Судебная реформа начала XX века и фракции Государственной думы
СОДЕРЖАНИЕ: Особенности становления российского парламентаризма в начале XX века. Социально-политические условия появления Государственной думы, ее статус и фракции. Обсуждение законопроекта об условном и условно-досрочном освобождении в III Государственной думе.Содержание
Введение
1. Обсуждение законопроекта об условно-досрочном освобождении в III Государственной думе
2. Обсуждение законопроекта об условном осуждении в III Государственной думе
Библиографический список
ВВЕДЕНИЕ
Начало XX в. прочно связано в истории нашей страны с модернизационным проектом П.А. Столыпина. Этот поистине колоссальный проект реконструкции России охватывал буквально все стороны жизни нашего общества: сельское хозяйство, промышленность, торговлю, финансовую сферу, образование и науку, социальное и трудовое законодательство, местное управление и самоуправление, область гражданских и политических прав личности, регулирование религиозной деятельности т.д. Будучи последовательным сторонником введения законности и правопорядка во все сферы государственной и общественной жизни, Столыпин считал крайне важным создать единое в истинном смысле правовое пространство в масштабах Российской империи. В этом плане он продолжал и развивал славные традиции судебной реформы 1864 г., в частности, восстановление института мировых судей. Намеченная им реформа суда и судопроизводства предусматривала: создание унифицированной судебной системы; введение защиты на стадии предварительного следствия; меры по условному осуждению и условно-досрочному освобождению; по усилению гражданской и уголовной ответственности должностных лиц, нарушивших закон.
По замыслу Столыпина реформирование должно было привести судебную систему в соответствие с происходящими в обществе модернизационными изменениями и сделать суд более доступным. В этих видах в недрах Министерства юстиции по поручению Петра Аркадьевича была разработана целая серия законопроектов. Это проекты законов «Об условном осуждении», «Об условном досрочном освобождении», «О введении состязательного начала в обряд предания суду», «О введении защиты на предварительном следствии», «Об изменении порядка производства дел о преступных деяниях по службе», «О судопроизводстве по преступным деяниям по службе», «О преобразовании местного суда». Судьба этих проектов законодательных предположений была различна. Далеко не все из них «по вине» верхней палаты парламента и монарха стали законами.
Не все из тех законопроектов, которые прошли процедуру законодательного процесса и получили статус закона начали действовать в полной мере в силу изменившейся исторической обстановки – прежде всего мировой войны и последующей революции 1917 г. Однако субъективное желание части политической элиты и возможность нанести удар по ряду традиционалистских устоев в области судоустройства, судопроизводства, пенитенциарной политики государства, обеспечить комплексное прогрессивное развитие всей юридической сферы жизни России были налицо. Они делали реальной альтернативу, которая имела определённый шанс реализоваться в истории нашей Родины. Задаться вопросом, насколько был реален этот шанс, насколько он соответствовал потребностям общества и возможностям государства представляется достаточно интересным.
В настоящее время наша страна также находится перед необходимостью очередной модернизации, которая должна проводиться системно и охватить все сферы нашей общественной и государственной жизни. В частности, модернизации подвергается и такая важная составляющая политической сферы, как судебная и правовая система. Поэтому анализ опыта подобной модернизации, который был предпринят в начале XX в. по инициативе главы российского правительства П.А. Столыпина, не может не вызывать интереса у современников. Эта попытка обновления судебной системы России и связанных с ней некоторых отраслей права получила в историографии условное название «судебной реформы Столыпина». Ценность подобного анализа возрастает благодаря тому, что, с одной стороны, инициатива этой реформы, несомненно, принадлежит исполнительной власти при безусловной поддержке главы государства, а с другой – впервые в истории России к обсуждению и решению вопросов, связанных с реализацией реформы, были активно подключены институты формирующегося гражданского общества и правового государства, прежде всего, в лице Российского парламента и его наиболее демократичной нижней палаты – Государственной думы. Восприятие выразителями интересов этого общества – фракциями Государственной думы, выражающими по преимуществу позицию такого важного института, как политические партии, представляет большой интерес, поскольку проведение судебно-правовой модернизации сегодня немыслимо без активного участия гражданского общества в этом процессе и уяснения позиции различных его сегментов.
В связи с этим целью данного работы является проведение анализа обсуждения важнейших законопроектов, лёгших в основу одного из важнейших составляющих столыпинского модернизационного проекта, – реформы судоустройства, судопроизводства и некоторых наиболее важных отраслей материального права начала ХХ в.для выявления особенностей правосознания различных фракций третьего российского парламента. Рассмотрение позиций фракций и группировок Государственной думы, занятых ими по поводу конкретных законопроектов с точки зрения уяснения тех общих политико-правовых принципов, которыми руководствовались фракции Думы, выражая отношение к тем или иным положениям судебной реформы, составляют задачи настоящей работы.
1. ОБСУЖДЕНИЕ ЗАКОНОПРОЕКТА ОБ УСЛОВНО-ДОСРОЧНОМ ОСВОБОЖДЕНИИ В III ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ
Законопроект о введении в России условно-досрочного освобождения заключённых был внесён в числе других правительственных законопроектов в Третью Государственную думу в самом начале её деятельности в ноябре 1907 г. и обсуждался в ней в 1908–1909 гг. Данный законопроект прошёл все законодательные инстанции и 22 июня 1909 г. стал действующим законом. Рассмотрение думских дебатов по поводу принятия данного закона демонстрирует различия в позициях думских группировок по таким важнейшим вопросам, как социальная сущность государства и права, причины преступности, цели наказания и т.д. Иными словами, анализ прений позволяет выявить особенности правосознания различных фракций российского парламента.
Содержание правительственного законопроекта, внесённого в Государственную думу Министерством юстиции 27 ноября 1907 г. состояло в следующем. Лица, которые во время отбытия наказания в местах лишения свободы не менее 3/4 срока заключения, отличались «одобрительным поведением» и подавали «достаточные основания предполагать, что по освобождении из заключения они будут вести добропорядочный образ жизни» [27, с. 876], могли быть по особой рекомендации и с согласия «особого совещания», состоящего из должностных лиц и членов общественных благотворительных организаций, освобождены из мест заключения судом и на оставшийся срок отданы «на попечение» благотворительным обществам (так называемым «патронатам») или должностным лицам, которые могли «наблюдение» за ними возложить на других лиц, согласных на это. При условии, что условно-досрочно освобождённый за это время не совершал новых преступлений и не отличался «дурным поведением», он освобождался от дальнейшего наказания. Таким образом, предполагалось достичь «исправления преступника» «путём предоставления ему возможности заслужить сокращение срока определённого ему наказания одобрительным поведением как во время нахождения в местах заключения, так и после освобождения из него» [17, с. 464].
Фракции крайне правых депутатов и националистов отнеслись к законопроекту резко отрицательно, заявив, что воздерживаются от голосования. Для их представителей несомненным являлся постулат о роли права как простого инструмента в руках государственной власти. И поскольку основной целью политики государства они считали подавление остатков революционного движения и в сущности всякой политической оппозиции, то выступали против любого ослабления карательной составляющей уголовного права. В основе таких взглядов лежала убеждённость в том, что преступники (в особенности политические) в принципе неисправимы, и что преступность не имеет социальных причин. К этому, конечно, взывали и чисто классовые интересы социальной опоры фракции – помещиков-латифундистов и «первобытной», «хищнической» буржуазии – желавших, во что бы то ни стало оградить свою собственность от любых посягательств, не останавливаясь для достижения этой цели перед самыми грубыми и примитивными методами. Целью наказания для них являлась исключительно общая и индивидуальная превенция, достичь которой предполагалось, с одной стороны, устрашением, а с другой – строгой изоляцией преступника от общества.
