Анализ книги Мишель Монтень Опыты. Книга 1
СОДЕРЖАНИЕ: Философское мировоззрение Мишеля Монтеня, анализ первой части его произведения Опыты. Отношение к скорби, страху и другим переживаниям души. Связь между намерениями и поступками. Воспитание детей, старинные обычаи. Рассуждения о возрасте и смерти.Южно-Уральский Государственный Университет
Кафедра философии
Анализ книги Мишель Монтень
Опыты. Книга 1
Выполнила ст. гр. А-333 Рамазанова Дина
Проверил преподаватель Усов В.Н.
Челябинск 2009
В Первой книге есть обращение к читателю, где Монтень заявляет, что не искал славы и не стремился принести пользу, - это прежде всего искренняя книга, а предназначена она родным и друзьям, чтобы они смогли оживить в памяти его облик и характер, когда придет пора разлуки - уже очень близкой.
Книга I
Глава 1. Различными способами можно достичь одного и того же. Изумительно суетное, поистине непостоянное и вечно колеблющееся существо - человек.
Монтень считает, что сердце властителя можно смягчить покорностью. Но мне известны примеры, когда прямо противоположные качества - отвага и твердость - приводили к такому же результату. О себе Монтень говорит, что на него могли бы воздействовать оба способа, - однако по природе своей он так склонен к милосердию, что его скорее обезоружила бы жалость, хотя стоики считают это чувство достойным осуждения.
Глава 2. О скорби.
Моё отношение к скорби стандартное. Это как традиция или обычай. Если ты его не испытываешь, то должен делать вид, что испытываешь. Иначе будешь показателем дурного тона и невоспитанности. Монтень принадлежит к числу тех, кто наименее подвержен этому чувству. Он не любит и не уважает его, хотя весь мир, словно по уговору, окружает его исключительным почитанием. В его одеяние обряжают мудрость, добродетель, совесть - чудовищный и нелепый наряд! Итальянцы гораздо удачнее окрестили этим же словом коварство и злобу. Ведь это - чувство, всегда приносящее вред, всегда безрассудное, а также всегда малодушное и низменное. Стоики воспрещают мудрецу предаваться ему.
Глава 3. Наши чувства устремляются за пределы нашего я.
Люди, которые вменяют в вину их всегдашнее влечение к будущему и учат хвататься за блага, даруемые нам настоящим, и ни о чем больше не думать, - так как будущее еще менее в нашей власти, чем даже прошлое, - затрагивают одно из наиболее распространенных человеческих заблуждений, если только можно назвать заблуждением то, к чему толкает нас, дабы мы продолжали творить ее дело, сама природа; озабоченная в большей мере тем, чтобы мы были деятельны, чем чтобы владели истиной, она внушает нам среди многих других и эту обманчивую мечту. Мы никогда не бываем у себя дома, мы всегда пребываем где-то вовне. Опасения, желания, надежды влекут к будущему; они лишают нас способности воспринимать и понимать то, что есть, поглощая нас тем, что будет хотя бы даже тогда, когда нас самих больше не будет. Calamitosus est animus futuri anxius. {Несчастна душа, исполненная забот о будущем.
Глава 4. О том, что страсти души изливаются на воображаемые предметы, когда ей не достаёт настоящих.
Каких только причин ни придумываем мы для объяснения тех несчастий, которые с нами случаются! За что ни хватаемся мы, с основанием или без всякого основания, лишь бы было к чему придраться!Не эти светлые кудри, которые ты рвешь на себе, и не белизна этой груди, которую ты, во власти отчаянья, бьешь так беспощадно, наслали смертоносный свинец на твоего любимого брата: ищи виновных не здесь.
И так в большинстве случаев: мы бьём по столу, так как ударились об него, вымещаем злобу на неодушевленных предметах когда они ничего не сделали. Это явный показатель человеческой несдержанности.
Глава 7. О том, что наши намерения являются судьями наших поступков.
