................................... 28

Как можно заново увидеть «затертый», старый мир................................. 30

Увидеть — значит понять. Анализ восприятия

«неоднозначных фигур» 33

Специфика восприятия картин......................................................................... 40

Зрение способно к восприятию «невозможных фигур»............................ 45

Скрытые этапы восприятия изучают на животных................................... 47

Резюме..................................................................................................................... 50

Темы и вопросы для семинаров и самопроверки........................................ 51

Глава 2. Психология памяти............................................................................... 52

Память неразрывно связана с восприятием, мышлением

и личностью человека 52

Характеристика памяти как феномена.......................................................... 54

Виды памяти.......................................................................................................... 57

Декларативная и процедурная память.......................................................... 61

Образная память................................................................................................... 64

Образная память при раздражении мозга

электрическим током 71

Семантическая, или вербальная, память....................................................... 74

Кратковременная память: последовательные образы

и иконическое запоминание 78

Долговременная память: оценки объема....................................................... 81

Резюме..................................................................................................................... 88

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров.................................. 88

Глава 3. Запоминание, забывание, воспроизведение.................................. 90

Способы запоминания, используемые людьми с выдающейся

памятью........................................................................................................ 90

Мы помним все?................................................................................................... 96

Количественные оценки параметров запоминания и забывания........ 101

Оценки параметров процесса воспроизведения информации,

хранящейся в памяти человека............................................................ 105

Закон Хика. Модель иерархической структуры памяти........................ 109

Первичные представления о временной организации

памяти: амнезии....................................................................................... 112

Подходы к изучению механизмов памяти. Концепции

активной памяти....................................................................................... 115

Резюме................................................................................................................... 119

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров............................... 121

Глава 4. Элементы механизмов формирования следов памяти.............. 122

Изменение формы и размера синаптических структур — молекулярные

механизму индивидуального долговременного запоминания.... 122

Роль «ранних» и «поздних» генов в процессах формирования

следов индивидуальной памяти........................................................... 128

Основные черты механизмов генетической памяти: планы
и инструкции построения клеточных структур,
органов и тканей записаны в кодах молекул ДНК........................ 133

Для процессов индивидуального обучения и запоминания

необходимы гены, регулирующие работу внутриклеточных
посредников— Са²⁺ и циклического АМФ..................................... 140

Гипотезы формирования следов индивидуального запоминания

на.основе молекул ДНК......................................................................... 144

Резюме................................................................................................................... 148

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров................................ 149

Глава 5. Инстинктивное поведение................................................................. 150

Место инстинкта в спектре поведенческих актов.................................... 150

Тропизмы и таксисы — элементарные автоматизмы в составе сложного

поведения.................................................................................................... 151

Запечатление (импринтинг) — зона обучения в «жесткой» схеме

инстинктивного поведения.................................................................... 154

Сложность общей программы этапов «жесткого» инстинктивного

поведения.................................................................................................... 156

Инстинктивное поведение: сочетание элементов жесткого

автоматизма и пластичности................................................................ 159

Принципиальные ограничения возможностей инстинктивного

поведения.................................................................................................... 163

Ограниченность обучения, ритуалы и суеверия....................................... 168

Резюме.................................................................................................................... 171

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров................................ 171

Глава 6. Элементарные интеллектуальные функции................................. 172

Элементарные изменения поведения и их нейронные корреляции...... 172

Привыкание и сенситизация связаны с рядом особых

синаптических процессов...................................................................... 174

Условный рефлекс — элементарный ассоциативный процесс............. 178

Пресинаптические механизмы образования ассоциативных связей

условного рефлекса................................................. *............................. 182

Совпадение пре- и постсинаптического возбуждения как общая

схема ассоциативного обучения.......................................................... 185

Условно-рефлекторная ассоциация может быть выработана

на одном нейроне 190

Резюме................................................................................................................... 193

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров................................ 193

Глава 7. Высшие интеллектуальные функции. Мышление и обучение 194

Трудности, возникающие при формулировании понятия «мышление» .... 194

Неразрывная связь процессов мышления и обучения............................. 197

Виды мыслительной деятельности............................................................... 198

Основные операции и процедуры мышления............................................ 202

Становление мыслительной деятельности ребенка................................. 204

Элементы решения проблемных задач в экспериментах с животными.... 208

Резюме................................................................................................................... 213

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров ,..._v .......................... 214

^IdCTb II

ЛИЧНОСТЬ И ПСИХОФИЗИОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕКА

Глава 8. Общее представление о личности человека................................ 216

Понятие личности, структура личности...................................................... 216

Жизненный путь личности. Сенситивные периоды................................. 219

Ролевые функции, кризисы развития............................................................. 222

Личностные факторы и психоанализ........................................................... 226

Неврозы как следствие дефектов функции защиты.................................. 230

Резюме................................................................................................................... 232

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров................................ 233

Глава 9. Личность человека и ее характеристики...................................... 234

Методы личностного тестирования............................................................. 234

Основные типы и черты характера человека............................................ 237

Темперамент человека и его характер......................................................... 241

Пример практического самоопределения своего типа характера....... 244

Тест. Личностный опросник Г. Айзенка............... ;.................................... 245

Обработка результатов.................................................................................... 247

Ключ к опроснику Г. Айзенка........................................................................ 248

Психофизиологические корреляты личностных факторов.................... 250

Резюме................................................................................................................... 253

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров................................ 254

Глава 10. Мотивации человеческого поведения......................................... 255

Мотивации как основа формирования жизненных целей...................... 255

Иерархия мотиваций человека. Мотивации животных......................... 257

Формирование новых мотиваций и корни духовных

ценностей................................................................................................... 260

Переключение энергии и механизмы сублимации

у животных: церемонии и ритуалы.

Истоки культурных традиций у человека........................................ 264

Мотивации и понятие смысла жизни..... :.................................................... 269

Резюме................................................................................................................... 270

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров........................... ,..._v 271

Глава 11. Эмоциональный мир личности..................................................... 272

Эмоции и регуляция мотивационной деятельности................................. 272

Эмоции и регуляция познавательной деятельности................................ 275

Способы выражения и измерения эмоций в процессе общения........... 278

Эмоции и язык социально значимых жестов и поз................................... 282

Настроения, стрессы, аффекты...................................................................... 284

Психофизиология механизмов мотиваций и эмоций................................ 288

Психофизиология механизмов стрессов и аффектов............................... 292

Полушария мозга управляют различными сторонами

эмоционального поведения 294

Резюме.................................................................................................................... 297

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров................................ 298

Список литературы.............................................................................................. 299

Предисловие

Силы человеческой души, называемые в просторечии психическими актами, способностями, процессами, функциями, действиями и дея-тельностями, выступали и выступают предметом изображения в ми­фологии и искусстве, предметом размышления в теологии и филосо­фии, предметом изучения в психологии и других науках о человеке. Искусство и философия отдельно или совместными усилиями порож­дают и задают науке (разумеется, непроизвольно) смысловой внут­ренне напряженный образ, который рано или поздно выступает для науки в качестве исходного, поискового при построении возможного предмета научного исследования. Так, например, античностью были заданы образ апейрона (атома), образ души, образ разума, образ памя­ти, образы человеческих страстей, героических поступков, мужества, воли и многого другого.

Попытки сведения в единое целое различных гуманитарных и есте­ственно-научных данных для объяснения, а еще лучше, понимания того, что самые разные люди интуитивно называют душой, душевны­ми переживаниями, мыслями и чувствами, является важной, хотя и трудно разрешимой задачей психофизиологии. Такие попытки со сто­роны физиологии делались неоднократно в прошлом, и надо сказать, что сближение психологии с ее физиологическими (нейрофизиологи­ческими) механизмами представляется совсем не простым равномер­ным процессом. Скорее этот процесс можно сопоставить с причудли­вым и зависящим от многих понятных и непонятных причин слиянием дождевых струй и капель на ветровом стекле автомашины.

1 Египет J.S. Autobiography. In G. Lindzey (Ed.). A history of psychology in autobiography. (Vol. 7, pp. 75-151). San Francisco: Freeman, 1980.

Тем не менее потребность в целостном осмыслении всей огромной (может быть, и неохватной) проблематики психологии, по-видимому, всегда ощущалась думающими людьми независимо от уровня их обра­зования и характера деятельности. Живой классик современной психо­логии Дж. Брунер писал: «Три вопроса повторяются неизменно: что в человеке является собственно человеческим? Как он приобрел это че­ловеческое? Как можно усилить в нем эту человеческую сущность?»¹

Потребность в интегральной оценке душевных явлений можно увидеть также и в другом знаменитом высказывании, принадлежащем Имману­илу Канту: «Две вещи наполняют душу все новым и растущим изумле­нием: звездное небо над головой и моральный закон во мне».

Тоска по целостности если не души, то по целостности психологии отчетливо ощущается в автобиографии А. Р. Лурии, написанной им в конце жизни. Он вслед за Максом Ферворном разделял ученых на «классиков» и «романтиков». Последних не удовлетворяет расчлене­ние живой реальности на элементарные компоненты, воплощение ее в абстрактных моделях. Они пытаются сохранить богатство конкретных событий как таковых и их привлекает наука, сохраняющая это богат­ство Сам Александр Романович счастливо сочетал в себе свойства «классиков» и «романтиков».

Аналогичную тоску по целостности мы встречаем у того же Джеро­ма Брунера. В «Автобиографии» (1980) он не слишком оптимистиче­ски пишет: «Я не чувствую, чтобы мои работы совершили революцию или в моем собственном мышлении, или в состоянии наук о человеке в целом. В чем-то самом важном я чувствую себя неудачником. Я на­деялся, что психология сохранит целостность и не превратится в на­бор несообщающихся поддисциплин. Но она превратилась. Я надеялся, что она найдет способ навести мосты между науками и искусствами. Но она не нашла». Нужно сказать, что подобная самооценка Дж. Бру­нера не вполне справедлива. Его работы, как и работы А. Р. Лурии, внес­ли существенный вклад в развитие целостных представлений о чело­веке, в изучение его живой души и сознания, но проблема остается.

1 Лурия А. Р. Этапы пройденного пути. — М.: Изд-во МГУ, 1982.

Книга В. М. Кроля представляет собой очередную и достаточно удачную попытку согласования точек зрения многих наук на законо­мерности и механизмы психических процессов. Особенностью пред­лагаемого учебника является многоплановость изложения материала: многие явления описываются автором с учетом их этологических, нейрофизиологических, информационных и молекулярных корреля­тов. На современном уровне развития смежных областей науки воз­можность таких сопоставлений является одновременно очевидной и проблематичной. Ее реализация полезна для формирования мировоз­зрения учащихся. Объединение в рамках одного учебника описания психологических явлений и их физиологических механизмов представ­ляется целесообразным не только в связи с тем, что это соответствует учебным планам вузов, но и потому, что для понимания сущности современной психологии необходимы знания о механизмах развития* способностей, мотиваций, интеллекта, характеристик личности че­ловека. Важно отметить интенцию автора к целостному, полному и глубокому описанию основных фактов и теоретических положений современной психофизиологии. Книга написана хорошим языком, живо, занимательно и убедительно, что ценно для учебника. Текст со­держит четкие определения описываемых явлений, понятий, гипотез и закономерностей.

Интегративное, целостное описание науки, так же как и разделение итогов (продуктов) изображения, размышления и исследования, ра­зумеется, весьма условно и границы размыты1 Конечно, мифология содержит нечто большее, чем образ. Афродиту можно считать первым психологом-экспериментатором. Она, для того чтобы разлучить Пси­хею с Эротом, заставляла ее проходить через разные испытания. Пси­хея, пройдя их, стала не только богиней, но и символом бессмертной души, ищущей свой идеал: «... душа наша не субстанция, сделанная из метафизической ваты, а легкая и нежная Психея»¹ . Душа — бунин-ское «легкое дыхание», которое у Оли Мещерской «снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре» (Бу­нин И. А. «Легкое дыхание»). О значении мифического в культуре точно написал Т. Манн: «В типичном всегда есть много мифического, мифи­ческого в том смысле, что типическое, как и всякий миф, — это изна­чальный образец, изначальная форма жизни, вневременная схема, из­древле заданная формула, в которую укладывается осознающая себя жизнь, смутно стремящаяся вновь обрести некогда присущие ей при­меты» ² . Именно в этом смысле мифология и искусство намного опе­режают мысль не только науки, но и философии в познании живого. И все же нередко создается впечатление, что искусство, философия и наука имеют дело с совершенно различными предметами.

1 Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М.: Худ. лит., 1990. - С. 259. *MaHti Г. Собрание сочинений. - М.: Советский писатель, 1960. Т. 9. - С. 186.

Необходимо более пристальное внимание и специальная, далеко не простая работа, чтобы обнаружить сходство в представлениях, напри­мер, о памяти, порожденных художником, философом и ученым. При­чина этого очевидна. Сходство, если оно действительно есть, не нагляд­но, его нужно устанавливать. В самом деле, искусство представляет память как живой целостный образ, как миф, как живую метафору, например Лета, персону, например Мнемозина! Раскрыть живую метафору не просто. Метафора — это скоропись духа, стенография большой личности, — говорил Б. Пастернак. Наше дело ее расшифро­вывать и понимать. Философия представляет память как идею, цен­ность и смысл, выраженные в слове: «Философия — это сознание вслух», — говорил М. К. Мамардашвили. Наука представляет память как законосообразный механизм, модель и проект их реализации, т. е. как действие. А, Бергсон, В. И. Вернадский неоднократно подчеркива­ли, что действие — характерная черта научной мысли. Сама наука — это нормативная деятельность, включающая множество инструмен­тальных действий от наблюдения до обработки результатов. Благода­ря ориентации на механизм наука присвоила себе исключительное право на объективность. Следы пренебрежения к слову и образу ощу­щаются в ней до сего времени, чему, к сожалению, подражает образо­вание, забывая о собственной этимологии.

Другими словами, один и тот же предмет (текст) описывается на разных языках, которые не так-то легко переводятся с одного на дру­гой. А иногда перевод или хотя бы узнавание образа в слове, слова в действии вообще невозможны, так как наука может забыть исходный смысловой образ, пренебречь им, построить или подставить свой. На­пример, вместо образа души — образ поведения или деятельности, а то и мозга, и искать соответствующую им онтологию. Когда наука заходит в тупик, она вновь вынуждена обращаться к исходному смысловому об­разу. На этом примере, между прочим, хорощо видно, что распро­страненные в психологии понятия интериоризации (извне вовнутрь) и экстериоризации (изнутри вовне) не более чем удачные (и удобные!) метафоры, фиксирующие лишь внешнюю сторону сложнейшей и таин­ственной работы взаимного превращения живых форм, какими явля­ются слово, образ и действие. Интериоризация в такой же мере «вращи-вание» (Л. С. Выготский), как и выращивание или взращивание живых взаимодействующих форм. А. Н. Леонтьев проницательно заметил, что в процессе интериоризации внутренний план впервые рождается. И, можно добавить, не утрачивает при этом модуса объективности.

Сходство (не говоря о переводе) между образом, словом и действием не дано, а задано. Его нужно искать не в их внешних, а во внутренних формах. Специальный анализ, основанный на идеях В. Гумбольдта и Г. Г. Шпета о внешней и внутренней формах слова, позволил пред­положить, что не только слово гетерогенно. Гетерогенны образ и действие. Мало этого, слово, образ и действие буквально опутаны паутиной генетических и смысловых связей друг с другом. В итоге оказывается, что образ, рассматриваемый как внешняя форма, содер­жит в своей внутренней форме слово и действие; соответственно слово, рассматриваемое как внешняя форма, содержит в своей внутренне^ форме образ и действие; наконец, действие, рассматриваемое как внеш­няя форма, содержит в своей внутренней форме слово и образ¹ . Сказанное можно выразить иначе. Слово, рассматриваемое как текст, имеет не только свой подтекст, но и, как говорят лингвисты, затпекст. Это же справедливо для образа и действия. Известно, что и подтекст не всегда легко обнаруживается. А прочтение затекста требует не­измеримо больших усилий, например, то же слово нужно «раско­вать», добраться до его ядра, до построенного в действии предметного остова.

1 Зитенко В. П. Мысль и слово Г. Г. Шпета. - М,: Изд-во РАО, 2000.

Паутина генетических и смысловых связей, опутывающих слово,
образ и действие, нашла свое отражение и в излагаемых вданном учеб-
нике трудах представителей естественно-научных направлений науки,
в частности, в работах по моделированию семантических сетей, глу-
бинных и поверхностных структур построения высказываний. Мате-
матический аппарат многих работ этого направления основан на по-
рождающих грамматических структурах Н. Хомского, важный смысл
которых состоит в попытках формализованного описания переходов
от множества внешних форм фразы к существенно меньшему количе-
ству ее глубинных смыслов. Интересно отметить, что аналогичные
проблемьистоят и перед людьми, занимающимися как художествен-
ным, так и техническим переводом с языка на язык, В этом плане осо-
бый смысл приобретает известная фраза Ф. Тютчева: «Мысль изре-
ченная есть ложь» — совершенно точный перевод представляется
скорее целью, чем реальной возможностью. Аналогичные проблемы
стоят и перед исследователями, работающими в области искусствен-
ного интеллекта и вынужденными сопрягать естественный язык чело-
века с его интерпретацией на языках программного обеспечения. Те
же самые проблемы, по-видимому, лежат в основе проблем неком-
муникабельности, когда люди по мере усложнения предмета общения
все в большей степени не способны понимать друг друга. Эта принци-
пиальная проблема сложности общения хорошо знакома практическим
психологам и педагогам, которые в своей ежедневной работе обязаны
каждый раз пытаться заново решать ее с каждым учащимся. Изла-
гаемые в учебнике подходы к исследованию проблем коммуникации,
в частности подходы, основанные на парадигме порождающих структур
и семантических сетей памяти, находят интересные параллели с поло-
жениями об «умной, думающей памяти». ¹

\

\ А. Августин, вслед за греками, признавал Память одной из глав­нейших способностей души наряду с Рассудком и Волей. Ему при­надлежит одно из самых поэтических описаний работы памяти, кото­рые имеются в истории культуры:

«Прихожу к равнинам и обширным дворцам памяти (compos et lata praetoria memoria), где находятся сокровищницы (thesauri), куда све­зены бесчисленные образы всего, что было воспринято. Там же сложе­ны и все наши мысли, преувеличившие, преуменьшившие и вообще как-то изменившие то, о чем сообщили наши внешние чувства. Туда передано и там спрятано все, что забвением еще не поглощено и не погребено. Находясь там, я требую показать мне то, что я хочу; одно появляется тотчас же, другое приходится искать дольше, словно отка­пывая из каких-то тайников; что-то вырывается целой толпой, и вмес­то того, что ты ищешь и просишь, выскакивает вперед, словно говоря: Может, это нас? Я мысленно гоню их прочь, и наконец то, что мне нужно, проясняется и выходит из своих скрытых убежищ. Кое-что возникает легко и проходит в стройном порядке, который и требовался: идущее впереди уступает место следующему сзади и, уступив, скрыва­ется, чтобы выступить вновь, когда я того пожелаю. Именно так и про­исходит, когда я рассказываю о чем-либо по памяти»¹ .

1 Августин А. Исповедь. М.: Renaissance, 1991.

Сегодня методическая вооруженность и изощренность психологии при изучении психических процессов и функций вполне сопоставима со многими разделами физиологии, биофизики, биомеханики, генети­ки, информатики и других наук, с которыми она тесно сотрудничает. Столь же развит и используемый математический аппарат. Психология и психологи давно утратили комплекс неполноценности по поводу субъективности (субъективизма) своей науки. Исчезли упреки в ее адрес и по поводу старинного «душевного водолейства». Несмотря на срав­нительно молодой возраст экспериментальной психологии, она накопи­ла солидный багаж, ставший фундаментом для многих своих отраслей и практических приложений. Как и в любой другой науке, в психологии есть множество конкурирующих теорий, научных направлений и школ. Усилиями многих замечательных ученых построена онтология психи­ки, за что была заплачена немалая цена. Психологи распредметили ики, говоря точнее, «раздушевили» душу и в итоге получили и изучили пси­хику. Другими словами, сейчас уже имеется «материя», которая подле­жит опредмечиванию и одушевлению. Если бы не была сделана первая часть работы — работа анализа, не было бы что одушевлять.

Сейчас появились основания для прорыва к онтологии души. Дли этого на опыт, накопленный экспериментальной психологией, нужно суметь посмотреть другими глазами, например, глазами А. А. Ухтом­ского, что чрезвычайно трудно. Ведь классическая или академическая психология в своем стремлении к объективности превращает челове­ка, т. е. духовное существо (это не больший комплимент, чем Homo sapiens), во вполне телесный «нервно-мышечный препарат» и смот­рит на него своим естественно-научным, телесным глазом. Соответ­ственно, изолированно изучаемые психические функции выступают как препараты, а не как жизненные силы — силы человеческой души. Классический пример — исследование Г. Эббингаузом запоминания бессмысленных слогов. По этому же пути пока идет и когнитивная психология, изучающая отдельные «ящики в голове». Ухтомский, на­против, изучал реальный нервно-мышечный аппарат, не утрачивая биологической перспективы, и смотрел на живое вещество духовным взором, оком своей души, что не мешало ему получать вполне акаде­мические, ставшие классическими результаты^! . То же относится к живому движению. Например, на балет можно смотреть сквозь приз­му законов механики или биомеханики, можно — сквозь призму фи­зиологии активности или психологической физиологии, а можно — сквозь призму психологии искусства эстетики и поэзии как на душой исполненный полет, как на «моторный профиль», «кинетическую ме­лодию», грацию. Последняя в античности означала «великодушие». И эти различные взгляды на живое движение не столь уж несовмести­мы. Об этом свидетельствует опыт Н. А. Бернштейна, рассматривав­шего живое движение от уровня мыщечных синергии до одухотворен­ных — смыслового и символического уровней² . Трудно сказать, знал ли Бернштейн характеристику духа, данную Г. Гегелем: «Дух не есть нечто абстрактно-простое, а есть система движений, различающая себя в моментах». И эта система имеет отчетливую физиологическую проекцию.

1 Ухтомский А. А. Избранные труды. Л.: Наука, 1978. 2 Бернштейн Я. А. Физиология движений и активность. М.: Наука, 1990.

Дух, — писал Г. Г. Шпет, — не метафизический Сезам, не жизнен­ный эликсир, он реален не «в себе», а в признании. В таком же призна­нии нуждается и душа, чему мешает инерция отрицания или прене­брежения ею, продолжающаяся и сегодня. Даже в статье, посвященной методологическому либерализму в психологии, ее автор А. В. Юревич, призывая к признанию соперничающих психологических теорий равно

достоверными, психологию души считает все же экстремальным ва­риантом гуманистической психологии К Можно по-разному относить­ся к христианской психологии, которую наряду с гуманистической упомянул Юревич. Однако интерес к душе как к предмету научного исследования вовсе не связан с религиозной верой. Психология по­ступила довольно опрометчиво, передав проблему онтологии души и духа по ведомству религии. Школа союза души и глагола (М. Цветае­ва)— вовсе не школа религии и глагола. Свою обедню отслужу, сказал когда-то А. Блок. Философия и наука имеют помимо религиозных и свои истоки духовности и культуры, к которым не грех обращаться хотя бы время от времени.

В поисках целостности психики посильный вклад в построение он­тологии души вносят (вольно или невольно) культурно-историческая психология, психология искусства, гуманистическая и некоторые дру­гие направления психологии. Например, Л. С. Выготский через поня­тие предметной деятельности реинтерпретировал всю совокупность высших психических функций: психика выступила, таким образом, как специфический (А. А. Ухтомский сказал бы: функциональный) орган деятельности. Э. Г. Юдин справедливо отмечал, что в методологиче­ском плане первое завоевание культурно-исторической психологии со­стояло в том, что понятие предметной деятельности было использовано как орудие функционального объяснения и обоснования целостности предмета психологии² . В дальнейшем и высшие психические функции, в том числе память, стали рассматриваться как интериориЗированные формы предметной деятельности. Преемники Выготского постепенно трансформировали понятие предметной деятельности из универсаль­ного объяснительного принципа в реальный предмет психологического исследования. В этом смысле культурно-историческая психология и психологическая теория деятельности могут и должны рассматривать­ся не как чуждые классической психологии, а как закономерные этапы в ее развитии: в гегелевской терминологии это есть поиск пути от абст­рактного, полученного в итоге аналитической работы рассудка, к кон­кретному, воспроизведение конкретного посредством разума.

1 Юревич А. В. Методологический либерализм в психологии // Вопросы психологии, 2001, № 5. — С. 4. 2 Юдин Э. Г. Методология науки. Системность. Деятельность. М.: Эдито-риал УРСС, 1997, С 273.

Когнитивная психология, удачное изложение, представленное в ряде глав данного учебника, напротив, есть непосредственное продолжение и углубление, притом весьма эффективное, аналитической работы классической экспериментальной психологии. Открываемые (созда­ваемые?) ею с помощью микроструктурного и микродинамического анализа функциональные органы (их называют функциональными блоками, блоками функций, упомянутыми выше ящиками в голове и т. п.) в значительной степени инвариантны по отношению к траг^и-ционно выделяемым психическим актам: ощущение, восприятие, взи­мание, память, мышление и т. п. Например, блоки сенсорного регистра, иконической памяти, сканирования, опознания, извлечения смысла трудно отнести только к какой-либо из перечисленных психических функций. Это особый путь к синтезу психических функций. Идя по нему, психологи лишь на первых порйх руководствовались компью­терными метафорами. Предугадать, сегодня его будущие результаты едва ли возможно.

1редисловие

17

чудом не можем вернуться в наше детское дословесное состояние и увидеть мир таким, какой он есть на самом деле. Попытки прибли­зиться к этому состоянию многократно привлекали экспериментато­ров примерами чего являются описанные в предлагаемом учебнике опАпы с «переворачиванием» воспринимаемых изображений Р. Гре­гори. Правда, В. В. Набоков говорил о прелести недоназванного мира, но он же изобразил ужас от мира, потерявшего названия. И такой ме­ханизм взаимного опосредствования постоянно работает. Его участ­ники -г- действие, слово и образ постоянно «прорастают» друг в друга, обогащают внутренние формы каждого, на чем и строится их искомое смысловое единство. То, что я пытаюсь сказать, значительно лучше сказано Шпетом при обсуждении проблемы формы и содержания: «В идее можно даже сказать: форма и содержание — одно. Это значит, что чем больше мы будем углубляться в анализ заданного, тем больше мы будем убеждаться, что оно ad infinitum — идущее скопление, пере­плетение, ткань форм. И таков собственно даже закон метода: всякая задача решается через разрешение данного содержания в систему форм». Интересно отметить, что эти мысли Г. Г. Шпета замечатель­ным образом перекликаются с излагаемыми в данном учебнике поло­жениями специалистов по моделированию функций восприятия и мышления. Сущность этих положений сводится к тому, что удачно (правильно) выполненные формализованные модельные построения представляют собой некоторую часть сущности, содержания изучае­мого предмета. В этом смысле появляется неразрывная сущностная связь синтаксиса и семантики явлений. Если мы возьмем привычное разделение психических функций, то для перцепции важна чувствен­ная ткань, для действия — биодинамическая ткань, для переживаний — аффективная ткань. Все эти виды ткани, взаимодействуя одна с дру­гой, претворяются в соответствующие формы. А для мышления важна ткань форм, их до бесконечности идущее скопление и переплетение. Поэтому оно способно «думой думу развивать* (А. Пушкин). Близкие Шпету размышления мы находим у Бахтина. «В себе значимое содер­жание возможного переживания — мысли не падают в мою голову случайно, как метеор из другого мира, оставаясь там замкнутым и не­проницаемым. Оно вплетено в единую ткань моего эмоционально-во­левого, действенно-живого мышления-переживания как его существен­ный момент»¹ . Значит, и мысль и мышление гетерогенны, можно сказать, синкретичны, включают в себя переживание, волю, действие...

Изложение текста предлагаемого учебника строится по принцип^: от описания феномена к характеристике его закономерностей, меха­низмов и аналогий. Например, в первой главе раздела «Восприятие и узнавание» описывается восприятие неподготовленным «наивным» человеком сложного изображения, составленного из отдельных пятрн. Дальнейший анализ этого феномена наглядно и удачно вводит учаще­гося в современную проблематику зрения и распознавания. В частно­сти, через описание восприятия неоднозначных фигур автор подводит читателя к общей идее распознавания, которая может быть сформули­рована в виде тезиса «увидеть — значит понять», «не понять — значит начать думать». Это делает естественным переход к изложению ма­териала следующих разделов, связанных с мыслительными операция­ми, в которых описываются основные факты, феномены и законо­мерности, связанные с формированием интеллектуальных понятий, решением проблемных и творческих задач.

Многие сложные процессы и явления в учебнике описываются вна­чале как чисто гуманитарные с использованием ряда высказываний из произведений классической прозы и поэзии. При этом у читателя в принципе появляется возможность почувствовать данную проблему как ранее интересовавшую его лично область знаний, например, зна­ний о том, что представляют собой его мотивации, эмоции, нравствен­ные нормы или другие качества его личности. Явный интерес вызыва­ют в этом плане и зоопсихологические аналогии проявления явлений психики у животных. Нейронные или молекулярные механизмы, мо­дельные и схематические описания описываемых явлений и феноме­нов рассматриваются в каждом случае только после такого «гумани­тарного» введения.

В рамках данной логики изложения автор использует фактический и теоретический материал решения творческих задач для введения учащихся в проблематику основных вопросов человеческой личности, ее структуры, характеристик, способов тестирования, описания меха­низмов и характеристик мотиваций, эмоций, волевых механизмов, чувств и т. д. В ходе изложения автор опирается на многочисленные важные аналогии и корреляты, связывающие данную проблематику с данными нейрофизиологии, этологии, философии культурц.

Многоплановость изложения материала проявляется в том, что данный учебник является одной из немногих книг по психофизиоло­гии, в которых рассматриваются вопросы регулирования психической деятельности на уровне синаптической межнейронной передащ^др у-ществляемой молекулами различных нейроА^^^^^^^^^ле

{Предисловие

19

такими, как эндорфины и нейропептиды. Таким образом, на многих конкретных примерах показано, что межнейронные синапсы пред­ставляют собой мишени для многих управляющих как лекарственных, так и повреждающих воздействий.

В заключение следует сказать, что полезной особенностью предлагае­мого учебника является возможность использования его для широкой аудитории учащихся естественно-научных, гуманитарных и техниче­ских специальностей. Основанием для такой широкой направленности является уже упоминавшаеся многоплановость изложения в сочета­нии с точностью и образностью языка. Автор стремится дать целост­ное представление о сущности и основных проблемах психофизиоло­гии: учебник хорошо структурирован, имеет подробное оглавление, названия частей и глав отражают основные логические этапы изложе­ния материала и практически представляют собой краткий конспект курса.

Закончу тем, с чего начал. Целостность не означает непротиворечи­вости и завершенности, менее того — окончательности, скорее, много­стороннее представление материала: с помощью образа, иногда художе­ственного, иногда схемы; с помощью слова, иногда размышляющего, иногда сомневающегося, часто уверенного; и, наконец, с помощью дей­ствия — действия механизма, иногд^ психологического, иногда физио­логического вплоть до нейронного. Сегодня подобное в науке встре­чается все чаще и называется дискурсом, которому полезно учить не только в вузе, но и в школе.

Доктор психЬлогических наук, академик РАО

В. Я. Зинченко

Введение

Цель книги — предоставить возможность изучения как основных фак­тов и явлений психологии, встречающихся в жизни каждого человека, так и механизмов, лежащих в основе этих явлений. В результате про­чтения читатель должен получить возможность самостоятельного объяснения особенностей своего поведения и поведения других лю­дей, что не только интересно, но и имеет практический смысл.

Для облегчения ориентирования в материале учебник имеет не­сколько уровней подробности изложения. Первый уровень — оглавле­ние, которое представляет собой наиболее общее и при этом иерархич-но организованное описание основных областей психологии. Поэтому имеет смысл внимательно рассмотреть оглавление и, таким образом, составить свое предварительное мнение об основных проблемах, из­ложенных в учебнике. Второй уррвень — резюме, а также рисунки и подписи к ним. Изучение этого уровня дает возможность получить основные, хотя и не подробные сведения об описываемых явлениях. Наконец, третий уровень заключается в прочтении собственно текста соответствующих глав.

В целях наилучшего структурирования текста в качестве «вех» про­цесса изложения использованы выделенные курсивом ключевые сло­ва. Необходимость такого многоуровневого структурирования мате­риала вызвана тем, что данное учебное пособие содержит несколько уровней подробности изложения материала. Практически каждая гла­ва кроме описания психологических закономерностей содержит дан­ные о нейронных, нейрохимических и молекулярных механизмах тех или иных феноменов и процессов. В плане расширения такого «объем­ного» многоуровневого изложения приводятся также данные из обла­сти этологии и зоопсихологии.

Проверка степени освоенности учебного материала также имеет два уровня. В первую очередь это внимательное чтение и ответы на во­просы, приведенные в конце каждой главы, другой способ проверки связан с определением смысла основных ключевых понятий, приве­денных в начале каждой главы.

Часть I

КОГНИТИВНЫЕ (ПОЗНАВАТЕЛЬНЫЕ) ПРОЦЕССЫ

Глава 1

Восприятие и узнавание

Ключевые понятия: фундаментальный парадокс восприятия, скры­тые сложности зрительного восприятия, восприятие — «бессознатель­ное умозаключение», двойственные и невозможные фигуры, восприя­тие и интерпретация.

Каждый зрительный акт — процесс построения мира из хаоса

При беглом рассмотрении рис. 1.1 многие люди воспринимают его все­го лишь как причудливый узор, состоящий из различных пятен и то­чек, некое декоративно-художественное оформление, выполненное в абстрактном жанре. Это не совсем так. Давайте рассмотрим рисунок внимательнее, причем, если вы по каким-то причинам действительно считаете его декоративным узором или просто не задумывались пока над его значением, посмотрите на рисунок, повернув книгу «вверх но­гами». Такой эксперимент поможет вам как бы «растянуть» время узна­вания рисунка и даже в каком-то смысле проникнуть в сам процесс того, что мы называем восприятием и узнаванием.

Действительно, что же представляет собой это изображение — все­го лишь хаотическое нагромождение отдельных пятен? Как бы то ни было, через несколько секунд рассматривания вы «вдруг» видите, что это не бессмысленный набор черно-белых областей, а вполне опреде­ленная фигура, которая известна в психологии под названием «пятни­стый пес». Теперь уже трудно не увидеть его при повторных взглядах, как бы они ни были мимолетны и под каким ракурсом мы ни смотрели, бы на картину.

В итоге мы приходим к выводу о существовании явления, которое можно назвать фундаментальным парадоксом зрительного восприя­тия: внешний мир представлен на сетчатке наших глаз всего лишь как распределение яркостей отдельных точек, но при этом мы восприни­маем это распределение как вполне осмысленный целостный объект.

Другими словами, видимый мир представляет для нас «хаос, полный смысла». Кстати, если «пятнистый пес» кажется вам несколько вы­чурным и нетипичным примером, присмотритесь внимательно к обыч­ной газетной фотографии, и вы увидите только хаотически располо­женные точки, отличающиеся друг от друга исключительно значением яркости.

Возможно, именно этот парадокс может помочь понять сущность и происхождение идеализма как философского течения. Английский философ Бертран Рассел как-то сказал: «Кто знает, может быть, столы за нашей спиной превращаются в кенгуру». Другая известная форму­лировка идеализма утверждает, что мир исчезает, когда я закрываю глаза. Действительно, если вдуматься, то трудно представить, что можно делать такие удивительные по силе выводы — узнавать пред­меты, цветы, животных, улыбки людей и красоту мира на основании такой бедной информации, которая попадает на сетчатку нашего глаза («горсть» точек, каждая из которых обладает только координатами, яркостью и цветом).

Проще считать, что внешний мир представляет собой порождение нашего внутреннего мира. Тем более что никто из философов-идеали* стов никогда не сомневался в сложности своего внутреннего мира и, следовательно, в том, что он (этот мир) может породить и сложный внешний мир. Дополнительные (а может быть, и, наоборот, более тра­диционные) доводы в пользу происхождения, корней идеалистиче­ского мировоззрения содержатся в данных физиологии ощущений. Все мы знакомы с появлением звона в ушах, ощущением «мурашек», бегу­щих по коже, с чувством, когда «искры сыпятся из глаз». Наверное, меньшее число людей знает, что, если аккуратно и точно нажимать игол­кой на вкусовые пупырышки языка, возникает ощущение сладкого, кислого, соленого, горького. Все эти факты вызывали в свое время бурные споры среди философов и психологов. Действительно, в итоге можно прийти к, казалось бы, правильному, а на самом деле частично верному выводу, что весь мир содержится внутри меня.

В итоге подчеркнем только одно: восприятие представляет собой при ближайшем рассмотрении совсем не простой, удивительный про­цесс объяснения внешних закономерностей за счет внутренних меха­низмов, процесс, который, образно говоря, проявляется в ежесекунд­ном (без преувеличения!) созидании мира из хаоса пятен и цветов.

Зрительное узнавание: как видят мир люди после снятия катаракты

Рассматривая изображение «пятнистого пса», вы сами убедились в том, что узнавание далеко не одномоментный, мгновенный процесс. Ко­нечно, в обычных случаях, когда условия восприятия не трудны, про­цесс этот как бы свернут ipo времени. Он занимает доли секунды (по­рядка 0,1-0,2 с) и даже не осознается как длящееся действие. Но так как на сетчатке глаза внешний мир проецируется только в виде точек разной яркости, зрительному анализатору, зрительным областям мозга не остается ничего иного, как истолковывать, интерпретировать эти данные, разобраться в которых совсем не легко. Было бы, по-видимому, чрезвычайно информативно знать, как протекают эти процессы ин­терпретации, результатом которых является узнавание в различных яркостных узорах (или, как их называют, паттернах) изображений кон­кретных объектов окружающего мира. Но как получить эти сведения? По крайней мере один из способов — это расспросить взрослого, обла­дающего развитой речью и мышлением человека, которому впервые дана возможность видеть.

Отдельные случаи такого рода описывались медиками и философа­ми в течение нескольких веков. Однако количество этих описаний мало, и, что самое важное, они не документированы с точки зрения современ­ной науки. Современная медицина благодаря успехам хирургии в обла­сти снятия катаракты и пересадки роговицы дала намного больше ин­формации. В книге немецкого психолога М. Зендена «Пространство и зрение» (цит. по Р. Грегори, 1970) приведен поражающий воображение обзор последовательности стадий восстановления восприятия, имею­щих место после операции.

Прозревший человек сначала воспринимает окружающий мир как просто ослепительный блеск, как странное сочетание цветовых и све­товых пятен. Цвета находятся на некотором расстоянии от глаз, про­странственно они слиты друг с другом; с трудом различаются пятна и по глубине. Правда, сами цвета разделяются между собой сразу. Чело­век воспринимает не объект в пространстве, а объект вместе с простран­ством — эти два понятия для него еще не разделены.

Обучение видению идет с трудом. Постепенно, со временем появля­ется какое-то грубое восприятие глубины пространства. Труднее все­го научить узнавать формы тел. Для этого много причин. Например, оказалось, что активное, рабочее поле зрения у недавно прозревших людей мало, и, чтобы узнать объект, его надо «составить» в памяти из отдельных мелких частей. Очень трудным является любое обобщен­ное восприятие. Зенден приводит такие данные: человек обучен узна­вать белый квадрат, однако он не может узнать такой же квадрат, имею­щий желтый цвет. Что же говорить об узнавании фигуры независимо от ее поворота, легкого изменения пропорций, ракурса, размера.

Вообще важно, что последовательность фаз обучения узнаванию формы разная у разных людей, общими являются только трудности процесса. Впечатляющий своей трагичностью случай отказа прозревше­го человека от зрения описывает в книге «Глаз и мозг» профессор био­ники Эдинбургского университета Ричард Грегори (Р. Грегори, 1970).

Грегори рассказывает о судьбе человека, который до 52 лет был слепым, причем вел активную жизнь — ездил, правда, с посторонней помощью на велосипеде, работал в саду, мастерил несложные вещи. Вначале, в первые дни после операции, этот человек быстро начал осваиваться в новом, зрительном, окружении, восстановление зрения шло быстро, и он был в восторге.

Однако со временем энтузиазм и восхищение постепенно отступа­ли и заменялись депрессией. Видеть было трудно. Особенно трудно было увидеть те предметы, которые он не мог ощупать. Использование прошлого тактильного опыта, как оказалось, имело огромную, может быть, решающую роль. Показательно, например, что С. Б. (так Грего­ри называет этого человека) ничего не мог сказать о токарном станке (а этот инструмент был его мечтой в течение многих лет), когда рас­сматривал его стоящим под стеклянным колпаком в музее. И только тогда, когда он смог ощупать его руками, он сказал: «Теперь, когда я его ощупал, я его вижу».

Получается, что восприятие пространственно-яркостного паттерна, проецирующегося на сетчатку глаз, у людей с возвращенным зрением возможно только при «состыковке» этой входной информации с сыс-темой интерпретации, развившейся за время всей жизни этих людей, для комментирования тактильных сигналов. Правда, как следует из различных данных медицины и физиологии, некоторые качества, при­знаки видимых объектов воспринимаются самой зрительной системой, являясь проявлением работы врожденных механизмов зрения. Это — цвет, яркость, некоторые простейшие признаки формы, движения.

Одно из наиболее полных сообщений об обучении после прозрения — описание развития зрительного поведения девочки, лишенной зрения в период с 5 месяцев до 12 лет. Обучение длилось в течение 11 месяцев и занимало ежедневно по 6 часов. В ходе обучения использовался мони­тор, на котором предъявлялись изображения с любым увеличением, но особенно важно то, что сигнал от видеокамеры поступал одновременно и на дисплей, и на тактильную матрицу из «касалок», расположенную на спине девочки. Таким образом достигалось совмещение нового, зритель­ного, и старого, знакомого, тактильного образа объекта. Естественно, та­кая обучающая методика является перспективной.

Каковы же полученные результаты? Сильное впечатление произ­водит бесстрастное, «сухое» изложение истории, скорее даже прото­кола, обучения (табл. 1.1) (RApkarian, 1983).

1. Способность различать вертикальные и горизонтальные отрезки прямых появилась примерно через месяц после начала обучения.

Грубое определение угла наклона прямой к горизонтали — еще позже, примерно через 1,5 месяца.

2. Различение таких форм, как квадрат и треугольник или окружность и треугольник, появилось после 7 недель обучения. В сообщении го­ворится именно об этих конкретных формах, а не о появлении спо­собности различать любые формы вообще. И это неспроста: дело в том, что в данном интервале времени девочка не могла различать между собой даже изображения окружности и квадрата. Такая способность появилась только после 28 недель тренировок.

3. Примерно через 10 недель обучения появилась способность к узна­ванию простых объектов: лошадка, телефон, чайник и т. д. Под простотой имеются в виду белые объекты на однотонном черном фоне — т. е. в экспериментах не было никакого сложного, затруд­няющего узнавание, окружения. А такой сложный фон ведь яв­ляется нормой нашей жизни — мы узнаем объекты всегда на фоне других объектов, да еще и в тком положении, когда они бывают частично заслонены соседями.

4. Только через 11 недель появились явные признаки восприятия пространства — пациентка научилась точно касаться рукой цели, расположенной непосредственно напротив лица. В ходе этой про­цедуры появился работающий механизм координации глаз-рука.

5. Временной срок 10-11 недель, по-видимому, был очень важным. К концу 11-й недели девочка смогла различать некоторые объек­ты (треугольники и квадраты), отличающиеся друг от друга на 30 % по размеру. Обратите внимание — различие возможно толь­ко для знакомых фигур. Важно отметить также и то, что различие между теми же фигурами, но отличающимися по величине на 10 %, стало возможным еще позже.

6. Еще через некоторое время стал возможен следующий шаг — раз­личие конкретных (опять только конкретных) объемных фи­гур — пирамиды* и куба. Трудно оценить величину этого шага; с точки зрения нормального зрения это более чем просто. Для прозревшего человека такое продвижение потребовало ежеднев­ных 6-часовых трудов в течение 5 месяцев.

7. До сих пор, если вы заметили, речь шла только об узнавании одиночных объектов или о различении пар объектов. Начиная же примерно с 28-й недели после операции у девочки появилась способность осуществлять выбор целевой фигуры из набора не­скольких фигур (выбор по образцу).

Сложность такой процедуры для пациентки можно оценить, если учесть, что правильный выбор «по образцу» из набора фигур, включаю­щих большой треугольник, маленький треугольник и маленький квад­рат, мог быть проделан через 5 месяцев после операции; а правильный выбор из «расширенного» набора — с добавлением окружностей — только через 7 месяцев. Может быть, сложность обучения будет воспри­нята вами более верно, если сказать, что правильный «выбор пообраз-цу» мог осуществиться только в том случае, если в набор входили зна­комые фигуры.

Таблица 1.1

Протокол динамики процесса обучения узнаванию форм после снятия катаракты

Различаемые формы

Период обучения

Вертикальные и горизонтальные линии		-1 месяц
Линия под углом к горизонтали		-1,5 месяца
Квадрат — треугольник		- 7 недель
Круг — треугольник
Простые фигуры		- 10 недель
Начальное стереозрение		-11 недель
Треугольники и квадраты разного размера (до 30 %)		- 11 недель
Объемные пирамида и куб		- 20 недель
Круг — квадрат		- 28 недель
Выбор по образцу		- 28 недель

Восприятие - бессознательное умозаключение

Таким образом, становится ясно, что умение видеть, которым вирту­озно владеет каждый здоровый человек, на самом деле является ре­зультатом работы очень и очень непростых механизмов восприятия и интерпретации паттернов цвета, света и тени, попадающих на наши глаза. Может быть, теперь, познакомившись с конкретными данными, можно поверить в то, что многие прозревшие люди в дальнейшем, пос­ле долгого и трудного обучения, отказываются от зрения и переходят к прежнему образу жизни. Добровольный отказ от зрения — цена трудности обучения. Так произошло с описанным Грегори пациен­том С. Б.: он впал в депрессию, вечерами не хотел зажигать свет, посте­пенно перестал вести активный образ жизни. Двенадцатилетняя де­вочка, история обучения которой описана выше, также по выходе из клиники вернулась к прежнему типу поведения.

Однако в этом случае дела обстояли не так безнадежно: врачи раз­работали дополнительные меры по коррекции ее поведения. Наибо­лее обнадеживающими являются наблюдения, говорящие, что про­зревшие после операции люди обучаются тем успешнее, чем более интеллектуально развиты они были в период слепоты. Важное значе­ние имеют образование и общая активность человека.

Эти факты, с одной стороны, совершенно понятны. Действительно, мы уже убедились, что зрение — это в сильной степени истолкование, объяснение самому себе, в каком-то смысле постоянное разгадывание кроссвордов. Для таких занятий, естественно, нужен интеллект. С дру­гой стороны, ясно то, что общий метод подготовки слепорожденных к будущему прозрению — развитие интеллекта.

Слова, вынесенные в заголовок этой главы, — зрение — это «бес­сознательное умозаключение» — принадлежат знаменитому немецко­му физиологу конца XIX века Герману фон Гельмгольцу. Когда мы го­ворим: «Я вижу нечто», — это значит, что сработали, во-первых, чисто зрительные механизмы восприятия паттерна из света и тени, но, кро­ме этого, во-вторых и в-третьих, в узнавании этого «нечто» участ­вовали все наши знания, имеющие отношение к данному объекту. Именно поэтому можно сказать, что каждый раз, когда мы видим мир, мы строим его заново из хаоса света, цвета и огромного количества не совсем зрительных и совсем не зрительных знаний.

Следствием наших рассуждений является в некотором смысле не­обычный вывод — зрение представляет собой часть мыслительной дея­тельности. Очевидно, можно назвать эту часть зрительным мыиаени-ем. Наверное, зрительное мьплление является относительно простой частью мыслительной деятельности, однако ему свойственны многие характерные черты мышления, такие, как способность делать выводы, ассоциативность. Отличительной особенностью зрительного мышле­ния является то, что мозг большинства живых систем представляет собой машину со зрительным входом — более 90 % информации по­ступает к нам через этот канал.

Как можно заново увидеть «затертый», старый мир

Нельзя сказать, что мир сер и неинтересен. Но все-таки хотелось бы, что называется, своими глазами увидеть «все заново», как в детстве, обрести свежесть и непосредственность восприятия. Вернуться в дет­ство нельзя, но приблизиться к ощущению нового взгляда на давно знакомые вещи можно. И способ прост — попробуйте посмотреть на знакомую (а лучше, на не совсем знакомую) сцену, встав на голову в прямом смысле этого слова. В таких условиях процесс узнавания сра­зу перестанет быть мгновенным, одномоментным, происходящим ав­томатически, неосознанно. Вы сразу заметите, что многие объекты для узнавания, идентификации нуждаются в той или иной степени обдумы­вания и объяснения. Того же эффекта можно достичь и более экономным (с точки зрения затрат энергии) путем — рассматривая картины и фо­тографии, повернутые на 180 ^е или даже на 90° Эффект удивитель­ный — ведь в работе зрительной системы не меняется ничего.

Единственное, что происходит, это то, что «на вход» системы пода­ется повернутая картинка. Непривычного угла зрения оказывается до­статочно для того, чтобы серьезно усложнить процесс восприятия и узнавания. Однако следует обратить внимание на то, что сложности восприятия связаны с узнаванием в основном пространственных сцен, опознание отдельных объектов, вообще говоря, страдает существенно меньше. Объясняется это тем, что отдельные предметы (например, предметы обихода) встречаются нам в обычной жизни в разных ракур­сах, в том числе и повернутыми «вверх ногами», в то время как с про­странственными сценами этого, как правило, не бывает.

Между прочим, интересно отметить, что глаза человека и живот­ных устроены так, что на воспринимающие элементы сетчатки попа­дает именно перевернутое изображение (рис. 1.2). Причины этого свя­заны только с оптикой глаза. (Вспомните построение изображения при использовании линзы.) Тот факт, что на наши органы чувств по­падает «перевернутый мир», удивляет и удивлял многих людей. К их числу относился и Леонардо да Винчи, который считал, что световые лучи должны дважды пересекаться внутри глаза, чтобы получилось правильное, неперевернутое изображение. Возможно, он считал, что при перевернутом вверх ногами изображении на сетчатке мы должны и осознавать мир перевернутым. Однако то, что это не так, видно не только при рассматривании глазного дна в офтальмоскопе, но и в других экспериментах, когда нейрофизиологи умудряются фотографировать

сетчаточное изображение с другой стороны глаза животных, со сторо­ны выхода зрительного нерва.

Таким образом, оказывается, что в течение всей жизни мы прово­дим постоянную работу по коррекции перевернутого мира, данного нам Природой. Спрашивается, а что будет, если человек наденет спе­циальные очки, переворачивающие изображение, и тем самым полу­чит на сетчатке правильное отображение? Первым человеком в мире, который придумал и выполнил такой эксперимент над самим собой, был английский психолог Джордж Стреттон (Р. Грегори, 1970).

Это было в 1897 году. Стреттон, который был, наверное, необычным человеком, носил в течение сначала трех, а затем восьми дней специаль­ную оптическую систему, дававшую ему такую возможность. Затем, не удовлетворившись только поворотом изображения на 180 ^е , он создал и испробовал на себе системы, переворачивающие изображения в го­ризонтальном направлении, т. е. менявшие местами левую и правую стороны пространства. Наконец, он испробовал систему, с помощью которой он видел самого себя в зеркале, подвешенном в пространстве в горизонтальном положении (рис. 1.3). Используя все эти системы, он вел активный образ жизни, совершал загородные прогулки и сни­мал очки только на ночь.

Стреттон дал волнующее, эмоциональное описание своих ощуще­ний. В основном они сводились к тому, что в начале эксперимента он совершал неуклюжие движения, натыкался на предметы, не мог брать нужные вещи, ему казалось, что окружающие предметы двигаются, когда он двигает головой. Одним словом, в начале эксперимента Стрет­тон находился в большом замешательстве, однако через несколько дней картина изменилась, и к концу недели, как он пишет, внешний мир опять выглядел как обычно. Когда через неделю он снял очки, окружение опять повело себя необычно, и опять Стреттон должен был адаптироваться к нему, но сейчас этот процесс прошел много быстрее. После Стреттона эксперименты по изучению адаптационных способ­ностей человека проводились многими исследователями.

Кстати говоря, что-то похожее испытывают на себе многие люди, носящие очки с сильными диоптриями (примерно начиная с 5-6 ди­оптрий). При перемене очков очень часто, за счет немного другой центровки линз или же из-за слегка отличающейся кривизны сте­кол, люди в течение нескольких часов, а иногда и дней, испытыва­ют различные неудобства, ощущения дискомфорта. Эти ощущения, наверное, могут вспомнить и многие из читающих эти строки. Ров­ные поверхности кажутся слегка искривленными, особенно в том месте, куда надо поставить ногу. Спуск или подъем по лестнице так­же вызывает проблемы — сложно рассчитать уровень, на который надо поднять или опустить ногу. Однако все эти трудности быстро исчезают, причем тем быстрее, чем более активный образ жизни ве­дет человек.

Общий вывод, который может быть сделан на основании всех этих экспериментов, заключается в том, что именно необычные условия выпукло выявляют скрытые в норме процессы сложной охарактери-зации, интерпретации тех пространственных яркостных паттернов, которые попадают на наши глаза. Человек способен проводить такую интерпретацию в необычных условиях, хотя это и требует от него мно­гих усилий. Но при этом речь может идти только о человеке, обладаю­щем богатым зрительным опытрм, человеке, который всю жизнь от рождения осуществлял активную целенаправленную деятельность в постоянно меняющемся зрительном окружении. Слепорожденный и прозревший уже во взрослом возрасте человек встречается в процессе восприятия и узнавания с очень большими трудностями.

Увидеть — значит понять.

Анализ восприятия «неоднозначных фигур»

Теща или жена

На рис. 1.4. изображен классический рисунок американского психо­лога Э. Боринга «Жена или теща». Возможно, что на популярность этого рисунка среди специалистов-психологов повлияла и тематика рисунка, однако нужно сказать, что за традиционно веселым, несерь­езным названием скрывается важная проблема. В повседневной жиз­ни мы привыкли к тому, что узнавание происходит легко и быстро, возможно, по этой причине часто кажется, что процесс узнавания прост и ясен. Однако это не так. Мы уже рассмотрели некоторые примеры, дающие возможность более подробно проанализировать характерные черты процесса узнавания, обратить внимание на обычно скрытые сто­роны этого акта.

Эти примеры сразу же показали, что, как правило, человек в процессе жизнедеятельности использует свое зрение в качестве безукоризненно работающего прибора. В кибернетике существует понятие «черного ящи­ка» (пожалуйста, не путайте с «черным ящиком», служащим для целей объективной регистрации событий). Под «черным ящиком» подразуме­вают любой сложный блок живой или неживой системы, о работе кото­рого известно только то, какой вид имеют входные и выходные сигналы. Что происходит в самом «ящике», неизвестно. Сведения о работе блока исследователи иногда получают, подавая различные типы входных сиг­налов и снимая, регистрируя соответствующие выходные реакции.

Для человека, выступающего в роли пользователя (используем этот распространенный среди людей, связанных с компьютерной техни­кой, термин), зрение является именно «черным ящиком». Мы пользу­емся результатами его деятельности и совершенно не знаем при этом, как он устроен. Заметьте, что то же самое происходит при использова­нии нами большинства приборов, начиная от телевизора и кончая компьютером.

Однако если мы хотим проникнуть внутрь структуры «черного ящика» (а именно этим мы и занимаемся в данной книге), то мы должны обращать пристальное внимание на соотношение входных и выходных сигналов. Именно такое внимание дало исследовате­лям интереснейшую информацию при изучении восприятия про­зревших людей.

В этой главе мы рассмотрим другой вид необычных входных сиг­налов. Это понадобится нам для того, чтобы на основании странных, нетипичных ответов на эти сигналы получить некоторые сведения о структуре и работе того «черного ящика», который мы называем че­ловеческим зрением и функциями которого являются восприятие и узнавание.

Вернемся к двуединому портрету тещи и жены. Необычность этой картинки заключается в том, что в отличие от большинства встречаю­щихся нам в жизни картин она допускает двойственный ответ. Давай­те проанализируем, за счет чего создается такой эффект. Никто не зна­ет, что он увидит, взглянув впервые на эту неоднозначную картину. Допустим, вы увидели лицо молодой девушки в профиль. Но при всех условиях после недолгого, в несколько секунд, рассматривания это лицо как-то незаметно превратится в лицо старой женщины. Проис­ходит какая-то неуловимая сознанием подмена одного изображения другим. Проведем пофрагментный анализ хода процесса восприятия в обоих случаях, другими словами, будем записывать наши интерпре­тации одних и тех же фрагментов в случае восприятия «тещи» и в слу­чае узнавания «девушки».

Назовем видимый нами в профиль глаз «девушки» фрагментом № 1. Этот фрагмент у «тещи» также играет ту же роль — обозначает глаз в профиль, — следовательно, функции фрагмента № 1 совпадают полно­стью в обоих интерпретациях. Рассмотрим фрагмент № 2: пусть это будет «щека и подбородок» девушки. Отметим попутно, что это доволь­но сложный фрагмент, состоящий из нескольких линий. Функция это­го фрагмента при опознании нашей тестовой фигуры как «тещи» со­всем другая: он воспринимается нами как нос, причем нос весьма крупных размеров и не изящных пропорций.

Возьмем фрагмент № 3 — «ухо» девушки. Этот фрагмент восприни­мается также иначе в случае «тещи» — как второй глаз. Фрагмент № 4 («волосы») интересен тем, что в двух вариантах восприятия мы по-разному интерпретируем только тот ракурс, под которым они видны: у девушки — в профиль, у старой дамы — в три четверти. Наконец, рассмотрим еще один характерный элемент картины — фрагмент № 5, который представляет жесткую линию рта в одном случае и изящную ленточку на шее — в другом.

Итак, к какому же выводу мы можем прийти? Вот что следует из при­веденного выше анализа. Во-первых, и это, может быть, самое главное, неоднозначные, двусмысленные изображения являются именно теми тестами, которые позволяют получить интересные с точки зрения изу­чения структуры процессов восприятия и узнавания ответы. Неодно­значные фигуры позволяют выявить и осознать существование интер­претаций в качестве обязательного элемента процесса узнавания. Таким образом, процесс интерпретации фрагментов изображения при его узнавании играет существенную роль не только в ходе восприятия людей, прозревших после врожденной слепоты, но и у здоровых лю­дей в нормальных условиях видения.

Неоднозначная геометрия

Пример «неоднозначной женщины» довольно сложен для рассмотре­ния: он содержит большое количество фрагментов, некоторые из них имеют одинаковую трактовку в обоих вариантах опознания, другие — разную. Для чистоты эксперимента рассмотрим более простые изоб­ражения. При этом эффект «подмены» одного изображения другим, возможно, станет еще более разительным. Это напоминает результат действий фокусника высокого класса, который обходится в своей ра­боте без сложного реквизита, оперирует всего лишь одним листком бумаги, сворачивает его в кулек, вынимает из кулька разные вещи и разворачивает обратно в небольшой листок бумаги.

Наиболее простой объект представлен на рис. 1.5, д. Опыты с этим объектом лучше впечатляют, когда проводятся, так сказать, в натуре. Возьмите полоску бумаги, согните ее пополам, и экспериментальный объект готов. Поставьте его на стол вверх сгибом, как крышу домика, и посмотрите на этот пространственный угол немного сверху, одним глазом, и так, чтобы линия взора шла вдоль сгиба. Буквально через не­сколько секунд вы увидите, что объект воспринимается уже не как «ле­жащий» горизонтально расположенный двугранный угол, а как угол, имеющий вертикальное расположение: Как это происходит? Если ак­куратно и терпеливо попытаться анализировать ситуацию, то можно осознать, что процесс заключается в переменном приписывании одним и тем же фрагментам разных характеристик. Например, при «встава­нии» объекта точки 1 и 2 «меняют» свои координаты в пространстве, сам угол «выворачивается» и грани его также «принимают» вертикаль­ное положение.

Вот таким образом наша мыслительная деятельность создает то или другое видение реального объекта, по существу создает разные вари­анты видимого мира.

Может быть, еще более «простой» вариант этого опыта показан на рис. 1.5,6. Здесь можно не делать реальный объект и обойтись сщпм рисунком. При недолгом его рассматривании возникает ощущение, что двугранный угол попеременно становится то выпуклым, обращенным к нам своим ребром eg, то вогнутым. Ребро угла при этом «претерпевает» передвижение по глубине и «тянет» за собой отрезки le, ео, mg и gd; отрезки же lm и od при этом своего положения не меняют. Очень

лаконичный пример переосмысливания или, если угодно, перестрой­ки мира!

Теперь давайте рассмотрим еще один пример такого типа — так называемый куб Неккера (рис. 1.6). Отличительной особенностью куба является то, что он одновременно является довольно простым объек­том, но требует больших усилий и для своего переформирования, и для осознания разницы в интерпретации двух своих вариантов. При пер­вых попытках рассматривания трудно уловить, что происходит, — ясен только сам факт смены одного куба другим. Для упрощения анализа наметим вершины куба и будем записывать, как изменяется положение в пространстве различных граней. Вариант 1: плоскость abed располо-^s жена ближе к наблюдателю, плоскость mhnk — дальше; плоскость mhad — боковая, причем внешняя (не заслоненная другими плоско­стями); плоскость knbe — боковая, заслоненная; плоскость ahnb — верхняя не заслоненная, плоскость dmkc — нижняя.

При переходе к варианту 2 картина меняется во многих отношениях. Плоскости в «новом» кубе остаются теми же, но их расположение уже другое: ближняя становится дальней и, наоборот, дальняя ближ­ней; верхняя плоскость теперь заслонена, заслонена и ранее открытая боковая. Все это дает перемену ракурса, под которым виден куб. Мо­жет быть, эти впечатления ловкого трюка подмены одного вида куба другим или же впечатления волшебного превращения (в зависимости от характера испытуемого) являются лучшим показателем эффектив­ности процесса интерпретации: один и тот же исходный зрительный материал может быть «прочтен» нами столь различно!

Эффект «двойственности» и неоднозначности восприятия подчер­кивается также наличием дополнительных деталей, содержащихся на изображениях- Например, если считать, что сердечко нарисовано на по­верхности куба Неккера, спрашивается, на какой грани оно находится?

«Ваза или два профиля»?

До сих пор мы рассматривали изображения, узнавание которых в ос­новном было связано с тем или иным истолкованием одних и тех же фрагментов некоторой фигуры. Теперь же проанализируем процесс узнавания изображений другого вида; их восприятие связано с разделе­нием одной и той же картины без остатка на разные части: на фигуру и фон, на котором эта фигура расположена. Классическим примером изображений такого типа является рис. 1.7. При одной его трактовке мы видим вазу, при другой — контур вазы распадается, и из его элемен­тов образуются два новых фрагмента, два профиля. Таким образом, получается, что узнавание связано не только с процессом истолкова­ния фрагментов, выделенных из исходного паттерна распределения света и тени некоторым стандартным путем. Оказывается, само разбие­ние паттерна на части не является однозначным, система восприятия может перебирать способы разбиения, так же как и способы интерпре­тации полученных фрагментов.

Автором этой картины является датский психолог начала XX века Эдгар Рубин. В своих исследованиях Рубин в основном изучал фено­мен выделения фигуры из фона. В изображении «ваза — профили» фоном и фигурой может служить попеременно то одна, то другая часть. Интересно отметить, что в данном случае решение о классе фи­гуры зависит от способа разбиения всей сцены на части, но главное, от того, какую часть мы примем для себя за фигуру и какую — за фон.

Собственно, «что есть фигура» — вопрос, который кажется про­стым, однако полный ответ на этот вопрос пока не найден. Ясно одно:

выбор фигуры не однозначен. В разбираемом случае оба варианта вы­бора одинаково приемлемы, что и делает изображение «ваза — профи­ли» парадоксальным. Представьте себе, как говорил Рубин, что «если некто столь несчастлив, что может на картине Сикстинская мадонна увидеть фон в качестве основной фигуры, — то он обнаружит высту­пающую крабью клешню, готовую вцепиться в святую Варвару, и при­чудливый, похожий на клещи инструмент, хватающий святого служи­теля».

На рис. 1.8. приведен другой парадоксальный объект, также пред­ставляющий классический пример чередования фигуры и фона. Этот забавный рисунок характерен тем, что фигурой (или фоном) в одном случае является ухмыляющийся профиль, а в другом то, что удобнее всего назвать «нечто». Это «нечто» скорее ближе к абстрактному изоб­ражению, чем к конкретной фигуре. Тем не менее в процессе осмысле­ния мы умудряемся увидеть в ней что-то знакомее, например фигурку с протянутой рукой.

Еще один пример, представляющий целый класс неоднозначных изображений, приведен на рис. 1.9. Этот класс фигур знаком всем с дет­ства, потому что к нему относятся все «загадочные» картинки, в кото­рых надо найти что-то спрятанное или спрятавшееся: зайца, охотника или бабочку. В данном случае задача специально схематизирована и со­стоит в том, чтобы найти на рис. 1.9, а фигуру 1.9,6.

Рис. 1.9. Эффект спрятанной фигуры. На изображении 1.9, а бросаются в глаза различные элементы, такие как ромб, квадраты, но легко ли увидеть на нем

фигуру 1.9,6

Специфика восприятия картин

Все приведенные в этой главе изображения так или иначе связаны с проблемой «фигура-фон». Однако, возможно, большинство из них могут показаться несколько схематичными или наукообразными. Для того чтобы развеять такое впечатление, а также и для того, чтобы как-то подойти к анализу настоящих художественных произведений, вспом­ним картины таких мастеров, как Сальвадор Дали и Морис Эшер. На­пример, известная картина Дали «Невольничий рынок с исчезаю­щим бюстом Вольтера» построена на альтернативной интерпретации (рис 1.10). Центральное место картины занимает изображение, кото­рое может быть воспринято либо как стоящие рядом фигуры двух мо­нахинь в черных одеждах с белыми воротничками, либо как огромный бюст Вольтера, причем лица монахинь во втором варианте восприя­тия становятся глазами Вольтера, а из фигур монахинь и их одежды формируются нос, подбородок и другие части бюста Вольтера. Эта картина может, таким образом, рассматриваться в качестве очень ин­тересного, оригинального явления, представляющего собой художе­ственное выражение научной идеи.

