1. предтечи русского символизма манифесты символизма в россии 4

СОДЕРЖАНИЕ: Франции в 1880–1890 и получившее широкое распространение в литературе, живописи, музыке, архитектуре и театре многих европейских стран на рубеже 19–20 вв. Огромное значение символизм имел в русском искусстве этого же периода, приобретшего в искусствоведении определение «Серебряный век»1

Русский символизм

содержание

[1] .

Символизм в России был самым значительным после французского и имел в основе те же предпосылки, что и символизм западный: кризис позитивного мировоззрения и морали, обостренное религиозное чувствование.

Русский символизм вбирал два потока. Первый поток – «старшие символисты» (И.Анненский, В.Брюсов, К.Бальмонт, З.Гиппиус, Д.Мережковский, Н.Минский, Ф.Сологуб (Ф.Тетерников). Второй поток – «младосимволисты» (А.Белый (Б.Бугаев), А.Блок, Вяч.Иванов, С.Соловьев, Эллис (Л.Кобылинский). К символистам были близки М.Волошин, М.Кузмин, А.Добролюбов, И.Коневской.

К началу 1900-х годов символизм в России достиг расцвета и имел мощную издательскую базу. Символисты ведали следующими издательствами и журналами: журнал «Весы» (выходил с 1903 года при поддержке предпринимателя С.Полякова), издательство «Скорпион», журнал «Золотое руно» (издавался с 1905 по 1910 при поддержке мецената Н.Рябушинского), издательства «Оры» (1907–1910), «Мусагет» (1910–1920), «Гриф» (1903–1913), «Сирин» (1913–1914), «Шиповник» (1906–1917, основано Л.Андреевым), журнал «Аполлон» (1909–1917, редактор и основатель С.Маковский).

1. предтечи русского символизма. манифесты символизма в россии

Общепризнанные предтечи русского символизма – Ф.Тютчев, А.Фет, Вл.Соловьев. Основоположником символистского метода в русской поэзии Вяч.Иванов называл Ф.Тютчева. В.Брюсов высказывался о Тютчеве как об основоположнике поэзии нюансов. Знаменитая строка из стихотворения Тютчева Silentium (Молчание) «Мысль изреченная есть ложь» стала лозунгом русских символистов. Поэт ночных знаний души, бездны и хаоса, Тютчев оказался близок русскому символизму своей устремленностью к иррациональному, невыразимому, бессознательному. Тютчев, указавший путь музыки и нюанса, символа и мечты, уводил русскую поэзию, по мнению исследователей, «вкось от Пушкина». Но именно этот путь был близок многим русским символистам[2] .

А.Фет, который был другим предшественником символистов, умер в год становления русского символизма (в 1892 году Д.Мережковский читает лекцию «О причинах упадка и новых течениях в современной русской литературе», В.Брюсов готовит сборник «Русские символисты»). А.Фет, как и Ф.Тютчев, говорил о невыразимости, «несказанности» человеческих мыслей и чувств, мечтой Фета была «поэзия без слов» (к «несказанному» вслед за Фетом устремляется А.Блок, любимое слово Блока – «несказанно»). И.Тургенев ждал, что Фет напишет стихотворение, последние строфы в котором передавались бы безмолвным шевелением губ. Поэзия Фета является безотчетной, она строится на ассоциативной, «романсной» основе. Поэтому неудивительным является тот факт, что Фет – один из любимых поэтов русских модернистов. А.Фет не соглашался с идеей утилитарности искусства, ограничив свою поэзию только сферой прекрасного, чем заслужил репутацию «реакционного поэта». Эта «бессодержательность» стала основой символистского культа «чистого творчества». Символисты усвоили музыкальность, ассоциативность лирики Фета, ее суггестивный характер: поэт должен не изобразить, а навеять настроение, не «донести» образ, а «открыть просвет в вечность» (об этом писал и С.Малларме). К.Бальмонт учился у Фета овладению музыкой слова, а А.Блок находил в лирике Фета подсознательные откровения, мистический экстаз.

