«1984»
СОДЕРЖАНИЕ: Оруэллу образцом, было «Мы». Как и «1984», «Мы» это «антиутопия» и многие критики считают, что вся работа Оруэлла – всего лишь английская вариация на темы Замятина. Эта проблема показалось мне очень интересной, и в своей работе я попытался понять, так ли это на самом делеМОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
ИМЕНИ М.В. ЛОМОНОСОВА
ФАКУЛЬТЕТ ЖУРНАЛИСТИКИ
КАФЕДРА ЗАРУБЕЖНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И ЖУРНАЛИСТИКИ
Реферат на тему:
«1984» ДЖ. ОРУЭЛЛА И «МЫ» Е. ЗАМЯТИНА
Выполнил
студент дневного отделения
4 курса 409 группы
Шайон Алексей
Москва, 2005
Писатель Джордж Оруэлл (его настоящее имя — Эрик А. Блэйр) прожил недолгую жизнь – 47 лет (1903-1950гг.). Но самый знаменитый роман Оруэлла — «1984», - написанный четыре с лишним десятилетия назад, остается итогом его жизненного и писательского пути и сегодня сохраняет свою актуальность. Несмотря на это, многие исследователи обвиняют Оруэлла в отсутствии оригинальности – и не без оснований. Это иллюстрируется тем фактом, что Оруэлл позаимствовал идею «1984», сюжет, главных героев, символы и всю атмосферу изложения у русского писателя, который остался практически неизвестным на Западе. Этот писатель - Евгений Замятин, а заглавие его книги, послужившей Оруэллу образцом, было «Мы». Как и «1984», «Мы» - это «антиутопия» и многие критики считают, что вся работа Оруэлла – всего лишь английская вариация на темы Замятина. Эта проблема показалось мне очень интересной, и в своей работе я попытался понять, так ли это на самом деле.
Несколько слов о Замятине, мне кажется, будут здесь вполне уместны: в биографии обоих писателей есть некоторое сходство. Замятин принадлежал к более раннему поколению: он родился в 1884 году и умер в 1937-м. Согласно исследователям, его ранние произведения, как и у Оруэлла, были реалистическими зарисовками из жизни нижнего слоя среднего класса. Русская революция 1905 года сыграла для его жизни примерно ту же роль, что и гражданская война в Испании для Оруэлла. Он участвовал в революционном движении, был членом Российской социал-демократической партии (к которой тогда еще принадлежали и большевики, и меньшевики), его преследовала царская полиция. После поражения революции он поддался чувству «космического пессимизма» и порвал с социалистической партией - чего Оруэлл, менее последовательный и до самого конца не избавившийся от многолетней верности социализму, так и не сделал. В 1917 Замятин смотрел на новую революцию холодными глазами и без всяких иллюзий, убежденный, что ничего хорошего из нее не выйдет. После краткого тюремного заключения большевистское правительство разрешило ему выехать за границу. Он писал «Мы» в начале 1920-х, живя в Париже на положении эмигранта.
Здесь я хотел бы отметить, что предположение о заимствовании Оруэллом основных элементов «1984» у Замятина – не просто домысел многих критиков. Оруэлл знал роман Замятина и восхищался им. Он написал о романе эссе, которое появилось в левой социалистической газете «Трибьюн», где Оруэлл был тогда литературным редактором, 4 января 1946 года, сразу после публикации его произведения «Скотный двор», но до начала работы над «1984». Это эссе интересно не только как убедительное доказательство о происхождении «1984», предоставленное самим Оруэллом, но и как комментарий относительно идеи, лежащей в основе как романа «Мы», так и «1984».
Эссе начинается рассказом Оруэлла о том, как он после тщетных поисков книги Замятина, длившихся годами, в конце концов нашел ее французское издание (под заголовком Другие мы), и как он был удивлен, узнав, что в Англии эта книга не печаталась. Впрочем, американское издание не вызвало особого интереса у публики. «Насколько я могу судить, - продолжает Оруэлл, - это не первоклассная книга, но определенно очень необычная, и поразительно, что ни один английский издатель не предпринял попытку нового издания». (Интересно, что он завершает эссе словами: «Надо следить, когда выйдет английское издание»)
Оруэлл отмечает, что «Дивный новый мир» Олдоса Хаксли «должно быть частично позаимствован» из романа Замятина и удивляется, почему «на это никогда не указывали». Книга Замятина, по его мнению, гораздо лучше и более «подходит под нынешнее положение дел», чем книга Хаксли. В ней рассматривается «восстание первобытного человеческого духа против рационализированного, механизированного, безболезненного мира».
