Повышение конкурентоспособности российского образования
СОДЕРЖАНИЕ: Образование — социальный институт, точнее, сложная совокупность институтов, отвечающих за общественное воспроизводство. Очевидно, что воспроизводство самих этих институтов — самая большая проблема.Л.П. Веревкин, кандидат философских наук О.Л. Веревкин (Центр социального прогнозирования)
Модернизация образования, как и любой другой сферы общественной жизни, это приведение ее в соответствие с потребностями, которые диктует время. Образование — социальный институт, точнее, сложная совокупность институтов, отвечающих за общественное воспроизводство. Очевидно, что воспроизводство самих этих институтов — самая большая проблема. Как воспроизводятся те инстанции, которые сами отвечают за воспроизводство? Самое простое, что можно на это ответить: с заведомым запаздыванием, промедлением. Нет ли, однако, парадокса в том, что подобное промедление обеспечивает в конечном счете возможность любых изменений как таковых?
Главный критерий современности (и, соответственно, модернизированности) конкретной системы образования — ее конкурентоспособность. Мы имеем большую систему образования, одну из самых больших в мире, и эта система вполне успешно и эффективно работала в 60-е, 70-е, частично даже и в 80-е годы. Но уже где-то на рубеже 80-х она стала постепенно отставать от запросов общества, что выражалось в первую очередь в несоответствии структуры образования структуре рынка труда. Мы продолжаем выпускать большое число специалистов, не востребованных в экономике. Это значит, что масса людей, которые получают образование нашей системе, через наши школы, вузы, не говоря уже о профессионально-технических училищах, не находит работу по своей специальности. Наверное, это самая большая проблема, и дает она о себе знать не только в России.
Любая система образования инерционна, и не всегда это хорошо. В ряде случаев подобная инерция позволяет просто транслировать культуру. Она позволяет наследовать, сохранять вещи, которые нам кажутся неактуальными, и только через 10-15 лет мы начинаем понимать их значение. В любой системе образования нужно найти правильный баланс между инерцией самой системы образования и тем, чего люди хотят сейчас, чего люди будут хотеть завтра. Но чаще всего мы этого не знаем. Одна из проблем модернизации и состоит в том, чтобы предугадать, спрогнозировать,узнать.
Другая проблема — социальная функция образования. Это проблема любого рыночного общества. Особенно такого, какое имеем сейчас, — очень жестко организованный рынок, без каких-либо социальных демпферов, которые существуют, скажем, в европейских странах. У нас же нет ничего похожего на развернутые программы поддержки слабых, бедных. В такого рода рыночных обществах образование представляет собой едва ли не последний, оставшийся в распоряжении общества, канал социального выравнивания и перемешивания. Иными словами, образование — это такая ложка, которой общество перемешивает разные свои слои, чтобы не допустить окостенения элиты. Если элита воспроизводится лишь за счет непосредственных потомков ее представителей, начинается ее вырождение. Причина проста: количество талантливых людей в разных стратах общества в соответствии со всеми биологическими предпосылками одинаковое. К сожалению, тех, кто находится «внизу», общество часто просто не замечает, никто не дает им возможности себя проявить...
Конкурентоспособность любого общества: американского, французского или российского, афганского — в значительной степени зависит от того, насколько эффективно образование осуществляет функции социального перемешивания. Другими словами, насколько оно обеспечивает равный старт на каждом определенном уровне образования. Будь то общее или профессиональное образование. В зависимости от того, кто куда хочет пойти (на короткие программы получения профессиональной подготовки или на длинные программы вузовского обучения), зависит социально-профессиональная карьера. Кто попадает в аспирантуру? Человек, который будет заниматься научной работой, или тот, кто получит гарантированную отсрочку от армии?
Архаичное образование отвечает потребностям ушедшего. В нашем образовании сохраняются архаичные элементы, например чрезмерно раздутые структуры «дешевого» инженерного, а также педагогического и медицинского образования. Речь идет не об элитных учебных заведениях, а о массовых региональных вузах, в которых учится огромное количество наших с вами сограждан — без серьезной надежды на успех. Если мы посмотрим на ПТУ и техникумы, там тоже окажется масса таких несовпадений. Скажем, наше начальное профессиональное образование в массовом порядке выпускает людей с третьим профессиональным разрядом. На рынке он не востребован. Это значит, что мы выпускаем людей в никуда. Их просто продержали некоторое время и сделали вид, что они получили полное среднее образование и профессиональную подготовку. Вот они на рынке, где, казалось бы, могут начать зарабатывать, но рынку они не нужны. Такого рода вещи даже архаичными не стоит называть. Они и старому обществу не соответствовали.
Такая же проблема и с высшим образованием — кризис перепроизводства, когда выпускают кадры со слишком хорошим образованием. А на рынке они тоже совершенно не востребованы или востребованы совсем не так, как того хотели бы сами.