На содержание русского символизма (особенно на младшее поколение символистов) заметно повлияла философия Вл.Соловьева. Как выразился Вяч.Иванов в письме к А.Блоку: «Соловьевым мы таинственно крещены». Источником вдохновения для символистов послужил образ Святой Софии, воспетый Соловьевым. Святая София Соловьева – одновременно ветхозаветная премудрость и платоновская идея мудрости, Вечная Женственность и Мировая Душа, «Дева Радужных Ворот» и Непорочная Жена – тонкое незримое духовное начало, пронизывающее мир. Культ Софии с большой трепетностью восприняли А.Блок, А.Белый. А.Блок называл Софию Прекрасной Дамой, М.Волошин видел ее воплощение в легендарной царице Таиах. Псевдоним А.Белого (Б.Бугаева) предполагал посвящение Вечной Женственности. «Младосимволистам» была созвучна соловьевская безотчетность, обращенность к незримому, «несказанному» как истинному источнику бытия. Стихотворение Соловьева Милый друг воспринималось как девиз «младосимволистов», как свод их идеалистических настроений[3] :

Милый друг, иль ты не видишь,

Что все видимое нами –

Только отблеск, только тени

От незримого очами?

Милый друг, иль ты не слышишь,

Что житейский шум трескучий –

Только отклик искаженный

Торжествующих созвучий?

Не оказав прямого влияния на идейный и образный мир «старших символистов», философия Соловьева, несмотря ни на что, во многих своих положениях совпадала с их религиозно-философскими представлениями. После основания в 1901 году Религиозно-философских собраний З.Гиппиус была поражена общностью мыслей в попытках примирить христианство и культуру. Предчувствие «конца света», носящее тревожный характер, предчувствие небывалого переворота в истории содержала работа Соловьева «Повесть об Антихристе», которая сразу после публикации была встречена недоверчивыми насмешками. В среде символистов «Повесть об Антихристе» вызвала сочувственный отклик и понималась как откровение.

Как литературное течение русский символизм оформляется в 1892, когда Д.Мережковский выпускает сборник «Символы» и пишет лекцию «О причинах упадка и новых течениях в современной литературе». В 1893 В.Брюсов и А.Митропольский (Ланг) готовят сборник «Русские символисты», в котором В.Брюсов выступает от лица еще не существующего в России направления – символизма. Подобная мистификация отвечала творческим амбициям Брюсова стать не просто выдающимся поэтом, а основателем целой литературной школы. Свою задачу как «вождя» Брюсов видел в том, чтобы «создать поэзию, чуждую жизни, воплотить построения, которые жизнь дать не может». Жизнь – лишь «материал», медленный и вялый процесс существования, который поэт-символист должен претворить в «трепет без конца». Все в жизни – лишь средство для ярко-певучих стихов, – формулировал Брюсов принцип самоуглубленной, возвышающейся над простым земным существованием поэзии. Брюсов стал мэтром, учителем, возглавившим новое движение. На роль идеолога «старших символистов» выдвинулся Д.Мережковский[4] .

Свою теорию Д.Мережковский охарактеризовал в докладе, а затем и в книге «О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы». «Куда бы мы ни уходили, как бы мы не прятались за плотину научной критики, всем существом мы чувствуем близость тайны, близость Океана»[5] , – писал Мережковский. Являющиеся общими для теоретиков символизма размышления по поводу крушения рационализма и веры – двух столпов европейской цивилизации, Мережковский дополнял суждениями об упадке современной литературы, которая отказалась от «древнего, вечного, никогда не умиравшего идеализма» и отдала предпочтение натурализму Золя. Возродить литературу может лишь порыв к неведомому, запредельному, к «святыням, которых нет». Давая оценку объективного характера состоянию дел в области литературы в России и Европе, Мережковский называл предпосылки победы новых литературных течений: тематическую «изношенность» реалистической литературы, ее отклонение от «идеального», несоответствие порубежному мироощущению. Символ, как его трактовал Мережковский, выливается из глубин духа художника. При этом Мережковский определял три важнейших элемента нового искусства: мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности.

