по истории древних цивилизаций на тему «Эволюция образа Гильгамеша»

СОДЕРЖАНИЕ: Данная работа посвящена вопросу развития образа Гильгамеша в литературе Двуречья, который будет освещаться на основе величайшего поэтического произведения древневосточной литературы – аккадской эпической поэмы «О все видавшем»

Литературный институт им. А. М. Горького.

Реферат

по истории древних цивилизаций

на тему «Эволюция образа Гильгамеша».

Студентки 1-го курса

Артамоновой М. В.

2003 г.

Содержание

1. Введение -------------------------------------------------------3
2. Эволюция образа Гильгамеша-----------------------------7
3. Заключение----------------------------------------------------17
4. Список литературы

Введение.

Данная работа посвящена вопросу развития образа Гильгамеша в литературе Двуречья, который будет освещаться на основе величайшего поэтического произведения древневосточной литературы – аккадской эпической поэмы «О все видавшем».

Эта поэма представляет большой теоретический интерес: во-первых, это древнейшая из известных нам крупных поэм (написание ее относится, по-видимому, ко времени около 2300—2100 гг. до н. э., т. е. она старше гомеровских поэм более чем на тысячу лет), а во-вторых, это один из немногих эпосов, жизнь которого на протяжении столетий мы можем до известной степени проследить не только путем анализа текста, но и по разновременным записям. Мы располагаем следующими письменными источниками для изучения эпоса о Гильгамеше:

1. Пять отдельных коротких шумерских эпических песен о Гильгамеше, восходящих к 3 тысячелетию до н. э. (дошли в копиях 19—18 вв. до н. э): а) песня об освобождении Гильгамешем города Урука из-под власти Аки, правителя города Каша; б) песня о походе Гильгамеша против чудовища Хувавы; в) песня об убиении Гильгамешем небесного быка; г) песня об изгнании Гильгамешем злых духов из священного дерева богини Инаны и о нисхождении Энкиду, слуги Гильгамеша, в преисподнюю; д) песня о смерти Гильгамеша.

2. Большая эпическая поэма о Гильгамеше на аккадском (ассиро-вавилонском) языке, дошедшая во множестве фрагментов, которые принадлежат, по крайней мере, к трем версиям: а) старовавилонская версия « Велик он более всех человеков» в копиях 19—17 вв. до н. э. (СВ); б) сокращенная аккадская версия, найденная в Хаттусе, столице Хеттского царства, в копии, вероятно,14—13 вв. до н. э. (ХВ); в) наиболее полная по сохранности новая версия из Ниневии в копиях 7 в. до н. э. с вавилонского оригинала, составленного, вероятно, в конце 2 тысячелетия до н. э. и носящая название «О все видавшем» (НВ); к той же версии, с некоторыми разночтениями, относятся фрагменты поэмы, найденные на городище Султан-тепе в Северной Месопотамии, и несколько более поздние, чем ниневийские, фрагменты из Урука.

З. Хеттский перевод 14 (?) в. до н. э. (фрагмент).

4. Еще не вполне понятная поэма о «Гальгамише» и Хуваве на хурритском языке (того же времени, фрагмент).

