Детские поэтические сборники Саши Черного
СОДЕРЖАНИЕ: Обзор жизни Саши Черного, показательные черты его творческого облика. Тема Родины и одиночества в сборнике Детский остров. Композиционные и жанрово-стилевые особенности Дневника фокса Микки. Библейские мотивы и фольклорные традиции в поэзии автора.ВЫПУСКНАЯ КВАЛИФИКАЦИОННАЯ (ДИПЛОМНАЯ) РАБОТА
На тему: «Детские поэтические сборники Саши Черного»
Содержание
Введение
Глава 1. Творческий облик Саши Черного
Глава 2. Творчество Саши Черного в оценке современников: писателей и литературоведов
Глава 3. Идейная специфика «Детского острова» Саши Черного
3.1 Рождение и становление замысла, история создания «Детского острова»
3.2 Тема Родины и одиночества в сборнике «Детский остров»
3.3 Недетский подтекст «детских» стихотворений
Глава 4. Композиционные и жанрово-стилевые особенности «Дневника фокса Микки»
Глава 5. Поэзия Саши Черного, обращенная к детям
5.1 Характер лирического в произведениях Саши Черного
5.2 Конкретные образы в произведениях Саша Черного
5.3 Библейские мотивы в творчестве Саши Черного
5.4 Переосмысление фольклорных традиций
Заключение
Литература
Приложения
Введение
Творчество русских писателей и поэтов, оказавшихся волей судеб в эмиграции, тем не менее, остаётся частью единого литературного процесса. Дело не только в том, что многие писатели и поэты эмиграции были известны в дореволюционной России (как А.Н. Толстой, А.М. Ремизов, А.И. Куприн, Н.А. Тэффи и многие другие). Начиная писать уже на чужбине (В.В. Набоков, Г. Газданов, В. Смоленский, И. Елагин, Б. Поплавский и др.), они осознавали себя носителями русской культуры. Интересно, что чужбина вызывает не только жгучий интерес к себе, но и становится для них катализатором патриотических эмоций. Аналогично в периоды кризисов общество начинает тяготеть к традиционным ценностям.
Выдающийся писатель «серебряного века» русской литературы Саша Чёрный (Александр Михайлович Гликберг, 1880-1932) большинству читателей известен прежде всего как поэт-сатирик, создававший свои произведения для взрослого читателя. Однако для нас несомненно, что вклад его в русскую детскую литературу трудно переоценить. Его творчество, обращенное к детям, многогранно, оно представлено как прозой, так и поэзией. Во многих случаях адресовался Саша Чёрный одновременно и к взрослым, и к детям.
Первые стихи Саши Чёрного опубликованы в житомирской газете «Волынский вестник» под псевдонимом «Сам по себе», «Мечтатель» и др. Но настоящее рождение поэта – рождение Саши Чёрного – произошло в Петербурге, куда он переехал в 1905 году и где начал работать в налоговой службе Петербургско-Варшавской железной дороги. Первое стихотворение под этим псевдонимом, политическая сатира «Чепуха», увидело свет 27 ноября. Оно сразу же принесло известность начинающему поэту. Но, кроме того, послужило поводом для закрытия журнала «Зритель». Саша Чёрный сотрудничал тогда и с другими журналами: «Альманах», «Журнал», «Маски», «Леший» и другими. Он быстро завоевал любовь читателей.
Специфика творчества Саши Чёрного, к сожалению, не так часто становилась предметом внимания литературоведов. Эта специфика, как справедливо замечено Александровым, заключается в сохранении писателем «детского, открытого» взгляда на мир. Именно с этих позиций возможно адекватное прочтение текстов Саши Чёрного. К сожалению, сборник «Детский остров» Саши Чёрного не нашёл достаточного осмысления в литературоведческих исследованиях. Авторы, писавшие о поэте, называют сборник «Детский остров» «продолжением дореволюционного творчества» (Л.А. Евстигнеева), собранием уже давно подготовленных текстов, лишь почти случайно нашедших своего издателя в 1921 году (Н. Станюкович). Не произведено сравнительного рассмотрения творчества Саши Чёрного периода после Октябрьской революции и творчества его современников – детских писателей и поэтов Советской России (А. Введенский, Д. Хармс и др.).
Цель дипломной работы – рассмотреть произведения Саши Чёрного, вошедшие в детское чтение, применяя различные виды литературоведческого анализа. Достижение данной цели требует выполнения следующих задач:
- рассмотреть современные толкования понятий «детская литература» и «детская поэзия»;
- сделать обзор жизни Саши Чёрного, выявляя показательные черты творческого облика;
- отследить в оценочных высказываниях современных писателей и литературоведов неоднозначность личности и творчества Саши Чёрного;
- осуществить анализ сборника Саши Чёрного «Детский остров»;
- изучить композиционные и жанрово-стилевые особенности «Дневника фокса Микки»;
- отследить лирические и библейские мотивы в произведениях Саши Чёрного.
Дипломная работа состоит из пяти глав, третья и пятая из них – из трёх пунктов. Две главы посвящены творческому облику Саши Чёрного, три главы – творчеству писателя, здесь анализируются его произведения.
Тема дипломной работы многофункциональна. Во-первых, рассматриваются современные толкования понятий «детская литература» и «детская поэзия»; во-вторых, отслеживаются художественные особенности произведений Саши Чёрного, что важно для изучения его творчества в школе.
Тема дипломной работы актуальна, потому что в последнее время о детской литературе говорят не только в значении образования, но и с точки зрения эстетики. Когда речь идёт о Саше Чёрном, как о поэте своего времени, становится актуальна ещё и проблема соотнесённости вечного и современного в творчестве.
Мы пытаемся рассмотреть творчество Саши Чёрного, обращенное к детской литературе, отдельно, обособленно, так как у него был особый взгляд на детскую литературу: он пытался быть героем произведений, которые писал. Одним из секретов волшебства Саши Чёрного было искусство перевоплощения. Он мог легко представить себя бабочкой или букашкой. С читателем он общался сквозь маску, никогда не мог найти что-то своё, но всегда искал.
Глава 1. Творческий облик Саши Чёрного
Поэт и время... Есть в парнасских избранниках вневременность, надмирность, безмерность. Но есть и укоренённость в своей эпохе. Поэт – «до всякого столетья он», и одновременно – дитя своего века. А когда речь идёт о таком поэте, как Саша Чёрный, эта проблема – проблема соотнесённости вечного и современного в творчестве – во сто крат актуальней. Ибо он как сатирик всегда черпал вдохновение в животрепещущей действительности, в изъянах и злобах своего дня, при этом остро ощущая несовершенство мира вообще.
Велик соблазн прочтения Саши Чёрного в контексте сегодняшнего, переживаемого нами исторического момента. Тем более что обе эпохи, выпавшие на долю России в начале и в конце века, во многом схожи. Но подобный «прикладной» подход к поэзии – занятие неблагодарное – слишком стремительно меняется в последние годы политическая и экономическая ситуация.
Слово художественное, в особенности ритмическое, куда емче и многомерней поверхностной разговорной и газетной правды, изживаемой каждый миг. В нём, как бы даже помимо воли автора, через какое-то наитие или откровение сказывается провидческий смысл происходящего. Не будем с высоты своих знаний судить русскую интеллигенцию. Она собственной судьбой искупила свой выбор сполна.
Теперь очередь за нами. Кто знает, быть может, погружение в эпоху Саши Чёрного, где «люди ноют, разлагаются, дичают», поможет нам что-то понять в себе, в нашем взбаламученном времени, подойти ответственно к своей нравственной позиции. Затем хотя бы, чтоб не приобрели вновь современное звучание строки поэта:
Во имя чего ежечасно
Думбадзе плюют на законы?
Во имя чего мы несчастны,
Бессильны, бедны и темны?..
Чины из газеты «Россия»,
Прошу вас, молю вас – скажите
(Надеюсь, что вы не глухие),
Во имя, во имя чего?!
С чего начать экскурс в мир Саши Чёрного? Не будем нарушать традицию и начнём с жизнеописания. Но ограничимся лишь дописательской биографией – наиболее сокрытой и важной в становлении личности. Ибо слияние любви и ненависти в его поэзии оттуда – из тех ранних лет, когда душа его ещё чиста, податлива к добру и ласке, восприимчива и уязвима. С той поры как поэт вышел на печатную арену, жизнь его была на виду, и любителям житейских подробностей Caша Чёрный мог бы ответить словами Владимира Маяковского: «Что касается остальных автобиографических сведений – они в моих стихах». Пожалуй, полнее, чем Саша Чёрный, никто эти слова так и не подтвердил. Его стихи – зеркало тяжелой и насыщенной жизни, о которой сказано так мало другими и так много им самим.
Александр Михайлович Гликберг (такова подлинная фамилия поэта) появился на свет 1(13) октября 1880 года в Одессе, городе, подарившем нам немало весёлых талантов. Родился он в семье провизора химической лаборатории – семье, можно сказать, зажиточной, но малокультурной. Счастливым детство Саши не назовёшь. Мать, больную, истеричную женщину, дети раздражали. Отец, отличавшийся крутым нравом, не входя в разбирательство, их наказывал.
Поступить в гимназию Саша не мог из-за процентной нормы для евреев. Отец уже собирался было отдать его на обучение какому-либо ремеслу, но передумал и разом решил крестить всех детей, тем самым уравняв их в гражданских правах с прочими российскими подданными христианского вероисповедания. После чего Саша Гликберг 9 лет от роду поступил, наконец, в гимназию.
Мечта свершилась... Однако вскоре учёба обернулась неким подобием казённой службы, новыми страхами и наказаниями, которые добавились к домашнему игу. Стоит ли удивляться тому, что в пятнадцатилетнем возрасте он бежал из дома, последовав, кстати, примеру старшего брата. Видимо, сказался не только тяжёлый родительский нрав, но и тот ненавистный утробный мир, по словам О. Мандельштама, «хаос иудейства», о котором поэт позднее предпочитал не вспоминать.
Вначале беглеца приютила тётка, сестра отца, отвезла его в Петербург, где он в качестве пансионера продолжил учение в местной гимназии. Но когда его «за двойку по алгебре» исключили из гимназии, он фактически оказался без средств к существованию.
Отец и мать перестали отвечать на письма блудного сына с мольбами о помощи.
Дальнейший поворот событий трудно, пожалуй, назвать другим словом, как чудо. Узнав по чистой случайности о судьбе несчастного юноши, брошенного семьёй, начинающий журналист Александр Яблонский поведал о его горестной участи на страницах «Сына отечества» – одной из крупнейших газет того времени. Статья попала на глаза житомирскому чиновнику К.К. Роше, и тот решил взять его к себе в дом. Так Саша Гликберг в конце 1898 года очутился в Житомире – городе, ставшем для него поистине второй родиной.
Константин Константинович Роше принадлежал к обрусевшему французскому роду. Дед его, профессор Военно-инженерной Академии, известен как изобретатель цемента, на котором, между прочим, построены форты Кронштадта. Отец – преподаватель военно-инженерного училища. А сам К.К. Роше пошёл по чиновной линии и может быть отнесён к служащей аристократии. В Житомире он занимал достаточно высокий пост – председателя Крестьянского Присутствия. Этого сановника отличало живейшее участие во всевозможных филантропических мероприятиях. Одной из таких акций было участие, которое он принял в судьбе многострадального юноши, брошенного семьёй.
Надо сказать, что за год до описываемых событий Роше потерял единственного, горячо любимого сына, которого он в мечтах видел своим духовным наследником. Имеется в виду самозабвенное увлечение поэзией, стихотворчество, которому Роше отдавал часы досуга. Именно от него, надо полагать, получил Саша Чёрный первые уроки стихосложения. Но много важнее были воспринятые им от провинциального Дон Кихота понятия о долге и чести, которые в прагматичном XX веке выглядели старомодными.
Гимназию в Житомире не удалось закончить из-за конфликта с директором. Да, по правде сказать, и поздно было учиться – подоспело время призыва на воинскую службу. Отслужив два года в качестве вольноопределяющегося, А. Гликберг оказывается в местечке Новоселицы на границе с Австро-Венгрией, где поступает на службу в местную таможню. По возвращении в Житомир Гликберг начинает сотрудничать в газете «Волынский вестник», открывшейся 1 июня 1904 года. Однако вести здесь фельетон ему довелось недолго: всего через два месяца газета прекратила своё существование. Обуреваемый честолюбивыми мечтами, он решает перебраться в Петербург.