Различие между реалистическим и символическим искусством было подчеркнуто в статье К.Бальмонта «Элементарные слова о символической поэзии». Реализм изживает себя, сознание реалистов не идет дальше рамок земной жизни, «реалисты схвачены, как прибоем, конкретной жизнью», в то время, как в искусстве все ощутимей становится потребность в более утонченных способах выражения чувств и мыслей. Этой потребности отвечает поэзия символистов. В статье Бальмонта обозначались основные черты символической поэзии: особый язык, богатый интонациями, способность возбуждать в душе сложное настроение. «Символизм – могучая сила, стремящаяся угадать новые сочетания мыслей, красок и звуков и нередко угадывающая их с особой убедительностью», – настаивал Бальмонт. В отличие от Мережковского, Бальмонт видел в символической поэзии не приобщение к «глубинам духа», а «оглашение стихий». Установка на причастность Вечному Хаосу, «стихийность» дала в русской поэзии «дионисийский тип» лирики, воспевающей «безбрежную» личность, самозаконную индивидуальность, необходимость жить в «театре жгучих импровизаций». Подобная позиция была зафиксирована в названиях сборников Бальмонта В безбрежности, Будем как солнце. «Дионисийству» отдал должное и А.Блок, певший вихрь «свободных стихий», кружение страстей (Снежная маска, Двенадцать)[6] .

Символизм Для В.Брюсова стал способом постижения реальности – «ключом тайн». В своей статье «Ключи тайн» (1903) В.Брюсов писал: «Искусство есть постижение мира иными, нерассудочными путями. Искусство – то, что мы в других областях называем откровением»[7] .

Основные понятия и особенности нового течения были сформулированы в манифестах «старших символистов»: приоритет духовных идеалистических ценностей (Д.Мережковский), медиумический, «стихийный» характер творчества (К.Бальмонт), искусство как наиболее достоверная форма познания (В.Брюсов). Развитие творчества представителей старшего поколения русских символистов происходило в соответствии с этими положениями.

2. «старшие символисты». «младосимволисты»

Символизм Д.Мережковского и З.Гиппиус носил подчеркнуто религиозный характер, развивался в русле неоклассической традиции. Лучшие стихотворения Мережковского, вошедшие в сборники «Символы», «Вечные спутники», строились на «уроднении» с чужими идеями, были посвящены культуре ушедших эпох, давали субъективную переоценку мировой классики. В прозе Мережковского на масштабном культурном и историческом материале (история античности, Возрождения, отечественная история, религиозная мысль древности) – поиск духовных основ бытия, идей, движущих историю. В лагере русских символистов Мережковский представлял идею неохристианства, искал нового Христа (не столько для народа, сколько для интеллигенции) – «Иисуса Неизвестного»[8] .

В «электрических», как говорил И.Бунин, стихах З.Гиппиус, в ее прозе присутствовало тяготение к философской и религиозной проблематике, богоискательству. Строгость формы, выверенность, движение к классичности выражения в сочетании с религиозно-метафизической заостренностью отличало Гиппиус и Мережковского в среде «старших символистов». В творчестве данных писателей-символистов присутствует немало и формальных достижений символизма: музыка настроений, свобода разговорных интонаций, использование новых стихотворных размеров (например, дольника).