Картины Мориса Эшера вообще сделались в современном научном мире символами, которые используют сами ученые, когда хотят пока­зать необычность, парадоксальность задач и выводов, возникающих при решении этих задач. Особенно часто картины Эшера используют физики и математики. Возможно, это связано с тем, что в своих про­блемах они чаще, чем специалисты других областей науки, выходят за пределы естественных с точки зрения современной интуиции поня­тий, и тогда возникает интересная аналогия. Оказывается, зритель­ный мир, который, казалось бы, совершенно приземлен, который ясен и знаком до деталей, может оказаться парадоксальным. Дело, конечно, заключается не столько в парадоксальности организации зрительного пространства, сколько в том, что такая организация является необыч­ной для нашего восприятия (рис. 1,11).

Кстати, задумывались ли вы когда-нибудь над вопросом воздействия изображения как визуального сигнала на ваше восприятие и мышле­ние? Другими словами, над тем, почему зрительное изображение, со­здаваемое человеком на холсте, картоне или бумаге, обладает такой силой эмоционального и интеллектуального влияния. Ведь фотогра­фия, как правило, передает оригинал гораздо точнее, но тем не менее не обладает таким действием. (Оговоримся — слова «как правило» не лишние, так как в настоящее время искусство фотографии становится все более авторским, приближаясь в принципе по результатам воздей­ствия на зрителя к традиционным художественным работам.) Навер­ное, дело в том, что художник не копирует реальность, а создает свой вариант видения, понимания этой реальности.

Оригинальное видение мира -г- вот чем интересно любое художе­ственное произведение. В этом плане для людей конца XX века пред­ставляют особый интерес рисунки людей Древнего Египта, средне­вековья, наскальные рисунки. Эти изображения могут содержать сведения о том, что было важно для человека в те времена. Например, известно, что жители Древнего Египта рисовали людей и животных в профиль, не учитывали законов перспективы, не передавали глуби­ну пространства, как правило, обращали мало внимания на точное опре­деление пространственного взаимоотношения отдельных фрагментов изображаемых объектов.

В итоге создается впечатление, что для них было важно «перечис­лить» главные детали, учесть их на картине. Что-то похожее имеет мес­то и в рисунках современных детей: солнце — это круг и лучи, человек — это «палка, палка, огуречик...» и т. д. Для того чтобы убедиться в дей­ствительном сходстве рисунка современного ребенка и типичного изоб­ражения художника Древнего Египта, стоит посмотреть на рис. 1.12. На нем вы видите удивительно схожие принципы построения двух типов рисунков, что, в частности, выражается в аналогичных искажениях про­порций, поз и отдельных деталей тел. Автором рис. 1.12, а-з является современный ребенок — пятилетняя Марина Виха. Важно отметить, что стиль ее рисунков не является следствием неумения, а отражает ори­гинальность восприятия. Рисунки Марины отличаются удивительно точным выражением экспрессии их героев. В частности, дети-собач­ки, изображенные на рис. 1.12, а -ж, просто излучают оптимизм, энер­гию й веселье.

С другой стороны, на рис. 1.12, з приведено не стилизованное, а впол­не реалистичное изображение девочки, нарисованное тем же пятилет­ним автором. Причем на этом рисунке очень точно и лаконично показан совсем другой спектр эмоций — и поза, и выражение лица изображенной девочки свидетельствуют о ее грустном, минорном настроении.

Для сравнения на рис 1.12, и приведены стилизованные изображе­ния работающих людей. На рисунках хорошо видны принципы стили­зации: сочетание лиц* показанных в профиль, и фигур — в анфас, а также, что особенно интересно, типичное для таких барельефов изображение людей с головами птиц и животных. В данном случае таковым является птицеголовое существо, обрабатывающее каменную статую.

Однако, как бы то ни было с детьми, современный художник владе­ет техникой изображения полностью. И если Пикассо рисует «Девоч­ку на шаре» именно с такими пропорциями, то можно быть уверен­ным в том, что именно такой вариант внешнего мира он предлагает зрителю. И зритель платит за картины великих художников астроно­мические деньги не потому, что эти картины точно передают реаль­ность окружающего, а потому, что эти картины открывают перед ним новые миры или, более точно, дают новые интерпретации набора ярко­стей и цветов, проецируемых на наши глаза. Фиксируем этот вывод: на сетчатку наших глаз не попадает ничего, кроме точек разной яркости

и разного цвета. Веб остальное есть результат интерпретации, истол­кования. В частности, истолкования, которое зритель проводит с по­мощью художника. Мы впервые видим мир глазами Гогена, откры­ваем для себя совершенно новое в давно примелькавшемся пейзаже, глядя на картины Левитана.

К. Г. Паустовский в автобиографическом романе «Повесть о жиз­ни» очень точно описал это впечатление открытия, понимания чего-то ранее недоступного при неожиданном для него самого восприятии картин Пиросманишвили. «В день приезда я только мельком взгля­нул на них... Но все же меня все время не оставляла непонятная трево­га — как будто меня быстро провели за руку через удивительную, со­вершенно причудливую страну, как будто я уже ее видел или она мне давно приснилась, и с тех пор я никак не дождусь, чтобы осмотреться в этой стране, прийти в себя и узнать ее во всех подробностях». И да­лее: «Я взглянул на эту стену и вскочил. Сердце у меня начало биться тяжело и быстро. Со стены смотрел мне прямо в глаза — тревожно, вопросительно и явно страдая, но не в силах рассказать об этом стра­дании — какой-то странный зверь, напряженный как струна. Это был жираф. Простой жираф, которого Пиросмани, очевидно, видел в ста­ром тифлисском зверинце. Я отвернулся. Но я чувствовал, я знал, что жираф пристально смотрит на меня и знает все, что творится у меня на душе» (К. Паустовский, 1982).

Идеи нового видения, оригинального, свойственного художнику понимания вещей в явном виде звучат и в теоретических работах со­временных художников. Вот что писал Василий Кандинскцй в книге «О духовном в искусстве»: «Живопись есть искусство, и искусство в целом не есть бессмысленное созидание произведений, расплывающих­ся в пустоте, а целеустремленная сила; она призвана служить развитию и совершенствованию человеческой души... Живопись — это язык, ко­торый формами, лишь ему одному свойственными, говорит нашей душе о ее хлебе насущном; и этот хлеб насущный может в данном случае быть представлен душе лишь этим и никаким другим способом». В этом — ценность настоящей живописи, так как она может дать человеку новое восприятие, открыть другие миры.

Зрение способно к восприятию «невозможных фигур»

Фигуры, изображенные на рис. 1.13, впервые были «изобретены» в 50-х годах XX века Л. и Р. Пенроузами, а описание самого феномена

«невозможной фигуры» было приведено в британском психологиче­ском журнале за 1958 год. Эти фигуры, возможно, представляют собой наиболее яркое выражение всех типов неоднозначных изображений. Действительно, отличительная черта этих фигур не наличие неодно­значной трактовки, а просто невозможность существования. Невозмож­ные фигуры — это изображения объектов, которых нет и не может быть. Существенно то, что отдельные части этих фигур вполне вос­принимаемы; невозможность интеграции этих частей — вот причина парадокса (Р. Грегори, 1972).

Давайте попробуем рассмотреть внимательнее какую-либо фигуру, например, «невозможный трезубец». Сами «зубцы» воспринимаются как самостоятельные реалистичные объекты, то же относится и к осно­ванию трезубца. И в результате при быстром взгляде на объект, без рассматривания, не возникает никакого недоумения.

Однако если попробовать рассмотреть внимательнее взаимное рас­положение деталей, то возникает вначале недоумение, а затем ощу­щение раздражения от невозможности существования того, что есть. Проблема восприятия в данном случае близка к уже упоминавшим­ся проблемам «фигура-фон» и отсутствия «увязки» частей в рисун­ках детей и древних художников. Проследим ход среднего зубца и убе­димся, что одна его сторона превращается волей творца-художника в другой боковой зубец, вторая сторона вообще становится вогну­той частью основания. В итоге сам средний зубец исчезает по мере того, как мы переводим взгляд: конец зубца есть, но основание отсут­ствует.

Анализ второй невозможной фигуры представляет собой еще более трудное дело. «Невозможный треугольник» заставит поломать голову любого. Самое забавное, что этот объект существует реально, он мо­жет быть изготовлен, например, из дерева, а секрет заключается в том,

что он представляет собой разомкнутую фигуру, которая восприни­мается как невозможная при рассматривании ее только в одном опре­деленном ракурсе. Как бы то ни было, но внимательное изучение этой фигуры вызывает сильные эмоции. Наш мозг не может дать пра­вильной интерпретации этого изображения; фигура, с одной сторо­ны, никак не может «состояться», но, с другой, — мы совершенно явно видим, что она существует. Причем большое впечатление произво­дит тот факт, что на изображении ясно видна фактура дерева, из ко­торого сделан треугольник, это создает дополнительное ощущение его реальности.

Тщательное рассмотрение показывает, что глаз может легко «по­нять» сочетание любых двух сторон треугольника (любых двух брус­ков, составляющих угол), трудности возникают именно при попытке замкнуть фигуру. В итоге получается, что, состыковывая стороны тре­угольника, мы движемся как бы по кругу, и каждый раз, когда появля­ется надежда замкнуть круг, мы не можем преодолеть противоречия между пространственными ориентациями сторон.

Скрытые этапы восприятия изучают на животных

Трудности формирования механизмов зрительного восприятия у лю­дей, лишенных зрения с момента рождения или с младенческого воз­раста, свидетельствуют о том, что важнейшие процессы созревания системы восприятия и опознания происходят в раннем детстве. В чем заключаются эти процессы, каковы их интимные механизмы? Немно­гие имеющиеся на сегодня знания об этом получены в основном при изучении животных методами депривации. Это, вообще говоря, жесто­кий метод, оправданием которому является только то, что экспери­менты ведутся не из любопытства, не из целей, так сказать, «чистой науки», а для решения насущных практических задач.

Смысл метода таков: новорожденных животных лишают зрения (зашивают веки или ставят на глаза рассеивающие свет линзы) на раз­личные сроки. Затем производится тщательное изучение зрительных возможностей животных. Изучают, как подопытное животное ориен­тируется в окружающей его обстановке, как реагирует на препятствия, различает ли свет и тьму, какова разрешающая способность зрения. Очень часто регистрируются случай, когда собственно зрительный тракт — оптика глаз, острота зрения, зрительные проводящие пути — в полном порядке. Однако способности узнавать окружающие объек­ты нарушены самым кардинальным образом.

При проведении таких исследований и врачи и нейрофизиологи в основном используют те же методы диагностики, которые применяют­ся при исследовании людей. Но есть, конечно, и специфика, которая в основном связана с тем, что животное не спросишь; т. е. спросить-то можно, но ответа не будет. Поэтому при изучении оптики глаза, на­пример, применяют методы непосредственного наблюдения — при помощи офтальмоскопа рассматривают изображения объектов не­посредственно на сетчатке глаза. Интересно отметить, что при этом животным-испытуемым, если они плохо видят, даже прописывают корректирующие средства: очки, ясное дело, не надевают, но контакт­ные линзы — обязательно.

Для изучения остроты зрения используют другие методы. Стимули­рующая часть, т. е. предъявляемые изображения, могут быть любыми, в частности теми же, что используются в кабинетах офтальмологии: буквы разного размера или кольца Ландольта. (Эти кольца, имеющие разрыв сверху, снизу, сбоку, применяют при исследовании зреция ма­леньких детей, еще не знающих алфавит.)

Способ задания вопросов и получения ответов, т. е. способ диалога с подопытными животными, достоин особого рассмотрения. Ведь этот способ дает общую возможность «разговора» человека и животного. Можно сказать, что он основан на механизме условных рефлексов. Это будет правда, но неинтересная, можно сказать, упрощенная прав­да. Точнее и в то же время романтичнее считать, что разговор с живот­ными основан на их способности к ассоциативным умозаключениям. Происходит же следующее: вначале животное обучают тому, что не­которое изображение (буква, треугольник, кольцо Ландольта и т. д.) связано с пищей. Например, всякий раз, когда появляется это изобра­жение, животному дают кусочек мяса. Этот тип ассоциаций и есть ус­ловный рефлекс. Здесь мясо — безусловный, а изображение — услов­ный раздражитель. Выработка рефлекса или ассоциации — это такое поведение, когда животное реагирует на изображение так же, как и на пищу (рис. 1.14).

Другой вариант ассоциативного обучения — когда животное обуча­ется связывать изображение с безусловным раздражителем (мясом, например) в процессе самостоятельного игрового или исследователь­ского поведения. В этих случаях обычно говорят об инструменталь­ном обучении. Как бы, однако, ни шло обучение, но в результате таких манипуляций исследователь может спросить у животного: «Знаешь ли ты, что это?» И обученное животное отвечает: «Да, это треугольник», или: «Это круг», или: «Не знаю». Действительно, если мы организовали

у собаки, кошки или крысы четкую ассоциацию «треугольник — мясо» и выпустили ее из клетки в комнату, где перед животным для выбора расположены дверцы с изображением круга, треугольника, букв и дру­гих объектов, то животное побежит к дверце с треугольником.

Подтверждением этого является эффект переучивания. В следую­щем цикле обучения мы можем у той же крысы связать изображение треугольника с ударом тока, а изображение круга — с мясом. И тогда крыса покажет нам своим поведением, что способна узнавать также и круг. Таким образом, хотя и не совсем высокоинтеллектуальный, но все же какой-то диалог с экспериментальными животными возможен. В частности, в такого рода беседе можно узнать, какова острота зре­ния животного после различных сроков и способов депривации. В та­ких исследованиях животных обычно пытаются научить отличать друг от друга решетки разной пространственной частоты. Другими словами, им предъявляют одинаковые по размеру области, которые заполняют параллельно расположенными темными и светлыми по­лосами.

Различаемое животным число темных полос (т. е. их частота в пре­делах области постоянного размера) прямо определяет остроту зре­ния. Если животное в результате обучения может отличить тестовую область, содержащую 7 полос на угловой градус, от области, содержа­щей 10 полос, и не может отличить область, содержащую 10 полос, от большего количества, то ясно, что предельная острота его зрения нахо­дится где-то вблизи 10 полос на градус. Для изучения остроты зрения можно, естественно, использовать и такие классические для «человече­ской» офтальмологии стимулы, как уже упоминавшиеся кольца Лан­дольта или буквы разного размера. Ну и, конечно, следует отдать должное терпению и энтузиазму ученых — проверка остроты зрения, занимающая у человека считанные минуты, требует недель в экспери­ментах с животными. Недели идут в основном на обучение, выработку условных или инструментальных рефлексов. Так что диалог с живот­ным непрост, но возможен.

Резюме

Внешний мир представлен в плоскости сетчаток наших глаз всего лишь как распределение яркостей, цветов и координат отдельных то­чек. Все многообразие процессов восприятия и узнавания осуществ­ляется путем интерпретации «хаоса» пятен и цветов. Узнавание — далеко не одномоментный, мгновенный процесс. В обычных случаях процесс восприятия и узнавания занимает время порядка 0,1-0,2 с и не осознается как длящееся действие. Сложность актов интерпретации в существенной степени выясняется при анализе трудностей зрения, восприятия и узнавания у людей после операции снятия рано приобре­тенной катаракты.

Процесс интерпретации фрагментов изображения при его узнава­нии может детально изучаться не только в ходе восприятия людей, прозревших после врожденной слепоты, но и у здоровых людей в усло­виях, когда они рассматривают изображения особого типа — «неодно­значные» и «невозможные фигуры».

Изучение механизмов зрительного восприятия и узнавания у жи­вотных основано на их способностях к ассоциативным умозаключе­ниям. Животных вначале обучают тому, что некоторое изображение связано с пищей, например, всякий раз при появлении этого изображе­ния животному дают кусочек мяса. Этот тип ассоциаций и есть услов­ный рефлекс. Выработка рефлекса или ассоциации — это такое пове­дение, когда животное реагирует на изображение так же, как и на пищу. В результате эксперименты такого рода дают возможность вы­являть способности животных к различению таких характеристик, как форма, удаленность, острота зрения и пр.

Темы и вопросы для семинаров и самопроверки

1. Запишите в тезисной форме смысл названий подзаголовков и по­следовательность изложения материала данной главы.

2. Изложите тезисно в двух-трех фразах содержание каждой час­ти данной главы.

3. Вспомните основные рисунки, содержащиеся в этой главе.

4. Что можно рассматривать в качестве основного парадокса узна­вания?

5. Приведите наиболее важные, на ваш взгляд, экспериментальные факты и теоретические положения, свидетельствующие о том, что основу зрительного восприятия составляют процессы интер­претации.

6. Укажите основные этапы обычно «свернутого» процесса восприя­тия на примере последовательности операций зрительного узна­вания у людей, прозревших после снятия катаракты.

7. В чем заключаются основные методические подходы к экспери­ментальному изучению зрительного восприятия у животных?

8. Как раскрыть выражение «зрение — это бессознательное умоза­ключение»?

9. Что такое «неоднозначные фигуры»? Приведите примеры.

10. Опишите отдельные стадии восприятия любой «невозможной» фигуры. Укажите основные качественные этапы алгоритма узна­вания, ключевые моменты процесса.

Глава 2

Психология памяти

Ключевые понятия: механизмы запоминания, сохранения, активации, воспроизведения (считывания) и забывания информации, связь памя­ти и эмоций, энграмма и консолидация следа памяти, образная память и эйдетизм, иконическое и эхоическое хранение, фосфены, «живость» мысленных образов.

Память неразрывно связана с восприятием, мышлением и личностью человека

Что-то магическое, неизменно привлекающее наше внимание содер­жится в самой природе живой человеческой памяти, способной вер­нуть прошедшие мгновения со всеми, казалось бы, давно забытыми событиями, переживаниями, ощущениями, чувствами. Замечательные описания памяти можно найти в знаменитой автобиографической по­вести В. Набокова «Другие берега», где автор ставит «...цель — опи­сать прошлое с предельной точностью и отыскать в нем полнозначные очертания, а именно: развитие и повторение тайных тем в явной судь­бе». И далее Набоков пишет, что «...пытался дать Мнемозине не толь­ко волю, но и закон».

Приведем одно из ?тих описаний памяти Мнемозины: «Вижу нашу деревенскую классную, бирюзовые розы обоев, угол изразцовой печ­ки, отворенное окно: оно отражается вместе с частью наружной водо­сточной трубы в овальном зеркале над канапе, где сидит дядя Вася, чуть не рыдая над растрепанной, розовой книжкой. Ощущение пре­дельной беззаботности, благоденствия, густого летнего тепла затоп­ляет память и образует такую сверкающую действительность, что по сравнению с нею паркерово перо в моей руке и сама рука с глянцем на уже веснушчатой коже кажется мне довольно аляповатым обманом. Зеркало насыщено июльским днем. Лиственная тень играет по белой с голубыми мельницами печке. Влетевший шмель, как шар на резинке, ударяется во все лепные углы потолка и удачно отскакивает обратно в окно. Все так, как должно быть, ничто никогда не изменится, никто никогда не умрет» (В. Набоков).

Ответ на, казалось бы, очевидный вопрос, что такое память, не столь прост, как это кажется на первый взгляд. Понятно, что память — это форма отображения действительности, включающая в себя механиз­мы запоминания, сохранения, активации, воспроизведения (считыва­ния) и забывания информации (рис. 2.1). Однако попытки дать более полный ответ показывают, что по сравнению с памятью технических устройств разного типа, от компьютерной базы данных до кодового замка, механизмы памяти живых существ достаточно сложны и далеко не до конца понятны. Тем не менее, ясно, что одним из главных отли­чий живой, человеческой памяти является ее неразрывное переплете­ние с эмоциональными и личностными событиями.

Сложность понимания сущности механизмов памяти заключается не только в трудностях выявления психологических, психофизиоло­гических, нейронных и молекулярных уровней запоминания, сохра­нения и воспроизведения, но и в определении участия этих процессов в механизмах обучения, ассоциативного мышления, восприятия, узна­вания, действия. Для иллюстрации того, какого рода проблемы стоят сегодня перед исследователями памяти, стоит отметить как факт не­известности структур мозга, ответственных за хранение, запоминание и считывание информации, так и тот факт, что исследователи мало знают об устройстве собственно самого следа памяти.

Вообще в психофизиологии уже давно существует термин энграмма, с помощью которого определяют след памяти, сформированный в результате обучения. Однако до сих пор нет полной ясности приро­ды энграммы, в частности, неясны механизмы образования энграммы при запоминании, неясны вопросы материального носителя следа па­мяти, распределения следов памяти по структурам мозга, механизмы забывания и вспоминания. Подходы к решению этих вопросов и опре­деляют основные направления изучения памяти.

Таким образом, интерес к памяти заключается не только в изуче­нии способов хранения и переработки информации, но и в выяснении механизма работы того единственного волшебного устройства, которое способно вернуть человека в прошлое, остановить время и дать воз­можность вновь воспринять и осмыслить краски, события, ощущения, звуки, запахи прошедшего.

Характеристика памяти как феномена

Исторически сложилось так, что изучение памяти велось путем опре­деления характеристик самого феномена памяти, а также характери­стик, связанных с временной динамикой запоминания. На бытовом уровне было издавна известно, что лучше запоминаются какие-то про­стые, конкретные факты и события, причем такие факты и события, которые важны для данного человека, имеют лично для него существен­ное значение, затрагивают его интересы, эмоции и мотивации. Такие факты и события запоминаются легко и надолго. Противоположным образом дело обстоит с какими-либо сложными, абстрактными рас­суждениями, объяснениями, доказательствами, особенно если они не представляют живого интереса для человека.

Ясно, что мимо нашего сознания ежедневно проходит огромное количество рядовых, неинтересных событий, о которых мы забываем практически сразу после их появления. Однако здесь все обстоит не так просто. Каждый человек не раз сталкивался с тем, что иногда при появлении интереса к событиям прошлого он может вспомнить, каза­лось бы, давно забытые или, казалось бы, совершенно не замеченные им в свое время факты. Если перед человеком ставится задача вспом­нить в деталях прошедший день или события большей давности, он, как это ни удивительно, часто делает это. Классический пример тако­го поведения — разговор со следователем, особенно если результат та­кого разговора важен для человека.

Однако намного более важный с точки зрения психологии лично­сти пример связан с поведением человека в процессе самоанализа, ког­да он пытается «вытянуть» из подсознания, казалось бы, давно забы­тые или не замеченные ранее факты.

Процессы такого рода, связанные, образно говоря, с реанимацией памяти, лежат в основе таких важнейших для каждого из нас областей культуры, психологии и медицины, как психоанализ и психотерапия.

Действительно, стержневая идея и стержневая практика психоанали­за и психотерапии заключается в процессе извлечения из подсозна­ния фактов,~явившихся в свое время, как правило в раннем детстве, ключевыми для формирования личности человека. Методы и способы психоанализа лежат в основе вычленения, вспоминания, осознания таких фактов и событий; методы и способы психотерапии связаны с объяснением, истолкованием, пониманием и правильной трактовкой этих событий.

При помощи этих методов человек должен вспомнить, что с ним произошло в определенный момент времени прошлого, вычленить из слитного потока событий такое, которое до такого вычленения каза­лось ему ничем не примечательным и рядовым и которое после сеанса оказывается важнейшим, определившим его жизнь на долгие годы вперед. Таким образом, именно возможность вспомнить, казалось бы, забытое или вообще незамеченное и затем проанализировать, рассмот­реть всесторонне это событие, реконструировать его последствия ле­жит в основе психоанализа и психотерапии.

Задача произвольного, сознательного, целенаправленного восстанов­ления, активизации следов памяти решается непросто. Именно поэто­му психоанализ, психокоррекция и психотерапия представляют собой очень сложные области медицины и психологии, а специалистов, до­стигших успеха в этих областях, считают почти магами и чародеями. С другой стороны, практически каждый человек при внимательном самоанализе может отметить случаи, когда какие-то факты вспомина­лись им непроизвольно, без всяких усилий, они как бы самостоятельно всплывали в памяти. Вы совершенно забыли о событии, были заняты совершенно другими делами и мыслями как вдруг это событие само вспомнилось, «пришло на ум». Причем часто бывает, что само собы­тие не просто вспоминается, но появляется в совершенно неожидан­ной, новой и интересной для вас интерпретации. По-видимому, объяс­нение этому связано с тем, что работа подсознания не может протекать без участия механизмов вспоминания, выборочной, специфической активации следов памяти (рис. 2.2). А то, что подсознание работает непрерывно во сне и наяву и играет огромную роль в духовной, эмоцио­нальной, интеллектуальной, творческой деятельности человека, — не вызывает никаких сомнений.

Другой вариант активации следов памяти связан с попытками созна­тельного вспоминания какого-то события, имени или термина, кото­рый, как говорят в таких случаях, «просто вертится на кончике языка». Этот вариант активации связан не только с эмоциями, но и с работой

механизмов внимания. В качестве классического примера можно вспом­нить рассказ А. П. Чехова «Лошадиная фамилия», герой которого дол­го и мучительно напрягал свое внимание, потратил много сил и эмо­ций, перебирая «лошадиные фамилии» и стараясь вспомнить нужную. «Взбудоражилась вся усадьба. Нетерпеливый, замученный генерал пообещал дать пять рублей тому, кто вспомнит настоящую фамилию, и за Иваном Евсеичем стали ходить целыми толпами... — Гнедов! — говорили ему. — Рысистый! Лошадицкий!... — Буланов... Чересседель­ников... — бормотал он. — Засупонин... Лошадский... Судя по морщи­нам, бороздившим его лоб, и по выражению глаз, думы его были на­пряженны, мучительны...» Поиск продолжался до тех пор, пока в совершенно другом контексте не было упомянуто слово «овес». «Иван Евсеич тупо поглядел... как-то дико улыбнулся и, не сказав в ответ ни одного слова, всплеснув руками, побежал к усадьбе с такой быстро­той, точно за ним гналась бешеная собака... — Надумал... Надумал... Овсов! Овсов фамилия акцизного! Овсов, ваше превосходительство! Посылайте депешу Овсову!»

В итоге становится ясно — память представляет собой сложную сис­тему, которая имеет сознательные и подсознательные механизмы, управляющие актами запоминания, забывания, восстановления следов. Механизмы памяти связаны с эмоциональной и мотивационной сфе­рой, управляются вниманием и интеллектом, пронизывают буквально

всю деятельность человека. Возможно, эта «вездесущность» памяти отчасти послужила основой предположений о том, что в принципе че­ловек может вспомнить все или почти все из того, что происходило с ним в течение жизни (рис. 2.3).

Виды памяти

Возможно, это покажется удивительным или неожиданным, но при внимательном рассмотрении выясняется, что память человека не представляет собой системы хранения различных кусков информации, не зависимой от вида или типа информации. Способы хранения ин­формации в человеческой памяти и, по-видимому, в памяти других живых существ тесно связаны и во многом определяются теми функ­циями, операциями и процедурами, для которых эта память предназна­чена. Процессы запоминания и хранения информации, таким образом, не являются нейтральными, они зависят от способа работы с этой ин­формацией. Одна и та же информация может запоминаться разными способами, храниться в разных видах. При этом способы и виды хра­нения напрямую определяются тем, каким образом эта информация будет обрабатываться (рис. 2.4). Впрочем, нечто подобное имеет место и в компьютерных системах, где информация может быть записана не только с помощью различных шрифтов, но и представлена в виде схем, образов, звуков и т. д.

Особенность вопроса о видах памяти состоит в том, что при их описа­нии каждый раз следует проводить различие между собственно видами

памяти и процессами обработки информации, работающими с этими видами. Процессы восприятия, мышления подробнее рассмотрены в других главах, здесь мы остановимся только на описании характери­стик тех или иных видов памяти, запоминания, активизации следов (вспоминания) и забывания.

Какие же виды памяти описаны современной наукой? Во-первых, это различные типы так называемой сенсорной памяти, т. е. памяти, связанной с органами чувств. Наиболее развитыми у человека явля­ются зрительная и слуховая память, но представить нормального че­ловека, лишенного других типов памяти, таких, как осязательная, обо­нятельная, вкусовая, двигательная, невозможно. Мир человеческих чувств, переживаний, настроений неотделим и во многом сформиро­ван под воздействием различных эпизодов сенсорной памяти. Напри­мер, часто какой-либо, казалось бы, давно забытый запах вызывает из памяти целые пласты воспоминаний; какое-то прикосновение к коже может вызвать каскад воспоминаний раннего детства, а звук или кар­тинка — оживить и вызвать из глубин памяти целые миры чувств и ощущений.

Кстати говоря, некоторой, хотя и косвенной, оценкой того или иного вида памяти является то, насколько широко представлены в мозгу соот­ветствующие сенсорные системы. Например, у человека в наибольшей степени представлены системы зрительного восприятия, у собаки на первое место выходит система обоняния, летучие мыши и дельфины преимущественно пользуются слуховой памятью в ультразвуковой об­ласти.

Наряду с сенсорными выделяются и другие функциональные виды памяти. К ним относятся эмоциональная, образная, логическая, вербаль­ная (словесная), механическая память. Говоря об этих видах памяти, следует учитывать, что они, как правило, активно взаимодействуют друг с другом. Например, трудно представить себе эмоциональную память в «чистом» виде, не связанную с какими-то зрительными или другими сенсорными ощущениями, так же как трудно представить образную память, не сопровождающуюся эмоциональными и чув­ственными характеристиками. Едва ли можно вспомнить какой-то образ — зрительный, слуховой, вкусовой или обонятельный — и не ис­пытать при этом никаких чувств и эмоций. Более того, часто даже разные виды логической памяти имеют эмоциональную окраску, свя­занную, например, с чувством удовлетворения по поводу решенной проблемы или с чувством досады из-за трудностей, связанных с когда-то решаемой задачей. Неразрывная переплетенность различных видов памяти человека с гениальной точностью и образностью звучит в уди­вительном стихотворении И. Бунина «При свече»:

Голубое основанье, Золотое острие... Вспоминаю зимний вечер, Детство раннее мое. Заслонив свечу рукою, Снова вижу, как во мне Жизнь рубиновою кровью Нежно светит на огне. Голубое основанье, Золотое острие... Сердцем помню только детство: Все другое — не мое.

Особыми функциональными вариантами памяти являются произ­вольная и непроизвольная память. Действительно, мы можем вспом­нить некоторое событие после длительной работы, связанной с напря­жением воли и концентрацией внимания, при других условиях тот же факт может сам всплыть в памяти. Хорошей иллюстрацией первого случая является эффект, когда человек никак не может вспомнить слово, которое, как говорят, «прилипло к кончику языка» или «вер­тится на языке». Оно почти что всплыло из глубин памяти, но тем не менее никак не может быть осознано. Этот мучительный процесс про­извольного вспоминания знаком каждому человеку.

При этом каждый человек на собственном опыте знает, насколько такое вспоминание отличается от непроизвольного, когда события или факты вдруг сами всплывают в памяти, причем появляются зачастую без видимых причин, сами по себе, совершенно без связи с текущими мыслями и делами. Кстати говоря, анализ такого рода фактов во мно­гом объясняет происхождение гипотез о подсознательной работе моз­га, о том, что процесс мышления не прерывается даже во сне. Последо­вательное сравнение результатов непроизвольного вспоминания дает еще больше оснований для гипотез о подсознательном продвижении мыслительного процесса. Анализ таких данных во многом лежит в ос­нове теорий творческого процесса, в основе которого обычно предпо­лагают наличие серьезных, качественных, принципиальных продви­жений в понимании анализируемых явлений. Действительно, если процесс непроизвольного вспоминания имеет место через те или иные промежутки времени, а процессы мышления непрерывны, то всплы­вающие время от времени в сознании человека результаты мышления должны производить впечатление интуитивных скачков и творческих прорывов в решении сложных задач.

Совсем другой принцип организации памяти связан с ассоциатив­ным или альтернативным ему поэпизодным способами запоминания и хранения информации. Действительно, один и тот же материал может запоминаться как цепь ассоциаций, когда одно событие вызывает в памяти другие, связанные с ним на основании самых разных анало­гий, сравнений, элементов сходства или отличий.

С другоистороны, запоминание и хранение информации может стро­иться на основе чисто временной последовательности событий, т. е. нанизываться на ось времени. Возможно, что этот способ запомина­ния, ввиду его естественности и опоры на общий принцип «стрелы времени», Является наиболее универсальным. Временная ассоциация, т. е. связь событий на основании их последовательного или одно­временного свершения, представляется намнгЗго более естественной (в смысле легко установимой), чем связь на основании причинно-след­ственных ассоциаций или сходства по каким-то другим признакам и характеристикам. В конце концов именно временные ассоциации лежат в основе такого фундаментального принципа запоминания и мышле­ния, как условный рефлекс.

О важности хранения событий по принципу их нанизывания на ось времени можно судить по результатам самоанализа. Действительно, почти всегда,-когда у нас появляется необходимость вспомнить какие-то события, мы начинаем «разматывать нить времени». И в результате такой процедуры вспоминаем на удивление много, казалось бы, безвоз­вратно утерянных фактов, картинок, сцен, отдельных слов, интонаций, запахов, ощущений. Отдельные эпизоды часто всплывают в памяти во всем своем многообразии и объеме. О важной роли поэпизодного способа хранения информации свидетельствуют приведенные в следую­щей главе данные, описывающие вспоминание в условиях элект­рического раздражения мозга. Оказывается, что при этом в памяти всплывают именно целостные эпизоды прошлой жизни, эпизоды, представляющие собой многогранный комплекс ощущений, связан­ных с определенным моментом времени.

Поэпизодное запоминание и хранение, по-видимому, основано не только на использовании чисто временных меток, но и на учете ком­плекса пространственно-временных координат. В пользу такого пред­положения свидетельствуют на первый взгляд загадочные и необъяс­нимые явления, суть которых состоит в следующем.

Наверное, каждый человек может вспомнить, что с ним много раз случалось странное явление: вы решили что-то сделать и отправились выполнять задуманное. Но, отойдя от места, где было принято реше­ние, вы забыли то, что хотели сделать. Выход из ситуации известен — вернуться в то место, где было принято решение. Объяснение меха­низма таких событий становится ясным в рамках гипотезы учета ком­плекса пространственно-временных характеристик при запоминании эпизодов жизненного потока. Действительно, вы приняли некоторое решение, сформировали в памяти некоторый план, и для того, чтобы извлечь его из памяти, возможно, самым простым является восста­новить если не время, то место. Восстановление характеристик про­странственного окружения автоматически приводит к восстановлению сопутствующей информации!

Декларативная и процедурная память

Еще одним самостоятельным, не зависимым от других способом функ­циональной организации памяти является ее разделение на деклара­тивную и процедурную память. Эти два способа организации памяти имеют вполне понятную функциональную основу. Форма декларатив­ной памяти предназначена для поддержки мыслительных процедур, основанных на процессах оперирования с понятиями. Например, если мы хотим дать определение того, что представляет собой объект под названием «плоскогубцы», мы используем декларативную форму па­мяти, записи которой построены по принципу: «плоскогубцы — это...» В данном конкретном случае — это предмет, имеющий определен­ную форму, состоящий из двух ручек, захватывающего устройства в виде губок и т. д. Такая форма памяти специально предназначена для декларирования, т. е. определения того, что представляет собой дан­ный объект.

При этом принципиально важно, что в результате декларирования происходит определение одних объектов через другие, в частности, че­рез объекты, представляющие собой части данных объектов. При дек­ларативном описании плоскогубцев их определение происходит через описание таких объектов, как ручки, схватывающие «губки», поворот­ный блок; в свою очередь, описание ручек происходит по такой же формуле: «ручки — это...» и т. д. Таким образом, можно сказать, что декларативная память предназначена для ответа на вопрос «что?», представляет собой объект, явление или событие.

Прои/ессуальная память во многом противоположна декларативной. Можно сказать, что ее предназначение — ответ на вопрос «как?»: как пользоваться объектом, как вести себя в определенных условиях или при решении той или иной задачи. Например, именно процессуальной памятью пользуется человек, когда использует плоскогубцы для за­кручивания гайки. Классический пример процессуальной памяти — реализация процедуры завязывания шнурков ботинок. При обучении ребенок с большим трудом запоминает, как это делается, однако в даль­нейшем, ввиду удобства процессуальной памяти для решения этой за­дачи, процесс завязывания — развязывания происходит легко и автома­тически. Причем важно заметить, что описать эту процедуру в терминах «что» (что надо сделать, чтобы завязать узел) чрезвычайно трудно.

Аналогичные трудности имеют место при попытках описать в рам­ках деклараций и другие процедурные акты, такие, как катание на лы­жах, вождение автомобиля, игра на пианино и т. д. В наличии этих трудностей легко убедиться практически, на собственном опыте, если попытаться написать, например, инструкцию о том, как следует завя­зывать галстук, пользоваться консервным ножом, овладеть техникой прыжков в высоту или катания на горных лыжах. Человек, который профессионально владеет этими навыками, как правило, может толь­ко показать, как это делается, причем даже сам процесс демонстрации легче провести в реальном времени, без остановок и замедлений. «Про­играть» в замедленном темпе сложное движение, такое, как, например, поворот на горных лыжах или проводка мяча в футболе, способен только выдающийся тренер.

В своих классических работах по возрастной психологии Ж. Пиаже (Ж. Пиаже, 1981) назвал первые два года жизни ребенка сенсомотор-ным периодом познавательного развития. В течение этих двух лет ре­бенок в основном учится владеть собственным телом. Он обучается координации движений, необходимых для хватания, ползанья, ходь­бы, учится соразмерять силу мышц и время их включения для точного перемещения в пространстве, достижения целевых объектов и их час­тей. Как считает Пиаже, в этот период развития люди и предметы не существуют для ребенка как таковые, сами по себе. Он воспринимает их только в связи с теми сенсомоторными действиями, которые может сделать в отношении этих объектов. Иными словами, суждения ребен­ка об объектах внешнего мира в этот период ограничиваются тем, что он может с ними сделать. Суждения как действия — такое определе­ние удивительно точно соответствует описанию процедурного спосо­ба усвоения и запоминания знаний.

Сенсомоторный период развития ребенка Пиаже называл также «до­логическим», считая, что в это время ребенок не способен к относитель­но сложным логическим рассуждениям. Только позже, в ходе развития, у ребенка происходит формирование способностей к выделению объек­тов из слитного внешнего мира, к пониманию того, что объекты суще­ствуют сами по себе, и о том, что он сам является самостоятельным су­ществом. Эти способности составляют основу следующего логического периода развития, связанного с накоплением и формированием декла­ративных знаний. Отсутствие декларативного мышления и декларатив­ной памяти в первые два года «дологического» развития, возможно, объясняет, почему взрослые люди, как правило, почти совсем не спо­собны вспоминать события, образы младенчества и раннего детства.

В итоге, рассмотрев различные виды памяти, мы с неизбежностью приходим к выводу о разнообразии способов запоминания, хранения, переработки и воспроизведения событий памяти. Память об одцом и том же событии может быть образной и логической, построенной на принципе ассоциативности или на принципе повременного запомина­ния, когда фиксируется последовательность эпизодов. Память может быть произвольной и непроизвольной, сенсорно-образной или вербаль­ной, эмоциональной и логической. Данные, полученные с помощью различных методов, свидетельствуют о множественности способов хранения информации в долговременной памяти. Одни и те же сведе­ния, по-видимому, могут кодироваться в виде визуальных, акустиче­ских или других сенсорных образов и, конечно, в виде семантических, вербальных, символьных и знаковых представлений.

На самом деле получить точные сведения о существовании тех или иных способов представления информации не так просто. В частности, потому, что нейронные сети разных отделов мозга в принципе могут осуществлять функции преобразования одних типов представления

информации в другие и тем самым как бы маскировать исходные и про­межуточные способы представления. Например, можно легко пред­ставить себе, что наряду с хранением информации в образном виде те же факты, с одной стороны, могут быть представлены в виде символь­ных последовательностей, а с другой стороны, могут быть по необхо­димости перекодированы в эти последовательности.

Множественность способов хранения и обработки, используемых памятью, иллюстрируется на рис. 2.5, где в виде схемы представлены различные виды памяти. Важно подчеркнуть, что эти виды являются взаимодополняющими, т. е. практически каждое событие или факт памяти могут храниться с использованием различных видов памяти. Один и тот же факт может храниться в сенсорном, вербальном, декла­ративном, процедурном видах, может вспоминаться произвольно или непроизвольно, с использованием разных временных, логических, эмо­циональных ассоциаций.

Ниже Некоторые виды памяти описаны более подробно.

Образная память Зрительная, образная память

Зрительная, образная память, упомянутая нами ранее, представляет со­бой одну из наиболее часто исследуемых форм памяти. Вопрос о том, в каких случаях мозг хранит информацию в виде исходных образов и в каких — в виде переработанных, семантических кодов, остается от­крытым. Очевидно, что способ хранения следов событий связан со специ­фикой способов переработки информации, т. е. с типами мыслительной, интеллектуальной и творческой деятельности. В некоторых случаях образные способы представления информации являются более под­ходящими для достижения определенных результатов обработки, в других случаях более удобным является перекодирование образа в представление, лишенное признаков топологической связи эле­ментов.

Исходя из сказанного, рассмотрим некоторые характеристики об­разной памяти. Наиболее изученный вид образной памяти получил название эйдетизм (от греч. eidos — образ). Сам факт наличия эйдети­ческой памяти был описан относительно недавно, в начале XX века, когда психологи в определенном смысле неожиданно обнаружили спо­собность людей (в основном, детей) мысленно видеть детали зритель­ных сцен. В типичном опыте испытуемому предъявляется на несколь­ко секунд незнакомая ему ранее фотография. Затем фото убирается, перед человеком остается экран, на котором он видит отсутствующую картину. Причем человек обращается с видимым образом как с реаль­ной сценой, он может всматриваться в детали, замечать те из них, на которые ранее не обратил внимания. Наиболее сильно и часто такие способности проявляются у детей. Вот как выглядит отрывок из сте­нограммы эксперимента.

«Вопрос: Сколько людей нарисовано на картине?

Ответ: Шесть — четверо мужчин и две женщины. Один поливает улицу,

трое остальных идут на работу.

Вопрос: В каком направлении идут эти трое мужчин?

Ответ: Туда вглубь (показывает рукой направление).

Вопрос: Что ты видишь у второго человека?

Ответ: Он курит трубку.

Вопрос: Что несет на плече человек, идущий впереди? Ответ: Лопату.

Вопрос: Люди эти идут по тротуару или по середине улицы? Ответ: По тротуару.

Вопрос: Сколько окон в том доме, мимо которого проходят эти люди? Ответ: Шесть, пять справа и одно спереди.

Вопрос: Чем отличается это окно спереди дома от пяти окон справа? Ответ: Переднее окно прикрыто зелеными ставнями. Вопрос: Сколько кувшинов с молоком стоит на тележке?

Ответ: Пять.

Вопрос: Что обозначено на вывеске?

Ответ: Трудно прочесть... все же (читает медленно) номер, затем идет цифра 3 и потом 8 или 9^м Вопрос: Как написан номер?

Ответ: Большое и маленькое ^w o с двумя черточками под ним» (Вы­готский Л. С, 1981).

Временной интервал такого видения в среднем составляет около часа. По прошествии этого времени испытуемые отмечают падение четкости, невозможность видеть детали.

Можно отметить, что разные варианты образной памяти имеют свои особенности. Например, в ряде случаев образная память приобретает многогранность, становится более синтетичной. Вот как воспринимал герой замечательной книги А. Р. Лурии «Маленькая книжка о боль­шой памяти» отдельные буквы и цифры. «А — это что-то белое, длин­ное»; «# — оно уходит вперед, его нельзя нарисовать»; — острое»; «Я — это большое, можно по нему прокатиться».

Образность при восприятии цифр описана в двух вариантах. Первый вариант связан с ассоциированными формами и цветами. «1 — это острое число, независимо от его графического изображения, это что-то закон­ченное, твердое»; «2 — более плоское, четырехугольное, беловатое, быва­ет чуть серое»; *3 — отрезок заострен и вращается»; «4 — опять квадрат­ное, тупое, похожее на 2, но более значительное, толстое»; «5 — полная законченность в виде конуса, башни, фундаментальное»; «5 — невинное, голубовато-молочное, похожее на известь».

Второй вариант образного восприятия цифр был связан с ассоциа­тивным восприятием разных типов людей. «Вот 1 — это гордый, строй­ный человек; 2 — женщина веселая; 3 — угрюмый человек, не знаю почему... 6 — человек, у которого распухла нога; 7 — человек с усами; 8 — очень полная женщина, мешок на мешке.., а вот 87 — я вижу пол­ную женщину и человека, который крутит усы» (А. Р. Лурия, 1968). Образная память человека, описанного в этой книге, была стойкой — данный образ всегда повторялся при возникновении соответствую­щей ситуации. (Более подробное описание экзотических характери­стик образной памяти этого человека приведено далее в главе 3.)

Результаты изучения образной, эйдетической, памяти приводят к вопросу о том, насколько часто этот вид памяти используется в ре­альной деятельности. Едва ли Природа создала такой механизм ис­ключительно для работы благородных разведчиков и негодяев-шпио­нов. В ряде экспериментов изучалось, в каких типах мыслительных операций используется образная память. Рассмотрим две группы опытов.

Первую группу составляют эксперименты, в которых предъявлялись две буквы и испытуемые должны были ответить, одинаковы ли они. Буквы могли иметь одинаковое название и одинаковое написание, на­пример АА, или могли иметь одинаковое название и разное написание, например Аа. Измерялось время реакции, т. е. время от предъявления пары букв до принятия решения и нажатия на кнопку. В результате выяснилось, что время определения одинаковости букв существенно меньше в варианте АА, т. е. если буквы имеют и одинаковое написание, и одинаковое название.

Логичное объяснение этих данных заключается в том, что в процессе определения сходства буквы сравниваются в виде образов (картинок).

Далее в дополнительных сериях экспериментов выяснялось, в те­чение какого времени после начала сравнения имеет место образный анализ. Для этого вторая буква из пары предъявлялась не одновремен­но с первой, а через некоторое время. Время реакции в этих опытах измерялось от момента предъявления второй буквы. При такой схеме имело место сопоставление второй буквы и следа памяти первой бук­вы. Результаты показали, что, если задержка между буквами достигает примерно 3 с, время реакции при сравнении пар АА и Аа становится одинаковым (рис. 2.6). Таким образом, следует вывод о том, что образ­ное представление данных используется только в начальные периоды обработки информации.

Вторую группу составляют эксперименты с «мысленными поворо­тами» фигур. В этих экспериментах испытуемым предъявляли две фигуры и просили оценить, можно ли перейти от одной фигуры ко вто­рой путем ее мысленного поворота в собственной плоскости. При этом для контроля время от времени в качестве второй фигуры предъявляли зеркальные отображения первой фигуры, т. е. использовали такие изображения, которые ни при каких поворотах не могли совпасть с первой фигурой. Например, на рис. 2.7, а фигура 1 представляет собой стилизованный знак Я, фигура 2 может быть получена из фигуры 1 при повороте на 180 °, в то время как фигура 3 является зеркальным отобра­жением фигуры 1 и не может быть получена из нее ни при каких пово­ротах.

График (рис. 2.7,6) позволяет предполагать, что испытуемые повора­чивали вторую фигуру, добиваясь ее совпадения с исходной фигурой пары. При этом мысленное движение проводилось по часовой стрелке или против нее исходя из того, какой путь короче. Из полученных

данных следует, что при малых углах поворота требуется порядка 2 мс на Г, при больших — порядка 5 мс на Г. Ввиду того что время решения прямо зависело от поворота целостной фигуры, авторы пришли к выво­ду, что сравнение в таких условиях проводится именно в зрительных кодах, представляющих собой непосредственные образы предъявляе­мых фигур. Действительно, трудно представить полученное изменение времени реакции при повороте фигуры, если происходит сравнение списка признаков.

Слуховая образная память, другие типы образной памяти

Естественно полагать, что если мы можем видеть сигнал после окон­чания его внешнего физического существования, то нервной системе должно быть «выгодно» такое устройство, при котором мы слышим сигналы после их окончания. Это действительно так. По аналогии с «иконическим» хранением зрительных образов для образной слухо­вой памяти используется термин «эхоическое» хранение. Сходство этих видов сенсорной (чувственной) памяти заключается в том, что они хранят следы необработанной сенсорной информации. Существен­ной чертой образного следа является то, что, как правило, у большин­ства людей его длительность невелика. По-видимому, смысл этих ви­дов памяти заключается в продлении времени восприятия целостного сигнала, в получении дополнительного времени для того, чтобы рас­смотреть или расслышать сообщение.

На бытовом уровне эффект эхоической памяти отражается в выра­жениях типа «еще звучит в ушах» и часто связано с намеренным по­вторным внутренним проговариванием слова. Это имеет место, на­пример, при необходимости запомнить номер телефона, когда мы специально прислушиваемся к ^внутреннему звучанию, цепляясь за точность воспроизведения интонаций, громкости, акцента, высоты го­лоса. На активное использование механизма эхоической памяти ука­зывают результаты анализа ошибок в экспериментах со зрительным или слуховым восприятием букв. В таких экспериментах было пока­зано, что, даже если буквы предъявлялись зрительно, ошибки воспро­изведения были связаны со звучанием. Так, вместо В часто воспроиз­водилось Р (в англ. звучании «би» и «пи»), вместо S воспроизводилось X (в англ. звучании «эс» и «экс»). Более полные результаты этих экс­периментов приведены в табл. 2.1, где наиболее частые ошибки созву­чий выделены жирным шрифтом.

Аналогичные результаты, говорящие о значимости акустического кодирования, получены при изучении ошибок глухих студентов. Вы­яснилось, что у хорошо говорящих глухих встречались акустические ошибки, у плохо говорящих — нет.

Существование других типов образной памяти следует из наших са­монаблюдений. В той или иной степени люди могут представить себе тактильные ощущения, возникающие при прикасании к различным объектам, — ощущения тепла, холода, боли, напряженных мышц, запа­хов, вкуса многих продуктов. В качестве оценки выраженности образ­ной памяти можно использовать тест Бетса или, как его называют ина­че, тест «живости мысленных образов» (Р. Солсо, 1996). Испытуемый должен оценить по пятибалльной шкале выраженность образов при мысленном представлении ощущений семи модальностей: зрительной, слуховой, кожной, вкусовой, обонятельной, двигательной и органи­ческой. В тестовых заданиях испытуемых просят представить себе:

цвета национального костюма;

звук вырывающегося пара;

ощущение песка;

телесные ощущения, возникающие при беге вверх по лестнице (ощущения «забитых» мышц);

вкус апельсина;

запах нового лосьона;

ощущения, связанные с больным горлом.

Образная память при раздражении мозга электрическим током

Специфическое доказательство наличия образной памяти было полу­чено в ходе многочисленных экспериментов по раздражению отдель­ных участков мозга, нервных стволов и рецепторов. Образы такого типа обозначают термином фосфены. Обычно раздражения, вызывающие фосфены, производятся в медицинской практике и осуществляются при помощи слабого электрического тока, что, в частности, связано с легкостью и точностью дозирования раздражения. Воздействия такого рода используются в диагностических целях, например, при исследова­нии чувствительности зрительного нерва или при изучении границ по­раженной ткани мозговых структур. Некоторые методики электрораэ-дражения связаны с терапевтическими воздействиями, направленными на тренировку проводимости зрительного нерва при ряде заболеваний.

Возникновение фосфенов имеет место и при других условиях — при механических воздействиях на глаз или ухо, а в некоторых случаях у людей с высокой возбудимостью фосфены возникают спонтанно, в покое или при длительной сенсорной изоляции. В частности, фосфе-нами объясняют различные «озарения», «видения света», описанные различными религиозными мистиками, занимавшимися самонаблюде­ниями и размышлениями в темноте. По этой же причине фосфены по­лучили также название «кино узников». На рис. 2.8 приведены 15 ти­пов фосфенов, полученных в результате обобщения данных более чём 1000 испытуемых. Фосфены были получены в условиях низковольт­ного раздражения (напряжение 1 В, ток 1 мА), приложенного к вис­кам испытуемых.

Фосфены возникают и в результате механических воздействий, та­ких, как удар или достаточно сильное нажатие на глазные яблоки. Такие простые и часто непроизвольные случаи издавна давали пищу для раз­мышлений, представляли собой способы познания своих ощущений. С более общих позиций возникновение первичных образных ощуще­ний, конечно, ограничено не только зрительными образами. Различ­ные неспецифические раздражения других органов чувств вызывают аналогичные эффекты. Например, аккуратное касание тоненькой иго­лочкой различных частей языка вызывает различные вкусовые ощу­щения, такие, как ощущения кислоты, горечи, неспецифические воз­действия на ухо вызывают эффект звона, шума и т. д. Возможно, все эти эффекты лежали в свое время в основе возникновения философии субъективного идеализма, представители которого считали, что все србытия внешнего мира на самом деле существуют только внутри нас.

Существенное значение для изучения фосфенов имел тот факт, что их максимальная выраженность имела место, если раздражение про­водилось импульсами с частотой от 5 до 40 Гц, т. е. в диапазоне частот основных биоритмов мозга. При варьировании частоты раздражающих импульсов происходил переход от одних типов фосфенов к другим. Причем для каждого испытуемого тип фосфена, соответствующего некоторой данной частоте, повторялся на протяжении нескольких ме­сяцев. Наличие зависимости типа фосфена от частоты стимуляции, возможно, объясняется тем, что разные частоты приводят к резонанс­ному ответу разных участков нейронной сети, отвечающих за эти фос­фены.

Раздражение электрическим током первичных областей зрительной коры головного мозга, т. е. тех областей, к которым приходят оконча­ния зрительного нерва, также вызывает фосфены. Они имеют вид яр­ких точек света или ярких пятен света, при усилении раздражения — звезд, колес, цветных дисков, шаров, спиралей и т. д. При раздраже­нии областей первичной слуховой коры больные сообщают о наличии слуховых образов, таких, как звон, щелканье, щебетанье, гуденье и др.

Еще более удивительные образные следы памяти активируются при раздражении вторичных, так называемых ассоциативных обла­стей коры головного мозга. Такого рода данные получают, например, при диагностике границ опухолей во время хирургических операций. Во время таких операций врачи поддерживают контакт с больным, который находится в сознании, под местным наркозом. Это связано как с медицинскими показаниями, так и с тем, что собственно мозго­вая ткань лишена болевых рецепторов. По данным В. Пенфильда, хи­рурга, впервые описавшего эти явления, раздражение вызывает ре­ально воспринимаемые больным образы и эпизоды прошлого. Эффект получил название ^flash-back* — «вспышки пережитого» (В. Пенфилъд, Л. Роберте, 1964).

Вспышки пережитого всегда отличались яркостью, образностью и тем, что больные называли «эффектом присутствия». Говоря об об­разности «вспышек пережитого» у разных больных, Пенфильд и Ро­берте в книге «Речь и мозговые механизмы» приводят такие примеры: «Д. Ф. слышала оркестр в операционной, но не могла вспомнить, где она его слышала ранее. Это была песня, которую она никогда не учи­лась ни петь, ни играть. Возможно, она забыла всю окружающую обста­новку в тот момент прошлого, когда она слушала оркестр. Т. С. слышал музыку и ему казалось, что он находится в театре, где он когда-то ее слушал. А. Б. слышала рождественскую песню на своей родине в Гол­ландии. Ей казалось, что она находится в церкви и что она так же рас­трогана красотой окружающего, как это было в сочельник, несколько лет тому назад» (В. Пенфильд, Л. Роберте, 1964).

Больные как бы одновременно знали, что находятся в больнице, но и воспринимали вспышки пережитого как реальные или близкие к реальным события. «Да, я слышу смех людей — моих друзей в Южной Африке», «Я реально слышала голос знакомого...», «О, знакомое вос­поминание — где-то в учреждении. Я могу видеть письменные столы. Я была здесь, и какой-то человек, прислонившийся к столу, с каранда­шом в руке, звал меня». Эти примеры, по мнению исследователей, по своей яркости, образности и непосредственности имеют определен­ную аналогию с детскими воспоминаниями, а иногда и сновидениями.

Кроме того, следует отметить еще одно важное свойство вспышек пережитого, о котором шла речь при обсуждении механизмов вспоми­нания. Это свойство связано с эффектом вспоминания именно незна­чительных, с точки зрения человека, событий, событий, на которые он в свое время не обращал никакого внимания. Возможно, эти факты являются существенными доводами в пользу предположения о том, что мы помним намного больше, чем вспоминаем.

Семантическая, или вербальная, память

Семантическая память представляет собой систему запоминания, осно­ванную на смысловых характеристиках понятий. Организация и струк­турирование семантической памяти, таким образом, основаны на содер­жательном описании понятий и слов, обозначающих эти понятия. Такая память, как мы уже видели, в определенном смысле противопо­ложна образной памяти. Различия заключаются в том, что если образ­ная память представляет собой память на «необработанные», «неис­каженные» образы, сохраняющие топологию, т. е. соотношения своих пространственных частей, то семантическая (вербальная, или словес­ная) память основана на кодовом описании понятий.

Кодовое описание в принципе не сохраняет никаких топологиче­ских признаков исходного понятия, если такие признаки имели место. Например, при кодовом описании лица можно говорить о последова­тельных списках характеристик отдельных частей, выражаемых в тер­минах длины, площади, изрезанности и т. д. Такой тип запоминания, конечно, совместим с образной памятью и дополняет ее.

Однако наиболее важна семантическая память при запоминании понятий, слов и представлений, не имеющих образных аналогий. На­пример, трудно представить образы таких понятий, как «доброта» или «различие». Такие абстрактные понятия, конечно, имеют связи с раз­личными образами, но эти связи, как правило, опосредованы и ассо­циативны. Исключение составляют рассматриваемые далее примеры синестезий и экзотических образных ассоциаций, используемых не­которыми мнемонистами. Таким образом, семантическая память ос­нована на структурировании значений, смыслов понятий. Причем в основе ее лежит, во-первых, запоминание кодов отдельных признаков понятий, что происходит в результате сложных процессов выделения и описания этих признаков, и, во-вторых, установление системы ассоциа­тивных связей между отдельными признаками и целыми понятиями. В результате понятно, что семантическая память представляет намно­го больше вариантов запоминания, намного больше способов установ­ления связей между понятиями, чем образная память.

На рис. 2.9 в качестве модели части семантической памяти челове­ка приведен небольшой участок семантической сети, определяющий возможные системы связей между понятиями, определяемыми слова­ми строки известного стихотворения Д. Хармса:

Иван Топорышкин пошел на охоту. С ним пудель пошел, перепрыгнув забор, Иван, как бревно, провалился в болото, А пудель в реке перепрыгнул топор...

Действительно, структура семантической памяти предоставляет воз­можность установления связей между любыми понятиями. Более того, структура памяти дает возможность приписывать каждой связи опре­деленное значение частоты ее использования, причем частота или, как говорят, вес могут быть разными в зависимости от ситуации использо­вания данной связи, т. е. от общего контекста. Рисунок 2.9 также иллю­стрирует факт существования различного и постоянно изменяющегося количества свойств у того или иного Понятия. Свойства, описывающие некоторое понятие или, как часто говорят, атрибуты этого понятия, могут сами представлять сложные иерархически организованные структуры.

Для того чтобы более глубоко представить себе организацию семан­тической памяти, можно в качестве упражнения попробовать допол­нить рис. 2.9, расписывая дополнительные связи, веса, понятия, их опре­деления и атрибуты. Такая работа, так же как и рассмотрение рис. 2.9,

приводит к важному выводу: структура семантической памяти по­стоянно реорганизуется. Это свойство внутренне присуще памяти и следует из ее сетевой структуры. Действительно, в зависимости от ситуации список атрибутов каждого узла памяти должен меняться, кроме того, должны меняться приоритеты атрибутов. В одних условиях мы опираемся на одни свойства объектов, в других — на другие, и на этом эффекте основано разнообразие мыслительной деятельности че­ловека.

Разработка семантических моделей памяти основана на большом ко­личестве экспериментальных данных. В частности, на результатах, по­казывающих, что семантическая память в общем случае представляет собой не граф, а именно сетевую структуру. Под графом в данном слу­чае понимается некоторая экономно построенная структура, при ко­торой существует единственный путь связи между любыми двумя точ­ками. Рисунок 2.10, а представляет собой пример графа, рис. 2.10, б — пример участка сети. Из этих примеров ясно, что в сложной сети могут быть выделены более простые участки, представляющие собой графы.

Основная разница между графовой и сетевой структурой связана с принципом когнитивной экономичности или неизбыточности струк­туры связей между понятиями. В рамках семантической модели от

одного понятия к другому можно пройти при помощи многих путей. Модель графа связей требует одного пути, высокой степени экономич­ности и иерархии. Под термином «когнитивная экономичность» под­разумевается, таким образом, экономичность связей между следами знаний (cognio — знание, понятие).

Экспериментальная проверка правильности той или иной модели основана на измерении времени принятия решения при определении сходства различных понятий. Например, при определении, относятся ли к одной категории такие пары слов, как «болиголов» и «маргарит­ка», потребовалось больше времени, чем при определении сходства слов «болиголов» и «попугай». Таким образом, данный эксперимент показывал, что, для того чтобы пройти путь от названия одного цветка до названия другого, требуется проделать более длинный путь, чем при определении связи между названием цветка и животного. В моде­ли графовой структуры памяти можно было бы ожидать обратного. Строгая упорядоченность понятий и экономичность связей этой мо­дели требует короткого пути для перехода от названия одного расте­ния к названию другого. Для этого требуется сделать небольшое коли­чество шагов вверх по графу до узла «растения». С другой стороны, переход между отдаленными узлами конкретного растения и конкретно­го животного должен потребовать намного более длинного пути и на­много большего времени.

Выбор из многих подобных экспериментов был сделан в пользу мо­дели неэкономной семантической сети, допускающей возможность неупорядоченной странной системы связей «всех со всеми».

Вариант сетевой модели семантической памяти хорошо согласуется с предположениями о том, что в процессе развития память формирует­ся по принципу «ядер», когда некоторое понятие отражается структу­рой участка сети. Причем, как правило, отдельные понятия в процессе развития памяти и в процессе развития организма представляют со* бой частичные, далеко не полные, иногда не совсем правильные зна­ния. В результате каждое «ядро», каждый «атом» знаний формируем­ся постепенно и несет в себе многие предыдущие, ранее сложившиеся связи. Именно поэтому, как показывают результаты экспериментов, время принятия решений о правильности (оценке истинности) вы­сказываний часто не зависит от минимального количества связей меж­ду понятиями и бывает более коротким при анализе часто встречаю­щихся выражений. Например, выражение «Акула может двигаться» является часто встречающимся, выражение «У лосося есть рот» встре­чается редко, т. е. связи между словами этого выражения низкочастот­ны. Время принятия решений при оценке правильности подобных вы­ражений в принципе уменьшается с ростом частоты их употребления.

Кратковременная память: последовательные образы и иконическое запоминание

При ознакомлении с характеристиками памяти естественно возника­ет вопрос о динамике процессов запоминания, т. е. о временной орга­низации следов памяти. Как происходит запоминание, каковы меха­низмы этого процесса, что происходит вначале и что впоследствии? В основе представлений о механизмах фиксации следа памяти лежат понятия о кратковременной и долговременной памяти. Собственно идея о двойственности памяти непосредственно следует из практиче­ского опыта человека и поэтому вполне соответствует его интуитив­ным представлениям: Действительно, самонаблюдения показывают, что подавляющее большинство событий запоминаются на весьма ко­роткое время и затем, если мы не принимаем особые меры по заучива­нию и запоминанию, исчезают из памяти. В то время как другие собы­тия запоминаются надолго, они как бы переходят в другой статус — в статус долговременной памяти. Такой переход отображения собы­тия из кратковременной в долговременную память получил название процесса консолидации следа (или энграммы) памяти.

Рассмотрим подробнее экспериментальные данные, говорящие об этапах запоминания сенсорных — зрительных и слуховых сигналов. Эти данные следует рассматривать как модель процесса кратковре­менного удержания в памяти следов любого сигнала. Общая идея экс­периментов заключается в предъявлении сигнала и анализе ощуще­ний, возникающих в процессе восприятия. Многочисленные опыты показали, что после краткого предъявления изображения у человека

течение некоторого времени сохраняется «непосредственный» близ­кий к полному отпечаток этого изображения. Классическими результа­тами изучения самых первых этапов кратковременной памяти (непо­средственных следов памяти) являются данные о двух типах явлений: о роследовательных образах и об иконической памяти,

Так, при явлении, называемом последовательный образ, человеку в условиях сумеречного освещения (или в темноте) предъявляется кратковременная вспышка света длительностью порядка нескольких секунд. Вспышка света должна быть достаточно яркой, но не слепящей и может освещать какую-нибудь фигуру, например, крест, квадрат, дру­гое более сложное изображение. Более простой способ получения эф­фекта последовательных образов (следа раздражения) — посмотреть на яркий источник света и перевести взгляд на белую стену или про­сто закрыть глаза. После такой стимуляции испытуемый в течение 10-30 с видит различные последовательно развивающиеся образы (рис. 2.11).

Первая фаза последовательных образов (образ Геринга) развивает­ся через 30-40 мс. И длится в течение 70-80 мс (для справки: 1 мс равна 1/1000 секунды). В течение этой фазы человек видит образ, который немного слабее по яркости, чем сам объект стимуляции, вы­глядит светлым при светлом объекте и сохраняет цвета своих частей. Затем, примерно через 160 мс, развивается вторая фаза последователь­ного образа (образ Пуркинье). Эта фаза длится 170-500 мс, образ об­ладает намного меньшей яркостью, кроме того, имеет место инверти­рование видимых цветов на дополнительные, в частности, светлые части воспринимаются как темные и т. д. Важно отметить, что образ сохраняет воспроизведение основных деталей, причем детали видны, даже если человек не разглядел их на самом объекте. Затем следуер темновой интервал значительно большей длительности, вслед за ко­торым часто следует третья фаза — образ Гесса. Длительность это^о образа — несколько секунд, яркость и передача деталей значительно снижены.

Сравнимым по длительности фиксации следа является ранее отпи­санный эффект эйдетической или, как часто говорят, тонической памя­ти. Термин «иконическая память» является более образным, его проис­хождение непосредственно связано с понятием иконы как некоторой исходной, первичной картины, являющейся способом хранения следа памяти. Ранее (см. «Образная память») был описан собственно фено­мен эйдетизма, сейчас делается упор на описание механизмов икониче-ской памяти. Основная роль иконической памяти заключается в осу­ществлении буферной функции или, другими словами, в продлении времени доступности информации. Можно сказать, что с помощью ико­нической памяти мозг пытается хотя бы частично реализовать мечту Фауста, выраженную знаменитой фразой: «Остановись, мгновение».

Как следует из опыта самоанализа, из изучения феномена эйдети­ческой памяти, икона, или зрительный отпечаток мгновения, может содержать больше информации, чем человек способен запомнить. Од­нако было бы интересно получить количественные оценки, узнать, на­сколько больше и как долго икона может продлить мгновение? Для ответа на эти вопросы сравнительно недавно, в 1960 году, специалист в области инженерной психологии Дж. Сперлинг разработал методи­ку «частичного отчета». Ранее при изучении кратковременной памяти испытуемым предъявляли тестовую таблицу и просили сообщить (уст­но или письменно) обо всех элементах этой таблицы. Такой способ получил название методики «полного отчета». Сущность методики «частичного отчета» заключается в том, что испытуемых просят сооб­щать только часть данных, причем, что принципиально важно, о том, какую часть данных требуется сообщить, испытуемый узнает после предъявления тестовой таблицы.