Монтень видел на своем веку немало таких людей, которые, хотя совесть и уличала их в том, что они утаивают чужое имущество, тем не менее легко мирились с этим, рассчитывая удовлетворить законных владельцев после своей кончины, путем завещания. Такой образ действий ни в коем случае нельзя оправдать: плохо и то, что они откладывают столь срочное дело, и то, что желают возместить причиненный ими убыток ценою столь малых усилий и столь мало поступаясь своей выгодой. Право, им надлежало бы поделиться тем, что им взаправду принадлежит. Чем тяжелее им было бы заплатить, чем больше трудностей пришлось бы в связи с этим преодолеть, тем справедливее было бы такое возмещение и тем больше было бы им заслуги. Раскаяние требует жертв.
Еще хуже поступают те, которые в течение всей своей жизни таят злобу к кому-нибудь из своих ближних, выражая ее лишь в последнем изъявлении своей воли. Возбуждая в обиженном неприязнь к их памяти, они показывают тем самым, что мало пекутся о своей чести и еще меньше о совести, ибо не хотят угасить в себе злобного чувства хотя бы из уважения к смерти и оставляют его жить после себя. Они подобны тем неправедным судьям, которые без конца откладывают свой приговор и выносят его лишь тогда, когда ими уже утрачено всякое представление о сути самого дела.
Глава эта призывает нас сделать так, чтобы смерть наша не сказала ничего такого, чего ранее не сказала наша жизнь.
Глава 8. О праздности.
Если не занять наш ум определенным предметом, который держал бы его в узде, он начинает метаться из стороны в сторону, то туда, то сюда, по бескрайним полям воображения. Автор, анализируемой мною книги, провел опыт над самим собой, уединившись у себя же дома. Он оставил себя без всяких дел. К нему приходили разного рода мысли, идеи, они путались, забывались, не состыковывались. Монтень сам себе поразился что, желая рассмотреть на досуге, насколько они причудливы и нелепы, он начал переносить их на бумагу, надеясь, что со временем, быть может, он сам себя устыдится.
Глава 9. О лжецах
Монтень оценивает свою память немощной. Люди не видят различия между памятью и способностью мыслить, и это значительно ухудшает его положение. Но они несправедливы к нему, так как на опыте установлено, что превосходная память весьма часто уживается с сомнительными умственными способностями.
Кое в чем он все же видит для себя утешение. Во-первых, в этом своем недостатке он находит существенную опору, если бы память была у него хорошая, он оглушал бы своей болтовнею друзей, так как припоминаемые им предметы пробуждали бы заложенную способность, худо ли хорошо ли, владеть и распоряжаться ими, поощряя, тем самым, и воспламеняя его разглагольствования. А это - сущее бедствие. Он испытал его лично на деле, в общении с иными из числа близких друзей; по мере того, как память воскрешает перед ними события или вещи со всеми подробностями и во всей их наглядности, они до такой степени замедляют ход своего рассказа, настолько загромождают его никому не нужными мелочами, что, если рассказ сам по себе хорош, они обязательно убьют его прелесть, если же плох, то вам только и остается, что проклинать либо выпавшее на их долю счастье, то есть хорошую память, либо, напротив, несчастье, то есть неумение мыслить. Но даже среди дельных людей мне известны такие, которые хотят, да не могут остановить свой разгон. И, силясь отыскать точку, где бы задержать, наконец, свой шаг, они продолжают тащиться, болтая и ковыляя, точно люди, изнемогающие от усталости. Особенно опасны тут старики, которые сохраняют память о былых делах, но не помнят о том, что уже много раз повторяли свои повествования. И я не раз наблюдала, как весьма занимательные рассказы становились в устах какого-нибудь почтенного старца на редкость скучными; ведь каждый из слушателей насладился ими, по крайней мере, добрую сотню раз.
Во-вторых, Монтень находит для себя утешение также и в том, что его скверная память хранит в себе меньше воспоминаний об испытанных обидах; как говаривал один древний писатель, мне нужно было бы составить их список и хранить его при себе, следуя в этом примеру Дария, который, дабы не забывать оскорблений, нанесенных ему афинянами, велел своему слуге трижды возглашать всякий раз, как он будет садиться за стол: Царь, помни об афинянах.
Не без основания говорят, что кто не очень-то полагается на свою память, тому нелегко складно лгать.