З.Гиппиус и Д.Мережковский мыслили символизм как построение художественно-религиозной культуры. В отличии от этих писателей, В.Брюсов, основоположник символического движения в России, мечтал о создании всеобъемлющей художественной системы, «синтезе» всех направлений. Отсюда вытекает историзм и рационализм поэзии Брюсова, мечта о «Пантеоне, храме всех богов». Символ, как его представлял Брюсов, – это универсальная категория, которая позволяет обобщать все, когда-либо существовавшие истины, представления о мире. Сжатую программу символизма, «заветы» течения В.Брюсов давал в стихотворении Юному поэту[9] :

Юноша бледный со взором горящим,

Ныне даю тебе три завета:

Первый прими: не живи настоящим,

Только грядущее – область поэта.

Помни второй: никому не сочувствуй,

Сам же себя полюби беспредельно.

Третий храни: поклоняйся искусству,

Только ему, безраздельно, бесцельно.

Постулаты символизма, как их понимал и представлял Брюсов:

· утверждение творчества в качестве цели жизни;

· прославление творческой личности;

· устремленность от серых будней настоящего в яркий мир воображаемого грядущего, грез и фантазий.

Другое стихотворение Брюсова скандального характера под названием «Творчество» выражало идею интуитивности, безотчетности творческих импульсов.

Кроме творчества З.Гиппиус, Д.Мережковского, В.Брюсова, существовал неоромантизм К.Бальмонта, который в значительной степени отличался от творчества перечисленных выше писателей. В лирике К.Бальмонта, певца безбрежности, звучит романтический пафос возвышения над буднями, взгляд на поэзию как на жизнетворчество. Самым важным для Бальмонта-символиста было воспевание возможностей творческой индивидуальности, которые являются безграничными, исступленный поиск средств ее самовыражения. Любование преображенной, титанической личностью сказалось в установке на интенсивность жизнеощущений, расширение эмоциональной образности, впечатляющий географический и временной размах.

Ф.Сологуб продолжал начатую в русской литературе Ф.Достоевским линию исследования «таинственной связи» человеческой души с гибельным началом, разрабатывал общесимволистскую установку на понимание человеческой природы как природы иррациональной. Одними из основных символов в поэзии и прозе Сологуба стали «зыбкие качели» человеческих состояний, «тяжелый сон» сознания, непредсказуемые «превращения». Интерес Сологуба к бессознательному, его углубление в тайны психической жизни породили мифологическую образность его прозы: так героиня романа Мелкий бес Варвара – «кентавр» с телом нимфы в блошиных укусах и безобразным лицом, три сестры Рутиловы в том же романе – три мойры, три грации, три хариты, три чеховских сестры. Постижение темных начал душевной жизни, неомифологизм – основные приметы символистской манеры Сологуба[10] .

Очень большое влияние на поэзию ХХ в. в России оказал символизм И.Анненского, который носил психологический характер. Сборники И.Анненского «Тихие песни» и «Кипарисовый ларец» появились в период кризиса, спада движения символизма. В поэзии Анненского присутствует колоссальный импульс обновления не только поэзии символизма, но и всей русской лирики – от А.Ахматовой до Г.Адамовича. Психологический символизм Анненского базировался на «эффектах разоблачений», на сложных и, одновременно, очень предметных, вещных ассоциациях, что позволяет видеть в Анненском предтечу акмеизма. «Поэт-символист, – писал об И.Анненском редактор журнала «Аполлон» поэт и критик С.Маковский, – берет исходной точкой нечто физически и психологически конкретное и, не определяя его, часто даже не называя его, изображает ряд ассоциаций. Такой поэт любит поражать непредвиденным, порой загадочным сочетанием образов и понятий, стремясь к импрессионистическому эффекту разоблачений. Разоблаченный таким образом предмет кажется человеку новым и как бы впервые пережитым»[11] . Символ для Анненского представляет собой не трамплин для прыжка к высотам метафизики, а средство отображения и объяснения реальности. В носящей траурно-эротический оттенок поэзии Анненского развивалась декадентская идея «тюремности», тоски земного существования, неутоленного эроса.