В базовом эксперименте Сперлинг предъявлял испытуемым таблицу, содержащую 9 букв, расположенных в трех рядах (рис. 2.12, а). Табли­ца предъявлялась в течение 50 мс. По методике «полного отчета» ис­пытуемые сообщали только о 4-5 буквах из девяти, более того, при увеличении количества букв в таблице количество запомненных букв не изменялось. Возникает вопрос: действительно ли испытуемый мо­жет воспринять не более пяти букв или иконическая память является.

настолько краткой, что ее след исчезает за время формирования отве­та? Для ответа на этот вопрос и была создана методика «частичного отчета», при которой после предъявления таблицы испытуемому да­вался звуковой сигнал. Тон сигнала (высокий, средний, низкий) слу­жил указанием на то, о каком ряде следует дать отчет — о первом, вто­ром или третьем (рис. 2.12,6).

Оказалось, что каждый ряд воспроизводился испытуемыми прак­тически со 100-процентной точностью! Это означает, что в течение не­которого краткого периода времени сенсорная иконическая память удерживает все буквы.

Спрашивается, какова же длительность иконической памяти? Для ответа на этот вопрос в экспериментах по «частичному отчету» вво­дилась временная задержка между предъявлением тестовой табли­цы и последующим звуковым сигналом. Как и следовало ожидать, с ростом времени задержки количество запомненных букв уменьша­лось. При задержке примерно в 1 с количество запомненных букв падало до уровня, имевшего место при методике «полного отчета» (рис. 2.13, 2.14). Таким образом, в условиях таких экспериментов не­посредственная иконическая память в пределах долей секунды дости­гает 9 и более букв, в то время как по истечении секунды в памяти хранятся сведения только о 4-5 буквах.

Долговременная память: оценки объема

Кратковременная память представляет собой как бы узкий временной срез, в пределах которого происходит запоминание новой информа­ции, новых событий, явлений и фактов. Однако для полноценного ориентирования в жизненных ситуациях нам необходимо постоянное

Рис. 2.14. Методика «частичного отчета» дает возможность оценки длительности хранения информации в иконической памяти. Полученные данные свидетельствуют, что это время не превышает 1000 мс (1 с). Сплошной столбик показывает, что по прошествии этого периода объем иконической памяти уменьшается до уровня кратковременной памяти в условиях «полного отчета»

привлечение разнообразных данных, давно заложенных в память. Жить, пользуясь только тонким срезом сиюминутных событий, невозможно. Ввиду того что данные долговременной памяти используются при осуществлении буквально любого вида деятельности, вопросы объема, длительности и организации хранения информации являются весьма актуальными.

Оценки объема человеческой памяти разноречивы. С одной сторо­ны, существуют факты, свидетельствующие в пользу предположений о ее практической безбрежности. Стоит только вспомнить нашу спо­собность узнавать лица людей, которых мы не видели много лет и ко­торые при этом сильно изменились. Если вдуматься, то вызывает удивление не только сам факт запоминания сложного, динамически меняющегося изображения лица, но и способность вспомнить это лицо на основании восприятия, вообще говоря, другого, во многом изме­нившегося изображения. С другой стороны, ввиду избирательности памяти, ее зависимости от эмоциональных, мотивационных компо­нентов, ввиду принципиальной ассоциативности памяти, когда Мно­гие вещи вспоминаются только в определенном контексте, границы памяти очень трудно очертить.

Все это, в частности, говорит о том, что структура памяти человека во многом принципиально отличается от структуры памяти современ­ных технических устройств, включая устройства компьютерной памя­ти. В компьютерных системах обработки данных количество инфор­мации, содержащейся в сообщении или в файле памяти, определяется как минимальная информационная емкость, которая требуется для представления этого файла. Информационная емкость исчисляется в двоичных единицах информации — битах (от англ. binary digit — двоичная единица) и является как бы характеристикой пустого на­копителя, который может использоваться для записи различных со­общений (на практике чаще используются единицы, кратные битам, — байты, мегабайты и т. д.).

Таким образом, информационная емкость указывает лишь на пре­дельные возможности носителя информации. Причем при условии, что содержимое памяти упаковано вполне определенным образом — так, что информационная емкость, содержащая какой-либо кусок па­мяти, определяется числом выборов («О» или «1»), необходимых для определения любого элемента данного куска памяти. Другими слова-Ми, это число, как в известной игре, показывает, сколько ответов «да» или «нет» достаточно получить, чтобы дойти до любого элемента дан­ного куска памяти. Такая последовательность выборов иллюстриру­ется при помощи так называемого «кодового дерева» (рис. 2.15).

Очень важно отметить, что информационная емкость никак не учи­тывает смысловые различия хранимой информации. Совершенно раз­ные в смысловом или, как говорят, в семантическом значении сообще­ния могут быть одинаковы по своей информационной емкости. Тем более информационная емкость не учитывает субъективного значения

той или иной информации. При разработке теории информации спе­циально ставилась задача «установить меру, не зависящую от психо­логических факторов» (2?. Глезер, И. Цуккерман, 1961). В результате оценки памяти в мегабайтах или гигабайтах, даваемые в технических системах, хотя и применимы для оценки памяти живых систем, но это применение имеет достаточно узкий диапазон. Наконец, принципи­альным отличием является то, что память человека неразрывно связа­на с системами порождения знаний (рис. 2Л 6),

Это значит, что в процессе вспоминания мы далеко не всегда просто копируем считываемую из памяти информацию, что является прин­ципом памяти компьютерных систем. Вероятно, такое копирование в большей степени свойственно образной памяти, но во многих других случаях имеет место додумывание, логический вывод, воображение. В результате очень трудно оценить, какая часть вспомненного извле­чена из памяти в виде непосредственной копии и какая часть сформи­рована в процессе извлечения. Возможно, в чем-то сходные процессы лежат в основе различий между глубинными структурами мышления и поверхностными структурами речи. По аналогии с выражением «мысль изреченная есть ложь» можно сказать: «Извлеченное из памя­ти не тождественно памяти!»

Проблема границ живой человеческой памяти связана с разработ­кой особых, специальных методов оценки объема памяти. Например, особые методы требуются для оценки объема ассоциативной, зритель­ной, слуховой или двигательной памяти.

Для того чтобы представить специфику таких методов, рассмотрим широко цитируемые результаты психологических экспериментов, проведенных Роджером Шеппардом и его коллегами. В ходе экспе­римента испытуемым со скоростью, выбираемой ими самими, было предъявлено 612 цветных картинок. Правильность узнавания опре­деляли в условиях двухальтернативного выбора, когда испытуемый должен выбирать знакомую картинку из пары предъявляемых. Вы­яснилось, что при немедленной проверке правильность узнавания равнялась 96 %. Однако еще интереснее было то, что через два часа количество верных ответов составило 99,7 %. Через неделю точность опознания в аналогичных условиях составляла около 85 %, через 4 ме­сяца — порядка 55 %.

В другой серии экспериментов по изучению объема зрительной па­мяти авторы предъявляли испытуемым 2560 слайдов, показ каждого слайда занимал 10 с, слайды предъявлялись один за другим. При по­следующей проверке на узнавание (также в условиях двухальтер­нативного выбора) испытуемым давали вперемешку показанные и новые слайды. Оказалось, что сразу после показа испытуемые давали правильные ответы примерно в 97 % случаев, через год их число сни­зилось до 63 %. Не удалось установить пределов зрительной памяти и в последующих экспериментах, где свыше 90 % правильных ответов было получено в аналогичных условиях, когда испытуемым предъяв­ляли 11 ООО слайдов.

Схожие результаты были получены при оценке слуховой памяти. Слова и предложения показывали испытуемым короткое время одно за другим. В таких опытах правильное узнавание достигало 88 % при предъявлении 1224предложений (Р.Клацки, 1978,Р. Солсо, 1996).

Удивительные результаты оценки объема человеческой памяти были получены в психологических наблюдениях за людьми, обладаю­щими выдающимися способностями к запоминанию и хранению ин­формации. Возможно, одним из наиболее известных является описание необычных характеристик памяти, приведенное в уже упоминавшей­ся книге А. Р. Лурии «Маленькая книжка о большой памяти» (Л. Р. Лу-рия, 1968). В ней собраны данные тридцатилетних систематических наблюдений за характеристиками запоминания, ассоциативного хра­нения данных и их забывания человеком, обладавшим выдающейся памятью. Данные, описанные в этой книге, тем более интересны пото­му, что касаются ранообразных сторон личности наблюдаемого че­ловека.

Одним из первых вопросов изучения, естественно, был вопрос об объеме памяти. В результате многих специально проведенных экспе­риментов пределы запоминания установить не удалось. В ходе запо­минания Шерешевский (Ш., как называл героя книги Лурия) никогда не пользовался такими приемами заучивания, как повторение, зубреж­ка, многократное прочтение, написание конспектов. Слова, числа или буквы он внимательно прослушивал или прочитывал и через какое-то время повторял без видимого труда и напряжения. Единственным ус­ловием эксперимента было отделение при запоминании одного эле­мента от другого интервалом в 2-3 секунды. Ряд элементов запомина­ния мог достигать 30,50,70 единиц, воспроизведение могло проходить практически после любой временной задержки. В частности, в спе­циальных опытах проверка воспроизведения проводилась по проше­ствии 15-16 лет после запоминания.

Воспроизведение ряда с равной легкостью могло происходить и в об­ратном порядке. Еще большее впечатление производило то, что, пользу­ясь своей уникальной памятью, Ш. мог начинать воспроизведение с любого слова ряда. Он также мог сказать, какое слово следует и какое предшествует любому слову, заданному экспериментатором. Един­ственным отличием при этом было некоторое увеличение паузы перед ответом. Другими словами, в отличие от большинства людей, Ш. при вспоминании не обязан был «танцевать от печки». А именно в согла­сии с этим принципом мы, как правило, действуем при вспоминании последовательности элементов, составляющих тот или иной ряд. Ти­пичный пример — вспоминание последовательности рядом стоящих букв алфавита: в лучшем случае приходится проговаривать большой кусок, в худшем — весь алфавит от начала до заданной буквы.

Впечатляющие данные были получены в опытах по запоминанию и воспроизведению цифровых таблиц. Например, таблицу из 20 цифр Ш. запоминал с перерывами и мысленной проверкой в течение 35-40 с; таблицу из 52 знаков (4 столбца по 13 знаков в каждом, в таблице 50 цифр, в конце первого и последнего столбца знак X) — в течение 3 мин. Последующее называние по памяти всех 52 знаков подряд заняло 40 с, цифры произносились ритмично и почти без пауз. Вос­произведение всех цифр в обратном порядке потребовало 35 с; назы­вание по памяти цифр, расположенных по рамке таблицы, заняло 50 с; называние цифр, расположенных по некоторой зигзагообразной кри­вой, заняло 35 с. Мысленное превращение всех 50 цифр в одно много­значное число и прочтение этого числа заняло 90 с.

Результаты вспоминания, полученные через несколько месяцев, практически не отличались от описанных при первом воспроизведе­нии. Запоминание и воспроизведение таблиц и рядов букв занимало приблизительно столько же времени, сколько требовалось при опери­ровании с цифрами.

Для оценки объема памяти этого человека особенно важно отме­тить, что он был известным мнемонистом, т. е. человеком, профессио­нально занимавшимся в ходе регулярных эстрадных выступлений за­поминанием многих сотен и тысяч подобных рядов. Наверное, следует отметить, что феномен мнемонических способностей хотя и редок, но не уникален, и мнемонисты время от времени попадают в поле внима­ния психологов. Хорошо описанным в литературе случаем выдающей­ся памяти является феномен V. Р. Память этого человека соперничала с памятью Ш. V. Р. научился читать в 3,5 года, к 5 годам запомнил кар­ту улиц Риги, в 10 лет помнил 150 стихотворений.

В исторических документах приводится большое количество упо­минаний о феноменальной памяти различных людей, причем одним из объяснений распространенности этого феномена в древности могут служить факты малой грамотности и отсутствия книгопечатания. Как результат, общество приветствовало и поощряло людей с развитыми способностями к индивидуальному запоминанию. По имеющимся сведениям, римский философ, политический деятель и писатель Се­нека был способен повторить, сохраняя однажды услышанный поря­док, 2 тысячи бессвязных слов. Известный древнегреческий полково­дец Фемистокл мог назвать имя каждого из 20 тысяч жителей Афин.

По сообщениям историков, Юлий Цезарь и Александр Македонский знали в лицо и по имени каждого из своих солдат, а их количество достигало 30 тысяч человек. Хорошо известно, что среди еврейских раввинов всегда считались особо уважаемыми те, которые могли про­честь наизусть начиная с любого места весь Талмуд, а он представляет собой многотомную библиотеку.

Резюме

Комплекс основных механизмов памяти включает в себя механизмы запоминания, сохранения, активации, воспроизведения (считывания) и забывания информации. Память представляет собой сложную сис­тему, которая имеет сознательные и подсознательные механизмы, управляющие процессами запоминания, забывания и восстановления следов.

Механизмы памяти связаны с эмоциональной и мотивационной сферой, управляются вниманием и интеллектом и пронизывают бук­вально всю деятельность человека. Процессы запоминания и хране­ния информации не являются нейтральными, они зависят от способа работы с этой информацией. Одна и та же информация может запоми­наться разными способами, храниться в разных видах — в виде сен­сорной, в том числе зрительной, слуховой, тактильной (осязательной), вкусовой, образной, логической памяти, в виде семантических, вербаль­ных, символьных и знаковых представлений.

Память об одном и том же событии может быть образной и логиче­ской, построенной на принципе ассоциативности или на принципе повременного запоминания, когда фиксируется последовательность эпизодов.

Память может быть произвольной и непроизвольной, сенсорно-образной или вербальной, эмоциональной и логической.

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров

1. Запишите смысл названий подзаголовков данной главы и их ос­новные положения.

2. Составьте схему основных видов памяти и кратко охарактери­зуйте каждый тип.

3. В чем заключается множественность следов памяти?

4. Что представляют собой декларативная и процедурная память?

5. Приведите примеры образной слуховой и образной зрительной памяти.

6. В чем отличие поэпизодной и ассоциативной формы памяти?

7. Какими мнемоническими приемами запоминания пользуетесь вы?

8. Каковы особенности семантической памяти?

9. Опишите основные характеристики кратковременной памяти.
10. Какими вы видите подходы к оценке объема долговременной па-
мяти человека?

Глава 3

Запоминание, забывание, воспроизведение

Ключевые понятия: выдающиеся мнемонисты и способы запоминания больших массивов информации, методы «места» и «вешалок», «вспыш­ки пережитого», «deja ш» и реинкарнация, запоминание бессмыслен­ных буквосочетаний, 7±2 — «магическое число», ретроградная и ан-тероградная амнезии, неспецифическая система реактивации следов памяти.

Способы запоминания, используемые людьми с выдающейся памятью

При рассмотрении видов памяти мы убедились, что системы выдаю­щейся памяти в разных случаях основаны на особом развитии различ­ных механизмов запоминания и хранения информации. В частности, можно видеть, что если на одном «полюсе» находятся люди с предель­но выраженной образной памятью, такие, как Ш., то на другом «полю­се» — люди с развитой семантической памятью, такие, как V. Р.

Возникает вопрос, могут ли люди, обладающие мнемоническими способностями, научить других приемам запоминания больших мас­сивов информации? Соблазн узнать это велик, а мнемонисты с удо­вольствием рассказывают о своих приемах.

Вот как описана мнемотехника Ш. в книге Лурии: «Когда Ш. про­читывал длинный ряд слов — каждое из этих слов вызывало нагляд­ный образ; но слов было много, и Ш. должен был расставлятьэти образы в целый ряд. Чаще всего — и это сохранялось у Ш. на всю жизнь — он расставлял эти образы по какой-нибудь дороге. Иногда это была улица его родного города, двор его дома, ярко запечатлевшийся у него еще с детских лет. Иногда одна из московских улиц. Часто он шел по этой улице — нередко эта была улица Горького в Москве, начиная от площади Маяковского, медленно продвигаясь вниз и расставляя образы у домов, ворот и окон магазинов, и иногда незаметно для себя оказывался вновь в родном Торжке и кончал свой путь... у дома его детства... Легко видеть, что фон, который он избирал для своих внут­ренних прогулок, был близок к плану сновидений и отличался от него только тем, что он легко исчезал при всяком отвлечении внима­ния и столь же легко появлялся снова, когда перед Ш, возникала зада­ча вспомнить записанный ряд» (А. Р. Лурия, 1968).

Во многих психологических исследованиях показано, что установле­ние связей между запоминаемыми объектами и конкретными частями мысленно представляемых и хорошо знакомых человеку простран­ственных схем представляет собой один из наиболее известных мне­монических приемов.

В частности, интересны причины ошибок при таком запоминании. В разных экспериментах при воспроизведении длинных рядов слов были пропущены слова «карандаш», «яйцо», «дирижабль», «знамя» и «путамен». Вот цитата из протоколов объяснений самого Ш. «Я по­ставил карандаш около ограды — вы знаете эту ограду на улице, — и вот карандаш слился с этой оградой, и я прошел мимо него... То же было и со словом яйцо Оно было поставлено на фоне белой стены и слилось с ней. Как я мог разглядеть белое яйцо на фоне белой стены?.. Вот и дирижабль, он серый и слился с серой мостовой... И знамя — красное знамя, а вы знаете, ведь здание Моссовета красное, я поставил его около стены и прошел мимо него... А вот путамен — я не знаю, что это такое... Оно такое темное слово — я не разглядел его.., а фонарь был далеко...» (Л. Р. Лурия, 1968).

Использование «метода мест» как мнемонического приема запоми­нания, по-видимому, впервые упоминается в трактате «De oratore» («Об ораторе»), написанном знаменитым древнеримским государ­ственным деятелем Цицероном. Цицерон вошел в историю как зна­менитый оратор, человек, который виртуозно владел искусством рито­рики, т. е. способами аргументации, полемики и убеждения слуша­телей. В этом трактате Цицерон говорил о поэте Симониде, жившем примерно в 477 году до н. э. Легенда о Симониде, кстати говоря, много­кратно упоминается в древних римских текстах, в текстах эпох Средне­вековья и Возрождения.

Суть легенды в том, что поэт был приглашен на празднество к бога­тому и знатному человеку, исполнил специально написанную в честь хозяина лирическую поэму, в которую, по обычаю тех времен, вклю­чил хвалу божественным братьям Кастору и Поллуксу. Хозяин же воспользовался наличием «компаньонов» и сказал, что уплатит поэту только половийу обещанной суммы, остальное, мол, отдадут боги. Рас­плата богов не заставила себя долго ждать. Поэта вскоре вызвали из дома на улицу, где его ожидали двое юношей, в это время крыша дома рухнула, погребла и изуродовала до неузнаваемости всех пирующих. Двое юношей, спасших поэта, были сами Кастор и Поллукс, меркан­тильный и небогобоязненный хозяин был наказан, правда, за что по­страдали остальные гости, не совсем ясно. Возможно, за то, что не дали своевременный и достойный отпор низким выпадам хозяина.

Однако для нашей темы суть легенды заключается в том, что боги научили поэта Симонида искусству запоминания. Он смог впослед­ствии перечислить всех гостей, причем сделал это на основании того, что запомнил, в каком порядке люди располагались за пиршественным столом. Притча о Симониде, таким образом, помогла Цицерону на­учиться тому, что сегодня называется мнемоническим приемом. Цице­рон писал, что «следует держать в уме картину каких-нибудь мест и по этим местам располагать мысленные образы запоминаемых предметов... использовать места как восковые дощечки, а образы — как надписи».

Подробные примеры «мнемрники мест» приводятся в средневеко­вых манускриптах. Так, в руководстве 1553 года, составленном вене­цианскими монахами-доминиканцами, содержится общий вид аббат­ства: его служб, часовни, надворных построек, библиотеки. Рядом приведены наборы отдельных объектов, сопоставленные с постройка­ми аббатства (рис. 3.1). В итоге эти подсобные средства помогали свя­тым отцам вспоминать основные этапы и узловые места своих речей и проповедей.

Образность восприятия и памяти наряду с пользой несет и многие трудности. Дело в том, что у людей со слишком сильно развитой образ­ной памятью часто проявляется эффект так называемых синестезий. Под термином «синестезия» подразумевается повышенная чувстви­тельность, когда каждый звук воспринимается как комплекс сенсор­ных ощущений (свет, цвет, вкус, прикосновение). В цитированной в начале 2-й главы книге В. Набокова «Другие берега» автор, описывая свой «цветной слух», говорит: «Цветное ощущение создается, по-моему, осязательным, губным, чуть ли не вкусовым чутьем. Чтобы основа­тельно определить окраску буквы, я должен букву просмаковать, дать ей набухнуть или излучиться во рту, пока воображаю ее зрительный узор».

Описания букв у Набокова выглядят очень эффектно, вот некоторые из них: «... крепкое каучуковое Г; Ж, отличающееся от французского J, как горький шоколад от молочного; темно-коричневое, отполирован­

ное Я,... клистирное Ч, пушисто-сизое Ш... Далее он пишет: «Перехо­дя к спектру, находим: красную группу с вишнево-кирпичным Б (гуще, чем В), розово-фланелевым М... желтую группу с оранжевым Е, охря­ным Ё, палевым Д, светло-палевым И, золотистым У и латуневым Ю, зеленую группу с гуашевым П... и, наконец, синюю, переходящую в фиолетовое, группу с жестяным Ц, влажно-голубым С, черничным К и блестяще-сиреневым 3. Такова моя азбучная радуга». По-видимо­му, Набокову синестезии не мешали, а скорее забавляли и радовали его. Недаром у него есть такие строчки: «На крайней дорожке парка лиловизна сирени, перед которой я стоял в ожидании бражников, переходила в рыхлую пепельность по мере медленного угасания дня, и молоком разливался туман по полям, и молодая луна цвета Ю висе­ла в акварельном небе цвета В» (Я. Набоков, 2001).

У Ш. синестезии также возникали как восприятие «цветного» голо­са, однако они явно мешали его восприятию и мышлению. В беседе с известным психологом Л. С. Выготским он как-то сказал: «Какой у вас желтый и рассыпчатый голос». О голосе знаменитого режиссера С. М. Эйзенштейна он говорил: «Как будто целое пламя с жилками надвигалось на меня... Я начинаю интересоваться этим голосом — и уже не могу понять, что он говорит».

Синестезии возникали у Ш. и тогда, когда ему давали слушать от­дельные звуковые тоны. Например, при подаче тона в 30 Гц и 100 дБ он видел «полосу шириной в 10—15 см цвета старого серебра; посте­пенно полоса сужается и как бы удаляется.., а затем превращается в какой-то предмет, блестящий, как сталь. Постепенно тон принимает характер вечернего света, звук продолжает рябить серебряным блес­ком... При предъявлении тона в 50 Гц и 100 дБ Ш. видит коричневую полосу на темном фоне с красными языками; на вкус этот звук похож на кисло-сладкий борщ, вкусовое ощущение захватывает весь язык... Тон в 2000 Гц и 113 дБ воспринимается как что-то вроде фейерверка, окрашенного в розово-красный цвет... полоска шершавая неприятная... неприятный вкус, вроде пряного рассола... Можно поранить руку» (А. Р. Лурия, 1968). Интересно отметить то, что в опытах, проводимых в течение нескольких дней, одни и те же раздражители всегда вызыва­ли одни и те же переживания.

Наличие синестезий часто затрудняло Ш. запоминание требуемой информации. Отдельные звуки, бессмысленные слоги, незнакомые слова воспринимались им как «линии», «пятна», «брызги», «клубы пара», которые накладывались на запоминаемые образы, закрывали их, мешали запоминанию. «...Иногда — если какой-нибудь шум или посторонний голос — появляются пятна и все заслоняют.., или вкра­дываются слоги, которых не было.., и я могу сказать, что они были... Вот это мешает запомнить... Ведь каждый шум мне мешает... Он пре­вращается в линии и путает меня...» (Л. Р. Лурия, 1968).

Однако прием опоры на хорошо известный мнемонисту простран­ственный ряд — не единственный. Другой принцип запоминания — опора на существенные для данного человека понятия, другими сло­вами, опора на смысловую, семантическую память. Опора на семанти­ческую память, т. е. на память, связанную с какими-то значимыми для данного человека ключевыми словами, получила название «система слов-вешалок*. Вешалками могут быть не только значимые, имеющие для данного человека индивидуально важный смысл слова, но и, на­пример, хорошо рифмующиеся слова или слова, составляющие легко запоминающиеся фразы. Классический пример такой системы веша­лок представляет фраза «каждый охотник желает знать, где сидит фа­зан», кодирующая порядок цветов в спектре — красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый.

Яркие варианты сочетания акустических, образных и семантических ключевых знаков и слов часто используются при изучении иностран­ных языков. Например, для заучивания англоязыким учеником рус­ского слова «звонок» предлагается следующий путь: «zvonok» в транс­крипции звучит как «zvahn-оак», причем «оак» по-английски — «дуб», а «звонок» — «bell». При заучивании предлагается представить кар­тинку в виде дуба с висящими на нем колокольчиками (Р Солсо, 1996).

В своих выступлениях современный мнемонист С. Гарибян просит зрителей называть последовательность из десятков слов наявно не­знакомом, лучше «экзотическом» для русскоязычной аудитории языке. Каждый из говорящих, естественно, записывает их для дальнейшей проверки. Разные списки читают последовательно несколько человек. Условия запоминания и результаты воспроизведения могут рассматри­ваться одновременно и как вариант системы ключевых слов-вешалок, и как вариант привязки запоминаемых образов к хорошо знакомому пространственному ряду. При этом сам процесс привязки сопровож­дается созданием подчеркнуто эмоционального состояния. В качестве ряда привязки Гарибян предлагает использовать части собственного тела. Если, например, надо запомнить последовательность слов на не­знакомом языке, мнемонист путем эмоционально выраженных дей­ствий, а именно похлопыванием себя по разным частям тела, ассоции­рует с ними незнакомые слова.

Знание перечисленных приемов едва ли облегчит процесс запомина­ния людям, не обладающим мнемоническими способностями. Что про­ще: запоминать объекты, перекодируя их в образы и связывая эти обра­зы с запоминанием пространственного порядка других объектов? Или запоминать понятия, связывая их с другими ключевыми понятиями-вешалками? Данное знание напоминает шутку: человек приходит в цирк и говорит: «У меня есть номер — обезьянка поет, а крокодил игра­ет на пианино». Ему не верят. Тогда он сдается: «Ну ладно, на самом деле обезьянка только открывает рот, все делает крокодил». Действи­тельно, сняв одну загадку, мы сразу же приходим к другим, не менее сложным. И тем не менее анализ приемов мнемонистов подводит нас к изучению вопросов о механизмах, типах и видах памяти.

Мы помним все?

А. Блок в знаменитом стихотворении «Скифы» писал:

Мы любим все — и жар холодных числ,

И дар божественных видений»

Нам внятно все — и острый галльский смысл,

И сумрачный германский гений...

Мы помним все — парижских улиц ад,

И венецьянские прохлады,

Лимонных рощ далекий аромат*.

И Кельна дымные громады...

Является ли преувеличением, художественной гиперболой^езис о том, что мы помним все, что с нами было? Вопрос можно поставить и по-другому: в какой степени наша память хранит подробности потока текущих событий? В начале этой главы упоминалось о том, что наибо­лее легко вспоминаются яркие, эмоционально окрашенные события прошлого, события, имеющие важное значение для человека. Однако, с другой стороны, все знают, что иногда мы способны вспомнить, каза­лось бы, малозначимьге или прочно забытые детали. Причем такое вспо­минание происходит не только в результате упорных усилий, но иногда какие-то мелкие эпизоды и подробности всплывают в памяти сами со­бой, в результате каких-то не совсем понятных и странных ассоциаций.

Наличие огромного, не поддающегося точной оценке объема долго­временной памяти человека еще не означает, что эта память содержит множество записей, сделанных «про запас», на всякий случай. В итоге вопрос о том, с какой точностью и детальностью происходит запоми­нание событий, на сегодняшний день также остается открытым.

Тем не менее к настоящему времени накопилось множество экспери­ментальных данных, свидетельствующих в пользу удивительной де­тальности информации, хранящейся в долговременной памяти. Типич­ными примерами таких событий являются эпизоды воспоминаний, относящихся к самому раннему детству. Характерно, что эти эпизоды часто вспоминаются как вполне рядовые, «проходные», не кажутся че­ловеку какими-то особенными, связанными с существенными вехами его жизни. Свидетельствует ли это о наличии в долговременной памяти других подобных эпизодов, или же вспоминаемые эпизоды являются все-таки особенными, остаемся непонятным.

Например, можно предположить, что особенность этих эпизодов связана не столько с ними самими, сколько с тем, что их запоминание проходило на фоне мощных пиков активности автономно работающих систем бодрствования и внимания. Определяющее значение для запо­минания, возможно, имеет также уровень активности систем, связан­ных с эмоциональным фоном и уровнем мотиваций, в частности, таких, как любопытство, любознательность. Закономерности работы таких систем свидетельствуют о том, что они функционируют автономно не­зависимо от систем восприятия и запоминания. Кроме того, важно от­метить, что эти системы обладают собственными ритмами повышения и понижения активности. Условия начала и конца запоминания опре­деляются моментами превышения уровня активности некоторых поро­говых значений, устанавливающихся в зависимости от индивидуаль­ных характеристик человека, таких, как тип личности, темперамент, степень заинтересованности и т. д. (рис. 3.2).

В качестве другого яркого и намного менее обычного примера деталь­ности представления данных в долговременной памяти, по-видимому, можно рассматривать «вспышки пережитого» («flash-back*), описан­ные выше в разделе «Образная память при раздражении мозга элект­рическим током». Часто эти вспышки освещают незначительные, ка­залось бы, давно забытые человеком эпизоды, на которые он в свое вре­мя не обращал особого внимания, причем всегда вспоминаемые эпи­зоды более живы, чем то, что можно вспомнить произвольно. Как следует из протоколов наблюдений за людьми, получавшими в ходе нейрохирургических операций такие раздражения, из глубин их памяти возникали самые разнообразные комплексы зрительных, слуховых, так­тильных образов, причем одновременно с образами активировались и смысловые, знаковые ассоциации, вспоминались не только ощуще­ния, но и мысли, имевшие место в прошлом, во время вспоминаемой ситуации.

Так, по данным В. Пенфильда и Л. Робинса (В. Пенфилъд, Л. Робине, 1964), в результате электрического раздражения больная М. М. сооб­щила о целом комплексе сенсорных и смысловых ощущений: «Знако­мое воспоминание — место, где я вешаю пальто — куда я хожу на рабо­ту». В другом случае больная Г. Ф. при электрическом раздражении слышала голос своего маленького сына Франка, находившегося неда­леко от кухни, где она как бы находилась, наряду с этим она слышала и другие «сопутствующие» звуки, имевшие место в прошлом в той ситуа­ции. Когда через десять дней после операции Г. Ф. попросили дать интерпретацию своих ощущений, она сказала: «О нет, это казалось реальнее, чем простое воспоминание... Конечно, я слышала Франка, как я слышала его много раз, тысячу раз».

Характерно, что без раздражения электрическим током больная была не в состоянии вспомнить ни одну из множества деталей эпизода, та­ких, как «гудение автомобиля, которое означало бы, что Франк в опас­ности, или крики других детей, лай собак, т. е. то, что образует сопут­ствующие звуки в каждом случае» (В. Пенфилъд, Л. Робине, 1964). При этом, по словам нейрохирургов, специфика «flash-back» заключа­ется не только в том, что в ходе воспоминаний возникают многие не­значительные детали, но и в том, что часто при повторном раздражении «лента» памяти начинает разворачиваться с того же самого момента времени. События начинаются и прекращаются с началом и концом раздражающего воздействия тока. Причем никогда не были отмечены случаи обратного хода событий, память всегда движется вперед с не­изменным шагом времени.

Отмечено, что «вспышки пережитого» всегда имеют выраженные зрительные и слуховые компоненты. Интересно то, что им свойствен­на динамичность и не свойственна статичность образов. В этом плане характерным является замечание авторов книги «Речь и мозговые механизмы» о том, что феномен ^flash-back* похож на то, «как будто бы поток сознания течет вновь точно так же, как когда-то в прошлом» (В. Пенфилъд, Л. Робине, 1964). Больные в чем-то опровергают Геракли­та, который говорил, что нельзя дважды войти в один поток. «...Боль­ные, по-видимому, могут это сделать. Поток в какой-то мере тот же, но больной осведомлен о чем-то большем; у него имеется двойное созна­ние. Больной входит в поток прошлого таким же, каким он был в про­шлом, но, когда он смотрит на берега потока, он знает также и настоя­щее... Больные никогда не считали свои ответы воспоминаниями. Им представлялось, что они как будто вновь слышат, вновь видят — вто­рично переживают моменты прошлого» (В. Пенфилъд, Л. Робине, 1964).

Следует заметить, что эффект, близкий к «вспышкам пережитого», иногда имеет место и в обычных ситуациях, когда у здорового человека неожиданно возникает ощущение «ложной памяти», — ему кажется, что все происходящее в данный момент с ним уже было когда-то рань­ше. Это ощущение получило красиво звучащее название «deja vu* — переживание уже виденного. Вариантом «ложной памяти» может быть не только ошибочное чувство знакомости. Во многих случаях имеет место противоположное чувство, когда знакомое, обычное окружение на какое-то мгновение представляется странным и абсурдным, расстоя­ния до хорошо знакомых видимых или слышимых предметов кажутся искаженными, увеличенными или уменьшенными.

Возможно, такие ощущения возникают как результат ошибок, сбоев механизма подсознательного сравнения текущей ситуации и воспоми­наний прошлого. Другими словами, в результате ошибок в совместной работе механизмов сопоставления данных кратковременной и долго­временной памяти, механизмов распознавания, сопоставления и ин-тепппетатт ии этих манных (рис. 3.3).

Механизм эффекта *deja vu*, как считается, связан с краткосроч­ным повышением электрической активности в височных структурах коры головного мозга. Возникновение высокоамплитудных, синхрони­зированных колебаний электрической активности в локальных облас­тях височной коры, по-видимому, играет ту же роль, что и искусствен­ная электростимуляция. Стоит подчеркнуть, что если эффект *deja vu* у здоровых людей встречается относительно редко, то у больных ви­сочной эпилепсией — довольно часто.

Этот эффект, как правило, входит в комплекс ощущений, появляю­щихся при приближении эпилептического припадка. Его механизм непосредственно связан с появлением в височной области коры одно­го или обоих полушарий мозга очагов высокоамплитудной синхрони­зованной электрической активности, четко регистрируемых на энце­фалограмме.

* Возможно, эффект ^deja vu* лежит в основе широко распространен­ных представлений о переселении душ, или реинкарнации. Действи­тельно, объективное наличие у человека эффекта «ложной памяти», ощущение того, что раньше он был здесь, в месте, где он никак не мог быть в течение этой жизни, естественным образом вызывает предполо­жение, что он был здесь в другой жизни. Распространенность представ­лений о переселении душ у разных народов всех времен и континентов следует из множества религиозных, мистических и светских книг и ру­кописей, и это, по-видимому, говорит о том, что эффект *deja vu* не­отделим от психики человека.

Прямые и косвенные описания этого эффекта встречаются во мно­гих научно-фантастических произведениях. Хорошей иллюстрацией «deja vu* и связанного с ним состояния ауры является пример крат­ковременного изменения обычного мировосприятия, описанный в по­вести братьев Стругацких «Пикник на обочине»: «Такого с ним ни­когда еще не было вне Зоны, да и в Зоне случалось всего раза два или три. Он вдруг словно попал в другой мир. Миллионы запахов разом обрушились на него — резких, сладких, металлических, ласковых, опасных, тревожных, огромных, как дома, крошечных, как пылинки, грубых, как булыжники, тонких и сложных, как часовые механизмы. Воздух сделался твердым, в нем объявились грани, поверхности, углы, словно пространство заполнилось огромными шершавыми шарами, скользкими пирамидами, гигантскими колючими кристаллами, и че­рез все это приходилось протискиваться, как во сне, через темную лав­ку старьевщика, забитую старинной уродливой мебелью... Это дли­лось какой-то миг. Он открыл глаза, и все пропало. Это был не другой мир — это прежний знакомый мир повернулся к нему другой, неизве­стной стороной, сторона эта открылась ему на мгновение и снова за­крылась наглухо, прежде чем он успел разобраться...»

Количественные оценки параметров запоминания и забывания

Приведенные примеры показывают сложность оценки объема памяти. На их фоне становится понятной ценность идеи классического метода оценки объема памяти, предложенного в 1885 году немецким психоло­гом Германом Эббингаузом. Суть процедуры заключалась в исследова­нии запоминания, хранения и восстановления списков бессмысленных буквосочетаний. Такая модель оказалась удачной и дала много полез­ной информации. Во-первых, что очень важно, помогла вычленить про­цессы запоминания и вспоминания, так сказать, «в чистом виде», без влияния процессов оценки смысла и связанных с этим ассоциативных процессов. Во-вторых, модель позволила проводить четкие количе­ственные оценки процессов, причем в условиях, когда отдельные члены списков запоминались практически независимо друг от друга.

В экспериментах использовались различные по длинесписки (ряды), состоящие из трехбуквенных слогов, например, слоги типа С-Г-С (со­гласная-гласная-согласная), такие, как РАП, БОП, КОР. Составленные списки Эббингауз прочитывал под метроном, задававший стабильный ритм Цроцесса восприятия. Интересно отметить, что свои многочис­ленные эксперименты Эббингауз проводил на самом себе. Возмож­но, он считал устройство своей памяти достаточно типичным и на этом основании решил, что проще провести множество опытов с од­ним человеком, чем ограниченное число экспериментов со множе­ством людей.

Как ни удивительно, эти предположения, ограничения, кажущаяся механистичность и простота экспериментальных процедур позволили получить результаты, не потерявшие свою значимость и сегодня. Мо­жет быть, объяснением этому является не только талант и трудолюбие, но и тот факт, что Эббингауз был первооткрывателем, т. е. человеком, который первым идет «по полю» и обнаруживает золотые самородки. Правда, следует заметить, что эта доля выпадает тому, кто правильно определяет место, где следует искать самородки, и обращает на них внимание, а это — явный талант и божий дар! Легко предположить, что многие люди прошли бы мимо самородка, не заметив его, скольз­нув по нему взглядом, будучи заняты своими мыслями.

Каковы же закономерности, открытые Эббингаузом? Во-первых, это закон «лучшего запоминания первых и последних слогов ряда». Более известен этот закон под названием «фактор края», или «эффект края» (рис. 3.4, а). Процедуры запоминания и воспроизведения в экспери­ментах подобного типа проходят следующим образом. Испытуемых просят заучить список элементов, не связанных между собой смыс­лом. Каждый элемент, например слово, предъявляется отдельно: оно либо вспыхивает на экране, либо четко произносится. На восприя­тие дается время порядка секунды, затем идет следующий элемент. После окончания всего списка испытуемого просят припомнить в те­чение 1,5 минуты все, что он сможет. В ходе обработки данных ука­зывается вероятность вспоминания слова, занимающего определен­ное положение в списке.

В результате выявилась некоторая асимметрия: наиболее хорошо вспоминались последние слова списка. По отчетам испытуемых, они как бы продолжали звучать в памяти. Вспоминание последних слов приближалось к 96-97 %, воспроизведение первых слов достигало 50-60 %, запоминание слов из середины списка находилось на уровне примерно 20 %, Один из вариантов объяснения эффекта связан с вре­менными характеристиками взаимного торможения элементов ряда при запоминании. Предполагается, что правый край кривой, приве­денной на рис. 3.4, я, является проявлением эффекта кратковремен­ной памяти, связанной с непосредственным запоминанием, в то время как левый край и середина кривой говорят о процессах долговремен­ного запоминания.

Другое объяснение основано на предположении о пространствен­ном эффекте взаимного торможения элементов ряда. Сущность эф­фекта заключается во взаимном торможении, которое при восприя­тии оказывают друг на друга все члены ряда. Наличие такого эффекта ведет к тому, что элементы, расположенные в середине, или, точнее, элементы, имеющие соседей, получают торможение с двух сторон, крае­вые элементы — только с одной. В итоге, чем ближе расположен эле­мент к краю ряда, тем в большей степени он освобожден от суммарно­го тормозного влияния.

Интересно отметить, что закон взаимного торможения элементов ряда или, в более общей формулировке, элементов матрицы, как выяс­нилось в дальнейшем, представляет собой один из наиболее распро­страненных принципов взаимодействия элементов любой нейронной сети. Этот закон лежит в основе не только процедур памяти, но и сен­сорных процессов, связанных с восприятием информации.

Рис. 3.4. Закономерности памяти, изученные на модели запоминания бессмысленных буквосочетаний: а — эффект края, механизм которого заключается в наличии взаимного тормозного влияния элементов ряда друг на друга. В результате близкие к краям элементы попадают в выгодные условия, ввиду несимметричности торможения, влияющего на них со стороны массы центральных элементов и отдельных, более периферийно расположенных элементов; б — кривая забывания (Эббингауз). По оси ординат — процент удерживаемых в памяти бессмысленных слогов из ранее выученного списка. По оси абсцисс — интервал между временем первоначального заучивания и моментом вспоминания (по Клацки Р., 1978)

Вторая важная закономерность, установленная в опытах Эббин-гауза, была связана с временным развитием процессов забывания (рис. 3.4,6). Выяснилось, что эти процессы имеют ярко выраженный нелинейный характер. Это значит, что в первые минуты после оконча­ния заучивания забывание происходит очень быстро, но со временем скорость забывания снижается, причем снижается непропорциональ­но. Из рис. 3.4,6 видно, что при условии полного сохранения инфор­мации непосредственно после запоминания через 20 минут сохраня­ется примерно 60 % информации, через 1 час — примерно 45 %, через

---------------- ,-------------------- ^—

1 день — примерно 33 %, через 2,3 и 30 дней сохраняется соответствен­но 28 %, 25 % и 21 % информации.

В результате экспериментов Эббингауз также установил, что осмыс­ленный материал запоминается с большей скоростью и в больших объ­емах, чем бессмысленный. Наконец, одним из важных открытий Эб-бингауза стало то, что может быть обозначено как «первичная» оценка объема и структуры памяти.

Статистический анализ показал, что ряд, содержащий от 1 до 7 эле­ментов, запоминается после одного прочтения. В том случае, если ряд содержит восемь и более элементов, число повторов и время, требую­щееся для заучивания, резко возрастают. Таким образом, кривая за­висимости времени заучивания от числа элементов ряда имеет яр­ко выраженный перелом, около 7 элементов. Для иллюстрации в табл. 3.1 приведены экспериментальные данные, описывающие этот эффект.

Таблица 3.1

Рост трудностей запоминания при увеличении длины ряда, составленного из бессмысленных элементов

Количество бессмысленных	Число повторов, необходимое для
элементов ряда	воспроизведения любых 6-7 элементов
6-7	1
12	14-16
26	«30
36	«55

Впоследствии, в середине XX века, при рассмотрении вопроса о структурировании объема памяти при непосредственном запомина­нии, появилось ставшее широко известным выражение о том, что объем памяти равен «магическому числу 7±2» (Р. Клацки, 1978). Смысл выражения заключается в том, что память на самом деле пред­ставляет собой сложную иерархичную систему, на каждом уровне кото­рой могут находиться 7±2 элемента, обладающие разной и достаточно сложной структурой. Так понимаемые элементы могут представлять собой блоки ассоциативно связанных понятий, могут представлять собой отдельные не связанные смыслом слоги; суть утверждения за­ключается в предпочтительном формировании 7±2 структурных еди­ниц памяти на любом уровне иерархической системы запоминания и хранения (рис. 3.5).

Оценки параметров процесса воспроизведения информации, хранящейся в памяти человека

В рамках проблематики количественных оценок запоминания и вос­произведения хранящейся информации значимое место занимает ме­тод, предложенный в конце 60-х годов XX века С. Стернбергом. Ме­тод Стернберга позволяет оценить время обнаружения и извлечения одного элемента из некоторого недавно запомненного списка. Следу­ет оговориться, что этот метод пригоден для использования только в определенных, достаточно ограниченных условиях. Цель разработки метода заключается в выяснении вопроса: как, параллельно или по­следовательно, происходит извлечение информации из памяти? Бу­дет ли зависеть время считывания элемента из памяти от длины спис­ка? Если нет, то мы имеем дело с параллельным способом вспоминания, если да — то с последовательным. И наконец, если воспроизведение представляет собой последовательную процедуру, то интересно знать время, требующееся для извлечения из памяти единицы информации.

Испытуемому предлагалось последовательно с интервалом поряд­ка 1 с сканировать и запомнить стандартный набор цифр или букв, например ряд 4,6,2,5,8, 3. Число элементов в наборе было меньше 7, что связано с условием работы в пределах одного иерархического уровня памяти, т. е. в пределах «магического числа 7±2». После запо­минания испытуемым предъявляли «контрольный» стимул — одну цифру, которая могла входить или не входить в стандартный набор. Испытуемый должен был нажать на одну из двух кнопок — кнопку «да» или кнопку «нет» — и тем самым ответить на вопрос, входит или не входит контрольная цифра в стандартный набор. Другими словами, ответом служило время реакции испытуемого на предъявление конт­рольной цифры. При этом существенно, что в разных сериях время реакции измерялось в условиях «стандартного набора», имеющего разную длину. В итоге результаты эксперимента имели вид линей­ной зависимости времени реакции от величины стандартного набора (рис. 3.6, прямая 1). Добавление каждой новой цифры к стандартному набору ведет к увеличению времени реакции на некоторую постоян­ную величину, равную примерно 40 мс.

Извлечение из памяти в этих условиях представляет собой после­довательную процедуру, причем наклон кривой говорит о том, что на обработку одного элемента затрачивается около 40 мс. Заметим, что если бы извлечение из памяти представляло собой параллельный про­цесс, то зависимость времени реакции от длины стандартного набора представляла бы собой линию, параллельную оси абсцисс (см. рис. 3.6, прямая 2), и в этом случае извлечение из памяти одного элемента не зависело бы от длины стандартного набора.

Метод Стернберга дает еще один важный результат, касающийся вопроса механизма извлечения информации из памяти в условиях по­иска заданного элемента. Действительно, в условиях данного метода мы должны определить, имеется ли в памяти (в стандартном наборе) та или иная контрольная цифра или буква. При этом процесс поиска представляет собой последовательное сравнение контрольного элемен­та с элементами стандартного набора. При этом могут существовать две стратегии последовательного сканирования стандартного набора. Первая — самопрекращающаяся, когда поиск ведется до совпадения и часто прекращается, не доходя до конца контрольного набора. На­пример, при последовательности 5, 3, 9, 6,4 и контрольном элемен­те 9 поиск прекратится на середине списка. Вторая стратегия — исчер­пывающая, при которой поиск всегда доходит до конца списка, что, в частности, может быть связано с бессознательной реализацией цели полного просмотра списка, так сказать, «на всякий случай — мало ли что там есть».

Удивительно, но результаты экспериментов подтвердили правиль­ность второй, казалось бы, «нелогичной» стратегии. Оказалось, что мозг ведет исчерпывающий поиск. Это было выяснено при помощи следую­щих логических рассуждений. Предположим, что испытуемый затра­чивает а мс на опознание контрольного элемента, t мс на сравнение одного элемента стандартного набора с этим элементом и г мс на дачу ответа (нажатие соответствующей клавиши). Таким образом, время реакции (BP) будет равно

BP = txn + (a + r), (1)

где п — количество элементов в стандартном наборе.

Проанализируем данное уравнение. Вначале заметим, что оно как раз и представляет собой линейную зависимость (см. прямую 1 рис. 3.6). Причем исходя из определения линейной зависимости (y = kx + b) ве­личина (а + r) представляет собой сдвиг по оси у, п — независимую переменную, а коэффициент t — наклон прямой. Далее заметим, что содержательно величина (а + г) означает время, необходимое для опо­знания контрольного стимула (а) и нажатия на клавишу ответа (г) при п = 0, т. е. при отсутствии элементов в стандартном наборе ВР=(а + г).

Наконец, отметим, что наклон прямой 1 соответствует времени т, которое испытуемый затрачивает на одно сравнение. Для простоты рассмотрения будем считать, что в уравнении 1 член (а + г) = 0, тогда

BP = txn

(2)

Исходя из этого уравнения при п = 1 время реакции равно t мс. Другими словами, при наличии в стандартном наборе одного элемента время реакции равняется времени одного сравнения. (В более при­вычных алгебраических обозначениях уравнение 2 соответствует выражению у=кх, здесь при х = 1 у=к, при х = 2 у= 2к и т. д.)

Проведенный анализ показывает, что наклон кривой 1 может опре­делить выбор между стратегиями исчерпывающего и самопрекращаю­щегося сканирования памяти. Рассмотрим это подробнее. Если бы при воспроизведении из памяти имел место процесс самопрекращаю­щегося поиска и испытуемый прерывал сравнение контрольного эле­мента со стандартным набором при обнаружении совпадения, то на­клон прямой 1 менялся бы в различных опытах. Действительно, если в одном эксперименте совпадение имеет место после пятого сравне­ния, а в другом после второго, то прямая 1 имела бы больший наклон в первом случае. При самопрекращающемся сравнении количество сравнений в среднем должно быть меньше, чем число элементов стан­дартного набора, т. е. в уравнении BP = tхп вместо п должно быть п п. В среднем при случайном выборе контрольного элемента п = п/2, и, следовательно, наклон графика должен быть вдвое меньше, чем при стратегии полного просмотра.

Результаты множества экспериментов, проведенных по методике Стернберга, показали, что наклон графика 1 остается неизменным, что непосредственно говорит о наличии стратегии полного, исчерпываю­щего просмотра. Причем интересно, что неизменность наклона имеет место при использовании самых разных типов стимулов, включая бук­вы, цифры, слова, фонемы, цвета, лица.

Наклон оставался постоянным у самых разных людей: взрослых, детей, студентов, шизофреников, алкоголиков, курильщиков марихуа­ны. В последнем случае вся кривая сдвигается выше по оси у, что дало повод для шутки, что «марихуана не делает тебя круче, она только вы­тягивает тебя». На самом деле, как следует из нашего рассмотрения, сдвиг вверх по оси у свидетельствует об увеличении времени опозна­ния, принятия решения и нажатия на клавишу ответа (а+r) в уравне­нии 1, другими словами, о заторможенности восприятия и реакции наркомана.

Наконец, следует упомянуть, что в психологической литературе приводятся данные, говорящие о том, что в результате тренировки возможен частичный переход от последовательных к параллельным механизмам извлечения информации из памяти (В. Глезер, 1975). Ока­зывается, что закономерности, описываемые прямой 2 (см. рис. 3.6), в ограниченной степени проявляются у испытуемых в результате тре­нировок (при извлечении из памяти информации о различных изоб­ражениях). В таких экспериментах испытуемых тренировали узнавать некое изображение из набора, состоящего из нескольких (от 2 до 10) рисунков. В одних экспериментах набор сравнения составляли линии разной направленности, в других — буквы или относительно простые изображения предметов. Выводы о частичном переходе к параллель­ному опознанию основывались на том, что после тренировки степень опознания тестового (контрольного) изображения не зависела от дли­ны набора запомненный в эксперименте изображений.

Таким образом, мы рассмотрели закономерности извлечения инфор­мации из особого вида памяти — памяти, ограниченной по объему «магическим числом 7±2». Можно предположить, что при таком огра­ничении мы имеем дело с некоторым видом оперативной памяти — памятью, ограниченной одним уровнем сложной многоуровневой сис­темы запоминания (см. рис. 3.5).

Закон Хика. Модель иерархической структуры памяти

При таком предположении возникает вопрос, что происходит в том случае, если мы работаем с большим числом элементов, например если приходится вспоминать события, которые могут предположитель­но храниться на любом из нескольких уровней памяти? Какой вид в этом случае будет иметь кривая 1 на рис 3.6? Трудно представить себе, что время реакции будет линейно расти при увеличении числа эле­ментов в стандартном наборе, долго такая картина длиться не может — время реакции быстро уйдет в бесконечность! Действительно, как по­казано в многочисленных работах, в общем случае зависимость вре­мени реакции от числа элементов оперативной памяти описывается логарифмической функцией, носящей название закона Хика,

BP = klog_a N + b, (3)

где b представляет собой сдвиг по оси у, N — число равновероятных, альтернативных элементов оперативной памяти, т. е. элементов па­мяти, составляющих стандартный набор. Смысл коэффициента к со­стоит в согласовании размерности левой и правой частей уравнения. В более общем случае стандартный набор представляет собой набор элементов памяти, с которым производится сравнение. Этот набор

необязательно известен заранее, в общем случае это ожидаемый, веро­ятный набор элементов сравнения.

Каков содержательный смысл закона Хика? Во-первых, логариф­мическая зависимость в данном случае означает, что на сравнение и извлечение из памяти элемента, соответствующего контрольному эле­менту, тратится относительно меньшее время (рис. 3.7).

Во-вторых, закон Хика означает, что память в данных условиях мо­жет рассматриваться как многоуровневая, иерархически организован­ная структура. Рассмотрим, из чего это следует. По определению лога­рифма формулы y=log_a x и a^v =x равносильны, а у представляет собой степень, в которую нужно возвести основание логарифма а, чтобы по­лучить число X.

Эти формулы можно интерпретировать следующим образом. Для того чтобы запомнить х элементов, достаточно использовать структуру, имеющую у состояний, причем число у намного меньше числа х (у пред­ставляет собой степень, в которую нужно возвести основание логариф­ма, чтобы получить х; например, при основании а = 2, если х=8, то у=3; если х = 16, то у=4; при а=4, если х = 16, то у=2, если х=64, то у=3, и т. д.).

Теория информации показывает, что такая структура имеет вид так называемого «кодового дерева» (рис. 3.8). Каждый узел этого дерева составляют 2 (как на рис. 3.8 и 2.15) или более (как на рис. 3.5) разде­лительных признака. Количество таких признаков в узле соответству­ет количеству различий между элементами данного уровня. При этом количество конечных веточек «кодового дерева» соответствует пол­ному числу запомненных элементов (х); количество уровней — пока­зателю степени (у) (В. Глезер, #, Цуккерман, 1961).

В нашем случае, когда х представляет собой число элементов набо­ра сравнения (N), а у — время реакции (BP), можно записать

В результате экспериментов мы получаем значения времени реак­ции (BP), которые в рамках данной модели указывают на количество уровней иерархической структуры памяти. Далее существуют два ва­рианта. В первом — по условиям эксперимента нам известно количе­ство элементов в наборе сравнения (N), т. е. известно, среди какого набора элементов памяти производится выявление контрольного эле­мента. Другой вариант является более общим и связан с предположе­нием, что испытуемый должен определить, знаком ли он с контрольным элементом при условии, что набор сравнения ему неизвестен. Други­ми словами, при условии, что сравнение производится со всей памя­тью или с ее значительной частью. В такой ситуации N неизвестно, и мы можем лишь оценивать его значение исходя из предположений о наиболее вероятном числе разделительных признаков.

Очень важно отметить, что иерархическая структура памяти не является неизменной. Та или иная иерархия выстраивается при каж­дом вспоминании заново и зависит от многих факторов. В первую оче­редь структура оперативной памяти зависит от контекста, в котором происходит процесс вспоминания, иначе говоря, определяющее зна­чение имеет сходство элементов памяти и, как следствие, количество разделительных признаков этих элементов. В общем случае удобно предполагать, что в процессе вспоминания происходит некая пере­стройка основной, базовой структуры семантической сети, например такой структуры, как показанная на рис. 2.9. И уже как результат такой перестройки появляются структуры оперативной памяти типа тех, что изображены на рис. 3.5 и 3.8.

Первичные представления

о временной организации памяти: амнезии

Наши интуитивные представления о кратковременной, долговре­менной, оперативной и других видах временной организации памя­ти довольно расплывчаты и неточны. Действительно, какие-то собы­тия, явления, факты мы запоминаем быстро и надолго, другие, такие, как номер телефона или автомобиля, имя человека при необязатель­ном знакомстве, запоминаются на очень короткое время. В итоге су­ществует огромное количество событий, которые хранятся в памяти от долей секунды, нескольких минут или часов до многих лет и десяти­летий.

Наличие такого положения вещей, естественно, ставило перед ис­следователями вопрос об определении разницы между механизмами кратковременной, долговременной, промежуточной и других видов памяти. Собственно идея о двойственной организации памяти появи­лась в конце XIX века и была сформулирована Уильямом Джеймсом в виде представления о первичной и вторичной памяти. Джеймс считал, что первичная память никогда не покидает сознания, в то время как вто­ричная или постоянная память представлялась ему в виде темного хра­нилища, для посещения которого требуются значительные усилия.

Экспериментальной основой для анализа временной организации следов памяти (энграмм) в первую очередь служили факты, связан­ные с временной потерей и восстановлением памяти. Клиника на­рушений памяти человека содержит большое многообразие форм. Одним из наиболее часто встречающихся является феномен ретро-градной амнезии, заключающейся в выпадении из памяти событий, не­посредственно предшествующих какому-либо повреждающему воз­действию. Термином «амнезия» обозначается потеря памяти (от греч. тпете — память), термин «ретроградная» означает «идти назад» (от лат. gradior — идти). В качестве повреждающего агента могут вы­ступать самые разные воздействия, такие как электротравма, сильный ушиб головы и сотрясение мозга, воздействие фармакологических пре­паратов, алкоголя, тяжелые инфекционные заболевания и связанные с ними интоксикации организма. При этом память о более давних со­бытиях сохраняется полностью.

Здесь есть определенный парадокс: с одной стороны, следы прошлого оказываются наиболее прочными и устойчивыми к травмам, с другой, произвольно восстановить старые воспоминания, как правило, бывает очень трудно.

Каковы же характерные черты ретроградной амнезии? Во-первых, ее эффект распространяется на время, когда мозг больного находится еще в совершенно нормальном состоянии. Причем амнезия этого типа «захватывает» не более нескольких десятков секунд, хотя следует ска­зать, что кратковременный эффект забывания «близкого прошлого» имеет место в результате любых травматических воздействий. Более длительные варианты ретроградной амнезии, сопутствующие тяжелым травмам, могут захватывать недели, месяцы и годы.

Типичным примером динамики процесса может служить следую­щий реальный случай. «Молодой мужчина, попавший с семьей в авто­мобильную аварию, был выброшен из машины и сильно ударился го­ловой о землю. Придя в себя, он забыл все события, имевшие место непосредственно перед моментом травмы. Последнее, о чем он мог вспомнить, была встреча с приятелем на дороге, на расстоянии около 300 километров от того места, где произошла авария. Постепенно па­мять восстановилась, но спустя 2-3 года он не мог вспомнить ни своих усилий остановить машину, чтобы предотвратить аварию, ни испуга жены и ребенка» (Вейн А., Каменецкая Б., 1973).

Во-вторых, клинические наблюдения показывают, что ретроград­ная амнезия поражает не только память на отдельные эпизоды и собы­тия личной жизни больного, она нарушает также и хронологию, вре­менной порядок событий. При опросе больных часто выясняется, что с течением времени происходит изолированное «всплытие» в памяти отдельных картин, сцен, эпизодов, в то время как последовательная память на события полностью отсутствует. Кроме того, отмечено, что в результате ретроградной амнезии из памяти человека могут час­тично или полностью исчезать знания, приобретенные во время по­ражения.

В качестве примера можно привести наблюдения за опытным пило­том, у которого посттравматическая ретроградная амнезия распро­странилась на неделю, предшествующую травме. В течение этой не­дели он обучался новым для себя видам полета, которые полностью забыл, и должен был заново учиться и приобретать навыки (Вейн А., Каменецкая Б., 1973).

Третьей и очень важной особенностью ретроградной амнезии яв­ляется то, что ее результаты начинают проявляться не сразу после травмы, а только по прошествии нескольких секунд! Эта удивитель­ная особенность ярко иллюстрируется результатами интервью с фут­болистами, перенесшими травму головы. Если интервью брали через несколько секунд после травмы, футболисты могли точно вспомнить все обстоятельства, предшествующие травме. Например, ответ мог выглядеть так: «Меня ударили спереди, когда я блокировал бросок».

Однако пять минут спустя ответы имели совсем другой характер, они резко теряли в детальности и точности, появлялись выраженные признаки амнезии. Футболисты отвечали: «Я не помню, что случи­лось. Я не помню, что это была за игра и что я делал. Там что-то было с броском» (Солсо Р., 1996).

Четвертой характерной чертой эффекта ретроградной амнезии яв­ляется ее частичная обратимость. Факты частичного, иногда и пол­ного, восстановления памяти по прошествии времени приводят к принципиальному с точки зрения механизма ретроградной амнезии выводу: позволяют предположить, что в основе эффекта лежит не разрушение следов памяти, а лишь дефект их воспроизведения. По­терянные воспоминания, касающиеся периода, предшествовавшего травме, постепенно восстанавливаются. При этом прежде всего вос­станавливается память о наиболее отдаленных событиях, затем о со­бытиях, все более и более приближенных к моменту травмы, и в по­следнюю очередь о событиях, непосредственно связанных с моментом травмы.

Наряду с явлением ретроградной амнезии в результате острой трав­мы мозга обычно имеет место эффект антероградной амнезии^ при ко­торой нарушается память на события, происшедшие непосредственно после повреждающего воздействия. Причем, что принципиально важ­но, нарушения запоминания имеют место не только для событий, про­исходящих на фоне посттравматической спутанности сознания, но и при полностью восстановленном в дальнейшем сознании больных.

Существенной и, возможно, наиболее важной характеристикой ан­тероградной амнезии является то, что у больных возможно только не­медленное воспроизведение текущих событий. Отсроченное даже на небольшой период времени воспроизведение оказывается для них со­вершенно непосильным. В типичных случаях больные после восста­новления сознания способны вспомнить события предыдущей жизни, но не в состоянии запомнить что-то новое на период, превышающий десятки секунд.

Например, такой человек «после завтрака тотчас же забывал о том, что только что вышел из-за стола», другой больной «через несколько минут после беседы с посетившим его знакомым утверждал, что у него никого не было», третий, «прибыв в больницу, не мог сказать, пришел ли он пеш­ком или был доставлен транспортом». Неспособность к запоминанию новой информации иллюстрирует и следующий случай: человек с анте-роградной амнезией, находившийся в полном сознании, постоянно об­щавшийся с больными, врачами и обслуживающим персоналом, был переведен на некоторое время в другой госпиталь. После возвращения больной не узнал никого из лечащих врачей, из окружающих, не мог вспомнить, что был здесь раньше (Вейн А., Каменецкая Б., 1973).

Явление антероградной амнезии впервые было детально описано в конце XIX века С. С. Корсаковым в рамках изученного им широкого синдрома грубого расстройства памяти, наступающего в результате длительного алкогольного поражения мозга («Корсаковский син­дром»). «Когда эта форма наиболее характерно выражена, — писал С. С. Корсаков, — то можно заметить, что почти исключительно рас­строена память недавнего; впечатления недавнего времени как будто исчезают через самое короткое время, тогда как впечатления давнишне­го вспоминаются порядочно, при этом сообразительность, остроумие, находчивость больного остаются в значительной степени».

Схематически соотношение видов амнезий представлено на рис. 3.9.

Подходы к изучению механизмов памяти. Концепции активной памяти

Динамика процессов забывания и восстановления памяти при разных видах амнезий имеет важное значение для подходов к пониманию ме­ханизмов процессов запоминания и извлечения информации. Основ­ной факт, полученный при изучении антероградной амнезии, а также при изучении более широкого симптомокомплекса «корсаковской ам­незии», свидетельствует о существовании определенного этапа кратко­временной памяти.

Для более полного понимания этого явления приведем наряду с дан­ными, приведенными ранее, еще два ярких его описания. Первое дано канадским нейропсихологом Брендой Милнер при изложении наблю­дений за человеком, перенесшим операцию мозга: «День за днем [боль­ной] решает одни и те же головоломки, не обнаруживая при этом ни­какого прогресса, и много раз заново читает одни и те эке журналы, не находя, что их содержание ему знакомо...» (Блум Ф. и др., 1988). Второе

описание поведения человека, пережившего травму мозга, нанесенную острием рапиры, дано психологом Викельгреном: «...услышав мою фа­милию, [больной]спросил:

— Викельгрен — это немецкая фамилия, не правда ли?

— Нет, — ответил я.

— Ирландская? -Нет.

— Скандинавская?

— Да, скандинавская.

Поговорив с ним около пяти минут, я пошел к себе в кабинет и от­сутствовал, вероятно, еще минут пять. Когда я вернулся... Н. А. по­смотрел на меня так, как будто видел впервые в жизни. Меня вновь представили ему, после чего он спросил:

— Викельгрен — это немецкая фамилия, не правда ли? -Нет.

— Ирландская? -Нет.

— Скандинавская? -Да.

Точно в той же самой последовательности, что и прежде» (Линд-сей П., Норман Д., 1974).

Протокол вызывает ощущения невероятной, фантастической ситуа­ции, в которой вы в месте с больным постоянно возвращаетесь назад по петле времени.

Феномен невозможности перевода информации из кратковремен­ной в долговременную память может иметь разную степень выражен­ности. В некоторых случаях этап кратковременного хранения, как показывают приведенные выше примеры, не превышает секунд или десятков секунд, в других длится минутами или часами. В течение этого времени остается сохранным не только ввод информации в крат­ковременную память, но и операции по ее обработке и извлечению. Приводя пример больного с явно выраженными нарушениями, Б. Мил-нер пишет: «Он может повторять и перестраивать предложения со сложным синтаксисом, он понимает соль шуток, даже основанных на семантической двусмысленности» (Линдсей Я., Норман Д., 1974).

Таким образом, многочисленные описания поведения больных с раз­личными вариантами антероградной амнезии свидетельствуют о су­ществовании форм кратковременной и долговременной памяти. Этот вывод следует из ряда фактов:

1) у таких больных сохранены и доступны для вспоминания следы давней памяти;

2) у них присутствует способность к немедленному, сиюсекундно­му запоминанию и оперированию информацией;

3)у них отсутствует способность к переходу от кратковременного к долговременному запоминанию.

С другой стороны, не менее многочисленные описания ретроградной амнезии свидетельствуют о том, что забывание событий, предшествую­щих травме, подвержено восстановлению. Причем восстановление па­мяти после травмы представляет собой непрерывный, постепенный процесс, идущий от прошлого к настоящему. И в этом смысле разница между кратковременной и долговременной памятью практически от­сутствует.