И, действительно, лживость - гнуснейший порок. Только слово делает нас людьми, только слово дает нам возможность общаться между собой. И если бы мы сознавали всю мерзость и тяжесть упомянутого порока, то карали бы его сожжением на костре с большим основанием, чем иное преступление. Автор думает, что детей очень часто наказывают за сущие пустяки, можно сказать, ни за что; что их карают за проступки, совершенные по неведению и неразумию и не влекущие за собой никаких последствий. Одна только лживость и, пожалуй, в несколько меньшей мере, упрямство кажутся мне теми из детских пороков, с зарождением и укоренением которых следует неуклонно и беспощадно бороться. Они возрастают вместе с людьми. И как только язык свернул на путь лжи, прямо удивительно, до чего трудно возвратить его к правде! От этого и проистекает, что мы встречаем людей, в других отношениях вполне честных и добропорядочных, но покоренных и порабощенных этим пороком.
Если бы ложь, подобно истине, была одноликою, наше положение было бы значительно легче. Мы считали бы в таком случае достоверным противоположное тому, что говорит лжец. Но противоположность истине обладает сотней тысяч обличий и не имеет пределов.
Глава 10. О речи живой и о речи медлительной.
Одним свойственна легкость и живость в речах, и они, как говорится, за словом в карман не полезут, во всеоружии всегда и везде, тогда как другие, более тяжелые на подъем, напротив, не вымолвит ни единого слова, не обдумав предварительно своей речи и основательно не поработав над нею.
Нашему остроумию, как кажется, свойственны быстрота и внезапность, тогда как уму - основательность и медлительность. Но как тот, кто, не располагая досугом для подготовки, остается немым, так и тот, кто говорит одинаково хорошо, независимо от того, располагал ли он перед этим досугом, представляют собою крайности.
Я знаю людей с таким складом характера, с которым несовместима кропотливая и напряженная подготовка. Если у таких людей мысль в том или ином случае не течет легко и свободно, она становится не способною к чему-либо путному. Cтремление сделать как можно лучше и напряженность души, чрезмерно скованной и поглощенной делом, искажают творение, калечат, душат его, вроде того, как это происходит иногда с водой, которая будучи сжата и стеснена своим собственным напором и изобилием, не находит для себя выхода из открытого, но слишком узкого для нее отверстия.
Я плохо умею управлять и распоряжаться собой. Случай имеет надо мной большую власть, чем я сама. Обстоятельства, общество, в котором я нахожусь, наконец, звучание моего голоса извлекают из моего ума больше, чем я могла бы обнаружить в себе.
Глава 12. О стойкости.
Если кто-нибудь славится человеком решительным и стойким, то это вовсе не означает, что ему нельзя уклоняться от угрожающих ему бедствий и неприятностей, а следовательно, и опасаться, как бы они не постигали его. Напротив, все средства - при условии, что они не бесчестны, - способные оградить нас от бедствий и неприятностей, но и заслуживают всяческой похвалы. Что до стойкости, то мы нуждаемся в ней, чтобы терпеливо сносить невзгоды, с которыми нет средств бороться. Ведь нет такой уловки или приема в пользовании оружием во время боя, которые мы сочли бы дурными, лишь бы они помогли отразить направленный на нас удар.
Многие весьма воинственные народы применяли внезапное бегство с поля сражения как одно из главнейших средств добиться победы над неприятелем, и они оборачивались к нему спиною с большей опасностью для него, чем если бы стояли к нему лицом.
Глава 14. О том, что наше восприятие блага и зла в значительной мере зависит от представления, которое мы имеем о них. Всякий, кто долго мучается, виноват в этом сам.