В теории и художественной практике «старших символистов» новейшие веяния соединились с наследованием достижений и открытий русской классики. Именно в рамках символистской традиции с новой остротой было осмыслено творчество Толстого и Достоевского, Лермонтова (Д.Мережковский Л.Толстой и Достоевский, М.Ю.Лермонтов. Поэт сверхчеловечества), Пушкина (статья Вл.Соловьева Судьба Пушкина; Медный всадник В.Брюсова), Тургенева и Гончарова (Книги отражений И.Анненского), Н.Некрасова (Некрасов как поэт города В.Брюсова). Среди «младосимволистов» блестящим исследователем русской классики стал А.Белый (книга «Поэтика Гоголя», многочисленные литературные реминисценции в романе «Петербург»)[12] .

Младосимволистское крыло движения вдохновлял москвич А.Белый, который организовал поэтическое сообщество «аргонавтов». В 1903 году А.Белый опубликовал статью «О религиозных переживаниях», в которой вслед за Д.Мережковским – настаивал на необходимости соединить искусство и религию, но задачи выдвигал иные, более субъективные и отвлеченные – «приблизиться к Мировой душе», «передавать в лирических изменениях Ее голос». В статье Белого отчетливо были видны ориентиры младшего поколения символистов – «две перекладины их креста» – культ пророка–безумца Ницше и идеи Вл.Соловьева. Настроения А.Белого, носящие мистический и религиозный характер, сочетались с размышлениями о судьбах России: позицию «младосимволистов» отличала нравственная связь с родиной (романы А.Белого «Петербург», «Москва», статья «Луг зеленый», цикл на Поле Куликовом А.Блока). Индивидуалистические признания старших символистов оказались чужды А.Белому, А.Блоку, Вяч. Иванову. Также чуждыми для них были декларируемый старшими символистами титанизм, надмирность, разрыв с «землей». Поэтому неслучайно, что один из своих ранних циклов А.Блок назовет «Пузыри земли», заимствовав этот образ из трагедии Шекспира «Макбет»: соприкосновение с земной стихией драматично, но неизбежно, порождения земли, ее «пузыри» отвратительны, но задача поэта, его жертвенное назначение – соприкоснуться с этими порождениями, низойти к темным и губительным началам жизни.

Из среды «младосимволистов» был выходцем один из самых крупных русских поэтов А.Блок, который стал, по определению А.Ахматовой, «трагическим тенором эпохи». Свое творчество А.Блок рассматривал как «трилогию очеловечивания» – движение от музыки запредельного (в «Стихах о Прекрасной Даме»), через преисподнюю материального мира и круговерть стихий (в «Пузырях земли», «Городе», «Снежной маске», «Страшном мире») к «элементарной простоте» переживаний человека («Соловьиный сад», «Родина», «Возмездие»). В 1912 году Блок, подводя черту под своим символизмом, записал: «Никаких символизмов больше». Как считают многие исследователи, «сила и ценность отрыва Блока от символизма прямо пропорциональна силам, связавшим его в юности с «новым искусством»[13] . Вечные символы, которые были запечатлены в лирике Блока («Прекрасная Дама», «Незнакомка», «Соловьиный сад», «Снежная маска», «Союз Розы и Креста» и др.), получили особое, пронзительное звучание благодаря жертвенной человечности поэта.

В своей поэзии А.Блок создал всеобъемлющую систему символов. Цвета, предметы, звучания, действия – все символично в поэзии Блока. Так «желтые окна», «желтые фонари», «желтая заря» символизируют пошлость повседневности, синие, лиловые тона («синий плащ», «синий, синий, синий взор») – крушение идеала, измену, Незнакомка – неведомую, незнакомую людям сущность, явившуюся в облике женщины, аптека – последний приют самоубийц (в прошлом веке первая помощь утопленникам, пострадавшим оказывалась в аптеках – кареты «Скорой помощи» появились позднее). Истоки символики Блока уходят корнями в мистицизм Средневековья. Так желтый цвет в языке культуры Средневековья обозначал врага, синий – предательство. Но, в отличие от средневековых символов, символы поэзии Блока многозначны, парадоксальны. Незнакомка может быть истолкована и как явление Музы поэту, и как падение Прекрасной Дамы, превращение ее в «Беатриче у кабацкой стойки», и как галлюцинация, греза, «кабацкий угар» – все эти значения перекликаются друг с другом, «мерцают, как глаза красавицы за вуалью»[14] .