Показательно, что поправки, внесённые членами фракции крайне правых, по этой причине выдержаны, в основном, в крайне консервативном, даже реакционном духе и были направлены на максимальное сужение возможности предоставления освобождения. Так, известный правый российский юрист Г.Г. Замысловский предлагал дополнить текст законопроекта положением о том, что все рецидивисты, совершающие тяжкие преступления, ни в коем случае не должны были подлежать условно-досрочному освобождению. Мотивировалось это пожелание тем, что исправление таких преступников «едва ли возможно», а между тем «с точки зрения тюремной администрации» они, по его мнению, могут быть «самыми покладистыми». Он же выступал против поправки об обязательности выслушивания судом освобождённого при обсуждении вопроса об отмене этой меры. Наконец, многие крестьянские депутаты от крайне правых настаивали на том, чтобы не распространять этот закон на конокрадов (что предполагалось в первоначальном варианте законопроекта). Единогласие в этом вопросе всех крестьянских депутатов вкупе с правыми фракциями привело к тому, что Дума, в конце концов, вынуждена была принять эту поправку. условный освобождение государственный дума фракция
Для отстаивания своей точки зрения эти фракции применили излюбленный аргумент всех националистических, профашистских организаций, широко пользующихся методом социальной демагогии, – обращение к «воле народа». И действительно, многие выступления крестьянских депутатов (в том числе из фракций, занимавших гораздо более левые скамьи в Думе), призывающих к усилению репрессий, максимальному ужесточению наказаний, сужению категорий преступников, на которых могли быть распространены положения законопроекта, казалось бы, подтверждали тезис об одобрении «простым народом» точки зрения крайне правых. Однако в этом показном преклонении перед «волей народа», в сущности, проявилось лишь нежелание в своих интересах повышать его политическую и правовую культуру, содействовать преодолению его правового нигилизма – следствия многовековой отсталости. Другим аргументом, не менее характерным для националистических организаций, была апелляция к национальным особенностям России, которые якобы не позволяли ввести на её территории чуждые ей западноевропейские институты. Прикрываясь доводами: о недопустимости произвола должностных лиц и попечителей, которые могли по своему усмотрению давать рекомендации об условно-досрочном освобождении, слабом развитии патронатного движения и возможности его политизации, превращении в рассадник «революционной заразы», возможных злоупотреблениях тюремного начальства, полиции и представителей местной администрации, для которых законопроект якобы создавал более благоприятную почву; возможности давления на государственные институты со стороны революционных организаций, ораторы от этих фракций, в сущности, говорили об одном. Правые, таким образом, утверждали, что и общественная инициатива, институты гражданского общества в лице патронатных организаций и полицейско-бюрократические органы государства полностью дискредитировали себя, что ни тем, ни другим доверять нельзя. Они не желали ни развивать общественную самоорганизацию, ни улучшать государственный аппарат. Такое политико-правовое сознание неизбежно вело к выводу о недопустимости любых реформ и проведению такой государственной политики, смысл которой выражался бы в лозунге «держать и не пущать», политики, направленной исключительно на подавление, политики, опирающейся лишь на карательные, устрашающие институты и инструменты государства. Как нетрудно понять – это было во всех смыслах тупиковое политическое мировоззрение.
Точка зрения октябристов и умерено-правых, составлявших подавляющее большинство в думской комиссии, анализировавшей правительственный законопроект, отражала её официальную позицию. Главной силой наказания являлась, по их мнению, отличному от мнения правых, не его жестокость, которая никак не сказывалась на росте преступности, а неотвратимость. На взгляд октябристов, определённые категории заключённых «небезнадёжны» и, несомненно, могли быть исправлены. Поправки центристов, касавшиеся гарантий, предоставляемых условно-досрочно освобождённому, носили, в основном, прогрессивный характер. Так, благодаря усилиям комиссии, был расширен круг лиц, которые могли быть вызваны судом для принятия решения о предоставлении условно-досрочного освобождения, и предусмотрена возможность выслушивания условно-досрочно освобождённого в суде, который принимал решение об отмене этой меры.
Комиссия воспротивилась поправкам:
– ввести непосредственный полицейский надзор за условно-досрочно освобождённым;
– лишить его права на условно-досрочное освобождение за совершение любого правонарушения, влекшего в качестве наказания тюремное заключение;
– отменить статью, согласно которой было возможно дополнительное ходатайство об условно-досрочном освобождении в случае отмены первоначального (как меры слишком «жестокой»).
Однако исправление преступников, цель которого состояла в том, чтобы понизить уровень преступности и особенно рецидива, должно было, на взгляд октябристов, совершиться, в первую очередь, угрозой отбытия не отбытого ещё наказания, и одну из главных ролей в нём должно было наряду с «внутренними мотивами исправления» сыграть подчинение режиму и трудолюбие, проявленное в местах лишения свободы. В организации этих мер они главную роль отводили тюремной администрации, которая, по их мнению, отличному от мнения правых, была достаточно дееспособна, чтобы справиться со своей задачей, а также соответствующему контролю после предоставления условной свободы. Поэтому, с другой стороны, они возражали и против поправок «слева» об обязательном согласии условно-досрочно освобождённого на назначение определённого опекуна, т.к., по их мнению, если сделать обязательным такое согласие, то возможно назначение лиц «более-менее одного с преступником образа поведения» [1, ст. 340].
Главную роль в организации самого этого условно-досрочного освобождения, по мнению октябристской комиссии, должны были играть патронатные общества, которые фракция особенно ценила как форму общественного самоуправления, самоорганизации, как один из институтов гражданского общества, «живую струю» «общественных сил», которая проникнет в «мёртвые дома». Октябристами была внесена поправка, принятая Думой, которая предлагала избирать входящих в состав совещания по вопросу о предоставлении условно-досрочного освобождения членов от патроната без согласия прокурора. Отстаивая поправку, октябрист М.А. Новицкий обратил внимание как раз на необходимость «доверять избранию членов от патроната обществом».
Однако октябристы полагали, что общественная инициатива должна, прежде всего, обслуживать государственные интересы и быть в связи с этим в определённой степени подчинена государству. Суть развёртывания патронатного движения, по мнению докладчика октябристской комиссии Л.Г. Люца, состояла, прежде всего, в том, чтобы «пойти на встречу Правительству в его борьбе с преступностью» [1, ст. 177]. Не случайно комиссия приняла поправку, заключающуюся в том, чтобы Министерство юстиции внесло бы в Думу разработанные им законопроекты «нормального устава общества патроната» и «о размерах и условиях пособия обществам патроната из средств государственного казначейства», которая была Думой принята. Тем самым патронатные общества должны были быть фактически включены в систему государственной власти и стать институтом, подконтрольным ей. Примечательно, что поправка, предполагавшая учреждение при исправительных заведениях особого наблюдателя за поведением заключённых, который должен был быть независимым от тюремного начальства и назначаться по рекомендации патронатных обществ, встретила возражение октябристского руководства комиссии именно из-за отсутствия «законодательного определения этой должности», т.е. определения её места в системе органов государственной власти. Показательным также являлась то, что Л.Г. Люцем обращалось внимание на необходимость «деполитизировать» патронаты, хотя, в принципе, против «политизации законопроекта» правыми ораторы от Союза категорически возражали. Таким образом, по мнению членов комиссии, самостоятельность патронатов должна была быть весьма относительной.
В силу точки зрения, провозглашавшей ведущую роль государства в тандеме «государство – общество», умеренно-правые и октябристы категорически возражали против распространения условно-досрочного освобождения на заключённых в крепости ввиду того, что эти преступники «не подлежат исправлению» и сокращения срока отбытия минимального наказания в местах заключения (приводя в пример ряд стран, которые в этом отношении были ещё более умеренны, чем Россия). Показательно, что в вопросе об исключении конокрадов из категорий лиц, подлежавших условно-досрочному освобождению, фракция раскололась, но члены комиссии (опасаясь провала законопроекта, не желая ссориться с правительством, со своими «союзниками справа» и принимая во внимание точку зрения на законопроект крестьянских депутатов), в конечном счёте, согласились с этим. Однако надо заметить, что в то же время октябристская комиссия выступила и против того, чтобы исключить из сферы действия законопроекта всех рецидивистов, говоря о том, что необходимо доверие к суду, выступая сторонниками свободы и широты судейского усмотрения, проявив себя в этом случае, как последовательные сторонники идеи разделения властей.