Вместе с ведущими социологическими агентствами мы проводим регулярный мониторинг образования, который еще три-четыре года назад показал удивительную особенность — ее нет ни в одной стране мира. У нас 88% населения хочет, чтобы их дети получили высшее образование, а на рынке труда доля работников с высшим образованием — порядка 25-30%.
Во многом это является реакцией на очень жесткое расслоение, произошедшее в 90-е годы. Родители пытаются изо всех сил обеспечить своим детям дорогу наверх — средствами, которые у них имеются. И в массовом сознании одним из самых надежных средств такого рода является высшее образование. Если мы посмотрим на 50-60-е годы, то увидим массу успешных карьер, когда люди проходили через ПТУ, ФЗУ и т.д. Потом был техникум, затем партийная работа, и лишь только после этого вечерний вуз. И все у них вроде складывалось. За последние 6 лет количество студентов выросло в два раза. Понятно, что их образование ничем не обеспечено — ни кадрами, ни деньгами (финансирование выросло только на 30%). Соответственно, значительный сегмент нашего рынка образования (по нашим подсчетам, примерно 20-25%) — это просто продажа дипломов. В разных формах.
Рынок образования очень специфичен, поскольку в нем многое зависит от самого потребителя. Образование требует даже более серьезных усилий от учащегося, чем от обучающего. Вместе с тем рынок образования не просто специфичен — он уникален. Невозможно однозначно сказать, кто кого покупает, кто играет активную роль, совершает выбор, а кто «предлагает товар». И вузы охотятся за студентами, и абитуриенты за вузами.
Вторая особенность: успех образования зависит от твоего окружения, от тех, кто учится рядом и вместе с тобой. Никто не задумывался, почему люди не учатся поодиночке, а предпочитают обучаться в группах? Вероятно, потому, что сам процесс обучения представляет собой акт коллективного творчества. Именно поэтому успех в образовании зависит от того, каковы участники образовательного процесса — не только учителя, но и ученики. Беда многих российских вузов в том, что они мало обращают внимания на таланты, и в том, что обученный талант не является конечным продуктом деятельности вуза. Последняя часто понимается как угодно: как форма организации досуга или рекреации, но ни в коем случае не как деятельность, связанная с производством талантов. Не нужно быть искушенным наблюдателем, чтобы понять: в рыночных условиях, как правило, талант не нужен. Точнее, нужны специфические таланты, раскрывающиеся лишь в области предпринимательской деятельности. Во всех остальных случаях талант не только не востребован рынком, но никак им и не продуцируется. Возникая, как водится, вопреки, талант часто бывает неудобен для окружающих. Более того, размываются и критерии таланта, отличные от собственно экономической успешности, то есть от возможности получения прибыли буквально из воздуха. Если ты можешь получать прибыль из воздуха, ты талантлив, если не умеешь — нет. При этом умение получать прибыль из воздуха прямая калька с умения творить нечто из ничего, что всегда было привилегией талантливого человека, гения. Теперь все, что было отдано на откуп гению, принадлежит homo economicus. И именно его действия считаются рискованными, его опыт выглядит жизненным, а существование в полном смысле реальным.
Если мы возьмем успешные вузы, такие как Гарвард, Лондонская школа экономики, мы увидим, что они по-разному решают этот вопрос. Однако всегда на первом месте стоит отбор по талантам. Вуз, который позволяет себе этим пренебрегать, в конкурентной среде быстро теряет репутацию. В нашей стране ситуация очень проста. Вузы недофинансированы примерно на 60-70%. Это означает, что на рынке образования складываются странные, иррациональные отношения. И в сфере так называемого «бесплатного образования», и в так называемом «платном».
Для значительного большинства вузов денежный фильтр остается единственным. Причина в том, что у вузов просто нет возможности применять какие-то другие фильтры. Скажем, нет возможности отбирать по таланту. Действительно, лишь очень немногие вузы (например, МГУ — хотя едва ли на всех факультетах) могут позволить себе подобную роскошь. В Высшей школе экономики тоже остается такой фильтр. Однако им в этом смысле проще — у них толпы перед входом, и они в состоянии выбирать. А как быть вузам, в которые конкурс невысок? Туда попадает каждый желающий уже после прохождения денежного фильтра.
А можно ли разрешить подобную ситуацию только путем реформы или модернизации самой системы образования? Или это общесоциальная проблема?
Справиться с данной ситуацией лишь путем осуществления реформ невозможно. Не прав тот, кто сейчас рассчитывает на переход к системе «профильная школа — Единый государственный экзамен — ГИФО, образовательный кредит» автоматически даст результат. И результатом будет восстановление нормальной системы образования. Этого не будет, пока не окажется выполненным еще одно условие — ресурсное обеспечение. Системе высшего образования необходимо увеличить государственное финансирование в два раза. Тогда с учетом рыночной селекции вузов и сокращения контингента финансирование к 2010 г. достигнет 1700-2000 долл., что позволит вузам восстановить нормальные принципы поведения на образовательном рынке — отбирать по таланту.