Но рядовыми читателями такие «неясности» воспринимались с большой настороженностью и неприятием. Например, популярная газета «Биржевые ведомости» поместила письмо проф. П.И.Дьякова, который предложил сто рублей тому, кто «переведет» на общепонятный русский язык стихотворение Блока «Ты так светла…».

В символах отображены муки человеческой души в поэзии А.Белого (сборники «Урна», «Пепел»). Разрыв современного сознания в символических формах изображен в романе Белого «Петербург» – первом русском романе «потока сознания». Бомба, которую готовит главный герой романа Николай Аблеухов, разорванные диалоги, распавшееся родство внутри «случайного семейства» Аблеуховых, обрывки известных сюжетов, внезапное рождение среди болот «города-экспромта», «города-взрыва» на символическом языке выражали ключевую идею романа – идею распада, разъединения, подрыва всех связей. Символизм Белого представляет собой особую экстатическую форму переживания действительности, «ежесекундные отправления в бесконечность» от каждого слова, образа.

Как и для Блока, для Белого самая важная нота творчества – это любовь к своему отечеству - России. «Гордость наша в том, что мы не Европа или что только мы подлинная Европа», – писал Белый после поездки за границу.

Вячеслав Иванов в наиболее полной мере воплотил в своем творчестве мечту символистов о синтезе культур, пытаясь соединить соловьевство, обновленное христианство и эллинское мировосприятие.

Художественные искания «младосимволистов» были отмечены просветленной мистичностью, стремлением идти к «отверженным селеньям», следовать жертвенным путем пророка, не отворачиваясь от грубой земной действительности.

3. символизм в театре

Теоретической базой символизма в театре явились философские работы Ф.Ницше, А.Бергсона, А.Шопенгауэра, Э.Маха, неокантианцев. Смысловым центром символизма становится мистицизм, иносказательная подоплека явлений и предметов; первоосновой творчества признается иррациональная интуиция. Самой важной темой становится фатум, таинственный и неумолимый рок, который играет судьбами людей и управляет событиями. Становление таких воззрений именно в этот период является вполне закономерным и предсказуемым: по утверждениям психологов, смена веков всегда сопровождается ростом эсхатологических и мистических настроений в социуме.

В символизме рациональное начало редуцируется; слово, изображение, цвет – любая конкретика – в искусстве утрачивают свое информационное содержание; зато многократно возрастает подоплека, преобразующая их в таинственное иносказание, доступное лишь иррациональному восприятию. «Идеальным» видом символического искусства можно назвать музыку, по определению лишенную какой бы то ни было конкретики и апеллирующую к подсознанию слушателя. Понятно, что в литературе символизм должен был зародиться в поэзии – в жанре, где ритм речи и ее фонетика изначально имеют не меньшее значение, чем смысл, а то и могут превалировать над смыслом[15] .

В России развитие символизма получает очень благодатную почву: общие эсхатологические настроения усугубляются тяжелой реакцией общества на неудавшиеся революции 1905–1907 гг. Пессимизм, темы трагического одиночества и фатальности бытия находят горячий отклик в русской литературе и театре. Талантливые писатели, поэты и режиссеры Серебряного века с радостью окунаются в теорию и практику символизма. О театральной эстетике символизма пишут Вяч.Иванов (1909) и Вс.Мейерхольд (1913). Драматургические идеи Метерлинка разрабатывают и творчески развивают В.Брюсов (Земля, 1904); А.Блок (трилогия Балаганчик, Король на площади, Незнакомка, 1906; Песня судьбы, 1907); Ф.Сологуб (Победа смерти, 1907 и др.); Л.Андреев (Жизнь Человека, 1906; Царь Голод, 1908; Анатэма, 1909 и др.).