Кадеты в отличие от правительства, октябристов и правых не рассматривали закон как орудие государства, ставя право выше «политики», признавая его самостоятельной силой. Они, н-е сомневаясь в возможности исправления преступников, гораздо меньшее значение, чем октябристы, придавали в этом деле лишению свободы. Тюрьма, по их мнению, вообще не исправляла преступника, а лишь создавала его. «Никто не видел исправленного тюрьмой преступника», – максималистски резюмировал один из кадетских ораторов по этому вопросу, – А.Ф. Бабянский [1, ст. 190]. Кроме того, представители фракции партии Народной свободы, в большей степени ориентируясь на социальные причины преступности, полагали, что у значительного числа российских преступников, сформировавшихся в условиях российской действительности, проявлялось «отсутствие сознательных мотивов» преступления, что также побуждало вернуть обществу лиц, осознавших свою ошибку. Наконец, если для правительства и фракций, занимавших более правые скамьи, был характерен сугубо утилитарный подход к цели введения условно-досрочного освобождения (уменьшение рецидива, «разгрузка» тюрем, удешевление пенитенциарной политики), то кадеты, кроме этого, руководствовались и гуманностью, признавая её автономной составляющей уголовной политики, некой самоцелью для уголовного права. А.А.Савельев,выступавший в качестве выразителя позиции по законопроекту от лица фракции, обращал внимание на то, что одним из главных смыслов закона является проявление «милости к преступникам».
Поэтому в отличие от октябристов кадеты настойчиво требовали максимального расширения категорий заключённых, на которых должна была быть распространена эта мера и, в частности, распространения условно-досрочного освобождения на лиц, подвергнувшихся заключению в крепости. Донской юрист М.С. Аджемов, отстаивающий поправку, обратил внимание на то, что выделение преступников, заключённых в крепость, из общей массы приговорённых к лишению свободы, искусственно. Кроме того, в соответствии со своими взглядами на цель законопроекта конституционные демократы также внесли поправки, сокращавшие минимальный срок отбытия наказания в тюрьме с 3/4 до 2/3 и даже до 1/3 срока(причём так же, как и октябристы, выступавшие против этой меры, апеллируя к положительному зарубежному опыту)и дававшие возможность применять условно-досрочное освобождение при равенстве голосов поданных за и против применения этой меры в особом совещании, вынося, таким образом, решение в пользу преступника (в тексте законопроекта, одобренного комиссией, голос председателя в этом случае имел решающее значение). Депутат А.А. Савельев по этому поводу вполне резонно заявил о том, что «если уж в более важных случаях, таких как приговор суда, закон применяется в пользу подозреваемого, то в таком менее важном органе, как совещательный тем более необходимо сделать то же» [1, ст. 323]. Наконец, кадеты выступали за расширение возможности возбуждать повторное ходатайство о предоставлении условно-досрочного освобождения в случае вновь открывшихся обстоятельств, свидетельствовавших о личности преступника.
В отличие от правительства, октябристов и правых кадеты категорически выступали против «политизации» законопроекта и верховенства «государственного интереса». Мерой, в известной степени гаранти-ровавшей от этого, они считали усиление роли «общественного элемента законопроекта» т.е. развитие патронатного движения. В связи с этим кадеты в отличие от сторонников принятия закона, занимавших более правые места в представительстве, выступали категорически против любого государственного контроля над патронатами, за максимальную автономию их от государства, за отсутствие возможности любого административного нажима на них. Поэтому они высказались против поправок октябристов о необходимости поручить министерству разработку примерного устава для патронатов и акта о выделении финансовых средств из казны на их деятельность. М.С. Аджемов утверждал, что самое главное условие развития патронатного движения – это вера в «общественную самодеятельность, которая не будет зависеть от субсидий и уставов» и «устранение административных препон, которые стоят на дороге широкой самодеятельности общества» [1, ст. 183]. О.Я. Пергамент вторил ему, обращая внимание на то, что «для того, чтобы общественная инициатива появилась, надо дать ей возможность появиться без опасений» [1, ст. 240]. О таком же отношении к принципам организации патронатного движения говорит и внесённая кадетами поправка, которая предлагала членов патроната, входящих в особое совещание, назначать без согласия прокурора. К.К. Черносвитов мотивировал необходимость её принятия как раз тем, что в противном случае доверие к патронатным обществам «будет в самом зародыше поколеблено административным вмешательством» [1, ст. 386]. Во многом именно благодаря поддержке кадетов эта поправка была принята, и именно в такой редакции статья об особом совещании вошла в окончательный текст закона.
Фракция трудовиков выступила за законопроект. Для них, так же как и для правых, был характерен взгляд на право как на инструмент, обслуживающий интересы государства, в том числе и классовые. Поэтому, как и представители черносотенцев, оратор от трудовиков Н.Я. Ляхницкий отметил отсутствие предварительных условий, необходимых для проведения его в жизнь, и выразил недоверие существующему аппарату государственной власти, в частности, служащим пенитенциарной системы, утверждая, что законопроект создаёт дополнительную почву для роста злоупотреблений тюремной администрации (через подкуп и расширенные возможности для вербовки агентуры). Однако будучи сторонниками наличия социальных причин преступности и исповедуя в то же время в известной степени эволюционизм, саму по себе такую меру, как введение условно-досрочного освобождения, ораторы от фракции находили безусловно прогрессивной и полагали, что со временем условия, которые необходимы для успешного действия законопроекта, наступят. Поэтому поправки, внесённые трудовиками, направлены, в основном, на установление дополнительных правовых гарантий для условно-досрочно освобождённого и облегчения режима освобождения. Так, они предложили сократить минимальный срок пребывания в тюрьме до 1/4, выступили с требованием предоставить заключённому право самостоятельно выбирать лиц, назначенных осуществлять «наблюдение» за его поведением на свободе, не допуская «произвола частного лица». Трудовики поддержали поправки, настаивающие на вызове в суд, принимавший решение об условно-досрочном освобождении любых других лиц, выходящих за рамки перечисленных в правительственном законопроекте, и предполагавшие вызов в суд, выносивший решение о прекращении условно-досрочного освобождения и возвращении освобождённого в тюрьму, самого условно-досрочно освобождённого.
Ораторы от социал-демократической фракции выступили категорически против законопроекта, воздержавшись от голосования. Причина этого заключалась в том, что они смотрели на него с точки зрения классической марксистской доктрины, которая утверждала, что право есть лишь орудие в руках господствующего класса, которое применяется им в целях организации эксплуатации и классового подавления. Поэтому ими абсолютизировались социальные причины преступности. «Преступность – продукт социального неустройства», «в основе преступности – не злая воля преступника, а социальные причины», «только в неправомерном распределении богатств, только в социальных условиях, только в чрезмерной эксплуатации пролетариата и трудящихся масс, поставляющих главный контингент преступников, надо искать причины преступности» – такими высказываниями пестрели неоднократные выступления социал-демокра-тического оратора Е.П. Гегечкори по поводу будущего закона. Поскольку, таким образом, преступность объявлялась «недугом капиталистического строя», то только уничтожение его основ (чем и должно заняться народное представительство) способно принести действенные плоды в борьбе с преступностью, всё прочее и, разумеется, законопроект – «жалкая паллиатива», которая «никакой роли» в борьбе с преступностью не сыграет [1, ст. 186–187]. Опять-таки в соответствии с марксистской доктриной, трактовавшей политико-правовую систему любого государства лишь как инструмент классового подавления, отмечалось, вопреки очевидности, что целью законопроекта является лишь устрашение, а смысл его сугубо политический, состоящий, по словам другого социал-демократического оратора Г.С. Кузнецова, в том, чтобы «воришек освободить, а политических посадить». Таким образом, можно отметить парадоксальное родство «революционеров справа» и «революционеров слева», заключающееся в том, что и те и другие рассматривали государство лишь как средство для реализации своих социально-экономических и идеологических целей, а права и интересы личности учитывали лишь настолько, насколько они содействовали реализации этих целей.