Поначалу новоиспечённому петербуржцу пришлось заняться канцелярской работой – на Службе сборов Варшавской железной дороги. И хотя на первых порах его приютили родственники Роше, неуютно и одиноко чувствовал себя провинциал в северной столице. Его непосредственной начальницей на службе была М.И. Васильева, которая проявила к нему участие. Вскоре они связали свои судьбы узами брака. Союз оказался прочным, несмотря на разницу в возрасте (Мария Ивановна была старше на несколько лет), в положении и образовании. Она была, как свидетельствуют современники, на редкость аккуратной, практичной и энергичной особой. Именно такая спутница, по-видимому, и требовалась неприспособленному к житейским борениям поэту. Она стала для него заботливой матерью: ведала семейным бюджетом, выручала его из критических ситуаций, ездила по редакциям, избавляя от общения с «литературными крокодилами», как Саша Чёрный называл издательских работников.
Свадебное путешествие летом 1905 года молодожёны провели в Италии. По возвращении Саша Чёрный решает оставить ненавистную конторскую службу, дабы целиком отдаться литературной деятельности. Следует заметить, что стихотворным сочинительством он начал заниматься ещё в провинции. Об уровне его сочинительства можно составить представление по отрывку, который поэт сообщил на склоне лет корреспонденту, явившемуся взять интервью в связи с 25-летним юбилеем литературной деятельности:
На скале вдали гнездится
Каменный маяк.
Скоро весь он озариться
И разгонит мрак.
Кораблю и пароходу
Путь укажет он
И осветит ярко воду
И утёсов склон.[1]
Робкие, банальные строки – бледное отражение уже порядком изношенных народнических идей, как-то: борьба с тиранией, служение народу, вера в светлое будущее. Не более того. Ясно, что с таким «маяком ему ничего не светило» на поэтическом небосклоне. Среди собратьев по «струнному рукомеслу» ему в лучшем случае была уготована участь «Надсона из Житомира».
Если бы.... Если бы как раз в ту пору страна не пережила колоссальное потрясение – революцию 1905 года. Кульминационным моментом её явился царский манифест 17 октября, даровавший долгожданные гражданские свободы. Это освобождение, пришедшее извне, раскрепостило душу заурядного стихотворца А.Гликберга, как бы обновило личность, вышедшую из темницы на волю бескрайнего мира. Видимо, это слово «воля» имело для него особую притягательность.
Возможно, это утверждение покажется неким штампом из недавних времён, но по сути верно: как поэт Саша Чёрный рождён первой русской революцией. Первое же опубликованное под этим, никому не ведомым, литературным именем в журнале «Зритель» стихотворение «Чепуха» было подобно разорвавшейся бомбе и разошлось в списках по всей России. Саша Чёрный сразу стал желанным гостем в сатирических журналах.
Становление поэта всегда таинство, процесс, незримый для постороннего взора, прорастание «путём зерна». А тут ещё начинающий автор скрылся из виду почти на год: он уезжает за границу слушать лекции в Гейдельбергском университете. Таким образом, по возвращении граду и миру был явлен сложившийся поэт ярко выраженной индивидуальности. В его формировании решающую роль сыграло, по-видимому, то обстоятельство, что Саша Чёрный миновал все стадии угасания революционного подъёма – от эйфории «глотка свободы» до глубочайшей депрессии, охватившей передовую часть общества на исходе 1907 года. Именно тогда, «в дни похмелья после пира», в эпоху остылости, разочарований и самоубийств вновь всплывшее на печатных страницах имя «Саша Чёрный» как нельзя точно попало в масть своему времени – «подлому и злому». Не только под гнётом цензуры, сколько потому, что исчезла потребность в смелой и прямолинейной разоблачительности, иссякла небывалая прорва сатирической продукции. «Смех среди руин» должен быть качественно иным – это почувствовали создатели журнала «Сатирикон», возникшего в начале 1908 года вместо старого юмористического еженедельника «Стрекоза». Вокруг него объединились лучшие «смехачи» того времени, старшие из которых ещё не перешагнули порога тридцатилетия, а младшим ещё едва минуло восемнадцать. Но все они успели уже вкусить лакомого плода гласности и были с избытком наделены уникальным даром смешить и подмечать смешное. Такой журнал, ставший поистине явлением русской смеховой культуры, должен был возникнуть, и он возник. Импровизационность и бескрайний богемный дух, высокий художественный уровень в сочетании с демократичностью – всё это обеспечило популярность «Сатирикона» у читающей публики всех социальных уровней.
То, что Саша Чёрный состоялся как поэт, и то, что 1908-1911 годы стали его «звёздным часом», его «акмэ» – величайшая заслуга «Сатирикона». Поэту не пришлось унизительно обивать редакционные пороги, ему сразу была предоставлена возможность выйти к широкому, поистине всероссийскому читателю. Более того: полная независимость позволила Саше Чёрному выявить себя сполна в свободной художественной игре. Он смеялся, когда было совсем не смешно. Смеялся над тем, чего следовало остерегаться и бояться. Смеялся над собой и над другими. Смеялся над эпохой, над судьбой, над жизнью. А когда было смешно – совсем не смеялся. Ему это было неинтересно. «Каждый смеётся, как может, особенно, когда ему хочется плакать»,- сказал в одном из своих произведений Аркадий Бухов. И эти слова можно полностью отнести к нему – поэту своей эпохи, который был близок к ним, поэту, который раздражал и радовал современников, поражает теперешнее поколение и ещё долго будет жить в разных читателях. Всё в его жизни казалось каким-то чужим, ненастоящим. С читателем он общался сквозь маску, никогда не мог найти что-то своё, но всегда искал. Он не нашёл себя на родине и уехал в чужую страну. Он жил среди чужих людей, жил чужой жизнью и умер, после того, как помог тушить пожар в чужом доме чужой страны. Он был чужим среди своих и чужим среди чужих. Даже имя у него было чужое. Но его смех вечен. Тот смех, который он, Саша Чёрный, создал сквозь настоящие слёзы.
Для Саши Чёрного, очевидно, был свойственен глубокий внутренний разлад. Он стал тем, кем, возможно, хотел либо мог стать. Он мечтал иметь свой тихий уголок в суетливом мире, но волею судьбы стал странником. Он был бродягой – гимназистом, бежавшим в Америку, был почти уголовником для сыскного отдела, предметом «оперативной разработки», наконец – просто эмигрантом, человеком без родины.
Парадокс Чёрного – парадокс рано повзрослевшего мальчика, жившего своей особой, одинокой жизнью. Мальчик не играл – заброшенный родными, он не просто скучал без «набивных зайцев», но учился отстранённости. Общался с миром вещей, и их призрачные голоса были теплее, чем слова людей.
Своеобразие художественного мира Саши Чёрного заключается в его единстве. Единство же достигается через сохранение искренней интонации повествования всепроникающего и всеобъемлющего образа поэта – одновременно и взрослого, и ребенка.
Глава 2. Творчество Саши Черного в оценке современников:
писателей и литературоведов
Наиболее целесообразно было бы принять универсальную концепцию, высказанную некогда знаменитым поэтом Николаем Гумилевым. «Саша Черный избрал благую часть – презрение, – писал он. – Но у него достаточно вкуса, чтобы заменять иногда брюзгливую улыбку улыбкой благосклонной и даже добродушной».[2]
Говоря о пристрастиях поэта, о том «черный» он или «белый», уместно было бы выяснить, которое из лирических «Я» взяло верх в сознании публики и исследователей и не кроется ли в привычных, стереотипных штампах определенная несогласованность с фактами и предубеждениями критики.
А.Г. Соколов, прослеживая этапы развития творчества Саши Черного в своей статье, говорит о нескольких переломных моментах. Во-первых, он выделяет, условно говоря, «период Сатирикона», когда Саша Черный «впадает в настроения скепсиса и одиночества». Вторым периодом можно считать, по исследователю, время после революции, начало эмиграции и «развеивание Миража». Последним периодом он считает период «усталости, потери чувства русского читателя, ненужности».[3] По мнению А.Г. Соколова, пути сатириконцев в эмиграции разошлись.
В.А. Добровольцев в своей рукописи «Воспоминания о Саше Черном», которая хранится в собрании М.С. Лесмана, пишет о том, что Саша Черный был поистине мастером сказок. «…И вспомнил он зеленую землю, розовое солнце на камнях своего порога по утрам, синее дыхание неба, вырезные листья смоковницы над низкой оградой, ящериц, укрывавшихся от зноя в его плаще… Господи, не знал он раньше, до чего жизнь хороша!» – в равной степени эти слова могут быть отнесены и к праведнику Ионе, томящемуся во чреве кита, и к доброму волшебнику и сказочнику Саше Черному.
В сказке важно, чтобы слушатель был с первой фразы захвачен, заинтересован. Тут малейшая тень скуки – конец, внимание утрачено навсегда. Это своего рода изощреннейший театр, где рассказчик является в одно и то же время и автором, и актером. Важно найти верный тон, доверительную интонацию, не подлаживаясь, однако, и не заигрывая с ребенком. Разговор равных.
Свой рассказ Саша Черный ведет так, словно в его руке лежит детская ладошка, и он – вот прямо сейчас – обращается к маленькому другу: «Хочешь сказку?» или «Помнишь, как это было?» И далее следует стихотворная или прозаическая импровизация, приобщение крохотного слушателя-друга к бесконечности пространств и времен. Легкокрылое воображение может перенести куда угодно, даже в фантастический Эдем – райский сад, где вместе с Адамом и Евой жили звери. Жили дружно, весело, счастливо, никого не обижая. Развлекались так же, как и детишки на перемене: «В гимназии мы тоже играли когда-то в такую игру и называли ее «пирамидой», но звери такого мудреного слова не знали».
Одним из секретов волшебства Саши Черного было искусство перевоплощения. Он мог без всякого труда представить себя, хотя бы, бабочкой, опрометчиво залетевшей в комнату. Вот она бьется о стекло, рвется на волю. Вот сложила крылья, задумалась. О чем она думает? И тут рождается чудный вымысел. Похоже, что Саша Черный когда-то, до своей земной жизни, уже бывал скворцом, белкой, пчелой – так достоверно, их глазами он описывает мир.
«Саша любил все земное, дышащее, ползающее, летающее и цветущее. Он мне сказал раз: никогда не обижай живое существо, пусть это таракан или бабочка. Люби и уважай их жизнь, они созданы, как и ты сам, для жизни и радости», – вспоминает Валентин Андреев, запомнивший уроки Саши Черного, полученные в детстве, когда они жили в Риме в одном доме.[4]
Как-то Арсений Тарковский назвал Сашу Черного великим юмористом и сатириком. Почетный титул, однако нам представляется, что Сашу Черного все же следует числить несколько по другому ведомству. Он принадлежал к той уникальной ветви словесности, которая именуется трагикомедией, с ее неизменными символами – театральными масками скорби и смеха. Его родственники по прямой линии – Гоголь, Чехов… Не случайно сатириконец ДАктиль, высоко ценивший талант Саши Черного, однажды обмолвился: «Он был не чета нам…» Что имелось в виду? Надо полагать, не одна лишь разница в даровании, но и качественное отличие. А именно то, чем отличается способность к острословию от амбивалентности смеха. Имеется в виду особое свойство души, рожденное из ощущения разлада мира чаемого и мира сущего. Не зря подмечено, что все великие юмористы в жизни чаще всего печальны и мрачны.
Вот и Саша Черный весь, кажется, соткан из полярностей и противоречий – возвышенное и земное, нежность и колючесть, кротость и бунтарство, консерватизм и эксцентричность, утверждение и отрицание… Можно долго продолжать подобные антитезы. Откуда эта двойственность? Сам Саша Черный только раз проговорился или, вернее, дал подсказ, где следует искать ее истоки. В стихотворении «В пространство» – своего рода визитной карточке поэта, открывающей книгу «Сатиры или лирика», – сказано следующее:
Ужель из дикого желанья
Лежать ничком и землю грызть
Я исказил все очертанья,
Лишь в краску тьмы макая кисть.
Я в мир, как все, явился голый,
Я шел за радостью, как все.
Кто спеленал мой дух веселый –
Я сам? Иль ведьма в колесе?
Эти сроки возвращают нас к трагическим обстоятельствам детских и юношеских лет поэта, его хождений по мукам, заставляющим вспомнить петербургские романы Достоевского. Впору подивиться тому, что зло не выело его «дух веселый», что сумел он сохранить в неприкосновенности свои детские представления и верования, защищая их оружием смеха, сатиры и иронии.
Именно в таком качестве, в роли воителя запомнился Саша Черный современникам: «В этом тихом с виду человечке жила огненная злоба» (П. Пильский). Но далеко не все из них догадывались, что «заклятие смехом» – не что иное, как рыцарская защита своих идеалов. Впрочем, Саша Черный сам дал предельно четкую и поэтически емкую формулу своего необычного дарования:
Кто не глух, тот сам расслышит,
Сам расслышит вновь и вновь,
Что под ненавистью дышит
Оскорбленная любовь.