Любые реформы бессмысленны, если в результате у образовательных учреждений не растут доходы. Однако и добавление денег без реформы бессмысленно. Это как бы два равных условия. К сожалению, у нас консерваторы обращают внимание только на «добавить денег», а либералы в правительстве только на реформы. Министр финансов А. Кудрин в свое время говорил, что в образовании и так много денег. Денег действительно немало, но уровень финансирования нашего образования в расчете на одного обучающегося настолько низок по сравнению с другими странами, что об этом говорить стыдно.
На самом деле существует еще одно условие, о котором обязательно надо сказать. Это социальный контекст. Необходима модернизация Вооруженных сил и, конечно, решение проблемы призыва. В противном случае, сохранится поток тех, кто поступает в вузы, чтобы укрыться от службы в армии. Данный фактор не такой масштабный, как любят иногда говорить, но вместе с тем достаточно весомый. По нашим опросам, 5- 10% студентов напрямую укрываются в вузах от армии. Учитывая, что еще столько же купили справки (то есть образование им не нужно, но они все равно идут учиться «за компанию»), около 20% учащихся — это своего рода балласт.
Если обратиться к более общей постановке вопроса, можно вспомнить 1990-е гг., когда, выражаясь образно, для многих (если не для большинства) были обрезаны лифты социальной мобильности. Соответственно, сохранить (или, во всяком случае, попытаться сохранить) некую социальную позицию человек часто мог лишь получив высшее образование. Разве не произошедшее обнищание тому виной? Тем более что обнищание коснулось прежде всего тех, чья социальная позиция и без того была наименее устойчивой и находилась под ударом? В одночасье начало происходить невиданное по своим масштабам расслоение. Фактически подверглась репрессии некая модель общественного устройства, целая цивилизация — назовем ее «советской». Это отразилось на каждом, потому что нарушение механизмов общественного воспроизводства оборачивается индивидуальной трагедией тех, кто не может воспроизвести свою позицию в обществе. (В некоторых случаях подобные вещи означают невозможность продолжать существование.) Что было делать в подобной ситуации? Полагаться на воспроизводственные институции, которые сохраняют свою работоспособность. Или, по крайней мере, некую видимость работоспособности. При этом советский средний класс был фактически разрушен. Новый средний класс сложился, но сложился не вокруг технических, а вокруг экономических — в основном перераспределительных инноваций. Это люди торговли, нефинансовых услуг, с достаточно приземленным менталитетом. Советский средний класс — «кухонную» интеллигенцию — одухотворяла недореализованность, скрытый потенциал. Этому отвечала и советская модель высшего образования: с огромным замахом на фундаментальность — даже не на фундаментальность, а на универсальность, постижение какой-то абсолютной картины мира. Мы должны отчетливо видеть разницу: современный средний класс это не интеллигенция. И спрос на образование он предъявляет другой, но все-таки предъявляет. Модель образования предполагает выбор: либо это государственный патернализм, либо опора на самостоятельного потребителя. Однако выбор не такой однозначный, как может показаться. Самостоятельность потребителя существует почти всегда. Даже в советской школе: могу учиться, а могу не учиться, просто отбывать. В 30-е гг. в вузы определяли по комсомольской путевке, но в 50-х было уже не так. Говорить в настоящее время о том, чтобы построить патерналистскую систему образования на основе государственных заказов, — нелепость.
У нас сегодня на первый курс поступают полтора миллиона студентов, а спрос экономики на специалистов с высшим образованием — пятьсот тысяч. Остальные тоже находят работу, но не как специалисты, а как «просто» люди с каким-то высшим образованием. Люди достаточно культурные, адаптивные и предприимчивые, с хорошими навыками коммуникации. Все потом «доучиваются на кого-то» — уже работая. По мнению ректора Высшей школы экономики В. Кузьминова, смысл реформы — не принимать сразу на 5-6 лет обучения, а принимать на 3-4 года. Потом отбирать лучших. Учить при этом нужно не «общим вещам», а конкретной специальности: инженера, например. Просто после 4-го курса проводить еще один отбор. Последствия будут — и с точки зрения мотивации к учебе, и с точки зрения доходов вузов — исключительно положительные.
В ситуации рынка определяющей фигурой является тот, кто платит деньги. Если родители не видят перспектив в инженерном образовании, то на все узкоспециализированные инженерные вузы будет слишком незначительный спрос. Сегодня лишь 25-30% выпускников инженерных факультетов находят работу по специальности. При этом предполагаемая заработная плата молодых инженеров составляет 10-15 тыс. руб.
В царской России инженер был обеспеченным человеком, имел хороший дом, ездил в пролетке и имел прислугу. Инженеров производили гораздо меньше, чем учителей и адвокатов. И сейчас инженеры будут востребованы, если будут производиться в тех количествах, которые нужны рынку. Действовать вопреки рынку просто бессмысленно.