Страдания порождаются рассудком. Люди считают смерть и нищету своими злейшими врагами; между тем есть масса примеров, когда смерть представала высшим благом. Не раз бывало, что человек сохранял полное спокойствие перед лицом смерти и, подобно Сократу, пил за здоровье своих друзей. Когда Людовик XI захватил Аррас, многие были повешены за то, что отказывались кричать Да здравствует король!. Даже такие низкие душонки, как шуты, не отказываются от балагурства перед казнью. А уж если речь заходит об убеждениях, то их нередко отстаивают ценой жизни, и каждая религия имеет своих мучеников, - так, во время греко-турецких войн многие предпочли умереть мучительной смертью, лишь бы не подвергнуться обряду крещения. Смерти страшится именно рассудок, ибо от жизни ее отделяет лишь мгновение. Легко видеть, что сила действия ума обостряет страдания, - надрез бритвой хирурга ощущается сильнее, нежели удар шпагой, полученный в пылу сражения. А женщины готовы терпеть невероятные муки, если уверены, что это пойдет на пользу их красоте, - все слышали об одной парижской особе, которая приказала содрать с лица кожу в надежде, что новая обретет более свежий вид. Представление о вещах - великая сила. Александр Великий и Цезарь стремились к опасностям с гораздо большим рвением, нежели другие - к безопасности и покою. Не нужда, а изобилие порождает в людях жадность. В справедливости этого утверждения Монтень убедился на собственном опыте. Примерно до двадцати лет он прожил, имея лишь случайные средства, - но тратил деньги весело и беззаботно. Потом у него завелись сбережения, и он стал откладывать излишки, утратив взамен душевное спокойствие. К счастью, некий добрый гений вышиб из его головы весь этот вздор, и он начисто забыл о скопидомстве - и живет теперь приятным, упорядоченным образом, соразмеряя доходы свои с расходами. Любой может поступить так же, ибо каждому живется хорошо или плохо в зависимости от того, что он сам об этом думает, И ничем нельзя помочь человеку, если у него нет мужества вытерпеть смерть и вытерпеть жизнь.
Глава 18. О страхе.
В этой главе автор рассуждает на тему такого чувства как страх. Он наблюдал немало людей, становившихся невменяемыми под влиянием страха. Страх то окрыляет нам пятки, то, напротив, пригвождает и сковывает нам ноги. Он ощущается нами с большею остротой, нежели остальные напасти. Греки различали особый вид страха, который ни в какой степени не зависит от несовершенства наших мыслительных способностей. Такой страх, по их мнению, возникает без всяких видимых оснований и является внушением неба. Он охватывает порою целый народ, целые армии. Таким был и тот приступ страха, который причинил в Карфагене невероятные бедствия. Во всем городе слышались лишь дикие вопли, лишь смятенные голоса. Всюду можно было увидеть, как горожане выскакивали из домов, словно по сигналу тревоги, как они набрасывались один на другого, ранили и убивали друг друга, будто это были враги, вторгшиеся, чтобы захватить город. Смятение и неистовства продолжались до тех пор, пока молитвами и жертвоприношениями они не смирили гнева богов.
Такой страх греки называли паническим.
Глава 19. О том, что нельзя судить, счастлив ли кто-нибудь, пока он не умер.
Мишель Монтень упоминает о философе Солоне и призывает нас прислушаться к его совету, тем более, что есть все основания. Данный философ полагал, что милости или удары судьбы не значат счастья или несчастья, он смотрел глубже и хотел своими словами сказать, что не следует считать человека счастливым, - подразумевая под счастьем спокойствие и удовлетворенность благородного духа, - пока нам не доведется увидеть, как он умер.
Глава 20. О том, что философствовать - это значит учиться умирать.
Исследование и размышление влекут нашу душу за пределы, отрывают ее от тела, а это и есть некое подобие смерти; короче говоря, вся мудрость и все рассуждения в нашем мире сводятся, в конечном итоге, к тому, чтобы научить нас не бояться смерти.
Все в этом мире твердо убеждены, что наша конечная цель - удовольствие, и спор идет лишь о том, каким образом достигнуть его. И автор в этом убежден, и я тоже. А смерть внушает нам страх, является вечным источником наших мучений, облегчить которые невозможно. Мы её боимся и стараемся о ней не думать. Мишель Монтень придерживается мнения, что всё равно каким образом это с нами произойдет? Лишь бы не мучиться! Что вам до нее - и когда вы умерли, и когда живы? Когда живы - потому, что вы существуете; когда умерли - потому, что вас больше не существует. Никто не умирает прежде своего часа.
Глава 24. При одних и тех же намерениях воспоследовать может разное.