В сущности, все творчество Саши Черного – это изъявление любви, и надо только уметь разглядеть ее. И недаром поэт уподоблял свою лирику райской птице, привязанной на цепочке, которую «свирепая муза» сатиры хватает время от времени «за голову и выметает ее великолепным хвостом всякого рода современную блевотину».[5]
Нужно еще сказать и о цикле «Лирические сатиры» – это цикл, проникнутый душевным умиротворением, искрящийся буйным весельем. Впрочем, и он не до конца свободен от скепсиса и иронии (оно и понятно: сатира есть сатира, пусть даже лирическая). В этом разделе Саша Черный словно задался целью напомнить «пиджачным» людям, задавленным городом, сколь сладостны земные плоды и благодатны простые радости бытия. Впору усомниться: ужель это тот самый желчный пессимист, что в исступленном отчаянье слал проклятия жизни «мерзкой и гнилой, дикой, глупой, скучной, злой?» Кто, как не он, язвительно издевался над интеллигенцией? Пренебрежительный этот штамп заставляет нас вновь вернуться к образу героя «Сатир». Затем, чтобы, наконец, разобраться, как же относился к нему автор.
Прежде всего надо сказать, что почти всеми рецензентами Саша Черный был дружно титулован глашатаем интеллигенции. А его «Сатиры», прочно вписавшиеся в духовный инвентарь эпохи, были поименованы в одном из критических откликов молитвенником современного интеллигента. Подобные обобщения, видимо, не были лишены оснований, ибо в сумме привычек, поступков, речевых стереотипов Сашей Черным был действительно запечатлен собирательный образ. Образ исключительно обобщающей силы, вернее всяких внешних атрибутов (пенсне, шляпа, бородка клинышком), дающий представление, что такое «интеллигент». Категория не столько социальная, сколько нравственная и психологическая. И, как всякий точно уловленный художником человеческий тип, он, этот образ, не только нес в себе приметы своей эпохи, но и обнаруживал поразительную живучесть во времени. За примерами недалеко ходить: квартирант из стихотворения «Колумбово яйцо», погруженный в глубокомысленные раздумья о собственной роли и о предназначении дворника, – не родной ли он брат Васисуалия Лоханкина? Различие, разумеется, есть, но оно, видимо, в подходе авторов к своим персонажам. Важно понять, чем движим сатирик, взявшийся за «отравленное перо». Иначе говоря, надобно ответить на сакраментальный вопрос: во имя чего?
Что касается Саши Черного, то общепринятые мерки для оценки обличительной литературы к нему не применимы. Недаром присяжные регистраторы от литературы пребывали в растерянности, не зная, по какому разряду числить его писания: «Какая странная сатира! Сатира-шарж, почти карикатура, и вместе с тем – элегия, интимнейшая жалоба сердца, словно слова дневника». И подлинно: вчитываемся в горько-издевательские строки Саши Черного – «в них наши забытые слезы дрожат». Сатиры его – это письма к ближним, попавшим в беду, к тем, кто умудрился собственную жизнь – дарованное им драгоценное чудо так бездарно исковеркать.
Глава 3. Идейная специфика «Детского острова» Саши Чёрного
3.1 Рождение и становление замысла, история создания «Детского
острова»
черный творческий поэзия автор
Произведения для маленького читателя занимают в творчестве Саши Чёрного всё больше места. Сам приход писателя в детскую литературу обставлен рядом примечательных обстоятельств. Дело в том, что тяжелейшая психологическая травма, нанесённая ему в детстве (атмосфера жестокого психологического гнёта в семье, бегство и многолетние скитания по России), определила многие существенные черты его личности и творчества. По характеру болезненно застенчивый, непрактичный, желчный, плохо сходящийся с людьми, Саша Чёрный резко менялся, общаясь с детьми, – тогда он становился весёлым и нежным. Не случайно одна из его лучших детских книг получила название «Детский остров».[6]
Действительно, мир детства был для писателя тем утопическим островом идеальной любви, веселья и покоя, куда ему хотелось сбежать от пошлости современной ему жизни и тягостных воспоминаний о прошлом.
В эмиграции, где Саша Чёрный оказался в 1920 году, в его творчестве происходят значительные изменения: он становится по преимуществу прозаиком и по преимуществу детским писателем. Произошло это по нескольким причинам. Во-первых, в сознании писателя, как и в сознании многих его соотечественников-эмигрантов, произошёл заметный психологический сдвиг: скучная, пошлая, грубая российская действительность (какой она представлялась в России изнутри) вдруг окрасилась в светлые тона ностальгии. Достаточно согласиться на хрестоматийный пример: А.И. Куприн создал два произведения на материале российской императорской армии – «Поединок» и «Юнкера», абсолютно противоположные по эмоциональному тону и идейным оценкам именно потому, что первое написано горячим демократом и гуманистом в России, а второе – несчастным изгнанником во Франции.
Вторая причина серьёзного обращения к детской литературе связана с тем, что многих русских эмигрантов тревожило, что их дети неизбежно забывают родной язык и культуру. Например, именно в таких условиях было написано одно из лучших произведений А.Н. Толстого «Детство Никиты» (1922 г.).
Внимание Саши Чёрного к языковым формам детского восприятия жизни является главным отличительным признаком его произведений. В духовном развитии человека, только вступающего в мир, художественное слово имеет гораздо больший вес, нежели в жизни человека уже сформировавшегося, ибо оно для него не просто один из важнейших возможных путей познания мира, но способ этого познания, точка зрения на мир. И от того, каким образом слово войдёт в сознание ребёнка, во многом будет зависеть его целостное миропонимание и мировидение. Тем не менее детских по своей сути книг, детской литературы как таковой всегда казалось мало.
Произведения для детей Саши Чёрного, включённые им самим в сборник под названием «Детский остров», вышли в 1921 году в Данцигском филиале берлинского издательства «Слово». Это издание оказалось единственным прижизненным изданием. Основу сборника составили стихотворения, до того времени не появлявшиеся в печати. Кроме того, в состав книги включены все стихи Саши Чёрного, опубликованные до его отъезда за границу, и целиком сборник для детей «Тук-тук», изданный в 1913 году издательством И.Д. Сытина.
В монографическом исследовании Л.А. Евстигнеевой книга «Детский остров» реализует «давнишнее его желание отмежеваться от всяких политических программ и направлений и жить Робинзоном на тихом необитаемом острове...» «Робинзонство» стало одной из самых характерных черт последнего периода творчества Саши Чёрного.[7] Это сказалось, в частности, в настойчивом обращении поэта к детской тематике. Он активно сотрудничал в журнале «Зелёная палочка», который выходил в Париже в 1920-1921 гг. при участии А.И. Куприна, И.А. Бунина, А.Н. Толстого и др. В книге «Детский остров» Саша Чёрный «спрятался на время на детский остров и сам стал ребёнком, ребёнком, который и прост и ясен, и не умеет ещё болеть взрослыми болями».[8] Такой подход не объясняет глубины «детского» в личности писателя, с другой же стороны, он принимает значение его послереволюционного творчества. В конце 1900-х годов становится понятно, почему у многих исследователей, в том числе Л.А. Евстигнеевой, проявлено такое отношение к творчеству после Октябрьской революции тех писателей, которые оказались в эмиграции. Налицо социальный заказ: лучшее у этих творцов осталось позади, – в «царском», хотя и ненавистном периоде.
3.2 Тема Родины и одиночества в сборнике «Детский остров»
Приход Саши Чёрного в детскую литературу во многом обусловлен и тем, что у самого писателя детства вообще не было. Отсюда – психологически вполне объяснимое желание компенсировать эту тяжёлую потерю, сотворить воображаемый мир детства в художественном творчестве. К тому же жизнь сложилась так, что у писателя никогда не было собственных детей, что явилось для него и личной драмой, и источником творчества.[9]
Саша Чёрный воплотил свою любовь к родине-России в своих «детских» произведениях. Для него утраченная Россия превратилась в прекрасные детские воспоминания, как для других Родина представала прежде всего в картинах родной природы (например, И.А. Бунина). Интонации «Лета Господня» И.С. Шмелёва оказываются интимно близки строкам Саши Чёрного.
Юный Александр Гликберг с самого раннего детства был «ангажирован» на роль свидетеля мрачной изнанки существования. Внутренне тяготеющий к твёрдой житейской и семейной основе человек стал вынужденным «странником» своей малой родины – семьи, проживавшей в большой, но уездной и местечковой по духу Одессе для маленького еврейского гимназиста. Хотя отец Саши и состоял агентом крупной фирмы, а мать была постоянно рядом, мальчик практически не знал детства. «Никто не дарил ему игрушек, а если он приспосабливал для игры какую-нибудь вещь в доме – следовала расправа...»
Герой стихотворения «Карточный домик», как и сам автор, играет чем придётся – он занят найденными у взрослых картами.
Начинается постройка!
Не смеяться, не дышать...
Двери – двойки, сени – тройки...
«Карточный домик»
Детская игра также непрочна и призрачна, как домик из игральных карт:
Ах!
Зашатался на углах,
Перегнулся, пошатнулся,
И на скатерть кувырком, -
Вот так дом...
«Карточный домик»
Мать, больную истеричную женщину, они (дети) раздражали: «Когда отец возвращался, она жаловалась на детей, и отец, не входя в разбирательство, их наказывал».
Но перебирающий засаленные карты «гимназистик», у которого в кошельке «только пятак», на который «воробья и то не купишь», бывает, временами, и мечтает, как обычные дети:
Гимназистик на трубе
Жадно выпучил гляделки.
Все бы он унес к себе
От малиновки до белки!
«На трубе»
Но лирический герой – «альтер эго» поэта – даже в самых светлых стихах Черного всегда задумчив и не по-детски серьезен. На маленького Сашу глубокое впечатление оставили не по-детски тяжелые испытания. Это всегда маленький взрослый человек, «глава семейства», хотя бы даже и кукольного:
У бедной куколки грипп:
Всыплю сквозь дырку в висок
Сухой порошок:
Хинин-
Аспирин-
Антикуклин.
Где наш термометр?
Заперт в буфете.
Поставлю барометр...
«Ох, эти дети!»
Даже играя, девочка уже «по-настоящему» утомлена от «взрослых» забот. Как взрослого человека (давно взрослого) маленького героя томит тоска бытия. Везде – в предметах, камнях, морском берегу – он чувствует призраки бывшей некогда там жизни. Тюфячок говорит мальчику, которому не спится:
Я набит морской травой,
Но трава была живой:
Колыхалась,
Волновалась
В лад с подводной синевой.
«Мальчик не спит»
Тема природного, врожденного, одиночества становится сквозной. Особенно в «позднем творчестве Саши Черного, – считает один из исследователей, – все чаще в стихах о смысле жизни проскальзывает мысль об одиночестве и конечной печали бытия. Отраду поэт находит в общении с природой», в мире «простых и естественных» вещей. Таковы известные стихи «В пути», «У Эльбы», «Платан» и др.[10]
Трудно (если бы даже это было возможно в принципе) найти какие-либо «доказательства» или свидетельства тому, как в Саше Черном зародилось «светлое» поэтическое мировосприятие, давшее жизнь его лирическому «альтер эго», второму лирическому герою, пребывающему с самого рождения в тени знаменитого мрачного героя «циничного обывателя».
Часто у Черного в наличии двое – взрослый покровитель и ребенок:
Мы с тобой на столе сидели,
Потому что на стульях скучно...
Но теперь привычная ситуация зеркально отражена: ребенок «спасает» старика, делает маленькое чудо.
Русским чаем его мы согрели,
Угостили борщом и ватрушкой.
Помнишь? Первые тихие трели
Золотистой завились стружкой...
«Городская сказка»
Для Черного, однако, взрослые навсегда остались детьми, постаревшими раньше детства.
Для нас уже нет двадцатого века,
И прошлого нам не жаль:
Мы два Робинзона, мы два человека,
Грызущие тихо миндаль.
«Мой роман»
Для Саши Черного, очевидно, был свойственен глубокий внутренний разлад. При всей своей цельности всякий поэт – есть некоторый синтез бытия, его квинтэссенция – Черный стал не тем, кем, возможно, хотел либо мог стать. Он мечтал иметь свой тихий уголок в суетливом мире, но волею судьбы стал странником. Он был бродягой – гимназистом, бежавшим в Америку, был почти уголовником для сыскного отдела, предметом «оперативной разработки», наконец – просто эмигрантом, человеком без Родины.
Парадокс Черного – парадокс рано повзрослевшего мальчика, жившего своей особой, одинокой жизнью. Мальчик не играл – заброшенный родными, он не просто скучал без «набивных зайцев», но учился отстраненности. Общался с миром вещей, и их призрачные голоса были теплее, чем слова людей:
Опустивши худенькие плечи,
Теребишь ты тихо мой мешок
И внимаешь шумной чуждой речи,
Как серьезный, умный старичок.
Ноги здесь, а сердце – там, далече,
Уплывает с тучей на восток.