Процесс спонтанного восстановления памяти был детально изучен в ходе экспериментов над животными. Ретроградная амнезия в этих экспериментах вызывалась электрошоком. В типичных экспериментах крыс обучали навыкам прохождения Т-образного лабиринта, после чего животных подвергали шоковому воздействию с помощью щадя­щей (в смысле болезненности) дозировки тока. Амнезия появлялась через 3-4 дня. В период с 30-го и по 90-й день память постепенно и да­лее полностью восстанавливалась. Вывод из многочисленных опытов такого типа говорит, что след памяти (энграмма), будучи однажды за­фиксирован, не разрушается, но его вызов может быть временно «за­торможен» или блокирован.

Подобные эксперименты наряду с данными, полученными при на­блюдениях за больными ретроградной амнезией, свидетельствуют о важной роли определенной неспецифической системы реактивации следов памяти. Данная неспецифическая система непосредственно связана с регулированием общего функционального состояния мозга, в первую очередь с уровнями бодрствования и внимания. Процесс регулирования реализуется путем осуществления модулирующих (управляющих) влияний от неспецифической системы, суммирующих­ся с активностью участков мозга, связанных с хранением конкрет­ных следов.

Зависимость эффективности процессов запоминания и извлечения следов памяти от уровня функционального состояния мозга имеет ку­полообразный характер, что означает наличие оптимального функцио­нального состояния для осуществления функций запоминания и вспо­минания (Солсо Р., 1996, Данилова 1999). Эта зависимость получила название закона Йеркса—Додеона (рис. 3.10). Необходимо отметить ее общепсихологическую и общебиологическую важность: оптимальный уровень функционального состояния организма важен не только для запоминания и вспоминания, но и для реализации таких механизмов, как устойчивость к стрессам, активизация и концентрация внимания, способность к принятию правильных решений в сложных ситуациях, управление собственным поведением и поведением людей в коллек­тиве.

Таким образом, по гипотезе, активной памяти для реализации на уровне поведения или мышления доступны только следы памяти, нахо­дящиеся в активном или реактивированном состоянии (Психофизио­логия, 2001). Под активными следами удобно понимать новые следы, формирующиеся в кратковременной памяти, под реактивированны­ми следами — старые энграммы, доступ к которым был получен в ре­зультате их актуализации под воздействием, в частности, систем не­специфического бодрствования и внимания (рис. 3.11).

Определенное сходство старых реактивированных следов и новых энграмм, содержащихся в кратковременной памяти, проявляется, в ча­стности, в том, что и те и другие становятся уязвимы для различных амнестирующих воздействий. В первую очередь это относится к воз­действию электрическим током. Однако в настоящее время экспери­менты над животными показали, что внутримозговое введение фарма­кологических веществ также вызывает явление амнезии. Результаты этого проясняются по мере все более полного изучения тонких мор­фологических, нейронных, биохимических и молекулярных стадий за­поминания и активизации следов памяти. Для того чтобы рассмотреть эти механизмы, необходимо проанализировать нейронные структуры механизмов запоминания и хранения информации.

Резюме

Способы запоминания, используемые людьми с выдающейся памятью, представляют особый интерес для анализа механизмов считывания, запоминания,, хранения и забывания информации. Условия запоми­нания и результаты воспроизведения могут рассматриваться одновре­менно и как вариант системы ключевых слов-вешалок, и как вариант привязки запоминаемых образов к хорошо знакомому пространствен­ному ряду. К настоящему времени накопилось множество экспери­ментальных данных, свидетельствующих о том, что при определенных условиях человек может вспомнить детали, казалось бы, давно забы­тых событий, хранящихся в его долговременной памяти. Примерами являются многочисленные случаи эффектов «deja vu* и «вспышек пережитого».

Классическая методика экспериментального определения парамет­ров запоминания и забывания является связанной с использованием набора бессмысленных слов-буквосочетаний (метод Эббингауза).

Эта методика, во-первых, помогла вычленить процессы запоминания и вспоминания, так сказать, «в чистом виде», без влияния процессов оценки смысла и связанных с этим ассоциативных процессов. Во-вто­рых, позволила проводить четкие количественные оценки процессов, причем в условиях, когда отдельные члены списков запоминались прак­тически независимо Друг от друга. Важными результатами метода Эб-бингауза явились закон «лучшего запоминания первых и последних слогов ряда» и оценка объема памяти как «магического числа 7±2». Смысл последнего заключается в предположении, что память пред­ставляет собой сложную иерархичную систему, на каждом уровне ко­торой могут находиться 7±2 элемента, обладающих разной и достаточ­но сложной структурой.

Иерархическая структура памяти не является неизменной. Та или иная иерархия выстраивается при каждом вспоминании заново и за­висит от многих факторов. Структура оперативной памяти прежде всего зависит от контекста, в котором происходит процесс вспомина­ния, иначе говоря, от свойств разделительных признаков элементов области вспоминания.

Для подходов к пониманию механизмов процессов запоминания и извлечения информации важное значение имеет динамика процес­сов забывания и восстановления памяти при разных видах амнезии, в первую очередь ретроградной и антероградной амнезии.

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров

1. Каковы основные мнемонические приемы, используемые для бы­строго запоминания больших массивов информации?

2. В чем заключается метод «слов-вешалок»?

3. Что подразумевает понятие синестезии? Приведите примеры.

4. При каких условиях возможно извлечение из памяти событий, давно выпавших из круга часто вспоминаемых?

5. В чем заключается основа методики вспоминания по Эббингаузу?

6. Каков смысл «закона края»?

7. В чем заключается смысл «магического числа 7±2»?

8. Постоянной или переменной является структура долговремен­ной памяти?

9. Как влияет контекст на вспоминание событий?

10. Какова связь системы активации мозга с процессом запоминания?

Глава 4

Элементы механизмов формирования следов памяти

Ключевые понятия: молекулярные основы памяти и синаптические структуры, биохимические методы анализа молекул, роль генетическо­го аппарата в индивидуальном запоминании и хранении следов, «ран­ние» и «поздние» гены, онкогены и протоонкогены, регуляторные бел­ки, гены, участвующие в обучении.

Изменение формы и размера синаптических структур — молекулярные механизмы индивидуального долговременного запоминания

С. Роуз в своей книге «Устройство памяти» цитирует Эудженио Тацци, которого называет «истинным провидцем», так как в статье, опубли­кованной в 1893 году, когда сам факт нейронной структуры мозга еще подвергался сомнению, а о структуре контактов между предполагаемы­ми нейронами не было и речи, Тацци писал: «Вероятно, каждое отобра­жение чего-либо в мозгу сразу же вызывает функциональную ги­пертрофию протоплазматических выростов и аксонов; молекулярные вибрации усиливаются и распространяются, изменяя форму дендритов; таким образом, при благоприятных обстоятельствах возникают, а по­том и сохраняются новые выросты и ответвления...» (Роуз С, 1995).

Современные тонкие измерения с использованием световой и элект­ронной микроскопии, по-видимому, подтверждают эти предположе­ния. Результаты подробного изучения поведения относительно просто организованного моллюска — аплизии — показывают, что долговремен­ные, длящиеся по нескольку дней эффекты сенситизации и привыкания наряду с описанными химическими изменениями (см. главу 6) приводят к изменениям размеров активно работающих пресинаптических струк­тур (Албертс Б. и др., 1994). Аналогичные результаты были получены в ходе экспериментов над более высокоорганизованными позвоноч­ными животными — цыплятами.

В этих экспериментах была разработана очень удачная поведенче­ская модель разового обучения. Оказалось, что цыпленку достаточно один раз клюнуть горькую бусинку, чтобы в дальнейшем избегать буси­нок такого же цвета. Поведенческая реакция была четко выраженной и не вызывала сомнений: после первого клевка цыплята вытирали клюв о дно клетки, трясли головой, в дальнейшем при предъявлении бусин­ки такого же цвета через некоторое время (от нескольких секунд до суток) пятились назад и отказывались ее клевать (Роуз С, 1995).

Изучение нейронных и молекулярных механизмов этой поведен­ческой модели началось с выявления областей мозга, ответственных за данное поведение, связанное с избеганием. После проводилось опре­деление молекулярных структур, связанных с формированием следов памяти. Следует заметить, что в данной поведенческой модели необ­ходимо разделять механизмы формирования следов памяти и меха­низмы обеспечения самой реакции избегания. Поведение избегания имеет, естественно, собственные механизмы формирования ассоциа­тивной связи между клеванием бусинки определенного цвета и ее горь­ким вкусом: структура этих механизмов в описываемых эксперимен­тах оставалась за рамками рассмотрения. Можно предполагать, что эти механизмы связаны с работой центров отрицательных эмоций.

Общая методика подобной работы основывалась на использовании радиоактивной метки. При определении областей головного мозга, участвующих в обучении, использовался факт повышения затрат энер­гии его активными областями. Ввиду того что основная часть энергии связана с расщеплением глюкозы, для подобных целей применяется радиоактивно меченый аналог глюкозы — 2-деоксиглюкоза (2-дГ). Отличительной чертой 2-дГ является то, что продукт, получающийся после первого этапа расщепления, непригоден для дальнейшего ис­пользования и накапливается в мембранах активно работающих клеток в количествах, достаточных для радиографического анализа. Использо­вание меченой глюкозы невозможно, так как продукты ее расщепле­ния быстро переходят обратно в кровь и исчезают с места действия.

Перед проведением экспериментов с избеганием горьких бусинок цыплятам вводят в кровь 2-дГ; через полчаса после эксперимента цыплят забивают, мозг замораживаю^, с помощью микротома делают тонкие сре­зы, каждый из которых наносят на предметное стекло и покрывают лист­ком рентгеновской пленки, фиксирующей места концентрации 2-дГ в виде точечных потемнений.

Дальнейшее исследование может проводиться только с этими не­большими по объему (порядка 2 мг) областями. Для того чтобы пони­мать стратегию этих работ, по-видимому, необходимо кратко пояснить методы, с помощью которых изучают временное развитие формирова­ния следов памяти. В противном случае у психолога, не имеющего пред­ставления о принципах нейрохимических исследований, может сфор­мироваться комплекс «нейрохимической неполноценности» — глубоко ошибочное представление о невозможности разобраться в столь слож­ных для непосвященных материях либо может появиться неоправдан­ная вера в неограниченные возможности нейрохимии. И то и другое, естественно, вредно для исследований.

Проследить, только глядя в микроскоп, поэтапные изменения в про­цессе обучения, понять нейрохимию процессов обучения и запомина­ния никак невозможно. Поэтому в биохимии используются принци­пиально другие подходы. Во-первых, существуют подходы, связанные с использованием радиоактивной метки, когда активация синтеза ве­щества измеряется по включению радиоактивного компонента в тече­ние какого-то интервала времени. Другая группа методов связана с многоэтапным разделением отдельных фракций клеток на основании разницы их молекулярных характеристик, например молекулярного веса, электрического заряда молекул, трехмерной структуры молекул и т. д. Основными среди этой группы являются имеющие множество модификаций методы центрифугирования и столь же разнообразные методы гель-электрофореза.

Подобно тому как при центрифугировании молока на масло, сметану и другие фракции, в процессе центрифугирования и ультрацентрифу­гирования содержимого клеток могут быть выделены фракции синап-тических структур мембран, структур ядра с находящимся в нем гене­тическим материалом и т. д. В зависимости от молекулярного веса и размера эти фракции располагаются в виде компактных полос в про­бирках, заложенных в центрифугу. В дальнейшем содержимое полос может быть идентифицировано путем многочисленных и разнообраз­ных методов обработки, окраски, радиоактивного анализа и т. д.

В частности, в качестве дальнейшей обработки отдельные фракции белков часто подвергают еще более тонкому фракционированию при помощи методов электрофореза. Бытовым прототипом этих методов является процесс «расползания» пятна по ткани, что особенно видно при попытках замывания пятна. При использовании электрофореза капля анализируемой фракции помещается на полосу фильтроваль­ной бумаги или, что более удобно, на студенистый гель, и с помощью растворителей или электрического тока производится «разгонка» ком­понентов. Разные молекулы в зависимости от их родства с растворите­лем или в зависимости от собственного заряда имеют разную скорость, причем эта скорость является очень точной индивидуальной характе­ристикой каждого типа молекул.

В современной практике часто используют двумерный гель-электро­форез, когда вначале анализируемую фракцию подвергают разгонке в одном направлении (скажем, слева — направо), например, под воздей­ствием тока, а затем — в противоположном (сверху — вниз), например, под воздействием растворителя. В результате после соответствующей окраски получается двумерная карта, покрытая пятнами, содержащи­ми разные типы молекул. На рис. 4.1 приведен пример двумерного гель-электрофореза белков бактериальной клетки. За один раз при ис­пользовании методов двумерного гель-электрофореза можно разделить до 2000 отдельных белковых цепей. Причем разрешающая способность метода настолько велика, что в некоторых случаях позволяет разде­лить два белка, отличающихся одной заряженной аминокислотой.

Далее, ввиду того что раз от раза скопления одних и точно таких же белковых цепей располагаются точно в тех же местах, отдельные пятна можно вырезать из геля скальпелем или бритвой, накапливать и под­вергать дальнейшему анализу. Точность расположения пятен настоль­ко велика, что их идентификация может быть осуществлена с помо­щью сравнения экспериментальных данных, рассматриваемых в каче­стве кандидатов на идентификацию, и данных с «разгонкой» капли, составленной из известных белковых цепей. Условием такого подхода, конечно, является точное соблюдение условий гель-электрофореза.

В результате использования таких методических приемов в рамках описанной поведенческой модели (избегание клевания горьких буси­нок у цыплят) удалось проследить временной ход некоторых процессов формирования следа памяти. При использовании методов радиоак­тивного мечения было показано, что спустя 30 минут после клевания горькой бусинки достигает пика процесс фосфорилирования опреде­ленных белков пресинаптической мембраны. (В подобных экспери­ментах обычно используется какой-либо предшественник, содержа­щий радиоактивную метку. В данном случае использовалась меченая фосфором аденозинтрифосфорная кислота (АТФ), молекулы которой представляют собой основные аккумуляторы энергии живой клетки.)

В общем виде схема обучения и запоминания выглядит следующим образом. Клевание горькой бусинки запускает у цыпленка каскад био­химических процессов. Нейромедиатор, в данном случае глутамат, выделяется из пресинаптических аксонных окончаний, проходит через синаптическую щель, соединяется со специализированными рецепто­рами. Затем в результате формирования комплекса «рецептор — нейро­медиатор» происходят различные, до конца не выясненные процессы, в частности связанные с работой внутриклеточных посредников (Са²⁺ , цАМФ) и протеинкиназ, фосфорилирующих определенные белки.

По ряду гипотез Са² * и (или) протеинкиназы играют в процессах обучения и запоминания принципиально важную роль — являются сигналами для активации групп генов клеточной ДНК (Роуз С, 1995, Психофизиология, 2001). Таким образом, эти гипотезы предполагают включение в процесс формирования следа долговременной памяти генетического аппарата организма. В результате активации генов включается стандартный путь наработки белковых и гликопротеино-вых молекул, являющихся важной частью синаптических мембран. (Гликопротеиновые молекулы включают в свой состав, кроме белковой части, остатки Сахаров, например глюкозы.) Эти молекулы транспорти­руются к мембране, включаются в нее, и таким образом, в конечном сче­те, происходит изменение формы и размеров пре- и постсинаптиче-ских структур (рис. 4.2), По данным (Роуз С, 1995), через 24 часа после обучения в активных зонах число постсинаптических шипиков на

дендритах увеличивается на 60 %. Форма шипика при этом изменяет­ся — «кончик каждого из них раздувался словно маленький воздушный шарик». Кроме того, имело место увеличение числа синапсов и длины постсинаптических мембранных утолщений.

Роль «ранних» и «поздних» генов в процессах формирования следов индивидуальной памяти

Спрашивается, в какой мере предположения об участии групп генов в формировании следов индивидуальной памяти подтверждаются экс­периментально и в чем конкретно заключается роль генетического аппарата? Общие теоретические предпосылки участия генетическо­го аппарата в процессах формирования следов индивидуальной па­мяти вытекают из понимания того, что изменения формы и размеров мембранных структур должны быть неизбежно связаны с процессами наработки белковых и гликопротеиновых молекул, составляющих основу мембран. Другими словами, факт роста синаптических образо­ваний требует включения в процесс генов, управляющих наработкой этих молекул.

Общее направление экспериментов, свидетельствующих о роли ге­нетического аппарата, заключается в определении корреляции между активностью тех или иных групп генов и процессами обучения и запо­минания. Действительно, в рамках модели «отказа от клевания горь­кой бусинки» было показано, что в пределах получаса после обучения и примерно в то же время, когда было фиксировано активное включе­ние меченой глюкозы и повышение фосфорилирования мембранных белков, имело место резкое возрастание активности так называемых ранних генов клеточного ядра. Далее, через несколько часов происхо­дит активация других, так называемых поздних генов, управляющих синтезом белков и гликопротеинов пре- и постсинаптических мемб­ран (рис. 4.3).

На рис. 4.3 также показана выраженность эффекта пульсирующих вспышек электрической активности нейронов, расположенных в тех областях мозга цыплят, которые связаны с обучением распознаванию. Эта активность в виде пачек потенциалов действия была выражена только у тех цыплят, которые хорошо помнили уроки избегания: амп­литуда вспышек у обученных цыплят превышала в несколько раз фо­новую активность контрольных цыплят, и вспышки отсутствовали у цыплят, подвергавшихся амнезии в результате воздействия электро­шока. Картина пульсирующей активности, по мнению автора, анало­гична эфоректам долговременной потенциации, описанным в главе 6.

Обнаружение фактов активации «ранних» и «поздних» генов и вы­явление сущности процессов, управляемых этими генами, привело не­которых исследователей к формулированию гипотезы общности после­довательности молекулярных процессов экспрессии генов в процессах эмбрионального развития организма и в процессах формирования ин­дивидуальна, не передающихся по наследству следов памяти при обуче­нии. Основанием для -таких предположений служат данные о том, что в тех и других случаях происходят процессы пластических измене­ний формы и размеров отдельных клеток и их частей. Действительно, как было показано в работах по изучению онтогенетического разви­тия эмбриональных тканей, активированные протеинкиназы, находя­щиеся в мембране или внутри клетки, например С-киназы, проника­ют при определенных условиях в ядро клетки и вызывают экспрессию (включают и активируют) «ранних» генов.

К числу таковых относятся гены с названиями c-fos и c-jun. Работа этих генов ведет к синтезу специализированных белков. Эти белки вы­зывают, в свою очередь, экспрессию «поздних» генов, продуктами ко­торых являются белки и гликопротеины, транспортируемые к синапти-ческим мембранам. Активность «ранних» генов в процессах, связанных с делением, развитием и специализацией клеток, клеточных объедине­ний и тканей в процессах онтогенеза (индивидуального развития орга­низма и эмбриона), имеет свои драматические последствия.

Мутации этих генов очень часто приводят к развитию онкозаболе­ваний. Таким образом, происходят мутационные превращения разных типов генов (в том числе и «ранних» генов) в онкогены. Типичность таких ситуаций для определенного класса генов породила понятие протоонкогена, т. е. нормального гена, активно участвующего в рабо­те клетки, но относительно часто подверженного мутационному пере­рождению. В частности, «ранние» гены c-fos и c-jun, возможно, ввиду своей важной роли в процессах размножения и специализации кле­ток относятся к протоонкогенам.

В дальнейшем было показано, что эти же «ранние» гены c-fos и c-jun резко активизируют свою активность через несколько десятков минут после обучения (см. рис. 4.3). Показано это было при использовании специальных молекулярных «зондов», дающих возможность опреде­ления даже одиночных генов, «затерянных» в огромном геноме орга­низма. Принцип молекулярного зондирования непосредственно сле­дует из основной доктрины генетической памяти: «ДНК-РНК-белок». Чуть подробнее это может быть описано несколькими положениями. Наследственная информация хранится в генах, расположенных по­следовательно вдоль молекул ДНК. В результате считывания инфор­мации гена синтезируется вначале молекула информационной РНК (иРНК). Затем на основе иРНК, как на матрице (ввиду чего инфор­мационную РНК часто называют матричной или мРНК), происходит синтез белковой цепочки.

Более полно процесс хранения и извлечения информации наслед­ственной памяти описан ниже, здесь же хочется сказать только одно — из формулы «ДНК-РНК-белок» следует, что определить структуру гена можно исходя из знания структуры соответствующей РНК или соответствующего белка, с другой стороны, определить структуру белка можно на основе знания структуры соответствующего гена или РНК.

Таким образом, информация о структуре достаточно представитель­ной части специфического белка или его иРНК (и тем более информа­ция о структуре части ДНК соответствующего гена) дает принципи­альную возможность синтеза специальных молекулярных «зондов». При помощи этих «зондов» можно определить наличие соответствую­щего гена в разных тканях организма и степень его активации. Точнее говоря, «зонд» представляет собой часть одной из цепочек «двойной спирали» молекулы ДНК. Причем особенностью каждой цепочки мо­лекулы ДНК является ее способность к объединению только со своей (комплементарной ей) частью второй цепочки ДНК.

В итоге применение метода молекулярных «зондов» привело к гипо­тезе, что механизмы индивидуального обучения и запоминания осно­

ваны на повторной экспрессии (реэкспрессии) тех же генов, которые управляли процессами клеточной дифференциации, развития и спе­циализации в процессе онтогенеза. Принципиально важным здесь яв­ляется предположение об использовании одних и тех же механизмов для реализации кардинально разных видов памяти — наследственной и индивидуальной (рис. 4.4) (Психофизиология, 2001).

Какой же общий вывод можно сделать о работе молекулярных ме­ханизмов индивидуального запоминания? Изложенные данные дают возможность обоснованных предположений о нескольких уровнях за­поминания при обучении. В течение первых секунд и минут после акта обучения имеет место кратковременная и сверхкратковременная память, основанные на взаимодействии нейромедиатора и его рецеп­торов. В частности, на взаимодействии ацетилхолина и мускариновых рецепторов или взаимодействии глутамата с NMDA-рецепторами (см. «Совпадение пре- и постсинаптического возбуждения как общая схе­ма ассоциативного обучения»). Промежуточная память, фиксирую­щая следы в течение десятков минут и часов, основана на действии протеинкиназ, которые фосфорилируют пресинаптические белки ион­ных каналов.

Долговременная память, охватывающая интервал порядка от одно­го до нескольких дней, зависит от экспрессии «ранних» генов. Долго­временная память, сохраняемая в течение недель и месяцев, связана с работой «поздних» генов и их продуктов — белков и гликопротеинов. Рост постсинаптических структур — дендритных шипиков — проис­ходит, по данным электронной микроскопии, в течение 12-24 часов после обучения. В итоге имеет место построение сугубо индивидуаль­ной нейронной сети, реализующей личные ассоциации и личный опыт организма.

Стоит отметить, что из самой природы описанных механизмов сле­дует невозможность проведения точных, резких границ между разными формами памяти. Кроме того, из тех же оснований следует принципи­альная возможность существования самых разных амнестических воз­действий, точками приложения которых являются различные звенья сложных электрохимических и молекулярных механизмов запомина­ния (рис. 4.5).

Основные черты механизмов генетической памяти: планы и инструкции построения клеточных структур, органов и тканей записаны в кодах молекул ДНК

Рассматриваемые молекулярные механизмы образования следов памя­ти при привыкании, сенситизации, формировании ассоциаций пред­ставляют собой механизмы фиксации индивидуального, не передаю­щегося по наследству опыта. Индивидуальная память может быть кратковременной или долговременной, но она исчезает с исчезнове­нием организма. По наследству, генетически, передается память о по­строении организма, структуре тканей и органов, многих физических параметров организма, таких, как рост, полнота, пропорции частей тела, черты лица, цвет глаз. Генетически передается даже память о некоторых чертах характера, имеющих физиологическую основу, на­пример, таких, как быстрота реакции, вспыльчивость, склонность к неврозам. Однако молекулярные механизмы индивидуальной памя­ти принципиально отличаются от генетических.

Тем не менее в настоящее время существует ряд гипотез, предпола­гающих частичное использование механизмов генетической памяти для целей индивидуального запоминания. Можно сказать, что в осно­ве этих гипотез лежит идея о том, что для хранения индивидуального опыта используются отдельные фракции, другими словами, отдельные типы ДНК. В связи с этим рассмотрим основные черты механизмов ге­нетической памяти, Краткое рассмотрение механизмов генетической памяти представляет интерес также потому, что дает возможность сравнения двух разных типов запоминания, используемых живыми системами.

Струк.ура молекулы ДНК, как известно, в частности, из данных рептгеноструктурного анализа, представляет собой очень длинную чнойную спираль, подобную винтовой лестнице (рис. 4.6). Гены пред­ставляют собой отдельные участки этой спирали, причем участки, не обязательно непрерывно следующие друг за другом, в промежутках между генами находятся так называемые интроны — участки ДНК, не несущие информацию о белковом коде. Один ген, таким образом, представляет собой часть двойной спирали молекулы ДНК.

Как устроена двойная спираль или как в самом общем виде устроен ген? Боковые структуры спирали представляют собой остов, реализую­щий несущую функцию. На самом деле двойная спираль ДНК со­стоит из двух взаимодополняющих (как говорят, комплементарных) цепей ДНК, каждая из которых содержит остов и половинку ступеньки.

Каждая такая половинка представляет собой нуклеотидное основание (нуклеотид). Две одиночные цепи молекулы ДНК удерживаются вмес­те водородными связями между парами нуклеотидов. Каждая водо­родная связь достаточно слаба, но за счет их огромного количества двойная спираль ДНК представляет собой устойчивую структуру. Ступеньки лестницы представляют собой основания, последователь­ность которых, собственно, и реализует генетический код.

У всех живых организмов существуют всего четыре типа нуклеоти­дов, которые с точки зрения кодирования можно рассматривать как буквы простого четырехбуквенного алфавита. Эти нуклеотиды пред­ставляют собой части ДНК, и их названия — аденин, цитозин, гуанин и тимидин — часто заменяются буквами А, Ц, Г и Т. Нуклеотиды обла­дают попарным сродством, за счет которого и образуются водородные связи между половинками ступенек. Парными основаниями являют­ся: А и Т, Г и Ц (в английском написании А и Т, G и С) (рис. 4.6). Биохимический анализ ДНК разных видов живых существ показыва­ет, что количество А всегда равно количеству Т и количество G — ко­личеству С.

Такая структура ДНК генов лежит в основе принципа работы мо­лекулярных «зондов», дающих возможность, как упомянуто ранее, выделения очень небольшого количества копий одного гена (в пределе единичных молекул). Точное соответствие каждого «зонда» определен­ному гену основано на его комплементарное™ последовательности ос­нований соответствующего гена. Именно на основании комплементар-ности «зонд», представляющий собой искусственно синтезированную цепочку нуклеотидов, вылавливает соответствующую ему парную цепочку молекулы ДНК. Конечно, условием процедуры «зондирова­ния» должно быть разделение «двойных спиралей» набора анализи­руемых ДНК на отдельные цепочки, что не представляет принципи­альных трудностей.

Таким образом, животные разных видов отличаются друг от друга тем, что молекулы ДНК их клеток содержат разные последовательно­сти всего лишь четырех нуклеотидов. Сам факт, что в основе наслед­ственной памяти лежит четырехеимвольный код и что записи памяти могут быть уподоблены очень длинной нитке с нанизанными на нее комбинациями четырех бусинок, утвердился в науке и в сознании уче­ных только 50-60 лет назад.

Как выглядит акт извлечения генетической информации, пред­ставляющий собой аналог активизации следа индивидуальной памя­ти? В самом общем виде этапы активации гена, имеющие место при считывании информации в ходе стандартного пути наработки белко­вых молекул, имеют следующий вид: две цепи ДНК расходятся так, что каждая ступенька разделяется пополам, и одна из цепей ДНК ис­пользуется в качестве матрицы для ряда процессов, заканчивающихся образованием комплементарной молекулы информационной (матрич­ной) РНК (кратко - иРНК или мРНК).

Далее на основании иРНК идет процесс сборки белковых молекул из аминокислот. Многочисленные эксперименты показали, что одна аминокислота кодируется на молекуле иРНК тремя нуклеотидами, так что имеет место принцип «один триплет (кодон) — одна амино­кислота». Тройки нуклеотидов (триплеты, кодоны) реализуют генети­ческий код и располагаются в виде непрерывной последовательности, формирующей иРНК. Причем, как ни странно, в этой последователь­ности отсутствуют знаки препинания, отделяющие один триплет от другого. Например, фрагмент иРНК, представляющий собой последо­вательность ...CUCAGCGUU..., кодирует три аминокислоты: лейцин (CUC), серии (AGC) и валин (GUU). РНК в отличие от ДНК вместо тимина (Т) содержит основание урацил (U).

Данный пример хорошо иллюстрирует последствия ошибок гене­тической памяти. В отличие от ошибок индивидуальной памяти эти ошибки часто носят катастрофический характер. Действительно, если последовательность нуклеотидов иРНК будет считываться начиная не с первого, а со следующего нуклеотида, возникнет так называемая проблеме «рамки считывания». Новые тройки нуклеотидов будут расшифрованы как инструкции синтеза совсем других аминокислот, формирующих, в свою очередь, другие белки (рис. 4.7). Такого рода ошибки могут происходить в результате точечных мутадий, когда один из нуклеотидов выбивается из РНК при мутирующем воздействии. В принципе при неблагоприятном стечении обстоятельств одна такая ошибка «вспоминания» может привести к раковым заболеваниям.

Забавной и, может быть, достаточно глубокой иллюстрацией важ­ности проблемы «рамки считывания» служит ее, казалось бы, неожи­данное сопоставление с аналогичными проблемами человеческой речи. Рассмотрим классическую и для лингвистов, и для молекулярных биологов (по крайней мере, русскоязычных) фразу: «На поле он косил цветы, поля кипели соловьями». Изменим «рамку считывания» и полу­чим другую фразу: «Наполеон косил цветы, поляки пели соловьями».

Для прочтения записей иРНК используется еще один вид РНК — транспортная РНК. Таким образом, каждая белковая цепь собирается на основании соответствующей матрицы иРНК с помощью транспорт­ных РНК (тРНК), играющих роль адапторов. Адапторная функция мо­лекул тРНК заключается в том_у что тРНК узнает и аминокислоту, и со­ответствующий ей трип лётный код нуклеотидных оснований и РНК. Каждый тип тРНК соответствует определенной аминокислоте. К од­ному концу тРНК прикреплена соответствующая аминокислота, в то время как функция другого конца состоит в поиске на иРНК кодовой последовательности, соответствующей данной аминокислоте. Таким образом, структура молекулы тРНК такова, что обеспечивает сопря­жение кода аминокислоты и самой аминокислоты. Находя «свою» ко­довую последовательность, тРНК одним своим концом сопрягается с иРНК, в то время как его второй конец, соединенный с аминокисло­той, участвует в процессе присоединения этой аминокислоты к строя­щейся белковой цепи (рис. 4.8).

Важно отметить, что в процессе воспроизведения наследственной памяти (генетической информации) огромное значение играют раз­личные механизмы управления, регулирующие последовательность прочтения тех или иных генов и таким образом выстраивающих стра­тегию построения тканей и органов на основании синтеза отельных белковых молекул. Действительно, стоит еще раз задуматься над тем, что генетический код представляет собой механизм хранения только лишь информации о структуре отдельных белковых молекул. Пробле­мы, связанные с устройством генетической памяти высоких уровней, изучены гораздо меньше, чем вопросы кодирования информации о син­тезе белковых молекул. Можно предполагать, что эти проблемы ана­логичны проблемам организации сложных индивидуальных воспоми­наний на основании таких элементарных актов, как формирование синаптических связей при установлении ассоциаций.

В частности, в плане проблем организации и считывания генетической памяти принципиально важное значение имеет работа так называемых регуляторных белков, определяющих порядок и интенсивность считыва­ния генной информации. В их функции входит блокирование одних ге­нов, открытие других. В любой клетке в любой момент времени одни гены используются для синтеза РНК в очень больших количествах, другие — порождают только одну копию.

Например, при производстве белка фиброина — основного компо­нента естественного шелка — один ген каждой клетки шелкоотдели-тельной железы гусеницы бабочки шелкопряда производит 10⁴ копий иРНК, на каждой из которых синтезируется 10⁵ молекул фиброина, что за 4 суток дает 10⁹ молекул фиброина на клетку.

Работа регуляторных белков, управляющих последовательностью этапов развития организма, его тканей и органов, является следствием

многих этапов, начало которых так или иначе связано с процессами воспроизводства самих белков по схеме «ДНК — РНК — белок». Одна­ко реализация хранящихся в наследственной памяти схем и инструк­ций построения организма связана с работой сложной многоуровневой иерархии управляющих воздействий, реализующих генетическую па­мять. Управляющие воздействия включают, по-видимому, точное по времени и месту действия включение большого количества различ­ных регуляторных белков и других типов молекул. Как полагают, эти молекулы могут синтезироваться в очень небольших количествах в очень узких интервалах времени.

В качестве яркого примера работы так называемых главных регуля­торных белкой (функции регуляторных генов) можно привести дан­ные tto экспериментам с мутациями у маленьких плодовых мушек дрозофил. Удобство использования этих мушек с романтическим на­званием в опытах с изучением генетической памяти связано с корот­ким и быстрым циклом их развития, возможностью работы с большим количеством особей одновременно, что дает большой статистический материал за короткое время. (Dmsophila — означает в переводе с латин­ского «любящая росу», потому что мушки выходят из своих куколок на рассвете, когда воздух влажный, а опасность нападения хищников не столь велика. Возможно, более правильно, но менее романтично их следовало бы называть— «любящие переспелые, точнее, подгнившие плоды». Что делать, красивые слова часто приходят в некоторое про­тиворечие с правдой жизни.)

Выяснилось, что Мутации, экспериментально вызываемые в тече­ние критического интервала времени, могут принципиально изменить генетическую память и кардинально нарушить схему развития орга­низма. Например, мутация Antennapedia приводит к тому, что на голо­ве мушки на месте антенн растут ноги (рис. 4.9). При мутации bithorax у дрозофил вместо придатков, именуемых жужжальцами, появляется дополнительная пара крыльев. Во многих подобных опытах показано, что генетическая, наследственная, память устроена так, что реализует многоуровневую иерархию, при которой продукты одних генов конт­ролируют работу других, управляя при этом сложнейшими програм­мами развития целых органов.

Существование главных регуляторных белков показано и у человека. Это свидетельствует о наличии в процессе развития человека принци­пиально важных записей генетической памяти, нарушение которых кардинально меняет схему его развития. Например, показано, что от­сутствие на определенном этапе развития только одного белка — ре­цептора мужского полового гормона — тестостерона приводит к тому, что эмбрион с мужским генотипом развивается во внешне почти нормальную женщину. Естественно, что эти данные не являются след­ствием экспериментов. Вообще интересно отметить, что все млекопи­тающие, не испытавшие на определенном этапе эмбрионального раз­вития воздействия тестостерона, развиваются по женскому пути. У мутантных по гену, кодирующему рецептор тестостерона, самцов, несмотря на то что их организм вырабатывает тестостерон, развива­ются все вторичные половые признаки самок.

Для процессов индивидуального обучения и запоминания необходимы гены, регулирующие работу внутриклеточных посредников - Са²⁺ и циклического АМФ

Как показывают данные, изложенные в этой главе, сравнение моле­кулярных механизмов индивидуальной и наследственной памяти показывает их довольно причудливое взаимодействие. Суть взаимо­действия заключается в использовании большого блока механизмрв наследственной (генетической) памяти для регуляции выработки бел­кового и гликопротеинового материала, обеспечивающего рост разме­ров и развитие активно работающих синапсов нейронной сети. Таким образом реализуется построение участков нейронной сети, проторе­ние индивидуальных путей, формирование ассоциативных связей, ха­рактеризующих личный опыт организма.

Наиболее прямые подтверждения тесного взаимодействия генети­ческих механизмов и механизмов индивидуального обучения и запо­минания содержат данные изучения мутаций. В экспериментах на плодовых мушках дрозофилах и мясных мухах показано существова­ние набора генов, необходимых для приобретения индивидуального опыта. Методика таких экспериментов связана со специальным под­бором особей для скрещивания. Для скрещивания отбирают особей, способных к быстрому обучению. В противоположную группу попа­дают медленно обучающиеся особи. (Кстати говоря, забавен и нетри­виален сам факт существования мух, способных и неспособных к быст­рому обучению.)

Способность к обучению выявляли по критерию скорости выработ­ки условного рефлекса. В каждом из нескольких поколений отбирали мушек, наиболее быстро вырабатывающих условный рефлекс, и под­вергали их взаимному скрещиванию. Сделать это было нетрудно ввиду того, что в эксперименте могут одновременно участвовать целые толпы, точнее, тучи плодовых мушек. Основной результат заключался в том, что рост кривой эффективности обучения прекращался только к 24-му поколению: каждое новое из 24 поколений все быстрее вырабатывало условный рефлекс! Ввиду этого говорят не об одном, а о нескольких генах, так или иначе определяющих обучаемость {Данилова Н., 1999).

С другой стороны, очень важное наблюдение заключается в том, что за эффект сенситизации отвечает только один ген. Кривая эффектив­ности обучения в этом случае выходит на плато через один цикл отбо­ра особей, способных к обучению, и их скрещивания. Такова разница между простой пластичностью по типу сенситизации или привыкания и условно-рефлекторным актом ассоциативного обучения. По крите­рию поколений, участвующих в обучении, или критерию количества генов эта разница достигает нескольких раз. В результате этих экспе­риментов появляется возможность введения количественной метри­ки — системы измерений, определяющих разницу между разными видами обучения. В принципе, введение подобной метрики было бы весьма полезно для выяснения сравнительной сложности разных ин­теллектуальных задач, например, таких, как построение цепных ус­ловных рефлексов, разных видов инструментального поведения и т. д.

С другой стороны, подобный подход мог бы пролить свет на реше­ние другой задачи — определение разницы интеллектуальных способ­ностей животных, стоящих на разных ступенях эволюционной лест­ницы. Действительно, селекционный отбор и скрещивание животных не по признакам внешнего экстерьера, а на основании их интеллекту­альных способностей, возможно, дал бы интересные результаты. Од­нако существенным ограничением при этом явился бы длительный цикл жизни и интеллектуального созревания высокоразвитых позво­ночных и млекопитающих.

Какие же гены отвечают за способности к индивидуальному обуче­нию? Даже частичный ответ на этот вопрос, даже частичное знание о том, что представляют такие гены у столь примитивных существ, как плодовые мушки, может пролить свет на проблемы интеллектуальных способностей как таковых. Действительно, огромное количество дан­ных о природе процессов обучения, индивидуальной и наследствен­ной памяти были получены при изучении простых существ, рассмат­риваемых в качестве моделей обучения и.моделей памяти. Поэтому можно полагать, что даже частичное понимание природы генов, ртве-чающих за способности к обучению интеллектуальным операциям у таких примитивных существ, как плодовые мушки, может быть полез­ным для понимания сущности интеллектуальных способностей как таковых.

Полигоном для подобных экспериментов в течение многих лет яв­лялась и является дрозофила, которой, возможно, так же как собаке Павлова и чижику-пыжику, благодарное человечество поставит па­мятник. В конце концов, кроме всего прочего, при внимательном рас­смотрении физиономия мухи вполне смотрится как героическая или фантасмагорическая модель для фильмов серии «Космические вой­ны» (рис. 4.10).

Классические опыты с ассоциативным обучением дрозофил заклю­чаются в выработке у них условного рефлекса на избегание определен­ного, не обязательно неприятного для них, запаха. Например, в норме мушек обучают избегать этого специфического запаха, если он не­однократно сочетается с получением электрического удара. Как пола­гается при выработке классического условного рефлекса, электриче­ский ток является безусловным раздражителем, его действие вклю­чается после того, как мушки скапливаются у отверстия пробирки со специфическим запахом. После обучения, как полагается, проводили экзамен. Мушкам предлагали на выбор два запаха и сравнивали число особей, избегавших запаха, ассоциированного с шоком, и контрольно­го. (Естественно, что до обучения предпочтение к обоим запахам было одинаковым.) В результате определилось нечто вроде популяционно-го коэффициента обучаемости: примерно две трети мушек научились избегать опасного запаха, примерно одна треть — нет.

После этого способные к обучению мушки могут быть отобраны и подвергнуты дальнейшим испытаниям. Например, воздействию му­тагенных факторов, таких, как рентгеновское излучение или воздей­ствие химических мутагенов. В результате возникает множество ти­пов мутаций, большинство из которых приводит к летальному исходу. Однако после некоторых мутаций рождаются жизнеспособные особи, которые отличаются от нормальных по самым разным признакам.

В частности, очень необычные, поражающие воображение мутации проявляются в формировании еще одной пары ног вместо усиков или дополнительной пары крылышек вместо жужжалиц. Удивительная картина, когда вместо относительно маленьких усиков или еще мень­ших жужжалиц вырастают совсем другие и по форме, и по своим функ­циям органы — целые ноги или крылья. Более обычными, но также интересными для понимания планов по организации развития орга­низма являются мутации, в результате которых изменяется цвет глаз, рисунок жилкования крылышек, число щетинок на брюшке, изменя­ются некоторые параметры поведения, такие, как подвижность или подверженность стрессам. В последнем случае мутантные особи ведут себя вполне нормально, однако в стрессовых условиях, например при резком механическом толчке, у них возникает нечто вроде эпилепти­ческого припадка. Они падают на спину, начинают конвульсивно бить лапками и крыльями, затем поджимают брюшко и впадают в кому, а спустя несколько минут приходят в себя и их поведение опять не отличается от нормального.

Кстати говоря, приводящие к смерти на разных стадиях развития эмбрионов летальные мутации также представляют огромный интерес. Изучение морфологических, структурных, нейронных, биохимиче­ских изменений эмбрионов дает массу информации для анализа «сбо­ев» и ошибок развития и, как следствие, для выяснения нормальных способов организации наследственной памяти о планах, стратегиях и тактиках формирования тканей и органов.

Что касается генов, обеспечивающих способность мух дрозофил к обучению, характеристики некоторых из них были выявлены также в результате изучения мутаций. Так, среди мутантов были обнаруже­ны два типа: «бестолковые», или «тупицы», — dunce (dnc) и «забывчи­вые» — rutabaga (rut). Мутанты dunce способны обучаться, но помнят результаты обучения только в течение нескольких десятков секунд. Как оказалось, эти мутации являются моногенными, т. е. вызываемые ими нарушения поведения зависят от работы только одного гена.

В случае мутаций rutabaga у «забывчивых» мух повреждается ген, кодирующий аденилатциклазу, функция которой связана с синтезом цАМФ. Как резулы^ — недостаток наработки цАМФ. В случае «ту­пиц» мутация затрагивает ген, связанный с выработкой фермента фос-фодиэстеразы, расщепляющего цАМФ, что приводит к увеличению содержания этого вторичного внутриклеточного посредника. По-ви­димому, результаты анализа этих мутаций говорят о том, что как ма­лые, так и слишком большие количества цАМФ нарушают процессы закрепления следов памяти. Еще один тип мутаций — Ddc — скорее всего полностью нарушает способность к обучению (Албертс Б. и др., 1994). У мух с такой мутацией нарушается важный этап синтеза таких нейромедиаторов, как серотонин и дофамин, и этого, казалось бы, мел­кого и «чисто технического» дефекта оказывается достаточно для столь драматических и значимых для развития интеллекта последствий.

У всех мутантов с нарушением ассоциативного обучения выявля­ются и нарушения в процессах сенситизации. Таким образом, получа­ется еще одно подтверждение тесной связи этих процессов не только на уровне функций, но и в плане молекулярных механизмов. По-ви­димому, оба эти процесса разворачиваются по схеме, ядром которой является действие нейромедиатора на рецептор постсинаптической мембраны, активация аденилатциклазы, синтез внутриклеточных по­средников — цАМФ и Са² \ регулируемый внутриклеточными посред­никами и протеинкиназами процесс фосфорилирования белков.

Гипотезы формирования следов индивидуального запоминания на основе молекул ДНК

Значительное использование механизмов генетической памяти в за­поминании индивидуально приобретенного опыта многократно вы­зывало у разных исследователей предположения об использовании самой ДНК для хранения следов индивидуальной памяти. Трудности существовали до тех пор, пока молекулярная биология считала, что поток информации при построении организма идет только в направ­лении

ДНК - РНК ~ белок. Однако в 70-х годах XX века был открыт обратный путь передачи информации от РНК к ДНК. Это открытие было расценено как важ­нейшее для понимания генетической памяти. Существование пути

РНК- ДНК,

т. е. возможности построения ДНК на основании матриц РНК, пока­зало принципиальную возможность внесения новой информации в, казалось бы, абсолютно неизменную, неприкосновенную, «запаян­ную» структуру генома. В частности, что очень важно, появилось объяснение включения в геном человека копий участков генома виру­сов. Генетический материал многих типов вирусов построен на основе молекул РНК, а не ДНК. Как известно, процессы включения вирус­ных геномов и их частей в геном человека и других позвоночных иг­рал и, по-видимому, играет огромную роль в процессе эволюции.

Встраиваясь в генный материал (в хромосомы) человека, ДНК-ко­пии вирусных молекул РНК способны нарушить нормальное регули*-рование работы генов хозяина. Можно сказать, что в ряде таких случа­ев элементы вирусного генома «берут на себя» управление развитием соответствующей ткани организма хозяина. В результате клетки чело­века начинают вырабатывать либо видоизмененные белки, либо нор­мальные белки в ненормальном количестве, причем этот процесс не подвержен контролю со стороны генетических управляющих механиз­мов хозяина. Итоги подобных превращений во многом определяют механизмы большого количества злокачественных онкологических образований у животных и у человека.

Возвращаясь к гипотезам строения ^индивидуальной памяти челове­ка и животных, надо сказать, что открытие механизма обратной транс­крипции (копирования информации РНК в структуру ДНК) позволи­ло предположить именно этот путь фиксирования индивидуального опыта. Одним из оснований для таких предположений послужили данные о сравнении активности обратной транскрипции у быстро и медленно обучающихся крыс. Группы «способных» и «неспособных» к обучению крыс отбирали с использованием методов селекции в про­цессе выработки пищедобывательного условного рефлекса. Результа­ты показали, что у быстро обучающихся крыс активность обратной транскрипции в два раза выше (Данилова #., 1999). Это означает, что если перед обучением всем крысам ввести радиоактивно меченные молекулы-предшественники, то после обучения у «способных» крыс будет обнаружено вдвое большее количество меченой ДНК, чем у «не­способных».

Предположение о хранении индивидуального опыта в особых, спе­цифических видах ДНК требует, чтобы эти виды ДНК оставались «инертными», т. е. не считывались при прочтении генной информации в ходе развития организма. По современным данным, в ядрах клеток человека и других животных действительно присутствует так называе­мая сателлитная ДНК, удовлетворяющая этим условиям. Характер­ной особенностью сателлитной ДНК является то, что обычно части генома, содержащие последовательности этой ДНК, остаются непро-чтенными. Функции этих последовательностей, несмотря на то что са-теллитные последовательности занимают у некоторых млекопитаю­щих порядка 10 % всей ДНК, точно неизвестны.

Хотя загадка функции 10% генного материала остается нерешен­ной, можно говорить по крайней мере о трех типах предположений разгадки (рис. 4.11). Во-первых, это предположение о том, что сател­литная ДНК представляет собой часть «эгоистической ДНК», кото­рая «заботится» только о самосохранении своих последовательностей в составе генома. Такое предположение наиболее ярко характеризует­ся почти фантастическим взглядом, суть которого заключатся в том, что именно ДНК как наследственный, передающийся из поколения в поколение субстрат жизни организует вокруг себя комфортную среду существования. Элементами этой среды являются клетки, органы, под­держивающие существование клеток, механизмы восприятия, мыш­ления, механизмы эмоций, мотиваций и других проявлений личности.

Характеристика таких предположений, как «почти фантастических», связана с наличием в них определенной доли правды. Как минимум данный взгляд содержит элемент благородного безумия, без которого, как вслед за знаменитым математиком Гилбертом утверждают многие ученые, нет настоящей науки. Действительно, новая, оригинальная, непривычная интерпретация фактов, новый взгляд на вещи не только полезен, не только несет в себе элемент развлечения для людей, зани­мающихся наукой, но и является определенным, хотя и субъективным, критерием продуктивности гипотезы. Субъективность такого крите­рия, конечно, сильно ограничивает возможность его применения: один и тот же взгляд одному человеку кажется благородно безумным, а другому — просто безумным или безнадежно безумным.

Второй тип подхода к разгадке функции «сателлитной» ДНК со­стоит в том, что она, так же как и другие типы «эгоистичной» ДНК, как-то связана с перетасовкой генного материала. Дело в том, что, как уже говорилось ранее, структура генома у всех видов живого совсем не является абсолютно жесткой и неизменной. В процессе эволюции отдельные гены могут перемещаться с места на место, попадая при этом под влияние различных генов-регуляторов. Результатом могут быть самые разные последствия: от злокачественного роста до потенци­ально полезных дупликаций генов. Например, получение копий како­го-то гена, расположенных в разных местах, может привести к их раз­личной и иногда полезной для организма и вида в целом эволюции.

Роль участков «эгоистической» и в том числе сателлитной ДНК, возможно, заключается в том, что их области могут представлять собой места безвредного разрыва ДНК, т. е. тех мест, из которых вырезаются и в которые вставляются целые, нетронутые гены. В пользу такого пред­положения говорит сама крайне примитивная структура сателлитных последовательностей. Дело в том, что основная часть ДНК клеток че­ловека (примерно 70 %) состоит из фрагментов с уникальными, не­повторяющимися, последовательностями нуклеотидных оснований. Именно эти уникальные (неповторяющиеся) последовательности представляют собой кодирующие последовательности генов, так на­зываемые экзоны.

В противоположность экзонам сателлитные последовательности со­стоят из очень длинных, многократно следующих друг за другом повто­ров каких-то коротких последовательностей нуклеотидных оснований.

Повторяющаяся единица может быть представлена одним, двумя или несколькими нуклеотидами (рис. 4.12). (У млекопитающих такие по­вторы длиннее, как правило, они состоят из нескольких сотен нуклео­тидов, что в принципе не меняет дела. По сравнению со средней дли­ной гена такие повторы все равно коротки.)

Наконец, третий тип предположений связан с гипотезой, что сател-литная ДНК, входящая в состав ДНК хромосом ядра клеток, осуще­ствляет функцию хранения индивидуально приобретенной иноЪорма-ции (Данилова Н. 1999). Эта гипотеза хранения индивидуальной памяти принципиально отличается от изложенных выше механизмов хранения информации в синаптических структурах участков нейрон­ной сети. Действительно, механизмы «сетевого» хранения информа­ции подразумевают, что память о некотором конкретном событии или абстрактном понятии так или иначе распределена по пространству, фиксирована в структуре констелляции (созвездия).многих синапти­ческих элементов. Гипотеза сателлитной ДНК переводит индивиду­альную память на совсем другой уровень — уровень молекулярного хранения, когда события индивидуальной жизни хранятся в особых участках тех же хромосом, которые передают наследственную инфор­мацию через бесконечный ряд поколений.

Резюме

Временной ход некоторых процессов формирования следа памяти экс­периментально прослеживают при совместном изучении поведенческих и молекулярных механизмов. В частности, в рамках поведенческой мо­дели избегания клевания горьких бусинок у цыплят удалось просле­дить ряд молекулярных механизмов формирования следов памяти.

Клевание горькой бусинки запускает у цыпленка каскад биохи­мических процессов. В процессе обучения нейромедиатор глутамат выделяется из пресинаптических аксонных окончаний, проходит че­рез синаптическую щель, соединяется со специализированными ре­цепторами. Затем в результате формирования комплекса рецептор — нейромедиатор происходят различные, до конца не выясненные про­цессы, в частности связанные с работой внутриклеточных посредни­ков (Са²⁺ , цАМФ) и протеинкиназ, фосфорилирующих определенные белки.

Существует ряд гипотез, предполагающих включение в процесс фор­мирования следа долговременной памяти генетического аппарата орга­низма. В результате активации генов включается стандартный путь наработки белковых и гликопротеиновых молекул, являющихся важ­ной частью синаптических мембран. Обнаружение фактов активации «ранних» и «поздних» генов и выявление сущности процессов, управ­ляемых этими генами, привело некоторых исследователей к форму­лированию гипотезы общности последовательности молекулярных процессов экспрессии генов в процессах эмбрионального развития организма и в процессах формирования индивидуальных, не передаю­щихся по наследству следов памяти при обучении.

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров

1. В чем заключается сущность методики двумерного гель-электро­фореза?

2. Какова роль «ранних» и «поздних» генов в процессе фиксации следов индивидуальной памяти?

3. Что такое протоонкогены?

4. Каковы принципы «молекулярного зондирования»?

5. Опишите этапы синтеза белка на основании генетической ин­формации.

6. Сколько типов нуклеотидов формируют молекулу ДНК?

7. В чем заключается проблема «рамки считывания» в процессе синтеза белка?

8. Каковы функции регуляторных белков?

9. К каким последствиям приводят мутации регуляторных белков? Приведите примеры.

10. Перечислите возможные функции сателлитной ДНК.

11. Что представляет собой понятие «эгоистичной» ДНК?

Глава 5

Инстинктивное поведение

Ключевые понятия: тропизмы и таксисы, атрактанты, феромоны, им-принтинг, элементы гибкости инстинктивного поведения, ограничен­ность способности к обучению, суеверия и неврозы.

Место инстинкта в спектре поведенческих актов

Итак, базисные механизмы работы нейронных сетей основаны на двух типах функционирования. Первый тип связан с организацией генети­чески запрограммированных и не изменяющихся связей между ней­ронами. Эти связи формируются во время эмбрионального и раннего постэмбрионального развития организма и обеспечивают огромное количество «жестко» организованных функций организма. Такая же­сткая организация, как мы рассматривали, естественно, подразумева­ет сложное и многоуровневое управление. Однако важнейшей чертой этого управления является то, что оно может осуществляться только в некоторых заранее и жестко фиксированных пределах.

В поведенческом плане данный тип функционирования реализует­ся в виде «запаянных» связей, таких, как безусловный рефлекс, когда любое появление определенного стимула (Sj) вызывает соответствую­щую, точно предсказуемую реакцию Это можно записать в таком виде:

S, = R,

Данную формулу можно рассматривать как символику работы, не подверженной обучению, доучиванию или любому видоизменению.

Второй тип функционирования нейронных сетей связан с формиро­ванием ассоциативных связей, основанных на механизмах сенситиза­ции, привыкания и образования условно-рефлекторных ассоциаций. Этот тип работы определяет пластичность поведения, создает основы для различных видов обучения и изменения поведения организма в хо­де его приспособляемости к изменениям внешних условий.

Под термином инстинкты обычно подразумевают генетически за­крепленные и не поддающиеся изменению в процессе обучения формы поведения животных. Однако при внимательном рассмотрении выяс­няется, что инстинктивное поведение включает в себя определенные элементы пластичности. Эти элементы в первую очередь связаны с тем, что в генетически заложенной программе инстинктивного пове­дения «предусмотрены» особо организованные участки, позволяющие так или иначе включать в эти программы новые знания.

Тропизмы и таксисы — элементарные автоматизмы в составе сложного поведения

Приятно изучать красивый объект. Допустим, такой, как божья коров­ка. Элементы жестко организованного инстинктивного поведения бо­жьей коровки — типичный пример автоматизма. Если посадить ко­ровку на поднятый палец, то она обязательно поднимется на самую верхнюю часть пальца и попытается взлететь. Если повернуть руку пальцем вниз, коровка опять поползет вверх и будет ползти, пока не достигнет высшей точки, и снова попытается взлететь. Такое движе­ние вверх будет повторяться бесконечно, и поразительное упорство божьей коровки невольно наводит на мысль о том, что она стремится к какой-то своей цели.

Наличие у животных целей, стремлений и желаний, находящихся в глубинах их. души, утверждалось еще в научных положениях Аристо­теля и некоторых других древнегреческих философов. Сегодня такие предположения воспринимаются как наивные и детские, что в немалой степени связано с наличием элементарного автоматизма в поведении животных. Поведение божьей коровки легко описать в терминах: «дви­жение в направлении к максимальному освещению и (или) в направле­нии, противоположном силе земного притяжения». Если поведение ко­ровки будет одинаковым при ярком солнечном свете, в сумерках и при направленном свете лампы, то схема автоматизма «улети на небо» ока­жется еще более простой — связанной только с отрицательным геотро­пизмом, т. е. движением в направлении, противоположном земному притяжению.

Итак, результатом привлечения внимания исследователей к авто­матизмам подобного рода явилось появление в научном лексиконе понятия таксис (часто употребляют также термин тропизм, который обычно используется для описания движения растений). Эти поня­тия определяют простейшие автоматизмы, включенные в сложное поведение животных. Таксисы (или тропизмы) реализуют врожден­ные механизмы пространственной ориентации движений животных в приближении к биологически важным агентам внешнего мира (или удаления от таковых в случае отрицательных тропизмов).

Спрашивается: чем отличаются два вида автоматизмов, описывае­мых понятиями безусловного рефлекса и таксиса? Можно считать, что во многом эти разные термины имеют историческое происхожде­ние. Исследование простых элементов сложного поведения млекопи­тающих и приматов (собак, кошек, крыс, обезьян) привело к форми­рованию понятия «безусловный рефлекс». Исследование целостного поведения более просто устроенных живых существ привело к появ­лению понятий «таксис» и «тропизм».

Как было рассмотрено ранее, любой безусловный рефлекс пред­ставляет собой врожденный автоматизм, формирующийся по мере со­зревания нервной системы организма и проявляющийся в соответствии со схемой «стимул — реакция». Типичные случаи безусловно-рефлек­торных действий часто являются результатами работы так называемой простой рефлекторной дуги, представляющей собой непосредственную связь нейрона, воспринимающего раздражение, и двигательного нейро­на. Именно результатом подобных механизмов являются такие дейст­вия, как чихание, сужение зрачков, кашель, сосание и сжимание руки при раздражении рта и ладони у младенцев и т. д.

При описании примеров тропизма нередко используется выраже­ние «тропизмы живых существ». Термин «тропизм» часто применяют при описании автоматизмов поведения растений. Классический при­мер — ориентация растений в направлении солнца. Поворот стебля и головки цветка к солнцу, отслеживание ими перемещения солнца по небосклону, прекрасное раскрывание лепестков навстречу свету — все эти эффекты носят название гелиотропизмов. Эти случаи представля­ют собой примеры положительных гелиотропизмов.

Однако в природе существуют и примеры отрицательного гелио­тропизма, который свойствен, скажем, листьям растений, живущих в засушливых зонах, например листьям эвкалиптовых деревьев. В -солнечный день эти листья поворачиваются ребром и пропускают сол­нечные лучи мимо себя так, что найти тень в эвкалиптовой роще явля­ется нелегкой задачей. Такие деревья демонстрируют, так сказать, «обратный эффект жалюзи». Другие типы тропизмов также широко распространены в природе. Изгибание и рост корней растений в сто­рону влажных слоев почвы называют гидротропизмом. Рост корней вниз в направлении от поверхности земли подчиняется законам поло­жительного, а рост стеблей вверх— отрицательного геотропизма. Широко распространены случаи хемо-, термо- и других видов тро­пизмов.

Наиболее изучены случаи хемотаксиса у бактерий и других одно­клеточных микроорганизмов. Способом, демонстрирующим явление хемотаксиса у бактерий, является фотографирование: в результате обычной съемки видно, как облако бактерий собирается в течение не­скольких минут у кончика микропипетки, содержащей высокие кон­центрации питательных веществ, например Сахаров и аминокислот. Такие вещества получили название аттрактанты (от англ. attract — привлекать, быть заманчивым). При подаче через ту же микропипетку вредных репеллентов (от англ. repel — отгонять, отталкивать) облако бактерий так же быстро рассеивается (рис. 5.1).

Хемотаксис заметен в социальном поведении большинства живот­ных, начиная от бабочек и кончая приматами и даже человеком. Жен­ские особи некоторых типов бабочек с помощью аттрактантов привлека­ют мужские особи, находящиеся на расстоянии в сотни и десятки сотен метров. Важность запахов и основанных на них хемотаксисов у челове­ка не вызывает сомнения по крайней мере с тех пор, как человечество изобрело духи и одеколоны. Вообще химические средства передачи ин­формации, являющиеся основой хемотаксиса, получили специальное название — феромоны. Однако одно дело — сложное поведение челове­ка под воздействием феромонов, когда феромоны служат всего лишь одним из источников информации и не могут с неотвратимостью опре­делять поведение. Другое дело — рассматриваемые в данной главе авто­матизмы поведения животных, полностью определяемые механизмами хемотаксиса. Хотя справедливости ради стоит отметить, что даже в сложном многофакторном поведении современного человека элемен­ты хемотаксиса играют определенную роль. По некоторым гипотети­ческим, возможно, не бесспорным данным, на сексуальное поведение людей существенным образом влияют естественные физиологические феромоны, обмен которыми происходит на бессознательном уровне.

Среди животных положительные и отрицательные таксисы распро­странены более широко, чем среди растений и микроорганизмов. Не­которые из них хорошо знакомы людям. Например, отрицательный фототаксис свойствен домашним клопам, которые только при на­ступлении темноты выползают в поисках пищи. Отрицательный фо­тотаксис свойствен также комарам Anopheles — печально известным переносчикам малярии. В этом случае хорошее знание законов фото­таксиса имеет важное практическое значение для человека. Дело в том, что у этих вредоносных существ имеется положительный фототаксис на слабый свет. Поэтому днем, при ярком солнце, Anopheles не угро­жает человеку, опасность возникает только при наступлении сумерек, а также ночью.

Пример с малярийными комарами предполагает выбор: можно, ис­пользуя знания о природе фототаксиса, просто в сумерках закрывать окна противомалярийными сетками, как это и делает прозаически на­строенный цивилизованный человек, а можно вести себя противопо­ложным образом — сочинять красивые романтические легенды о таин­ственных тропических сумерках, пропитанных флюидами карающих богов.

Ярко выраженный отрицательный геотропизм проявляется в пове­дении плодовой мушки Drosophila, Поместив эту мушку в пробирку, вы можете много раз наблюдать ее чисто автоматическое поведение: как бы вы ни переворачивали пробирку, мушка, как маленький робот, будет менять свое движение и ползти вверх.

В итоге можно говорить о простейших моделях автоматического по­ведения, основанных на принципах тропизмов. Например, легко пред­ставить автомат, устройство которого сводится к наличию двух фо­тодиодов, разность сигналов которых управляет движениями мини-робота. Такого робота можно легко запрограммировать ползти на свет либо прятаться от света. И в этом качестве он будет представлять собой достаточно точную модель фототропизма многих типов насекомых с по­ложительным или отрицательным фототаксисом.

Запечатление (импринтинг) — зона обучения в «жесткой» схеме инстинктивного поведения

Классическое проявление таких зон есть явление запечатления, или «импринтинга». Суть этого явления заключается в том, что в процессе формирования определенных типов инстинктивного поведения у но­ворожденных птенцов временно появляется способность к ограничен­ным видам обучения. «Окошко» обучения открывается на ограничен­ный срок — на несколькр первых часов и редко первых дней ж^зни, затем захлопывается навсегда. Однако содержательное значение этого «окошка» для жизни птенцов крайне велико — запомненные в этот период объекты в течение длительного периода воспринимаются мо­лодыми птицами в качестве родителя. Образно говоря, можно считать, что при «запечатлении» у птенцов формируется поведенческий сте­реотип «следования за...», или ^follow те» (англоязычный вариант). Так, по-видимому, выглядит один из наиболее простых видов ин­дивидуального обучения, причем обучения, включенного в, казалось бы, не поддающееся изменениям инстинктивное поведение (рис. 5.2).

Какие же характеристики объектов важны для новорожденных при формировании их «запечатления» в качестве родителя? Понятно, что приспособительное значение «запечатления» заключается в том, что первый же подвижный объект, который попадает в поле зрения птен­ца, воспринимается им в качестве матери. Как выяснилось, в огром­ном количестве экспериментов, проведенных на разных видах вывод­ковых птенцов, определяющее значение имеет подвижность объекта, его размер и расположение в непосредственной близости от птенца. Только что вылупившийся из яйца утенок или гусенок, увидев какой-нибудь движущийся предмет, будет бежать за ним точно так же, как бежал бы за своей матерью.

В ходе более детального изучения выяснялись довольно неожидан­ные факты. Например, оказалось, что предметы, вызывающие «запе-чатление» у утят, могут иметь самые разные размеры: от спичечного коробка до человека. Эффективность реакции на разные предметы может варьироваться, в частности, округлые предметы более значимы, чем предметы другой формы. Особенно в случаях, когда имеет место показатель, который может быть назван «заметностыо» объекта. На­пример, большой яркий платок на плечах у одного из экспериментато­ров вызывал у птенцов камышовок и лысух (Хайнд Р., 1975) более выраженную реакцию, чем модель взрослой птицы в натуральную ве­личину! Другие авторы обнаружили, что хорошо заметные объекты гораздо более привлекательны для однодневных цыплят, которые на­много чаще подходят к этим объектам, чем к другим, менее бросаю­щимся в глаза. Интересно отметить, что во многих подобных экспери­ментах субъективная оценка заметности оказалась похожей у птиц и людей.

Тем не менее экспериментально показано, что далеко не все при­знаки объекта могут вызывать у птенцов реакцию следования. В част­ности, слишком энергичные движения объекта вызывают у птенцов реакцию избегания, в то время как реакция следования имеет место, если те же объекты совершают те же движения медленнее. И отметим, что аналогичное отношение к темпу и выраженности движений харак­терно, по-видимому, не только для различных животных, но и для че­ловека.

Сложность общей программы этапов «жесткого» инстинктивного поведения

Различные формы инстинктивного поведения проявляются, в отличие от условно-рефлекторных форм, только в естественной жизни живот­ных. Тем не менее эти формы поведения не являются более просты­ми. Непредвзятый, свежий взгляд поражает точность приспособления инстинктивного поведения к строго определенным внешним услови­ям. Например, удивительно сложным является поведение перелетных птиц или мигрирующих рыб. Так, по наблюдениям орнитологов, крач­ка, живущая в Северной Америке, во время перелета пролетает около

20 ООО км, причем ее маршрут не проходит по прямой: крачки пересе­кают Атлантический океан, затем у берегов Европы поворачивают на юг и летят в Южное полушарие. Другой вид птиц, живущих летом в Норвегии: они совершают перелет на зимовку через Сибирь на Ма­лайские острова. И такие примеры можно перечислять долго. Причем известно, что многие птицы весной возвращаются не только в те же самые районы, но и в те же самые гнезда, из которых улетали осенью.