Исходя из вышеизложенного можно сделать следующий вывод: фракции Думы в силу различий в партийном правосознании по-разному относились к содержанию законопроекта об условно-досрочном освобождении. Это различие в правосознании, которое продемонстрировали бурные дебаты в Думе по поводу принятия законопроекта, заключалось в различных взглядах на сущность и соотношение государства и права, на причины преступности и цели наказания.
Для правых и националистов право являлось простым инструментом в руках государства, которое выражало их социальные интересы. И пока этот инструмент находился в руках солидарных с ними политиков (которым, впрочем, они полностью не доверяли), с их точки зрения было необходимо по отношению к противникам этого государственно-правового порядка, особенно к политическим, применять лишь меры, направленные на их подавление. Представителям этих фракций было удобнее не замечать социальных причин криминала – причин, обусловленных тем общественным порядком, который их, в основном, устраивал. Поэтому главной детерминантой преступности, по мнению правых и поддерживавших их в силу крайней низкой правовой культуры, характерной для этого слоя населения, крестьян, была «злая воля» преступника, для обуздания которой необходимо было применять устрашение. Поэтому лица, занимавшие правые думские скамьи, в основном, категорически выступали против законопроекта с требованием усиления репрессий по отношению к преступникам. Умеренно-правые и октябристы на государство и право смотрели как на средство, которое должно служить всему обществу. Средство, которое, однако, должно контролировать последнее. Иначе говоря, по мнению ораторов от центра, необходимо было расширение участия гражданского общества в управлении делами государства, но постепенное и под контролем властного аппарата. Депутаты, выступавшие от лица думского большинства, признавали и социальные, и психологические причины преступности – влияние на рост преступности и жизненных условий, и «злой воли». Поэтому, с их точки зрения, государство должно при поддержке подконтрольных ему общественных элементов в лице патронатных, попечительских и т.д. обществ, содействовать исправлению преступников. В силу этого они горячо отстаивали законопроект, сохраняя в нём, однако, консервативные начала (во многом не видя возможности «отказать» правительству и верхней палате в соответствии со своей доктриной верховенства государства), усиливая полицейско-бюрократический элемент и ослабляя «общественный». Кадеты (а также примкнувшие к ним прогрессисты и ряд национальных фракций) полагали, что государство должно быть, напротив, подконтрольно гражданскому обществу, что главная функция государства и права – обеспечение прав личности. Кроме того, они придерживались доктрины, согласно которой право (в основе которого не политические и социальные интересы, а общечеловеческие ценности, главной из которых является «гуманность») должно стоять выше государства, связывать его, заставлять выполнять свои требования, тем самым выступая провозвестниками идеи правового государства на российской политической арене. Поэтому конституционные демократы, считая, что современное им государство чрезмерно изолировано от гражданского общества, право в силу этого «политизировано», а социальные причины преступности играют главную роль, выступали:
– за более широкое и самостоятельное развитие общественной инициативы в лице патронатов, которым отводили (поддерживая в целом законопроект) в отличие от его разработчиков гораздо более активную и значимую роль;
– дополнительные правовые гарантии, предоставляемые условно-досрочно освобождённому;
– расширение возможности для применения этой гуманной меры.
Трудовики выступали с резко враждебных позиций по отношению к существовавшему политическому устройству, выражавшему преимущественно интересы господствующих классов, однако не абсолютизировали классовую природу права. Поэтому, полагая, что развитие общественной инициативы, в конце концов, способно изменить карательную направленность законопроекта, выступали:
– за развитие патронатного движения;
– максимальное расширение оснований для освобождения и правовых гарантий, предоставляемых условно-досрочно освобождённому.
Социал-демократы абсолютизировали классовый характер государства и права и в силу этого, с их точки зрения, пока они не в их руках, руках пролетариата и беднейшего крестьянства, необходим остракизм по отношению к ним. Поэтому они выступали против принятия законопроекта. Такую позицию – «чем хуже, тем лучше», – конечно же, нельзя назвать позитивной, однако надо сказать, что больших возможностей влиять на правовую политику государства третьеиюньская система им не предоставляла.
В общем, бросается в глаза то обстоятельство, что все фракции Думы, кроме октябристского центра, правда, по различным мотивам, объединяло настроение недоверия по отношению к государственной машине и праву, что косвенно свидетельствовало о нежизнеспособности данного политического режима. Прежде всего, это недоверие было вызвано различиями в подходе к тому главному, что должно было предопределить основной вектор модернизации политико-правовой системы и отраслей права, связанных с проведением пенитенциарной политики – к необходимости создания в России основ правового государства, к формам и методам его построения, характеру и путям его взаимодействия с гражданским обществом.
2. ОБСУЖДЕНИЕ ЗАКОНОПРОЕКТА ОБ УСЛОВНОМ ОСУЖДЕНИИ В III ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ
Законопроект об условном осуждении был внесён в III Государственную думу министром юстиции И.Г. Щегловитовым. Существо проектировавшегося института условного осуждения заключалось в том, что исполнение постановленного судом обвинительного приговора (по делам о наименее тяжких преступных деяниях) могло быть им же отсрочено «если он признает такую меру целесообразной по свойствам личности виновного и особенностям учинённого им деяния». В этом случае он должен был приводиться в исполнение лишь в случае предусмотренного законом порочного поведения осуждённого или совершения им новых преступных деяний. Обсуждение законопроекта в стенах Государственной думы состоялось в октябре – декабре 1909 г., после чего законопроект, доработанный по результатам обсуждения редакционной комиссии, был передан в Государственный совет, где был отклонён в апреле 1910 г. Анализ думских дебатов по поводу принятия данного закона также способен продемонстрировать различия в позициях правительства и думских группировок по важнейшим политико-правовым вопросам и выявить особенности фракционного правосознания российского представительства начала ХХ в.
По мнению правительства, позицию которого излагал как инициатор законопроекта министр юстиции И.Г. Щегловитов, право являлось простым орудием в руках государственной власти, которая отождествлялась им с властью исполнительной, административной. Поэтому он разделял преступников политических и обычных, считая, что на лица, посягавшие на «государственные интересы» (как они осознавались монархом и назначенным им правительством), условное осуждение как на более серьёзных и якобы «неисправимых» преступников, вопреки мнению думской комиссии и парламентского большинства, распространяться не должно. Вместе с тем, он, считая, что причинами преступности являются по преимуществу факторы психологические, личностные, полагал возможным исправление «случайных» преступников, чья личность и обстоятельства преступного деяния давали основание для этого. Поэтому целью наказания министр юстиции считал приспособление такого преступника к «условиям общежития» путём избавления от краткосрочного тюремного заключения как фактора, способного испортить «моральную личность», и создания ситуации «угрозы неотбытого наказания». Вместе с тем, министр весьма ограничительно трактовал, в силу недостаточного учёта социальных причин преступности, обусловленных тем политическим порядком, который он считал единственно приемлемым, ту личность, на которую могло быть распространено условное осуждение, и поэтому отнюдь не возражал против внесённых крайне правыми фракциями Думы и крестьянскими депутатами «ограничительных» правок к законопроекту, сужавшими и без того не слишком значительный круг лиц, на который данный законопроект мог распространяться. Представитель правительства считал, что суд должен поддерживать власть монарха, власть исполнительную, осуществлять по существу не правосудие, а административную «целесообразность». Поскольку это было возможно согласно даже довольно консервативному действующему законодательству, далеко не всегда министерство не в полной мере доверяло судебной системе, желая сохранить определённый административный контроль за некоторыми её наиболее «демократичными» звеньями. Поэтому министр категорически выступал, поддержав в этом вопросе «правых», против распространения права приговаривать к условному осуждению на суд присяжных, поскольку возможности административного контроля над ним были минимальны, несмотря на то, что на этом категорически настаивало думское большинство и комиссия по обсуждению законопроекта, а также на ювенальных судей, появление которых в России только планировалось. Однако сам принцип условного осуждения министр, в целом, приветствовал и считал, что он не только снизит уголовный рецидив, но и будет способствовать подъёму уровня правосознания и правовой культуры населения (в том числе и основной его массы – крестьянства), «духу» и потребностям которого данный законопроект соответствовал.