«С приятелем»
Мальчик, герой стихотворения, смотрит на восток, но вряд ли думает он о людях, с которыми он мог быть связан ранее. Двое – мальчик и его собеседник – эмигранты:
Мы с тобой два знатных иностранца:
В серых куртках, в стоптанных туфлях.
Один из них – взрослый – «отравлен темным русским ядом», Россия для него была «домом», с ней связано что-то из «человеческих» воспоминаний. Он уже не может так же просто и отрешенно, подобно мальчику, думать о России как о «рябине среди межей». Мальчик – характерный для Черного образ странника, но странника просто воспринимающего жизнь природы как подлинную и потому не отягощенного ничем кроме естественной природной тоски. Этот мальчик – тоска самого поэта по возможному, но не состоявшемуся для него «природному», безболезненному и беспечальному существованию. Образ этого мальчика для Черного стал символом «вечного покоя», аналогом булгаковской мечте об отдохновении «мастера».
Путник в обширной малозаселенной стране невольно приобщается к пантеистическому, дионисийскому началу. С этим связана огромная сила русской хоровой песни и пляски. Русские люди склонны «к оргиям с хороводами» – говорит философ. Но странник вдвойне приобщается к жизни природного материала, его охватывает природная грусть. Он уже с трудом долго остается на оседлом месте и ему все труднее долго общаться с людьми.
Пантеистическая философия представляет природные стихии как непосредственно определяющие жизнь человека. А. Куприн тонко подметил пантеистическую глубинную подоснову творчества поэта, свойственное ему «интимное, безыскусственное понимание чудес природы: детей, зверей, цветов».[11]
Но Саша Черный как раз был уже «отравлен Россией»: у него когда-то, в детстве, был и свой дом, и своя семья, он слишком вникал в проблемы людей, «общества».
Гимназист Александр Гликберг был выброшен из жизни, из мира людей. Саша Черный хотел уже выйти из него сам. В Берлине и Париже Черный понял, что «ветка рябины» для него еще не Россия. «Моей России больше не существует», – признался поэт. У него не получилось быть природным человеком. Черный остался скучающим на острове Робинзоном. Как сказал К.И. Чуковский, два мотива – тоска по утраченной родине и нежная любовь к миру детства – определили тональность последнего этапа творчества поэта.
3.3 Недетский подтекст «детских» стихотворений
У Саши Черного как детского поэта творчество, предназначенное для детей, это поиски не только нового слушателя, способного понять и принять, но и – главное – выстраивание себя, поиски в себе новой личности. Для других поэтов, может быть, это прежде всего простая, как арифметика, коммуникация, или даже информирование (как вариант, обучение) в рифму.
Саша Черный пишет о «Трубочисте» (1918): «Я хотел немного приоткрыть дверь в таинственную жизнь трубочиста: немного показывать трубочиста за его работой в добром освещении. Сказать просто, что он не страшный, – мало. Ребёнок не поверит».[12]
Для кого-то подтекст, скрытый смысл стихотворения будет заключаться в несбыточности возвышенных мечтаний – у каждого разгадка текста своя. Главное – читатель может использовать свой опыт, обогащенный другим поэтическим текстом, для восприятия стихотворения, достигая при этом умения понимать неоднозначный художественный текст.
Таким образом, вызванная одним поэтическим текстом совокупность «видимого», «переживаемого», «изображаемого» и «ассоциируемого» дополняется в сознании читателя образным впечатлением, уже заложенным другим текстом. Благодаря этому усиливается эстетическое переживание читателя, углубляется его понимание отношения автора к предмету изображения, активизируется способность оценивать и комментировать текст, а значит, формируется способность к сотворчеству.
Итак, стихотворение можно рассматривать как единицу акта художественной коммуникации «автор – текст – читатель», в котором все предопределено образом ребенка-читателя. Особенности детского восприятия поэтического текста косвенно влияют и на организацию всех элементов структуры и семантики стихотворения. Детскость восприятия является органическим признаком произведения и живет в отраженном мироощущении в такой же мере, как в лексике, синтаксисе, ритмике и строфике.[13] Это можно проиллюстрировать на нескольких уровнях организации стихотворений.
Фонетические единицы в определенной степени участвуют в выражении смысла произведения. Поэтому организация звукового уровня текстов детской поэзии обычно рассчитана на то, чтобы пробудить в ребенке душевный отклик. Поэт, пишущий для детей, должен иметь в виду, что ребенок воспринимает стихотворение, как и весь окружающий его мир, физиологически активнее, чем взрослый. Вероятно, поэтому для детской поэзии характерна достаточно большая звуковая плотность, обеспечиваемая сходством звуков консонантного и вокалического типов, и повтор звуковых элементов (и в пределах одного слова, и в пределах строки, и в пределах целого текста). Наверное, особый отбор слов, которые своим звучанием способствуют образной передаче мысли, характерен для детской поэзии потому, что ее адресату свойствен синкретизм восприятия, когда чуть ли не все органы чувств ребенка задействуются в процессе чтения или слушания стихотворения.
Отдельные группы созвучий, располагающиеся в пределах строки, создают более тесную смысловую связь между словами. Звуковой рисунок способствует появлению в воображении соответствующей картины, причем в некоторых строках повтор звуковых элементов организован так, что последующее слово, содержащее сходные элементы, как бы обогащает эту картину. Не случайно такие слова имеют переносный смысл; они словно усиливают впечатление от картины пурги (делают ее не только зримой, но и слышимой).[14]
На наш взгляд, и предназначение, и ценность поэзии для детей состоит, в частности, в том, что она способна производить в сознании ребенка резкий смысловой сдвиг, когда, казалось бы, далекие друг от друга понятия сближаются, и в этом сближении дети узнают похожий на свой, свежий взгляд на мир. В детских стихах нередко используется способ выражения душевного состояния через изображение природы: природа наделяется чувствами живого существа. Это неотъемлемое свойство лирики. В детской поэзии этот прием выступает как средство постижения мира природы и всей окружающей ребенка жизни. Ведь для детей искусство – второй мир. Грань между ним и реальной действительностью стирается в силу особенностей детского восприятия. Сопереживание как следствие проникновения ребенка в суть авторского замысла возникает только в том случае, если читатель верит автору.
Саша Черный настолько близко понимает природу детского восприятия жизни, что буквально передаёт путь восхождения ребёнка «от конкретного к абстрактному», от перечня предметов до осмысления их свойств: «В будках куклы и баранки, Чижики, цветы; Золотые рыбки в банке Разевают рты».
Исследователь считает, что в заключительном стихотворении книги выражена мысль поэта о «соборном разрешении всех главных проблем».«Вообще: почему так любят его стихи и рассказы дети: в нем самом, в его природе было что-то близкое детям».[15] Видимо, если Саша Черный настолько близок детям и сейчас, то – очень возможно – детям не хватает именно такой природной близости маленькому читателю.
Итак, современное детское чтение оказывается невозможным без включения в его круг достижений русской и зарубежной детской литературы, какими бы одиозными в своё время ярлыками они ни награждались. Если поэт нашёл верное слово и нужную интонацию, то его творения никогда не будут скучны, не нужны маленьким читателям.
В случае с Сашей Черным сказалось то обстоятельство, что волею судьбы его творчество стало доступным массовому российскому читателю через долгое время после его кончины. Поэт, живший настоящим, утратил русского читателя при жизни. «Вторая жизнь» Саши Черного будет долгой.
Можно сказать, что «Детский остров» Саши Черного является символом всей русской детской литературы: ведь, с другой стороны, не только художник «спасается» на этом острове, а и дети воспринимают своё «детство» (состояние детства) как пребывание на острове, охраняющем их от взрослых.
Мотивы сборника «Детский остров»: радостное и острое переживание единственности бытия, выявление множественности и неисчислимости мира, насыщенного вещами, нахождение рядом с собой многих и многих субъектов действования – вплоть до букашек, зверьков и оживающих предметов, одиночество обиженного ребёнка.
Выявляется структура сборника, в котором центральным становится образ «большого ребенка», «дитяти, умудренного опытом сотен тысяч прожитых лет и дней», – поэта. Композиционно вокруг этого образа выстраиваются образы окруживших его детишек. Следующий круг – обступившие поэта и детей-слушателей звери, птицы, насекомые, словом, всякая живность, включая и растения, и деревья. Сюда же примыкает высокое небо и близкая добрая земля.
Своеобразие художественного мира «Детского острова» состоит в одновременности сосуществования и взаимообращённости поэта, его адресатов, персонажей художественного мира и объединяющем одушевлении всего сущего на земле.
Глава 4. Композиционные и жанрово-стилевые особенности
«Дневника фокса Микки»
Самым удачным произведением для детей эмигрантского периода Саши Черного стала повесть «Дневник фокса Микки» (1927), свидетельствовавшая уже о вживании россиян в чуждую среду зарубежья. Перед читателем проходят несколько бытовых эпизодов из жизни рядовой семьи русских эмигрантов во Франции. Привлекательно то, что повесть написана в форме дневника собаки. Обычно в качестве литературных предшественников героя повести называют Холстомера Л.Н. Толстого или Каштанку А.П. Чехова, что не совсем верно. Животное как автор дневника изображено, пожалуй, лишь Э.Т.А. Гофманом в романе «Житейские воззрения кота Мурра», но он был написан еще в 1822 г. и никогда не входил в круг детского чтения.
Два главных героя повести относятся к типу излюбленных персонажей Саши Черного – маленькая девочка и ее маленькая собачка. Автор постоянно подчеркивает сходство в их поведении, реакциях и устремлениях. Вот самое начало повести: «Моя хозяйка Зина больше похожа на фокса, чем на девочку: визжит, прыгает, ловит руками мяч (ртом она не умеет) и грызет сахар, совсем как собачонка. Все думаю – нет ли у нее хвостика? Ходит она всегда в своих девочкиных попонках; а в ванную комнату меня не пускает, – уж я бы подсмотрел».[16] Собака, как ей и положено, искренне преданна хозяйке. Однако эмоциональное состояние Микки изображается не только в тонах щенячьего восторга. Он может быть грустен (глава «Я один»), напуган (глава «Проклятый пароход») и т.п., но никогда – скучен. В Микки есть что-то от настоящей собаки – хотя бы физиология и поведение. Но в то же время это и образ человека особого типа.
Дело в том, что подобная литературная форма дает возможность достигнуть интересного художественного эффекта – изобразить мир глазами «простодушного». Герой Саши Черного и есть блестяще реализованный подобный тип. Он наблюдает и описывает повседневную жизнь изнутри (как рядовой, невзрослый член семьи) и в то же самое время – со стороны (как представитель все-таки иной «расы» – домашних собак).
В повести масса проницательных наблюдений за бытовой жизнью людей как чем-то чуждым, оригинальным, нуждающимся в растолковании: «Когда щенок устроит совсем-совсем маленькую лужицу на полу, – его тычут в нее носом; когда же то же самое сделает Зинин младший братишка, пеленку вешают на веревочку, а его целуют в пятку... Тыкать, так всех!»[17] .
В таком жанре обычно создаются путевые заметки о жизни и обычаях далеких экзотических народов. Здесь это репортаж о том же, но поданный в другом ракурсе: из-под стола, сидя на руках хозяйки, от кухонной собачьей миски. К тому же позиция «простодушного» позволяет писателю дать ряд прекрасных зарисовок людских нравов. Вот подобная курортная зарисовка: «Сниматься они тоже любят. Я сам видал. Одни лежали на песке. Над ними стояли на коленках другие. А еще над ними стояли третьи в лодке. Называется: группа... Внизу фотограф воткнул в песок табличку с названием нашего курорта. И вот нижняя дама, которую табличка немножко заслонила, передвинула ее тихонько к другой даме, чтобы ее заслонить, а себя открыть... А та передвинула назад. А первая опять к ней. Ух, какие у них были злющие глаза!»[18] .
По легенде, любимый фокстерьер Саши Черного, Микки, которому посвящена одна из самых добрых и улыбчивых его книг «Дневник фокса Микки», лег на грудь своего мертвого хозяина и умер от разрыва сердца. Как сказал в прощальном слове Набоков, осталось всего несколько книг и тихая прелестная тень.
Глава 5. Поэзия Саши Черного, обращенная к детям
5.1 Характер лирического в произведениях Саши Черного
Угрюмый и замкнутый Саша Черный в обществе детей мгновенно менялся – он распрямлялся, черные глаза маслянисто блестели, а дети знали о нем лишь то, что он Саша, звали его по имени, он катал их на лодке по Неве, играл с ними, и никто бы никогда не поверил, увидев его в этот момент, что этот самый человек еще несколько дней назад с такой горечью писал:
«…так и тянет из окошка
Брякнуть вниз на мостовую одичалой головой».