Монтень приводит два примера концы которых расходятся при одинаковых намерениях на. На его взгляд, самое надежное - даже если обстоятельства и не склоняют нас к этому - поступать возможно более честно и справедливо, и когда нас одолевают сомнения, какой путь самый короткий, - предпочитать всегда самый прямой. Так вот и в обоих, приведенных примерах те, на чью жизнь готовилось покушение, проявляли бы больше душевной красоты и благородства, простив покушавшихся, чем поступив по-иному. И если первый из них все же кончил плохо, то тут его добрые намерения ни при чем: ведь нам совершенно неизвестно, избежал бы он уготованной ему судьбой гибели, если бы поступил по-другому; но мы наверно знаем, что тогда он не приобрел бы той славы, которую ему доставило столь удивительное милосердие.
В исторических сочинениях мы встречаем великое множество властителей, дрожавших за свою жизнь, причем большая часть их предпочитала отвечать на заговоры и покушения местью и казнями; но я вижу из их числа очень немногих, кому это средство пошло на пользу; пример - целый ряд римских императоров.
Глава 26. О воспитании детей.
На мой взгляд самая интересная и наиболее насыщенная глава. Не даром она занимает в этой книге сорок страниц и является самой большой из всех. В ней Автор высказывает своё мнение основываясь на собственных примерах.
Хочу заметить, что Монтень повезло с отцом, сделавшим всё для наилучшего обучения, которое впоследствии благотворно повлияло на его воспитание. Обучение сына латинскому методом передачи в руки учителя, разговаривающего с учеником только на латинском, ныне тоже является очень популярным и наиболее эффективным методом. Или же путём разного рода забав и упражнений как это делал отец нашего Автора при обучении греческого.
О своём влечении к книгам Мишель вообще описывает с усмешкой. Впервые влечение к книгам зародилось в нем благодаря удовольствию, которое он получил от рассказов Овидия в его Метаморфозах. В возрасте семи-восьми лет он отказывался от всех других удовольствий, чтобы наслаждаться чтением их; кроме того, что латынь стала для него родным языком, это была самая легкая из всех книг и к тому же наиболее доступная по своему содержанию моему незрелому уму. Ибо о всяких прочих книгах, которыми увлекаются в юные годы, он в то время и не слыхивал - настолько строгой была дисциплина, в которой его воспитывали. Большую небрежность проявлял в отношении других задаваемых ему уроков. Но тут его выручало то обстоятельство, что ему приходилось иметь дело с умным наставником, который умел очень мило закрывать глаза как на эти, так и на другие, подобного же рода мои прегрешения. Благодаря этому он проглотил последовательно комедии, всегда увлекавшие занимательностью своего содержания. Если бы его наставник проявил упорство и насильственно оборвал это чтение, он бы вынес из школы лишь ненависть к книгам, как это случается почти со всеми. Но он вел себя весьма мудро. Делая вид, что ему ничего не известно, он еще больше разжигал в нем страсть к поглощению книг, позволяя лакомиться ими и мягко понуждая выполнять обязательные уроки. Так как главные качества, которыми, по мнению отца, должны были обладать те, кому он поручил воспитание сына, были добродушие и мягкость характера.
Автор не зря уделил этой главе большое внимание, из неё мы понимаем, что его воспитание сыграло важную роль в его жизни, он хорошо помнит это и глубоко благодарен своим наставникам и в большей степени своему отцу.
Глава 34. Судьба нередко поступает разумно.
Непостоянство и шаткость судьбы приводят к тому, что ей приходится представать перед нами в самых разнообразных обличиях. Она может нам помочь может нас проучить. Иногда кажется, что судьба дожидается определенного часа, чтобы сыграть с нами злую шутку. Ведь наверняка с каждым были случаи, когда мы виним сами себя за предыдущий проступок, считая, что судьба наказала нас за него. Не кажется ли порой, что судьба - остроумная выдумщица? Иногда ей угодно бывает передразнивать совершаемые богом чудеса. Не руководит ли порой судьба нашими замыслами и не исправляет ли она их? Судьба в некоторых случаях превосходит хитроумием хитроумие наших расчетов.
Глава 42. О существующем среди нас неравенстве.