Для правых группировок Думы – фракций правых и националистов – государство и право как его инструмент были в сущности ничем иным, как формой политической диктатуры монархического центра и поддерживающих его социальных групп. Поэтому любое посягательство на эту диктатуру трактовалось ими как государственное преступление, подавить которое, и запугать жестоким наказанием потенциальных преступников, было с их точки зрения основной задачей уголовного права.
С этим было связана глубокая убеждённость правых в тесной связи политической и общеуголовной преступности, абсолютная уверенность в том, что политическая преступность провоцирует рост всякой иной преступности, всячески способствует ей в целях «развала государства» – сама революция, недавно прокатившаяся по стране, воспринималась ими не иначе, как спровоцированный врагами государства разгул убийств, грабежей, разбоев, которым подверглись, прежде всего, «благонамеренные классы русского общества». В связи с этим правые категорически возражали против распространения такой меры, как условное осуждение, на преступников, приговариваемых к заключению в крепости, поскольку значительная часть таких заключённых представляла собой именно лиц, обвинявшихся в так называемых государственных и религиозных преступлениях. Отстаивание такой позиции вопреки законопроекту думской комиссии было их последним бастионом, который правые ораторы отстаивали до последней возможности. Если говорить о причинах преступности, то для этих группировок Думы было характерно отрицание наличия социальных факторов преступности (ибо социально-экономические устои современной им России в целом их устраивали), признание абсолютной «злой воли» преступника, имевшей исключительно генетические основания. Такие взгляды порождали отношение, в сущности, к любому преступлению как к деянию, против которого могла помочь лишь как можно более жестокая кара, призванная изолировать преступника от общества и запугать всех потенциально опасных. Поэтому большинство депутатов, занимавших правые скамьи в Думе, категорически выступили против законопроекта. Для того, чтобы его провалить крайне правые не останавливались ни перед чем, даже перед намеренной радикализацией законопроекта, надеясь (и не без основания, т.к. эти надежды полностью сбылись), что в этом случае законопроект «провалится» в дальнейших законодательных инстанциях. Когда же стало очевидно, что законопроект будет утверждён Думой, правые инициировали ряд поправок, призванных максимально ограничить круг лиц, на которых могло быть распространено условное осуждение (например преступников, совершивших несколько преступных деяний, лиц, не сознавшихся в совершённом преступлении, что напрямую противоречило презумпции невиновности, и т.д.), часть которых при поддержке министра юстиции, крестьянских депутатов и части центра была принята Думой.
В силу всё того же взгляда на государство как на монархическую диктатуру, правые не доверяли ни формирующемуся гражданскому обществу, ни даже государству, поскольку последнее вступило в результате революции 1905–1907 гг. на путь формирования институтов, которые впервые позволили более или менее широкому общественному мнению влиять на политику, позволили начать формироваться государству правовому. Поэтому правые, мотивируя своё мнение, в основном, техническим несовершенством полицейского механизма, неспособного обеспечить тотальный контроль над населением, и возможностью влияния своих политических противников, которых они отождествляли с врагами народа и государства, на Думу, адвокатуру, судебно-следственные органы, выступили против законопроекта в целом, а осознав бессмысленность этого – против редакции думской комиссии, которая предполагала распространение права приговаривать к условному осуждению на суд присяжных. И в этом вопросе они также стояли до конца. Для того же, чтобы оправдать резко отрицательное отношение к законопроекту и привлечь на свою сторону депутатов-крестьян, правые активно использовали социальную демагогию, утверждая, что законопроект якобы «не нужен народу», что крестьянство с его примитивными правовыми понятиями его не поймёт и не примет, что он приведёт лишь к недовольству сельского населения, росту самосуда в деревне, усилению налогового бремени и т.д. Поэтому правые поддержали не только «ограничительные» поправки крестьянской фракции, некоторые из которых сводили законопроект на нет, но и демагогически инициировали требование крестьянских депутатов, отложив законопроект об условном осуждении на неопределённое время, перейти к принятию более «актуальных» законов (которые, в сущности, не собирались поддерживать). Фактически эта позиция говорит об их стремлении поддерживать низкую правовую культуру основной массы населения, законсервировать правовой нигилизм и волюнтаризм крестьянства в целях отстаивания своих узкосоциальных интересов и реакционных политико-правовых идеалов, ничего общего с интересами широких слоёв российского общества не имевших.
Позиция крестьянских депутатов во многом была близка к позиции правых. Для них также были характерны монархические иллюзии, тяга к сильному центру «соборной власти», национализм, неприятие в целом идей правового государства, гражданского общества и т.д. Так же как и правые, они, обладая низкой правовой культурой, считали «злую волю» преступника абсолютной, полагая, что случайных преступников нет, и личность преступника является в принципе неисправимой. Так же как и правые, крестьянские депутаты полагали единственным способом борьбы с преступностью изоляцию преступника от общества и устрашение потенциальных преступников, единственными целями наказания признавали общую и индивидуальную превенцию, кару и даже возмездие. В связи с этим крестьянские депутаты практически всех фракций предложили и выступили в поддержку поправок к законопроекту, делавших широкие изъятия из законопроекта лиц, покушавшихся на крестьянскую собственность, принятых, как ранее говорилось, Думой (а именно, к лицам, признанным виновными в краже лошади и крупного рогатого скота, в тайной продаже спиртных напитков, в преступных деяниях, могли быть прекращены примирением сторон), некоторые из которых (Думой, впрочем, отклонённые) в сущности делали весь законопроект попросту бессмысленным (например, поправка, предполагавшая лишить права на условное осуждение всех, «кто крал у крестьян»). Как и правые, они грозили в случае принятия законопроекта крестьянским недовольством и ростом числа самосудов. Как и правые, депутаты от крестьян не доверяли государственной власти в целом и суду, следствию и адвокатуре в частности. Однако для многих идея идеологизированной, «партийной» власти, отражающей интересы помещиков и «дикой буржуазии» – то, к чему стремились правые – была абсолютно чужда. Этим было обусловлено некоторое различие в позиции по поводу законопроекта. Так, значительная часть крестьянских депутатов вовсе не была враждебно настроена против распространения условного осуждения на политических преступников, полагая, что таковые как раз и могут выступать в качестве преступников «случайных». Резко отрицательное отношение к государству, выражающему, по их мнению, преимущественно интересы дворян-помещиков и чиновников, обусловило принятие ими идеи не только генетических, психологических, но и социальных причин преступности, обусловленных несовершенством современного социально-политического порядка – поощряемой государством алкоголизации населения, чрезмерно тяжкого налогового бремени, которое несёт основная масса сельского населения, сословной неполноправности крестьянства, безработицы и т.д. Поэтому крестьянские депутаты внесли ряд поправок, которые были призваны бороться с этими причинами. Крестьянские депутаты в отличие от правых считали актуальным и идею исправления преступника в условиях изоляции от общества трудом. Наконец, в отличие от правых их недоверие по отношению к государственно-бюрократической машине и суду было во многом обусловлено генетической ненавистью именно к помещику и чиновнику, интересы которых, по их мнению, выражала система правосудия в России. Поэтому в отличие от правых многие крестьянские депутаты не возражали против предоставления права приговаривать к условному осуждению именно коллегией присяжных, считая её подлинно народным судом и противопоставляя суду коронному и мировому как судам «господ и чиновников»