Текст «Эпоса о Гильгамеше» был обнаружен в царской библиотеке Ниневии и датируется началом 2 тыс. до н. э. Песни и легенды о Гильгамеше записаны клинописью на глиняных плитках – «таблицах» на четырех древних языках Ближнего Востока - шумерском, аккадском, хурритском и хеттском; кроме того, упоминания о нем сохранились у греческого писателя Элиана и средневекового сирийского писателя Теодора бар – Коная. Самое раннее известное нам упоминание о Гильгамеше старше 2500 г. до н.э ; самое позднее относится к 9 в. н.э. Шумерские былины-сказки о Гильгамеше сложились, вероятно, еще в конце первой половины 3 тыс. до н.э., хотя дошедшие до нас записи восходят в 19-18 вв. до н. э. К тому же времени относятся и первые сохранившиеся записи аккадской поэмы о Гильгамеше, хотя в устной форме она, вероятно, сложилась еще в 23-22 вв. до н. э. На такую более древнюю дату возникновения поэмы указывает ее язык, несколько архаичный для начала 2 тыс. до н.э. , и ошибки писцов, свидетельствующие, быть может о том , что они уже и тогда ее не во всем ясно понимали. Некоторые изображения на печатях 23-22 вв. до н.э. явно иллюстрируют уже аккадский эпос, а не шумерские былины о Гильгамеше. Уже древнейшая, так называемая «старовавилонская», версия аккадского эпоса представляет новый этап в художественном развитии месопотамской литературы. В этой версии уже содержатся все главнейшие особенности окончательной редакции эпоса, но она была значительно короче ее; так, в ней отсутствовали вступление и заключение позднего варианта, а также, вероятно, рассказ о великом потопе. От «старовавилонской» версии поэмы до нас дошло шесть-семь не связанных между собой отрывков — сильно поврежденных, написанных неразборчивой клинописной скорописью и, по крайней мере, в одном случае — ученической рукой. По-видимому, несколько иная версия эпоса представлена аккадскими фрагментами, найденными в Мегиддо в Палестине и в столице Хеттской державы в Малой Азии - в Хаттусе (ныне городище Богазкёй), а также фрагментами переводов на хурритский и хеттский языки, тоже найденными на Богазкёе; все они относятся к 15—13 вв. до н. э. Эта так называемая «периферийная» версия была еще короче «старовавилонской». Третья, так называемая «ниневийская», версия эпоса была, согласно традиция, записана «из уст» Син-леке-уннинни, урукского заклинателя, жившего, по-видимому, в конце 2 тыс, до н. э. Эта версия представлена четырьмя группами источников: 1) фрагменты не моложе 9 в. до н. э., найденные в г. Ашшуре в Ассирии; 2) более ста мелких фрагментов 7 в.до н. э., относящихся к спискам, которые когда-то хранились в библиотеке ассирийского царя Ашшурбанапала в Ниневии; 3) ученическая копия текста 7—8 таблиц, записанная под диктовку с многочисленными ошибками в 7 в. до н. э. и происходящая из ассирийского провинциального городка Хузирины (ныне городище Султан-тепе); 4) фрагменты 6(?) в. до н. э., найденные на юге Месопотамии, в Уруке (ныне Варка). «Ниневийская» версия текстуально очень близка «старовавилонской», но пространнее и язык ее несколько подновлен. Есть композиционные отличия. С «периферийной» версией у «ниневийской», насколько пока можно судить, текстуальных схождений было гораздо меньше. Есть предположение, что текст Син-леке-уннини был переработан в конце 8 в. до н. э. ассирийским жрецом и собирателем литературных и религиозных произведений по имени Набу-зукуп-кену; в частности, высказано мнение, что ему принадлежит идея присоединить в конце поэмы дословный перевод второй половины шумерской былины «Гильгамеш и дерево huluppu», прославляющей культ мертвых, а также, что именно он разделил эпос на двенадцать песен-«таблиц».

Аккадская поэма о Гильгамеше написана обычным вавилонским эпическим размером (стихи чаще всего из двух полустиший, по два логических ударения на каждое полустишие; в некоторых случаях эти четырехударные стихи перемежаются с трехударными, реже с шестиударными стихами; последние имеют обыкновенно по две цезуры. Стихи имеют, почти без исключения, женские окончания. Собственные имена и постоянные выражения, вводящие прямую речь, часто выходят из размера. Нередко встречается аллитерация и эпизодически — рифма). Язык поэмы (эпический жанровый диалект аккадского), ясный и простой, выгодно отличается от напыщенного и искусственно-затемненного языка культовых эпосов, псалмов и т. д. Хотя в течение жизни поэмы в ее языке происходили известные фонетические и грамматические изменения, а некоторые, ставшие непонятными, лексические элементы постепенно замещались более новыми, однако в целом можно считать, что ее язык был первоначально близок к живому языку староаккадского времени (25—21 вв.до. н. э.). Характерно, что число заимствованных из шумерского слов (книжных) незначительно. (По своему фонетическому облику заимствования в аккадский язык из шумерского распадаются я на две категория - народные и книжные заимствования.) Это заставляет датировать поэму временем ранее III (шумерской) династии Ура (приблизительно 2100 —2ОООгг. до н. э.). О том же свидетельствует и пантеон поэмы, в котором главную роль играет еще не столько бог Энлиль, усиленно выдвигавшийся на первый план III династией Ура, особенно со времени правления Шульги, сколько местный бог города Урука - Ану. Мардук, ставший верховным богом Вавилонии со времен Хаммурапи (ок. 1790 г.до н. э.), вовсе не упоминается в поэме, если не считать одного фрагмента, принадлежность которого к поэме представляется сомнительной.( Во фрагменте 34191 и в дубликате К 8573 Британского Музея, упоминающих о Гильгамеше и Энкиду, говорится - в неясном контексте — о «воротах Мардука». Отнесение этого отрывка к эпосу не бесспорно (см.: R. Campbell Thompson, The Epic of Gilgamish, Oxford, 1930, стр. 31, табл. 12)). Поэма — в противоположность мнению Шотта — бесспорно написана в Уруке. Проникновение аккадского языка в Урук нельзя датировать ранее взятия Урука Саргоном Древним в конце 24 в. до н. э. Поэтому terminus post quem для написания поэмы мы склонны считать правление Саргона Древнего (ок. 2413—2368 гг. до н. э.), а terminus ante quem —правление Шульги (ок. 2102—2075 гг. до н.э.). По ряду причин, останавливаться на которых здесь не представляется возможным, наиболее вероятной датой Дьяконов считает правление Нарам-Суэна, т. е. +(-)2300 г. до. н. э.