Почти одновременно Саша Черный стал детским писателем, а Корней Чуковский – редактором альманахов и сборников для детей. Тогда крутой нравом Саша несколько раз пытался порвать с «Сатириконом», да и в других изданиях прижиться не мог. В 1913 году он окончательно ушел из «Сатирикона» и перешел в «Солнце России», но вскоре покинул и этот журнал и перешел в «Современник», откуда тоже ушел из-за несогласия с редакцией. Потом поэт перекочевал в «Современный мир», который тоже очень скоро покинул. Также он поступил с «Русской молвой» и многими другими. И совсем не потому, что его литературные принципы были для него превыше всего. Стихи этого периода, по словам литературных критиков, намного ниже его истинного таланта. Он обращается к теме политики, но подняться к тому уровню сатиры, который был присущ ему в 1908-1912 гг. уже не может. И именно тогда Саша Черный обращается к, казалось бы, неожиданному для себя жанру – строгий сатирик, желчно высмеивающий эпоху, начинает писать великолепные стихи для детей. Его первые стихотворные опыты в новом ключе относятся еще к 1912 году. Чуковский писал тогда так: «Уже по первым его попыткам я не мог не увидеть, что из него должен выработаться незаурядный поэт для детворы. Сам стиль его творчества, насыщенный юмором, богатый четкими, конкретными образами, тяготеющий к сюжетной новелле, обеспечивал ему успех у детей. Этому успеху немало способствовал его редкостный талант заражаться ребячьими чувствами, начисто отрешаясь от психики взрослых». С Чуковским невозможно не согласится, стихи Саши Черного для детей – это маленькие жемчужинки его творчества. И «Цирк», и «Трубочист», и «Колыбельная», которую впоследствии так часто цитировал Маяковский – все это действительно незаурядные попытки написать что-то новое, произведения литературного искусства:
Рано утром на рассвете
Он встает и кофе пьет,
Чистит пятна на жилете,
Курит трубку и поет.
Таимое в душе целомудрие непременно должно было вывести поэта-сатирика к чистой, не замутненной скепсисом и иронией лирике заключительного раздела – «Иные струны». Раздела, предсказанного еще в начальных строках «Лирических сатир».
Хочу отдохнуть от сатиры…
У лиры моей
Есть тихо дрожащие, легкие звуки,
Усталые руки
На умные струны кладу
И в такт головою киваю…
Голос поэта обретает совсем иное звучание, и «сейчас же рядом расцветают у Саши Черного скромные, благоуханные прекрасные цветы чистого и мягкого лиризма» (А. Куприн). Лирической стихии Саша Черный отдался легко и радостно, ибо истинное предназначение поэта все же не в отрицании, а в принятии мира, в восхищении его дивной красой. В сущности, он так и прошел по земле беззаботным бродягой, очарованным странником. Не побоимся сказать красиво: величественная мистерия природы, неисчерпаемая в своих проявлениях, была в сущности главным героем лирики Саши Черного.
Теперь поэту предстояло опровергнуть собственное утверждение, что «у ненависти больше впечатлений», что «у ненависти больше диких слов», доказать, что любовь много догадливее, щедрее, прихотливее и бесконечно разнообразнее в речевом проявлении. Его описания отличаются не только зоркостью словесной живописи, но и каким-то особым поэтическим видением и только ему, Саше Черному, присущим «прирученным» характером образов. Вот, если угодно, небольшой букет из строк Саши Черного, где фигурирует слово «ветер»: «Вешний ветер закрутился в шторах и не может выбраться никак», «Ветер крылья светло-синие сложил», «Веет ветер, в путь зовет, злодей!, «В кустах шершавый ветер ругнулся на цепи», «По тихой веранде гуляет лишь ветер да пара щенят…». Право, трудно остановится, отказать себе в удовольствии нанизывать еще и еще строчки, овеянные улыбкой, добротой и какой-то детской пытливостью, всепоглощенностью окружающим миром – цветущим, стрекочущим, порхающим…
В этом месте естественно перейти к еще одной особенности музы Саши Черного – тяге ко всяческой живности, к «братьям нашим меньшим». Особенность эта, подмеченная еще В. Сириным (более известным под его собственной фамилией В. Набоков): «кажется, нет у него такого стихотворения, где бы не отыскался хоть один зоологический эпитет, – так в гостиной или кабинете можно найти под креслом плюшевую игрушку, и это признак того, что в доме есть дети. Маленькое животное в углу стихотворения – марка Саши Черного».[19]
В этом высказывании как бы ненароком задета приверженность Саши Черного к детскому миру. Даром что взрослый, он всегда проявлял неподдельный интерес к тем, кто только начинает познавать мир и потому свободен в своих оценках, симпатиях и антипатиях, не подвластен гипнозу общественного мнения, штампам условностей и шкале ценностей. Именно в мире малышей Саша Черный отыскал отраду и утешение, непосредственность и гармонию – все то, что чаял, но не мог найти в мире взрослых. Ибо душа маленького существа доверчиво повернута к радости, к добру, ласке, любви… Дитя или вольный зверек – каждый из них естественен и особлив на свой лад.
5.2 Конкретные образы в произведениях Саши Черного
Для понимания Саши Черного важно обнаружить внутреннее взаимодействие частного эмоционального настроя отдельно взятого стихотворения с системой лирического «Я», определяющего, в свою очередь, такое сложное понятие, как лейтмотив и концептуальная парадигма. Более того, можно предположить, что лейтмотив сравним с устойчивой волной «лирического настроения автора», длящейся многие годы и непосредственно связанной с биографией последнего. Его формула – тяготение взаимоисключающих друг друга поэтических концептов.
Целесообразнее видеть в относительно немногих, но создаваемых на протяжении всей жизни действительно «лирических» стихотворных опытах Саши Черного лишь попытку примирить созданную им (или активно навязанную и востребованную социальной общественностью) маску циничного, «глумовского типа» героя, с внутренним поэтическим «Я». Внутренне по своему психологическому складу ориентированный на положительные оценочные конструкции, поэт практически остается надолго лишенным элементарных человеческих условий (от безрадостного детства с его бесконечными побоями – к уголовным преследованиям и полной потере родины).
Поэтический и психологический выход из нравственного тупика, преодоление ситуации развивается по двум направлениям. С одной стороны, это нарочитое издевательство над миром, в котором нет места мечте, создание таких пошлых и гипертрофированных образов, в общем-то обычной, нормальной повседневной жизни, что невольно читатель задумывается о «радикальном» исходе:
Отец табак свой докрошил,
Вздохнул, одернул вниз жилетку:
Был суд и справедлив и прост:
Шесть порционных лоз меньшому,
Двенадцать – среднему. А мне...
Мне полных двадцать, как «большому».
«Несправедливость».
Положительный противовес, оставаясь в области материально не проявленного, имплицитно существует в самых мрачных строках как единственно возможное решение, то задавая подлинный, глубинный тон лейтмотиву «Родина», то выстраивая концепт «настоящего детства».
Можно предполагать и наличие положительного лирического «Я» в таких «зашифрованных» текстах, если не воспринимать их именно как «прикрытые». В таком случае происходит своеобразное распределение лирических героев. Автор берет на себя маску «темного обывателя и негодяя», предоставляя возмущенному читателю стать «положительным» лирическим двойником. Очевидно, что сатирический поэт оценивает «со стороны» силу своего стиха, эмоции им вызываемые, а, значит, лишь делает своеобразный перенос собственного акцента, голоса своего лирического «Я», зеркально отображаясь в читателе.
Другой же аспект творчества по принципу «от противного» заключается в создании иллюзорного мира мечты (эксплицитный вариант концепта «настоящее детство»), где есть именно то самое, чего был лишен маленький гимназист Гликберг:
На резной берлинской этажерке
У окна чужих сокровищ ряд:
Сладкий гном в фарфоровой пещерке,
Экипаж с семейством поросят
Мопс из ваты...
«Игрушки»
Своеобразие художественного мира Саши Черного заключается в его единстве. Единство же достигается через сохранение искренней интонации повествования всепроникающего и всеобъемлющего образа поэта - одновременно и взрослого, и ребёнка.
«Для поэтики Саши Черного характерна также несомненная насыщенность образами, причем конкретными образами конкретных персонажей эпохи. Его лексика почти материальна, вещественна. Риторически отвлеченные фразы его нисколько не соблазняли, а абстрактная фразеология встречается крайне редко. Вместо того, чтобы клеймить и высмеивать какое-либо абстрактное «зло», он показывает, передает его в реальных образах, живых воплощениях. В сущности, перед нами поэт-беллетрист, мастер стихотворной новеллы – маленького, но меткого рассказа в стихах. Все лучшие его произведения имеют сюжет, фабулу. Например, о том, как конторщик Банков женился на девице Кларе Керних («Страшная история»), о том, как некая фрау Штольц после смерти своей дочери защищала ее честь («Факт»), и даже «Колыбельная» у Саши Черного построена на беллетристической фабуле. Все чаще и чаще в стихотворениях функционирует небольшой рассказ, где все отдельные сюжетные линии нанизываются одна на другую и, в конце концов, представляют собой законченную картину. Типичным примером такого построения является «Обстановочка».
Здесь последовательно, один за другим, перед читателем возникают, казалось бы, несвязанные между собой образы: мальчик, побитый за двойку с плюсом; его мать, потратившая последний рубль на новую прическу; отец, подводящий итоги расходов своей жены; голодный чижик; прокисший гриб на блюдце; дочь, ставящая замученной кошке клизму, и орущая во все горло кошка; чья-то сестра, бездарно играющая на расстроенном рояле; белошвейка, поющая за стеной любовный романс; задумавшиеся над черным хлебом тараканы; дребезжащие в буфете стаканы; падающие с потолка капли сырости.
Один за другим следуют 11 образов.[20] в таком коротком стихотворении, в стихотворении на 25 строк. Каждый из них настолько микроскопичен, что ничего нам не дает, но в совокупности они представляют собой гениально переданную страшную картину загнивания человеческой жизни, погрязшей в тошнотворном быту. Все они воспринимаются как нечто цельное, дополняющее друг друга, и когда читаешь последнюю строку: «И сырость капает слезами с потолка…» – чувствуется, что эти слезы одновременно и метафора, и подлинный факт – все стихотворение от начала и до конца проникнуто подлинными слезами автора, хотя на поверхности всего лишь беглый взгляд, бесстрастно регистрирующий события, происходящие в квартире простого обывателя. И таких каталогов у поэта множество – «Мясо», «Ранним утром», «Уездный город Волхов», «В Пассаже», «На вербе» и многие другие.
5.3 Библейские мотивы в творчестве Саши Черного
Причиной обращения писателя к библейским текстам исследователи обычно называют запомнившееся ему с детства ощущение мертвящей скуки на гимназических уроках Закона Божьего. Это верно: изучение слова Божьего в принципе не должно сопровождаться никакими формами насилия и скукой. А избежать этого – сложнейшая задача, так как священный текст отличается высокой степенью обобщения, зачастую иносказателен и труден для понимания. Чтобы понять, что Саша Черный ощущал на самом деле по отношению к урокам Закона Божьего, перенесемся в его детство и посмотрим на это его глазами.
До 9 лет Саша не мог поступить в гимназию. В царской России существовал целый ряд ограничений для евреев – в том числе в получении образования. Только после того, как отец решил крестить всех детей, Саша был зачислен в гимназию – стал «приготовишкой». Словно на крыльях, летел он на занятия и с занятий – «не как все люди, а как-то зигзагами, словно норвежский конькобежец». Эта недолгая, счастливейшая пора оказалась едва ли не самой светлой в череде школьных лет Саши Черного.
Но вскоре упоение сменилось томительными годами страхов, обид, нотаций, наказаний... Не учение, а мучение! Наиболее тягостные воспоминания были связаны с Законом Божьим.
Жестокие, но справедливые слова в адрес религиозного обучения высказал русский мыслитель В.В. Розанов: «Что же дети учат, что им Церковь дала для учения? 90-й Псалом царя Давида, сложенный после соблазнения Вирсавии. Псалом после убийства подданного и отнятия жены у него!!!... Что-то содомское, не в медицинском, а в моральном смысле, – покаянные слезы содомитянина о вкушении сладости. Это учат в 8-9 лет все русские дети, миллионы детей! И все прочие молитвы, как-то: «На сон грядущий», «К Ангелу-Хранителю», «От сна восстав» написаны не только деревянным, учено-варварским языком, но прежде всего языком сорокалетнего мужчины, который «пожил и устал»... Да просто христианство даже забыло, что есть детская душа, особый детский мир и проч. Просто не вспомнило, запамятовало, что есть семья, в ней рождаются дети, что дети эти растут и их надо как-то взрастить».