В отличие от правых и крестьянских депутатов думский центр, представленный Союзом 17 октября умеренно-правыми, русской национальной фракцией и представителями польского коло, полагал, что государство должно выражать общественные интересы, т.е. смотрел на государство и право как на средство, которое должно служить всему обществу, а не отдельным его классам, бюрократии и т.д., средство, которое в то же время должно контролировать общество. Иначе говоря, по мнению ораторов от центра, необходимо было расширение участия гражданского общества в управлении делами государства, но постепенное и под контролем властного аппарата. Такое воззрение на государство объясняет то, что они не стояли на точке зрения правых о том, что политическая преступность порождает уголовную. Поэтому они были согласны распространить условное освобождение на крепость и даже выступили инициаторами этого предложения, составляя большинство в думской комиссии по разработке законопроекта. По-видимому, то обстоятельство, что октябристский центр постепенно разочаровывался в желании правительства и поддерживавших их правых в способности приступить к поиску действенного политического компромисса с обществом в условиях прекращения революции и наступления эры относительной политической стабильности, выразившейся в постепенно начавшейся переориентации столыпинской администрации с октябристов на правых, свёртыванием обещанных ранее реформ, объясняет тот факт, что центристы несколько изменили свою точку зрения на политическую преступность. Обсуждая ранее законопроект об условно-досрочном освобождении, октябристы высказывались категорически против того, чтобы он распространялся на лиц, заключённых в крепости, мотивируя это обстоятельство точно так же, как и правительство, в данном случае – тем, что политические преступники якобы «не подлежат исправлению», что, по-видимому, объясняется как раз тем, что с их точки зрения, как и с точки зрения правительства, необходимо было добиться сначала политической стабильности путём подавления сил, угрожающих самому существованию государства, а уж потом приступать к реформам, отвечающим интересам широких слоёв населения: реальному обеспечению неприкосновенности личности и собственности, политических свобод, ликвидации сословного строя и т.д. В отсутствии движения в этом направлении в условиях, когда должная политическая стабильность была достигнута, октябристы и их союзники не без основания видели в этом проявление изоляции правительства от общественности, оправдываемых борьбой с политическими преступлениями, в которых октябристы теперь стали видеть в какой-то степени отражение если не законного и оправдываемого, то вполне объяснимого недовольства населения, вследствие крайне ограниченной трактовки правительством ряда свобод, в особенности свободы печати. Однако они полагали, что случайным преступником мог быть лишь преступник, совершивший крайне «малозначительное» по своему характеру преступное деяние, достойное заключения в крепости. Поскольку в отличие от правых и крестьянских депутатов они признавали психологические причины преступности, зависящие от морально-нравственных качеств конкретной личности, они, как и представитель правительства, полагали возможным его исправление путём ограничения разрушительного влияния на нравственный облик «случайного» преступника краткосрочного тюремного заключения и включения его в нормальную жизнь общества, отводя, впрочем, в методах исправления весьма почётную роль тому страху, который преступник будет испытывать перед возможным заключением в места лишения свободы; видя в законопроекте возможность не ослабить, а лишь усилить репрессию, сделав её, таким образом, более действенной. Что касается социальных причин преступности, то ряд депутатов от центра обращали внимание на них, но упоминали лишь вскользь, не видя их связи с данным законопроектом, и понимали их весьма абстрактно, что говорит о том, что, в целом, социально-экономический порядок России не выступал в качестве главного объекта их критики. Депутаты от центра были склонны доверять институтам государственной власти и судебной системе, поскольку они при новом «постманифестном» порядке начали, по их мнению, служить интересам общества. Поэтому они выступили за то, чтобы дать право на вынесение решения об условном осуждении не только коронному суду, но и суду присяжных, мотивируя это тем, что это, с одной стороны, предотвратит опасность появления большого числа неоправданных приговоров, освобождающих заведомых преступников от уголовной ответственности, а с другой – будет способствовать сближению обеих коллегий уголовного отделения окружного суда. Здесь видно, что, по мнению центра, институты гражданского общества должны (в частности, суд присяжных, прежде всего) обслуживать государственные интересы и быть в связи с этим в определённой степени подконтрольны государству. В целом, фракция стояла на точке зрения о соответствии проекта нуждам и потребностям основной массы населения. Октябристы и примыкающие к ним полагали, что с правовым бескультурьем крестьянства, таким широко распространённым явлением в крестьянской среде, как самосуд надо бороться, а не опираться на него в политической борьбе. Однако необходимо отметить, что такая точка зрения разделялась не всеми и по вопросу об исключении частноправовых уголовных преступлений из преступлений, находящихся в сфере действия законопроекта, что якобы не будет способствовать провоцированию самосудов, центр раскололся, и это позволило Думе принять эту поправку.
Позиция леволиберальных фракций – кадетов и примыкавших к ним прогрессистов и представителей мусульманской группы по поводу законопроекта также отличалась значительным своеобразием. Государство они считали результатом общественного договора, продуктом социального компромисса, орудием в полном смысле слова «общего дела». В выступлениях ораторов от этих леволиберальных фракций постоянно звучит мотив того, что при осуществлении законодательной деятельности нельзя идти навстречу субъективным интересам определённой категории населения, что правосознание государства должно быть чем-то «средним», что необходим социальный и политический компромисс, консенсус, учёт интересов различных категорий населения. А это, по их мнению, возможно было только на основе полного равенства всех перед законом и судом. Поэтому преступность политическую и общеуголовную они не противопоставляли, требуя равенства всех перед законом независимо от политической подоплёки совершённого преступления. Кроме того, они считали политическую преступность менее опасной для общества, поскольку она была вызвана «более высокими мотивами» и, с их точки зрения, была следствием лишь недостаточного учёта государством интересов различных социальных сил, носящего временный характер. Исходя из этих доводов представители партии Народной свободы выступили за распространение условного освобождения на заключённых в крепости. Они признавали социальные причины преступности и поэтому думская комиссия по разработке законопроекта по инициативе и при активном участии кадетов предлагала поправку к министерскому проекту, устраняющую ограничения в праве и дееспособности условно осужденных, ибо опасались, что такие ограничения могут толкнуть человека, не могущего заработать честным трудом, на новое, ещё более тяжкое преступление. Правда, эти причины всё же не выдвигались кадетами на первый план. Они обращали гораздо большее внимание на психологические истоки преступности. Поэтому они полагали возможным «моральное исправление» преступников случайных, маловажных, «соблазнённых». На их взгляд, средствами такого исправления могли стать «нравственное испытание», существенную роль в котором, по их мнению, должен был как раз в соответствии с условиями законопроекта играть страх неотбытого наказания, предоставление преступнику дополнительной возможности приспособиться к условиям человеческого общежития и неприменение для такой категории преступников краткосрочного тюремного заключения, содействовавшего согласно объективным данным юридической науки росту преступности вообще и рецидива в частности. Таким образом, в соответствии со взглядом на государство как на «соотношение государственных сил», как на средство согласования общественных интересов кадеты видели в наказании не средство подавления, мщения и возмездия, а орудие приспособления его к принятым большинством общества условиям существования. Поэтому представители фракции не только выступили в целом против «ограничительных» поправок правых, крестьянских депутатов (которых они обвиняли в отстаивании своих узкосоциальных интересов) и частично центра, но и предложили расширить пределы действия законопроекта, распространив условное осуждение и на несовершеннолетних преступников, подлежащих отдаче в воспитательно-исправительные заведения, в связи с чем предоставить такое право специальным удам для несовершеннолетних; также приговаривать к условному осуждению (поправка, проваленная правыми при активной поддержке со стоны министра юстиции). Кадеты и поддерживающие их фракции в большей степени, чем правые и центр доверяли и государственным институтам, подвергшимся после манифеста 17 октября 1905 г. серьёзному реформированию и тем более общественной самодеятельности, которая должна была содействовать появлению в России полноценного гражданского общества и правового государства. Они считали необходимым укрепление авторитета судебных органов, упрочение их связи с формирующимся гражданским обществом. Средство такого укрепления роли и значения суда вообще и суда присяжных, суда в наибольшей степени «общественного», в особенности, по их мнению, и предоставлял законопроект, который мог избавить судей от «трагедии судейской совести», выражающейся в дилемме – освободить ли случайного, но заведомо виновного преступника от наказания или покарать его, обрекая на тюремное «растление». И в том и другом случае авторитет суда, несомненно, страдал. Благодаря законопроекту ситуация могла поменяться коренным образом. Поэтому кадетские депутаты, выступая в роли основных докладчиков думской комиссии по разработке законопроекта, горячо отстаивали необходимость не только будущего закона, но и его расширения – распространения права выносить решения о возможности условного освобождения на суд присяжных. Фракция полагала, что законопроект адекватен потребностям населения, принят в интересах широких народных масс и полностью соответствует «русскому правосознанию». В отличие от правых они не считали возможным опираться на низкую правовую культуру крестьянского населения. Кадетская фракция предпочла поднимать её, показав крестьянским депутатам, всему крестьянскому населению и российскому обществу бесперспективность и прямой вред устрашения, возмездия и изоляции всех преступников без разбора, как меры, ведущей лишь к росту преступности, рецидива и того же крестьянского самосуда. Она выступила против всех «право-крестьянских» «изъятий» из законопроекта как меры, разрушающей основы правового государства и гражданского общества, основным постулатом которых является равенство всех перед законом.