Все три известные нам аккадские версии поэмы (СВ, ХВ, НВ) представляют, в сущности, одну и ту же поэму с не очень существенными разночтениями, сводящимися: 1) к замене некоторых слов синонимами, 2) к сокращению или расширению; расширение в основном идет за счет эпических формул или повторов, 3) к несущественным перестановкам (только в одном случае из всех тех, о которых мы можем судить, имеется перестановка целого вставного рассказа), 4) к интерполяциям. Последние иногда невелики — например, в СВ: «к светлому дому, жилищу Анну», в НВ: «к светлому дому, жилищу Ану и Иштар», — но иногда и более значительны. Так, эпическое вступление к поэме (а также, вероятно, и заключение) отсутствовало в СВ, начинавшейся прямо с описания героя.

В целом можно сказать, что с 23 по 7 в.до н. э. поэма претерпевала не особенно сильные изменения. ( Характерно, что текст произведений, носивших культово-книжный характер, сохранялся гораздо более бережно и по мере устаревания лексики лишь разъяснялся комментариями).

Аккадский эпос о Гильгамеше справедливо причисляется к шедеврам древней классики. Но он ценен не только своими художественными достоинствами. Благодаря ему мы сможем, сравнив этот памятник с другими имеющимися письменными источниками, проследить путь генезиса образа главного героя.

Эволюция образа Гильгамеша .

Образ героя Гильгамеша занимает важное место в искусстве древнего Двуречья и соседних стран. Уже в древнейшем Эламе мы встречаем изображения человекоподобного льва, сражающегося с диким быком, и человекоподобного быка. Можно видеть в этих фигурах прототипы шумерских изображений героя, сражающегося с быком, и человека-быка, сражающегося со львом; в самом же мифе, который они иллюстрируют, можно видеть миф о тех божествах, которые явились прототипом образов Гильгамеша и его друга, дикого человека Энкиду. Это еще не сами герои, носившие эти имена, — сказание, вероятно, позже связалось с именем Гильгамеша, — шумерского деятеля 28—27 вв. до н. э., но миф, надо полагать, старше имени.

Изображение косматого нагого героя в борьбе с быком или львом, или же с чудовищем, которое наполовину бык, наполовину человек, становится одним из наиболее распространенных мотивов в шумерской глиптике, а вообще в изобразительном искусстве раннединастического периода (с начала 3 тыс. до н.э.). Иногда герой и человек-бык вместе борются с хищниками. Принято считать, что этот герой — Гильгамеш, а человек-бык — Энкиду. ( Возражения, которые выдвигались рядом ученых (Аллот-де-ла-Фюи, Унгер, Шотт), против отождествления дикого человека и человека-быка с Гильгамешем и Энкиду относятся лишь к отождествлению соответствующий изображений с персонажами известного нам эпоса, но не самого мифа в его первоначальном виде. Дикий бык (иногда изображаемый с человеческим лицом) – очевидно, небесный бык, о котором говорится в и в эпосе. Удвоение некоторых фигур на изображениях имеет условно-композиционное значение).Позже, начиная со староаккадского периода, во второй половине 3 тысячелетия, иногда появляется, наряду со старой, и новая трактовка образов Гильгамеша и Энкиду, изображения которых все еще остаются столь же излюбленными: Гильгамеш иной раз изображается одетым как шумерийцы и аккадцы того времени — в короткое препоясание простого охотника или воина, а его друг начинает принимать тот иконографический облик, который ранее был свойствен Гильгамешу, — облик косматого нагого дикаря Позже изображения Гильгамеша и Энкиду становятся в Двуречье редкими, так как в изобразительном искусстве начиная с 21 в до н.э. безраздельно господствует официально- культовая тематика. Но еще в 8 в. до н. э. мы встречаем обоих героев на рельефах дворца ассирийского царя Саргона II однако; однако здесь их образы стилизованы в духе официального ассирийского искусства: они одеты в пышную ассирийскую одежду, носят ассирийскую прическу, а косматые волосы Энкиду, условно изображавшиеся на печатях в виде трех завитков с обеих сторон головы, превратились в аккуратные локоны, не вяжущиеся с канонической ассирийской завитой шевелюрой, к которой они приделаны; бычий хвост Энкиду превратился в кисть, свисающую с пояса из-под пышной одежды; герой изображается здесь в виде великана, для которого единоборство со львом уже не подвиг: он душит его, как котенка.

В искусстве Двуречья образы излюбленного народного героя и его друга, таким образом, претерпевали изменения в ходе истории. Для понимания этих изменений следует обратиться к эволюции образа Гильгамеша в литературе. Конечно, мифологические мотивы в изобразительном искусстве древнего Двуречья не обязательно являются прямыми иллюстрациями литературных произведений: миф, раз сложившись, продолжал жил и помимо своего литературного отражения; но несомненно, что развитие образа в литературе и в изобразительном искусстве шло параллельными путями, будучи обусловлено аналогичными причинами социального и идейного порядка. Данная работа посвящена развитию образа Гильгамеша в литературе, где этот процесс можно проследить нагляднее и глубже.