Видимо, подобные мысли не давали покоя и Саше Черному. Он не забыл свои детские переживания, недоумения, очарования и чаянья. И вот он вознамерился ввести в круг детского чтения Библию, – древнейшую книгу, вобравшую в себя многовековую народную мудрость, отлитую в законченные изречения, которыми человечество живет или старается жить вот уже две тысячи лет. Воистину это вечная книга христианских заповедей! Вот почему так важно, чтобы слово Священного Писания было понято на ранних стадиях душевного развития.
Оставалось дело за «малым» и непостижимо трудным: перевести скупые, спрессованные в афоризмы притчи на язык, понятный и интересный детям. «Библейские сказки» Саши Черного (известно всего пять изложений, а точнее, его версий ветхозаветных сюжетов) – не пересказ, а фактически новые произведения. Заключенные в Библии истины пропущены через собственное сердце, через выстраданное, выношенное Сашей Черным представление о жизни. Правда, личное запрятано столь глубоко и потаенно, что трактовка и толкование становится весьма затруднительным занятием. И все же кое о чем можно догадаться.[21]
Так выглядит одна из версий, почему Саша Черный обратился именно с такого ракурса к библейским мотивам.
Другая причина обращения писателя к Библии кроется в его религиозных убеждениях. Не случайно он взял за основу детских сказок тексты именно Ветхого Завета, этическая система которых построена на принципе справедливости. Саше Черному удается, сохранив основу ветхозаветного сюжета, вдохнуть в него христианский этический принцип милосердия. Показательно в этом отношении начало «Сказки о лысом пророке Елисее, о его медведице и о детях»: «Когда пророк Елисей шел дорогою, малые дети вышли из города и насмехались над ним: идет плешивый. – Он оглянулся и увидел их и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка. Так говорит Библия. А я думаю, что дело было не так. Не может быть, чтобы такой славный старик, как Елисей, из-за таких «пустяков» стал проклинать детей. И уж ни за что на свете не поверю, чтобы медведицы так жестоко расправились с детьми. Не их дразнили – им-то что. Да еще, будто они переловили столько ребятишек... Одного бы поймали, ну двух, – а остальные, как воробьи, рассыпались бы в разные стороны. Догони-ка. Если ты будешь сидеть тихо и вынешь изо рта чернильный карандаш и перестанешь дергать кошку за усы, я расскажу тебе, как это было».[22]
В тексте сказки пророк Елисей предстает не грозным посланцем Бога, а просто добрым стариком, который любит детей и устанавливает с ними дружеские отношения. Не мести учат сказки Саши Черного, но любви и терпимости; на их страницах не льется кровь, но звучит доброе слово.
О «добром слове» упомянуто не случайно, так как, на наш взгляд, в «Библейских сказках» Саша Черный достигает высочайшего мастерства рассказчика, который способен строить увлекательный, четко организованный сюжет, движущийся в быстром и легком темпе, и при этом блестяще владеет сочным разговорным языком.[23]
Вообще, если говорить о языковой, художественной специфике библейских текстов? Можно выделить целый ряд приемов, особенностей. Вот некоторые, наиболее яркие из них.
Можно сказать, что «Библейские сказки» Саши Черного апокрифичны. То есть это истории, которые в действительности не были придуманы, но более точно и глубоко выражают суть явления, нежели реальная правда.
Еще одно критическое высказывание по поводу художественной стороны священных текстов: «Язычество поклонение матери-природе, силам ее. Христианство – отрицание природы. Во всем Евангелии о природе сказано 2-3 слова. Остальное – притчи, тяжелые предсказания и угрозы: «Не мир, но меч принес». Светопреставление. Страшный Суд и ад».[24] Слова эти принадлежат И. Соколову-Микитову, с которым Саша Черный не раз сиживал за приятельской беседой в Берлине.
Саша Черный наполняет сюжеты Ветхого Завета уютным человеческим теплом и светлым юмором. Библия предельно лаконично указывает на место действия – писатель детализирует пейзажи.
Художественная детализация касается поведения и речи персонажей, обстоятельств, в которых происходит действие. Вот, например, изображение райского сада в сказке «Первый грех»: «И добрые все были, – удивительно. Комары никого не кусали, – что они ели, я не знаю, – но ни Адама, ни Еву, которые ходили без всякой одежды, ни один комар ни разу не укусил. Гиены не грызлись между собой, никого не задирали, сидели часами скромно под бананами и ждали, пока ветер не сбросит им тяжелую душистую связку с плодами».[25] Библейский текст, таким образом, не столько упрощается, сколько приближается к восприятию ребенка, в текст привносится душевность.
Таким образом, автор «Библейских сказок» каким-то чудесным образом сумел соединить несоединимое: языческое поклонение природе с нравственным строем христианской проповеди. Впечатление такое, будто строгая и чуточку пугающая гравюра Доре в Библии ожила, расцвела красками, наполнилась теплом, светом, ароматами, звуками, движением (не только людским, но и всевозможных тварей земных)...
5.4Переосмысление фольклорных традиций
Следует упомянуть и о вершинном достижении Саши Черного в прозаических жанрах – сборнике «Солдатские сказки». Произведения, составившие сборник, публиковались с 1928 г. Первое отдельное издание состоялось после смерти автора – в 1933 г. Оговоримся, что эта книга не предназначалась собственно для детского чтения, но при известной адаптации многие тексты этого сборника вполне могут быть предложены детям.
«Солдатские сказки» Саши Черного – случай высвобождения мощного творческого заряда, накапливавшегося много лет. В него вошли годы, в течение которых A.M. Гликберг служил в российской армии рядовым солдатом. Так что солдатский быт, нравы, язык, фольклор он изучил в совершенстве.
Сборник достаточно разнороден в жанровом отношении: здесь присутствуют солдатские байки («Кабы я был царем», «Кому за махоркой идти»), волшебные сказки («Королева – золотые пятки», «Солдат и русалка» и др.), социально-бытовые сказки («Антигной», «С колокольчиком» и др.). Особый интерес представляет имитация народной переделки литературного текста – озорной пересказ солдатом-балагуром поэмы М.Ю. Лермонтова «Демон», из чего получается сказка «Кавказский черт».
В основу данных литературных сказок положены основные каноны жанровых разновидностей народной сказки при сугубо оригинальных авторских сюжетах (некоторые из них даже включают реалии Первой мировой войны – например, «Бестелесная команда» или «Сумбур-трава»).
Основной носитель фольклорной традиции – главный герой-солдат. Как и в народной сказке, герой Саши Черного обладает смекалкой, веселым и неунывающим характером, он удал, справедлив и бескорыстен. «Солдатские сказки» переполнены искрометным юмором, правда, зачастую по-солдатски солоноватым. Однако писателю, обладающему безупречным вкусом, удается не скатываться к пошлости.
Главное же достоинство «Солдатских сказок», на наш взгляд, в том, что сборник можно рассматривать как сокровищницу сочного, истинно народного русского языка. Пословицы (час в сутки и дятлы веселятся), поговорки (губу на локоть, слюнка по сапогам), прибаутки (дрожки без колес, в оглоблях пес, – вертись, как юла, вкруг овсяного кола) и прочие речевые красоты рассыпаны здесь в изобилии.[26]
Общность персонажей «Солдатских сказок» Саши Чёрного с персонажами быличек (мифологическими, свойственными народным верованиям) заставляет вспомнить о происхождении сказок из мифов как представлений о том, что за всем неживым вокруг стоит живое, что каждая частичка мира населена и подчинена воле и сознанию невидимого при обычном течении жизни существа. Но по мере забвения верований, сказки обогащаются бытовыми и вымышленными мотивами, когда чудесное происходит в крестьянских избах и солдатских казармах. Например, вымысел проявляется в сказке «С колокольчиком» при описаниях незнакомых простому солдату столичных улиц, интерьера кабинета «военного министра», характерной особенностью которого является наличие множества кнопок.
Характерен вымысел и при описании внешности и деяний нечистых духов – чудесных существ, утративших в сказках достоверность и несомненность своего облика и существования. В этих и других особенностях народных верований в конце XIX – начале XX века, отмеченных нами в «Солдатских сказках» наблюдается процесс демифологизации времени и места действия, а также самого сказочного героя, что сопровождается его очеловечением (антропоморфизацией), а иногда и идеализацией (является красавцем высокого происхождения). Правда, он утрачивает магические силы, которыми по своей природе должен обладать герой мифологический, часто превращаясь в «низкого» героя, например, в Иванушку-дурачка.[27]
Целью Саши Чёрного при создании «Солдатских сказок» было обращение к дореволюционному быту и культуре русского народа, выраженного в описании крестьянского и солдатского быта времён Первой мировой войны. События сказок развиваются в народной среде, так как только в ней суеверия занимают видное место. Своеобразие «Солдатских сказок» подчёркивается присутствием на их страницах солдата-рассказчика, благодаря которому сказочные описания народной жизни и верований принимают достоверное звучание. И потому ещё одним главным героем «Солдатских сказок» является язык. Как пишет А. Иванов, «в сущности родная речь была тем богатством, которое вывез с собой каждый беженец и единственное, что продолжало связывать с лежащей за тридевять земель отчизной». Недаром писатели русской эмиграции так упорно держались за русское слово – ему посвящены лингвистические эссе А. Куприна, М. Осоргина, Н. Тэффи.
Пример «Солдатских сказок» не единичен в обращении писателя к богатствам устной народной речи, преданиям. Хроника свидетельствует, что Саша Чёрный читал в Париже доклады об апокрифах Н. Лескова и о русских народных песнях по записям Гоголя, в шутку мечтал, чтобы Дед Мороз подарил ему на Новый год старое издание «Толкового словаря» В. Даля. Можно разделить удивление А. Иванова, который пишет, что «никто из собратьев Саши Чёрного по перу... не достиг, пожалуй, такого слияния с народным духом, такого растворения в стихии родной речи, как автор «Солдатских сказок»... Ведь Саша Чёрный всё-таки городской человек».[28]
Но в том-то и своеобразие подлинно русской литературы, что она никогда не теряла связи с народом, его бесценным творчеством, фольклором. Именно благодаря этому Саша Чёрный, даже пребывая далеко, в эмиграции, оставался русским писателем.
Заключение
Рассматривая многолетний творческий путь Саши Черного, пришедшийся на переломные исторические моменты и инициированную ими систему художественных приоритетов писателя, целесообразно обращение к сравнительно-историческому методу. Последний совмещается с биографическим методом.
Несомненно, современное детское чтение оказывается невозможным без включения в его круг достижений русской и зарубежной детской литературы, какими бы однозначными в свое время ярлыками они ни награждались. Если поэт нашел верное слово и нужную интонацию, то его творения никогда не будут скучны, не перестанут быть нужными маленьким читателям.
В случае с Сашей Черным сказалось то обстоятельство, что волею судьбы его творчество стало доступным массовому российскому читателю спустя долгое время после его кончины. Поэт, живший настоящим, утратил русского читателя при жизни. «Вторая» жизнь Саши Черного будет долгой.
Сборник «Детский остров» в творчестве Саши Черного занимает несколько обособленное место – он является кульминацией его «детской» части. Собственно, детская линия у Саши Черного может рассматриваться как еще один, не прекращающийся этап его творчества.
Можно сказать, что «Детский остров» Саши Черного является символом всей русской детской литературы: ведь, с другой стороны, не только художник «спасается» на этом острове, а и дети воспринимают свое «детство» (состояние детства) как пребывание на острове, охраняющем их от взрослых.
Значение «Детского острова» в истории русской литературы состоит в состоявшемся постижении детского мира через художественно-поэтический. В этом Саша Черный может быть сравнен с Л.Н. Толстым в «Детстве», «Отрочестве», «Юности», Н.М. Гариным-Михайловским в «Детстве Темы».
В творчестве же Саши Черного этот сборник ознаменовал особое отношение поэта к миру детства, отношение, близкое к отношениям поэта и мира. Перевоплощение в дитя, воспринимающее мир соразмерным себе, для Саши Черного ограничено.
Некогда после смерти Саши Черного, Куприн написал такие слова: «И рыжая девчонка лет одиннадцати, научившаяся читать по его азбуке с картинками, спросила меня под вечер на улице:
- Скажите, это правда, что моего Саши Черного больше нет?
И у нее задрожала нижняя губа.
- Нет, Катя, – решился ответить я, – умирает только тело человека, подобно тому, как умирают листья на деревьях. Человеческий же дух не умирает никогда. Потому – то и твой Саша Черный жив и переживет всех нас, и наших внуков, и правнуков и будет жить еще много сотен лет, ибо созданное им сделано навеки и овеяно чистым юмором, который – лучшая гарантия для бессмертия».
И он действительно пережил. Пережил в своих стихах, которые до сих пор учат наизусть, читают и перечитывают, каждый раз глядя на них по-новому.