Но мне кажется, это не совсем верные эпитеты – мир Замятина наполнен ужасами не меньше, чем мир «1984». Оруэлл сам изложил в своем эссе краткий список этих ужасов, так что эссе сейчас читается как конспект «1984». Члены общества, описанного Замятиным, пишет Оруэлл, «настолько потеряли свою индивидуальность, что различаются только по номерам. Они живут в стеклянных домах..., чтобы политической полиции, известной под названием «Хранителей», было легче за ними следить. Они носят одинаковую форму и человеческое существо обычно называют «нумер» или «юниф» (от слова «униформа»)». Оруэлл замечает в скобках, что Замятин писал «до изобретения телевидения». И в «1984» уже появилось это технологическое усовершенствование - вместе с вертолетами, с которых полиция наблюдает за домами граждан Океании в первых абзацах романа. От «юнифов» произошли «пролы». В замятинском обществе будущего так же, как и в «1984», любовь запрещена: половые отношения строго нормированы и разрешаются только как действие без всяких эмоций. «Единое государство управляется человеком, известным как Благодетель» - очевидным прототипом Старшего Брата.
«Руководящий принцип Государства: счастье и свобода несовместимы... Единое государство вернуло (человеку) счастье, забрав у него свободу». Оруэлл описывает главного героя Замятина как «что-то вроде утопического Билли Брауна из Лондон-тауна», которого «все время ужасают охватывающие его атавистические импульсы». В романе Оруэлла этот утопический Билли Браун переименован в Уинстона Смита, но проблема его осталась прежней.
Точно также Оруэлл позаимствовал у русского писателя и главный мотив сюжета. Вот как Оруэлл его определяет: «Несмотря на образование и бдительность Хранителей, многие из древних человеческих инстинктов никуда не делись». Главный герой Замятина «влюбляется (а это, конечно, преступление) в некую I-330» точно так же, как Уинстон Смит совершает преступление, влюбившись в Джулию. И у Замятина, и у Оруэлла любовная история перемешана с участием героя в «подпольном движении сопротивления». Повстанцы Замятина «не только замышляют низвержение Государства, но даже предаются при опущенных шторах таким порокам, как курение сигарет и употребление алкоголя»; Уинстон Смит и Джулия балуются «настоящим кофе с настоящим сахаром» в убежище над лавкой мистера Чаррингтона. В обоих романах преступление и заговор, естественно, раскрываются Хранителями или Полицией мыслей; в обоих герой «в конце концов спасается от последствий своего безрассудства».
Комбинация «лечения» и «пыток», которыми и у Замятина, и у Оруэлла бунтарей «освобождают» от их «неправильных» действий, пока они не начинают любить Благодетеля или Старшего Брата, практически одинакова. У Замятина «власти объявили, что открыта причина недавних беспорядков: она в том, что некоторые человеческие существа страдают от болезни, называемой воображением. Был обнаружен нервный центр, ответственный за фантазию, и излечение заболевания стало возможным с помощью рентгенотерапии. Д-503 подвергся операции, после которой ему стало легко сделать то, что он все время считал себя обязанным сделать - выдать своих сообщников полиции». В обоих произведениях акт признания и предательство любимой женщины действует как лечение шоком.
Оруэлл ссылается на следующую сцену пытки из произведения Замятина: «Она смотрела на меня, крепко вцепившись в ручки кресла, - смотрела, пока глаза совсем не закрылись. Тогда ее вытащили, с помощью электродов быстро привели в себя и снова посадили под Колокол. Так повторялось три раза - и она все-таки не сказала ни слова».
В оруэлловских сценах пыток «электроды» и «ручки кресла» повторяются довольно часто, но Оруэлл гораздо изощреннее описывает жестокость и боль, что, мне кажется, конечно, ярко, но морально очень тяжело для прочтения. Например:
«Без всякого предупредительного сигнала, если не считать легкого движения руки ОБрайена, в тело его хлынула боль. Боль устрашающая; он не видел, что с ним творится , и у него было чувство, что ему причиняют смертельную травму. Он не понимал, на самом деле это происходит или ощущения вызваны электричеством; но тело его безобразно скручивалось и суставы медленно разрывались. От боли на лбу у него выступил пот, но хуже боли был страх, что хребет у него вот-вот переломится. Он стиснул зубы и тяжело дышал через нос, решив не кричать, пока можно».