История героя Гильгамеша прослеживается по разнообразным письменным источникам — историческим, жреческим, мифологическо-легендарным. Среди подлинно исторических документов самым важным является так называемая «надпись Туммаля (это история святилища Туммаль в Ниппуре), составленная, без сомнения, на основании вотивных надписей, хранившихся в этом святилище. В тексте перечисляются имена правителей, строивших и перестраивавших храм в Ниппуре и, видимо, оставивших там свои надписи. Наряду с известными историческими правителями в ней упоминались как строители святилища Туммаль правители Гильгамеш и его сын Ур-Нунгаль . Этот текст еще нельзя считать безусловным доказательством, он только давал возможность предположить, что Гильгамеш — реальная личность. Нужны были дополнительные данные. В тексте Туммаля недоставало первых девяти-десяти строк, и недостающие строки нашел С. Н. Крамер в 1955 г. в коллекции Хильпрехта (Иена). Он доложил об этой находке в 1958 г. на седьмой встрече ассириологов. В 1961 г. текст был издан им совместно с И. Бернхард. В тексте, обнаруженном Крамером, в числе строителей Туммаля упоминались правители города Киша Энмебарагеси и его сын Ага — легендарный соперник Гильгамеша. Т. о. на седьмой ассириогической встрече также выступил Д. О. Эдцард с сообщением, в котором он привел фрагмент надписи, по-видимому вотивной, на обломке алебастровой вазы. Надпись была составлена от имени луаля Киша Мебарагеси (еn- выпало в данном тексте, поскольку оно, скорее всего, не часть имени собственного, а титул) ( Эн – титул верховного жреца ( дословно «владыка», «господин») . Эном был Гильгамеш и многие другие правители) . Таким образом, события, рассказанные в легендарном эпическом предании, как будто начали освещаться отдельными историческими фактами, которые, будучи собраны вместе, превращали легендарных героев в исторических деятелей.

Если былину «Гильгамеш и Ага» пересмотреть с точки зрения исторически действующих героев, то ее вполне можно принять за историческую песнь, сложенную в честь победы Урука над Кишем и записанную современником, причем в достаточно умеренных выражениях, без особых цветистых эпитетов и гиперболизации, так часто свойственных поэзии подобного рода (ср., например, поэзию скальдов). Эта былина как бы замыкает цепь известных нам исторических данных и дает возможность наметить некоторые начальные моменты зарождения героического эпического образа, имеющего вполне реальный прототип.

Судя по текстам, Гильгамеш был к тому же очень рано обожествлен. Это имя становится особенно распространенным в конце 2 тысячелетия до н. э., при правителях III династии Ура, которые старались возродить древнешумерскую историческую традицию и подчеркнуть древность своего происхождения. Возможно, столь быстрое обожествление правителя также объясняется его выдающимися историческими заслугами, яркостью личности вождя- победителя.

В аккадском эпосе о Гильгамеше перед нами уже подлинно эпический образ.

В начале рассказа Гмльгамеш разделяет героические ценности своего времени: его стремление к бессмертию принимает форму поисков бессмертной славы. Смерть еще не кажется настоящим врагом; она неизбежна, но входит в правила игры: доблестно пав от руки достойного противника, герой увековечит свое имя. В преследовании цели Гильгамешу сопутствует необычайный успех: он одерживает одну победу за другой. Он сражается с Энкиду и обретает верного друга и помощника. Вместе они до статочно сильны для того, чтобы одолеть Хуваву и высокомерно обойтись с богиней города Урука, Иштар. В данный момент они, несомненно, достигают пика земной славы, И тотчас же счастье им изменяет. Безоглядно утверждая себя и изыскивая все новые способы доказать свою доблесть, Гильгамеш и Энкиду тяжко оскорбили богов, не уделив им должного внимания. Хувава был служителем Энлиля, назначенным им охранять кедровый лес; их обращение с Иштар — верх заносчивости, Теперь их настигает кара богов, и Энкиду умирает.

Потеряв друга, Гильгамеш впервые осознает факт смерти во всей ее жестокой реальности. Вместе с этим новым осознанием является и мысль о собственном конце. Теперь все прежние ценности рушатся: бессмертное имя и вечная слава внезапно утрачивают для него всякое значение. Ужас, непреодолимый страх смерти овладевает им: Гильгамеш одержим этим навязчивым страхом, он хочет — нет, обязательно должен! — Жить вечно. Подлинное бессмертие, недостижимая цель — вот единственное, к чему стремится теперь Гильгамеш.

Итак, начинаются новые поиски — поиски не бессмертия, воплощенного в славном имени, но бессмертия буквального, во плоти. Как и прежде, в новых поисках героический склад Гильгамеша и неукротимая целеустремленность приносят ему одну удачу за другой. В поисках предка Ут-напиштима — для того, чтобы узнать, как обрести, подобно ему, вечную жизнь, — ему помогают человек-скорпион и его жена, Сидури хозяйка корчмы и Уршанаби. Когда же после величайших усилий он предстает перед Ут-напиштимом, то все его надежды рушатся. Рассказ о потопе свидетельствует, что случай с Ут-напиштимом уникален и не может повториться снова, а предложение Ут-напиштима — чтобы окончательно вразумить Гильгамеша— побороть сон и результат этого испытания доказывают полнейшую неосуществимость мечты о бессмертии.