Он серьезен, в самом желчном и наилучшем значении этого слова. «Когда читаешь его сверстников – антиподов, – замечал Венедикт Ерофеев, – бываешь до этого оглушен, что не знаешь толком, «чего же ты хочешь». «Хочется не то быть распростертым в пыли, не то пускать пыль в глаза народам Европы, – писал на полях дневников Ерофеев,- а потом в чем-нибудь погрязнуть. Хочется во что-нибудь впасть, но непонятно во что, в детство, в грех, в лучезарность или в идиотизм. Желание, наконец, чтоб тебя убили резным голубым наличником и бросили твой труп в зарослях бересклета. И все такое. А с Сашей Черным «хорошо сидеть под черной смородиной» («объедаясь ледяной простоквашей») или под кипарисом («и есть индюшку с рисом»). И без боязни изжоги, которую, я заметил, Саша Черный вызывает у многих эзотерических простофиль».
Саша Черный живет в своих сатирах, в своих детских стихотворениях, в своих солдатских рассказах. Живет, пока его читают, а читать его будут всегда, потому что поэзия – это смех, это чистый юмор без всякого налёта. Всегда, ведь смех вечен. Вот почему ещё долго будут звучать эти такие близкие слова родного чужого человека:
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности.
И усядусь, как нищий слепец, на распутье путей...
Творчество Саши Чёрного оказывается актуальным сейчас. Оно востребовано как нынешней литературой и общественной мыслью, так и маленькими читателями, узнающими в лирическом герое самих себя.
Литература
1. Александров В. Видим столько, сколько в нас заложено: [О корневых проблемах детской литературы] // Детская литература. – 1993. – №2 – №10/11 – С. 55-57.
2. Алексеев А.Д. Литература русского зарубежья: Материалы к библиографии. – СПб.: Наука, 1993.
3. Антонов А. Анафема «детской литературе»: [Литературно-критические заметки] // Грани. – 1993. – №168. – С. 119-140.
4. Воспоминания В.А. Добровольского о Саше Черном // Русский глобус. – 2002. – №5.
5. Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии – М.: Современник, 1990.
6. Евстигнеева Л.А. Журнал «Сатирикон» и поэты-сатириконцы – М.: Наука, 1968.
7. Есаулов И. Где же ты, золотое руно?: Идиллическое в детской поэзии // Детская литература. – 1990 – №9 – С. 26-30.
8. Есин А.Б. Принципы и приемы анализа литературного произведения – М.: Флинта; Наука, 1999. – 248 с.
9. Иванов А.С. «Жил на свете рыцарь бедный» // Черный Саша. Избранная проза – М.: Книга, 1991.
10. Карпов В.А. Проза Саши Черного в детском чтении // Школа. – 2005. – №4.
11. Колесникова О.И. Заметки о языке поэзии для детей // Русский язык в школе – 1994 – №4 – С. 59-64.
12. Копылова Н.И. Стиль «Солдатских сказок» С. Чёрного // Народная и литературная сказка – Ишим, 1992.
13. Кривин Ф. Саша Черный // Черный Саша. Стихотворения – М.: Художественная литература, 1991.
14. Некрылова А. Народная демонология в литературе // Власова М. Русские суеверия: Энциклопедический словарь.– СПб., 1998.
15. «Он смеялся, когда было совсем не смешно, а когда было смешно – совсем не смеялся...» // Публичные люди. – 2003. – №10.
16. Соколов А.Г. Проблемы изучения литературы русского зарубежья // Филология. – 1991. – №5.
17. Соложенкина С. И никаких проблем...: [О задачах детской литературы] // Детская литература. – 1993. – №8/9. – С. 3-9
18. Спиридонова Л. Русская сатирическая литература начала XX в. – М., 1977.
19. Спиридонова Л. Саша Черный // Литература русского зарубежья. – М., 1993.
20. Усенко Л.В. Улыбка Саши Черного // Черный Саша. Избранное. – Ростов н/Д., 1990.
21. Черный С. Дневник фокса Микки. – М: Дрофа, 2004. – 128 с.
22. Черный С. Саша Черный: Избранная проза. – М., 1991.
23. Черный Саша. Смех – волшебный алкоголь // Спиридонова Л. Бессмертие смеха: комическое в литературе русского зарубежья. – М., 1999.
24. Черный Саша. Собрание сочинений: В 5 т. – М.: Эллис Лак, 1996.
Приложение 1
Произведения Саши Черного возможно изучать на уроках литературы в средней школе в рамках внеклассного чтения, а также в формате чтения и обсуждения.
Урок целесообразно начать со слова учителя, материал настоящей работы может оказать здесь существенную помощь. Затем могут состоятся сообщения учащихся на выбранные темы, примерные тезисы которых приводятся ниже.
1 сообщение. Повесть «Кошачья санатория».
Маленькая повесть «Кошачья санатория» (1924, отд. изд. – 1928) написана уже по эмигрантским впечатлениям. Действие ее происходит в Риме, где тогда проживал автор, а героями являются бродячие кошки. Успех этого произведения у детей обусловлен тем, что, во-первых, в виде кошек здесь ярко изображаются узнаваемые человеческие типы, снабженные яркими речевыми характеристиками. К тому же автор проявляет тонкое знание кошачьих повадок. Все это приводит к тому, что читатель-ребенок от души сочувствует приключениям энергичного и свободолюбивого кота Бэппо.
Однако повесть содержит еще и очевидный лишь для взрослого читателя аллегорический смысл. Организованный на деньги сердобольной богатой американки приют для бродячих животных и есть аллегория человеческого сообщества – русской эмиграции. Жизнь здесь размеренная, безопасная и сытая. Правда, есть в ней и карикатурная, но от этого не менее строгая иерархия, и определенные правила поведения. Большинство смирилось с этой искусственной жизнью и только доживают свой сытый век, предаваясь воспоминаниям:
«- А вы заметили, – нарушая тягостную паузу, сказал белый, пушистый, словно пушок для пудры, кот... – Вы заметили, у нас завелись здесь полевые мыши.
- Полевые? – переспросила желто-бурая молодая кошка, приоткрыв левый глаз. – Как же, знаю...
- Коричневые шубки, брюшко посветлее... Уморительные. Когда я жила на вилле Торлония, – с гордостью протянула она, – там у нас их было невыносимо много... Садовник наш все, бывало, бранился: они ему какие-то гадости натворили в оранжерее. И все на меня ворчал... Не буду же я каких-то полевых мышей ловить. Фи. Я, которую кормили каждый день сливками и голубиными крылышками...».[29]
Главный герой повести ощущает эту сытую жизнь как неполноценную, жизнь вполсилы, и задумывает побег. В финале повести он идет навстречу, быть может, тяготам и опасностям, но это будет самостоятельная, трудовая жизнь, в которой он найдет главное – независимость.
2 сообщение. «Дневник фокса Микки»
Самым удачным произведением для детей эмигрантского периода Саши Черного стала повесть «Дневник фокса Микки» (1927), свидетельствовавшая уже о вживании россиян в чуждую среду зарубежья. Перед читателем проходят несколько бытовых эпизодов из жизни рядовой семьи русских эмигрантов во Франции. Привлекательно то, что повесть написана в форме дневника собаки. Обычно в качестве литературных предшественников героя повести называют Холстомера Л.Н. Толстого или Каштанку А.П. Чехова, что не совсем верно. Животное как автор дневника изображено, пожалуй, лишь Э.Т.А. Гофманом в романе «Житейские воззрения кота Мурра», но он был написан еще в 1822 г. и никогда не входил в круг детского чтения.
Два главных героя повести относятся к типу излюбленных персонажей Саши Черного – маленькая девочка и ее маленькая собачка. Автор постоянно подчеркивает сходство в их поведении, реакциях и устремлениях.
Вот самое начало повести: «Моя хозяйка Зина больше похожа на фокса, чем на девочку: визжит, прыгает, ловит руками мяч (ртом она не умеет) и грызет сахар, совсем как собачонка. Все думаю – нет ли у нее хвостика? Ходит она всегда в своих девочкиных попонках; а в ванную комнату меня не пускает, – уж я бы подсмотрел».[30]
Собака, как ей и положено, искренне преданна хозяйке. Однако эмоциональное состояние Микки изображается не только в тонах щенячьего восторга. Он может быть грустен (глава «Я один»), напуган (глава «Проклятый пароход») и т.п., но никогда – скучен. В Микки есть что-то от настоящей собаки – хотя бы физиология и поведение. Но в то же время это и образ человека особого типа.
Дело в том, что подобная литературная форма дает возможность достигнуть интересного художественного эффекта – изобразить мир глазами «простодушного». Герой Саши Черного и есть блестяще реализованный подобный тип. Он наблюдает и описывает повседневную жизнь изнутри (как рядовой, невзрослый член семьи) и в то же самое время – со стороны (как представитель все-таки иной «расы» – домашних собак).
В повести масса проницательных наблюдений за бытовой жизнью людей как чем-то чуждым, оригинальным, нуждающимся в растолковании: «Когда щенок устроит совсем-совсем маленькую лужицу на полу, – его тычут в нее носом; когда же то же самое сделает Зинин младший братишка, пеленку вешают на веревочку, а его целуют в пятку... Тыкать, так всех!».[31]
В таком жанре обычно создаются путевые заметки о жизни и обычаях далеких экзотических народов. Здесь это репортаж о том же, но поданный в другом ракурсе: из-под стола, сидя на руках хозяйки, от кухонной собачьей миски. К тому же позиция «простодушного» позволяет писателю дать ряд прекрасных зарисовок людских нравов. Вот подобная курортная зарисовка: «Сниматься они тоже любят. Я сам видал. Одни лежали на песке. Над ними стояли на коленках другие. А еще над ними стояли третьи в лодке. Называется: группа... Внизу фотограф воткнул в песок табличку с названием нашего курорта. И вот нижняя дама, которую табличка немножко заслонила, передвинула ее тихонько к другой даме, чтобы ее заслонить, а себя открыть... А та передвинула назад. А первая опять к ней. Ух, какие у них были злющие глаза!».[32]
3 сообщение. Сборник «Солдатские сказки»
Следует упомянуть и о вершинном достижении Саши Черного в прозаических жанрах – в сборнике «Солдатские сказки». Произведения, составившие сборник, публиковались с 1928 г. Первое отдельное издание состоялось после смерти автора – в 1933 г. Оговоримся, что эта книга не предназначалась собственно для детского чтения, но при известной адаптации многие тексты этого сборника вполне могут быть предложены детям.
«Солдатские сказки» Саши Черного – случай высвобождения мощного творческого заряда, накапливавшегося много лет. В него вошли годы, в течение которых A.M. Гликберг служил в российской армии рядовым солдатом. Так что солдатский быт, нравы, язык, фольклор он изучил в совершенстве.
Сборник достаточно разнороден в жанровом отношении: здесь присутствуют солдатские байки («Кабы я был царем», «Кому за махоркой идти»), волшебные сказки («Королева – золотые пятки», «Солдат и русалка» и др.), социально-бытовые сказки («Антигной», «С колокольчиком» и др.). Особый интерес представляет имитация народной переделки литературного текста – озорной пересказ солдатом-балагуром поэмы М.Ю. Лермонтова «Демон», из чего получается сказка «Кавказский черт».
В основу данных литературных сказок положены основные каноны жанровых разновидностей народной сказки при сугубо оригинальных авторских сюжетах (некоторые из них даже включают реалии Первой мировой войны – например, «Бестелесная команда» или «Сумбур-трава»).
Основной носитель фольклорной традиции – главный герой-солдат. Как и в народной сказке, герой Саши Черного обладает смекалкой, веселым и неунывающим характером, он удал, справедлив и бескорыстен.
«Солдатские сказки» переполнены искрометным юмором, правда, зачастую по-солдатски солоноватым. Однако писателю, обладающему безупречным вкусом, удается не скатываться к пошлости.
Главное же достоинство «Солдатских сказок», на наш взгляд, в том, что сборник можно рассматривать как сокровищницу сочного, истинно народного русского языка. Пословицы (Час в сутки и дятлы, веселятся), поговорки (Губу на локоть, слюнка по сапогам), прибаутки (Дрожки без колес, в оглоблях пес, ~ вертись, как юла, вкруг овсяного кола) и прочие речевые красоты рассыпаны здесь в изобилии.
Это было последнее крупное произведение писателя. 5 августа 1932 г. он участвовал в тушении лесного пожара неподалеку от своего дома и в тот же день скончался от сердечного приступа. Похоронен A.M. Гликберг был на кладбище поселка Лаванду.
Приложение 2
В старших классах творчество Саши Черного следует изучать, принимая во внимание специфику комического начала в его произведениях. Здесь уместно расположить тему в контексте изучения дореволюционной сатирической литературы, либо литературы русского зарубежья. Возможно обращение к более серьезным литературоведческим источникам, более самостоятельная исследовательского характера самостоятельная работа учащихся, которая может быть оформлена в виде реферата и изложена в виде доклада на уроке.