Этот список заимствований Оруэлла далеко не полон, но, мне кажется, также интересно сравнить основные идеи обоих произведений. Говоря о сравнении Замятина и Хаксли, Оруэлл пишет: «Интуитивное восприятие иррациональной стороны тоталитаризма - человеческие жертвоприношения, жестокость как самоцель, культ лидера, которому приписываются божественные черты - это то, что сделало книгу Замятина лучше книги Хаксли». Это «лучшее» было перенято и самим Оруэллом. Критикуя Хаксли, Оруэлл пишет, что тот не сумел найти никакой ясной причины, почему общество «дивного нового мира» должно быть так жестко и тщательно расслоено: «Целью является не экономическая эксплуатация... Нет жажды власти, нет садизма, нет жестокости любой природы . Те, кто уже на вершине, не имеют особых побуждений там оставаться и, хотя каждый счастлив пустым счастьем, жизнь стала столь бесцельна, что трудно поверить в то, что подобное общество способно выдержать испытание временем». Напротив, общество замятинской антиутопии - может на взгляд Оруэлла выдержать испытание временем, потому что в нем доминирующим мотивом действий и причиной социального расслоения является не экономическая эксплуатация, в которой нет нужды, а именно «жажда власти, садизм и жестокость» «тех, кто стоит наверху». В этом легко узнать лейтмотив «1984».
В Океании технологическое развитие достигло столь высокого уровня, что общество могло бы полностью удовлетворить все свои материальные потребности и установить внутри себя равенство. Но неравенство и бедность поддерживаются, чтобы Старший Брат мог пребывать у власти. В прошлом, говорит Оруэлл, диктатура защищала неравенство, теперь неравенство защищает диктатуру. Но какой цели служит диктатура? «Партия стремится к власти исключительно ради нее самой... Власть - не средство; она - цель. Диктатуру учреждают не для того, чтобы охранять революцию; революцию совершают для того, чтобы установить диктатуру. Цель репрессий - репрессии. Цель власти - власть».
Оруэлл задавался вопросом, намеревался ли Замятин сделать «советский режим особым объектом своей сатиры». Оруэлл не был в этом уверен:
«Похоже, Замятин имеет в виду не конкретную страну, а цели, к которым стремится индустриальная цивилизация. Он сильно уклоняется в примитивизм, это с очевидностью следует из романа «Мы». «Мы»- это фактически изучение машины, джина, которого человек бездумно выпустил из бутылки и не может загнать обратно». Такая же точно неоднозначность авторской цели очевидна в «1984».
Исследователь Оруэлла Исаак Дейчер считает, что предположение Оруэлла о Замятине было верным – хотя Замятин находился в оппозиции к советскому режиму, сатира в адрес этого режима была не единственным и даже не главным пунктом. Как верно заметил Оруэлл, ранняя советская Россия не имела почти ничего со сверхмеханизированным государством замятинской антиутопии. Уклон писателя в примитивизм был в духе русской традиции, в духе славянофильства и враждебности по отношению к буржуазному Западу. Даже будучи эмигрантом, Замятин «разочаровался в Западе совершенно по-русски»[1] . Если Замятин и направлял стрелы своей сатиры против большевизма, говорит Дейчер, то только потому, что считал, что большевизм стремится к замене старой примитивной России на новое механизированное общество. Забавно, что он перенес свое повествование в 2600 год, как бы говоря большевикам: вот на что будет похожа Россия, если вам удастся добавить к вашему режиму основы западной технологии. У Замятина, как и у некоторых других русских интеллектуалов разочарованных в социализме, жажда примитивного образа мысли и жизни была естественна, так как примитивизм был все еще жив в русских корнях.
У Оруэлла же, судя по его биографии, не было, да и не могло быть настоящей ностальгии по доиндустриальному обществу. Ни в личном опыте, ни через исторические корни Оруэлл никогда не сталкивался с примитивизмом, кроме как во время своего путешествия в Бирму. Но его приводили в ужас те цели, ради которых технику могли использовать люди, задумавшие поработить общество, и он тоже начинал ставить под сомнение и высмеивать «цели индустриальной цивилизации».
Мне кажется интересным, что исследователи отмечают, что Оруэлл сам был задет, что его роман воспринимают исключительно как пророчество, причем того, к чему приведет всемирный социализм. Он говорил, что своим романом он не хотел задеть социалистов, а всего лишь предупреждал, что тоталитарная идея живет в сознании интеллектуалов везде. И если с этим не бороться, то любое общество потеряет иммунитет к этой бацилле. «Поэтому, — писал он, — я и поместил действие не в Россию, не куда-либо еще, а именно в Лондон».