Трудовики являлись, так сказать, «эволюционными социалистами», а потому негативное отношение к классовой сущности современного им государства сочеталось у них с надеждой на возможность его постепенной эволюции под влиянием формирующегося гражданского общества и правового государства. Элементами построения такого государства, в частности, должно было стать законодательство, отвечающее новым прогрессивным принципам уголовного права и ограничивающее произвол административной власти. Поэтому они решили поддержать редакционную комиссию и голосовали за её вариант законопроекта. Поскольку они полагали, что противопоставляя общеуголовную и политическую преступность нельзя добиться общественного согласия, против которого фактически как победители в гражданской войне 1905–1907 гг. выступали правые и правительство и, следовательно, становления гражданского общества и правового государства, они категорически отстаивали необходимость распространения законопроекта на лиц, приговорённых к заключению в крепость. Само понимание политической преступности они в отличие от кадетов, твёрдо стоявших на почве соблюдения позитивного права, считали чрезмерно расширенным и предлагали бороться с ней не уголовными наказаниями, а политическим просвещением народа, для чего реально гарантировать соблюдение самых широких демократических свобод. Трудовики так же, как и представители более правых фракций признавали «личные» мотивы совершения преступлений и, следовательно, возможность их исправления путём организации условного осуждения. Однако главными причинами преступности они считали всё-таки социальные, полагая, что в современных условиях преступления совершаются, в основном, из-за отсутствия у значительной массы населения средств существования. Поэтому, по их мнению, необходимо было полностью запретить продажу алкоголя и приступить к реализации законодательной программы первых Дум в интересах крестьянства – расширение крестьянского землевладения, уравнение крестьян в правах с другими сословиями и т.д. В отличие от своих соседей «справа» трудовики жёстко критиковали современное состояния суда, полиции, администрации, но пытались найти возможность улучшить его с помощью данного законопроекта, усилив контроль общественности за действием судебно-бюрократического аппарата и правительственной администрации. Поэтому они поддержали поправку о распространении законопроекта на суд присяжных, полагая, что этот суд менее подвержен административному давлению, чем коронный. Полагая, что законопроект соответствует общенациональным потребностям, должен быть принят в том числе и в интересах крестьянства, представителями интересов которых они и представляли себя в Думе, депутаты от трудовой фракции в отличие от правых не желали заниматься демагогией и умиляться правовым нигилизмом крестьянства. Поэтому они, ставя своей целью поднять уровень правосознания сельского населения, предложили исключить предложенную правыми и крестьянскими депутатами поправку к правительственному законопроекту о нераспространении условного осуждения на лиц незаконно торговавших спиртным, мотивируя это тем, что данное изъятие неприемлемо для права, которое обязано охранять интересы всего общества. Очевидно, что трудовики здесь в подлинно государственных интересах смогли подняться над сиюминутной политической конъюнктурой.
В отличие от них ораторы социал-демократической фракции полагали, что государство и право представляют собой лишь орудие политического господства помещиков, чиновников, «старой» буржуазии, интересы которых выражает, прежде всего, «союз русского народа», и не рассчитывали на мирное реформирование правовой системы классового государства. Поэтому фракция, не придавая большого значения законопроекту, отнеслась к нему нейтрально, решив воздержаться от голосования. В силу того, что в государстве они видели лишь орудие классовой диктатуры, члены фракции РСДРП вообще не признавали наличия политической преступности и в попытках правительства и правых исключить крепость из законопроекта они видели лишь сословные предрассудки и «классовый интерес». Социал-демократы обращали внимание лишь на социальные причины преступности. Причём эти причины напрямую увязывались ими с политической ситуацией в стране. В сущности, они оправдывали уголовную преступность эксплуататорской сущностью государства и «репрессивной» политикой правительства, парадоксально сходились с правыми в признании прямой связи политики и уголовной преступности. С их точки зрения, суд, полностью зависимый от администрации и подверженный политической партийной, классовой конъюнктуре, не мог быть справедлив в принципе, и в таких условиях, по мнению эсдеков, любая мера по смягчению участи преступников и их исправлению была обречена на провал. Поэтому закон не соответствовал «подлинно народным» потребностям, удовлетворить которые мог только слом старой государственно-правовой машины и изменение классовой сущности государства. С этой позиции паллиативные меры, направленные на «подштукатуривание» ветхого здания российской юстиции, являлись, конечно, не только бесполезными, но и вредными, поскольку отвлекали незначительными уступками внимание масс от необходимости коренных политических преобразований, которые должны были прийти «снизу». Такую позицию можно выразить словами «чем хуже – тем лучше» и вряд ли можно считать сколь-нибудь конструктивной.
Исходя из вышеизложенного можно сделать следующий вывод. Правительство и фракции Думы в силу различий в партийном правосознании по разному относились к содержанию законопроекта об условном осуждении. Это различие в правосознании, которое продемонстрировали бурные дебаты в Думе по поводу принятия законопроекта, заключалось в различных взглядах: на сущность и соотношение государства и права, в связи с этим – на феномен «политической преступности»; причины преступности; цели наказания, роль государственных органов и общественных организаций в борьбе с нею; отношение населения к методам этой борьбы. Правительство считало государство и право инструментом в руках административной власти, подчиняющейся императору, поэтому противопоставляло преступность, причинявшую вред этой власти, и обычную, и лишь для последней, в силу признаваемого влияния лишь личностно-психологических, а не социальных факторов (не возражая поэтому против ограничительных поправок ряда думских депутатов), признавало возможность исправления путём применения условного осуждения. В силу недостаточного доверия к государственным и общественным структурам, слабо контролировавшимся бюрократией, правительство не желало распространять право на условное осуждение на суд присяжных.