Однако в момент полного и, казалось бы, окончательного поражения Гильгамеш неожиданно обретает новую надежду. Движимая жалостью, жена Ут-напиштима просит мужа наделить Гильгамеша на прощание подарком перед его возвращением домой, и Ут-напиштим открывает тайну. Глубоко в пресноводной пучине растет цветок, который превращает старика в ребенка. Гильгамеш ныряет в пучину и срывает цветок, Его желание исполнено. Жизнь у него в руках. Всякий раз, состарившись, он вновь может вернуться в детство и начать жизнь заново. И вот на обратном пути ему попадается манящий прохладой водоем — и, когда он бросается в воду, змей похищает цветок, который он беспечно оставил на берегу.

Первоначальное стремление Гильгамеша обрести бессмертие через славу было вызовом богам и навлекло на него их возмездие. Поиски Гильгамешем действительного бессмертия даже еще более дерзостны, это — вызов самой человеческой природе, которая по необходимости ограниченна, конечна, смертна. И в финале именно собственная человеческая природа Гильгамеша заявляет о себе: губит-то его как раз изначальная человеческая слабость, минута беззаботности. Ему некого винить, кроме самого себя: он сам совершил непростительную оплошность. Возможно, именно это полное отсутствие героики и приводит его в чувство. Страх оставляет Гильгамеша, он видит себя достойным жалости и плачет. И потом, как только ирония ситуации доходит до него, ему остается только скорбно улыбнуться над самим собой. Приложенные им сверхчеловеческие усилия привели к результату, который кажется почти комическим. Улыбка, спасительное чувство юмора — знак того, что он наконец преодолел самое трудное. Теперь он способен принять действительность, как таковую, и вместе с ней — возможность новой шкалы ценностей: бессмертие, которое он теперь ищет, в котором ныне усматривает источник гордости, — это относительное бессмертие непреходящего свершения, которым стали стены Урука.

Движение от героического идеализма к мужественному признанию реальности, обрисованное в истории о Гильгамеше, обретает большую глубину, если проанализировать ее не только в позитивном плане, но также и в негативном — как стремление избежать смерти. Бегство от смерти, а не поиск жизни — но что это за бегство?

На всем протяжении эпоса Гильгамеш предстает юношей, даже мальчиком, и он упорно держится за этот статус, не желая расстаться с юностью ради обретения зрелости, сопряженной с женитьбой и отцовством. Подобно Питеру Пэну у Барри, он не хочет становиться взрослым . Его первая встреча с Энкиду — это отказ от женитьбы ради сохранения мальчишеской дружбы, а в эпизоде с небесным быком он отвергает (с едва ли не излишней горячностью) брачное предложение Иштар. Иштар пророчит ему несчастье и смерть. Поэтому после смерти Энкиду Гильгамеш не движется вперед, к поискам нового содружества в браке, но отступает назад, стремясь хотя бы в воображении обрести безопасность в стране детства. У ворот человека-скорпиона он оставляет действительность и буквально переступает «пределы этого мира». Во встрече с хозяйкой корчмы он вновь решительно отвергает женитьбу и детей как приемлемую жизненную цель и в итоге, благополучно преодолев воды смерти, добирается до предков. На острове предков, где живут Ут-напиштим с женой, как в детстве, не существует ни возраста, ни смерти. В соответствии со своим образом Ут-напиштим делает суровую попытку заставить Гильгамеша по-взрослому осознать всю ответственность. Он дает ему наглядный урок — это состязание со сном; он готов заставить Гильгамеша испытать неизбежные его последствия. Жена Ут-напиштима, как мать, более снисходительна: ей хочется, чтобы Гильгамеш подольше оставался ребенком; она даже дает ему возможность достичь желанной цели — пусть он раздобудет цветок Гильгамеш бежит от смерти, избегает старости, даже зрелости; он стремится обрести спокойствие и 6езопасность в стране детства. Утрата цветка означает, таким образом, утрату иллюзии того, что можно снова вернуться в детство, она доводит до его сознания необходимость взросления, встречи с действительностью и приятия ее. Отныне Гильгамеш может воспринимать себя менее серьезно, он способен даже грустно усмехнуться над самим собой. Наконец он обрел зрелость.

И. М. Дьяконов, анализируя образ Гильгамеша в аккадском эпосе, совершенно справедливо подчеркивает, что главное в его образе — определенное внутреннее развитие и что именно этот образ наиболее ясно доносит до нас глубокий идейно- философский пафос поэмы.

Добавим, что внутреннее развитие героя происходит по определенным эпическим нормам формирования образа. Вначале Гильгамеш — герой, наделенный большой силой, которую ему некуда девать, и он попросту буйствует (ср. Амирани грузинских легенд, Санасара, Багдасара и Давида - героев армянского эпоса, Добрыню Никитича наших былин и т. д.).