Общество, описанное в «1984», воплощает все, что он, судя по записям его исследователей, Оруэлл ненавидел и терпеть не мог в собственном окружении: однообразие и скуку английского промышленного пригорода, «грязное, закопченное и вонючее» уродство которого Оруэлл передал в своем натуралистическом, однообразном, гнетущем стиле; нормирование продуктов и правительственный контроль, которые Оруэлл наблюдал в Англии военного времени; «дрянные газеты, в которых нет почти ничего, кроме спорта, криминала и астрологии, пятицентовые бульварные рассказы, фильмы, пропитанные сексом» и так далее. Оруэлл хорошо знал, что таких газет в сталинской России нет и недостатки сталинской прессы совершенно иного рода. «Новояз» - гораздо меньше пародия на сталинские штампы, чем на «телеграфный» язык англо-американских журналистов, который он терпеть не мог, и с которым как практикующий журналист был хорошо знаком.
Кажется, что этим все сказано – Оруэлл просто переписал Замятина, немного адаптировав его для другого менталитета. Но все же в «1984» есть нечто, что отличает его от замятинского «Мы».
И здесь, мне кажется, нужно отметить политическую теорию Оруэлла. Он говорит, что история развивалась как борьба за власть. Причем за власть всегда борются средние слои, поскольку низшие — это люди, которым хватает заботы о том, как прокормить семью. Больше их ничего не волнует и не интересует, власть им не нужна. Высшие тоже не борются за власть, потому что она у них есть, и они самонадеянно полагают, что так будет всегда. А средний класс хочет власти, но понимает, что не может взять ее, поскольку слаб количественно. Ему остается пообещать низшим все блага, если они помогут средним победить. Низшие охотно помогают, сбрасывают власть высших, а после того как средние становятся высшими, они управляют с не меньшей жестокостью. Потом все повторяется вновь. И так было всегда[2] .
Но художественное открытие Оруэлла состоит в другом. Во-первых, считал он, возникла наука об управлении, а во-вторых, в мире появилось ядерное оружие, которое позволит его владельцу контролировать весь мир. Круговорот власти, благодаря этим факторам, должен прекратиться. Он считал, что найдутся такие средние, которые будут достаточно умны для того, чтобы понимать — власть надо охранять бдительно, круглосуточно. И что не надо давать власть одному, надо управлять коллективом. Одного надо сделать символом, чтобы он был всем известен как Большой Брат, а на самом деле — должен быть коллектив, мафия, банда, клика. Она должна управлять, причем внутри нее вырабатывается своего рода альтруизм, т. е. их групповые интересы выше личных, они способны жертвовать не только друг другом, но и собой. Они принимают эту игру ради удержания власти, и к тому же они способны к корректировке, исправлению собственных ошибок. И эти средние, ставшие новыми высшими, понимают, что главное управлять мышлением, памятью, речью, что надо отменить историю, чтобы человек не помнил, как было вчера, запретить ему мечтать о будущем, отнять у него детей. В этом уникальность открытия Оруэлла.
В романе «1984» жестокий эксперимент ставится писателем над самим собой. Он берет чрезвычайно близкого себе героя, похожего на него в каких-то деталях, вплоть до некоторой неловкости в обращении с сигаретой, и даже боязнью крыс (российский исследователь Оруэлла Виктория Чаликова отмечает, что писатель ненавидел крыс) и вместе с тем человека упорного, наделенного волевым стремлением делать работу ручную, физическую, с мучительным кашлем, — и над этим человеком ставят жестокий эксперимент. Он помещает своего героя, обладающего от природы огромным чувством собственного достоинства, желанием свободы и независимости, сильной памятью, которая ничего не может зачеркнуть, в мир, где свободы нет и история отменена, потому что каждый день она переписывается заново и каждый человек от пробуждения и до засыпания, находится под контролем всевидящего ока.