Не меньшее удивление вызывают маршруты миграции разных ви­дов рыб. Например, угри из европейских рек для метания икры выхо­дят к морю, пересекают Атлантический океан и плывут в район Бер­мудских островов. Там на глубине порядка 2000 м они мечут икру, и далее мальки, вылупившиеся из икринок, имеющие длину всего не­сколько миллиметров, умудряются добраться до рек Европы, причем обратное путешествие занимает у них три года. Отмечено, что в этой #ее части океана выходят из икринок и мальки американских угрей, которые, в отличие от угрей-европейцев, направляются назад, к бере­гам Америки.

Впечатляющие примеры инстинктивного поведения описаны в клас­сической книге Ж. А. Фабра «Нравы насекомых». Впервые четыре тома этой книги были опубликованы в Париже в далеком 1891 году, и с тех пор не прекращаются ее переиздания на разных языках мира. В своих исследованиях Фабр не мог использовать практически ниче­го, кроме безграничного интереса, наблюдательности и острого ума. Именно эти качества сделали возможным то, что он, начиная бедным дилетантом-любителем, остался в истории науки, забывшей мдогих профессиональных ученых. Почти полстолетия наряду с постоянной заботой о куске хлеба он посвятил себя изучению жизни насекомых.

Фабр писал: «В течение многих лет моим самым горячим желанием было иметь уголок земли, не особенно большой, но огороженный и тем Избавленный от неудобств проезжей дороги; уголок, заброшенный и бесплодный, выжженный солнцем и годный лишь для чертополоха и насекомых. Там, не боясь помех со стороны прохожих, я мог бы вопро­шать своих ос — аммофилу и сфекса, мог бы предаться тому собеседо­ванию, в котором вопросами и ответами служат вместо речи наблюде­ния и опыты. Там я мог бы составлять планы наблюдений, устраивать опыты и ежедневно, во все часы дня, следить за их результатами» {Фабр Ж., 1993).

Одним из классических примеров инстинктивного поведения яв­ляется описанное Фабром приготовление осами сфексами «живых консервов» для своих личинок. Эти осы используют исключительно сверчков: парализуют их, нанося жалом «три точных кинжальных уда­ра». Эти удары попадают в три нервных узла, заведующих движением. Эти узлы имеют небольшие размеры, почти полностью прикрытые хитиновыми щитками, и скрыты в туловище сверчка. Тем не менее оса парализует сверчка, не затрагивая при этом никаких других жизненно важных точек и не нарушая функций жизнедеятельности.

Точность выполнения этапов сложного инстинктивного поведения имеет обратную сторону, заключающуюся в его весьма малой изменчи­вости. Точная приспособленность инстинктивного поведения к среде обитания и отсутствие возможности коррекции этого поведения осо­бенно впечатляют при проведении простейших экспериментов. Имен­но тогда, казалось бы, умнейший, тонко приспособленный к ситуации инстинкт может показывать поразительные ошибки. Например, ли­чинка осы, питающаяся «живыми консервами» жертвы, парализован­ной матерью этой личинки, всегда вылупляется из яйца, прикреплен­ного матерью-осой к одному и тому же участку тела жертвы. Размер такой личинки часто в сотни раз меньше размера жертвы, но благодаря точному порядку поедания разных органов и тканей жертвы личинка съедает её всю, оставляя только тонкую шкурку. При этом такие жиз­ненно важные органы, как сердце и нервная система, съедаются в по­следнюю очередь, иначе и сама личинка погибнет, питаясь неполноцен­ной пищей. Именно это и происходит в эксперименте, когда личинку сажают на другую жертву с иным строением тела.

Наблюдения, показывающие ошибки инстинкта в элементарных (с точки зрения человека) ситуациях, дают богатейший материал для анализа. Например, в своих классических опытах Фабр описал после­довательность действий осы сфекса при заготовлении добычи для сво­их личинок. Один из этапов этой деятельности связан с затаскивани­ем парализованного сверчка в норку. Сфекс хватает сверчка за усики и тащит его под землю. Если же у парализованного сверчка обрезать усики и их сочленения, оса оказывается совершенно беспомощной: она не может перестроиться настолько, чтобы схватить сверчка за лап­ку, причем даже и не пытается сделать это.

В качестве другого столь же яркого примера ограниченности инстинк­тивного поведения можно привести пример поведения в экспери­ментальных условиях некоторых видов гусениц. Ввиду того что пер­вые весенние листочки появляются на вершинках кустов, гусеницы весной ползут на свет, т. е. проявляют положительный фототропизм (см. главу 5). Однако возникает вопрос, ползут ли гусеницы к свету или же они «знают», где должна быть пища. В эксперименте можно легко разделить фототропизм и появление пищи. Для этого гусениц сажают в стеклянный сосуд, один конец которого освещают, но пищу в виде зеленых листочков помещают у другого, менее освещенного кон­ца. В итоге большинство гусениц гибнут от голода, но не оставляют освещенную часть сосуда.

С точки зрения человека, имеет место поразительное, парадоксаль­ное отсутствие гибкости поведения. Почему эти животные не могут перестраивать свое поведение, корректировать его в столь очевидных, казалось бы, ситуациях? Пытаясь ответить на этот вопрос, рассмотрим другие примеры инстинктивного поведения. Причем такие примеры, которые, используя математическую терминологию, стоит назвать «замечательными», используя этот термин в смысле «те, которые стоит заметить и особо рассмотреть».

Инстинктивное поведение: сочетание элементов жесткого автоматизма и пластичности

Инстинктивное поведение часто рассматривают как жесткую, но не гибкую систему действий, как поведение, не способное к приспособив тельной изменчивости. Однако, как следует из подробного и пристра­стного рассмотрения примеров инстинктивного поведения, в частности, из разобранных ранее примеров импринтинга, — это не так. Действи­тельно, во многих и многих случаях инстинктивного поведения жи­вотное в изменяющихся условиях внешней среды действует стерео­типно, подобно «шарманке, играющей один-единственный мотив» (Дембовский Я., 1965). Проявления такого непластичного поведения часто выглядят столь яркими и удивительными, что просто «бросают­ся в глаза» и тем самым оставляют в тени некоторые эффекты плас­тичности инстинкта.

Перейдем к рассмотрению организации сложных поведенческих актов, в которых сочетаются длинные цепи чисто инстинктивных, же­стко организованных автоматизмов и участки условно-рефлекторной индивидуально приобретенной деятельности. Проанализируем не­которые примеры такого поведения. Считается, что наиболее явные примеры жестко организованного поведения имеют место в жизне­деятельности насекомых. Способности пауков ткать свою сеть, пчел — строить соты,.ос — парализовать, но не убивать свои жертвы, предна­значая их в качестве «живых консервов» для своего потомства, не яв­ляются следствием индивидуального обучения. Появляясь на свет, насекомые приносят с собой эту деятельность в готовом виде.

Яркой иллюстрацией такого автоматизма является типичное пове­дение осы при постройке норки для своего потомства (рис. 5.3). Общий план действий не подлежит коррекции: после рытья и обустройства норки следует снабжение будущего потомства пищей, откладывание яйца и процесс замуровывания входа (Тинберген К, 1970). Однако при более детальном рассмотрении эта деятельность выглядит как ряд последовательно включаемых подпрограмм, частично допускающих изменения, формируемые особью в зависимости от обстоятельств. Точнее говоря, некоторые точки этих подпрограмм образуют так на­зываемые зоны пластичности, допускающие применение некоторых, минимальных форм обучения.

Например, общим принципом классического «жесткого» инстинк­тивного поведения осы при строительстве норки является то, что сиг­нал окончания i-ro этапа так или иначе служит пусковым сигналом для начала i+1-го этапа. В частности, в строительном поведении осы несколько начальных этапов состоят в устройстве норки. Окончание этого служит сигналом для начала поиска пищи для будущих личинок (сверчков строго определенного вида, которых оса, как уже говорилось, не убивает, но парализует, готовя таким образом «живые консервы»). Затем идет этап доставки сверчка к норке, далее — этап «проверки» со­стояния норки — оса входит внутрь для последнего осмотра, оставляя сверчка снаружи. После чего идут окончательные этапы: втаскивание сверчка, откладывание яиц и замуровывание входа (рис. 5.3).

Во многих экспериментах исследователи после окончания процес­са замуровывания на глазах у осы вскрывали вход, вынимали из нор­ки запасы пищи вместе с яйцом и оставляли их около норки. После этого насекомое часто возвращается в норку, проводит там какое-то время, после чего вылезает и снова аккуратно закрывает вход, хотя теперь это не имеет никакого значения. Никогда осы не делают шага назад в алгоритме своих действий и не втягивают пищу и яйцо обрат­но в норку. Более того, занимаясь заделыванием входа, насекомое в своих хлопотах часто наступает на яйцо, не обращая никакого внима­ния на состояние основной «цели» своей деятельности.

Тем не менее результаты работ таких исследователей, как Фабр, Тинберген, Лоренц и многих других, свидетельствуют о том, что при рассматривании классических примеров инстинктивного поведения насекомых выявляются участки, в которых отсутствует однозначная последовательность действий и проявляется определенная гибкость поведения. В процессе такого жестко организованного автоматизма имеют место особые этапы — этапы гибкого поведения. Конечно, эти этапы или участки редки и составляют очень небольшую часть длин­ных и сложных автоматизмов, но для нашего рассуждения важен сам факт их наличия.

В простейшем случае это способность к повторам последнего дей­ствия, которая проявляется по крайней мере в некоторых случаях. Заметьте, что в описанных выше экспериментах с разрушением за­мурованного входа оса снова запечатывала вход, хотя и не втаскива­ла в норку яйцо и пищу. Другой пример — в тех же самых эксперимен­тах при подлете к построенной норке оса часто оставляет свою добычу (питание для будущей личинки) у входа, влезает в норку, как бы про­веряет ее состояние, и затем уже втаскивает добычу. В одном из экспе­риментов исследователь 40 раз подряд отодвигал добычу от входа в норку, вто время пока оса «проверяла ее состояние». И каждый раз оса вылезала из норки, бежала к добыче, подтаскивала ее к норке и за­лезала внутрь «с проверкой».

Другой пример гибкости — поиск места входа в норку. В случаях, когда исследователь в промежутке между прилетами осы с добычей к гнезду изменял положение близлежащих ориентиров, оса всегда осу­ществляла долгое исследовательское поведение, которое, как прави­ло, заканчивалось нахождением входа. (Трудность этой задачи связа­на с тем, что, улетая в очередной раз за добычей, оса засыпает вход песком, так что при подлете ей приходится полагаться на внешние ориентиры.)

Одним из наиболее ярких примеров гибкости отдельных звеньев инстинктивного поведения приводится в работах классика современ­ной науки о поведении животных (этологии) Нико Тинбергена. Он изучал поведение ос в процессе деятельности по накоплению запасов гусениц для будущего потомства. Оказалось, что если перед провероч­ным посещением норки исследователь изымал из нее всех накопленных гусениц, то осы затем компенсировали убытки. В итоге после несколь­ких изыманий некоторые из них приносили в общей сумме по 12-13 гусениц, при нормальном количестве в 5-10 штук. Если же экспе­риментатор добавлял в норку новых гусениц, то оса реагировала и на это, уменьшая количество приносимой пищи (речь, конечно, идет не о способности к счету, а лишь о примерной оценке части поля зрения занятой добычей).

При этом отмечались и другие аспекты гибкости инстинктивного поведения. В частности, отмечалось, что сигналы, получаемые осой во время проверочного посещения норки, руководят ее деятельностью в течение нескольких дней, несмотря на то что в этот период она совер­шает много других действий.

Рассмотрим еще один пример: наличие гибких элементов в ходе ин­стинктивного автоматизма построения домика-чехольчика личинкой ручейника^рис. 5.4). Если мы проследим за этапами такой постройки, особенно в условиях, когда экспериментатор частично разрушает до­мик в процессе его достраивания, то увидим, что даже одна и та же личинка достраивает домик каждый раз по-разному, постройки раз­ных личинок тем более в чем-то отличаются. Естественно, что жест­кая и сложная схема инстинкта в основном неизменна: каждый че­хольчик имеет определенную длину, состоит из центральной трубки, навеса над входом, днища и крыши, имеет переднюю, заднюю и боко­вые стороны.

В чем же проявляется гибкость? Животное может научиться строить домик из необычного для него материала, в каком-то смысле изменяя при этом свои строительные движения, способно начинать достраива­ние после разных степеней разрушения, меняя при этом пропорции ча­стей домика. Строительную деятельность ручейника удобно анали­зировать, используя документальное свидетельство — видеофильм. Исследователь может менять условия строительства, добавляя в воду химические агенты, может менять строительный материал, например убрать все песчинки, веточки и листочки и предоставить вместо них кусочки прозрачного целлофана. В последнем случае удивительная картина строительства становится открытой: наблюдатель видит не только то, что происходит снаружи, но и внутри строящегося домика.

Пример строительной деятельности ручейника очень точно харак­теризует отличие поведения живого существа и автомата. Живого по­ведения, повторяющегося с абсолютной тождественностью, в природе не существует. Нет двух личинок, которые действовали бы одинаково в процессе строительства, В одном случае личинка может использо­вать оставшуюся часть как опорный пункт и начать строительство за­ново начиная с крыши, другая личинка начнет строительство с бо­ковых стенок, третья будет восстанавливать и достраивать домик начиная с крыльца и т. д. (Дембовский Я., 1965).

Удивительные механизмы гибкости инстинкта, связанные с пере­ключением программ инстинктивной деятельности, демонстрируют пчелы. Если из улья искусственно убрать все группы рабочих пчел, занятых сбором пыльцы и нектара, на эту деятельность переключают­ся пчелы, занятые совсем другой работой, если убрать всех пчел, строя­щих соты, то их функции начнут выполнять другие пчелы, занятые до этого сбором меда.

Принципиальные ограничения возможностей инстинктивного поведения

Таким образом, гибкость инстинктивного поведения означает всего лишь наличие в жестком автоматизме поведения отдельных мест, до­пускающих некоторую вариативность действий. Например, действий по достижению результатов некоторого этапа. Набор таких действий, по-видимому, сильно ограничен, различия между ними с точки зре­ния «инстинктивного существа» отсутствуют.

Это может быть проиллюстрировано циклической схемой, представ­ленной на рис. 5.5. В рамках такой схемы теоретически могут быть выделены два принципиально разных способа поведения. В первом случае переход к следующему этапу происходит вне зависимости от проверки факта достижения результата предыдущего этапа. Работа идет как бы по принципу «я учил» или «работа делалась». Можно представить, что первый способ поведения соответствует схеме, когда исполнительные органы получают инструкции от управляющих сис­тем, «честно» пытаются их реализовать, но никак не проверяют ре­зультаты своей деятельности. Такое поведение может быть, например, результатом, когда исполнительные органы отслеживают только сам факт включения этапа и длительность его работы.

Во втором случае система в какой-то степени частично проверяет результат этапа. Такая проверка может быть неполной, косвенной, аб­солютно минимальной и вырожденной, но тем не менее ее наличие в принципе дает основу для пластичности. Таким образом, можно гово­рить, что в первом случае имеет место отслеживание последователь­ности инструкций, а во втором — управление по результату.

Моделью гибкости поведения «инстинктивного существа» может быть работа типичной для современной техники схемы — схемы конту­ра управления, например, контура управления процессом наполнения бассейна (рис. 5.6, а). Постоянный, заранее заданный уровень воды в бассейне поддерживается путем сравнения в компараторе (от англ. compare — сравнивать) заданного и текущего уровней. При их рассогла­совании подается сигнал на включение насоса. В данной простейшей схеме управление осуществляется путем измерения уровня поплавка: опускание поплавка при уменьшении воды в бассейне ниже заданного уровня чисто механически открывает (при помощи известного всем шарового крана) приток воды в бассейн.

В итоге контур управления включает в себя несколько типов эле­ментов. Во-первых, определенные исполнительные (рабочие) элемен­ты, такие, как поплавок, насос. Во-вторых, измерительные элементы (датчики), на выходе которых формируются информационные сигна­лы. В-третьих, управляющие элементы, функции которых заключают­ся в той или иной обработке информации. Например, в простейшем случае управляющий блок осуществляет сравнение текущего и задан­ного сигнала (уставки), вырабатывает сигнал рассогласования, опреде­ляет его величину и знак и в зависимости от этих параметров формирует управляющие воздействия (см. рис. 5.6,6). Управляющие воздействия формируются на основе измерительной информации, снимаемой с дат­чиков и говорящей о состоянии рабочих органов.

Сравним работу этой схемы с работой гипотетического контура управления этапом инстинктивного поведения (см. рис 5.6, в). В ка­честве примера рассмотрим этап прикрепления строительного эле­мента (песчинки, палочки, камешка и пр.) при строительстве домика личинкой ручейника. Блок реализации ограниченного набора дей­ствий выполняет захват строительного элемента любыми лапками, обмазывание его «слюной» и прикрепление к строящемуся домику. Ограничениями для работы этого блока могут быть вес и размер строительного элемента, т. е. невозможность поднятия элемента или его охвата.

Блок измерения результатов срабатывает автоматически, например при наличии мышечного сигнала о возросшей трудности поворотов строительного кирпичика. Работа блока компаратора заключается в сравнении длины домика с длиной тела ручейника и (или) в сравне­нии мышечных сигналов от пустых лапок и заданных (определенных параметрами тела) сигналов о диапазоне веса кирпичика. В итоге сравнения компаратор посылает управляющий сигнал о продолжении или прекращении строительства.

Гибкость данного гипотетического поведения обеспечивается: а) за счет наличия точности измерений и ограниченного набора действий, когда ручейник может использовать любой строительный материал, размеры и вес которого соответствуют размеру и силе его лапок; б) за счет случайности прикрепления строительного Marepnsuiaj что ведет к вариативности формы постройки; в) за счет ограничения точности работы компаратора и т. д.

Принципиальная ограниченность инстинктивного поведения тако­го рода связана с рядом причин (рис. 5.7). Во-первых, инстинкт прин­ципиально не способен анализировать внешнюю ситуацию, используя различные, зависящие от этой ситуации, заново возникающие пара­метры. Это значит, что в ходе инстинктивного поведения организм не может проводить перебор различных измерительных процедур и не может выбирать из них ту, которая приводит к пригодным в данной ситуации результатам. В самом лучшем случае «инстинктивное суще­ство» вне зависимости от ситуации пользуется на определенном этапе выбором из набора вполне определенных, фиксированных действий. Как следствие этого, на некоторых участках поведения возможно по­явление элементов гибкости.

Эти элементы весьма ограниченны и, по-видимому, связаны с таки­ми факторами, как:

неразличение (в смысле неточность) действий, когда одинаковые для животного действия могут привести к различным результатам; фактор неразличимости проявляется также в том, что насекомое не способно различить объекты с разными характеристиками и по­этому реагирует одинаковыми действиями в разных ситуациях;

возможность повторов некоторых действий (например, действий, определяющих конец этапа), если в результате их проведения отсутствует сигнал о завершении этапа.

Комбинация этих двух факторов может объяснить ранее приведен­ные факты гибкости поведения насекомых. Например, факты много­кратного подтаскивания осами добычи к норке или факты определе­ния насекомыми ориентиров при подлете к гнезду.

Вторая причина ограниченности возможностей инстинктивного поведения, по-видимому, связана с принципиальным отсутствием возможности формулирования целей поведения. Конечно, речь идет о невозможности формулирования произвольных целей поведения, так как можно считать, что все инстинктивное поведение определяется некоторыми не поддающимися изменению целями, сформированны­ми в результате эволюционного процесса.

Третья причина является прямым следствием второй и связана с принципиальным отсутствием способностей к планированию путей достижения целей. По определению Фабра, «животное ни свободно, ни сознательно в своей деятельности; ...оно строит, делает ткани и коконы, охотится... совершенно не отдавая себе никогда ни малейшего отчета в цели и в средствах. Оно не осознает своих чудных талантов точно так же, как желудок не осознает своей ученой химии» (Фабр Ж., 1993).

Четвертая причина ограниченности возможностей инстинктивного поведения является следствием всех вышеперечисленных ограниче­ний и заключается в принципиальной неспособности к обучению но­вым типам поведения. Однако следует отметить определенную слож­ность проведения границ между новым типом поведения и некоторым вариантом старого, инстинктивного поведения. Действительно, сле­дует ли рассматривать как новое поведение ручейника, если в экспе­рименте в качестве строительного материала ему дают обрезки плас­тика, с которыми ни он, ни его предки никогда не встречались?

В качестве другого примера можно привести многочисленные дан­ные (Дембовский 1965) о вариативности строительного поведения личинок ручейника при восстановлении повреждений их домиков, сде­ланных экспериментатором. После удаления задних двух третей до­мика личинка № 1 использовала оставшуюся часть домика просто как опору для построения нового, личинка № 3 достроила домик, приделав спереди некоторый кусок, личинка № 6 удлинила трубку спереди и сза­ди, а также построила новую крышу, и т. д. В какой мере эти результаты демонстрируют элементы нового поведения, остается неясным.

Возможно, пределы вариативности поведения связаны с критери­ем, высказанным еще Фабром, который считал, что инстинктивное по­ведение «умеет справиться со случайностью, лишь бы новое действие не выходило из круга работ, которые занимают его в данный момент» (Фабр Ж., 1993).

Ограниченность обучения, ритуалы и суеверия

Рассмотрение инстинктивного поведения показывает наличие в его структуре лишь минимальных возможностей для осуществления из­менчивости поведения. Эти возможности реализуются за счет работы участков «неполного автоматизма», в принципе открытых для построе­ния вариантов действий. Анализ последовательностей актов инстинк­тивного поведения говорит о том, что основой изменчивости поведения являются акты «ограниченного» обучения.

Отсутствие явно выраженной «разумности» жестких, инстинктив­ных автоматизмов, машинообразность и негибкость поведения озна­чают отсутствие или в лучшем случае крайнюю ограниченность спосо­бов и механизмов формирования новых или коррекции врожденных цепочек действий. Другими словами, инстинкт, как говорилось выше, не способен к анализу текущей ситуации, например, по критерию со­стояния хотя бы нескольких параметров внешней среды. Это означает невозможность сравнения текущей ситуации со стандартно ожидаемой на данном этапе поведения, так же как и невозможность построения нового участка последовательных действий исходя из новой ситуации и из оставшихся в силе основных целей поведения (таких, как дострой­ка норки, накопление полного комплекта пищи для потомства и т. д.).

Последовательность этапов инстинктивного поведения, по-види­мому, осуществляется исходя из факта выполнения действий преды­дущего этапа. Никакая больше информация в учет не принимается. Из всего разнообразия изменяющихся сигналов внешнего мира в учет берется только очень узкая и жестко фиксированная группа признаков. Вообще у животных, принадлежащих к более развитым видам, инди­видуальный опыт и обучение приобретают все большее значение. Од­нако характерной чертой обучения при этом является его ограничен­ность.

В качестве примера индивидуального обучения, ярко демонстри­рующего и положительные, и отрицательные стороны этого процесса, рассмотрим некоторый типичный для животных разных уровней раз­вития эксперимент. Животные, содержащиеся в клетке, обычно много времени тратят на бег по периметру клетки. Если на пути этого бега поставить какие-то препятствия, то привычка прыгать на определен­ном месте остается у животных даже после убирания препятствий, что производит крайне эффектное впечатление на наблюдателя (Лоренц К, 1994).

Действительно, с одной стороны, имеет место индивидуальный акт обучения, но с другой — это обучение ведет к явно ограниченным в смысле полезности для индивида результатам. Справедливости ради нужно заметить, что даже человеку иногда не чуждо подобное стран­ное поведение. Действительно, бывает, что легче, как говорится, «на автомате» проделывать запомненную последовательность действий, чем лишний раз переучиваться.

Зададимся вопросом: к каким отдаленным результатам приводят те или иные ограничения в способностях к обучению, имеющие место, кстати, не только у животных, но и у человека? Рассмотрим пример сложного поведения серого гуся, связанного с приобретением «стран­ных» индивидуальных привычек или обычаев, внешне удивительно похожих на человеческие. Такой случай описан выдающимся австрий­ским ученым-этологом (специалистом по поведению животных), лау­реатом Нобелевской премии Конрадом Лоренцом (Лоренц К., 1994). Воспитанная им серая гусыня обычно следовала в дом своим тради­ционным и достаточно замысловатым путем, который сложился в результате длительного процесса обучения. На самом деле, как пишет Лоренц, гусыня как-то была чем-то напугана и резко изменила свой маршрут. Это изменение закрепилось и повторялось изо дня в день. Здесь можно отметить схожесть данного поведения с вышеописанным поведением животных, перепрыгивающих через несуществующие пре­пятствия.

Появление такой странной привычки имело, по-видимому, боль­шое значение для животного: однажды в спешке она уклонилась от своего традиционного маршрута и выбрала кратчайший путь, что при­вело к явно выраженной реакции испуга, вслед за чем гусыня поспеш­но вернулась назад и с детальной точностью пробежала весь свой из­вилистый путь, не срезая ритуального отклонения.

Сходство такого поведения с различными видами человеческих суе­верий, заклинаний и неврозов дает возможность анализировать корни этих явлений. Действительно, находясь в положении неполного пони­мания окружающего мира, когда неясно, какие конкретно действия ведут к успеху, а какие опасны, лучше абсолютно точно, целиком, «по-рабски» повторять последовательность действий, которая хотя бы раз привела к успеху. Такова логика, рождающая суеверия и приводящая к мелкому колдовству. Действия в непонятном мире с необходимо­стью рождают странные ритуалы и обычаи.

В этом контексте становятся понятными корни некоторых типич­ных детских неврозов, таких, как боязнь наступить на собственную тень или на темные плитки тротуара, навязчивые потребности типа поворота вокруг своей оси при выходе из дома и т. д. Возможно, близ­кие причины лежат и в основе т^ких общепринятых суеверий, как не­обходимость изменить путь при встрече с черной кошкой, не менять одежду во время экзаменов и пр.

Резюме

Инстинктами обычно называют генетически закрепленные и не изме­няющиеся в процессе обучения формы поведения животных. Однако выясняется, что инстинктивное поведение включает в себя определен­ные элементы пластичности, в первую очередь связанные с наличием в генетической программе инстинктивного поведения особых участков, позволяющих так или иначе включать в эти программы новые знания.

Запечатление, или импринтйнг, представляет собой особый вид обучения, реализуемый в рамках «жёсткой» схемы инстинктивного поведения. Направленное рассмотрение этапов инстинктивного пове­дения показывает наличие в их последовательности и других звеньев гибкости и изменчивости, т, е. отдельных мест, допускающих некото­рую вариативность действий. При этом принципиальная ограничен­ность инстинктивного поведения связана с рядом причин. В частности, инстинкт не способен анализировать внешнюю ситуацию, используя различные параметры, зависящие от изменения этой ситуации; фор­мулировать цели поведения; планировать пути достижения целей; обучаться новым типам поведения.

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров

1. В чем заключаются основные черты инстинктивного поведения?

2. Приведите примеры тропизмов и таксисов в поведений живых существ.

3. В чем заключается основное отличие инстинктивного поведения живых существ и технических автоматизмов?

4. Нарисуйте основные компоненты схемы управления поведени­ем, построенной на основе контура с обратной связью.

5. Рассмотрите отличия инстинктивного и разумного поведения.

6. В чем заключаются принципиальные ограничения инстинктив­ного поведения?

7. Опишите характеристики явления запечатления (импринтинга).

8. Каким образом может быть представлена связь ограниченных способностей к обучению и суеверий?

9. В чем заключаются элементы гибкости и пластичности актов ин­стинктивного поведения?

10. Какдвы функции компаратора, включенного в контур управле­ния поведением?

Глава 6

Элементарные интеллектуальные функции

Ключевые слова: нейронные ансамбли, сенситизация, привыкание, ассоциативное обучение и условный рефлекс, адаптивное поведение, пресинаптическое взаимодействие, совпадение пре- и постсинаптиче-ской активности, дифференцировки, долговременная потенциация, обучение у одноклеточных.

Элементарные изменения поведения и их нейронные корреляции

Основной гипотезой организации памяти на сегодняшний день являет­ся гипотеза нейронных ансамблей или, как часто говорят, используя не менее красивое название, гипотеза нейронных констелляций (созвез­дий). Суть этой гипотезы впервые была сформулирована в 1949 году Д. Хеббом и заключалась в предположении, что память о внешнем воз­действии хранится в так или иначе организованном участке нейронной сети. Описание различных аспектов этой организации рассматривается в главах, посвященных семантическим сетям, научению, восприятию. В настоящей главе стоит обратить внимание на сами механизмы обра­зования следов памяти в локальных нейронных структурах.

Анализ этих механизмов удобнее всего начинать с исследования самых простых актов научения. К таким элементарным актам инди­видуально приобретаемых изменений поведения относятся привыка­ние, сенситизация и ассоциация. К этим формам научения способны, по-видимому, все животные, обладающие зачатками нервной систе­мы. Простыми эти типы научения называются в отличие от заведомо высших видов обучения, связанных с образованием понятий, класси­фикацией, составлением аналогий, сравнений. Тем не менее в повсе­дневном поведении человека постоянно проявляются явления привы­кания, сенситизации и образования простых ассоциаций.

Например, человек, к счастью, способен достаточно легко привык­нуть к шуму транспорта за окнами своего нового жилища. Хотя в пер­вые часы этот шум воспринимается как совершенно непереносимый, через некоторое время он субъективно отсутствует. С другой стороны, малейшее изменение привычных характеристик шума — появление новых, непривычных звуков, изменение ритма сразу восстанавливает чувствительность до исходного уровня. Эффект привыкания сменя­ется эффектом сенситизации. Оба эти взаимосвязанные и во многом противоположные эффекты представляют собой простейшие проявле­ния приспособительного, т. е. адаптивного, поведения человека и жи­вотных. Смысл привыкания заключается в повышении порога реаги­рования на повторяющийся сигнал, не связанный с серьезными с точки зрения организма последствиями. Смысл сенситизации — снижение порога на любой новый раздражитель или на изменение параметров привычного, нейтрального сигнала.

К адаптационному поведению в виде привыкания и сенситизации способны новорожденные дети. Через четыре часа после рождения младенцы способны перестать сосать молоко в ответ на повторяющий­ся четыре раза подряд музыкальный тон. После неоднократного по­вторения этой звуковой группы сосание возобновлялось. Однако, ког­да высоту тона немного изменили, младенец опять перестает сосать и прислушивается. Каковы же нейронные и молекулярные механизмы адаптационного поведения? Для ответа на эти вопросы используются разные подходы. С одной стороны, проводятся эксперименты по изу­чению реакции на новизну у человека и высших животных, о чем под­робнее изложено при описании механизмов ориентировочного реф­лекса.

С другой стороны, адаптационное поведение на клеточном и субкле­точном уровне изучается на организмах, имеющих предельно простую нервную систему. Наиболее подробное изучение проводилось в клас­сических экспериментах Э. Кэндела и его коллег на морском брюхоно-гом моллюске (морской улитке) Aplisia. Исходным моментом в этих экспериментах явилось то, что авторы обратили внимание на, казалось бы, малоинтересную форму поведения улитки — втягивание жабры при волнении моря. Когда море спокойно, улитка расправляет жабру, уве­личивая ее поверхность в несколько раз для обеспечения дыхания, при волнении — жабра сжимается.

Это адаптивное поведение аплизии контролируется одним нервным ганглием, содержащим около 50 сенсорных и 20 моторных нейронов. В отличие от позвоночных аплизия обладает крупными нейронами

(-100 мкм₇ что сравнимо с толщиной человеческого волоса), в итоге многие нейроны можно видеть невооруженным глазом, а с помощью простых средств оптики с нейронами легко манипулировать, подводя к ним тонкие стеклянные электроды, через которые можно раздражать нейроны, регистрировать их токи, проводить инъекции активных веществ. При переходе от одного моллюска к другому можно иденти­фицировать «те же самые» клетки, которые не меняют своего место­положения, и приписывать им индивидуальные номера. Более того, оказалось возможным составить схему некоторых важных межней­ронных связей. Выяснилось, что сенсорные нейроны имеют два типа связей с моторными: прямые связи через возбуждающие синапсы и непрямые — через вставочные интернейроны (рис. 6.1).

В экспериментах выяснилось, что после нескольких повторных раз­дражений сифона струей воды втягивание жабры становится менее энергичным: развивается эффект привыкания; например, после десят­ка раздражений привыкание длится несколько часов. Однако, если на фоне привыкания имеет место воздействие какого-либо сильного раз­дражителя, например резкого толчка или удара тока по голове, эф­фект привыкания исчезает и заменяется сенситизацией. Теперь чувст­вительность моллюска становится значительно выше, чем в норме, и он особенно энергично реагирует на слабое касание сифона. В зависи­мости от силы болевого стимула сенситизация может сохраняться в течение минут и часов, если же болевые стимулы повторяются в тече­ние нескольких дней, сенситизация может сохраняться неделями.

Таким образом, Э. Кэндел с коллегами смогли увидеть в этом мол­люске то, что проходило мимо многих и многих исследователей — удобную и перспективную модель для изучения форм элементарного обучения и памяти, В качестве отвлечения можно задать вопрос, по­чему именно эти исследователи обратили внимание на то, мимо чего другие прошли без интереса? Сыграл ли тут свою роль случай, про­зорливость ученого или просто характер человека? И если имели мес­то все три причины, то каков вклад каждой из них?

Привыкание и сенситизация связаны с рядом особых синаптических процессов

Как показали эксперименты (рис. 6.1), в основе поведенческих эффек­тов привыкания и сенситизации лежат изменения в синаптических структурах пути «сенсорный нейрон — двигательный нейрон». Регис­трация электрических потенциалов двигательных нейронов показала

уменьшение постсинаптических потенциалов в ходе процесса при­выкания и увеличение этих потенциалов при развитии сенситизации. Естественно, что в соответствии с механизмом синаптической переда­чи в обоих случаях изменение постсинаптического потенциала вызы­вается изменением количества нейромедиатора, выделяемого из пре-синаптических окончаний возбужденных сенсорных нейронов.

Таким образом, проблема адаптационного поведения сводится к во­просу регулирования уровня медиатора в соответствующих синапсах. Рассмотрим частные случаи регулирования, имеющие место в ходе осу­ществления элементарных актов адаптивного поведения. Перед рас­смотрением заметим, что феномены привыкания и сенситизации, по-видимому, имеют несколько разные механизмы. Если для привыкания достаточно ряда повторных сигналов, проходящих по одному пути (сенсорный нейрон — двигательный нейрон), то для сенситизации кроме этого должен быть задействован второй путь: облегчающий нейрон — пресинаптические окончания сенсорного нейрона (см. рис. 6.1, 6.2).

Одноканальный механизм привыкания представляется более про-, стым. Количество нейромедиатора, выделяемого из пресинаптиче-ских окончаний, растет с ростом количества ионов Са²⁺ , входящих в эти окончания из межклеточного пространства. При развитии привы­кания по мере действия повторяющихся, но «безобидных» для орга­низма раздражений сенсорных клеток происходит изменение белков ионных каналов, вследствие чего приток Са²⁺ в пресинаптические окон­чания снижается и в итоге снижается количество медиатора, выбра­сываемого в синаптическую щель.

Механизм сенситизации имеет более сложную структуру, что не­удивительно ввиду его двухканальной структуры и важности для кор­рекции поведения в ответ на болевые или другие потенциально опас­ные сигналы. При сенситизации, вызванной, например, ударами по голове, количество нейромедиатора, выделяемого пресинаптически-ми окончаниями сенсорных нейронов, увеличивается в результате действия облегчающих нейронов, реагирующих на болевой сигнал (рис. 6.2). Аксонные окончания облегчающих нейронов образуют си­напсы на пресинаптических окончаниях сенсорных нейронов. Тем са­мым облегчающие нейроны осуществляют функцию пресинаптиче-ского регулирования. В данном случае при сенситизации имеет место эффект пресинаптического облегчения.

В качестве нейромедиатора эффекта сенситизации у аплизии ис­пользуются некоторые нейропептиды и серотонин, важная роль кото­рого в регулировании синаптической передачи у человека обсуждалась

выше. Поистине, Природа предпочитает не пренебрегать однажды по­лученными средствами. Не только серотонин, но и другие медиаторы, появляющиеся у беспозвоночных, сохраняют то или иное, но всегда важное значение на протяжении всего эволюционного процесса. Есте­ственно, что конкретные функции медиаторов меняются в ходе эво­люции, например, нелепо представлять, что серотонин улитки играет ту же роль, что у человека, и связан с регулированием ее настроения, однако роль медиатора за молекулами серотонина сохраняется.

Последовательность событий процесса сенситизации аплизии по­казана на схеме (рис. 6.2). Болевое раздражение головы вызывает вы­деление серотонина из пресинаптических окончаний облегчающего нейрона. Действие серотонина возбуждает соответствующие рецепто­ры постсинаптической мембраны сенсорной клетки. Что показатель­но — эффект облегчения можно имитировать прямым воздействием серотонина на рецепторы мембраны сенсорных нейронов.

Далее реализуется стандартная схема работы внутриклеточных по­средников: с комплексом «рецептор — серотонин» окончаний сенсор­ных нейронов связывается G-белок, который, осуществляя многократ­ные «челночные» рейсы, активирует аденилатциклазу, в результате чего происходит наработка внутриклеточного посредника — цикли­ческого аденозинмонофосфата (цАМФ). Посредник активирует спе­цифическую протеинкиназу (А-киназу). Особая функция этой А-кина-зы состоит в том, что она закрывает калиевые каналы (К⁺ ), что создает условия для продления потока импульсации, приходящей по сенсор­ным нейронам.

«Продленные» залпы импульсации удерживают потенциал-зависи­мые Са² * каналы в открытом состоянии, что вызывает длительное вы­деление медиатора в синапсе «сенсорный нейрон — мотонейрон», уси­ливает возбуждающие постсинаптические потенциалы и потенциалы действия (импульсы) в мембране мотонейрона, что ведет к длитель­ному сокращению жабры. Такой механизм рассматривается как мо­дель кратковременной памяти, реализующей фиксацию механизмов сен­ситизации (Албертс Б. и др., 1994).

Условный рефлекс - элементарный ассоциативный процесс

Отличительной чертой простейшей ассоциации является установле­ние связи между двумя событиями. Это означает реализацию схемы, когда появление одного события вызывает в мозгу представление о другом, ранее независимом событии. Понятие ассоциации в общефи­лософском плане было описано еще Платоном и Аристотелем, психо­логические эксперименты по изучению ассоциаций у людей проводи­лись в течение нескольких столетий, кстати, сам термин «ассоциация» был введен в XVII веке Дж. Локком. Однако изучение физиологиче­ских механизмов образования ассоциаций началось много позднее — в работах И. П. Павлова по исследованию условных и безусловных рефлексов.

Глава 6. Элементарные интеллектуальные функции

Собственно термин «условный рефлекс» был введен И. П. Павловым, разработавшим в начале двадцатого столетия экспериментальную схе­му выработки ассоциативной связи, названной им условно-рефлектор­ной связью. Под классическим павловским условным рефлексом пони­мается логическая схема, состоящая из двух блоков: блока безусловных рефлексов и блока условных сигналов (рис. 6.3). Блок безусловных реф­лексов представляет собой систему автоматического, обязательного, генетически запрограммированного реагирования организма на неко­торые типы особо важных для организма сигналов. Классические при­меры безусловного рефлекса — выделение слюны при виде пищи, моргание на вспышку света, отдергивание руки при прикосновении к горячему, учащение сердцебиения при опасности и т. д.

Другими словами, блок безусловного реагирования реализует сфор­мировавшуюся в ходе эволюционного развития организма нейронную

Рис. 6.3. Схема классического (павловского) условного рефлекса — одного из базовых процессов ассоциативного обучения у животных и человека: а — блок безусловного (врожденного, генетически запрограммированного) реагирова­ния. Нейронные связи устроены так, что в ответ на некоторые существенные для выживания сигналы появляется немедленная автоматическая реакция; пример 1: вспышка света — зажмуривание, пример 2: всем известный коленный реф­лекс; б — блок условного рефлекса. Формирование временной связи после не­скольких сочетаний ранее индифферентного (не вызывающего ответ) сигнала и сигнала, вызывающего безусловный ответ; пример: зажмуривание глаз в от­вет на звонок, t,, t₂ — моменты предъявления сигналов, t, = t₂ . Двойная стрелка — образование временной связи, что соответствует «проторению» связи между

нейронами

схему типа «стимул — реакция», а точнее — «вполне определенный стимул — вполне определенная реакция». (Интересно отметить, что и термин, и само понятие «рефлекс» были введены Р. Декартом еще в первой половине XVII века, но развитию науки понадобилось 300 лет для того, чтобы сделать следующий шаг — сформулировать понятие условного рефлекса.)

Схема условного реагирования включает в себя кроме блока без­условного рефлекса механизм формирования ассоциативной связи между появлением безусловного сигнала и некоторого, вообще гово­ря, любого условного сигнала. В качестве такового могут быть ис­пользованы свет, звук, изображение или любой другой индифферент­ный стимул, т. е. любой стимул, ранее никак не связанный (с точки зрения животного) с данной безусловной реакцией. Определяющим условием формирования такого ассоциативного обучения является непосредственное предъявление условного (ранее индифферентно­го) стимула перед безусловным. По установленному И. П. Павловым закону, условный сигнал должен предшествовать безусловному. При­чем увеличение временного интервала между условным и безуслов­ным сигналами резко увеличивает сложность выработки условного рефлекса. Скорость и устойчивость условной ассоциативной связи зависит также от числа сочетаний во времени условного и безуслов­ного сигналов.

В результате формирования условного рефлекса безусловная ре­акция следует сразу после предъявления условного раздражителя. Скажем, животное направляется к месту кормления сразу же после появления условного раздражителя, например вспышки света, не до­жидаясь появления пищи. Типичная схема экспериментов с исполь­зованием «собаки Павлова» заключалась в наружном выведении слюн­ных или желудочных протоков животного, что давало возможность точно подсчитывать количество слюны, выделявшейся на условный сигнал, например звонок, после нескольких сочетаний «звонок — пища» (рис. 6.4).

Важно отметить, что условный рефлекс представляет собой универ­сальную форму зачаточной интеллектуальной деятельности и обуче­ния. В той или иной форме он присутствует практически у всех живот­ных, включая беспозвоночных, насекомых и рыб. Например, выработка условного рефлекса у пчел может быть легко достигнута после не­скольких повторных предъявлений сладкого сиропа на бумажке опре­деленного цвета. После недолгого периода обучения пчелы выбирают данный цвет из набора всех остальных.

У более сложно организованных животных, таких, как птицы и по­звоночные, легко удается формировать цепи условных рефлексов, что, в частности, лежит в основе дрессировки. Цепи условных рефлексов бывают двух типов: а) цепи с использованием последовательно приме­няемого ряда условных сигналов (например, вспышка света, звук, мелькающий свет); б) цепи, сформированные путем объединения не­скольких простых условных рефлексов (например, прыжок на пол­ку № 1 в ответ на вспышку света, затем прыжок на полку № 2 в ответ на звук и т. д.).

Цепи второго типа (или условные рефлексы второго типа) представ­ляют собой то, что часто называется инструментальным поведением животного, т. е. поведением, аналогичным нормальной поисковой или игровой деятельности, которая, как известно, бывает весьма сложной. Сущность инструментального поведения, таким образом, заключает­ся в том, что животное само ищет правильные действия, усваивая их ассоциативную связь с подкреплением в виде получения пищи, избе­гания боли, общения с партнером и т. д.

Особенностью формирования условно-рефлекторной деятельно­сти является ее гибкость, без чего было бы невозможно любое сложное поведение. Под гибкостью имеется в виду способность к погашению неподкрепляемых условных сигналов: если какие-то условные раздра­жители несколько раз не будут подкрепляться появлением безуслов­ных сигналов (например, пищи), то эти сигналы утратят свое значе­ние. При этом погашение может быть полным или неполным, а это происходит в том случае, когда по прошествии времени условный рефлекс самовосстанавливается.

Другой элемент гибкости — способность к выработке достаточно тонких различений сигналов: после обучения животное может, напри­мер, различать значимые и незначимые (для достижения цели) звуко­вые сигналы, отличающиеся по частоте на 10-15%.

Показатели гибкости обучения, сложности и длины условно-рефлек­торных цепей характеризуют рассудочные, интеллектуальные способ­ности животных, стоящих на разных уровнях развития. Это касается как отдельных особей, так и животных разного филогенетического уровня (рыб, земноводных, насекомых, позвоночных). В частности, разные типы животных, так же как и разные особи одного типа, обла­дают различными ограничениями при образовании сложных цепей рефлексов. Эти ограничения касаются таких параметров, как количе­ство звеньев рефлекторного или инструментального поведения, вре­мя и число попыток, необходимых для обучения, способность к более или менее тонкому различению положительных и отрицательных сиг­налов и т. д.

В этом смысле стоит отметить существование определенных лич­ностных характеристик отдельных животных. Многочисленные экс­перименты показали, что даже такие относительно простые животные, как крысы, отличаются друг от друга по способности к обучению, по доступной сложности поведения, по личностным качествам. Напри­мер, легко выявляются животные, склонные к исследовательской дея­тельности, животные со стабильной или слабой нервной системой, животные-лидеры и животные-аутсайдеры, склонные к неврозам, де­прессии, нервным срывам вплоть до инфарктов и инсультов.

Такие критические реакции проявляются у животных со слабой нервной системой как следствие трудности решения задач. Например, задачи тонкого различения положительных и отрицательных сигна­лов, так называемые дифференцировки, когда в ответ на положитель­ный сигнал следует, скажем, нажимать лапой на рычаг, а в ответ на отрицательный — нельзя. Если животное нажимает на рычаг и на та­кой сигнал, оно получает удар током (рис. 6.5).

Пресинаптические механизмы образования ассоциативных связей условного рефлекса

Выше, на рис. 6.3, показана схема формирования поведенческого ус­ловного рефлекса. Изучение нейронных механизмов этого явления

проводилось на многих теоретических и экспериментальных моделях, в том числе при исследовании работы групп нейронов и отдельных нейронов разных типов животных. На рис. 6.6 показана схема взаимо­действия участков нейронных сетей в ходе образования защитного условного рефлекса — втягивания жабры у аплизии.

Видно, что схема на рис. 6.6 внешне схожа со схемой организации ней­ронной сети, реализующей эффект сенситизации (см. рис. 6.2, а). Сход­ство состоит в обязательном наличии двух путей влияния на двигатель­ный нейрон. Однако есть и существенные различия. В схеме условного рефлекса устанавливается ассоциация между сигналами, поступающими по двум каналам, и после ее выработки в ответ на условный (ранее ин­дифферентный) раздражитель возникает безусловная реакция.

Во временном плане образование ассоциации происходит после того, как несколько раз последовательно предъявляется пара услов­ный — безусловный сигнал. В случае сенситизации, во-первых, имеет место другая схема выработки эффекта: вначале создается эффект привыкания и затем на его фоне сильный сигнал вызывает снятие привыкания и временное повышение ответа на сенсорный сигнал. Са­мое же существенное то, что при этом не вырабатывается ассоциатив­ная связь и слабый сенсорный сигнал не вызывает сильного ответа, характерного для раздражения облегчающего пути.

Тем не менее, авторы, изучавшие сенситизацию, при исследовании тех же моллюсков аплизии смогли выработать у них условный реф­лекс. Конечно, этот рефлекс следует рассматривать как модель услов­но-рефлекторного поведения высших животных и человека. Но изу­чение моделей представляет собой, возможно, наиболее общий путь приближения к истине. В качестве безусловного стимула использова­ли электрическое болевое раздражение «хвоста». Условным сигналом было такое слабое раздражение сифона струей воды, которое обычно не вызывает реакции втягивания жабры. Условный сигнал при выра­ботке этого рефлекса опережал безусловный на время порядка 0,5 с. Выработка рефлекса, т. е. активное реагирование на слабое раздраже­ние сифона, достигается после нескольких сочетаний условного и без­условного раздражителей.

В качестве контроля выработки конкретно этого условного рефлекса в роли условного сигнала использовали раздражение другого участка — околожаберной мантии. Если бы в результате тренировок происходи­ло общее неспецифическое повышение чувствительности сенсорных нейронов, ответ на раздражение мантии был бы таким же, что и на раз­дражение сифона. Однако этого не происходило, что подтверждает выработку полноценного условного рефлекса.

На схеме (см. рис. 6.6) показано, что безусловный раздражитель (удар тока по «хвосту») активирует интернейроны, роль которых за­ключается в облегчающем воздействии (функция модуляции) на преси­наптические окончания сенсорных нейронов. Результатом активации интернейронов является выделение нейромедиатора, роль которого ис­полняет тот же серотонин, что участвует в эффекте сенситизации. Это подтверждается красивыми экспериментами, в которых прямое дей­ствие серотонина на мембрану окончаний дает те же эффекты, что и раздражение «хвоста».

Таким образом, условный сигнал раздражения сифона модулирует­ся (облегчается) пресинаптическим возбуждающим действием интер­нейрона. Имеет место совпадение двух сигналов: импульсации интер­нейрона и потенциалов действия (импульсации) сенсорного нейрона. Причем для появления эффекта необходимо предварительное услов­ное раздражение (возбуждение сенсорного нейрона). В итоге облегчаю­щее совпадение в данном виде условного рефлекса осуществляется за счет воздействия пары пресинаптических окончаний: модулирую­щего интернейрона и сенсорного нейрона. И только затем усиленный сигнал передается на мотонейрон, заведующий движением жабры.

После выработки рефлекса выяснилось, что слабое раздражение сифона вызывает возбудительные синаптические потенциалы и в интернейронах и. в мотонейронах, что подтверждает схему условно-рефлекторной ассоциации. На молекулярном уровне это выражается в совместном действии серотонина и ионов Са²⁺ , входящих в оконча­ния сенсорного нейрона под действием приходящей по этому нейрону импульсации.

Мишенью для серотонина и ионов Са²⁺ внутри окончаний является аденилатциклаза, которая в соответствии с рис. 6.2 участвует в синте­зе цАМФ и активации протеинкиназ, которые путем фосфорилирова-ния активируют белки, управляющие ионными каналами. А-киназы управляют белками, открывающими каналы Са²⁺ , и С-киназы управ­ляют белками, закрывающими каналы К\ Длительность самого корот­кого звена этих событий определяет продолжительность запоминания ассоциации, лежащей в основе условного рефлекса.

Таким образом, на молекулярном уровне сенситизация, условно-рефлекторное ассоциирование и кратковременное запоминание ока­зываются связанными с работой единой системы механизмов внутри­клеточных посредников. Конечно, необходимо еще раз подчеркнуть, что выводы, полученные в результате экспериментов с аплизией, сле­дует рассматривать только как модель условно-рефлекторного пове­дения высших животных.

Совпадение пре- и постсинаптического возбуждения как общая схема ассоциативного обучения

Рассмотрение синаптических механизмов сенситизации и условно-рефлекторного обучения привело исследователей к формулированию механизма пресинаптического облегчения, основой которого (в соот­ветствии со схемой рис. 6.6) является совпадение активности двух пре-синаптических окончаний — сенсорного и модулирующего интерней­ронов (рис. 6.7, а). Причем взаимодействие окончаний происходит до тела нейрона, к которому эти окончания направлены, так что на этот «нейрон общего пути» попадает уже усиленный и модулированный сигнал.

Однако, как выяснилось, такой механизм не является единственным для повышения эффективности (повышения проводимости, снижения порога) синаптической передачи. В нейронных сетях имеет место и не­сколько другой способ, при котором повышение проводимости синапса формируется при совпадении повышенной возбудимости пре- и пост­синаптических структур синапса (рис. 6.7,6). На самом деле этот спо­соб в качестве теоретического варианта имел более раннее происхожде­ние. В качестве нейронного механизма ассоциации он был предложен еще в 1949 году в книге Д. Хебба «Организация поведения». Общая идея варианта состоит в том, что при многократном совпадении пре- и постсинаптических возбуждений «синаптические соединения разрас­таются и увеличивают площадь контакта между пресинаптическим ак­соном и постсинаптической клеткой» (Роуз С, 1995).

Экспериментальное подтверждение этой гипотезы было получено много позднее при изучении разных сторон работы нейронных се­тей. Так, с одной стороны, при изучении закономерностей развития нервных связей в процессе формирования эмбриональных тканей и органов было замечено, что именно совместная активность клеток приводит к упрочению контактов между ними. Например, в типич­ных экспериментах было отмечено, что у новорожденных крыс на каждой мышечной клетке, как правило, имеется несколько близко расположенных синаптических контактов. В течецие 2-3 недель из­быток контактов исчезает, нейроны как бы втягивают часть аксонов, и на каждой клетке остается только один синапс,

Причем принципиально важно, что конкурентному уничтожению подвергаются неактивные, бездействующие синапсы. Активно рабо­тающие синапсы растут по площади. Детали молекулярных механиз­мов неясны, но в качестве гипотезы полагают, что постсинаптическая мембрана клетки-мишени выделяет какие-то вещества, способствую­щие развитию активных и (или) торможению неактивных синапсов (рис. 6.8). Подтверждением этому являются данные о замедлении кон­курентного устранения синапсов в ответ на блокирование нервно-мышечной передачи, например, змеиным ядом а-бунгаротоксином или каким-то иным способом.

Данные факты были сформулированы в виде «правила возбужде­ния»: синапсы, в которых имеет место совпадение во времени пре- и постсинаптической активностей, укрепляются; отсутствие активности синапсов способствует их деградации и гибели. Это правило, в частно­сти, может способствовать и объяснению процессов индивидуальной «настройки» систем синаптической связи животного в ходе приобре­тения им личного опыта. В этом плане, возвращаясь к вопросу обуче­ния «синапса Хебба», можно считать, что совпадение безусловного (1) и условного (2) сигналов приводит к активации постсинаптической мембраны «нейрона общего пути» и, как следствие, к «проторению» ранее отсутствовавшего пути условного сигнала (2) к нейрону s (рис 6.7,5).

Точности ради следует сказать, что в результате обоих вариантов тем или иным путем достигается общая цель — улучшение проходи­мости сигналов в районе «натренированного» участка постсинапти­ческой мембраны.

С другой стороны, схема Хебба была подтверждена при изуче­нии разных структур мозга взрослых млекопитающих. Подробно од­новременная активация пре- и постсинаптических образований была изучена на нейронах гиппокампа — особой структуры мозга млекопи­тающих, двустороннее разрушение которой резко снижает возмож­ность запоминания новой информации при сохранении старых следов долговременной памяти. Основной факт, получивший название дол­говременной потенциации (рис. 6.9), состоит в значительном увеличе­нии эффективности работы синапса в ответ на искусственную стиму­ляцию пресинаптических волокон залпами электрических импульсов. До такой стимуляции в ответ на единичное электрическое раздраже-

ние некоторого пресинаптического волокна в постсинаптическом нейроне возникали единичные потенциалы действия, после — в ответ на единичное раздражение — имеет место значительное усиление им­пульсации (рис. 6.9, д-б).

С точки зрения выявления механизмов ассоциативных процессов особое значение имеет вариант потенциации, в результате которого резко возрастает проводимость не только в подвергавшихся потенциа-ции путях, но и в других путях, не затронутых потенциацией. Други­ми словами, если одновременно с тем, как одна группа синапсов под­вергается потенциации, через другой синапс той же клетки подается одиночный потенциал действия, то в ответ также возникает длитель­ный импульсный разряд, хотя в отсутствие эффекта потенциации этот одиночный импульс вызвал бы минимальную реакцию (рис. 6.9, г).

Эффект потенциации в зависимости от интенсивности и числа «об­легчающих» раздражений может длиться часы, дни и даже недели. Тем не менее не следует забывать, что сам эффект долговременной потен­циации имеет искусственное происхождение и существование подоб­ных «тренирующих» или «облегчающих» залповых раздражений при естественной работе нейронных сетей остается не вполне доказанным.

На молекулярном уровне механизм долговременной потенциации связан с работой особого возбуждающего нейромедиатора — глутама-та и его аналогов. Как уже говорилось, глутамат представляет собой медиатор, непосредственно связанный с ионными каналами. Однако специфика процесса долговременной потенциации заключается в том, что этот эффект имеет место при активации особой группы глута-матных рецепторов — NMDA-рецепторов. Название определяется тем, что эти рецепторы избирательно активируются синтетическим аналогом глутамата — Ы-метил-В-аспартатом. Блокирование этих рецепторов приводит к исчезновению эффекта долговременной по­тенциации при сохранении обычной синаптической передачи (Ал-бертсБ. и др., 1994).

Условно-рефлекторная ассоциация может быть выработана на одном нейроне

Ассоциативное обучение на уровне отдельных клеток можно вырабо­тать на нейронах разных структур мозга млекопитающих. Общая про­цедура формирования условного рефлекса у одной нервной клетки состоит в непосредственном подведении к ее мембране вначале ус­ловного сигнала, а затем, после задержки, — безусловного сигнала. Непосредственный контакт с мембраной необходим ввиду того, что нервная клетка при такой постановке экспериментов связана со сво­ими соседями по нейронной сети. При этом, как правило, в виде раздра­жителей используют либо нейромедиаторы, либо электрическое раз­дражение мембраны.

Однако наиболее четкая и достаточно необычная модель ассоциа­тивного обучения на уровне одного нейрона получена при изучении аплизии и некоторых других беспозвоночных животных. В таких экс­периментах тело нейрона выделяют при помощи обработки нервной ткани каким-либо протеолитическим (расщепляющим белки пищи) ферментом, входящим в состав желудочного сока, например, трипси­ном. В результате после выдерживания в питательной среде и термо-статирования получают изолированные нейроны, лишенные, правда, своих дендритных и основной части аксонных отростков. Тем не ме­нее эти тела сохраняют свою фоновую электрическую активность и свой тип хемочувствительности.

Например, при выработке условно-рефлекторного ассоциативного обучения на одном нейроне виноградной улитки (Психофизиология, 2001) в качестве условного сигнала использовались микроапплика­ции медиатора. Медиатор ацетилхолин или серотонин подавался не­посредственно на поверхность клетки, содержащую, как известно, большое количество рецепторов этих нейромедиаторов. В качестве другого варианта условного раздражителя использовали прямую де­поляризацию мембраны, пропуская ток через внутриклеточный мик­роэлектрод. Деполяризация мембраны в виде возбуждающего постси-наптического потенциала (ВПСП) в условиях нормальной деятельно­сти нейрона представляет собой результат действия нейромедиатора. Важным условием экспериментов было то, что сила любых условных стимулов подбиралась так, чтобы вызывать только ВПСП и быть под-пороговой для генерации потенциалов действия. Роль безусловного сигнала играл сильный раздражитель, стабильно вызывавший генера­цию одного-двух потенциалов действия.

После 15—20 сочетаний условного и безусловного раздражителей у нейрона вырабатывался условный рефлекс, когда в ответ на приложе­ние нейромедиатора стабильно генерировались потенциалы действия. (Безусловный стимул следовал за условным с интервалом в несколь­ко мс, интервал между парами стимулов был в пределах от 40 с до 3 ми­нут.) Модельные эксперименты такого рода показали, что уже отдель­ные нейроны обладают двумя типами обучения: у одних нейронов формирование ассоциативного следа происходит непосредственно во время обучения, у других — отсрочено, через 10 и более минут после окончания обучения.

Еще более впечатляющими являются результаты, говорящие, что на одном нейроне может быть одновременно выработано несколько независимых условных рефлексов. Независимость этих рефлексов заключается в том, что некоторые из них могут быть селективно уга­шены, например, многими неподкрепляемыми повторами, среди дру­гих могут иметь место дифференцировки (см. «Условный рефлекс — элементарный ассоциативный процесс»). Объяснение этих явлений связано с определенной автономией отдельных локусов (участков) клеточной мембраны. При соответствующем подборе условий реф­лекс формируется только между теми локусами, к которым были при­ложены условный и безусловный раздражители (Данилова Я., 1999). По-видимому, каждый из таких локусов должен включать белки-ре­цепторы, воспринимающие условный и (или) безусловный сигналы, а также пути, связывающие рецепторы с системами внутриклеточных посредников.

Теперь становятся понятными многочисленные данные, говорящие о возможности обучения одноклеточных организмов. Рассмотрим, на­пример, эффекты обучения у одноклеточной инфузории-«туфельки», учитывая особенность обучения, несвязанного с деятельностью нервной системы, отсутствующей у одноклеточного организма. В типичном экс­перименте при помещении «туфельки» в узкий капилляр она обучается поворачиваться у его торцов, несмотря на то что диаметр капилляра меньше длины «туфельки». Вначале поворот удавался только после долгих усилий и при сильной деформации всего тела. Процедура пово­рота занимала порядка 4-5 минут, однако после 12-часового пребыва­ния в капилляре время поворота сокращалось в десятки раз, достигая иногда 1-2 с.

В других экспериментах показано, что инфузория-«туфелька» спо­собна научиться отслеживать форму сосуда, в который ее помещают. При помещении, например, в цилиндрический сосуд инфузории вна­чале беспорядочно плавали в нем, но затем, через 4-5 минут, их марш­рут начинал отслеживать стенки цилиндра. Аналогичное обучение имело место при помещении «туфелек» в сосуд с сечением в виде квад­рата, пятиугольника или трапеции. В квадратном сосуде после периода обучения маршрут представляет собой почти правильный квадрат, но вписанный под углом около 45 °, в других случаях угол между стенкой и направлением движения был равен приблизительно 20⁰ и не зависел от формы сосуда (рис. 6.10).

Резюме

Основной гипотезой организации следов памяти в результате обуче­ния является гипотеза нейронных ансамблей. Суть гипотезы заключа­ется в предположении, что память о внешнем воздействии хранится в так или иначе организованном участке нейронной сети. К элементар­ным актам индивидуального обучения относятся привыкание, сенси­тизация и ассоциация. К этим формам научения способны, по-види­мому, все животные, обладающие зачатками нервной системы.

Смысл привыкания заключается в повышении порога реагирова­ния на повторяющийся сигнал, не связанный с серьезными с точки зрения организма последствиями.

Смысл сенситизации — снижение порога реагирования на любой новый раздражитель или на изменение параметров привычного, нейт­рального сигнала.

Образование ассоциации во временном плане происходит после того, как несколько раз последовательно предъявляется пара: условный — безусловный сигнал. В случае сенситизации ассоциативная связь не вырабатывается и имеет место другая схема: вначале создается эффект привыкания, и затем на его фоне сильный сигнал вызывает снятие при­выкания и временное повышение ответа на сенсорный сигнал.

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров

1. Проведите сравнительный анализ характерных черт привыка­ния, сенситизации и условного рефлекса.

2. Каковы нейронные механизмы элементарных актов обучения?

3. Что вы можете сказать о молекулярных основах процессов эле­ментарного обучения?

4. Возможна ли выработка условно-рефлекторной ассоциации на одном нейроне?

5. В чем заключается смысл и сущность механизма долговременной потенциации?

6. Что представляет собой гипотеза нейронной констелляции?

7. Как формулируется «правило возбуждения»?

8. Нарисуйте и объясните принцип действия «синапса Хебба».

9. Что представляет собой эффект пресинаптической суммации?
10. Каковы молекулярные механизмы улучшения проводимости сиг-
нала в результате выработки ассоциативной связи?

Глава 7

Высшие интеллектуальные функции. Мышление и обучение

Ключевые понятия: сенсорные и мыслительные понятия, образное и логическое мышление, наглядно-образное и наглядно-действенное мышление, сравнение, анализ, синтез, обобщение, конкретизация, ме­тод «проб и ошибок», перебор символов действий и «ага-реакция».

Трудности, возникающие при формулировании понятия «мышление»

Возникает вопрос, почему даже высокоорганизованные животные, об­ладающие развитой памятью и возможностями ассоциативной деятель­ности, не способны формировать длинные цепи условных рефлексов. Казалось бы, если мозг способен сформировать цепь, состоящую из двух звеньев, почему он не способен наращивать их количество, при­нимая каждый раз уже сформированную последовательность как под­крепление? В отличие от ответа, вопрос простой. Можно только пред­полагать, что для такого «элементарного» наращивания звеньев по каким-то причинам требуется формирование таких атрибутов рас­судочной деятельности, как планирование, принятие решений, по­строение «дерева целей», способность к обобщению, логический вывод, аналитическая деятельность, направленное внимание и, возможно, со­знание.

В качестве отправной точки для формулирования сущности мыш­ления можно принять определение, данное в XVIII веке философами-сенсуалистами (от лат, sensu — чувство): «Nihilestin intellectu, quod поп prius fuerit in senu* — «Нет ничего в разуме, чего не было бы раньше в ощущениях». Дать достаточно полное определение понятию «мышле­ние» нелегко. Степень этой трудности в каком-то смысле отражает известная фраза американского психолога Э. Торндайка, высказанная им еще в 20-30-х годах XX века: «Интеллект — это то, чем Платон,

Аристотель и Фукидид отличались от афинских идиотов своего вре­мени» (Зинченко В., 1995).

Сегодня ясно, что в число компонент мышления кроме ощущений входят такие сложные функции, как восприятие, внимание, узнавание и интерпретация, формирование понятий, способности к дедукции, индукции, проведению сравнений, аналогий и многое другое. И как следствие этого, один из подходов к формулированию понятия мыш­ления предполагает, что оно должно содержать определения состав­ных компонент мыслительного процесса.

Упомянутый выше девиз сенсуалистов в некотором смысле не ли­шен рационального зерна. Граница между мышлением и восприятием весьма размыта или, другими словами, мышление действительно вы­растает из процессов восприятия и узнавания (рис. 7.1). Однако связь между мышлением и восприятием носит еще более тесный характер. Недаром Герман фон Гельмгольц — немецкий физик, физиолог и пси­холог середины XIX века — говорил о восприятии как о «бессозна­тельном умозаключении». В чем же заключаются различия процессов восприятия и мышления, если рассматривать эти процессы в «чистом» виде, вне зоны размытой границы? В качестве примера рассмотрим разницу в сущности зрительных и мыслительных понятий.

В обоих случаях под понятием мы подразумеваем некоторую упоря­доченную иерархическую систему признаков (характеристик, атрибу­тов, элементов или других понятий) и правил, связывающих эти при­знаки. Разница же заключается в типах признаков и правил связи. В восприятии, например в зрительном восприятии, признаками явля­ются параметры фрагментов изображений, а правилами — характери­стики взаимных отношений этих фрагментов. В слуховом восприя­тии, точнее, в той его части, которая связана с восприятием звуков, признаками являются частотные полосы и их параметры, а в качестве правил опять же выступают характеристики взаимоотношений между признаками.

В мышлении типичными являются более абстрактные признаки. Например, в процессе мышления при анализе средств передвижения мы используем такие признаки, как: надежность, комфортность, устой­чивость, скорость, приемистость, далеко уходя от признаков формы отдельных средств передвижения.