Встреча с Энкиду меняет Гильгамеша, и, уже отправляясь в поход на Хумбабу, Гильтамеш собирается «все что есть злого уничтожить на свете» . Затем, потрясенный смертью друга, задумываясь о смысле жизни, после долгих лет странствий, ценою тяжелых мучений он добывает цветок молодости, хочет принести его в Урук, но по дороге лишается и его. Однако вернувшись ни с чем, он приглашает своего спутника пройтись по стенам Урука и проверить их прочность, как бы открывая в крепости этих стен, построенных или по крайней мере достроенных им самим, какой то смысл собственного существования.

Совершенно иначе, как мы уже видели, предстает перед нами Гильгамеш в шумерских песнях. Уже отмечалось, что образ шумерского Гильгамеша близок героям волшебной сказки (тип сказочного героя, вся сила которого заключена, так сказать, вне его, в волшебных помощниках).

Кроме того, в образе шумерского героя подчеркнуты какие-то определенные реальные черты его как вождя племени, правителя: он военный вождь, полководец, возглавляющий ответственные походы и созывающий на битвы, помимо этого, он жрец, и в связи с этим ему присущи какие-то черты колдуна-шамана (вспомним хотя бы сон Гильгамеша перед битвой с Хувавой), что вполне закономерно И если в шумерской поэме о Гильгамеше и Хуваве уже намечается «зачаток того философского раздумья, которое характерно для аккадской поэмы — мысль о смертности человека и бессмертии славы», то в целом, безусловно, очень ясно ощущается, насколько не разработан шумерский образ по сравнению с образом аккадского героя.

Итак, можно приблизительно представить себе, как возник и развивался образ главного героя аккадского эпоса; в середине 3 тысячелетия до н. э. этот образ еще связывался с реально жившим могущественным правителем, о подвигах которого слагали песни. Возможно, сразу после смерти он стал почитаться и как предок-покровитель и ему стали приписывать и деяния, о которых рассказывалось в более древних песнях, связанных с обряда (поэтому в шумерских песнях Гильгамеш приобретает черты сказочного героя). К этому же времени могут относиться и первые попытки обожествления могучего правителя-предка. Но образ еще настолько близок и знаком, что во всех шумерских песнях героические черты Гильгамеша сравнительно мало гиперболизованы.

Естественно, что на печатях раннединастического времени мы этого образа еще не встречаем, потому что предок-Гильгамеш — гораздо более конкретная личность, чем далекие мифические предки-скотоводы. И естественно, что поскольку в образе Гильгамеша преобладающими оказываются совершенно иные черты, то нигде в шумерских песнях мы не видим, чтобы Гильгамеш оказывался защитником и покровителем стад, каким является нагой и кудрявый герой на печатях, так часто принимаемый за Гильгамеша.

Эволюция образа Гильгамеша в значительной мере помогает проследить эволюцию всей эпопеи.

В. Г.Афанасьева в своей книг «Гильгамеш и Энкиду» пишет, что вопрос о том, не имели ли шумерийцы, подобно аккадцам, самостоятельную, обширную эпопею, возник сразу же, при издании первых шумерских былин, и ряд издателей склонялся к мысли, что такая эпопея была. Впервые вопрос о шумерской эпопее поставил С. Лэнгдон в 1932 г.: в статье «Шумерский эпос о Гильгамеше» он доказывал существование подобной эпопеи . Крамер, больше всех изучавший шумерские песни о Гильгамеше, считал, что эпопея в ее законченном виде — памятник старовавилонского времени, но в основу этого произведения лег цикл шумерских песен о Гильгамеше. Он предполагал, что некоторые песни и в шумерское время были соединены между собой. Так, возможно, фрагмент «В» текста «Смерть Гильгамеша» — продолжение песни «Гильгамеш и Гора , «бессмертного”»»,далее, эпитет lu-ti-la (дословно «человек жизни») может относиться к мудрецу Зиусудре (шумерскому Ною). Место обитания Зиусудры — страна блаженных, остров Дильмун, и Крамер локализует страну кедров на острове Дильмун, т. е. на Бахрейнских островах в Персидском заливе.

Таким образом, по мнению Крамера, поэма о потопе, возможно, была присоединена к песне о Гильгамеше и кедре уже в шумерское время. Точку зрения Крамера развил Матоуш, который утверждал, что «шумерийцы знали обширную эпопею о Гильгамеше. Она начиналась рассказом об экспедиции против Хувавы, продолжалась эпизодом с Инанной и небесным быком и кончалась описанием похорон Энкиду». Кроме этой эпопеи были отдельные эпические поэмы «Гильгамеш и Ага» и «Гильгамеш, Энкиду и преисподняя». Вавилонский древний поэт обогатил композицию эпоса, вставив рассказ Ут-напиштима о потопе, который у шумерийцев в эпопею не входил и существовал как самостоятельное произведение о Зиусудре.