К периоду 1905–1917 гг. относится ряд блестящих символистских драматических и оперных спектаклей, поставленных Мейерхольдом на самых разных сценических площадках: знаменитый «Балаганчик» Блока, «Смерть Тентажиля» и «Пелеас и Мелисанда» М.Метерлинка, «Вечная сказка» С.Пшибышевского, «Тристан и Изольда» Р.Вагнера, «Орфей и Эвридика» Х.В.Глюка, «Дон Жуан» Ж.Б.Мольера, «Маскарад» М.Лермонтова и др.[16]

Обращается к идеям символизма и главный оплот сценического реализма России – Московский Художественный Театр. В первом десятилетии наступившего XX в. в Московском Художественном Театре были поставлены одноактные пьесы Метерлинка «Слепые», «Непрошенная» и «Там, внутри»; «Драма жизни» К.Гамсуна, «Росмерсхольм» Г.Ибсена, «Жизнь Человека» и «Анатэма» Л.Андреева. А в 1911 году на совместную с К.С.Станиславским и Л.А.Сулержицким постановку «Гамлета» был приглашен Г.Крэг (в главной роли – В.И.Качалов). Но носящая предельно условный характер символистическая эстетика была чуждой театру, изначально сделавшему ставку на звучание спектаклей реалистического характера; а мощный психологизм Качалова оказался невостребованным в Крэговской установке на актера-сверхмарионетку. Все эти символистские спектакли и те спектакли, что последовали за ними («Miserere» С.Юшкевича, «Будет радость» Д.Мережковского, «Екатерина Ивановна» Л.Андреева), в лучшем случае остались лишь в рамках эксперимента и не пользовались признанием зрителей МХТ, которые приходили в восторг от постановок Чехова, Горького, Тургенева, Мольера. Счастливым исключением стал спектакль «Синяя птица» М.Метерлинка (постановку осуществлял Станиславский, режиссеры Сулержицкий и И.М.Москвин, 1908). Получив от автора право первой постановки, Московский Художественный Театр преобразил тяжелую, смыслово перенасыщенную драматургию символизма в тонкую и наивную поэтичную сказку. Очень показательным является то, что в спектакле поменялась возрастная зрительская ориентация: он был адресован детям. Спектакль сохранялся в репертуаре МХТ более пятидесяти лет (в 1958 году состоялось 2000-е представление), и стал первым зрительским опытом для многих поколений юных москвичей.

Однако время символизма как эстетического течения подходило к концу. Этому, несомненно, способствовали и социальные потрясения, постигшие Россию: война с Германией, октябрьская революция, обозначившая резкий слом всего жизненного уклада страны, гражданская война, разруха и голод. Кроме того, после революции 1917 года официальной идеологией в России стал общественный оптимизм и пафос созидания, что коренным образом противоречило всей направленности символизма[17] .

Можно отметить, что последним апологетом и теоретиком символизма в России оставался Вяч.Иванов. В 1923 году Вячеслав Иванов пишет «программную» театральную статью «Дионис и прадионисийство», в которой углубляет и переакцентирует театральную концепцию Ницше. В ней автор пытается примирить эстетические и идеологические концепции, которые противоречат друг другу, провозглашая новый, «подлинный символизм» средством «восстановления единства» в «разрешительный момент энтузиастического пафоса». Но призыв Вячеслава Иванова к театральным постановкам мистерий и мифотворческих массовых действ, которые были сходны по восприятию с литургией, остался невостребованным. В 1924 году Вяч. Иванов эмигрировал в Италию.