Можно считать, что, как правило, мыслительные понятия пред­ставляют собой сложные производные от более простых понятий, используемых в процессах сенсорного анализа. Другими словами, мы определяем некоторое мыслительное понятие через длинную по­следовательность других понятий, приводящую рано или поздно либо к сенсорным, либо к моторным (двигательным) признакам. Для ил­люстрации можно привести простейший случай определения поня­тия «ускорение» через такие понятия, как «скорость» и «время». При этом во втором цикле процедуры формулирования определения поня­тие скорости, естественно, выводится через понятия пути и времени (a=f(f(f(s,t)))), которые и являются в наших рассуждениях измеряемы­ми сенсорными параметрами.

Заметим, что в случае отсутствия на конечных этапах определения каких-либо сенсорных или моторных признаков мы рискуем очутить­ся в замкнутом цикле, когда одни понятия многократно определяются через другие, но при этом отсутствует возможность предъявления ре­альных объектов, соответствующих хотя бы некоторым из используе­мых понятий.

В качестве примера и пояснения можно привести горестные рас­суждения знаменитого Иона Тихого — героя фантастического цикла произведений С. Лема. Попав в ходе своих путешествий на некую пла­нету, Ион Тихий так и не смог понять, что означает часто употребляе­мое слово «сепулька». В разговорах он постоянно слышал, как местные жители уточняли, давали дополнительные характеристики и опреде­ляли понятия этого семейства, используя различные производные по­нятия. Они определяли понятие «сепулька» через понятие «сепулька­рия», понятие «сепулькария» через понятие «сепуление», а понятие «сепуление» через способности «сепулек» (Лем С, 1984). Вырваться из парадоксальной ситуации было бы легко при условии определения таинственных «сепулек» через какие-то их «реальные» свойства, вос­принимаемые через зрение, обоняние, слух и т. д.

Неразрывная связь процессов мышления и обучения

На первый взгляд кажется, что мышление и обучение представляют собой два различных и во многом противоположных процесса. Дей­ствительно, если исходить из повседневного опыта — в процессе обу­чения человек приобретает новые знания, новые навыки, причем эти приобретения в основном связаны с процессами запоминания новой информации, приходящей к человеку из внешнего мира. С другой сто­роны, мыслительная, интеллектуальная деятельность также дает воз­можность получать новые знания, используя при этом другой путь: новые знания выводятся из уже имеющихся у человека и ранее не свя­занных между собой знаний.

В функциональном плане представляет интерес соотношение меж­ду мышлением и обучением. Обучение можно рассматривать как не­которую глобальную цель организма, достижение которой обещает ему новые знания, новые гарантии выживания и комфортного суще­ствования в постоянно меняющихся условиях. Мышление в этом пла­не представляет собой важнейшее, но тем не менее подсобное сред­ство, обеспечивающее с тем или иным успехом цели обучения. Анализ предыстории развития интеллектуальной деятельности при рассмот­рении существ, стоящих на разных ступенях филогенетической лест­ницы, свидетельствует, что «нигде в филогенезе созерцание мира не фигурирует как самоцель, как нечто самодовлеющее» (цит. по Абдуса-матов Р., 1987). Первичным является развитие потребностей и спо­собностей к обучению, и именно это является предпосылкой для раз­вития органов чувств, интеллекта, мышления и программ движения.

Таким образом, мышление удобно рассматривать как инструмент, используемый живым организмом в процессе обучения и усовершен­ствования его приспособляемости к внешнему миру. В процессах фи­логенеза и онтогенеза живые существа формируют свой «внутренний мир», обладающий способностями к мышлению, т. е. моделированию внешнего мира, и, как следствие, способностями к анализу и предска­занию событий.

Виды мыслительной деятельности

Каковы же основные особенности мышления? Мы уже говорили, что в отличие от восприятия мыслительная деятельность оперирует с бо­лее абстрактными, в смысле оторванными от реального мира призна­ками (свойствами, атрибутами) объектов, фактов, событий и явлений. Но из этого положения следуют по крайней мере два важных след­ствия. Первое — что существенная часть мыслительной деятельности проходит внутри построенных в сознании или подсознании моделей «внутреннего мира». Эти модели могут по-разному, с разной точно­стью отражать внешний, реальный мир, могут акцентировать разные аспекты, стороны внешнего мира. Так, например, при размышлении о сущности физических явлений человек строит одни модели внешнего мира, при изучении социальных проблем — совершенно другие. В этом смысле недаром говорят даже о различии склада ума людей, ярко вы­раженного естественно-научного и гуманитарного склада.

Вторая особенность заключается в том, что в отличие от восприя­тия мыслительный процесс может иметь дело с качественно большим количеством признаков (атрибутов, свойств) объектов. Точнее гово­ря, мышление в намного большей степени, чем восприятие, имеет дело не с самими объектами, а с понятиями об объектах, т. е. с моделями объектов, построенными в рамках внутреннего мира человека. Конеч­но, в процессе восприятия мы также имеем место не с самими объ­ектами, а с нашими представлениями о них. Именно это во многом является причиной иллюзий, зрительных парадоксов, особенностей художественного восприятия.

Действительно, если подумать, то становится ясно, что мир нашего мышления, наших теорий, предположений, фантазий гораздо больше реального мира. Человек, как известно, легко может помыслить то, чего нет и быть не может. Именно поэтому в процессе мышления, т. е. в процессе построения моделей внешнего мира, человек в принципе может оперировать много большим количеством понятий и их свойств, чем, например, в ходе процессов восприятия зрительной формы объ­ектов.

На рис. 7.2 приведена схема различных видов мышления, используе­мых человеком. При рассмотрении¹ этих видов надо учитывать, что данная классификация мало говорит о иерархии видов мышления, не указывает на то, что какие-то из них являются более простыми, а ка­кие-то — более сложными. Несомненным является только то, что че­ловек в своей деятельности активно пользуется всеми указанными

видами мышления, а также то, что прототипы этих видов в той или иной степени присутствуют и у представителей животного мира.

Описание различных типов мышления следует из анализа типов и способов решения задач. Конечно, при решении одной и той же за­дачи человек может использовать различные типы мыслительной дея­тельности, которые тесно переплетаются между собой. Тем не менее, в качестве некоторых основных принято выделять четыре способа. Первый — наглядно-действенное мышление или мышление, в макси­мальной степени проявляющееся при решении задач, основанных на переборе действий, как-то связанных с целями этих задач. Данный тип мышления часто используется в практической деятельности людей. Это отражается в терминах типа «пощупать проблему руками», «ис­пользовать ручное мышление», «приложить руки к решению» и пр. Действительно, даже у людей теоретического склада мышления реше­ние многих конкретных задач проходит с активным использованием перебора действий.

В модельном плане такое поведение может объясняться рядом по­ложений. Во-первых, отсутствием законченного плана действий, т. е. плана, представляющего собой более или менее полное «дерево (граф) целей и подцелей». Во-вторых, как следствие первого, работа проис­ходит в пошаговом режиме, когда текущая цель определяется только критериями успешного окончания данного шага. В итоге существует разрыв между конечной целью, поставленной в общем виде и не рас­писанной в виде «дерева целей и подцелей», и результатом конкрет­ного текущего шага. В-третьих, существованием в памяти данного человека более или менее удачно организованной группы действий, проведение которых в данной ситуации в принципе имеет смысл.

Примерами могут быть разнообразные задачи: решение головоломок, прохождение по лабиринту, сборка фигур из конструктора, завязыва­ние морских узлов й даже такие задачи, как игра в пятнашки (упоря­дочение кубиков с цифрами) или в кубик Рубика. Характерно, что ча­сто в ходе решения таких задач человек ловит себя на том, что «пора остановиться и подумать», т. е. перейти от работы в пошаговом режи­ме, когда видна только ближайшая цель, к другим способам мышле­ния и решения задачи.

Другим вариантом практического мышления является наглядно-об­разное мышление. Этот тип интеллектуальной деятельности базиру­ется на необходимости постоянной опоры на восприятие окружающе­го мира. Важность такой опоры следует из результатов экспериментов с восприятием знакомых или незнакомых пространственных сцен через поле зрения малого диаметра (трубчатое зрение). Оказывается, что отсутствие в поле зрения всей сцены приводит к огромным за­труднениям в восприятии. Образы, используемые в данном виде мыш­ления, в большей степени отображают реальный мир, чем обобщен­ные и реорганизованные внутренние представления человека.

К примерам такого типа мышления можно отнести поиск целевых объектов на сложном фоне, описание характеристик отдельных фраг­ментов реальных объектов, т. е. способы работы с реальными про­странственными сценами и реальными объектами. Легко провести экс­перимент, показывающий важность наглядно-образного мышления для каждого человека. Для этого стоит только попытаться мысленно описать расстановку вещей в тёмной незнакомой комнате при усло­вии использования фонарика с узким лучом света. Трудности прове­дения такого описания без опоры на наличие широкой наглядной кар­тины сразу убедят вас в пользе наглядно-образного мышления.

Образное мышление связано с манипулированием образами и пред­ставляет собой вариант теоретического мышления. Образные структу­ры могут создаваться воображением или извлекаться из памяти, преоб­разовываться, сравниваться друг сдругом по группам параметров или фрагментов. Как считается, образное мышление в наибольшей степени присуще людям с гуманитарным складом мышления — художникам, литераторам, опирающимся не на абстрактные идеи и понятия, а на целостные зрительные, осязательные или слуховые представления.

Однако такое представление не совсем правильно. Вот как говорил о своем мыслительном процессе Альберт Эйнштейн, человек, способ­ности которого к абстрактному мышлению представляются эталонны­ми: «...Слова, написанные или произнесенные, не играют, видимо, ни малейшей роли в механизме моего мышления. Психическими элемен­тами мышления являются некоторые более или менее ясные знаки или образы, которые могут быть по желанию воспроизведены или скомбинированы... Элементы, о которых я только что говорил, у меня бывают обычно визуального или изредка двигательного типа. Слова или другие условные знаки приходится подыскивать (с трудом) толь­ко во вторичной стадии, когда эта игра ассоциаций дала некоторый результат и может быть по желанию воспроизведена» (Хрестоматия по общей психологии, 1981).

Понятийное мышление представляет собой вариант теоретического мышления, основой которого являются процессы обработки не обра­зов, а абстрактных, отвлеченных понятий, проведение логических вы­водов, суждений и умозаключений. Специфика понятийного мышле­ния, таким образом, заключается в сложности построения длинных последовательностей причинно-следственных связей между понятия­ми. Причем формирование этих связей происходит путем выделения каждый раз новых атрибутов (свойств) этих понятий. В одной ситуа­ции, одном контексте существенными являются одни атрибуты дан­ного понятия, в другой ситуации — другие. Хорошей иллюстрацией сложности построения правильной цепочки рассуждений и в то же время легкости, с которой человек может сбиться с этого рассужде­ния, служат многие анекдоты, например, анекдоты из серий о стран­ной логике.

В качестве примера можно рассмотреть анекдот о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне. Герои просыпаются среди ночи в лесу, лежа на зем­ле в спальных мешках. Холмс спрашивает: «Как вы думаете, Ватсон, что означает это звездное небо среди качающихся вершин деревьев?» Ватсон говорит: «Думаю, что сегодня полнолуние, что на горизонте ясно видна Венера и, значит, скоро рассвет». — «Нет, Ватсон, —отве­чает Холмс, — это означает, что у нас украли палатку». В данном слу­чае правы оба, исходная ситуация позволяет построение обоих путей логических рассуждений, каждый из которых опирается, с одной сто­роны, на разные понятия и, с другой, — на разные свойства одних и тех же понятий, определяющих исходную ситуацию. В других случаях человек может строить неверное с точки зрения логики рассуждение, используя при этом реально существующие в данной ситуации поня­тия и атрибуты. Например, в классическом анекдоте чукча, стоя в ва­гоне метро, спрашивает: «Я правильно еду к некоей станции?» Ему отвечают: «Нет, вам нужно ехать в обратном направлении». Тогда че­ловек поворачивается на 180⁰ и продолжает путь. Здесь в длинном и, в общем, правильном рассуждении неверно используется только по­нимание объяснения «ехать в обратном направлении».

Естественно, что все виды мышления взаимно дополняют друг дру­га в процессе интеллектуальной деятельности, хотя можно говорить как о предпочтении того или иного вида мышления у разных людей, так и о превалировании определенного вида мышления при решении различных типов задач.

Основные операции и процедуры мышления

В структуре процессов мышления можно выделить набор логических операций и процедур, которые удобно рассматривать в качестве базис­ных. Такой подход, конечно, не требует обязательной полноты, незави­симости или ортогональности базиса, как это имеет место, например, в алгебраической системе координат х, у, z. Алгоритмы этих процедур могут частично перекрываться, процедуры могут иметь в своем составе какие-то общие блоки. Суть дела заключается только в предположении приоритетной важности этих процедур и использовании их комбина­ций в процессе мышления.

При рассмотрении процедур мышления важно выделять опреде­ленные иерархические уровни. Эти уровни так или иначе связаны с осознанным или неосознанным построением «дерева целей» и про­грамм, реализующих эти цели и подцели. В качестве исходных «прото-целей», естественно, выступают мотивации человека и животных (см. главу 10).

Необходимость иерархического структурирования мыслительной деятельности можно пояснить примером М. М. Бонгарда (Бонгард М., 1965) о том, что нельзя рассматривать работу двигателя внутреннего сгорания непосредственно на уровне взаимодействия молекул. Для продуктивного рассмотрения необходимо ввести такие понятия, как: топливо, карбюратор, блок цилиндров, процесс сгорания и т. д. Таким образом, можно считать, что различные цели и подцели образуют наи­более крупные уровни иерархии мыслительного процесса. При этом на подуровнях этих уровней осуществляются различные по сложности интеллектуальные процедуры, связанные с процессами формирова­ния понятий.

К процедурам такого типа можно относить: сравнение, аналогию, анализ, синтез, абстрагирование, обобщение, конкретизацию, логиче­ский вывод, индукцию (рис. 7.3).

Сравнение представляет собой типичную процедуру сопоставления групп параметров понятий или фрагментов (которые также представ­ляются некоторыми параметрами) по каким-то заданным критериям. Результатом сравнения может стать выявление тождества, степени различия, что, в свою очередь, дает возможность делать выводы об ана­логии, степени сходства, проводить процесс классификации (отнесения объектов к одному или разным из имеющихся в памяти классов, со­здание нового класса путем объединения объектов в один класс и т. д.). Таким образом, обязательными шагами процесса сравнения должны быть: выделение списков различных параметров (свойств, атрибутов, характеристик) сравниваемых объектов, выделение сравниваемых пара­метров, сравнение значений этих параметров. Например, при сравне­нии двух таких объектов, как поверхность воды и поверхность материи, параметрами сравнения могут быть цвет, яркость, гладкость и т. д. В результате — сравнение может быть проведено как по степени выра­женности одинаковых параметров, скажем, по цвету или какому-либо еще признаку, так и по степени выраженности разных параметров. Например, можно сказать, что объекты в некотором смысле аналогич­ны, так как обладают явно выраженным, ярким, насыщенным цветом.

Анализ — расчленение объекта, точнее, понятия об объекте при разделении его на составные части, определение характеристик этих частей, их иерархии и взаимоотношений. Результаты анализа могут быть представлены в виде, удобном для сравнения и других проце­дур мышления. Например, анализируя понятие «физическое Явле­ние», мы можем перейти к другим понятиям: движение, электриче­ство, механика и т. д.

Синтез — процедура, обратная анализу, связанная с объединением частей, установлением их соотношений, т. е. построением некоего це­лого, не сводимого к простому перечислению исходных частей.

Абстрагирование — это выделение каких-либо характеристик или параметров объекта. Этот тип процедур часто в большей степени, чем анализ и синтез, может приводить к ошибочным результатам за счет некорректности процессов выделения либо процессов, связанных с некорректностью последующих оценок важности данных параметров.

Обобщение — объединение ряда объектов в одну группу, класс на основе результатов операций абстрагирования, анализа, сравнения, а возможно, и неразличения значений каких-либо характеристик этих объектов.

Конкретизация — процедура, связанная с фиксацией ряда парамет­ров обобщенного описания, что приводит к порождению дочерних описаний той или иной степени уникальности. Например, описание треугольника с точностью до масштаба и положения в поле зрения или создание текста с точностью фотокопии.

Становление мыслительной деятельности ребенка

Возрастные особенности мышления человека могут быть проиллю­стрированы классическими примерами экспериментов французского психолога Ж. Пиаже. Рассмотрим пример формирования в ходе про­цесса мышления такого понятия, как «остров». По данным Пиаже, дети 7 лет дают этому понятию примерно такое определение: «Ост­ров — это когда есть земля, вокруг вода, пальмы и песок» (Хрестоматия по общей психологии, 1981). Таким образом, понятие «остров» опре­деляется на основе перечисления некоторых отдельных свойств или характеристик, имеющих, по-видимому, достаточно сложную струк­туру описания.

Из анализа этого и других подобных примеров следует, что в ран­нем возрасте дети при формировании сложных понятий опираются на использование уже имеющихся у них к этому времени независимых друг от друга понятий. При этом более сложное, производное, поня­тие, возможно, является только механической суммой автономно су­ществующих понятий. Под термином «механическая сумма» в данном случае подразумевается чисто формальное, «через запятую», объеди­нение отдельно существующих понятий или характеристик опреде­ленного объекта.

В более взрослом возрасте понятие «Петров» формируется уже бо­лее строго, на основе только необходимых и достаточных свойств — «часть суши, окруженная водой». Таким образом, впоследствии при переходе в более старшую возрастную группу дети становятся способ­ны использовать более абстрактные понятия и проводить логические выводы. С точки зрения законов дидактики, педагогической практи­ки необходимым является учет возрастной специфики учащихся. Зна­ния, которые дают детям младшего школьного возраста, отличаются от знаний, осваиваемых в старшей школе Младшие школьники под­готовлены к восприятию и усвоению многих конкретных фактов, об­разных понятий и логических умозаключений, старшие школьники по мере развития и становления мыслительной деятельности становятся способны к восприятию абстрактных понятий и более сложных логи­ческих выводов.

Рассмотрим некоторые примеры детского мышления, объединен­ные в работах психологов школы Пиаже под названием: «Примеры на сохранение». Например, сохранение объема жидкости: ребенок не в состоянии сделать вывод, что в широком стакане содержится столько же жидкости, что и в узкой пробирке, несмотря на то что ему неодно­кратно демонстрируют, что дело обстоит именно так. О чем свидетель­ствуют результаты данного эксперимента? Можно предположить, что дети не в состоянии сформулировать понятие «количество жидкости» и не умеют пользоваться этим понятием. В частности, не способны связать это понятие с понятиями «равенства», в данном случае «ра­венства на основании того, что жидкость никуда не исчезала при пере­ливании». Кроме того, ребенок не способен отказаться считать не­существенными наглядные данные приоритетной шкалы измерения высоты (рис. 7.4, а).

Другой пример из набора задач «на сохранение» — проверка спо­собности ребенка к сравнению объема шарика, сделанного из пласти­лина, и объема, вытянутого из этого шарика шнура. Анализ этого при­мера аналогичен анализу предыдущего. Ребенок способен измерять длину шнура и диаметр шара, способен сравнивать результаты изме­рений. Но, по-видимому, не способен сделать вывод о сохранении ко­личества вещества при столь наглядном изменении формы. Это озна­чает, что он, во-первых, не обладает самим понятием «количество вещества», даже в его наиболее упрощенном виде, скажем, в виде «что-то коричневое, тянущееся и никуда не исчезающее».

Наряду с этим существенным может быть и сильное подавление любой способности к переключению внимания и размышлению, ока­зываемое фактом наглядности разных форм: шарика и шнура. Внешне это выглядит так, что он «верит своим глазам», в самом простом смыс­ле этого слова: имеет место образное зрение без образного мышления, и тем более абстрактного мышления (рис. 7.4,5). Возможно, суще­ственное значение имеет то, что ребенок опирается на такой зримый параметр, как длина. Он «видит», что длина шнура явно больше, чем диаметр шара, но может переключиться на измерение других не столь очевидных характеристик, например, таких, как объем.

Рассмотрим еще два «счетных» примера, также говорящих о явно выраженных способностях детей к использованию отдельных измери­тельных операций, причем следует подчеркнуть, операций, проводи­мых в образном виде, и о наличии явно худших способностей к исполь­зованию аналитических процедур, таких, как пересчет единиц, сумми­рование, изменение приоритетов различных измерительных шкал или сравнение результатов логических функций над такими шкалами.

В одних экспериментах детям предлагали два ряда, составленных из одинакового количества единиц (палочек, дисков и пр.). Ряды от­личались расстоянием между единицами. У испытуемых спрашивали, в каком ряду больше квадратиков (кружков). При предъявлении ма­лого количества единиц дети, как правило, давали верные ответы. Од­нако если количество единиц превышало пороговое, то ребенок счи­тал, что их больше в длинном ряду. Результаты эксперимента, таким образом, свидетельствуют о приоритете такой образной характери­стики, как длина ряда, над логической процедурой пересчета единиц. При этом следует отметить, что длина ряда является не такрй простой характеристикой, как это может показаться на первый взгляд: для ее измерения необходимо по крайней мере провести одну гештальтную процедуру — объединить все единицы, лежащие на прямой, в один образ.

В наших экспериментах ребенку предлагалось дать ответ на вопрос: «Что больше: одна бумажка в 10 рублей или 2-3 бумажки по рублю?» Ответ всегда был один и тот же: «Конечно, 2 или 3 рублевые бумаж­ки». Нужно отметить, что в этих опытах ответ был однозначным, не­смотря на наводящие вопросы, задаваемые в течение нескольких дней. По-видимому, ребенку намного легче посчитать количество объектов, чем понять, что одинаковым по форме объектам на каком-то абстракт­ном основании можно приписать различное количество баллов.

Приведенные данные свидетельствуют, что дети обладают фраг­ментами, «ядрами» знаний, основанными как на процессах образного, зримого запоминания конкретных ситуаций, так и на процессах изме­рения некоторых зримых параметров объектов. Иногда, при опреде­ленных повышенных усилиях, они способны устанавливать некото­рые взаимоотношения между этими фрагментарными, конкретными знаниями. Но тем не менее у детей этого возраста (до 7 лет) нет доста­точно полной аналитической, логической, системы, описывающей от­ношения между взаимосвязанными (с точки зрения взрослого челове­ка) отрывками знаний.

Рассмотрим еще одно свойство мышления, характерное для детско­го возраста, — предпочтительную способность к процедурному запо­минанию. В данном контексте под процедурным подразумевается приобретение «бессознательных», с одной стороны, и конкретных, с другой, знаний, таких, например, как способ завязывания шнурков, хождение, умение пользоваться ложкой, навыки подвижных игр и пр. Другими словами, знаний, которые не могут быть представлены ре­бенком в виде осознанного объяснения последовательности действий и целей.

Предпочтение процедурных способностей, основанных на запомина­нии цепочек конкретных действий, так же как и выше перечисленные способности к запоминанию конкретных «ядерных» понятий, указы­вает на то, что детям легче даются процессы запоминания, не связан­ные друг с другом, автономно существующие блоки данных, а не про­цессы сопоставления данных, их переформулирование и обобщение, что в основном связано с декларативными знаниями.

При условии использования терминологии теории семантических сетей следует предположить, что у ребенка преобладают способности к независимому формированию конкретных отдельных узлов сетей. При этом знания, хранящиеся в отдельных узлах, существуют в про­цессах восприятия и мышления независимо, автономно, не связаны друг с другом. В результате множественное запоминание отдельных «атомов» знаний в определенном смысле компенсирует менее разви­тые процессы обобщения, переформулирования, переклассификации, логических выводов определенных следствий из тех или иных посы­лок, доказательств, направленных на установление отношений между группами фактов, и т. д.

Элементы решения проблемных задач в экспериментах с животными

Перебор действий

В 90-х годах прошлого века американский психолог Э. Торндайк на­чал активно проводить эксперименты по так называемому инструмен­тальному поведению, связанные с решением животными проблемных задач. Суть дела заключалась в использовании различных типов «про­блемных» ящиков, дверцы которых можно было открыть с помощью таких действий, как нажатие на рычаг, поворот задвижки, натягива­ние или дерганье веревки. В экспериментах с участием кошек и собак было выявлено практически одинаковое поведение: при попадании в клетку животные проявляли беспокойство и стремились к освобожде­нию. Они царапали и кусали прутья, просовывали лапы и цепляли все подвижные части. В результате наблюдений возникло представление о методе проб и ошибок Причем важно отметить, что в данных экспе­риментах пробы и ошибки связаны с активным перебором действий.

Именно орудийная, или инструментальная, деятельность, по мне­нию многих психологов, хорошо коррелирует со степенью развития интеллекта. Нельзя сказать, что орудийная деятельность появляется только у приматов. Ее зачатки имеют место уже у некоторых видов птиц и даже насекомых в ходе гнездового строительства. Однако у обе­зьян этот тип деятельности развит наиболее явно. Низшие обезьяны, такие, как макаки и капуцины (которых в шутку называют низшими обезьянами с высшим интеллектом), например, используют камни для разбивания орехов или панцирей крабов. Все виды обезьян использу­ют листья для изготовления губки для собирания питьевой воды или для приготовления подстилки.

Важно заметить, что в реальной деятельности пробы и ошибки жи­вотного не представляют собой абсолютно слепого, равновероятного перебора всех возможных движений: всегда имеет место использова­ние относительно небольшого числа достаточно сложных, тонко орга­низованных программ, приводящих животное к удаче в тех или иных ситуациях. Более того, при анализе становится ясно, что используемые действия хотя и ошибочны, но не совсем бессмысленны. Например, шимпанзе в ряде опытов В. Келера должен был поставить 2-3 ящика один на другой и тем самым решить задачу по доставанию бананов, подвешенных к потолку (Келер В., 1981).

В ходе решения этой задачи замечательный тип ошибки состоял в том, что обезьяна брала ящик и прикладывала его к стене на нужной высоте! Если бы такое поведение показывало, что существует некая программа искусственного интеллекта, то было бы ясно, что ошибка связана с неисполнением алгоритма, но в условиях наличия и испол­нения его существенной части. Другой тип ошибки — когда шимпанзе в процессе добывания плода из-за решетки берет одну палку и всего лишь подталкивает ею другую палку до тех пор, пока та не коснется плода, также вполне осмыслен. Плод недостижим, но установлена не­посредственная связь между рукой и плодом. В итоге непонятно, нуж­но ли рассматривать данные действия как ошибку или продвижение в правильном направлении.

Представляет интерес анализ и других типов ошибок. Между пи­щей и шимпанзе находится горящая таблетка сухого спирта. Шимпан­зе обучается следующей процедуре: подойти к ящику, открыть двер­цу, взять кружку, налить в нее воду из краника специального бака у залить костер. Затем экспериментатор изменяет обстановку опыта

Огонь с приманкой находится на плоту, плавающем в бассейне, бачок с водой — на другом плоту, соединенном с первым. Обезьяна решает задачу по старому, проверенному способу: несмотря на полный бас­сейн, она идет к баку, наливает воду в кружку, переходит на другой плот, заливает огонь и берет приманку (Келер В., 1981).

Ошибочны ли ее действия? Очевидно, что нет. Задача сведена к пре­дыдущей, что, вообще говоря, во многих ситуациях может сделать честь любому математику. Правда, его поведение может показаться странным, но и это неудивительно. Данное утверждение подтвержда­ется известной притчей о математике и обычном человеке. Что сдела­ет обычный человек, если захочет выпить чаю? Он возьмет чайник, нальет в него воду и поставит на плиту. А если в чайнике уже есть вода? Человек возьмет чайник и поставит его на плиту. Что сделает в последнем случае математик? Он возьмет чайник, выльет из него воду, тем самым сведя задачу к ранее решенной, затем подойдет к крану, на­льет воду и поставит чайник на плиту.

Анализируя подобные ошибки, можно говорить о манипулирова­нии в ходе решения задачи отдельными «блоками», подпрограммами или участками деятельности, имеющими самостоятельное значение и дающими результат в некоторых схожих ситуациях. Последнее весь­ма существенно, так как свидетельствует о том, что, делая подобные ошибки, животное демонстрирует интеллектуальное поведение, — ошибочно используемые действия по существу дают полезный резуль­тат в аналогичных ситуациях. Отметим еще раз, что в данных приме­рах имеет место манипулирование реальными физическими действия­ми, происходит так называемый перебор действий.

Перебор символов действий. «Ага-реакция»

При решении проблемных ситуаций имеет место и другой тип пове­дения, который наиболее выражен в поведении обезьян, хотя иногда встречается и у других животных, например у собак. Суть его заклю­чается в том, что животное после ряда беспорядочных действий вне­запно и, как правило, после периода отсутствия видимых движений переходит к осмысленному действию, решающему проблему. Подоб­ное поведение было обозначено термином «ага-реакция», или пони­мание, и рассматривалось исследователями как альтернатива поведе­нию, связанному с пробами и ошибками (рис. 7.5).

Классический вариант экспериментов по исследованию «ага-реак-ции» связан с ситуацией обходного пути: подопытное животное нахо­дится перед решеткой, прямо за которой лежит пища. Для достижения

цели необходимо отвернуться от пищи, отойти от решетки и проде­лать обходной путь, включающий удаление от цели. Такая ситуация является крайне трудной для кур, которые могут ее решить только после долгих случайных пробежек. Действия собаки выглядят прин­ципиально иначе, момент решения проблемы отмечен четким измене­нием поведения.

По словам В. Келера, проведшего большое количество подобных экс­периментов, «момент возникновения подлинного решения обычно резко отмечается... каким-то толчком... собака как бы впадает в оцепе­нение, затем внезапно поворачивается на 180° и бежит к цели по об­ходному пути» (Келер В., 1981). Причем важно то, что обходной путь представляет собой непрерывный бег без остановок и отклонений от кратчайшего маршрута.

Ребенок (1 год и 3 мес.) при решении подобных задач ведет себя так: вначале он подбегает к решетке, затем останавливается, медленно осматривает решетку и тупик, внезапно смеется и совершает обход­ной путь. Во всех случаях «ага-реакции», как пишет В. Келлер, «... ха­рактерная непрерывность процесса подлинного решения еще более бросается в глаза благодаря перерыву, перемене направления перед началом движения». Таким образом, в противоположность перебору действий в ходе осуществления «ага-поведения» можно предполагать наличие перебора символов действий.

Отметим, что непрерывность всего акта «ага-поведения», его цело­стная структура включает в себя внутренний элемент удаления от цели. Включение в целостное поведение парадоксальных цепочек дей­ствий, связанных с удалением от цели, подталкивает к выводу о суще­ствовании элементов предварительно выработанного плана действий. Наличие элементарных способностей к выработке плана действий, в свою очередь, представляет еще один довод в пользу существова­ния перебора символов действий при формировании данного типа поведения.

Элементы «ага-поведения» могут быть обнаружены при анализе дея­тельности многих типов высших животных, и — в особенности — в ору­дийной деятельности обезьян. Четкие данные о способах изготовления и использования орудий обезьянами получены в экспериментальной обстановке. В ходе экспериментов выявлено, что во многих случаях принципиальной особенностью использования и изготовления ору­дий является то, что эти способы не являются врожденными, они по­являются в результате индивидуальной интеллектуальной деятельности отдельных особей. Причем деятельности, нормирующейся в самых раз­личных конкретных условиях, и, по-видимому, именно этим орудийная деятельность обезьян отличается от стандартных методов использова­ния орудий у насекомых, птиц и других видов животных.

Высшие обезьяны, такие, как шимпанзе, учатся очищать ветки от листьев и мелких отростков, опускать полученные прутики в муравей­ник или термитник и ждать, пока насекомые, облепившие прутик, не выпустят муравьиную кислоту. Затем обезьяна отряхивает прутик и слизывает кислоту. Более крупные п^лки обезьяны обучаются исполь­зовать для выкапывания корней, как орудие обороны, нападения, как инструмент для чесания и т. д. В качестве других примеров приведем результаты нескольких классических исследований. Наиболее извест­ными являются данные немецкого психолога Вольфганга Келлера, полученные в начале 20-х годов XX века.

Наиболее умный из девяти участвовавших в экспериментах шим­панзе — Султан — обладал способностью активно изготавливать и использовать орудия. Пример: банан отделен от Султана решеткой, в зоне доступности обезьяны находится другая решетка, сделанная из железных прутьев и предназначенная для чистки ног. Султан затра­чивает много усилий, отрывает один прут и достает банан с его помо­щью. Находясь в подобной ситуации, шимпанзе может изготавливать и другие орудия для достижения тех же целей — например, разогнуть овальный кусок проволоки, отломить ветку от дерева и т.д.

Другая обезьяна вела себя в подобной ситуации не менее интерес­но. Анализ ее поведения свидетельствует о наличии «догадок» у жи­вотных, о существовании разных типов приблизительных решений. Келлер пишет, что в одних случаях животные пытались использовать, доставая банан, целое сухое деревцо, растущее у клетки и не пролезав­шее между прутьями. Тем не менее эти действия предполагают нали­чие некоторой связи между целью (банан в руке) и средствами (нечто длинное, удлиняющее руку). Определенным подтверждением предпо­ложения о догадках является случай, когда обезьяна пыталась исполь­зовать для доставания банана пучок соломы, причем на этот раз догадка была доведена до конца: после нескольких попыток обезьяна сложила пучок вдвое, «усилила» инструмент и достигла цели.

В других случаях шимпанзе способны оперировать двумя орудия­ми или изготовлять простейшие инструменты. Например, отщепить лучину от планки и вытолкнуть ею приманку из узкой трубки, или вкладывая одну тонкую бамбуковую палку в подходящий по диамет­ру конец другой, более толстой палки, смастерив таким образом но­вый инструмент для достижения цели. При решении конкретной зада­чи сравнивали интеллектуальные способности шимпанзе (Султана), который потратил на решение задачи один час, и дочери эксперимен­татора (2 года 7 мес), решившей задачу за несколько часов (Келер В., 1981).

Переход от оперирования действиями к оперированию символами представляет собой принципиально важный момент в развитии ин­теллектуальной деятельности. Отметим, что по многочисленным дан­ным, полученным при решении сложных проблемных задач, психика шимпанзе в пределе, по-видимому, достигает уровня развития психи­ки трехлетнего ребенка. Возможно, что это связано именно с ограни­чением в способностях оперирования с различного рода символами у животных.

Резюме

В число компонентов мышления кроме ощущений входят такие слож­ные функции, как восприятие, внимание, узнавание и интерпретация, формирование понятий, способности к дедукции, индукции, проведе­нию сравнений, аналогий и многое другое. Как в случаях восприятия, так и в случаях мышления под понятием мы подразумеваем некото­рую упорядоченную иерархическую систему признаков (характери­стик, атрибутов, элементов или других понятий) и правил, связываю­щих эти признаки. Разница же заключается в типах признаков и правил связи. В восприятии признаками являются параметры фрагментов изображений или других сенсорных сигналов, а правилами — харак­теристики взаимных отношений этих фрагментов. Мышлению прису­щи более абстрактные признаки, являющиеся производными от тех или иных комбинаций сенсорных признаков.

Итак, мы выделяем четыре типа мышления: наглядно-действен­ное мышление или «ручное», понятийное или логическое, наглядно-образное или «сенсорное» и образное мышление. Переход от опери­рования действиями к оперированию символами представляет собой принципиально важный момент в развитии интеллектуальной дея­тельности.

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров

1. В чем заключаются сложности формулирования понятия мыш­ления?

2. В чем вы видите различия сенсорных и мыслительных понятий?

3. Какой процесс назвал Г. Гельмгольц «бессознательным умоза­ключением»?

4. В чем заключается неразрывность связи процессов мышления и обучения?

5. Перечислите и кратко охарактеризуйте основные типы мысли­тельной деятельности.

6. Опишите основные процедуры мышления.

7. В чем заключается основной смысл «ага-реакции»?

8. К чему в поведенческом плане приводит переключение от «пере­бора действий» к «перебору символов действий»?

9. Приведите примеры индивидуальной орудийной деятельности животных.

10. Рассмотрите примеры «догадок» животных, полученные в экс­периментах по изучению их интеллекта.

Часть II

ЛИЧНОСТЬ И ПСИХОФИЗИОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕКА

Глава 8

Общее представление о личности человека

Ключевые понятия: фазы становления личности, компоненты лично­сти, зона ближайшего развития личности, сенситивные периоды в раз­витии личности, стабильные (литические) и кризисные периоды раз­вития личности, ролевые функции, структура личности по 3. Фрейду, защитные механизмы и неврозы, сублимация и смещенное поведение, пограничные состояния психики, эмпатия.

Понятие личности, структура личности

На вопрос, что такое личность, трудно дать полный и однозначный ответ. Возможно, известная формула «Индивидом рождаются. Лично­стью становятся. Индивидуальность отстаивают» содержит в себе суть вопроса. Более развернуто — личность есть постоянно формирующая­ся индивидуальная совокупность психических свойств (черт лично­сти), которыми определяются присущие данному человеку мышление и поведение в обществе. Каждый человек в своем развитии испытыва­ет врожденные и социально обусловленные потребности к становле­нию личности и формированию своей нравственной и творческой ин­дивидуальности.

Развитие личности представляет собой процесс вхождения инди­вида в определенную социокультурную среду, т. е. в определенное со­общество, обладающее сложной социальной структурой, иерархией членов и групп сообщества, обладающее установившимися правила­ми и нормами поведения.

В процессе становления личности человек проходит фазы адаптации, индивидуализации и интеграции (рис. 8.1). Первая фаза становления личности — фаза адаптации — имеет место на самых ранних этапах раз­вития и поэтому в большей степени связана с процессами относительно бесконфликтного усвоения социальных ценностей, правил и норм пове­

дения. Однако процессы, свойственные второй фазе — фазе индивидуа­лизации, — зарождаются в «недрах» адаптационного периода уже в пер­вые годы жизни. Дело в том, что формирование личности в серьезной степени определяется развитием генетически заложенных в человеке типов способностей, мотиваций, потребностей. В связи с этим неиз­бежно возникают противоречия между двумя линиями развития чело­века: социально адаптационным и генетически заложенным.

Именно поэтому, по мере формирования личности, с неизбежно­стью возникают трудности адаптационного периода. Эти трудности в той или иной степени связаны с противоречием между, как правило, приветствуемой обществом тенденцией «быть как все» и стремлением личности к максимальной персонализации — стремлением «стать са­мим собой». Третья стадия разрития личности связана с процессом интеграции специфических характеристик человеческой индиви­дуальности и общественных норм. При этом, как правило, макси­мальное значение имеют нормы относительно узкой общественной группы, того социального слоя, который непосредственно окружа­ет данного человека.

Если человеку удается нормально адаптироваться в имеющей для него важное значение нормативной (референтной) социальной груп­пе, т. е. в группе, соответствующей его социальным интересам, то та­кая ситуация способствует успешному завершению фазы интеграции. При условии интеграции человека в референтную группу с высоко­развитыми положительными социальными ценностями и моральны­ми нормами у него активно формируются такие положительные чер­ты характера, как справедливость, гуманность, требовательность к себе, доверие к людям, потребность в полезной деятельности и т. д. Однако в случае трудностей, возникающих на стадиях индивидуали­зации и интеграции, когда человек не может преодолеть сложности адаптационного периода, у него развивается комплекс негативных ка­честв: зависимость, робость, неуверенность в себе и своих возможно­стях, конформизм.

Важно отметить, что человек при этом совершенно искренне счи? тает, что не способен к выполнению работы, которую он на самом деле не только может выполнить, но может выполнить намного луч­ше, чем окружающие его люди. В этом смысле необходимо сказать, что процесс развития и становления личности в существенной сте­пени зависит от воспитания и условий окружающей среды. Совер­шенно неправильно полагать, что в процессе становления основными качествами являются наследуемые, врожденные задатки. Впрочем, в такой же степени неверно и обратное. Суть дела заключается в не­обходимости осуществления сложного и длительного процесса вос­питания и развития положительных врожденных черт структуры личности человека.

В структуру личности обычно включают ряд систем: способности, мотивации, эмоции, волевые качества, характер, темперамент, соци­альные установки, роли и нормы, нравственные и моральные качества. В частности, говоря о мотивациях, следует отметить, что именно та­кие потребности, как потребность развивающейся личности в само­воспитании, самопознании, самоактуализации, играют ключевую роль в процессах становления личности человека.

Большое количество сложных разноплановых систем, образующих структуру личности, можно сгруппировать в несколько крупных бло­ков: интеллектуальных и творческих способностей, свойств характера, мотиваций, эмоций, волевых качеств, моральных норм и духовных цен­ностей. Эти блоки удобно рассматривать как верхний уровень иерар­хической структуры личности; в свою очередь, каждый из блоков име­ет свою структуру и свои механизмы (рис. 8.2).

Жизненный путь личности. Сенситивные периоды

Процесс развития личности привлекал внимание мыслящих людей во все времена. Вопрос о том, зачем человек приходит в мир, каким дол­жен быть его жизненный путь, что предназначено ему судьбой, наслед­ственностью, его личными задатками и склонностями, так или иначе формулируется каждым. Каждый человек понимает, что на формиро­вание его жизненного пути оказывают влияние как совершенно обя­зательные, неизбежные, так и случайные факторы. И те и другие мо­гут оказать драматическое влияние на дальнейшую судьбу человека. Естественные для человека попытки управления своей судьбой ста­новятся тем более осмысленными, чем больше он имеет знаний об обязательных стадиях развития личности, их характеристиках, вре­менных рамках, особенностях, возможностях коррекции их хода.

Динамика возрастных периодов личности человека зависит как от внутренних, так и от внешних факторов. Хронологический возраст че­ловека, в особенности человека, находящегося в детском и юношеском возрасте, может не совпадать с уровнем развития его психологических функций и способностей. Как известно, разные дети вступают в один и тот же период развития психики в разное время. В этом плане важ­ное значение имеет понятие зоны ближайшего развития, введенное в 20-30-х годах XX века в трудах отечественного психолога Л. С. Вы­готского.

Выготский определял зону ближайшего развития ребенка как «рас­стояние между уровнем его актуальногЬ развития, определяемого с помощью задач, решаемых самостоятельно, и уровнем возможного развития, определяемого с помощью задач, решаемых под руковод­ством взрослых и в сотрудничестве с более умными товарищами» (Выготский Л., 1991). При этом он подчеркивал, что педагог, иссле­дующий, как ребенок самостоятельно решает задачу, способен опре­делить «вчерашний» уровень развития ребенка. Исследуя решение задачи в совместном процессе сотрудничества, педагог может опре­делить уровень «завтрашнего» развития ребенка.

Из такого определения следуют важные практические рекоменда­ции для организации учебно-педагогической и воспитательной дея­тельности. Действительно, вся индивидуальная специфика обучения, воспитания и корректирования поведения должна быть, образно гово­ря, основана на учете того, в какой точке зоны ближайшего развития находится ребенок и какую траекторию обучения в пределах этой зоны предполагает реализовывать педагог. Верное определение потен­циального размера зоны ближайшего развития позволяет педагогу не только охарактеризовать возможности и перспективы развития, но правильно организовать процесс обучения и воспитания ребенка.

Из сказанного следует практически важный вывод, что обучение оказывается наиболее успешным только тогда, когда объем учебного материала, способы и методы его подачи оказываются адекватными объему и другим параметрам соответствующего направления зоны ближайшего развития. Другими словами, если исходить из предпо­ложений, что зона ближайшего развития имеет разную глубину по разным направлениям развития и что значение глубины по тому или иному направлению связано с индивидуальными характеристиками ребенка, то процесс обучения и воспитания должен иметь различное построение в зависимости от того, в какой предметной области он осуществляется.

Психофизиологические основы существования зон ближайшего раз­вития связаны с наличием так называемых сенситивных периодов раз­вития организма. Под сенситивными (от лат. sensus — чувство) понима­ются периоды развития, особо чувствительные к тем или иным типам влияний. Так, например, считается, что у детей раннего возраста (где-то в интервале до 5 лет) особенно развито слуховое восприятие фонем речи (отдельных звуков, слогов, других признаков звукового строя язы­ка). В дальнейшем, по мере взросления, этот сенситивный период за­канчивается, «окошко в мозг» закрывается и процесс обучения новым языкам становится, как правило, более сложным и многотрудным. Та­ким образом, основная часть людей, владеющих двумя или большим количеством языков, как родными, приобретают эти знания в раннем детстве.

Другой сенситивный период связан с наличием в детском возрасте повышенных способностей к совершенствованию тонких двигательных навыков, т. е. к активному сформированию сцстем сенсомоторной ко­ординации. Правильный педагогический и воспитательный учет сен­ситивных периодов данного типа в немалой степени обеспечил, на­пример, резкое омоложение призеров и чемпионов различных видов спорта, таких, как спортивная гимнастика, зимние виды спорта, лег­кая атлетика, водный спорт, танцы и т. д.

Важность использования сенситивных периодов для организации правильного педагогического и воспитательного процесса всегда ле­жала в основе методологий лучших образовательных систем. В каче­стве еще одного примера можно привести активное использование раннего сенситивного периода для формирования художественных способностей, навыков и мотиваций. Проявление интереса и способ­ностей детей дошкольного и раннего школьного возраста ко всем ви­дам изобразительного творчества, рисованию, скульптуре известно буквально всем родителям и педагогам.

Еще один тип ярко выраженного сенситивного периода связан с бук­вально взрывным характером проявления любознательности у детей дошкольного возраста — знаменитый период от 2 до 5 лет, или период «почему?», в терминологии К. И. Чуковского. Недостаточное внима­ние к интеллектуальным и творческим потребностям ребенка в этот период является настоящим педагогическим преступлением и ведет к чрезвычайно труднопоправимым последствиям. Возможно, именно в этом возрастном периоде у человека происходит активное формиро­вание как мотивационной структуры и интереса к получению, перера­ботке, упорядочению новой информации, так и собственно нормиро­вание самих структур баз знаний в различных предметных областях.

Педагогическое и воспитательное искусство в этих и других случа­ях как раз и заключается в особом умении или даре использовать эти открывающиеся на время «окошки» в восприятии детей для усиления интереса и передачи через них навыков, умений, знаний в определен­ной предметной области. Практическая педагогика традиционно ис­пользует эти особые специализированные периоды детского развития, в частности, это делается путем установления преимущественных при­емов в детские художественные, творческие, музыкальные и спортив­ные школы детей соответствующих возрастных групп.

Интересно отметить различную длительность различных сенси­тивных периодов. Так, по-видимому, наиболее длительным и, с другой стороны, наименее узкоспецифичным является период «приглашения к учебе», определяемый хорошей памятью, хорошими способностями к «схватыванию» и переработке информации, легкому усвоению нового материала в процессе обучения. Этот период, вообще говоря, охваты­вает весь период молодого возраста, хотя, как показывает педагоги­ческая практика, статистически он наиболее выражен у людей в пе­риоде от детского до юношеского возраста.

Таким образом, сенситивные периоды представляют собой опреде­ленные возрастные периоды оптимальных сроков развития тех или иных сторон психики человека. Стадии развития характеризуются в соответствии с концепцией Выготского возрастными новообразова­ниями, т. е. появлением новых форм психических процессов и свойств личности. В качестве примеров можно привести такие функции, как произвольная регуляция поведения, способность к абстрактному мыш­лению, развитие волевых качеств, самокритичности и т. д.

По-видимому, общим признанием важности этих периодов для формирования всего жизненного пути человека служит известное выражение: «Все мы родом из детства», прямо указывающее на фун­даментальное, системообразующее значение детского воспитания и обучения для всей структуры мотивационных, интеллектуальных, эмоциональных, нравственных и других личностных качеств чело­века. С другой стороны, на предопределяющую роль детства в фор­мировании как положительных, так и отрицательных сторон харак­тера человека указывают и многочисленные научные разработки. В том числе известные положения 3. Фрейда и многих его последо­вателей, рассматривающих детские комплексы в качестве скрытых, подсознательных основ различных неврозов взрослых людей, на­пример, таких, как повышенная тревожность, истеричность, невра­стения и пр.

Ролевые функции, кризисы развития

Ввиду того что отдельные функции и системы организма созревают в разное время, т. е. процессы созревания носят неравномерный, гете-рохронный характер, возрастное развитие включает в себя как от­носительно стабильные периоды, так и периоды кризисов. Среди стабильных (литических) возрастных периодов обычно выделяют: младенчество (до 1 года), раннее детство (от 1 до 3 лет), дошкольный возраст (от 3 до 6-7 лет), младший школьный возраст (от 6-7 до 11-12 лет), отрочество (от 11-12 до 15-17 лет), юность (от 15-17 до 19-21 года), молодость (от 19-21 года до 25-30 лет), зрелость (от 25-30 до 55-60 лет), старость (после 55-60 лет).

В течение ранних периодов развития, включая период дошкольного возраста, основной формой интеллектуальной деятельности ребенка яв­ляется игровая. В дошкольный период этот вид деятельности достигает своего наиболее полного, развернутого и совершенного развития. В свя­зи с этим важнейшее значение в данном периоде приобретает целе­направленное использование педагогом игровой деятельности для ре­ализации соответствующих данному возрасту воспитательных целей. Среди таковых важное значение имеет развитие у ребенка различных ролевых функций. Использование свойственных ребенку игровых при­емов позволяет направлять его поведение для освоения роли взрослого в той или иной ситуации, для выполнения отдельных трудовых, полез­ных для семейных отношений функций.

В воспитательном плане важно всемерно поддерживать желания и на­мерения ребенка участвовать в семейной трудовой деятельности, даже несмотря на то, что физически польза от его участия едва ли превышает вред от потерянного времени, рассыпанного мусора или разбитой посу­ды. Ролевая игра в данном возрасте при правильном воспитании помогает ребенку в освоении основ трудовой и общественно полезной деятельно­сти, причем главным при этом является развитие положительных мотива­ций к трудовой деятельности, получение положительных эмоций не толь­ко от результата, но и от самого процесса ее осуществления. Возможно, в этом плане имеет смысл говорить о правильном с педагогической точки зрения использовании особого сенситивного периода развития ребен­ка — периода, связанного с потребностью в имитационном повторении трудового поведения взрослых. Поощрение при этом не только традици­онной деятельности детей, связанной с освоением лопатки, ведерка и пес­ка в процессе построения куличиков, но и других видов деятельности, связанных с домашней работой, имеет большой воспитательный смысл.

Освоение ролевых функций в процессе игровой деятельности ре­бенка проявляется не только в реализации трудовых имитационных потребностей. Играя, ребенок сам интуитивно, неосознанно реализу­ет себя как личность, которая пользуется уважением окружающего игрушечного мира, востребована в этом мире, играет важную роль в этом одновременно игрушечном и настоящем мире, способна стро­ить планы, принимать решения, от которой зависит судьба той или иной игрушки. Важность процедур такого рода очевидна с многих то­чек зрения. Как минимум в связи с тем, что помогает ребенку хотя бы в игре и хотя бы частично почувствовать себя взрослым, так сказать, войти в роль взрослого человека, «примерить на себя» этот тип пове­дения. Факт неосознанности такого поведения ни в коей мере не ме­шает его продуктивности.

С другой стороны, в процессе правильно построенной игры педагог может помогать ребенку развивать в себе такие чувства, как самоува­жение, справедливость, доброта. Более того, анализ индивидуальных, характерных черт игровой деятельности, например выявление наибо­лее часто проявляющихся игровых ролей, может многое сказать заин­тересованному, вдумчивому и опытному педагогу или родителю как о склонностях, так и о провалах, недоработка^ и упущениях в воспи­тании и развитии ребенка. В итоге в процессе игровой деятельности ребенок формирует не только различные стороны мотивационной сферы, но и различные операционные роли, вырабатывая навыки ру­ководителя, исполнителя различных направлений человеческой дея­тельности, мыслителя, продумывающего варианты.

Для детей младшего школьного возраста ведущей является учебная деятельность, т. е. приобретение информации, ее организация, установ­ление определенных связей между явлениями, фактами, осуществле­ние некоторых видов логических выводов. С точки зрения дидактики важным приемом для педагогической деятельности с детьми данного возраста является использование игровых методов обучения. Переход от игровой деятельности к учебной должен осуществляться постепен­но, естественным путем, при активном использовании обучающих игр, помогающих при обучении основам чтения, работе с компьютером, ху­дожественно-изобразительной деятельности, физическому развитию, занятиям спортом. В этом плане интересно отметить, что, по мнению многих педагогов, ребенок на протяжении двух фаз своего развития — в дошкольном и младшем школьном возрасте — по-разному овладева­ет смыслами человеческой деятельности сначала в игре и затем в учеб­ной деятельности.

По классификации Ж. Пиаже, интеллектуальное развитие детей возраста 7-12 лет соответствует овладению ими стадий конкретных операций, что соответствует развитию возможностей классификации объектов и событий на основании выделения отдельных признаков, развитию способностей к проведению элементарных логических рас­суждений.

В течение остального периода школьного возраста, во время под­росткового возраста (период от 10 до 15 лет) и ранней юности (период от 14-15 до 18 лет), учебная деятельность приобретает более углуб­ленный, научно ориентированный характер, что связано с усвоением научно-теоретических знаний по многим предметным областям, а так­же с освоением основ логического мышления. Специфика педагоги­ческих и воспитательных методов, применяемых для обучения детей определенного возраста, опирается как на знание этапов развития дет­ского (подросткового, юношеского) мышления, так и на знание этапов формирования личности человека. В частности, в соответствии со стадиями интеллектуального развития детей, по Ж. Пиаже, пример­но после 12 лет, за границей младшего школьного возраста подростки приобретают способность к более полному использованию абстракт­но-логических операций, к использованию различных видов индук­тивного и дедуктивного мышления. В личностном плане в подростко­вом возрасте происходит активное формирование внутреннего мира человека, осмысление личного опыта общения со взрослыми и сверст­никами, в основном интуитивное формулирование моральных, нрав­ственных норм и правил общения в коллективе.

Периоды кризисов возрастного развития являют собой вполне объективные и неизбежные фазы и проявляются при переходах от одного стабильного периода развития к другому. Хронологически возрастные кризисы проявляются на границах стабильных перио­дов, причем в связи с интенсивным развитием более часто кризисы имеют место в детском и юношеском возрасте. Это кризис новорож­денных, который имеет место в период до одного месяца и отделяет эмбриональный период от младенческого возраста. Кризис 1 года, который отделяет младенчество от раннего детства, кризис 3 лет, имеющий место при переходе от раннего детства к дошкольному возрасту, кризис 7 лет, наступающий при переходе от дошкольного к школьному возрасту, кризис 13 лет, связанный с резкими измене­ниями в ходе гормонального созревания, кризис 17лет (рис. 8.3).

В поведенческом плане возрастные кризисы связаны с различными проявлениями, казалось бы, ничем не обусловленных признаков нега­тивизма, упрямства, трудновоспитуемое™, надоедливости, немотиви­рованной вредности и других отрицательных качеств. Часто говорят, что в ребенка «вселился черт», «его сглазили», «подменили», однако, как следует из сказанного, причины резкого изменения поведения в существенной степени объективны и связаны с гетерохронностью тем­пов развития различных систем организма. В первую очередь это свя­зано с мощной биологической перестройкой гормональных систем у старших школьников в возрасте отрочества и юности, а также с уско­ренным развитием и структурированием личности молодого челове­ка, с формированием у него сложных нравственных, моральных по­нятий и категорий.

С точки зрения педагогики психика подростков представляет собой предмет особого, специального внимания. Для этого периода развития всегда характерны напряженность и конфликтность в общении, склон­ность к принятию крайних решений и выражению крайних мнений и оценок — юношеский или подростковый максимализм.

Возрастные кризисы у взрослых людей, перешедших границы молодо­сти, также протекают весьма драматически. Их специфика заключается в нескольких факторах. Во-первых, это кризисы людей, закаленных жиз­ненными неприятностями и имеющих определенный жизненный опыт по выходу из сложных ситуаций. Это кризисы подготовленных людей. Во-вторых, это кризисы людей с развитой волей, с достаточно боль­шим багажом знаний, с умением обсуждать свои проблемы с врача­ми и психологами. Наконец, кризисы взрослых людей только отчас­ти связаны с неравномерным развитием систем организма, их истоки во многом обусловлены недовольством своими достижениями и по­ложением в обществе, своими успехами в личной жизни. Это отчас­ти делает более объяснимыми и несколько менее таинственными и за­гадочными причины кризисов, что также помогает их сглаживанию и коррекции, например, с помощью многочисленных вариантов методов психогигиены, психодиагностики и психоанализа.

Личностные факторы и психоанализ

Среди множества современных теорий, описывающих структуру лично­сти, по-видимому, наиболее известной является разработанная в начале XX века психоаналитическая теория австрийского психолога Зигмунда Фрейда. Ввиду того что современное прочтение этой теории включает в себя в том или ином виде активную деятельность практически всех систем структуры личности, начнем с изложения того, как выглядят некоторые общие соотношений между отдельными сторонами струк­туры личности с точки зрения основ теории психоанализа.

По 3. Фрейду, структура личности состоит из трех инстанций: «Оно» (Id), «Я» (Ego) и «Сверх-Я» (Super-Ego). «Оно» (Id) содержит потен­циал внутренних подсознательных и, как правило, запретных желаний, реализующих биологические мотивации и биологическую сущность че­ловека. По теории самого 3. Фрейда, «Оно» является биологическим наследством, полученным человеком от животных; по мнению совре­менных неофрейдистов, в «Оно» представлены также результаты не­благоприятно сложившегося индивидуального жизненного опыта че­ловека.

«Сверх-Я» является как бы цензорным компонентом личности и со­держит в себе усвоенные в ходе воспитания (сознательно или бессозна­тельно) социальные нормативы и идеальные ценности. То, что функ­ции «Сверх-Я» представлены у человека как на сознательном, так и на подсознательном уровне, имеет в теории фрейдизма очень важное зна­чение. Это связано с тем, что функции «Сверх-Я» по блокированию не­посредственных биологических влечений часто не осознаются челове­ком, что приводит к развитию разнообразных неврозов и психических нарушений. Неосознанное самим человеком блокирование влечений и склонностей, запретных с точки зрения социальных, нравственных и мо­ральных норм, является причиной постоянной напряженности нервной системы, работы в запредельных режимах, что, в свою очередь, ведет к нервным срывам (рис. 8.4).

Противоречия между подсознательными влечениями «Оно» и запре­тами «Сверх-Я» разрешаются компонентом «Я», реализованным в созна­нии человека. В функции «Я»-сознания входит выработка механизмов примирения конфликтующих между собой сторон: «Оно» и «Сверх-Я». «Я»-сознание, основываясь на анализе реальной ситуации, старается по­строить стратегию поведения человека так, чтобы влечения «Оно» были удовлетворены в максимально возможной степени и чтобы при этом не были нарушены нормы и принципы «Сверх-Я».

Сам Фрейд сравнивал «Я» со всадником, который сидит верхом на лошади своих побуждений, командует и управляет ею. Очень часто возникают ситуации, когда «Я» не способно разрешить противоречия между «Оно» и «Сверх-Я». В таких случаях человек с помощью «Я», которое старается избежать неврозов и психических нарушений, вы­рабатывает у себя различные механизмы защиты. Суть этих механиз­мов состоит в формировании процедур вытеснения запретных жела­ний из сферы сознания, в процедурах отрицания их существования (рис. 8.5).

Рассмотрим некоторые из защитных механизмов. Механизм отри­цания, заключающийся в том, что человек «закрывает глаза» на непри­ятную реальность и либо вообще отказывается признавать ее суще­ствование, либо старается серьезно снизить значение этой реальности для норм и ценностей его «Сверх-Я». Типичный пример — отрицание критики в свой адрес, другой пример — отрицание собственной болез­ни. В этом случае, если болезнь серьезна, имеет место определенная польза защитного механизма.

Механизм подавления, заключающийся в бессознательном вытесне­нии из сферы сознания различных неприятных для человека пере­живаний, мыслей и желаний, в том числе и противоречащих нормам «Саерх-Я» данного человека. В теории психоанализа механизмы подав­ления и вытеснения рассматриваются как возможные причины эффек­та на первый взгляд необъяснимых забываний фактов и ситуаций, что не сопровождается выраженными психическими расстройствами.

Механизм рационализации, заключающийся в нахождении различ­ных оправданий для поступков, противоречащих нравственным и мо­ральным нормам. Типичные примеры связаны со ссылками на объек­тивные причины, мнимое нежелание или неспособность.

Механизм обратной реакции, заключающийся в формировании по­ведения, активно маскирующего запретные мотивы. Например, внеш­не непонятное и сознательно поддерживаемое проявление нарочитого внимания, заботы и любви к человеку, на самом деле неприятному для лица, проявляющего такое внимание. Выявление такого рода скрытых от самих себя мотивов очень часто становится возможным только при тщательном самоанализе или беседах с психологом. Причиной для про­ведения такого анализа, как правило, является тот факт, что при всех внешне очевидных проявлениях любви к некоторому лицу человек ча-

Защита:

• механизм отрицания («закрыть глаза»);

• механизм подавления (вытеснить из сознания);

• механизм рационализации (найти оправдание);

• механизм обратной реакции (маскировать запретные мотивы);

• механизм внешней проекции («свалить с больной головы на здоровую»);

• механизм интеллектуализации (перейти к отвлеченным «философским» размышлениям);

• механизм замещения (найти частичное удовлетворение мотиваций)

Рис. 8.5. Сущность механизмов защиты, осуществляемой «Я», — вытеснение из сознания человека социально запретных желаний

сто без видимых причин проявляет раздражение, «взрывается», всту­пает в конфликт по пустякам. Такое поведение настораживает, возни­кает естественный вопрос, откуда берутся такие странные реакции.

Механизм внешней проекции, когда человек, как говорится, «свали­вает с больной головы на здоровую» и обвиняет другого во всех своих недостатках. Такое проецирование нежелательных свойств с себя на другого человека при полном отрицании этих свойств у себя, если по­думать, имеет место довольно часто в отношениях между людьми.

Механизм интеллектуализации, заключающийся в неосознанном, тонком смещении акцентов деятельности. Общая логика здесь тако­ва: если перед человеком стоит какая-то сложная интеллектуальная задача, решение которой связано с большим эмоциональным напря­жением, человек как бы отстраняется от ее решения, переходя к от­влеченным, интеллектуализированным размышлениям. Интересно, что таким путем в рамках теории психоанализа из функции защитных механизмов в принципе могут быть выведены и причины работы ког­нитивных механизмов, связанных с активным познанием мира.

Действительно, легко представить, что вместо решения конкретной, но трудновыполнимой задачи человек с удовольствием начинает размыш­лять о некоторых общих принципах построения окружающего мира. Та­кого рода синдром «Манилова — Васисуалия Лоханкина» вполне мо­жет быть как проявлением защитных механизмов интеллектуализации, так и причиной развития когнитивных механизмов.

Кроме механизмов интеллектуализации, стимулы к активной твор­ческой деятельности могут содержать механизмы замещения, выражаю­щиеся в частичном, косвенном удовлетворении мотивации, неприемле­мой с точки зрения норм и моральных ценностей. Такое частичное замещение одного типа деятельности другим, не менее активным типом деятельности, в принципе может быть способом поиска области приме­нения сил, к которой человек приспособлен в большей степени.

Механизмы замещения представляют собой проявление некоторого общего для теории психоанализа принципа — принципа сублимации. Под сублимацией подразумевается смещенрю, переключение, переадреса­ция энергии и содержания запретных желаний в приветствуемые обще­ством виды деятельности: занятия наукой, образованием, творческим трудом, общественно полезной деятельностью. В плане выявления кор­ней процессов сублимации интересно провести аналогию с процессами смещенного поведения, описанного этологами (этология — наука о пове­дении животных), в связи со «странностями» поведения животных.

Неврозы как следствие дефектов функции защиты

Исходя из сопоставления описанных фактов и теоретических взгля­дов можно полагать, что причины многих неврозов человека связаны с недостаточно сильной, а главное, неправильно построенной или ис­каженной функцией защиты. Нарушенная защита может быть связана с неадекватной сублимацией, когда энергия запретных желаний пере­водится в неправильное русло, т. е. в деятельность, не снимающую противоречия «Оно» и «Сверх-Я». Лечение неврозов такого типа ос­новано на идее осознания больным истинных подсознательных при­чин его отклонений. Цель врача состоит в том, чтобы с помощью при­емов психоанализа помочь больному провести правильный процесс сублимации, т. е. перевести в сферу сознания ранее неосознанное бо­лезненное желание и затем перевести (сублимировать) его в потенци­ал какой-либо полезной для самого человека и общественно нормаль­ной деятельности.

Исходя из этих позиций психоанализ уделяет большое внимание ис­толкованию различных поступков человека, причина которых связана с подсознательной деятельностью. В рамках теории психоанализа не­срабатывание или неполное срабатывание защитных средств рассмат­ривается как причина того, что неудовлетворенность, исходящая от «Оно», проявляется в символическом, закодированном виде в снови­дениях, странностях поведения и даже в обмолвках, оговорках, стран­ных шутках, навязчивых рисунках или описках человека.

Подсознательный процесс, связанный с мощными, но подавляе­мыми импульсами, пробивает защиту, но тем не менее в процессе борьбы с защитными механизмами происходит определенное сгла­живание, сдерживание, переработка «неприличных» импульсов, не допустимых с точки зрения социальных установок, нравственных и моральных норм. Именно поэтому сложность психоанализа заключа­ется в необходимости чрезвычайно тонкого и изощренного истолко­вания символики сновидений, необычных реакций поведения паци­ентов, их отношения к событиям и другим людям. Сложность работы психоаналитика при этом связана также с недопустимостью перехода им границы, за которой начинается неоправданное фантазирование, что, естественно, может привести к неправильному диагнозу.

В лечении неврозов с помощью психоанализа большое значение имеет метод змпатии (от греч. empatheia — сопереживание). Психо­лог (психотерапевт), использующий эмпатию, находится в особом состоянии. С одной стороны, он «входит» в мир переживаний сво­его пациента, выявляет и понимает его болезненные конфликты, от­рицательные эмоции, скрытые стремления. При этом пациент обя­зательно должен находить эмоциональный отклик в поведении врача. С другой стороны, психолог как специалист должен провести рабо­ту, которая поможет больному осознать свои скрытые переживания, досконально изучить и проанализировать их, скорректировать их со­отношение с реальной действительностью и, в итоге, изжить.

Таким образом, психолог в состоянии эмпатии помогает клиенту в объективном изучении своего внутреннего мира, осознании своих мотивов, эмоций, оттенков ощущений и желаний, скрытых противо­речий между желаниями и моральными, этическими и нравственны­ми запретами, которые жестко конфликтуют с подсознательными мотивами человека. Перевод этих конфликтов на уровень осознанно­го анализа — принципиальный момент эмпатического лечения, что связано с возможностью подключения к решению проблемы всего интеллектуального потенциала личности. Важно отметить, что при этом сам психолог ни в коем случае не должен отождествлять себя с па­циентом, но должен извне рассматривать проблемы клиента.