И. М. Дьяконов в своей статье «Образ Гильгамеша» утверждал, что каждая из шумерских песен вполне самостоятельна. Он писал, что эти песни легли в основу аккадского эпоса, но не путем их механического соединения: все части последнего «находятся в глубоко продуманной композиционной связи, спаяны единым авторским замыслом». Это становится особенно ясно при сравнении отдельных эпизодов с их шумерскими прототипами. Анализ того, как использованы эти более древние эпические песни для большой аккадской эпической поэмы, весьма любопытен.

Уже упоминалось, что пока известно пять самостоятельных шумерских «былин» о Гильгамеше. Попытаемся сравнить их с соответствующими эпизодами аккадской поэмы.

1-я шумерская песня. Город Урук подчинен Аке, правителю Киша. Гильгамеш, правитель Урука, поддержанный своим слугой Энкиду и народным собранием Урука против мнения совета старейшин, отлагается от Аки. Борьба завершается заключением дружбы и союза между Акой и Гильгамешем.

В аккадской поэме этот эпизод не использован, как не имеющий отношения к идее поэмы, посвященной общим вопросам человеческой судьбы.

2-я шумерская песня. Гильгамеш отправляется в поход против чудовища Хувавы, охраняющего богиню Инану (=Иштар) в кедровом лесу для того, чтобы добыть «вечное имя». В походе участвует Энкиду, дружина, семь богатырей и т. д. Конец не сохранился.

В аккадской поэме этот эпизод имеется, но из него исключены все второстепенные персонажи (дружина, богатыри).

З-я шумерская песня. Очень близка по содержанию к 6 песне аккадского эпоса, но некоторые черты более примитивны, например, Инана (= Иштар) запугивает богов угрозой истребить их для того, чтобы добиться от них создания быка, и т. п.

В аккадской поэме этот эпизод использован, хотя и с изменениями. Он составляет композиционный центр всей поэмы, ибо здесь решается судьба героев и определяется дальнейшее развитие произведения.

4-я шумерская песня. Богиня Инана находит дерево, из которого она желает изготовить кресло и ложе, и для этой цели пересаживает его. Однако в дереве поселяются чудовища (львиноголовый орел и Лилит) . Гильгамеш изгоняет чудовищ, изготовляет для Инаны кресло и ложе, за это получает какие-то магические предметы, которые он затем «в доме плотника» роняет в преисподнюю.

В аккадскую поэму эта часть шумерской песни не вошла, как явно не вяжущаяся с общим содержанием поэмы.

Слуга Гильгамеша Энкиду решает спуститься за ними в преисподнюю, но при этом он должен выполнить ряд магических действий, чтобы отрешиться от страстей, свойственных живому человеку. Нарушив эти магические запреты, он не может выйти обратно. После обращения Гильгамеша к разным богам, благодаря заступничеству бога Энки (= Эа), ему удается вызвать дух Энкиду, который рассказывает о безрадостной судьбе мертвых, которую может скрасить только исполнение обрядов заупокойного культа.

Эта часть шумерской песни в дословном переводе составляет 12 таблицу НВ. Хотя мотивировка смерти Энкиду (впрочем, приводимая здесь лишь вскользь) не вяжется с остальным содержанием поэмы, однако в общем таблица 12 имеет целью подчеркнуть мысль о неизбежности смерти, красной нитью проходящая через поэму.

5-я шумерская песня. В этой, очень плохо сохранившейся песне рассказывается о смерти Гильгамеша; он, по-видимому, становится судьей загробного мира.

В аккадской поэме, несмотря на то, что описание смерти героя было бы выгодным в композиционном отношении, эта песня не использована, ибо она противоречит созданному образу Гильгамеша, как героя с человеческой судьбой.

Из приведенного сопоставления видно, что отбор материала автором аккадской поэмы производился сознательно, причем он руководствовался соображениями не только чисто литературного порядка (исключение композиционно лишних эпизодов и персонажей), но и литературно-философского (исключение всего, что противоречит общей идее человеческой судьбы, доминирующей в поэме).

Как уже отмечалось, шумерские варианты отличаются от аккадских в первую очередь отсутствием эпической разработки основного мотива и деталей. По мнению В. Я. Проппа, отказ от эпической обработки сюжета является доказательством более древнего возраста песни.

Сравнение целого ряда сходных эпизодов в шумерских песнях и аккадском эпосе дает возможность представить пути развития не только образа главного героя эпоса о Гильгамеше, но и героического эпоса вообще.

Эти наблюдения подтверждают точку зрения В. М. Жирмунского, что эволюция героического эпоса происходит главным образом за счет развернутой разработки эпического сюжета в прежних сюжетных рамках. Широкое, развернутое эпическое повествование не является, таким образом, ни сводом безымянных народных песен, составленных друг с другом как главы одного повествования (Фридрих Вольф, Карл Лахман и пр.), ни «цепочкой из кантилен (Леон Готье). Меняется идеология и психология общества, меняется и художественный стиль как отражение новых художественных вкусов: вводятся новые эпизоды, Второстепенные действующие лица, добавляются описательные подробности, психологические мотивировки и т. д. (Было бы крайне важно помимо моментов стилистического развертывания эпопеи проследить пути генеалогической и биографической циклизации эпопеи, которые, как указывает В. М. Жирмунский, не менее важны, чем стилистическое развертывание. Очень возможно, что такая генеалогическая циклизация намечается по линии Энмеркар — Лугальбанда — Гильгамеш, которые к тому же объединены общим происхождением от солнечного бога Уту. Последний, видимо, просто родовой бог, так как культ Уту в раннединастический период значительной роли не играет.)