заключение

Символизм – эстетическое течение, сформировавшееся во Франции в 1880–1890 и получившее широкое распространение в литературе, живописи, музыке, архитектуре и театре многих европейских стран на рубеже 19–20 вв. Огромное значение символизм имел в русском искусстве этого же периода, приобретшего в искусствоведении определение «Серебряный век».

Общепризнанные предтечи русского символизма – Ф.Тютчев, А.Фет, Вл.Соловьев. Основоположником символистского метода в русской поэзии Вяч.Иванов называл Ф.Тютчева.

Символизм Д.Мережковского и З.Гиппиус носил подчеркнуто религиозный характер, развивался в русле неоклассической традиции.

Очень большое влияние на поэзию ХХ в. в России оказал символизм И.Анненского, который носил психологический характер.

Младосимволистское крыло движения вдохновлял москвич А.Белый, который организовал поэтическое сообщество «аргонавтов».

Из среды «младосимволистов» был выходцем один из самых крупных русских поэтов А.Блок, который стал, по определению А.Ахматовой, «трагическим тенором эпохи».

список литературы

1. Басинский П. Федякин С. Русская литература конца ХIХ – начала ХХ века. – М., 1998.

2. Ермилова Е. Теория и образный мир русского символизма. – М., 1989.

3. Колобаева Л. Русский символизм. – М., 2000.

4. Крэг Г.Э. Воспоминания, статьи, письма. – М., 1988.

5. Пайман А. История русского символизма. – М., 1998.

6. Поэтические течения в русской литературе конца ХIХ – начала ХХ века. Литературные манифесты и художественная практика: Хрестоматия / Сост. А. Соколов. – М., 1998.

7. Ходасевич В. Конец Ренаты / В.Брюсов. Огненный ангел. – М., 1993.

8. Энциклопедия символизма: Живопись, графика и скульптура. Литература. Музыка / Сост. Ж.Кассу. – М., 1998.

[1] Ермилова Е. Теория и образный мир русского символизма. – М., 1989. – С. 14.

[2] Басинский П. Федякин С. Русская литература конца ХIХ – начала ХХ века. – М., 1998. – С. 29.

[3] Поэтические течения в русской литературе конца ХIХ – начала ХХ века. Литературные манифесты и художественная практика: Хрестоматия / Сост. А. Соколов. – М., 1998. – С. 124.

[4] Пайман А. История русского символизма. – М., 1998. – С. 54.

[5] Басинский П. Федякин С. Русская литература конца ХIХ – начала ХХ века. – М., 1998. – С. 105.

[6] Колобаева Л. Русский символизм. – М., 2000. – С. 19.

[7] Поэтические течения в русской литературе конца ХIХ – начала ХХ века. Литературные манифесты и художественная практика: Хрестоматия / Сост. А. Соколов. – М., 1998. – С. 115.

[8] Ермилова Е. Теория и образный мир русского символизма. – М., 1989. – С. 97.

[9] Пайман А. История русского символизма. – М., 1998. – С. 38.

[10]

[11] Поэтические течения в русской литературе конца ХIХ – начала ХХ века. Литературные манифесты и художественная практика: Хрестоматия / Сост. А. Соколов. – М., 1998. – С. 55.

[12] Там же.

[13] Энциклопедия символизма: Живопись, графика и скульптура. Литература. Музыка / Сост. Ж.Кассу. – М., 1998. – С. 121.

[14] Энциклопедия символизма: Живопись, графика и скульптура. Литература. Музыка / Сост. Ж.Кассу. – М., 1998. – С. 125.

[15] Пайман А. История русского символизма. – М., 1998. – С. 57.

[16] Колобаева Л. Русский символизм. – М., 2000. – С. 84.

[17] Ермилова Е. Теория и образный мир русского символизма. – М., 1989. – С. 125.

Скачать архив с текстом документа