Животное от животного не отличается так сильно, как человек от человека. Автор имеет в виду душевные свойства и внутренние качества человека и задаётся вопросами почему, оценивая человека, мы судим о нем, облеченном во все покровы? Какая душа у него? Прекрасна ли она, одарена ли способностями и всеми надлежащими качествами? Ей ли принадлежит ее богатство или оно заимствовано? Не обязана ли она всем счастливому случаю? Может ли она хладнокровно видеть блеск обнаженных мечей? Способна ли бесстрашно встретить и естественную и насильственную смерть? Достаточно ли в ней уверенности, уравновешенности, удовлетворенности? Вот в чем надо дать себе отчет, и по этому надо судить о существующих между нами громадных различиях.
Человек показывает нам только то, что ни в коей мере не является его сущностью, и скрывает от нас все, на основании чего только и можно судить о его достоинствах.
Надо судить о человеке по качествам его, а не по нарядам, и, как остроумно говорит один древний автор, знаете ли, почему он кажется вам таким высоким? Вас обманывает высота его каблуков Цоколь - еще не статуя. Измеряйте человека без ходулей. Пусть он отложит в сторону свои богатства и знания и предстанет перед вами в одной рубашке. Обладает ли тело его здоровьем и силой, приспособлено ли оно к свойственным ему занятиям?
Глава 44. О сне.
Глава о том, что даже перед самым ответственным моментом можно уснуть мертвым сном. По этому поводу автор заметил как явление редкое, что иногда великие люди в своих возвышенных предприятиях в и важнейших делах так хорошо сохраняют хладнокровие, что даже не укорачивают времени, предназначенного для сна.
Глава 49. О старинных обычаях.
Автор за основу этой обширной темы берёт моду, а это мой конёк. Почти всем людям свойствен порок - определять свои желания и взгляды по тем условиям жизни, в которые они поставлены от рождения. Меня тоже приводит в негодование то исключительное легкомыслие, с которым наши люди позволяют ослеплять и одурачивать себя вкусам нынешнего дня до такой степени, что они способны менять взгляды и мнения каждый месяц, если этого требует мода, и всякий раз готовы судить о себе по-разному. Когда пряжку они носили на высоте бедер, то самым убедительным образом доказывали, что это и есть самое подходящее для нее место. Но вот прошло несколько лет, она поднялась и носится теперь почти что под грудью, я говорю непосредственно о нынешних барышнях целью которых является по жизни следовать примеру известных звезд и моделей с глянцевых журналов. Люди смеются над прежней модой, находя ее нелепой и безобразной. Принятый сегодня способ одеваться тотчас же заставляет их осудить вчерашний, притом с такой решительностью и таким единодушием, что, кажется, ими овладела какая-то мания, перевернувшая им мозги.
Вкусы наши меняются так быстро и внезапно, что даже самые изобретательные портные не могут поспеть за ними и выдумать столько новинок.
Поэтому неизбежно получается так, что отвергнутые формы зачастую снова начинают пользоваться всеобщим признанием, чтобы вскоре опять оказаться в полном пренебрежении. И выходит, что на протяжении пятнадцати-двадцати лет один и тот же человек по одному и тому же поводу высказывает два или три не только различных, но и прямо противоположных мнения, с непостоянством и легкомыслием поразительными. И нет среди нас человека, настолько разумного, чтобы он не поддался чарам всех этих превращений, ослепляющих и внутреннее и внешнее зрение.
Глава 57. О возрасте.
Наверное, в моём возрасте труднее рассуждать о возрасте, о смерти, но раз мне выдалась такая возможность или я бы даже сказала обязанность, то я выскажу своё мнение в полной мере.
Я соглашусь с автором, что лучшая смерть-это смерть от старости, которых ныне почти и не встречается. Когда ты её уже не боишься, все шансы использованы, многое познано и многое узрено. Иногда первым уступает старости тело, иногда душа. Я видела достаточно примеров, когда мозг ослабевал раньше, чем желудок или ноги. Но я не согласна Автором, что лучше умирать от ослабевшего мозга. Хотя может для умирающего и лучше, но точно не для родных, близких и окружающих. Ведь это стресс, жалость, горе, боль-все самые неприятные чувства, которые только может испытывать человек.