Для правых и националистов право являлось простым инструментом в руках диктаторского государства, которое выражало их социальные интересы. И пока этот инструмент находился в руках солидарных с ними политиков (которым, впрочем, они полностью не доверяли), с их точки зрения, было необходимо по отношению к противникам этого государственно-правового порядка, особенно к политическим, применять лишь меры, направленные на их подавление. Представителям этих фракций было удобнее не замечать социальных причин криминала – причин, обусловленных тем общественным порядком, который их в основном устраивал и не доверять любым общественным и государственным институтам, которые подвергались влиянию общественного мнения. Главной детерминантой преступности, по мнению правых и поддерживавшего их в силу крайней низкой правовой культуры, характерной для этого слоя населения, крестьянства, была «злая воля» преступника, для обуздания которой необходимо было применять устрашение. Поэтому лица, занимавшие правые думские скамьи, в основном, категорически выступали против законопроекта с требованием усиления репрессий по отношению к преступникам или, по крайней мере, ограничительных поправок к думскому законопроекту, исключавшим из сферы действия последнего значительные категории осуждённых, усиливающих репрессивную составляющую законопроекта и предусматривающую исключение права приговаривать к нему суда присяжных.
Позиция крестьянских депутатов, хотя и была близка правым в силу традиционной консервативности крестьянства и «почвеннического менталитета», отличалась в силу демократизма крестьянства и критической позиции по отношению к социально-экономическому и политическому строю России. Требуя сузить законопроект или даже высказываясь против него в принципе, крестьянские депутаты не возражали против условного осуждения по отношению к «случайным» политическим преступникам, прекрасно понимая значение социальных факторов преступности; призывали бороться с ними и не возражали против распространения права приговора к условному осуждению на суд присяжных. Депутаты, выступавшие от лица «думского большинства», признавали в основном психологические причины преступности, связанные с личностными моральными качествами преступника, и в связи с этим возможность исправления «случайного» преступника» путём применения к нему условного осуждения.
Умеренно-правые и октябристы на государство и право смотрели как на средство, которое должно служить всему обществу. Средство, которое, однако, должно контролировать последнее. Иначе говоря, по мнению ораторов от центра, необходимо было расширение участия гражданского общества в управлении делами государства, но постепенное и под контролем властного аппарата. Поэтому против распространения права приговора к условному осуждению на суд присяжных центр отнюдь не возражал, а в силу того, что наступило разочарование в способности правительства начать сотрудничество с обществом путём реального гарантирования демократических свобод, приветствовал он и распространение законопроекта на «маловажных» политических преступников, заключённых в крепости. Но в то же время поддержал он и одну из «ограничительных» поправок правых. Кадеты (а также примкнувшие к ним прогрессисты и ряд депутатов от национальных фракций) полагали, что государство должно быть, напротив, подконтрольно гражданскому обществу, что главная функция государства и права – обеспечение прав личности. Кроме того, они придерживались доктрины, согласно которой право должно стоять выше государства, связывать его, заставлять выполнять свои требования, тем самым выступая провозвестниками идеи правового государства на российской политической арене. Поэтому конституционные демократы, считая, что современное им государство чрезмерно изолировано от гражданского общества, право в силу этого «политизировано», а социальные причины преступности также играют существенную роль выступали: за более широкое и самостоятельное развитие общественного контроля над судом, посредством обязательного предоставления права приговаривать к условному осуждению не только суду присяжных, но и, например, ювенальным судам; дополнительные правовые гарантии, предоставляемые условно-досрочно освобождённому; расширения возможности для применения этой гуманной меры. Трудовики выступали с резко враждебных позиций по отношению к существовавшему политическому устройству, выражавшему с их точки зрения преимущественно интересы господствующих классов, считая главными причинами преступности – социальные, выступили с предложениями коренных социально-экономических реформ, предлагали вести борьбу с политической преступностью путём расширения демократических свобод. Однако они не абсолютизировали классовую природу права. Поэтому, полагая, что развитие общественной инициативы, в конце концов, способно изменить «устрашающую» составляющую законопроекта, выступали за максимальное расширение оснований для освобождения и правовых гарантий, предоставляемых условно-досрочно освобождённому.
Социал-демократы абсолютизировали классовый характер государства и права и в силу этого, с их точки зрения, пока они не в их руках, руках пролетариата и беднейшего крестьянства, необходим остракизм по отношению к ним. Поэтому они не выступали за принятие законопроекта. Такую позицию «чем хуже, тем лучше», конечно же, нельзя назвать позитивной, однако надо сказать, что больших возможностей влиять на правовую политику государства третьеиюньская система им не предоставляла.
Исходя из вышеизложенного можно сделать следующий вывод. Правительство и фракции Думы в силу различий в правосознании по-разному относились к содержанию законопроекта об условном осуждении. Эти различия, которые продемонстрировали бурные дебаты в Думе по поводу принятия законопроекта, заключались в различных взглядах на сущность и соотношение государства и права, в связи с этим – на феномен «политической преступности»; причины преступности; цели наказания, роль государственных органов и общественных организаций в борьбе с нею, отношение населения к методам этой борьбы. Это позволяет понять, что взгляды на уголовную преступность и методы борьбы с нею у различных группировок российского парламента начала XX в. находились в теснейшей взаимосвязи с их общей политической позицией по отношению к тем принципам, которые, по их мнению, должны были определять взаимодействие государства и общества. Прежде всего, эти принципы демонстрируют фракционные различия по отношению к главным, основополагающим политико-правовым модернизационным феноменам – феноменам правового государства и взаимодействующего с ним гражданского общества.
Библиографический список
1. Конституционализм: исторический путь России к либеральной демократии / сост. А.В. Гоголевский, Б.Н. Ковалев; Ин-т Открытое о-во. М.: Гардарики, 2010. 617 с.
2. Кудинов О.А. Конституционные реформы в России в XIX – начале XX вв. / Ин-т молодёжи М.: Социум, 2007. 131 с.
3. Лихобабин В.А., Пархоменко А.Г. Российский конституционализм: История. Современность. Перспективы / В.А.Лихобабин М.: Молодая гвардия, 2008.
4. Народовластие в России – очерк истории и современного состояния / ред. Ю.А. Дмитриев. М.: Манускрипт, 2007. 296 с.
5. Овсепян Ж.И. Становление парламента в России / отв. ред. Д.Ю. Шапсугов. Ростов н/Д.: Изд-во СКАГС, 2010.
6. П.А. Столыпин и исторический опыт реформ в России / отв. ред. А.П. Толочко. Омск: Изд-полигр. отд. Омск. гос. ун-та, 2007. 201 с.
7. Правда Столыпина: Альманах 1 / Г. Сидоровнин. Саратов: Соотечественник, 2009. 318 с.
8. П.А. Столыпин: Жизнь за Отечество: Жизнеописание (1862–1911). / Г.П. Сидоровнин. М.: Поколение, 2007. 720 с.: ил.
9. Семенникова Л.И. Россия в мировом сообществе цивилизаций: учебник для вузов по курсу «Отечественная история». 6-изд., перераб. М.: КДУ, 2009. 752 с.
10. Становление российского парламентаризма начала XX века / Н.Б. Селунская, Л.И. Бородкин, Ю.Г. Григорьева, А.Н. Петров; под ред. Н.Б. Селунской. М.: Мосгорархив, 2006.
11. Шестаков Ю.А. Обсуждение законопроекта об условно-досрочном освобождении в III Государственной Думе. Человек и общество на рубеже тысячелетий: междунар. сб. науч. тр. / под общ. ред. проф. О.И. Кирикова. Вып. 42. Воронеж: Воронежский госпедуниверситет, 2008. 427 с. С. 150–158.
12. Шестаков Ю.А. Обсуждение законопроекта о введении состязательного начала в обряд предания суду в Третьей Государственной думе. Актуальные проблемы гуманитарных наук. Всеросс. Науч.-практич. конф. 8–9-апреля 2009 г. г. Шахты: в 2 т. / Шахты: ГОУ ВПО «ЮРГУЭС», 2009. Т 2. С. 289–291.
13. Шестаков Ю.А. Рассмотрение законопроекта об изменении порядка производства дел о взыскании вознаграждения за вред и убытки, причинённые распоряжениями должностных лиц в III Государственной Думе. Социально-гуманитарные проблемы современности: сб. науч. трудов / редкол.: Н.И. Гусев. Шахты: ГОУ ВПО «ЮРГУЭС», 2010. С. 59–60.