Что с ним будет? — спрашивает писатель, да и читатель тоже. Способен ли он сохранить в этих условиях человеческое достоинство, память, духовность свою, умение любить? Один ответ писатель знает, и он мне кажется вполне логичным. Личность превыше всего, ее духовный мир — высшая ценность, и все внешнее должно отступить. Но Оруэлл в своем романе доказал и показал, что это не всегда так. Что свободная, независимая личность — это ведь очень условное понятие. Что если человека сильно бить и сильно мучить, издеваться над ним долго и упорно, он превращается в груду костей и кожи, которая молит только об одном — о прекращении физической боли. И для того чтобы боль прекратилась, он, человек, способен действительно на все. Не только оговорить и послать на смерть и пытки массу знакомых, но и предать любимое существо.
Это потрясающее открытие, которое с такой силой звучит в финале романа, имеет, по-моему, необычайно гуманистический смысл. Жестокость системы, в которой живет мир, состоит в том, что к человеку предъявляются по существу нечеловеческие требования. На него возлагается вся вина, то есть он должен быть выше потребностей собственного тела, выше собственных идей.
При этом исследователь Виктория Чаликова отмечает, что Оруэлл не только не считает утопию, проект идеального мира, причиной зла, он, напротив, думает, что тоталитарный строй может оформиться лишь тогда, когда утопия исчезнет, когда людям запретят мечтать. Им запретили вспоминать, им запретили мечтать, им запретили говорить обычным языком, они стали говорить языком, в котором осталось очень мало слов, выражающих самую элементарную примитивную реакцию на указания сверху; и такое общество контролируемо. Правда, оно должно быть обязательно нищим. Оно будет жить впроголодь, оно постоянно будет бояться внешнего врага. Тут Оруэлл действительно вышел за пределы того круга, который очертила антиутопия до него. Поэтому его роман, говорит Чаликова, уже не антиутопия. И действительно, вспоминая Замятина, у которого Оруэлл учился, понимаешь, что он нарисовал мир, где на самом деле все прекрасно, кроме одного — там нет уникальной личности. Все живут одинаково. Но все остальное прекрасно: люди сыты, одеты, нет войн, нищеты, нет горя, нет пороков. Получается такой цветущий мир, но, правда, мне кажется, очень скучный и пресный.
Читая же Оруэлла, понимаешь, что он считал такое положение дел нереальным. Что если люди будут хорошо жить материально, то терпеть тотальное управление они будут очень недолго. Они сбросят власть. Чтоб человек не сбросил узду власти, он должен быть полуголодным, униженным и плохо одетым. И здесь поневоле соглашаешься с теми критиками, которые говорят, что «если нас действительно ждет всемирный Чернобыль или всемирный СПИД, то лучше уж мир, который изобразил Хаксли или Замятин. Этот мир не самое плохое. А вот в мире Оруэлла никогда, ни при каких условиях никто жить не захочет»[3] .
Таким образом, становится ясно, что при всей похожести Оруэлла и Замятина, главное их отличие заключается в том, что Замятин создал мир серый и морально примитивный, но все-таки пригодный для жизни, а мир Оруэлла вызывает панический страх. Мне кажется, это также формирует разное отношение к главным героям – у героя «1984» больше человеческих черт, которые проявляются все сильнее к концу романа, и когда он все-таки предает свою любовь, читатель верит в это не до конца и испытывает к нему острую жалость. А у Замятина герой более похож на некую стандартную модель с серийным номером, и конечная его мысль – «разум должен победить», и кажется, что теперь он будет в своем мире жить прекрасно.
И «1984», и «Мы» производят очень тяжелое, гнетущее впечатление. Но несмотря на то, что эти произведения написаны уже в прошлом веке, они и сейчас очень интересны и актуальны, и мне кажется, оба этих романа нужно прочитать каждому.
Использованная литература:
1) Дж. Оруэлл Рецензия на «Мы» Е.И. Замятина/ пер. с англ. А. Шишкин – М., 1988
2) Чаликова В. А. и Недошивин В. М. Неизвестный Оруэлл (диалог)/ Иностранная литература. – М., 1992
3) Лев Наврозов Замятин и Оруэлл: 2х2=4?/Московские Новости – М., 1993
4) Исаак Дейчер Мистицизм жестокости – М., 1995
5) Арлен Блюм Англичанин в России. – Журнал Новое время, №27, 2003
6) Дж. Оруэлл 1984 – М., 2000
7) Е.И. Замятин Мы – М., 2004
[1] Исаак Дейчер Мистицизм жестокости – М., 1995
[2] Джордж Оруэлл: „Скотный Двор: Сказка” Эссе. Статьи. Рецензии. – М., 1989
[3] Чаликова В. А. и Недошивин В. М. Неизвестный Оруэлл (диалог)/ Иностранная литература. – М., 1992