Ясно, что лечение неврозов и так называемых пограничных психиче­ских состояний требует от психолога (психотерапевта, психоаналитика) весьма глубокого проникновения в личность пациента, очень сложного моделирования внутри своей личности личности другого человека, что, в свою очередь, дает возможность не только постановки правильного ди­агноза, но и коррекции невроза (рис. 8.6). Кстати сказать, рассматривая проблемы психики человеческой личности, психотерапевт во многих случаях имеет дело не с пациентом, а скорее с клиентом, т. е. решает проблемы здорового человека, находящегося в затруднительном по­ложении. Именно поэтому в развитых странах мира сегодня, по самым разным оценкам, большая часть среднего слоя населения пользуется услугами психологов.

Резюме

Под личностью понимают индивидуальную совокупность психиче­ских свойств (черт личности). Эти свойства формируются в течение всей жизни человека и определяют присущие данному человеку мышление и поведение в обществе. Каждый человек в своем развитии испытывает врожденные и социально обусловленные потребности к становлению личности и формированию своей нравственной и творческой индиви­дуальности.

В процессе становления личности человек проходит фазы адап­тации, индивидуализации и интеграции. Под сенситивными (от лат. sensus — чувство) понимаются периоды развития, особо чувствитель­ные к тем или иным типам влияний. Ввиду того что отдельные функ­ции и системы организма созревают в разное время, возрастное раз­витие включает в себя как относительно стабильные периоды, так и объективно неизбежные периоды кризисов.

Структура личности, по 3. Фрейду, включает в себя три крупных компонента: «Оно» (Id), «Я» (Ego) и «Сверх-Я» (Super-Ego). Подсозна­тельный, мощный потенциал «Оно» (Id) реализует внутренние, часто запретные, мотивации, Желания и стремления. Инстанция «Сверх-Я» (Super-Ego) имеет функции внутреннего цензора. Роль компоненты «Я» (Ego) заключается в урегулировании противоречий «Оно» и «Сверх-Я». Очень часто возникают ситуации, когда «Я» не способно разрешить противоречия между «Оно» и «Сверх-Я». В таких случаях человек с помощью «Я», которое старается избежать неврозов и психи­ческих нарушений, вырабатывает у себя различные механизмы защи­ты. Их суть состоит в формировании процедур вытеснения запретных желаний из сферы сознания, в процедурах отрицания их существова­ния. Нарушения механизмов защиты — частая причина неврозов.

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров

1. Перечислите основные системы, формирующие структуру лич­ности человека.

2. Приведите описание основных фаз становления личности.

3. В чем заключается сущность фазы адаптации?

4. Перечислите кризисы возрастного развития человека.

5. Являются ли возрастные кризисы неизбежными следствиями развития?

6. В чем заключается сущность сенситивных периодов развития человека?

7. Сформулируйте сущность понятия «зона ближайшего развития».

8. Перечислите механизмы психологической защиты.

9. Сформулируйте основные положения структуры личности по 3. Фрейду.

10. В чем заключается сущность понятия «эмпатия»?

11. Что такое литические периоды развития?

Глава 9

Личность человека и ее характеристики

Ключевые понятия: опросники и их типы, шкалы опросников, экс­траверты и интроверты, нейротизм, типы характеров, характер и судь­ба, акцентуированные личности, типы темперамента, темперамент и характер, индивидуальный уровень активности ретикулярной фор­мации мозга, нейромедиаторы и личностные особенности психики.

Методы личностного тестирования

Тестирование личностных черт человека производится путем исполь­зования различных типов психодиагностических методов, оформлен­ных в виде опросников. Существуют опросники интересов, установок и мотивов деятельности, личностные опросники.

Опросники интересов — предназначены для выяснения профессио­нальных склонностей людей. Примером является «Бланк профессио­нальных интересов», который нацелен на определение:

1) сходства интересов исследуемого лица и лиц, достигших успеха в данной профессии;

2) сходства интересов обследуемого с типично мужскими (женски­ми) чертами;

3) степени зрелости интересов;

4) степени профессиональной подготовки обследуемого.

Опросники мотивов деятельности — направлены на выяснение та­ких характеристик личности, как потребность в успехе, уважении, ли­дерстве, социальной значимости, признании и т. д.

Наиболее разработанными являются личностные опросники, среди которых одно из первых мест занимает Миннесотский многоаспект­ный личностный опросник (MMPI). Опросник состоит из 550 утверж­дений, включенных в состав 10 основных диагностических шкал, рас­считан на людей в возрасте от 16 лет, имеющих IQ 80. У испытуемых допускаются ответы трех типов: «верно», «не верно», «не могу сказать». Показатели нормы были определены при обследовании больших групп здоровых людей в сравнении с показателями больных различных кли­нических групп. Рассмотрим краткое описание шкал.

1. Шкала ипохондрии (HS), по которой определяется степень прояв­ления у обследуемого необоснованных опасений за состояние сво­его здоровья, общей слабости, раздражительности. Например: «У меня часто бывает такое чувство, будто голова стянута обручем».

2. Шкала депрессии (D), предназначенная для определения сте­пени субъективного дискомфорта, связанного с плохим настрое­нием. Типичные утверждения: «Любая работа дается мне ценой больших усилий», «У меня плохой, беспокойный сон».

3. Шкала истерии (Ну). Типичные утверждения: «Я часто ощущаю комок в горле», «У меня часто сердцебиение и темнеет в глазах».

4. Шкала социопсихопатии (Pd). Выявляет склонности к наруше­ниям взаимоотношений в коллективе. Типичное утверждение: «Мне часто хочется уйти из дома (бросить школу)».

5. Шкала мужественности — женственности (Mf).

6. Шкала паранойи (Ра) характеризует склонность к «сверхцен­ным» идеям, подозрительности, завышенной самооценке. При­мер: «Я думаю, что за мной следят».

7. Шкала психастении (Pt) характеризует склонность к навязчивым действиям, мыслям или страхам (тревожно-мнительный тип лич­ности). Типичные утверждения: «Меня беспокоит то, что я могу сойти с ума».

8. Шкала шизофрении (Sc). Типичное утверждение: «Я часто слы­шу голоса, когда вокруг никого нет», «Я боюсь пользоваться ост­рыми предметами».

9. Шкала гипомании (Ма) определяет наличие чрезмерного оп­тимизма и повышенного настроения. Типичное утверждение: «Временами у меня мысли текут быстрее, чем я успеваю их вы­сказать».

10. Шкала социальной интроверсии (Si) определяет степень «само­углубленности» личности, отсутствие желания общения с людьми.

Кроме наличия 10 основных шкал, в MMPI присутствуют еще 4 конт­рольные шкалы. Это шкала «?», которая регистрирует количество отве­тов типа «не могу сказать». Шкала «лжи» (L), оценивающая искренность опрашиваемого, его склонность к выдаче социально-приветствуемых от­ветов. Шкала достоверности (F), направленная на оценку ненамерен­ного (по небрежности) или намеренного ухудшения результатов от­вета. Шкала коррекции (К), направленная на выявление чрезмерной осторожности, «приглаженности» ответов.

Другой известный личностный опросник — «Шестнадцать лич­ностных факторов» (16 PF), разработанный Р. Кэттеллом. На базе словаря из 18 тыс. слов автором были выбраны 4,5 тыс. слов, обозна­чающих черты личности и поведения. Далее список личностных черт был последовательно сокращен до 16 наиболее значимых путем вы­явления синонимов и поверхностных черт. Каждый фактор представ­лен как имеющий положительный и отрицательный полюс. Приведем краткое описание этих факторов (табл. 9.1).

Широко распространена также группа личностных опросников анг­лийского психолога Г. Айзенка, в которых присутствуют две базисные шкалы: нейротизм (психотизм) — стабильность (1) и экстраверсия — интроверсия (2),

Нейротизм, или эмоциональная неустойчивость, представляет собой непрерывную шкалу, измеряющую степень неадекватного усиления ре­акций на нормальный стимул. Нейротизм не тождествен неврозу, хотя и коррелирует в определенной степени с его проявлениями. Для «ней-ротической личности» характерны ненормально (повышенно, чрезмер­но) сильные реакции в ответ на вызывающие их стимулы.

Психотизм — непрерывная шкала (от нормы до психотизма), явля­ется вариантом шкалы нейротизма в некоторых видах тестов, пред­назначенная для измерения выраженности таких черт, как эгоцент-ричность, эгоизм, бесстрастность и неконтактность.

Шкала экстраверсии — интроверсии. По Айзенку, типичные чер­ты интроверта: спокойствие, застенчивость, погружение внутрь себя, отдаленность от окружающих людей, сдержанность чувств, педан­тичность. Напротив, типичными для экстраверта являются: общи­тельность, оптимистичность, импульсивность, слабый контроль над эмоциями (Айзенк L, 1994). Использование шкал Айзенка для опре­деления темперамента человека рассмотрено ниже.

Основные типы и черты характера человека

Характером называют индивидуальное (свойственное данному челове­ку) сочетание устойчивых психических особенностей, черт, атрибутов, данных. Характер во многом определяет способ поведения человека в различных жизненных ситуациях и обстоятельствах. Такое определе­ние характера делает понятным смысл выражения, что «судьба чело­века — это на 90 % его характер». Из определения характера следует наличие у каждого человека некоторых основных (доминирующих), явно выраженных, и остальных, слабо выраженных, черт.

Черты характера определяются по особенностям поведения че­ловека, причем именно на этом основании проводятся различные классификации (типологии) характеров. Наиболее явная классифи­кация связана с разделением людей на слабых, «бесхарактерных», и на решительных, или, как говорят, людей «с сильным характером». Человек с сильным характером проявляет настойчивость и волю при решении своих проблем, он самостоятелен, независим, упорен. Заме­тим при этом, что такой человек совсем не всегда правильно понимает стоящие перед ним задачи. Другими словами, сильный характер не обязательно связан напрямую с развитыми интеллектуальными спо­собностями, хотя и способствует их развитию. Человек с сильным характером далеко не всегда бывает справедливым, честным, поря­дочным.

С другой стороны, «бесхарактерный» человек может обладать твор­ческой и интеллектуальной одаренностью, быть чутким к окружаю­щим, самоотверженным, однако такой человек часто не способен к реа­лизации этих задатков в условиях трудностей реальной жизни. Его жизненное кредо — «плыть по течению», девиз — «пусть будет как бу­дет», такие люди зависят от обстоятельств, но не создают их. Тем не менее, возвращаясь к тезису о том, что судьба человека на 90 % опреде­ляется его характером, надо ради справедливости заметить, что остав­шиеся 10 % не зависят от силы или слабости характера.

Возможно, они определяются элементами случайности, знаками, которые человек может разглядеть с помощью интеллекта и интуи­ции. Случайность — знак, который судьба подает человеку, но этот знак дано увидеть не каждому! Не каждому дано не упустить шанс, который может быть реализован только человеком с определенным типом характера.

В итоге одни люди предпочитают деятельность, связанную с по­стоянным преодолением трудностей, другие — работу в условиях, не требующих постоянного преодоления препятствий и решения слож­ных проблем. Люди с одним типом характера чрезвычайно чувстви­тельны к собственным успехам и успехам окружающих, другой тип характера в большей степени ценит спокойствие и отсутствие необ­ходимости принимать самостоятельные решения. Внешне различные типы характеров проявляются через манеру поведения, через способы реагирования на поступки других людей. Так, человек может быть гру­бым или деликатным, уважительным или бесцеремонным, вежливым или не обращающим внимания на окружающих.

Рассмотренные данцые позволяют привести еще одно интересное и точное определение, связывающее судьбу человека и его характер. Это определение герой повести «Дьявол среди людей» формулирует следующим образом: «Верю я в непостижимую судьбу — функцию тем­перамента, обстоятельств и поступков». (С. Ярославцев — псевдоним, который, как пишет Б. Стругацкий, — девяносто процентов А. Стру­гацкий и десять процентов А и Б вместе взятых.)

Существуют различные типы классификаций характеров. Напри­мер, одна из наиболее ранних классификаций связывала тип характе­ра с типом физического сложения человека. В ее рамках определя­лись такие типы характера, как астенический, свойственный худым, высоким людям; пикнический, свойственный полным людям, и т. д. Более развиты классификации, основанные на оценке стиля общения человека с другими людьми и на отношении человека к трудовой дея­тельности. Одна из таких классификаций, разработанная немецким психологом и психиатром Карлом Леонгардом, включает 12 типов характера (Бурлачук Л., Морозов С, 1989).

Данная классификация основана на концепции «акцентуированной личности». В соответствии с этой концепцией разные типы характе­ров проявляются путем «заострения», акцентирования определенных, основных для данного типа, особенностей характера. Приведем опи­сания этих типов.

1. Гипертимный тип. Люди с таким характером оптимистичны, инициативны, словоохотливы, энергичны, весьма контактны, часто имеют «приподнятое настроение». Однако любят «пере­скакивать» с темы на тему, легкомысленны, склонны к прожек­терству, трудно переносят дисциплину, одиночество, упорную работу.

2. Демонстративный тип во многом близок к гипертимному. Харак­тер, проявляющий легкость установления межличностных контак­тов, стремление к лидерству, одобрению и похвалам. Существен­ные черты: властолюбие, самоуверенность, часто хвастовство и желание не столько работать, сколько руководить.

3. Экстравертный тип во многом близок к демонстративному и ги­пертимному типам. Люди с таким характером контактны, имеют много знакомых и друзей, любят общественные развлечения, все их интересы направлены во внешний мир.

4. Дистимный тип. Такие люди отличаются низкой контактностью с окружающими, склонны к пессимизму, домоседству, замкнуто­му образу жизни. Этот тип людей отличается серьезностью, доб­росовестностью, они ценят своих друзей, обладают обостренным чувством справедливости.

5. Интровертный тип близок к дистимному. Люди-интроверты «погружены в себя», замкнуты, не нуждаются в общении, сдер­жанны, часто производят впечатление людей, «оторванных от жизни».

6. Циклоидный тип. Отличительная черта — частая смена настрое­ния и, как следствие этого, манеры поведения. Эти люди ведут себя как гипертимики в периоды душевного подъема и как дис-тимики — в периоды плохого настроения.

7. Застревающий тип. Отличительной чертой является определен­ная занудливость, «застревание» на часто не значимых участках работы. Такие люди стремятся к достижению высоких результа­тов, требовательны к себе, однако для них сложно вести динами­ческую работу, требующую постоянного переключения с одних вопросов на другие.

8. Педантичный тип. Этот тип близок к «застревающему». Люди с таким характером часто проявляют себя как бюрократы, они об­ладают чрезмерной аккуратностью, стремлением к абсолютному порядку, хотя и являются при этом добросовестными, аккурат­ными работниками, серьезными и надежными исполнителями.

9. Тревожный тип. Лвдям с таким характером свойственны неуве­ренность, робость, низкая контактность с окружающими. Одна­ко такие люди серьезны, самокритичны, дружелюбны и испол­нительны.

10. Эмотивный тип характера близок к тревожному. Люди с таким характером предпочитают общение только с узким кругом из­бранных, они часто скрытны. Более того, люди эмотивного типа тщательно скрывают от всех свои обиды, не показывая их окру­жающим. При этом эмотивные характеры обладают обострен­ным чувством долга, они сострадательны, добры, хотя и чрезмер­но чувствительны.

11. Экзальтированный тип. Основные черты: повышенная восторжен­ность, часто не имеющая достаточных оснований, переменчивость настроения при яркости и искренности чувств.

12. Возбудимый тип. Основные черты: импульсивность, ослабление контроля над влечениями и побуждениями, вспыльчивость.

Данная классификация, как и любая из существующих классифи­каций характеров, не является полной, выделенные в ней типы ха­рактеров часто пересекаются друг с другом по многим параметрам (чертам). Более того, определенная «размытость» классификаций по­зволяет предположить, что реально существует бесконечное множество типов характеров, каждый из которых представляет собой определен­ную комбинацию отдельных черт. Причем при таком рассмотрении в принципе отсутствуют запрещенные варианты комбинаций черт.

Наконец, следует отметить явную корреляцию типов характеров с раз­личными личностными факторами. Действительно, определение харак­тера, данное в начале этого раздела, подразумевает его как устойчивое и достаточно полное сочетание различных личностных свойств, имею­щих разную выраженность в различных типах характеров. Говоря о ха­рактере как о достаточно полном сочетании свойств личности, мы долж­ны, по-видимому, включать в это сочетание и такие свойства личности, как темперамент, эмоциональность, особенности мотиваций, воля, ти­пичное настроение, склонность к аффектам и стрессам (см. рис. 8.2).

Темперамент человека и его характер

Понятие темперамента возникло еще в учении древнегреческого вра­ча Гиппократа (VI век до н. э.). Темперамент (от лат. temperamentum — соответствующее соотношение частей) определяется как часть черт и свойств характера, связанных с относительно быстрыми реакциями на изменение ситуации. Другими словами, темперамент определяет со­бой динамические черты характера и психики человека, что, в свою очередь, связано с наличием определенных устойчивых соотношений индивидуальных свойств личности.

На сегодняшний день в психологии выделяют 4 основных типа тем­перамента: сангвинический, холерический, меланхолический и флег­матический.

Сангвиник — человек с сильной, уравновешенной психикой, легко и быстро реагирующий на изменения ситуации, подвижный и в физи­ческом, и в психическом плане, спокойно реагирующий на неудачи. Поведение сангвиника отличает любознательность, открытость, ин­терес к разнообразным событиям внешнего мира. Комбинация та­ких черт позволяет сангвинику получать максимальное по сравнению с другими типами характеров количество положительных эмоций.

Меланхолик — человек с легко ранимой психикой, склонный глубо­ко и, возможно, не вполне адекватно переживать даже незначитель­ные (например, для сангвиника) неудачи. Характерной чертой явля­ется то, что внешне люди меланхолического типа вяло реагируют на окружающий мир. Люди этого типа обладают скорее слабым типом нер­вной системы. Их поведение выглядит нерешительным, они склонны к бесконечным колебаниям и не способны к быстрому принятию решений. Наиболее типичными реакциями на внешний мир являются страх, неуверенность, растерянность, склонность к обороне.

Флегматик — тип человека, который и внешне, и внутренне невозму­тим и спокоен. Отсутствием взрывчатости своего внешнего поведения люди этого типа схожи с меланхоликами. Однако если меланхолик представляет собой слабый тип. скрывающий свои многочисленные внутренние переживания, то флегматик принципиально отличается своим устойчивым внутренним миром. Он обладает сильным типом нер­вной системы, что проявляется в наличии устойчивых и явно выра­женных стремлений и желаний, в устойчивом, сбалансированном спо­койном настроении. Люди этого типа мало подвержены воздействию внешних неприятностей, инертны и уравновешенны в поведении.

Холерик — тип людей, обладающих неуравновешенным характером и сильной нервной системой. Внешне действия холерика отличаются быстротой, страстностью и целеустремленностью. Холерик всегда по­гружен в свои дела, о таких людях говорят: «горит на работе и не заме­чает ничего, кроме своих целей». Люди с холерическим темпераментом -обычно весьма эмоционально возбудимы, что, в частности, отличает их от флегматиков. Поведению холерика свойственны черты преодоления, борьбы, при наличии внешнего сопротивления такой человек легко впа­дает в ярость, проявляет гнев, агрессию.

Из приведенных определений разных типов темпераментов можно заключить, что по многим чертам типы темпераментов и типы характе­ров пересекаются. В определенном смысле классификация людей по типам темперамента представляет собой частный случай классифи­кации по типам характера. В частности, представляет интерес сопо­ставление типов древнегреческих, античных темпераментов с типами характера (или темперамента), определяемыми по личностным опрос­никам Айзенка (см. «Методы личностного тестирования»).

Такое сопоставление показано на рис. 9.1, где по оси абсцисс отложе­ны значения шкалы интроверсии — экстраверсии, а по оси ординат — значения шкалы нейротизма — стабильности. В результате такого со­поставления получается, что эмоционально нестабильный экстраверт, т. е. человек, имеющий выраженные показатели по шкалам нейротизма и экстраверсии, соответствует холерику. Стабильный экстраверт, т. е. человек с выраженными показателями по шкалам стабильности и экс­траверсии, соответствует сангвинику. Человек с выраженными показа­телями по шкалам нейротизма и интроверсии соответствует меланхо­лику, и человек с выраженными показателями по шкалам стабильности и интроверсии — флегматику.

Кроме того, использование системы шкал (рис. 9.1) делает возмож­ным сопоставление типов характера и соответствующих им эмоцио­нальных показателей. Так, выраженной нейротичности верхней полу­плоскости соответствует преобладание отрицательных эмоций. Разница между квадрантами этой полуплоскости определяется тем, что у ме-

ланхолика отрицательные эмоции проявляются скорее в связи со страхом и неуверенностью, в то время как у холерика — в связи с аг­рессивностью и нетерпимостью. С другой стороны, стабильность ха­рактеров нижней полуплоскости соответствует преобладанию поло­жительных эмоций, проявляющихся у флегматиков и сангвиников. Разница эмоциональных окрасЧж этими психотипов заключается в том, что положительные эмоции флегматика имеют тенденцию к ус­покоенности за счет уравновешенности внутреннего мира, в то вре­мя как у сангвиника эти тенденции связаны с желанием активного участия в социальной жизни.

Следует специально отметить, что четкие типы характера (или темперамента) определяются только если человек имеет выражен­ные значения по обеим шкалам, т. е. и по шкале абсцисс, и по шкале ординат. Иными словами, четкие типы характера человека опреде­ляются, если его показатели находятся вблизи диагоналей соответ­ствующих квадрантов. Во всех других случаях выявляется менее четкая картина. Например, если человек имеет выраженные значения по шкале нейротизма и слабо выраженные значения по шкале интро-вертности — экстравертности, мы можем делать выводы только о том, что такой человек примерно одинаково склонен к меланхолическим или холерическим реакциям. Если человек имеет выраженные, вы­сокие, показатели по шкале интроверсии и низкие показатели по шкале Y (нейротизм — стабильность), можно делать выводы толь­ко о том, что он примерно одинаково склонен к проявлениям флег­матичности и меланхолии.

Для еще более точного анализа мы должны особо выделить некото­рую область вокруг пересечения осей ординат и считать, что люди, имею­щие показатели в этой центральной области, представляют собой не­который нормальный психотип, в котором хорошо сбалансированы все черты характера. Поведение таких людей, конечно, может сдвигаться в ту или иную сторону в зависимости от настроения, внешних условий и воздействий, но не проявлять при этом явно выраженных устойчивых несбалансированных эффектов.

Пример практического самоопределения своего типа характера

Интересно отметить, что приведенная на рис. 9.1 система шкал Г. Айзен­ка представляет собой удачный пример минимизированного базиса фак-

ippoB, на основании которого описываются многие типы и варианты человеческих характеров и темпераментов, или, другими словами, многие варианты человеческого поведения.

Ниже приведены 57 вопросов одного из вариантов личностного опросника Г. Айзенка. На основании ваших ответов на эти вопросы вы сможете провести тестирование особенностей своей личности, ис­пользуя систему шкал (см. рис. 9.1).

Практическое правило заполнения подобных психологических ан­кет, тестирующих личность, требует быстрой реакции испытуемых, так как наиболее интересной и информативной с точки зрения анализа яв­ляется первая реакция отвечающего, когда он дает наиболее «устояв­шийся», интуитивно близкий ему ответ.

Тест.

Личностный опросник Г Айзенка

Отвечая на вопросы, после каждого номера проставляйте «+» при по­ложительном ответе и «-» — при отрицательном. Старайтесь, чтобы ответы были абсолютно искренними.

1. Часто ли вы испытываете тягу к новым впечатлениям, к тому, что­бы встряхнуться, испытать возбуждение?

2. Вы часто нуждаетесь в друзьях, которые вас понимают, могут одобрить и утешить?

3. Вы человек беспечный?

4. Не находите ли вы, что вам трудно отвечать «нет»?

5. Задумываетесь ли вы перед тем, как что-нибудь предпринять?

6. Если ,вы обещали что-то сделать, всегда ли вы выполняете обе­щания?

7. Часто ли у вас бывают спады и подъемы настроения?

8. Обычно вы поступаете и говорите быстро, не раздумывая?

9. Часто ли вы чувствуете себя несчастным человеком без достаточ­ных к тому оснований?

10. Сделали бы вы все что угодно на спор?

И. Возникает ли у вас чувство робости или смущения, когда вы хо­тите завести разговор с симпатичным(ной) незнакомцем(кой)?

12. Выходите ли вы из себя, злитесь?

13. Часто ли вы действуете под влиянием минутного настроения?

14. Часто ли вы беспокоитесь из-за того, что сделали или сказали что-то такое, чего не следовало бы делать или говорить?

15. Предпочитаете ли вы книги встречам с людьми?

16. Легко ли вас обидеть?

17. Любите ли вы часто бывать в компаниях?

18. Бывают ли у вас мысли, которые вы бы хотели скрыть от других?

19. Верно ли, что вы иногда полны энергии, так что все горит в руках, а иногда совсем вялы?

20. Предпочитаете ли вы иметь меньше друзей, но зато особенно близ­ких вам?

21. Часто ли вы мечтаете?

22. Когда на вас кричат, вы отвечаете тем же?

23. Часто ли вас беспокоит чувство вины?

24. Все ли ваши привычки хороши и желательны?

25. Способны ли вы дать волю своим чувствам и вовсю повеселиться в компании?

26; Считаете ли вы себя человеком возбудимым и чувствительным?

27. Считают ли вас человеком милым и веселым?

28. Часто ли вы, сделав какое-нибудь важное дело, испытываете чув­ство, что могли бы сделать его лучше?

29. Вы больше молчите, когда находитесь в обществе других людей?

30. Вы иногда сплетничаете?

31. Бывает ли, что вам не спится от того, что в голову лезут разные мысли?

32. Если вы хотите узнать о чем-нибудь, то вы предпочтете прочи­тать об этом в книге, нежели спросить?

33. Бывают ли у вас сердцебиения?

34. Нравится ли вам работа, требующая от вас постоянного внимания?

35. Бывают ли у вас приступы дрожи?

36. Всегда бы вы платили за провоз багажа в транспорте, если бы не опасались проверки?

37. Вам неприятно в обществе, где подшучивают друг над другом?

38. Раздражительны ли вы?

39. Нравится ли вам работа, которая требует быстроты действий?

40. Волнуетесь ли вы по поводу каких-то событий, которые могли бы не произойти?

Ш. Вы ходите медленно и неторопливо? в2. Вы когда-нибудь опаздывали на работу или на свидание? 43. Часто ли вам снятся кошмары?

4А. Верно ли, что вы так любите поговорить, что никогда не упустите I случая побеседовать с незнакомым человеком? 45. Беспокоят ли вас какие-либо боли?

4(J. Вы бы почувствовали себя очень несчастным, если бы длитель­ное время были лишены возможности широкого общения с дру­гими людьми?

47. Можете ли вы назвать себя нервным человеком?

48. Есть ли среди ваших знакомых люди, которые вам явно не нра­вятся?

49. Можете ли вы сказать, что вы весьма уверенный в себе человек?

50. Легко ли вы обижаетесь?

51. Вы считаете, что трудно получить настоящее удовольствие от ве­черинки?

52. Беспокоит ли вас чувство, что вы Чем-то хуже других?

53. Легко ли вам внести оживление в довольно скучную компанию?

54. Бывает ли, что вы говорите о вещах, в которых не разбираетесь?

55. Беспокоитесь ли вы о своем здоровье?

56. Любите ли вы подшучивать над другими?

57. Страдаете ли вы от бессонницы?

Обработка результатов

После заполнения анкеты проводится подсчет набранных баллов с ис­пользованием определенного «ключа». За каждый ответ, совпадающий с «ключом», дается один балл, баллы по каждой шкале суммируются. Шкалы: «Э» — экстраверсия — интроверсия; «Н» — нейротизм — ста­бильность; «Л» — шкала лжи, вводится в качестве контрольной, пред­назначена для оценки правдивости ответов и диагностирует склонность испытуемых давать (даже для самого себя) социально приветствуемые ответы. Если человек набирает по этой шкале много баллов, считается, что он имеет большое стремление понравиться окружающим. Само по себе такое желание присутствует в какой-то степени практически у всех людей и, по-видимому, кардинальным образом не влияет на дру­гие черты характера, Однако следует учитывать, что человек, имеющий слишком явные склонности к коррекции такого рода, может не дава^ точные ответы и по другим шкалам. Ввиду этого раньше результат^, испытуемых, набиравших по шкале «Л» более 5 баллов, считались недостоверными.

Ключ к опроснику Г Айзенка Шкала О»

Поставьте себе один балл за каждый утвердительный ответ на вопро­сы: 1,3,8,10,13,17, 22,25, 27,34,39,44,46,49,53,56.

Поставьте себе один балл за каждый отрицательный ответ на во­просы: 5,15,20, 29,32,37,41,51.

Шкала «Н»

Поставьте себе один балл за каждый утвердительный ответ на вопро­сы: 2,4,7,9,11,14,16,19,21,23,26,28,31,33,35,38,40,43,45,47,50,52, 55,57.

Шкала «Л»

Поставьте себе один балл за каждый утвердительный, ответ на вопро­сы: 6, 24,36.

Поставьте себе один балл за каждый отрицательный ответ на во­просы: 12, 18,30,42,48,54.

Для обработки индивидуальных ответов испытуемых проводится срав­нение их ответов с заранее набранной статистикой ответов. Эта статис­тика представляет собой большой массив ответов испытуемых, на ос­новании анализа которых были введены статистически устойчивые значения шкал. Окончательно валидность, т. е. пригодность, данной сис­темы обработки и, следовательно, данной системы тестирования опреде­ляется после подтверждения результатов тестирования у так называемой референтной группы людей. Референтную группу составляют испытуе­мые, психологические характеристики которых получены из других независимых источников, например из результатов их обследования врачами и психологами. Тестирование с помощью личностных опрос­ников Г. Айзенка получило подтверждение на очень большой статисти­ке (различные «диагнозы», т. е. интерпретации значений шкал получа­ются после анализа сотен испытуемых).

Исходя из данных статистику * ходе интерпретации ответов тести­рования испытуемые дрлжны приводить некоторые систематические поправки к результатам, полученным после суммирования ответов по каждой из шкал. Эти поправки отражают внутреннюю склонность всех людей считать себя более стабильными и менее склонными к крайним проявлениям экстра- и интроверсии. Для коррекции этих тенденций чатго смещают ответы на один, максимум два пункта от центра по оси эксправерсии — интроверсии и на такое же расстояние вверх по шкале нейротизма — стабильности.

Цаковы же прогнозы личностного тестирования с точки зрения практической педагогики и оценок профессиональной ориентации и пригодности? Исследования показывают, что выраженные интро­верты (меланхолики и флегматики) более осторожны в действиях и суждениях, педантичны, точны и аккуратны при исполнении любой работы и, как следствие, люди с такими типами характера лучше при­способлены к монотонной работе. При этом стабильные интроверты (флегматики) лучше справляются с ответственностью, имеющей мес­то, например, при работе диспетчера или оператора.

Выраженные экстраверты (холерики и сангвиники) имеют тенден­цию быть хорошими организаторами производства, бизнесменами, име­ют предпочтения в областях деятельности, связанных с принятием ре­шений, контактами с другими людьми, например в областях рекламы, связи с прессой и т. д.

В ходе определения и анализа типа собственного характера у челове­ка естественно возникает вопрос, насколько стабильным является его характер и насколько его черты подвержены изменению. Следует ска­зать, что процедура определения типа характера (или, по другой терми­нологии, типа темперамента) обладает в какой-то мере вероятностны­ми свойствами. Это означает, что результаты тестирования человека в определенной степени зависят от внешней ситуации и от внутреннего состояния человека. Конечно, при этом статистически в среднем каж­дый человек будет оставаться в пределах своего типа характера. Одна­ко результаты нескольких тестирований могут попадать не в одну точ­ку, а в некоторую область плоскости (см. рис. 9.1). Это значит, что в принципе человек способен хотя бы временно и ненамного, но из­менять параметры своего характера, как бы сдвигаясь по плоскости (см. рис. 9.1). В практической жизни это отчасти отражается в выра­жениях: «сегодня я был в форме», «идет полоса везения» или «сегодня был удачный день».

Другим важным моментом является то, что параметры характера в принципе управляемы. Управление может осуществляться как извне, и это является одной из функций воспитания, так и изнутри, т. е, че­ловек в определенной степени может сам направленно изменять чер­ты своего характера. В этом случае активное начало связано с волевыми качествами личности. Роль воспитания в процессах формирования характера следует понимать достаточно широко. Это не только на­правленное воздействие одной личности, личности воспитателя на другую личность, но и ненаправленное воздействие среды воспитания на личность человека.

В качестве иллюстрации, чисто умозрительно, так сказать, в рамках умственного эксперимента, можно представить, насколько разным бу­дет влияние среды на двух детей с одинаковым типом характера, но раз­ной внешностью. Ясно, что более доброжелательное отношение окру­жающей среды (детей, родителей, других людей) при прочих равных условиях помогает раскрытию и развитию положительных черт харак­тера. Естественно, что при этом следует учитывать опасность избало­вать ребенка, сделать его раздражающе эгоистичным и самолюбивым. Коррекция такой опасности, как известно, связана с направленным вос­питанием, осуществляемым родителями и педагогами.

Говоря о возможностях самосовершенствования характера, надо иметь в виду не только опору на волевые качества личности, но также опору на мотивации человека, на его желание улучшить свой характер. А эти мо­тивации, в свою очередь, часто должны быть сформулированы воспита­телем или педагогом, так как ребенок часто и не подозревает о таких воз­можностях и о их пользе для его дальнейшей жизни. Например, в практическом, конкретном плане ребенку, как правило, надо специально объяснять, что выражение лица, манеры поведения, внешность, уважи­тельное отношение к окружающим, честность, пунктуальность и другие качества кардинально влияют на его положение в обществе и в этом смыс­ле должны быть целями процесса самосовершенствования характера.

При этом, конечно, первостепенное значение имеет правильная кон­кретизация этих правил, т. е. обучение ребенка тем типам реализации манер поведения, выражения лица, внешности, правил общения и т. д., которые приняты в качестве нормы в данном, вполне определенном об­щественном слое. Смешение норм поведения, реализация в некотором общественном слое норм поведения другого слоя, как известно, часто чревато катастрофическими последствиями.

Психофизиологические корреляты личностных факторов

Характерной особенностью тестирования вообще и личностного те­стирования в частности является то, что для получения достаточно точной диагностики испытуемому предлагается ответить на кос­венные вопросы, на первый взгляд мало связанные с окончатель-нь^ш выводами. Такой способ тестирования основан на методике выявления скрытых, базисных факторов с помощью специальных методов анализа внешних параметров, доступных прямому наблю­дению.

ТЪкие положения дают основания предполагать, что именно глу­бинные, базисные факторы, выделенные в результате процедур многомерного шкалирования, или факторного анализа, должны иметь корреляты на нейронном или молекулярном уровне. Дей­ствительно, результаты работ последних десятилетий все в большей степени проливают свет на механизмы, определяющие проявление таких факторов, как интро- и экстраверсия, стабильность и нейро­тизм.

Например, по предположениям ряда исследователей, все эти базис­ные факторы связаны с работой так называемой неспецифической мо­дулирующей системы, расположенной в стволовых отделах рети­кулярной формации мозга и отвечающей за уровень активации когнитивных, мотивационных и эмоциональных структур. Особенно­сти работы модулирующей системы определяют, таким образом, ин­дивидуальный уровень активации ряда других мозговых структур во время бодрствования и, как следствие, характерные индивидуальные, личностные черты человека.

Попытки измерения поведенческих коррелятов индивидуально­го уровня активации были сделаны путем составления специаль­ного типа личностного опросника, выясняющего такие склонности человека, как стремление к новым сложным и интенсивным пере­живаниям, стремление к физическому или социальному риску, ост­рым ощущениям (Данилова #., 1999). Эти предпочтения и склоннос­ти получили общее название — «поиск ощущений» (sensation seeking — SS). Отдельные шкалы опросника предназначены для оценок таких показателей, как склонность к авантюрным приключениям, опасным видам спорта (фактор TAS); склонность к путешествиям, общению с друзьями, к искусству (фактор ES); склонность к сексуальному раз­нообразию, алкоголю и другим социально ориентированным край­ностям (фактор DIS); повышенная чувствительность к проявлениям скуки (фактор BS).

По некоторым данным (StrelayJ., 1994), высокий уровень активиро­ванное™ (высокая активность ретикулярной формации мозга) свой­ствен интровертам и нейротикам, т. е. меланхоликам по классификации Айзенка. Это люди с высоким уровнем тревожности, слабой нервной си­стемой, избегающие дополнительных острых ощущений и с тенденция­ми к отказу от социального взаимодействия. Субъекты, обладающие подобными чертами характера, имеют тенденцию к более частым от­рицательным эмоциям типа тревожности, страха.

Низкий уровень индивидуальной неспецифической активированно-сти ретикулярной формации мозга свойствен субъектам с выраженной экстравертностью и с тендециями к преобладанию положительных, ге­донистических эмоций. Общий жизнелюбивый настрой, свойственный ткким субъектам, также характеризует их как людей с выраженными чертами холерического и сангвинического типов.

Таким образом, можно заметить, что на шкале интро-экстраверт-ности (шкала абсцисс на рис 9.1) люди, обладающие высокой актив­ностью ретикулярной формации мозга, попадают в категорию ин­тровертов, а люди с низкой активностью — в категорию экстравертов.

По данным {Данилова Я., 1999), уровень SS-показателя человека коррелирует с уровнем некоторых биохимических показателей: с со­держанием мозгового фермента — моноаминоксидазы (МАО), нейро-медиаторов, таких, как норадреналин, дофамин, серотонин, с уровнем эндогенных морфинов и половых гормонов. В частности, величина SS отрицательно коррелирует с уровнями МАО, эндорфинов и половых гормонов. Другими словами, лица с высоким показателем SS имеют низкий уровень МАО, субъекты с низким SS (слабо выраженным стремлением к поиску новых ощущений й переживаний) обладают вы­соким уровнем МАО. Аналогичные данные были получены в исследо­ваниях, проведенных на обезьянах, когда животные с высоким содер­жанием МАО проявляли стремление к одиночеству, а особи с низким содержанием МАО были социально активны, агрессивны, склонны к игровому и выраженному сексуальному поведению.

Функция МАО связана с подавлением активности моноаминовых нейромедиаторов, т. е. веществ, участвующих в разнообразных функ­циях регулирования мозговой деятельности. В частности, МАО по­давляет активность таких нейромедиаторов, как норадреналин, дофа­мин (группа катехоламинов) и серотонин. В функциональном плане дефицит норадреналина и/или серотонина связывают с проявления­ми глубоких депрессий, и поэтому средства, понижающие содержа­ние МАО, в клинике часто используют в ходе антидепрессионной те­рапии.

Экстраверты:	Интроверты:
•	высокий уровень SS;	•	низкий уровень SS;
•	пониженный уровень активности ретикулярной формации мозга;	•	повышенный уровень активности ретикулярной формации мозга;
#	пониженный уровень половых гормонов;	•	повышенный уровень половых гормонов;
•	пониженный уровень эндорфинов;	#	повышенный уровень эндорфинов;
•	пониженный уровень МАО, и как следствие:	•	повышенный уровень МАО, и как следствие:
~ повышенный уровень норадреналина, дофамина;	- пониженный уровень норадреналина, дофамина;
- повышенный уровень серотонина	- пониженный уровень серотонина

Рис. 9.2. Гипотетические представления о корреляции типов личности людей и нейрохимических механизмов, связанных с уровнем общей индивидуальной активности ретикулярной формации мозга, уровнем нейромедиаторов, половых гормонов и эндорфинов. Высокая социальная активность экстравертов кор­релирует с высоким уровенем SS-покаэателя, низким уровнем ретикулярной активности и низким уровнем МАО. В случае интровертов имеют место обрат­ные соотношения: низкая социальная активность коррелирует с низким уровнем SS-показателя, высокой ретикулярной активностью и высоким

уровнем МАО

Роль дофамина и его рецепторов также имеет огромное значение. Так, при шизофрении часто успешным бывает применение препа­ратов, блокирующих дофаминовые рецепторы. С другой стороны, при многих случаях болезни Паркинсона, связанной с разрушением групп дофамин-содержащих нейронов, резкие нарушения координа­ции могут быть смягчены с помощью лекарственных препаратов, по­давляющих разрушение дофамина или способствующих его синтезу (Албертпс Б. и др., 1994).

Обобщенная схема предполагаемых психофизиологических меха­низмов личностных особенностей приведена на рис. 9.2.

Резюме

Для тестирования личностных черт человека используются различные типы психодиагностических опросников: опросники интересов, устано­вок и мотивов деятельности, личностные опросники. Среди наиболее разработанных личностных опросников одно из первых мест занимает Миннесотский многоаспектный личностный опросник (MMPI), состоя­щий из 550 утверждений, включенных в состав 10 основных диагности­ческих шкал. Опросник рассчитан на людей в возрасте от 16 лет, име­ющих IQ 80.

Характер человека определяют как индивидуальное сочетание устой­чивых психических особенностей, черт, атрибутов, данных. Черты характера определяются на основании анализа особенностей поведе­ния человека, причем именно эти основания служат основой для раз­личных классификаций (типологий) характеров. Одна из ведущих классификаций разработана немецким психологом и психиатром Кар­лом Леонгардом и включает 12 типов характера.

Темперамент человека определяется как часть черт и свойств харак­тера, связанных с относительно быстрыми реакциями на изменение си­туации. Вслед за Гиппократом в психологии выделяют 4 основных типа темперамента: сангвинический, холерический, меланхолический и флег­матический. Удачный пример минимизированного бгриса факторов, на основании которого описываются многие типы и варианты челове­ческих характеров и темпераментов, представляет собой система шкал Г. Айзенка.

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров

1. Каковы принципы определения личностных черт человека?

2. Как типы опросников используются для личностного тестиро­вания?

3. Какие шкалы опросника MMPI вы запомнили?

4. Сколько факторов из личностного опросника Кэттела вы помните?

5. Опишите основные характеристики интровертного и экстраверт-ного типов поведения.

6. В чем заключаются отличия между темпераментом и характером?

7. Определите наиболее выраженные у вас шкалы по опросникам Кэттела и MMPI.

8. Как связаны типы личности и индивидуальный уровень актив­ности мозговых структур?

9. К какому типу характера в соответствии с классификацией К. Леон-гарда вы относите себя?

10. Кратко охарактеризуйте 4 типа темперамента: сангвинический, холерический, меланхолический и флегматический.

Глава 10

Мотивации человеческого поведения

Ключевые понятия: побудительные факторы поведения, потребности, желания, интересы и склонности, разумный эгоизм, типы мотиваций. Первичные и высшие мотивации, формирование новых мотиваций, смысл жизни, поступок, переключение энергии, церемонии и ритуалы животных, истоки искусства.

Мотивации как основа формирования жизненных целей

В поведении человека в некотором общем смысле могут быть выделе­ны две стороны. Во-первых, операциональная сторона поведения, т. е. та его часть, которая решает проблемы достижения целей. К этой час­ти поведения относится деятельность систем восприятия, мышления, принятия решений, т. е. систем, предназначенных для решения уже поставленных задач и проблем. Операциональные системы, таким об­разом, отвечают на вопрос: как, каким образом достичь цели?

Однако не менее важное значение имеет и вторая — побудительная сторона поведения, т. е. та его часть, которая решает проблемы поста­новки целей. Действительно, проблемы целеполагания занимают огром­ное место в самых различных сторонах деятельности человека. В этом смысле ключевыми являются вопросы «зачем?», «ради чего?», «какой смысл?», «для какой цели?». Ответь! на эти вопросы связаны с тем, что мы называем потребностями, желаниями, интересами и склонностя­ми человека.

В конечном счете проблемы целеполагания и смыслообразования охватывают буквально все стороны жизни человека, начиная от про­стейших случаев, когда человек отвечает на бытовые вопросы в режи­ме «хочу — не хочу», «интересно — не интересно», и кончая пробле­мой смысла жизни, которую рано или поздно формулирует для себя каждый человек. Над вопросами смысла и цели жизни задумывались и задумываются не только психологи, но и великие мыслители и ху­дожники. Результаты таких раздумий дали гениальные по точности и глубине формулировки, такие, как, например, строки А. С. Пушкина:

Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена? Кто меня волшебной властью Из ничтожества воззвал, Душу мне наполнил страстью, Ум сомненьем взволновал? Цели нет передо мною: Сердце пусто, празден ум, И томит меня тоскою Однозвучный жизни шум.

Американский психолог Уильям Джеймс писал: «Все ценное, ин­тересное и важное, что каждый из нас находит в своем мире, — все это чистый продукт созерцающей личности... Попытайтесь вообра­зить этот мир таким, каков он сам по себе, без вашей благоприятной или неблагоприятной оценки, без внушаемых им надежд и опасений. Такого рода отчужденное пространство будет для вас почти невозмож­ным. Ведь в нем ни одна часть Вселенной не должна иметь большего значения, чем какая-либо другая, и вся совокупность вещей и собы­тий не будет иметь смысла, характера, выражения или перспективы» (БлумФ. и др., 1988).

Внутренние, определяемые самой структурой организма, врож­денные системы мотиваций у человека в отличие от животных реа­лизуются под жестким контролем. Противоречие между желанием и необходимостью, между «хочу» и «надо» преследует человека всю жизнь. И возможно, разрешение этого противоречия состоит в пра­вильно построенных процессах воспитания и самовоспитания, цель которых состоит в совершенствовании, развитии и корректировке си­стемы мотиваций, в формировании новых внутренних потребностей, таких, как потребность в труде, новых знаниях, выполнении мораль­ных норм и т. д. В результате воспитания такого рода у человека появ­ляется внутренняя необходимость в выполнении тех действий, кото­рые надо выполнить. В частности, механизм такого рода порождает явление, называемое разумным эгоизмом, т. е. ситуацию, когда чело­век делает общественно полезное дело, приносит пользу другим и иск­ренне считает это удобным, полезным, выгодным и желательным для себя.

Иерархия мотиваций человека. Мотивации животных

Мотивации (потребности, драйвы) представляют собой те внутрен­ние силы организма, которые побуждают его к деятельности. Таким образом, можно сказать, что потребность энергетизирует поведение и ставит цели жизнедеятельности. Цели, поставленные потребностями, в некотором смысле являются основными, исходными и не требую­щими обоснования. Наличие потребности проявляется в наличии по­тенциала реакции. Организм как бы обладает определенной вели­чиной потенциальной энергии особого типа, которую необходимо разрядить, превращая в систему действий.

Собственно поведение организма выступает при таком рассмотрении как упорядоченное взаимодействие системы многих потребностей (мо­тиваций), обладающих сложной иерархией. С этой точки зрения различ­ные структуры организма, связанные с восприятием, памятью, узнавани­ем, мышлением, поведением, предназначены исключительно для цеЛЬй удовлетворения системы мотиваций.

Мера выраженности потребности определяется эксперименталь­но путем измерения количества действий (движений), направлен­ных на реализацию данной потребности, т. е. на достижение цели. Например, в широких пределах «рабочего диапазона» количество по­исковых движений животного прямо пропорционально степени его голода, жажды или потребности в сексуальном партнере. Однако инте­ресно отметить, что потребность, являясь принципиально важной для организма внутренней силой, обладает и определенной независимо­стью от внешнего мира.

Многократные эксперименты показали, что животное обязательно должно «разрядить» накопленный потенциал, удовлетворить свою по­требность. Например, сытая кошка все равно будет осуществлять дея­тельность по слежению, поимке и даже убиванию мышей, подбрасывае­мых ей в клетку. При этом она, конечно, не будет есть этих мышей. Такая же разрядка потенциала потребности имеет место при игровом поведении животных, а также, что особенно интересно, при удовлетворе­нии потребностей, связанных с исследовательским поведением.

Как только ранее спокойное и, казалось бы, полностью удовлетво­рившее свои потребности животное попадает в новую, незнакомую для него среду, оно сразу же проявляет максимальную активность. Причем потенциал исследовательской активности (другими слова­ми, потенциал любопытства) при этом достаточно велик, например: крыса будет пытаться проникнуть в тот или иной отсек лабиринта, несмотря на то что при этом она будет получать чувствительные уда­ры электротока.

Любопытство животных не требует никакого подкрепления со сто­роны других систем мотиваций: животное удовлетворяет его вне зави­симости от получения еды или питья, любопытство часто бывает даже сильнее страха. Например, при типичной постановке эксперимента обезьяна всегда обучается распознавать объекты, нарисованные на двух дверцах, в условиях, когда подкреплением (наградой) служит только то, что при правильном нажатии лапой на соответствующую педаль обезьяна получает возможность заглядывать через дверку в лабо­раторию и наблюдать за тем, что там происходит.

Познавательная мотивация не только заставляет животное внима­тельно наблюдать за новыми объектами, но и манипулировать ими, что, в частности, происходит в процессе игры. С этих позиций становится ясным, почему игровое поведение свойственно буквально всем ви­дам животных, начиная от птиц, а возможно, и животным, стоящим на более низких ступенях эволюционной лестницы. Игровое обуче­ние, особенно выраженное у молодых животных, буквально большая часть жизни которых связана с игрой, может служить показателем степени выраженности познавательной потребности у разных видов животных.

Использование «игрового» критерия, возможно, было бы интересно для создания эволюционной лестницы особого рода, в которой пере­ход на следующую ступень развития определялся степенью выражен­ности игрового и исследовательского поведения молодых особей. Такой функциональный поведенческий критерий позволил бы полу­чить более прямые данные о степени интеллектуальных различий раз­ных видов животных.

Классификация мотиваций может быть проведена по многим осно­ваниям, однако главным из них является тип деятельности, к которо­му побуждает данная мотивация. Исходя из этого в наиболее распро­страненной классификации, предложенной американским психологом Абрахамом Маслоу (Маслоу А._у 1999), выделяют следующие уровни:

органические (физиологические) потребности, важные с точки зрения обеспечения первичных жизненных функций. К ним от­носятся голод, жажда, половое влечение;

оборонительные потребности, направленные на избавление от страха и внешней агрессии, на обеспечение безопасности и за­щищенности. В определенной степени эти потребности связа­ны с наличием собственной агрессивности, проявляющейся у животных в защите своего участка и своего потомства, в внут­ривидовой конкурентной борьбе;

потребности в принадлежности и любви, связанные с наличием чувства принадлежности к общности, к определенному слою об­щества, с наличием взаимных личных привязанностей, вообще говоря, не связанных с деловыми качествами личности;

потребности в уважении и признании, определяемые как необхо­димость быть признанным и востребованным в коллективе, об­ладать авторитетом, успехом, считаться компетентным и с этой точки зрения необходимым членом сообщества;

познавательные потребности, связанные с жизненно значимой необходимостью в понимании различных ситуаций, связанных с бытом, семьей и профессиональной деятельностью; со стремле­нием обладать различными навыками и умениями; с выражен­ным желанием осуществлять исследовательскую деятельность в тех или иных жизненных ситуациях;

эстетические потребности, определяемые через стремления к гар­монии, симметрии, порядку, красоте. Перечисленные качества могут пониматься разными людьми в прямо противоположном смысле, например понятия красоты совершенно различны у раз­ных людей. Однако общим остается стремление к достижению эстетического совершенства, что имеет место вне зависимости от критериев этого совершенства;

потребности к самоактуализации. Этот вид потребностей связан с активным желанием человека развивать свои индивидуальные способности, добиваться реализации своих личных целей и инте­ресов и тем самым формировать и развивать собственную лич­ность (рис. 10.1).

Таким образом, в схеме Маслоу выделяются первичные потребно­сти, к которым в первую очередь относятся физиологические (органи­ческие) потребности и потребности в безопасности, и все остальные — вторичные, или высшие, потребности.

Данную классификацию потребностей по Маслоу не следует рас­сматривать как строго иерархическую. Это означает, что нельзя счи­тать, что потребности вышележащих уровней могут быть реализованы только после удовлетворения потребностей низших уровней. Схема потребностей скорее говорит о параллельном удовлетворении потреб­ностей всех типов.

Формирование новых мотиваций и корни духовных ценностей

Необходимым дополнением схемы Маслоу является включение в сис­тему мотиваций, связанных с самоактуализацией, группы потребно­стей, направленных на реализацию духовных, моральных и интеллекту­альных целей, норм и ценностей, приобретаемых человеком в процессе жизни. Эти мотивации, естественно, занимают высшие места в иерар­хии мотивационных стимулов, управляющих деятельностью человека.

Особенностью именно этих мотивов является то, что они становятся потребностями, т. е. переходят из категории целей, связанных с «надо», в категорию целей типа «хочу», в результате длительных и многотруд­ных процессов воспитания, саморазвития и самоорганизации лично­сти. Но в результате их формирования удовлетворение от совершения нравственных поступков (и соответственно, потребность в их соверше­нии) становится вполне сравнимым (приобретает один порядок важно­сти) со всеми остальными типами потребностей.

Совершенно особый способ появления новых мотиваций связан с тем, что любой человек активно участвует в процессе культурного развития. Другими словами, человеческая личность неразрывно свя­зана с культурной средой общества, немыслима в отрыве от тех или иных культурных традиций, направлений и проявлений. Причины та­кой неразрывной связи и корни зарождения этой связи более подроб­но рассмотрены ниже; здесь же важно подчеркнуть сам факт того, что самые разные проявления искусства и культуры становятся новыми мотивациями человека. Человек посещает театр, кино, читает книги, смотрит телевидение или слушает музыку не в плане надо, но исклю­чительно в плане хочу, потому что любит эти занятия, получает от них удовольствие. Появление новых мотиваций, таким образом, представ­ляет собой появление новых целей, новых глубинных, насущных по­требностей личности.

Сформированная на данный момент времени система мотиваций определяет основные цели деятельности организма. Как следствие со­поставления иерархии потребностей и конкретных условий внешней среды, у человека формируется определенный когнитивный план — граф (дерево) целей и подцелей, корнц которого определяются мо­тивациями. Построение таких планов означает, что на каждом шагу поведения осуществляется просмотр, основанный на использовании подобного рода правил:

ПП = f(0Ц, 3),

где ПП — поведенческий потенциал, т. е. сила, определяющая стрем­ление к цели (подцели), ОЦ — ожидание или прогноз достижения цели при использовании данного шага, 3 — значимость достижения данной цели. В результате деревья, или графы, направленные на до­стижение одной и той же цели, могут быть разными не только у раз­ных людей, но и у одного человека в зависимости от ситуации, на­строения, борьбы мотивов, значимости (веса) той или иной подцели (рис. 10.2).

Например, при построении плана переезда из города в город человек должен учитывать такие факторы, как цена билета на разные виды транс­порта, время в пути, моральные затраты на приобретение билета (типа просьбы об услугах) и т. д. При формировании плана приходится так или иначе просчитывать многие варианты (ветви графа целей) и оце­нивать их предпочтительность. В итоге такой деятельности формиру­ются различные стратегии планирования поведения, например стратегия избегания неудач, стратегия стремления к успеху, в том числе стремление к успеху любой ценой, стремление к успеху без применения некоррект­ных с точки зрения социальных норм средств, стремление к успеху в лю­бой области вне зависимости от собственных склонностей, стремление к успеху только в области своих интересов и т. д.

Таким образом, деятельность по построению планов, проводимая в рамках морально-этической сферы, прямо определяется структурой мотиваций человека. Причем только наличие мотиваций высшего по­рядка, определяемых потребностью к осуществлению действий, соот­ветствующих духовным нормам и ценностям, способно обеспечить нор­мальное поведение человека.

В итоге рассмотрения всего комплекса мотиваций и потребностей человека мы можем заключить, что известное выражение «любовь правит миром» в более точном и более общем смысле должно зву­чать как «миром правят мотивации». Именно так может быть коротко определено место мотиваций в общей системе человеческих ценно­стей — как материальных, так и духовных.

Потенциальная множественность формирования графов целей пока­зывает, что поведение человека с неизбежностью включает в себя твор­ческие моменты, т. е. моменты выбора средств, целей, условий. Это зна­чит, что поведение не является цепью автоматических, однозначно влекущих друг друга актов. Человек в ходе планирования и реализации своих действий способен на совершение поступка, т. е. на сознательно сконструированное поведение. Иногда поступком является только по­пытка достичь цели. Тем не менее осуществление внутреннего выбора в соответствии с критериями и требованиями высших мотиваций со­ставляет значительную часть работы по подготовке поступка.

Основанием, базой поступка являются не технические и техноло­гические возможности, а морально-этические, нравственные решения. Именно поэтому человек в процессе свершения поступка часто всту­пает в противоречие с установленными в данном социальном слое привычными нормами и критериями, конфликтует с заведенным по­рядком. В качестве классических примеров поступка может быть при­ведено поведение человека при защите слабого, поведение при отстаи­вании собственных принципов и убеждений, поведение, связанное с преодолением страха или действий, связанных с явными неприятно­стями. Причем важно, что во всех этих случаях человек, совершающий поступок, обязательно, с неизбежностью должен преодолевать в про­цессе планирования поступка целый комплекс четко предвидимых им неприятных, зачастую вредящих ему лично последствий.

В этой связи интересно отметить, что совершение поступка имеет как минимум два плана: внешний и внутренний. В социальном плане поступок проявляется как действие, в индивидуальном, личностном пла­не — как сложный, длительный процесс внутреннего выбора, творческий акт, проходящий в сфере интеллектуальных, моральных и нравственных категорий и понятий. Но не имеет ли место определенное противоре­чие между длительностью «созревания» поступка, его оформлением в процессе внутренних сомнений и борьбы человека с самим собой и теми многочисленными фактами, когда человек совершает поступок мгновенно, без раздумий и колебаний?

Очевидно, нет. Образно говоря, поступок совершается мгновенно, под­готовка поступка может длиться всю жизнь. Мгновенность свершения свидетельствует об уровне «укоренения» социально значимых, мораль­ных и этических норм в структуре личности или, как можно сказать, используя точную и образную формулировку педагогической психо­логии, в «тексте, называемом личностью». Кстати сказать, в данном выражении просматриваются определенные ассоциации и с модель­ными представлениями о структуре процессов мышления и памяти, в которых сложные комплексы понятий записываются и читаются на основе текстов, реализованных на языке семантических сетей, их уз­лов и связей.

В социальном плане личностные поступки, получившие обществен­ное признание, ставшие значительными в сознании большинства лю­дей, получают особое положение. Такие поступки приобретают назва­ние подвигов, деяний, становятся целью воспитания, примером для подражания. На основании таких поступков происходит формирова­ние идеалов целых поколений людей. Причем важно отметить, что сам процесс создания определенных идеалов, примеров для подражания представляет собой одно из фундаментальных свойств человеческой личности, качество, которое абсолютно неотделимо от человека.

Человек без идеалов невозможен, но, к сожалению, очень даже воз­можен человек с ложными, социально вредными, преступными идеа­лами. В частности, с неправильно сформированными и неправильно понимаемыми идеалами, с идеалами, являющимися результатом не­полного понимания и, как следствие этого, добросовестного заблуж­дения. Классическими примерами таких событий являются различные ложные ценности, лежащие в основе жизненных правил криминальных социальных групп, маргинальных слоев общества.

Переключение энергии и механизмы сублимации у животных: церемонии и ритуалы. Истоки культурных традиций у человека

В главе 8 мы говорили об одном из фундаментальных понятий пси­хоанализа — понятии сублимации, т. е. неосознаваемом, автомати­ческом переключении энергии человека с вредного, опасного для него самого и окружающих поведения на такие полезные виды дея­тельности, как творчество, занятие искусством, наукой, самообра­зованием и т. д. Спрашивается, как появился механизм сублимации, свойствен ли он только человеку, является ли плодом размышлений Фрейда или имеет какие-то корни в животном мире?

Ответ на эти вопросы был получен в исследованиях тонкостей по­ведения животных, когда этологи, естественно, независимо от работ психоаналитиков, описали эффекты смещенного поведения животных. Типичный пример смещенного поведения животных — включение в стандартно агрессивное, предбоевое поведение многих птиц, демонст­рирующее противнику силу и готовность к нападению (распушенное оперение, побежки и вытягивание клюва в сторону противника, кри­ки нападения), неожиданных элементов типа интенсивного клевания ни в чем не повинных камешков, вырывания пучков травы, что являет­ся элементами пищевого и гнездостроительного поведения. Другим ти­пичным примером смещенного поведения птиц является включение в агрессивное поведение элементов поведения, связанного с чисткой опе­рения, поиском пищи и т. д. (Лоренц К., 1994). Аналогичные примеры смещенного поведения описаны при анализе поведения обществен­ных животных разных классов и уровней развития.

Принципиальный смысл появления смещенного поведения класси­ки этологии напрямую связывают с механизмами разрядки врожденной энергии агрессии. Агрессивное поведение в таком прочтении определя­ется существованием межвидовой и внутривидовой борьбы животных за различные ресурсы, такие, как пища, территория, лидирующее или подчиненное положение в сообществе и т. д. Переключение излишка агрессивного начала, его переадресация, или, как говорят, канализация (в смысле перевод в другие, специально сформированные, отводящие каналы), является необходимым условием для нормального существо­вания сообщества.

В этом плане особый интерес приобретает объяснение происхожде­ния различных церемоний и ритуалов поведения. Красота, сложность и удивительная утонченность таких поведенческих процессов у жи­вотных является поразительной. Стоит только вспомнить церемонии ухаживания у птиц, типы поведения знакомства у собак, предбоевое поведение аквариумных рыбок и т. д. Например, анализ знаменитого танца журавлей показывает, что его этапы и звенья представляют со­бой четко структурированное сочетание элементов угрозы, переадре­сации угрозы и умиротворения.

Сами по себе эти элементы являются следствием борьбы различ­ных мотиваций и эмоций, в частности мотиваций создания семьи для обеспечения функций продолжения рода, эмоций страха перед парт­нером, эмоций агрессии и т. д. Однако вся целостная церемония танца представляет собой ритуал умиротворения, направленный на перевод энергии агрессии и угроз в «мирное русло» действий по продолже­нию рода. Для более конкретного понимания некоторой символики движений птиц приведем ее «расшифровку», полученную в результа­те многочисленных наблюдений и экспериментов этологов.

«Птица высоко и угрожающе вытягивается перед другой и развора­чивает мощные крылья, клюв нацелен на партнера, глаза устремлены прямо на него... Это картина серьезной угрозы. ... Но в следующий момент птица направляет эту угрожающую демонстрацию в сторону от партнера, причем выполняет разворот точно на 180 градусов и те­перь — все так же с распростертыми крыльями — подставляет партне­ру свой беззащитный затылок, который, как известно, у серого журавля и у многих других видов украшен изумительно красивой рубиново-крас-ной шапочкой. На секунду танцующий журавль подчеркнуто засты­вает в этой позе — и тем самым в понятной символике выражает, что его угроза направлена не против партнера, а совсем наоборот, как раз прочь от него, против враждебного внешнего мира; й в этом уже слы­шится мотив защиты друга. Затем журавль вновь поворачивается к дру­гу и повторяет перед ним демонстрацию своего величия и мощи, потом снова отворачивается и теперь — что еще более знаменательно — делает ложный выпад против какого-нибудь эрзац-объекта; лучше всего, если рядом стоит посторонний журавль, но это может быть и безобидный гусь или даже, если нет никого, палочка или камешек, которые в этом случае подхватываются клювом и три-четыре раза подбрасываются в воздух. Все вместе взятое ясно говорит: Я могуч и ужасен — но я не против тебя, я против вон того, того и того» (Лоренц К., 1994).

Столь длинная цитата вполне оправданна; в ней содержится не толь­ко достаточно детальное описание структуры типичной или, если угод­но, классической ритуальной церемонии, но и такие ее элементы, как угроза, умиротворение, смещенное поведение и переадресация угрозы. Следует специально отметить, что объективность расшифровки эле­ментов танцевальной церемонии основана на достаточной статистике наблюдений. Например, символика отворачивания головы и подставле­ния незащищенной шеи говорит об умиротворении; символика нацели­вания клюва точно на соперника у птиц или символика растопыривания плавников и жаберных щелей у рыб говорят об агрессивных намерениях. В частности, если направления клювов птиц в процессе угрозы, когда они нацелены чуть-чуть мимо, перейдут некоторую грань и действи­тельно будут точно направлены друг на друга, угроза перейдет в драку (рис. 10.3).

По наблюдениям этологов, ритуализация поведения приводит к под­черкиванию ритмических компонент и повторов угрожающих и уми­ротворяющих движений, к появлению яркой окраски, контрастных

рисунков на теле животных. Причем все эти «театральные» украше­ния в особой степени проявляются именно в поведении, связанном с переадресацией агрессии. Подобное поведение проявляется в ситуа­циях борьбы и соперничества у самых разных видов животных: рыб, птиц, хищников, травоядных. При этом в работах по этологии особо подчеркивается «турнирность» боев животных, т. е. тот факт, что та­кие бои, например, между самцами за самку, за территорию или за по­ложение в сообществе, как правило, не заканчиваются смертью побеж­денного, проходят «по правилам».

Слабейший демонстрирует одну из поз покорности и уходит, бо­лее того, во время боя соперники не наносят смертельных ударов, даже если такие возможности им предоставляются. Такое поведение называют синхронным, так как при нем позы угрозы и умиротворе­ния у противников синхронизуются, и если один из бойцов перехо­дит к фазе нападения, в то время как противник еще находится в фазе ненападения, то первый боец притормаживает свои действия и не на­падает на беззащитного партнера.

Сравнительная этология делает выводы о сопоставимости и пора­зительном сходстве поведенческих ритуалов и церемоний животных с культурными ритуалами, церемониями и традициями людей/Это сходство, конечно, не говорит о прямом наследовании таких форм по­ведения. Причина заключается в появлении одинаковых типов слож­ного реагирования в ответ на схожие внешние воздействия. Важней­шим условием этого процесса является то, что некоторое внешнее воздействие с абсолютной необходимостью требует возникновения реакций адаптации или компенсации. Именно это, по-видимому, не­однократно происходило и у животных, стоящих на разных уровнях филогенетической лестницы, и у сообществ людей, находящихся на разных стадиях культурно-исторического развития.

Необходимость разрядки агрессивного начала, необходимость мно­гократного, усиленного и даже утрированного подчеркивания важной символики — вот основные причины появления ритуализации. Дей­ствительно, для человеческих ритуалов, имеющих культурно-исто­рическое происхождение, например для традиционных шествий, па­радов, праздников, песнопений, характерны ритмические действия, повторяемость, четкая регламентация действий, их утрированность и подчеркнутая красивость (рис. 10.4).

Особый интерес в этом плане приобретает анализ связей ритуаль­ного поведения людей с возникновением и развитием искусства. Из­лагая идеи К. Лоренца, эта связь может быть коротко описана через следующую последовательность этапов развития: необходимость пере­адресации агрессии — смещенное поведение — подчеркивание эле­ментов смещенного поведения с помощью красочных, утрированных, ритмизированных ритуалов и церемоний — появление намеренно, осоз­нанно театрализованных эффектов — развитие современной культуры «искусства для искусства». Естественно, что такая последовательность этапов формировалась в течение тысячелетних периодов развития че­ловеческой культуры, естественно, что процесс развития происходил и происходит с постоянно возрастающим ускорением.