Именно такая творческая работа была произведена неизвестным автором по монтажу шумерских песен. Песни, не вяжущиеся с общим идейным содержанием аккадской поэмы — «Гильгамеш и Ага», Гильгамеш и дерево huluppu» оказались отброшенными. (Отбор материала, замечает И. М. Дьяконов, автором аккадской поэмы производился сознательно, причем он руководствовался соображениями не только чисто литературного порядка, но и литературно-философскими)

Вернемся к эволюция образа самого Гильгамеша, которую мы могли наблюдать. Образ аккадского эпоса по сравнению с шумерским Гильгамешем не только более четко продуман. Он включает некоторые черты и других шумерских героев (ср. сцены аккадского эпоса, где Гильгамеш бродит по пустыне, томимый голодом и жаждой, с эпизодами рассказа о Лугальбанде в пустыне) (Позже еще больше увеличивается число героев, черты и эпизоды жизни которых дополняют образ Гильгамеша: у Элиана герой Гильгамос включает в себя черты Энмеркара и Этаны.) Все эти данные убедительно очерчивают путь сложения эпопеи из отдельных песен путем эпической разработки мотива, вдумчивого отбора черт, характеризующих образ определенно, четко и красочно.

Заключение.

Шумерские сказания ( или песни-былины ) о Гильгамеше - еще не развернутая законченная эпопея, и вообще не эпос, а гораздо более разнородное произведение, в конечном счете и составившее тот подготовительный материал, который был основой для разработки эпоса аккадского. Шумерские песни значительно архаичнее аккадского эпоса, гораздо более неразвиты в художественном отношении как композиционно, так и стилистически, тесно связаны с мифологической сказкой, а главные герои еще очень похожи на сказочные персонажи. Корни эпических сюжетов уходят в глубокую древность и питаются не только мифологическими представлениями, на и тесно связаны с культом предков, с верой в загробную жизнь, с обрядами.

Наблюдения над образом Гильгамеша показали, что эволюция его образа четко прослеживается при сопоставлении шумерских песен-былин с аккадским эпосом ( и с историческими источниками ) Образ правителя, прославившегося в войне с Кишем , обожествленного вскоре после смерти, стал центральной фигурой в ряде шумерских песен-былин, а впоследствии, когда была уже почти утрачена память о Гильгамеше, как историческая личность превратился в подлинно эпический образ одного из классических памятников древности – аккадского эпоса о Гильгамеше.

Отдельные шумерские песни-сказы о Гильгамеше нельзя воспринимать как монументальную эпопею ( это скорее волшебные сказки или что-то близкое нашим былинам ), а вавилонское сказание это уже эпопея, сходная с гомеровской. Дело тут, конечно, не в количестве текста, а в продуманном компоновании материала, пронизанного единым авторским замыслом, в глубине мысли, последовательно развиваемой автором, в силе чувства, в трагизме образов. Не то, чтобы Гильгамеш шумерский был бледнее аккадского, это просто разные люди. Шумерский Гильгамеш по сравнению с вавилонским более статичен, он герой только потому, что герой, и в этом его качестве ( равно как и в волшебной помощи ему ) единственное объяснение его подвигов.

Гильгамеш вавилонский предстает перед нами в развитии. В начале поэмы он буйствующий богатырь, наделенный силой, которую ему некуда девать.

Второй этап становления образа – его решение все, что есть плохого уничтожить на свете; принятое им под влиянием облагораживающей дружбы с Энкиду, и поход его на свирепого Хумбабу.

И следующий этап ( и еще один скачек духовного роста ) - отчаяние при виде смерти друга, раздумье о смысле жизни, отрицание «гедонизма» Сидури, тщетная попытка добыть цветок вечной молодости и, наконец, высшее проявление мужества – признание собственного поражения.

Список литературы

1. Афанасьева В. К. Гильгамеш и Энкиду: Эпические образы в искуссве. М. 1979г.

2.Дьяконов И. М. Образ Гильгамеша (К вопросу о соотношении мифа и эпической поэзии) Труды Гос. Эрмитажа, Т. 2 1958г.

3. Дьяконов И. М. Эпос о Гильгамеше . Перевод с аккадского \ статья и комментарии Дьяконова М-Л Изд. Академия наук СССР 1961г.

4. Кикнадзе З. Эпос о Гильгамеше (Трансляция, перевод, комментарии, исследование) Автореферат на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Тбилиси 1965г.

5. Клима Иозеф Общество и культура древнего Двуречья Прага 1967г.

Скачать архив с текстом документа