Однако едва jth можно сомневаться в том, что формирование этапа «искусства для искусства», т. е. превращения искусства в самостоя­тельный, точнее самодостаточный, мотив человеческой деятельности, произошло достаточно давно. Становление искусства и других про­явлений культуры как новых мотиваций, как новых вариантов смысла жизни человека может рассматриваться, таким образом, в качестве от­даленных результатов сублимации и переадресации агрессии.

При обсуждении аналогий сублимаций и смещенного поведения сле­дует специально отметить, что в ходе описания поведения животных, и в особенности при описании смещенного поведения, в этологии большое

Глава 10. Мотивации человеческого поведения

Рис. 10.4. Сублимация: появление церемоний и ритуалов в поведении

животных

внимание традиционно уделяется вопросам, связанным с опасностью ан­тропоморфизма (от греч. antrvpos — человек и morphe — вид, образ); Этот термин, как уже упоминалось ранее, подразумевает «очеловечива­ние», т. е. приписывание чисто человеческих свойств характера, мо­тиваций, способов мышления тем живым и неживым объектам, ко­торые не являются людьми, — растениям, животным, силам природы, вещам, богам.

Сходство поведения человека и животного в одинаковых ситуаци­ях свидетельствует о решении ими одинаковых задач, однако из этого совершенно не следует, что они располагают одинаковыми способами и механизмами мышления и анализа ситуации.

Мотивации и понятие смысла жизни

Вопрос смысла жизни, наверное, входит в число самых важных для человека, в число вопросов, о которых задумывается буквально каж­дый человек. «Зачем мы живем?», «В чем смысл нашего существова­ния?», «С какой целью приходим в этот мир?» — все эти «вечные во­просы», если задуматься, по сути дела, отражают структуру мотиваций личности. В этом смысле ответы на них являются сугубо личными для каждого человека. При этом очень важно, что абсолютное большинство людей не хотят видеть в качестве цели жизни удовлетворение простых потребностей, таких, как физиологические потребности в пище, ком­фортном жилье или сексе.

Необходимость удовлетворения этих первичных потребностей оче­видна, но недостаточна. Абсолютное большинство людей считают не­приличным ставить первичные потребности, что называется, во гла­ву угла. Более того, даже те из людей, которые по наследственным

или каким-либо другим причинам являются явными эротоманами, сла­столюбцами или любителями поесть, как правило, стараются либо за­маскировать свои страсти, либо придать им возвышенные мотивы, го­воря о жизнелюбии, философском стремлении ценить каждое мгновение жизни, все ее аспекты и дары. В своих мемуарах знаменитый Казанова многократно говорил, что он никогда не соблазнял женщин, но всегда искренне влюблялся и преклонялся перед ними.

Можно говорить о том, что человеку исходно, прирожденно свой­ственно стремление удовлетворять высшие мотивации, в том числе социально (общественно) полезные мотивации, мотивации, связан­ные с воспитанием детей, мотивации любви, сострадания, выполне­ния полезной, признаваемой его социальным слоем работы. Возмож­но, отсутствие реализации мотиваций такого рода является причиной возникновения многочисленных «хобби» типа собирания марок, монет, этикеток вин, спичечных коробков, брелков, а также таких занятий, как классическое выпиливание лобзиком или раскладывание пасьянсов.

В свете сказанного становится ясно, что проблема поиска смысла жизни непосредственно связана не только с воспитанием и самовос­питанием человека, но и с тщательным выяснением склонностей, ин­тересов и индивидуальных мотиваций. Действительно обидно, если человек только в зрелом возрасте доходит до понимания своего при­звания, потратив большую часть жизни на другие, неинтересные для него дела. Сложность вопроса заключается в том, что, к сожалению, выявление структуры собственных мотиваций, интересов и склонно­стей для многих людей не является простой задачей. Это выявление требует длительной работы над собой, работы, связанной, с одной сто­роны, с самоанализом, с другой — с попытками попробовать себя на разных работах, в-третьих — с обучением, т. е. ознакомлением с осно­вами разных наук, и, может быть, не в последнюю очередь с изучени­ем себя при помощи личностных опросников и тестов способностей.

Резюме

Проблемы целеполагания, связанные с побудительной стороной по­ведения, занимают огромное место в самых различных сторонах дея­тельности человека. Мотивации (потребности, драйвы) представляют собой внутренние силы организма, побуждающие его к деятельности. Таким образом, потребности энергегизируют поведение и ставят цели жизнедеятельности, причем эти цели являются исходными и не тре­буют обоснования.

Наиболее распространенная классификация потребностей Абраха­ма Маслоу включает: органические (физиологические) потребности, оборонительные потребности, потребности в принадлежности и любви, потребности в уважении и признании, познавательные потребности, эстетические потребности, потребности в самоактуализации.

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров

1. В чем отличие побудительных и операциональных аспектов по­ведения человека?

2. Вспомците иерархию мотиваций человека в соответствии со струк­турой Маслоу.

3. В чем заключается исследовательское поведение животных? При­ведите примеры.

4. Приведите примеры первичных и вторичных потребностей.

5. Как можно определить сущность процесса сублимации?

6. Приведите примеры смещенного поведения животных.

7. Рассмотрите гипотезу о происхождении церемоний и ритуалов в человеческом поведении.

8. Сравните примеры ритуального поведения животных и человека.

Глава 11

Эмоциональный мир личности

шшвтштштштшшвюштмш \шшяшшшштШ i и j

Ключевые понятия: регулирование поведения и мотивационной дея^-тельности, функции эмоций. Эмоции и познавательная деятельность^, эмоции и мышление, регулирование эмоций, способы передачи эмо­ций в сообществе, настроения, стрессы, фрустрации, аффекты. Цент­ры удовольствия, наказания, насыщения, голода, жажды, агрессии, са-моэлектростимуляция у животных, нейромедиаторы, симпатический и парасимпатический отделы вегетативной нервной системы, эмоции «право- и левополушарного человека».

Эмоции и регуляция мотивационной деятельности

Для осуществления нормального поведения мало наличия хороши сформированного «дерева целей». Необходимо обеспечить реализа­цию спланированных действий в условиях реального времени и ре­альной среды. Роль эмоций в этом процессе чрезвычайно важна, так как именно эмоции представляют собой один из основных механиз­мов регуляции мотивационной и других видов деятельности живых организмов.

Под эмоциями (от лат. emovere — волновать) понимают психологи­ческие процессы и состояния, связанные с непосредственными пережи­ваниями. Положительные и отрицательные эмоции (радость, восторг, удивление, удовольствие, печаль, гнев, стыд, отвращение, презрение и т. д.) неотделимы от любой человеческой деятельности. На рис. 11.1 показано, что в модельном плане блок эмоций может быть представ­лен как звено контура регулирования поведения и психической дея­тельности, причем функция данного звена напрямую связана с удов­летворением актуальных потребностей.

Интересно отметить, что античные философы, в частности Арис­тотель, относились к эмоциям как к особому способу познания мира, рассматривая, например, состояния удовольствия или страдания как сигналы о грядущем благе или бедствии. Таким образом, еще в ан­тичные времена эмоции рассматривались как некое средство прогно­зирования состояний организма. Правда, следует отметить явно вы­раженную упрощенность такого прогнозирования, логика которого звучит примерно так: если сейчас хорошо (плохо), то и дальше будет хорошо (плохо). На самом деле сущность работы контура регулиро­вания с участием эмоций заключается в создании условий для пре­одоления отрицательных и усиления положительных тенденций раз­вития событий.

Результат работы блока эмоций определяет (выражает, оценивает) тношение субъекта к складывающейся ситуации. По словам извест­ного психолога А. Леонтьева, эмоции непосредственно отражают от­ношения между мотивами и реализацией, отвечающей этим мотивам деятельности.

Как и в каждом контуре регулирования, контур эмоций содержит эта­лонные значения жизненно важных параметров регулирования. Эти зна­чения определяют нормы различных параметров процессов мотива­ции и деятельности, в том числе нормы параметров внутренней среды человека (температуры, давления крови и т. д.), нормы внешнего пове­дения. Рассмотрим в качестве примера параметры мотивационной си­стемы. Заданные (эталонные) значения (М_п ) постоянно сравниваются с текущими значениями (M_t ), и величины их рассогласования с учетом знака формируют положительные или отрицательные значения эмо­ций (Л). Таким образом, будем считать, что, как показано на рис. 11.1, на вход блока эмоций поступает сигнал рассогласования (Л) от блока мотиваций.

В общем случае сигнал Л образуется в компараторе как результат сравнения текущих значений параметров психического состояния или поведения организма и «уставочных», заданных (эталонных) значений соответствующих параметров. На выходе блока эмоций имеет место сигнал Э = f(t), величина которого принимает положи­тельные или отрицательные значения, т. е. характеризует меру удо­вольствия (или неудовольствия), получаемого организмом в дан­ное время (Психофизиология, 2001).

Положительные эмоции побуждают субъекта к сохранению уровня текущих воздействий или к увеличению их значений; отрицатель­ные эмоции являются стимулом к избеганию неприятных воздействий. В итоге для случая мотивационных параметров регулирования можно записать:

Э = f(M_n -M_t ),

где M_n — эталонное значение определенной мотивационной перемен­ной, Mt — текущее значение этой же мотивационной переменной. Ана­логичная запись может быть сделана для описания рассогласования любых параметров поведения.

Таким образом, вслед за античными философами можно считать, что роль эмоций действительно связана с операциями предсказания, прогноза поведения, но эта функция остается единственной только при условии, если организм не включит в действие какие-то инстру­менты, корректирующие поведение. На самом деле включение таких инструментов является совершенно необходимым условием нормаль­ной жизнедеятельности, и в связи с этим важнейшие функции эмоций связаны именно с обеспечением возможности коррекции поведенче­ской деятельности.

При более подробном рассмотрении становится ясно, что эмоции по-разному участвуют в регуляции поведения, связанного с удовлетворени­ем первичных и вторичных мотиваций разных уровней. Действительно, эмоции, связанные с «первичными» физиологическими потребностя­ми и мотивациями, прогнозируют изменения поведения в результате измерения таких параметров, как температура тела, уровень гормонов, глюкозы (сахара), кислорода в крови, кровяное давление и т. д. Напри­мер, падение температуры тела, т. е. растущее расхождение между эта­лонным и текущим значением температуры, с одной стороны, дает про­гноз гибельного охлаждения, но, с другой стороны, именно в результате активной работы блока эмоций включаются в действие корректирую­щие механизмы. В данном случае это могут быть поведенческие меха­низмы, связанные либо с направленным поиском пищи, либо с поиском теплых мест, либо с включением биохимических механизмов перера­ботки жировых запасов и т. д. Такие эмоции могут быть названы эмоциями «первичных» физиологических потребностей.

Эмоции и регуляция познавательной деятельности

Те же самые положительные и отрицательные эмоции участвуют в про­цессах управления, связанных с удовлетворением «вторичных», выс­ших потребностей и мотиваций. Специфика этих процессов определя­ется тем, что эмоции, связанные с высшими потребностями, сопряжены с активной, часто осознанной мыслительной деятельностью. Величина этих эмоций пропорциональна мере неожиданности некоторого собы­тия с учетом конкретных условий и конкретных ассоциаций (значи­мости и связей этого события с другими событиями). В частности, это объясняет личный, индивидуально окрашенный характер этих эмо­ций: событие, неожиданное для одного человека, часто бывает давно предсказанным и ожидаемым для другого.

При этом специфика самой сущности эмоций «высших» потреб­ностей определяет их неразрывную связь не только с механизмами бессознательной, автоматической коррекции, как это имеет место в процессах регулирования поведения с помощью «первичных» эмо­ций. «Вторичные» эмоции регулируют поведение, включаясь в мно­гократные процессы рефлексии, сознательного обдумывания сложив­шейся ситуации, рассмотрения вариантов коррекции.

Именно этот тип эмоций определяет причины нашей радости, эйфо­рии, гнева или неудовольствия в ответ на те или иные на первый взгляд незначимые слова, жесты или действия, а тем более на одобрительные или критические замечания окружающих. Эмоциональная реакция на слово свидетельствует об активной связи эмоций и процессов мышле­ния. Действительно, каждый из нас провел немало времени, «рас­кручивая» в уме диалоги с различными людьми, придумывая новые убедительные доводы, доказывая и убеждая собеседника в своей пра­воте. При этом в процессе, казалось бы, холодного отстраненного мышления и поиска логических доказательств человек всегда волну­ется и испытывает весь комплекс положительных и отрицательных эмоций.

Включение эмоций в процессы мышления, таким образом, слу­жит двояким целям (рис. 11.2). С одной стороны, целям активного управления, направления процесса мышления на преимущественное рассмотрение и решение тех или иных проблем, имеющих важное значение в текущем контексте. В ходе многочисленных актов анализа различных сторон проблемы человек с помощью эмоционального компонента как бы указывает себе, на что следует обратить внимание в первую очередь. Тем самым эмоциональные механизмы представля­ют собой неотделимую от мышления, органически связанную с ним часть когнитивной деятельности. Основное функциональное значе­ние эмоциональных механизмов заключается, таким образом, в том, что они участвуют в процессах переключения внимания, выделения главного с точки зрения текущего момента направления анализа си­туации.

В частности, такая управляющая роль эмоций отчетливо просматри­вается при анализе рефлексий, т. е. процессов, связанных с сознательным анализом человеком своего собственного поведения, мотивов этого пове­дения, с анализом возможных вариантов действий, с оценкой правиль­ности, целесообразности поведения. Как хорошо известно каждому из нас по собственному опыту, эмоциональные компоненты в ходе этих процессов играют огромную роль. Человек заново переживает все шаги прошедшего разговора или поведения, пытается спланировать более правильное развитие событий, и в этих процессах эмоциональное управление, выделяющее первостепенные по важности элементы ана­лиза поведения, является обязательным и неотделимым компонентом рефлексивного анализа.

Управляющее влияние эмоций на когнитивную, мыслительную сфе­ру проявляется не только на сознательном уровне. Как следует из на­шего предыдущего рассмотрения (см. рис. 11.1), эта функция эмоций свойственна любому поведению, в частности поведению, целесообраз­ность которого скрыта от индивида.

Другая сторона связи эмоций и мышления заключается в обратном влиянии процессов мышления на эмоциональные процессы. Осознан­ное управление человеком уровнем своих эмоциональных пережива­ний играет огромную роль в процессах воспитания и самовоспитания. Классические примеры воспитания хладнокровия в сложных ситуа­циях, обучение способам выхода из режима эмоциональных перегру­зок, как известно, составляют основу различных психологических тре­нингов, начиная от различных школ психоанализа и психокоррекции и кончая школами йоги, буддизма и боевых искусств.

Собственно, проблема состоит в сложности реализации такого управ­ления. «Учитесь властвовать собою» — не просто девиз и указание к исполнению. Реализация этого указания требует огромных интел­лектуальных и волевых усилий, длительной и правильно организо­ванной практики. Причины этих трудностей связаны с генетически запрограммированной «запаянностью» или по крайней мере ограни­ченностью возможности осуществления произвольных, связанных с желанием человека влияний на деятельность своих внутренних сис­тем. Действительно, такие связанные с эмоциональными проявления­ми воздействия, как усиление или ослабление сердечного ритма, замед­ление дыхания, изменение температуры тела или кровяного давления, так же как и изменение уровня гормонов или связанных с эмоциями медиаторов (типа адреналина или серотонина), вообще говоря, могут привести к катастрофическим последствиям.

В этом плане можно судить о сложности и специфике профессии артиста, профессиональные качества которой требуют многократно­го «вживания в роль», связаны с необходимостью переживания мно­жества чужих жизней, эмоций, волнений. Становится хотя бы отчас­ти понятным, почему не каждому человеку дан талант настоящего актера. Понятно с этой точки зрения и то, что артист действительно обладает «ранимой» душевной организацией, так как хорошо сыгран­ная роль неизбежно связана с реальным переживанием артистом по­ложительных и отрицательных эмоций героя.

Рассматривая возможности активного влияния человека на свою эмоциональную сферу, следует особо отметить классический способ, применяемый имиджмейкерами и практическими психологами. Этот способ может быть назван по имени инструкции, лежащей в основе его применения: «Улыбайтесь!» Идея основана на давно замеченном факте — в каком бы плохом настроении ни находился человек, если он сознательно заставит себя изображать на своем лице в течение не­скольких минут «полноценную» улыбку, его настроение обязатель­но улучшится. Кстати, аналогичный способ поднятия настроения ис­пользуется при применении магнитофонных записей смеха, которые продаются в виде различных мешочков, при нажатии на которые в те­чение двух-трех минут звучит запись смеха, что, в свою очередь, об­легчает задачу появления улыбки.

Очевидно, что описанная формула «осознанное решение — мимика лица — эмоции» не обязательно должна включать в себя первый ком­понент. Некоторые люди обладают врожденными чертами характера, диктующими наличие постоянного сдвига настроения в жизнелюби­вую, как говорят, гедонистическую, сторону. У некоторых людей пос­ле соответствующих этапов тренировки (именно в этом состоит роль психологов и имиджмейкеров в данном процессе) появляется неосоз­нанная привычка, позволяющая им интуитивно использовать такой прием.

Способы выражения и измерения эмоций в процессе общения

Важное значение эмоций для процессов регулирования поведения от­ражается также в их широком использовании в социальном поведении человека. Интересно, что впервые идея о регулирующем влиянии эмо­ций и мимики на общение была высказана еще Ч. Дарвином в 1872 году в работе «Выражение эмоций у человека и животных», где ярко выра­жен его общий интерес к вопросам эволюции социальных отношений в живой природе. Такие базисные эмоции, как гнев, радость, страх, интерес, печаль, отвращение или удивление, являются элементами эмоционального языка не только людей, но и антропоидов (высших обезьян).

I Мимика человеческого лица, тонко отражающая различные оттенки |эмоционального состояния человека, является настолько существенным ^инструментом общения, что совершенно адекватно воспринимается даже |при первом контакте людей разных культур, никогда ранее не встречав­шихся друг с другом. Интересно отметить, что в этом плане речь явно проигрывает при сравнении с языком мимики. Как говорит легенда, древние люди не смогли достроить Вавилонскую башню потому, что перестали понимать язык друг друга, наверное, этого бы не случилось, .-если бы строители могли пользоваться только языком мимики.

Наиболее детальные способы измерения эмоциональных состояний разработаны при исследованиях мимики лица человека. В ходе таких из­мерений используются два основных типа методик. Методики, в которых испытуемые сами ищут сходство той или иной эмоции с фотоэталонами специального атласа. Например, в атласе FAST (Facial Affect Scoring Technique), разработанном П. Экманом (Ekman P., Friesen W„ 1978), каж­дый тип эмоции представлен тремя фотографиями: для комплексов брови — лоб, глаза — веки и комплекса нижней части лица. Кроме того, в атласе представлены фотографии с разным направлением взо­ра и ориентацией головы. Методика Экмана, таким образом, реализу­ет хорошо известную идею фоторобота.

Другой способ измерения эмоций, также разработанный Экма­ном, связан с измерением электрической активности 41 двигатель­ной единицы лицевых мышц (метод FACS — Facial Action Coding System). В результате в виде эталонов представлены 24 паттерна рабо­ты отдельных мышц лица и 20 паттернов работы групп мышц, отражаю­щих те или иные мимические выражения (рис. 11.3). Использование таких способов измерения эмоций объективно показало отсутствие кросскультурных различай при выражении базисных эмоций (сча­стья, гнева, страха, отвращения, удивления, печали) у людей, при­надлежащих самым разным расам и культурам.

Разница культур при этом выражается в наличии разного соци­ального контроля. Так, по данным П. Экмана и У. Фризен, во время просмотра стрессовых сцен фильма американцы и японцы выража­ют свои эмоции одинаковым способом, но только при условии отсут­ствия внешнего контроля со стороны соотечественников. В присут­ствии же таковых японцы в большей степени маскируют проявления своих негативных эмоций. Существование механизмов социального контроля доказывается в условиях высокоскоростной киносъемки, ког­да появляется возможность выявить кратковременные неконтролируе­мые выражения лица человека, появляющиеся в первые моменты после восприятия им стрессовых ситуаций. Такие врожденные, генетически запрограммированные выражения длятся в течение первых 150-200 мс, после чего сменяются социально приветствуемой мимикой, принятой в соответствующей культурной среде.

Измерение электрической активности групп мышц лица человека по­казывает их прямую, непосредственную связь со степенью выраженно­сти различных эмоций. Так, П. Экман и У. Фризен в экспериментах реги­стрировали у испытуемых активность мышц различных точек лица (рис 11,3) во время кинопросмотра сцен приятного (спокойный оке­ан, играющий щенок, обезьяньи ужимки) и неприятного (травмати­ческая ситуация на производстве) содержания. После просмотра ис­пытуемым предлагалось оценить свой эмоции по 9 базисным шкалам (счастья, страха и т. д.).

Один из наиболее важных выводов состоял в обнаружении четкой по­ложительной корреляции между субъективно отмечавшимися пережи-

ваниями «счастья» и «радости» и активностью двух мышц: большой ску­ловой (от. zigomaticus major) и круговой мышцы глаза (m. orbicularis oculi). Улыбка, связанная с активацией этих двух мышц, была названа улыб­кой Дачена, по имени человека, который впервые высказал мысль, что улыбка радости должна отличаться от всех других вторичных типов улыбок, таких, как улыбка политика, улыбка социального контакта, маскирующая улыбка.

Как выяснилось, активность мышц улыбки Дачена действительно мо­жет являться прогнозным показателем для появления положительных эмоциональных состояний, степень ее активности пропорциональна ин­тенсивности положительных эмоций человека. Сложность же ситуации состоит в том, что большинство людей не способны произвольно управ­лять активностью комплекса мышц улыбки, т. е. не способны по своему желанию и вне зависимости от настроения поднимать кверху, к скулам, уголки губ (работа большой скуловой мышцы) и поднимать щеку, под­тягивая кожу внутрь глазницы (работа круговой мышцы глаз).

Всем хорошо известно, насколько трудно бывает справляться со сво­ей мимикой в стрессовых ситуациях, т. е. когда мышцы лица как бы ка­менеют и становятся совершенно неуправляемыми. Именно поэтому упомянутый ранее лозунг психотренинга «Улыбайтесь!» может быть реализован только после долгих и упорных занятий. Недаром в извест­ной детективной повести В. Богомолова «Момент истины» контрраз­ведчики во время войны обращали огромное внимание на степень есте­ственности мимики и «игры вазомоторных реакций» во время проверки лиц, подозреваемых в диверсионной деятельности.

Как выяснилось в дальнейшем, улыбка Дачена усиливается у лю­дей после успешно проведенного курса психотерапии, после просмот­ра хорошей кинокомедии, после юмористического концерта. Показа­но также, что этот тип улыбки появляется у младенцев уже в возрасте 10 месяцев, причем чаще, когда они реагируют на приближение мате­ри, и реже — на приближение незнакомого человека.

Наряду с этими данными были выделены группы мышц, активность которых связана с проявлением отрицательных эмоций. В частности, с эмоциями отвращения коррелирует работа трех групп мышц носо-губного комплекса лица. При проявлении отвращения у человека не­произвольно поднимается центральная часть верхней губы, усилива­ются носогубные складки и напрягаются крылья носа. Причем все эти реакции происходят при подавлении активности мышц улыбки.

При эмоциях, связанных с состоянием печали, в частности при де­прессиях, возрастает активность мышц нахмуривания (m. corrigator superior). В психотерапевтической практике отмечено, что после эф­фективного лечения депрессии имеет место нормализация работы этих мышц, исчезает «мимика печали и скорби», характерная для со­стояния депрессии. Обнаружение корреляции проявлений депрессии с увеличением активности мышц нахмуривания имеет важное значе­ние в плане определения групп риска среди населения, т. е. лиц, склон­ных к развитию депрессивных состояний.

С практической точки зрения существенно отметить, что по соотно­шению активности всего трех лицевых мышц можно различать четыре типа важнейших эмоциональных состояний: радости, печали, страха и гнева. Схема соотношений такова:

где Z — m. zigomaticus major (большая скуловая мышца), С —т. corrigator superior (мышца нахмуривания), М — т. masseter (жевательная мышца), Т — активация, I — подавление активности мышцы (см. рис. 11.3).

Эмоции и язык социально значимых жестов и поз

В эмоциональном плане при общении самых разных видов животных, стоящих на различных ступенях эволюционной лестницы, язык поз, положений тела и жестов HMeet первостепенное значение. Корни и ис­токи этих эффектов приводятся в описаниях многочисленных фактов социального взаимодействия млекопитающих, птиц, рыб, в экспери­ментах по изучению разных типов поведения: агрессивного, брачного, исследовательского, гнездового, поведения, связанного с воспитани­ем и защитой потомства, и т. д.

Анализ цепей поведенческих действий, структура которых хоро­шо описывается бихевиористской формулой «стимул — реакция», дает богатую информацию об использовании языка жестов и поз. В качестве типичных примеров можно рассмотреть структуры различ­ных «танцев», предбоевого поведения и церемоний ухаживания у раз­личных животных. В каждом случае имеет место использование стро­го фиксированных положений тела, явно выраженных, подчеркнутых поз, в ответ на которые партнер проводит те или иные, но всегда пред­сказуемые, вполне определенные действия (рис. 11.4).

Роль социально значимых жестов и поз является предметом специ­ального изучения в работах по анализу кросскультурных и межнацио­

нальных различий людей разных этнических групп и социальных слоев. Неправильное истолкование таких действий может привести к появлению глубинных отрицательных эмоций, подсознательного, ин­стинктивного неприятия, к отрицательной преднастроенности. Показа­тельным примером таких недоразумений может служить плохое зна­ние местных манер «хорошего» тона. Скажем, в Японии и других азиатских странах даже незнакомые люди при встрече должны вежли­во улыбаться и кланяться друг другу. Этого требуют обычаи, отступ­ление от которых воспринимается как невежливость.

С другой стороны, такое поведение в среде людей европейской куль­туры может быть воспринято как угодничество, раболепие или неадек­ватность и также вызвать неосознаваемые отрицательные эмоции. Поза внимания, заключающаяся в вытягивании шеи и повороте головы в сторону говорящего, является совершенно нормальной, например, в одних областях Германии. Отсутствие такого жеста в этой культур­ной среде может быть воспринято как выражение неприязни к собесед­нику, что вполне может вызвать ответное конфликтное поведение. Куль­турные обычаи северных американцев и европейцев требуют от людей, вступающих в обычное общение, наличия постоянной улыбки, что очень часто воспринимается Представителями другой культуры как знак друж­бы и личной заинтересованности. А так как на самом деле эта улыбка представляет собой всего лишь символ формальной вежливости, приез­жий может посчитать себя обманутым, а своего партнера ненадежным че­ловеком, дающим обещания и сразу же не выполняющим их.

Таким образом, даже незначительные отличия в поведении могут играть важную роль в символике общения, в часто скрытом от созна­ния формировании отношений между людьми. Проявление такого рода закономерностей особенно заметно при сравнении манер, при­нятых людьми различных социальных слоев и относительно изоли­рованных групп населения. Например, манеры, жесты, позы, интона­ции представителей одного сообщества, скажем, привычка целоваться при встрече с малознакомыми людьми, могут казаться неприятными, слащавыми и неискренними людям другого круга. Привычка смотреть в глаза малознакомому собеседнику может вызвать резко негативную, агрессивную реакцию в криминальной среде, а в другой социальной группе отсутствие такого прямого взгляда может расцениваться как признак лживости, неискренности и нечистой совести у собеседника.

Особое значение язык мимики, жестов и поз имеет потому, что, как правило, такое общение происходит на подсознательном уровне, и чело­век, принимая решение о наличии симпатии или антипатии к партнеру, может пасть жертвой таких, казалось бы, малозначимых обстоятельств, как межкультурные обычаи и привычки. Только наличие контроля со стороны сознания изнаний особенностей культурных традиций в со­четании с моральными принципами, основанными на безоговороч­ном признании равенства всех культур, социальных и национальных норм, может быть основой межнациональной и межкультурной тер­пимости.

Настроения, стрессы, аффекты

Наряду с быстро меняющимися оперативными эмоциональными состоя­ниями высшие живые организмы обладают системой обеспечения от­носительно длительных эмоциональных состояний. Такие состояния называются настроением, или эмоциональным фоном, и возникают в результате реагирования на длительные, носящие неизменный харак­тер воздействия внутренней или внешней среды. Настроения (эмоцио­нальный тон), как и эмоции, могут быть положительными или отри­цательными.

В модельном плане можно считать, что настроение представляет собой некоторую постоянную составляющую эмоций, т. е. величину, на фоне которой происходят эмоциональные колебания. Таким обра­зом, роль настроения в процессе регуляции поведения заключается в добавлении некоторой длительной положительной или отрицатель­ной компоненты к величине текущих оперативных эмоциональных реакций.

Принято говорить о периодах весёлого, жизнерадостного, оптимис­тического, повышенного настроения и о периодах грустного, понижен­ного, подавленного, пессимистического настроения, которые окраши­вают соответственным тоном длительные отрезки жизни человека.

Настроение человека определяется не только внешними ситуация­ми (что делало бы человека слишком простой машиной), но и со­стоянием внутреннего мира человека, его характером и темперамен­

том. Более того, состояние внутреннего мира имеет зачастую сильное

влияние на настроение человека, что делает весьма актуально** Р ^

психологов и психотерапевтов не только с клиентами (пащ*^еН

находящимися в так называемых пограничных состояниях г!^СЙХИКИ

но и с практически здоровыми людьми, в характере которые **^меется

склонность к пониженному настроению, депрессии и т. д.

Частым следствием длительных периодов пониженного, Y^^g^

го настроения являются стрессовые состояния. Эти состояв

^Г „ , V аого воз-

но развиваются у людей (и животных) в результате длитель**

действия сложных, трудных для жизни условий, а иногда $ кр^ат ^^х

шоковых психических напряжений и эмоциональных перегрУ^з0К

пример, в условиях космического полета, войны, выполне^^я

сильной в интеллектуальном, моральном или физическом с^^ь1СЛе ^^а

боты и т. д. В конце концов стресс приводит к полной дезорг^з1 *^ЙЗаЦИИ

^г * челове-

деятельности, к невозможности выполнения стоящих пере/*

ком задач, к нервным срывам и устойчивым неврозам.

Различные стрессы представляют собой наряду с алкоголе!^ ^к УР^ени

ем, генетическими нарушениями основные факторы риска, ре^°

шающие вероятность сердечно-сосудистых заболеваний (инфгР^{кТ0В И}

сультов), язвенной болезни и других серьезных заболеваний.

Тем не менее считается, что некоторая оптимальная величие ^сТ Р^ессо
_v ^г .ок ведет к

вых воздействии может иметь и положительное значение, так ^

а - в частно-

выработке приспособительных, адаптационных механизмов. v _елье

сти, такого мнения придерживался и канадский физиолог П^елье,

который в 1936 году ввел само понятие стресса. В качеств^ ^п Р^име Р^а

адаптационного действия стресса можно привести результ^ть1

риментов, в которых молодых мышат подвергали умеренн^¹ *^{1 ст} Р^ес

сам: брали в руки, подвергали слабым ударам тока и пр. О*³³ ^⁰⁰ *³

что такие мыши впоследствии лучше, чем их братья и сестра^{не П0Д}

вергавшиеся «стрессовому обучению», переносили настоя^^{ие ст} Р^ес

совые ситуации.

Каковы же способы борьбы с плохим настроением, стрес^⁰ ^ ^И

ненными кризисами? Эксперименты приводят к выводу: н°

учиться контролировать ситуацию. Рассмотрим классически ^данные -
тт г г j г .лличество

Две группы животных получали в экспериментах равное ^и

ударов током. При этом животные только одной группы мог^^{11 п} Р^едот

вращать удары, нажимая на рычаг (прогнозировать удар бь*^⁰

так как за 10 с до него раздавался предупредительный сиг**³ ^ ^^е

зультате многих подобных опытов выяснилось, что живот**^{ь16 имев}

, язвенных

шие возможность предотвратить удар, почти не получал** ^п

поражений внутренних органов, в то время как у животных второй группы язвенные поражения имели интенсивный характер.

В критических ситуациях, возникающих в результате длительных пе­риодов плохого настроения, стрессов, а также при неспособности найти выход из опасных, часто неожиданных положений у субъекта могут проявиться очень сильные, практически неуправляемые, но относи­тельно кратковременные эмоциональные «взрывы», так называемые аффекты. Аффекты выполняют роль «аварийного» разрешения ситуа­ции, поведенчески выливаясь в реакции двух противоположных ти­пов: агрессии или бегства (замирания). Причем сила и бурность прояв­ления аффектов пропорциональна таким факторам, как сила мотивации, количество затраченных усилий для удовлетворения этой мотивации и мизерность, незначительность итоговых результатов.

Можно считать, что биологически аффекты, так же как и эмоции вообще, представляют собой определенную форму генетической па­мяти, У низших животных это видовая память особого типа — память на способы кризисного реагирования, свойственная всем животным данного вида. Одни виды, пользуясь такой памятью, например, реа­гируют на опасность агрессией, другие — бегством или замиранием вплоть до полной имитации состояния смерти.

У высших животных, в том числе и у человека, тип эмоционального поведения определяется характером субъекта и степенью созревания соответствующих отделов нервной системы. Это значит, что один и тот же субъект в разных условиях и в разные возрастные периоды мо­жет проявлять Либо агрессивное поведение, либо поведение, связан­ное с бегством. Например, птенцы многих видов птиц замирают при виде опасности, хотя взрослые птицы могут демонстрировать разные виды активного поведения: защита птенцов, агрессия и пр.

Выраженные формы негативных эмоциональных состояний, такие, как плохое настроение, стрессы, аффекты, часто приводят к особому виду психологического состояния (поведения) — фрустрации (от лат. frustratio — обман, тщетное ожидание) (рис. 11.5). Фрустрационное по­ведение является следствием длительных неуспехов в удовлетворе­нии потребностей и желаний человека. Общим проявлением фрустра­ций является появление у человека «чувства крушения», невозможности преодоления препятствий. В результате возникают разные типы наруше­ний поведения.

Это, во-первых, нарушения самооценки, когда люди отрицают факт постигших их неудач, приписывают эти неудачи проискам окружаю­щих, относят их на счет не зависящих от себя обстоятельств, но при этом никак не снижают, а иногда и повышают уровень своих притяза­ний. В итоге в поведении появляется заносчивость, агрессивность, бравада.

Другой тип нарушений поведения определяется боязнью неудач и стремлением к достижению только заведомо достижимых целей. В результате появляется боязнь разочарования в своих возможно­стях, обидчивость, подозрительность, легкая ранимость. Основы та­кого поведения также связаны с дисбалансом уровня притязаний, самооценки и реальных способностей. Причем субъект может не­осознанно из-за боязни неудач занижать уровень своих возможностей, что тем не менее обязательно на уровне подсознания будет вызывать симптомы обидчивости, зависти и недовольства (рис. 11.6).

В результате длительных фрустраций появляется необходимость в длительном психологическом и педагогическом процессе, направлен­ном на активное осознание человеком реального соотношения своих возможностей и способностей, с одной стороны, и уровня своих при­тязаний — с другой. В противном случае появляется опасность раз­вития различных неврозов, связанных с повышенной нервозностью, чувством собственной неполноценности, страхом, потерей работо­способности, утомляемостью, плохим сном и т. д.

Психофизиология механизмов мотиваций и эмоций

В 1953 году американский психофизиолог Д^кеймс Олдс, проводя экс­перименты с раздражением мозга крыс слабым электрическим током, случайно опустил раздражающий электрод в область гипоталамуса в точку с неправильно рассчитанными координатами. Результатом этого было открытие центров удовольствия и наказания. «Не находятся ли рай и ад в мозгу животного?» — так были сформулированы результаты работ Олдса. По существу, благодаря этим работам произошло смыка­ние психологии, изучающей ощущения, и нейрофизиологии, изучаю­щей механизмы, реализующие мотивации и эмоции.

В последующих за опытами Олдса экспериментах подопытные крысы с вживленными в соответствующие точки мозга электродами сами могли нажимать на рычаг, замыкать цепь и посылать в мозг слабый электроим­пульс. При этом в контрольных опытах, когда рычаг был отключен от цепи, крысы случайно наступали на него 10-20 раз в час. При подаче напряжения картина резко менялась: если электрод находился в од­ной из точек центра «удовольствия», крыса не отходила от рычага и нажимала на него с частотой в несколько тысяч раз в час (до 7000 на­жатий в час) в продолжении многих часов, доводя себя до полного фи­зического изнеможения (рис. 11.7).

Силу стремления к самораздражению измеряли при установлении на пути к рычагу полосу, на которую подавали болезненные удары тока. Животные могли выбирать: идти ли к рычагу, получая принтом сильные удары тока, или идти к стоящей рядом пище, не получая при этом никаких неприятных воздействий. (В более четко поставленных количественных исследованиях животные на пути к пище также по­лучали дозированное воздействие электрического тока.) Оказалось, что у крыс, голодавших в течение 24 часов, стремление к самораз­

дражению центров удовольствия было вдвое сильнее, чем стремле­ние к пище.

Зоны неудовольствия (отрицательного подкрепления, наказания) расположены в мозгу отдельно от зон удовольствия. При расположе­нии электродов в зонах неудовольствия животное после однократного раздражения никогда не делало дальнейших попыток самораздраже­ния и избегало даже появляться в местах, расположенных в районе рычага.

В результате множества опытов было показано, что в соответствую­щих областях мозга крысы (эти области находятся в отделах гипотала­муса и в других срединных, наиболее древни* областях мозга) пункты положительной самостимуляции составляют примерно 35 %, отрица­тельной — 5% и нейтральные — 60%.

Подобные центры положительного и отрицательного подкрепления в дальнейшем были обнаружены в мозгу различных видов животных: ко­шек, обезьян, коз и т. д. Эффект положительной и отрицательной само­стимуляции обнаружен даже у такого примитивного животного, как улитка. В специальных экспериментах в ходе свободного передвиже­ния по шару улитка могла случайно касаться стержня и замыкать при этом цепь, подающую ток на группу нейронов. В случае самостимуля­ции в таких экспериментах нейронов, связанных с осуществлением полового поведения, частота касаний достоверно возрастала, в случа­ях стимуляции нейронов, связанных с оборонительным поведением, частота касаний уменьшалась до нуля.

Электрораздражения глубинных структур мозга проводятся при некоторых нейрохирургических операциях и у людей. Цель таких вмешательств — выявление границ поврежденной ткани. Ввиду того что такие операции часто осуществляются под местным наркозом (в моз­гу нет болевых рецепторов), больные, описывая свои ощущения при раз­дражении участков, примерно соответствующих расположению центров положительного и отрицательного подкрепления у животных, говорят о появлении ощущений типа «снятия напряжения», «успокоения», «радости», «беспокойства», «тревоги» (Шульговский В., 1997).

В других экспериментах с электрораздражением мозга животных показано, что при увеличении силы тока, проходящего через зоны ак­тивной самостимуляции, возможно искусственно вызвать такие реак­ции, как прием пищи у сытых животных, питье, сексуальное поведе­ние, ярость, страх, агрессию. Следует отметить, что центры пищевого, полового и других видов поведения являются сложными самостоятель­ными образованиями и не совпадают с центрами самораздражения.

В определенном смысле соотношения между центрами этих двух ти­пов могут рассматриваться как соотношения между центрами мотива-ционного поведения и центрами эмоционального регулирования этого поведения. То есть центры аппетита, жажды, агрессии, сексуального поведения резонно рассматривать как центры, отвечающие за осу­ществление мотивационной деятельности, центры удовольствия и неудовольствия — как зоны, отвечающие за эмоциональное регули­рование мотивационных центров.

Все эти факты приводят к более подробной модели эмоционального регулирования поведения. В такой модели блок эмоций на рис. 11.1 имеет смысл разделить по крайней мере на три самостоятельных, последовательно расположенных подблока. Сигнал на выходе первого подблока пропорционален собственно мотивационному рассогласова­нию, т. е. разности текущего и эталонного значений мотивационной переменной (Mn-Mt). Сигнал на выходе второго подблока наряду с абсолютным значением получает положительную или отрицательную окраску, становится сигналом «удовольствия» или «неудовольствия». Сигнал на выходе третьего подблока как бы получает дополнитель­ную модуляцию — приобретает ту или иную модальность: положитель­ный сигнал в зависимости от своей силы связывается с эйфорией, сча­стьем, радостью, успокоением, отрицательный — с тревогой, страхом, яростью.

Таким образом, сверхпороговое раздражение центров самостиму­ляции вызывает у экспериментальных животных демонстрацию од­ного из видов мотивационного поведения. Причем следует отметить, что системы регулирования этих видов поведения обладают сложной иерархией и располагаются в нескольких областях мозга. Так, в систе­ме пищевого поведения существуют области, соответствующие цент­ру «насыщения» и центру «голода». Электрическое раздражение этих центров вызывает противоположные поведенческие реакции: голод­ное животное отказывается от еды, сытое начинает активно поглощать пищу, на которую оно до сих пор вообще не обращало внимания.

Классический по яркости пример влияния электростимуляции на эмоционально-мотивационную сферу продемонстрировал док­тор Хосе Дельгадо, который вживил электрод в мозг быка, приго­товленного для боя на арене. Дельгадо полагал, что соответствующая стимуляция способна затормозить агрессивность быка, что действи­тельно и произошло в самый драматический момент. Когда разъярен­ное животное устремилось к экспериментатору, в мозг быка был по­слан радиоимпульс и бык резко прервал атакующее поведение.

Молекулярные механизмы работы центров положительного подкреп­ления, эмоций и мотиваций, по крайней мере частично, связаны с актив­ностью нейронов, имеющих дофаминовые рецепторы. Как выясняется, такие группы нейронов составляют структуры мозга, чувствительные к естественным и искусственным опиатам (Албертс Б. и др., 1994). Специалисты по фармакологии давно предполагали, что поразительно сильное действие морфина и других наркотиков обусловлено тем, что эти вещества имитируют какие-то внутренние (эндогенные) сигнальные мо­лекулы, регулирующие восприятие боли и настроение человека.

Подтверждение этих предположений было получено в 1975 году, когда из мозга свиньи были выделены два нейропептида, молекулы которых состояли всего из пяти аминокислот, но обладали морфи-ноподобным действием. Эти вещества, получившие название энке-фалины, выполняли функции нейромедиаторов, т. е, участвовали в передаче сигналов между различными группами нервных клеток. Вскоре из гипофиза мозга, из других нейрогормональных центров, а^также из других тканей были выделены более длинные нейропеп-тиды, получившие более общее название — эндорфины, т. е. эндо­генные (внутренние) морфины.

И энкефалины и эндорфины являются, по существу, внутренними опиатами, естественными для мозга человека, причем связываются они, как полагают, с теми же рецепторами нервных клеток, что мор­фин и родственные с ним наркотики. Однако, и это крайне важно от­метить, внутренние опиаты в отличие от морфинов не накапливаются, быстро разрушаются и поэтому не вызывают эффекта привыкания. Более точно говоря, у клеток-мишеней в мозгу наркоманов в условиях постоянного связывания рецепторов с неестественными для мозга че­ловека наркотическими веществами постепенно повышается порог чувствительности, что достаточно быстро приводит к неизбежной ка­тастрофе необратимого разрушения личности и быстрой смерти. На­пример, это может происходить за счет следующего механизма. С одной стороны, большинство рецепторов блокировано длительно связанными с ними молекулами наркотиков, которые прекратили свое воздействие, но не освободили рецепторы. С другой стороны, сложные внутренние мо­лекулярные процессы требуют от рецепторов поступления сигналов от внутренних или внешних опиатов. Причем количество свободных рецеп­торов, пригодных для приема таких сигналов, постоянно уменьшается. В результате для достижения того же эффекта обезболивания или эйфо­рии со временем требуются все большие и большие дозы наркотика.

Психофизиология механизмов стрессов и аффектов

Перейдем к рассмотрению нервных механизмов стрессов и аффектов, т. е. эмоций, возникающих при экстремальных жизненных ситуациях. На схеме (см. рис. 11.1) стрелка, выходящая из блока эмоций, подразуме­вает наличие каких-то механизмов, управляющих поведением под воз­действием эмоциональных сигналов. Работа этих механизмов, в частно­сти, связана с функциями вегетативной нервной системы, т. е. части нервной системы высших животных, которая осуществляет непосред­ственное управление деятельностью внутренних органов (процессами кровообращения, пищеварения, дыхания и т. д.). Отделы вегетативной нервной системы расположены на уровне спинного мозга в непосред­ственной близости к управляемым ими органам тела, а их работа на­ходится под контролем высших отделов головного мозга.

Во время сильных эмоциональных реакций активизируются два во многом противоположно действующих отдела вегетативной нервной системы: симпатический и парасимпатический. В поведенческом пла­не результаты деятельности каждого из отделов выражаются в двух раз­ных стратегиях реагирования на стрессовые ситуации. Первая страте­гия заключается в смещении баланса в сторону большей активности симпатического отдела, что ведет к проявлению реакций типа «актив­ной борьбы или бегства» и связано со срочной мобилизацией энергии и ресурсов тела. В ходе этого процесса зрачки расширяются, растет чис­ло сердечных сокращений при одновременном росте минутного объема сердечного выброса, усиливается капиллярное кровоснабжение мозга и мышц, растет частота дыхания и т. д.

Смещение баланса в сторону большей активности парасимпатиче­ского отдела определяет реакции типа «сбережения энергии и ресурсов», что в поведенческом плане проявляется как «замирание» и имитация смерти. Причем именно эта стратегия поведения в процессе эволюции развилась раньше и в основном свойственна более «древним» живот­ным (рептилиям, насекомым и пр.). Стратегия замирания и усвоенной беспомощности бывает полезна, например, в условиях, когда животное имеет дело с намного более сильным противником или с неразрешимой ситуацией (рис. 11.8).

Развитие обеих стратегий поведения обеспечивается благодаря опе­ративной работе интеллектуальных механизмов анализа и распознава­ния ситуации, результат работы которых дает сигналы к включению вегетативных отделов нервной системы. В плане взаимодействий та­кого рода становятся понятными причины более позднего эволюци­онного развития симпатического типа управления поведением. Дело в том, что этот тип управления связан с намного более широким спект­ром поведенческих реакций, что требует более существенного и глу­бокого анализа текущей ситуации.

В ходе управления осуществление спектра поведенческих реакций при деятельности симпатического отдела связано с мощным выбросом моле­кул нейромедиаторов адреаналина и норадреаналина. Поведенческие реакции, связанные с деятельностью парасимпатического отдела, реализуются путем активной работы молекул ацетилхолина,

В поведении каждого человека, вообще говоря, имеют место и стра­тегия активного, и стратегия пассивного реагирования на экстремаль­ные ситуации. Причем у людей разного типа преобладает та или иная стратегия поведения. В определенных ситуациях одни люди ведут себя активно и смело, другие — осмотрительно и нерешительно. Возможно, разные типы поведения такого рода основаны на наследственно пере­даваемых сдвигах в балансе соотношений, определяемых системами молекул адреаналина (норадреаналина) и ацетилхолина.

Полушария мозга управляю? различными сторонами эмоционального поведения

Сложность механизмов эмоционального поведения интуитивно оче­видна для каждого из нас. В этом плане особенно интересно проана­лизировать факты, показывающие распределение различных аспектов и механизмов эмоционального поведения по отделам мозга (рис. 11.9). Наиболее явно выраженным и удивительным является наличие межпо-лушарной асимметрии эмоциональных механизмов. Такое «разведение» эмоциональных механизмов по разным полушариям, по-видимому, так­же свидетельствует о сложности и неоднородности этих механизмов.

Как следует из анализа многих клинических данных о последстви­ях локальных поражений мозга, работа отделов левого (доминантно­го по речи) полушария в большей степени связана с проявлением по­ложительных эмоций, а работа правого полушария — отрицательных. При любом значительном снижении активности правого полушария, т. е. в случаях, когда врачи и психологи имеют дело с так называемым лево-полушарным человеком, регистрируются эффекты беспричинной эйфо­рии, смешливости, легкомысленности, беспечности, отрицания своих де­фектов или несерьезного, индифферентного отношения к ним. При повреждениях левого полушария картина меняется на противополож­ную. «Правополушарный человек» беспокоен, пессимистически на­строен, склонен к слезам, озабочен своим положением, тревожен (Доброхотова Г., Брагина #., 1977).

Аналогичные результаты асимметрии полушарий при проявлении эмоций имеют место и при других способах временного выключения одного из полушарий. В условиях клиники это бывает связано либо с сеансом односторонней электросудорожной терапии, либо с введе­нием снотворного в соответствующую сонную артерию. По данным

(Деглин В. и др., 1986), преходящее выключение левого полушария при электросудорожном воздействии приводит к сдвигам эмоционально­го состояния в сторону отрицательных эмоций. Проявляющаяся при этом симптоматика «правополушарного человека» показывает ухуд­шение настроения, мрачность, появление пессимистических оценок своего положения, жалоб на самочувствие.

Электрошоковое выключение правого полушария ведет к проявле­нию симптоматики «левополушарного человека»: улучшение по срав­нению с нормой эмоционального состояния, оптимизм, пренебрежение явно выраженными симптомами болезни и т. д. Аналогичные сдвиги в эмоциональном поведении имеют место ^ при временном отключении полушария путем введения снотворного в соответствующую сонную ар­терию (подобные процедуры делаются с диагностической целью).

Еще один независимый способ подтверждения специализации по­лушарий при восприятии эмоций связан с возможностью предъяв­ления изображений только в левое или только в правое полушарие. Такая возможность возникает в условиях специального тахистоско-пического эксперимента, когда испытуемым предъявляется тестовое изображение на короткое, дозируемое время. Важность дозированно­го по времени предъявления тестовых фигур в данном случае связана с необходимостью исключения движений глаз во время рассмотрения изображений, что обеспечивает возможность проецировать изображе­ние не на центральные, а только на периферические области поля зре­ния. В свою очередь, как следует из анатомических данных, перифери­ческие области полей зрения проецируются исключительно в области зрительной коры мозга своего полушария.

Другой и намного более экзотический способ стимулирования только одного полушария используется в клинике при работе с пациента­ми, у которых по медицинским показаниям было проведено сечение волокон мозолистого тела (мощного пучка нервных волокон, соеди­няющих полушария мозга).

Результаты экспериментов по унилатеральному предъявлению в таких условиях эмоционально окрашенных изображений показы­вают, что правое полушарие быстрее и качественнее опознает эмоцио­нальную мимику, причем лучше реагирует на различные выражения печали; левое полушарие лучше реагирует на изображения радост­ного содержания.

«Левополушарный человек» вообще более инициативен в общении, склонен к болтливости, резонерству, дает развернутые, детальные от­веты. Однако на этом фоне у таких больных потеряна интонационная выразительность речи — речь тусклая, монотонная. «Правополушар­ный человек», напротив, молчалив, что связано с резким ограничени­ем речевых функции правого полушария, которое способно понимать только простые, короткие фразы, не имеет доступа к отвлеченным по­нятиям. Однако при этом у «правополушарного человека» сохранен интонационный рисунок речи.

Интересно отметить, что эмоциональная специфика право- и лево-полушарных проявлений связывается в ряде работ с симптомами про­явления алкогольного воздействия. Благодушие, болтливость, эйфория ранних стадий опьянения связывается с преимущественным подавлени­ем алкоголем эмоциональных структур правого полушария. Последую­щие стадии алкогольного воздействия, связанные с мрачностью, слезли­востью, угрюмостью, определяются преимущественным подавлением активности эмоциональных структур левого полушария.

У здоровых людей мимика левой стороны лица отражает эмоцио­нальное состояние в большей степени, чем мимика правой полови­ны, что также свидетельствует о преобладании механизмов правого полушария в процессах выражения эмоций. Аналогичные данные об асимметрии мимической выразительности половинлица получены на макаках, что говорит о филогенетических тенденциях к более суще­ственной выраженности механизмов проявления эмоций в правом по­лушарии мозга. Более явная выраженность проявления эмоций левой половиной лица подтверждается в специальных модельных экспери­ментах, в которых было показано, что эмоции распознаются лучше на фотографиях, составленных из двух левых половин лица.

В современной литературе имеются многочисленные доказательства того, что межполушарная асимметрия касается не только локализации механизмов проявления, но и локализации механизмов восприятия эмо­ций. В этом плане «левополушарный человек» не воспринимает инто­нации чужой речи, не мвжет отличить эмоциональную окраску, харак­теризующую жалобу, вопрос, просьбу, гнев, восторг. Люди в таком со­стоянии лишены возможности распознавать эмоциональные сигналы, кодируемые мимикой, лицевой экспрессией собеседника. «Правопо­лушарный человек» при восприятии эмоций ведет себя противопо­ложным образом. Такой больной предпочитает общаться с помощью мимики и жестов, у него сохранено и в основном даже улучшено по сравнению с его же нормой тонкое восприятие интонаций.

Резюме

Эмоции представляют собой один из основных механизмов регуля­ции мотивационной деятельности и других видов поведения живых организмов. Положительные и отрицательные эмоции представля­ют собой психологические процессы и состояния, непосредственно отражающие переживания человека. Эмоции участвуют в регуляции поведения, связанного с удовлетворением как «первичных», так и «вторичных» мотиваций разных уровней. Специфика сущности эмо­ций «высших» потребностей определяет их неразрывную связь не только с механизмами бессознательной, автоматической коррекции, как это имеет место в процессах регулирования поведения с помо­щью «первичных» эмоций. «Вторичные» эмоции регулируют пове­дение, включаясь в многократные процессы рефлексии, сознатель­ного обдумывания сложившейся ситуации, рассмотрения вариантов коррекции. Осознанное управление человеком уровнем своих эмоцио­нальных переживаний играет огромную роль в процессах воспитания и самовоспитания.

В экспериментах по самораздражению отдельных точек глубин­ных структур мозга животных регистрируются особые зоны — удо­вольствия и неудовольствия. Животные с электродами, вживленными в точки зон «удовольствия», способны проводить повторное самораздра­жение с частотой несколько тысяч раз в час (до 7000 нажатий в час) в продолжении многих часов, доводя себя до полного физического изне­можения. После одиночного раздражения точек зон «неудовольствия» животные не только не повторяли раздражений, но и не подходили больше к этому месту клетки.

В модельном плане соотношения между центрами «удовольствия» — «неудовольствия» могут рассматриваться как отношения регулирова­ния мотивационного и других видов поведения. Центры аппетита, жаж­ды, агрессии, сексуального поведения имеет смысл рассматривать как центры, отвечающие за осуществление соответствующих видов моти­вационной деятельности, учитывая при этом, что эти центры находят­ся в тесной связи с зонами удовольствия и неудовольствия.

Как следует из анализа многих клинических данных о последствиях локальных поражений мозга, работа отделов левого (доминантного по речи) полушария в большей степени связана с проявлением положи­тельных эмоций, а работа правого полушария — отрицательных.

Вопросы и задания для самопроверки и семинаров

1. В чем заключается роль эмоций в поведении человека?

2. Сформулируйте сущность определения понятия «эмоция».

3. В чем заключаются основные различия эмоций и мотиваций?

4. Каковы основные функции положительных и отрицательных эмоций?

5. Опишите основные способы измерения эмоционального состояния.

6. Сформулируйте взаимоотношения между стрессом и эмоциями.

7. Что такое аффект?

8. Рассмотрите характеристики фрустрационного поведения.

9. Составьте схему эксперимента, в котором были обнаружены цент­ры удовольствия и наказания.

10. Каково процентное соотношение зон удовольствия и наказания в мозгу животных? О чем это говорит?

11. Какие нейромедиаторы участвуют в работе центров удовольствия и наказания?

12. Какие нейромедиаторы реализуют работу симпатического и пара­симпатического отделов вегетативной нервной системы?

13. Рассмотрите специфику эмоционального поведения «правополу­шарного» и «левополушарного» человека.

Список литературы

Адамар Ж. Исследование процесса изобретения в области матема­тики. — М.: Мир, 1970.

Айзенк Г. Дж. Узнай свой собственный коэффициент интеллекта. — Н. Новгород: Ай-Кью, 1994.

Албертс Б., Брей Д., Льюис Дж. и др. Молекулярная биология клет­ки. - М.: Мир, т. 1-3.1994.

Ашинянц Р. А., Боголюбов Д. Я., Петров О. М. Логические методы в автоматизации обучения. — М.: МГАПИ, 1996.

Блум Ф. и др. Мозг, разум и поведение. — М.: Мир, 1988.

БонгардМ. М. Проблема узнавания. — М.: Мир, 1965.

Браверман Э. М., Мучник И. Б. Структурные методы обработки эмпирических данных. — М.: Наука, 1983.

Бурлачук Л. Ф., Морозов С. М. Словарь-справочник по психологи­ческой диагностике. — Киев: Наукова Думка, 2000.

Вейн А. М., Каменецкая Б. Я. Память человека. — М.: Наука, 1973.

Выготский Л. С. Педагогическая психология. — М.: Педагогика, 1991.

Выготский Л. С. Эйдетизм. Хрестоматия по общей психологии. — М.: МГУ, 1981.

Глезер В. Д., Цуккерман Я. Я. Информация и зрение. — М/. АН СССР, 1961.

Глезер В. Д. Зрительное опознание и его нейрофизиологические механизмы. — Л.: Наука, 1975.

Грегори-Р. Глаз и мозг. — М,: Мир, 1970.

Грегори Р. Разумный глаз. — М.: Мир, 1972.

Греченко Т. Я. Психофизиология. — М.: Гардарики, 1999.

Данилова Я. Я. Психофизиология. — М.: Аспект-Пресс, 1999.

Деглин В. Л., Ивашина Г. Г., Николаенко Я. Я. Роль доминантного и недоминантного полушария мозга в изображении пространства / Нейропсихологический анализ межполушарной асимметрии мозга. — М.: Наука, 1986.

ДембовскийЯ. Психология обезьян. — М: ИЛ, 1963.

ДембовскийЯ. Психология животных. ~ М.: Наука, 1965.

Доброхротова Т. А., Брагина Я. Я. Функциональная асимметрия и психопатология очагового поражения мозга. — М.: Медицина, 1977.

Живая клетка // Под ред. Г. М. Франка. — М.: ИЛ, 1962.

Зенден М. Человек родился слепым. Хрестоматия по ощущению и восприятию // Под ред. Ю. Б. Гиппенрейтер и М. Б. Михалевской. — М.: МГУ, 1975.

Зинченко В. П. Аффект и интеллект в образовании. — М.: Тривола, 1995.

Зинченко В. П. Психологическая педагогика. Ч. 1. Живое знание. — Самара: СГПУ, 1998.

Зинченко В. Л. Дистанционное образование: к постановке пробле­мы // Педагогика, № 2,2000.

Зинченко В. П. Рассудок и Разум в контексте развивающего образо­вания // Человек, № 4, 5, 2000.

Интеллектуальные процессы и их моделирование // Под ред. Е. Ве­лихова. — М.: Наука, 1987.

КарнегиД. Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей. — М.: Прогресс, 1989.

Келер В. Исследование интеллекта человекообразных обезьян / Хрестоматия по общей психологии. М.: МГУ, 1981.

Клацки Р. Память человека: структуры и процессы. — М.: Мир, 1978.

Клини С. Математическая логика. — М.: Мир, 1973.

Лем С. Звездные дневники И. Тихого. — М.: Прогресс, 1984.

Леонтьев А. Я. и др. В кн.: Хрестоматия по общей психологии. — М.: МГУ, 1981.

Леонтьев Б. и др. Евгений Онегин, маленький мальчик, Винни Пух и другие обитатели совдепии. — М.: МиК, 1994.

Линден Ю. Обезьяны, человек и язык. — М.: Мир, 1981.

Линдслей Я., Норман Д. Переработка информации у человека. — М.: Мир, 1974.

Лоренц К. Агрессия. — М.: Прогресс, 1994.

Лурия А. Р. Маленькая книжка о большой памяти. — М.: МГУ, 1968. Маслоу А. Мотивация и личность. — СПб.: Питер, 1999. Машковский М.Д. Лекарственные средства. Т. 1. — М.: Новая волна, 2001.

Набоков В. Другие берега. — М.: Эксмо-Пресс, 2001.

Остер Г. В кн.: Зрительные образы: феноменология и эксперимент. Сб. переводов, редактор-составитель Г. Л. Демосфенова. — Душанбе: изд. ТГУ, 1973, часть III.

Паустовский К. L Повесть о жизни. Книга пятая. Собрание сочи­нений, т. 5. М., 1982.

Пенфилъд В., Роберте Л. Речь и мозговые механизмы. — Л.: Медицина, 1964.

Пиаже Ж. Избранные психологические труды. Психология интел­лекта. — М/. 1969.

Пиаже Ж. Хрестоматия по общей психологии. — М.: МГУ, 1981.

ПойаД. Математическое открытие. — М.: Наука, 1976.

Прибран К. Языки мозга. — М.: Прогресс, 1975.

Психофизиология. Учебник для вузов // Под ред. Ю. И. Александ­рова. - СПб.: Питер, 2001.

Пуанкаре А. Математическое творчество. В кн.: Хрестоматия по об­щей психологии. Психология мышления // Под ред. Ю. Б. Гиппенрей-тер, В. В. Петухова. - М.: МГУ, 1981.

Роуз С. Устройство памяти. От молекул к сознанию. — М.: Мир, 1995.

Соколов В. Н Педагогическая эвристика. — М.: Тривола, 1995.

Соколов Е. К Проблема гештальта в нейробиологии // Журнал выс­шей нервной деятельности им. И. П. Павлова. 1966, т. 46, вып. 2.

Соколов Е. Я. Психофизиология научения. Курс лекций. — М.: МГУ, 1997.

Солсо Р. Л. Когнитивная психология. — СПб.: Питер, 2002.

Тей А., Грибомон Б. и др. Логический подход к искусственному интеллекту. — М.: Мир, 1990.

Терехина А. Ю. Анализ данных методами многомерного шкалиро­вания. — М.: Наука, 1986.

Тинберген Я Осы, птицы, люди. — М.: Мир, 1970.

Тинберген Я. Мир серебристой чайки. — М.: Мир, 1974.

Фабр Ж. А. Нравы насекомых. - Т. 1. М.: Терра, 1993.

Фромм Э. Искусство любви. — М.: ИЛ, 1964.

ХайндР. Поведение животных. — М.: Мир, 1975.

Хрестоматия по общей психологии. — М.: МГУ, 1981.

Шульговский В. В. Физиология центральной нервной системы. — М.: МГУ, 1997.

ЭкклсДж. В кн.: Молекулы и клетки // Под ред. Г. М. Франка. — М/. Мир, 1966.

Ярославцев С. (А. и Б. Стругацкие). Дьявол среди людей. — М.: Текст, 1997.

Apkarian P. A. Visual training after long-term deprivation. Int. J. Neurosci, 1983, v. 19, n.l.

Busk V. As we may think. Atlantic Monthly, 1945, v. 7.

Ekman P., Friesen W. V. Manual for the facial actin coding system. Part II, 1978.

Maslow A. H. Motivation and personality (Ш-rd. ed.). N. Y. Harper and Row, 1987.

StrelayJ. The concept of arousal and arousability as used in temperaments studies / Temperament individual differences at the interface of biology and behavior / Eds. Bates, Washs, 1994.

СПЕЦИАЛИСТАМ КНИЖНОГО БИЗНЕСА!

ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА ИЗДАТЕЛЬСКОГО ДОМА «ПИТЕР» предлагают эксклюзивный ассортимент компьютерной, медицинской, психологической, экономической и популярной литературы

РОССИЯ

Москва м. «Калужская», ул. Бутлерова, д. 176, офис 207, 240; тел./факс (095) 777-54-67; e-mail: saJes@piter.msk.ru

Санкт-Петербург м. «Выборгская», Б. Сампсониевский пр., д. 29а; тел. (812) 103-73-73, факс (812) 103-73-82; e-mail: sales@piter.com

Воронеж ул. Ленинградская, д. 138; тел. (0732) 49 68 86; e-mail; piter-vrn@vmail.ru

Екатеринбург ул. 8 Марта, д. 2676; тел./факс (3432) 25-39-94; e-mail: piter-ural@r66.ru

Нижний Новгород ул. Премудрова, д. 31а; тел. (8312) 58-50-15,58т50-25; e-mail: piter@infonet.nnov.ru

Ростов-на-Дону ул. Калитвинская, д. 17в; тел. (8632) 95-36-31, (8632) 95-36-32; e-mail: jupiter@rost.ru

Самара ул. Новосадовая, д. 4; тел. (8462)37-06-07; e-mail: piter-volga@sama.ru

УКРАИНА

Харьков ул. Энгельса, д. 29а, офис 610; тел. (0572) 23-75-63, (0572) 28-20-04, (0572) 28-20-05, факс (0572) 14-96-09; e-mail: piter@tender.kharkov.ua

Киев пр. Красных Казаков, д. 6, корп. 1; тел./факс (044) 490-35-68, 490-35-69; e-mail: office@piter-press.kiev.ua

БЕЛАРУСЬ

Минск ул. Бобруйская д., 21, офис 3; тел./факс (37517) 226-19-53; e-mail: piter@mail.by

МОЛДОВА

Кишинев «Ауратип-Питер»; ул. Митрополит Варлаам, 65, офис 345; тел. (3732) 22-69-52, факс (3732) 27-24-82; e-mail: lili@auratip.mldnet.com

Ищем зарубежных партнеров или посредников, имеющих выход на зарубежный рынок. Телефон для связи: (812) 103-73-73. E-mail: grigorjan@piter.com

Издательский дом «Питер» приглашает к сотрудничеству авторов. Обращайтесь по телефонам: Санкт-Петербург - (812) 327-13-11, Москва - (095) 777-54-67.

Заказ книг для вузов и библиотек: (812) 103-73-73.

Специальное предложение - e-mail: kozin@piter.com

Учебное издание

В. Кроль Психофизиология человека

Главный редактор	Е. Строганова
Зам. гл. редактора (Москва)	Е. Журавлева
Заведующий редакцией	Л. Винокуров
Редактор	Е. Халипина
Художник	В. Земских
Корректор	Л. Васильева
Верстка	М. Аввакумов

ООО «Питер Принт», 196105, Санкт-Петербург, ул. Благодатная, д. 67в. Лицензия ИД № 05784 от 07.09.01. Налоговая льгота — общероссийский классификатор продукции ОК 005-93, том 2; 95 3005 — литература учебная. Подписано в печать 22.01.03. Формат 60x90/16. Усл. п. л. 19. Тираж 3000 экз. Заказ № 3561.

Отпечатано с готовых диапозитивов в ОАО «Типография „Правда». 191119. С.-Петербург, Социалистическая ул., 14.

Скачать архив с текстом документа