Примерные тезисы приводятся ниже.
Обзор творчества Саши Черного-юмориста.
Выдающимся детским поэтом и писателем юмористического склада, работавшим в 10–30-е гг. XX в., следует называть Сашу Черного. Это псевдоним Александра Михайловича Гликберга (1880–1932), который в большую литературу вошел как язвительный сатирик. Еще в 1905 г. было опубликовано стихотворение «Чепуха», которое автор подписал псевдонимом Саша Черный (явная пародия на псевдоним символиста Б.Н. Бугаева «Андрей Белый»).
Первый сборник стихов Саши Черного «Разные мотивы» вышел в 1906 г. За политическую сатиру сборник был арестован, а его автор привлечен к суду. Тысяча девятьсот шестой–тысяча девятьсот седьмой годы Саша Черный провел за границей, в Германии, слушая лекции в Гейдельбергском университете. В 1908 г. вместе с А. Аверченко, Н. Тэффи и другими авторами он начал издавать знаменитый сатирический журнал «Сатирикон».
Став уже известным поэтом-сатириком, Саша Черный начинает писать для детей. С этого времени, пробуя свои силы в различных жанрах, он приобретает все большую известность как детский писатель. Саша Черный предпринимает издание первого коллективного детского сборника «Голубая книжка», в котором появился его первый детский рассказ «Красный камешек». Участвует в альманахе «Жар-птица», редактируемом К.И. Чуковским, выпускает книги стихов «Тук-тук» (1913) и «Живая азбука» (1914).
В 1914 г. Саша Черный ушел на фронт вольноопределяющимся. К 1917 г. он оказался под Псковом, а после Февральской революции стал заместителем народного комиссара. Октябрьскую революцию не принял. В 1918–1920 гг. жил в Литве (Вильно, Каунас), откуда начался его путь в эмиграцию.
Творчество Саши Черного в эмиграции почти все посвящено детям. У Саши Черного не было своих детей, а детей он очень любил. Думая о Родине, он тревожился о судьбе русских девочек и мальчиков, теряющих живую связь с Россией, а главной связующей нитью была русская речь, русская литература. В этом сказалось всеохватное ностальгическое чувство. Разлука с Родиной, с Россией осветила прошлое, невозвратное совершенно по-новому: то, что вызывало горькую усмешку там, дома, вдали от Родины преобразилось, показалось милым – и милее всего детство.
В 1921 г. в Данциге выходит книга «Детский остров», в 1923 г. в Берлине – сборник «Жажда». Больше года прожил Саша Черный в Риме, там появилась его «Кошачья санатория» (1924). Довольно много произведений и в стихах, и в прозе посвящено Парижу и его маленьким русским обитателям: здесь Черный-эмигрант прожил дольше, чем в других европейских городах. В 1928–1930 гг. в Париже были напечатаны его «Солдатские сказки», в 1928 г. вышли отдельным изданием «Несерьезные рассказы».
Юмористические произведения (рассказы и повести) Саши Черного адресованы прежде всего сердцу и уму ребенка. Таков, например, «Дневник фокса Микки». Написанная в 1927 г., книга невольно пародирует мемуарный жанр, вошедший в моду, но содержит и традиционный для русской и мировой литературы сюжет, когда обычный мир видится глазами необычного существа. Повествование ведется от имени собаки, живущей в иной, нечеловечески взрослой «системе ценностных ориентиров».
Стихи, рассказы, сказки Саши Черного соединяют в себе парадоксальную ситуацию, в которую попадают герои, и не без лирики выписанные портреты персонажей. Так происходит в рассказах «О самом страшном», «Пасхальный визит», «Кавказский пленник».
Разнообразное в жанровом отношении творчество Саши Черного для детей имеет две эмоциональные доминанты: лирическую и интересующую нас в данный момент юмористическую, которые поддерживают друг друга. В детских произведениях и следа нет едкой иронии, характерной для «взрослого» сатирического творчества.
Приложение 3
В качестве произведения для анализа в классе мы предлагаем рассказ «Люся и дедушка Крылов», фрагмент из которого приводится ниже. Он вполне приемлем для зачитывания вслух, возможно по ролям, демонстрирует возможности диалога в художественном тексте, позволяет формировать навык выразительного чтения, постигать средства комического изображения.
– Спасибо, дедушка. Очень я рада, что вы пришли. Очень! Слушайте, дедушка, у меня много-премного вопросов. ... Очень мне ваши басни нравятся! Больше китайской собачки. Но вот только... Можно спросить?
– Спрашивай.
– Например, «Ворона и Лисица». Я была в парижском зоологическом саду, нарочно проверяла. Принесла с собой тартинку с сыром, сунула в клетку, – а она не ест! Ни за что не хотела есть... Как же так? Чего же она к вороне лезла со своими комплиментами? «Ах, шейка!» «Ах, глазки!» Скажите, пожалуйста!..
Крылов огорченно крякнул и только руками развел.
– Не ест, говоришь, сыру... Ишь ты! Я и не подумал. И у Лафонтена, который басни по-французски писал, тоже – сыр. Что же делать, Люся?
– Очень просто, дедушка. Надо так: «Вороне где-то Бог послал кусочек мяса...» Поняли? Потом «Лисица и виноград»... Я и винограду с собой кисточку принесла в зоологический сад.
– Не ест? – спросил с досадой дедушка.
– В рот не берет! Как же у нее «глаза и зубы разгорелись»?
– Что же делать-то, по-твоему?
– Пусть, дедушка, цыплята сидят на высокой ветке. Лисица внизу прыгает и злится, а они ей нос показывают.
Примерное направление анализа.
Юмористически «сталкиваются» басенная традиция иносказания, «практика жизни», детский взгляд на литературу и жизнь, на художественную правду и правду «факта». В таком парадоксе и рождается собственно юмористическое. При этом выражения типа «лезла с комплиментами» выдают противоречивость детской позиции, в которой просто смешивается человеческое и естественное, зооморфное. Детское восприятие юмористики требует динамики и этой самой юмористической линии, так что по законам детской литературы героиня рассказа говорит затем следующее:
«Поучения» Люси тем комичнее, что она без тени смущения наставляет признанного мэтра в басенном искусстве, а сам мастер смущается или «разыгрывает смущение». Диалог делает картину более зримой, почти осязаемой. В этом диалоге масса показательного. Саша Черный исподволь указывает на видимую условность басенного жанра: это рассказ, имитирующий правдоподобие; сам образ Люси трогательно-комичный. Забавны ее одновременная наивность и несведущность в условностях литературы. Но забавность состоит и в том, что, пожалуй, никто из взрослых, воспринимающих как должное описываемое в баснях, не дал себе труда убедиться в правдоподобии сказанных писателем слов, принимаемых на веру. Дитя Люся дает урок дедушке Крылову. Сам сюжет, использующий «мистическую ситуацию» для «комического наполнения», отражен и в названии – «Люся и дедушка Крылов», где не только снисходительно-юмористическое «старый да малый», но и в некотором смысле эвристическое: «истина» рождается если не в споре, то в парадоксальном, почти нонсенсном столкновении чистого неведения и любознательности, с одной стороны, и мудрости и некоторой отягощенности этой самой мудростью – с другой.
Еще одним показательным примером в своеобразной юмористике Саши Черного является «Дневник фокса Микки» – произведение содержащее прекрасные возможности для фронтальной работы с учащимися.
Приводим фрагмент для анализа, в результате которого возможно сделать многочисленные выводы, касающиеся традиций отечественной юмористической литературы.
Зинин папа взял нам ложу: мне и Зине. Ложа – это такая будка, вроде собачьей, но без крыши. Обита красным вонючим коленкором. Стулья складные и жесткие, потому что цирк походный.
Оркестр ужасный! Я вообще музыки не выношу, особенно граммофона. Но когда один скелет плюет в флейту, а другой, толстяк, стоймя поставил огромную скрипку и ерзает по ней какой-то линейкой, а третий лупит палками по барабану, локтями о медные линейки и ногами в большой пузатый бубен, а четвертая, лиловая и курица, разъезжает взад и вперед по пианино и подпрыгивает... О! «Слуга покорный», – как говорит Зинин холостяк дядя, когда ему предлагают жениться.
Клоуны – просто раскрашенные идиоты. Я думаю, что они напрасно притворяются, будто они нарочно идиоты, наверно, такие и есть. Разве станет умный человек подставлять морду под пощечину, кататься по грязным опилкам и мешать служителям убирать ковер? Совсем не смешно. Одно мне понравилось: у того клоуна, у которого сзади было нарисовано на широких штанах солнце, чуб на голове вставал и опускался... Еще ухо, я понимаю, но чуб! Очень интересный номер!
Жеребец-толстяк, а что он неоседлан, совсем не важно. У него такая широкая спина, даже с выемкой, что пляши на ней, как на хозяйской постели, сколько хочешь. Прыгал он лениво. Словно вальсирующая корова... А мисс Каравелла все косилась трусливо на барьер и делала вид, что она первая наездница в мире. Костюм славненький: вверху ничего, а посередине зеленый и желтый бисер. И зачем она так долго ездила?
Жеребец под конец так вспотел, что я расчихался. Не интересно.
Потом поставили круглую решетку, подкатили дверям клетку, и вышли львы. Вышли... и зевают. Хорошие дикие звери! Зина немножко испугалась (девчонка!), но ведь я сидел рядом. Чего же бояться? Львы долго не хотели через укротительницу прыгать: уж она их упрашивала и под шейкой щекотала и на ухо что-то шептала и бичом под брюхо толкала. Согласились – и перепрыгнули.А потом завязала им глаза белыми лентами, взяла в руки колокольчик и стала играть с ними в жмурки. Один сделал три шага и лег. Другой понюхал и пошел за ней. Обман! Я сам видел – у нее в руке был маленький кусочек мяса... Неинтересно!
Выходило еще голландское семейство эквилибристов. Папа катался на переднем колесе велосипеда (отдельно!), мама на другом колесе (тоже отдельно!), сын скакал верхом на большом мяче, а дочка каталась и широком обруче задом наперед... Вот это здорово!
Потом летали тарелки, ножи, лампы, зонтики, мальчики и девочки. Ух! Я даже залаял от радости. А под конец все семейство устроило пирамиду. Внизу папа и мама, на плечах две дочки, у них на плечах мальчик, у него на плечах собачка, у собачки на плечах... котенок, а укотенка на плечах... воробей! Трах! И все рассыпало, закувыркалось по ковру и убежало за занавеску... Браво! Бис! Гав-гав-гав!
Примерное направление анализа.
Не утрачивает своей колоритности комизма «Дневник фокса Микки», пародирующий расхожий в эмигрантской среде жанр воспоминаний. Мотивировки фантастического, имитация полного правдоподобия «событий», «мыслей» и «слов» фокса не только продолжают известную в русской и мировой детской литературе традицию выдавать в качестве «повествователя» зооморфный образ, но и создают совершенно оригинальный, отличный от чеховского («Каштанка», «Белолобый»), андреевского («Кусака»), купринского («Изумруд», «Ю-ю», «Белый пудель») образ, в котором соединяется детское, «девочкинское» и собственно «щенячье», рождая очень верную веселую составляющую внутренней формы образа детства.
Приложение 4
Стихотворные тексты
Стихотворные произведения Саши Черного, благодаря их ритмичности, емкости поэтической фразы, яркой образности, воспринимаются и заучиваются детьми с удовольствием. Три рекомендуемых стихотворения нацелены на формирование образа бытия.
ИЗ КНИГИ «ДЕТСКИЙ ОСТРОВ»
ДЕТЯМ
Может быть, слыхали все вы – и не раз,
Что на свете есть поэты?
А какие их приметы,
Расскажу я вам сейчас:
Уж давным-давно пропели петухи...
А поэт еще в постели.
Днем шагает он без цели,
Ночью пишет все стихи.
Беззаботный и беспечный, как Барбос,
Весел он под каждым кровом,
И играет звонким словом,
И во все сует свой нос.
Он хоть взрослый, но совсем такой, как вы:
Любит сказки, солнце, елки, –
То прилежнее он пчелки,
То ленивее совы.
У него есть белоснежный, резвый конь,
Конь – Пегас, рысак крылатый,
И на нем поэт лохматый
Мчится в воду и в огонь...
Ну так вот, – такой поэт примчался к вам:
Это ваш слуга покорный,
Он зовется «Саша Черный»...
Почему? Не знаю сам.
Здесь для вас связал в букет он, как цветы,
Все стихи при свете свечки.
До свиданья, человечки! –
Надо чайник снять с плиты...
Учащиеся анализируют стихотворение, ориентируясь на вопросы учителя.
1. Кому адресовано стихотворение?
2. Какие обращения подчеркивают отношение Саши Черного к адресату?
3. Какие черты вмещает образ поэта, согласно данному тексту?
4. Через какие детали обрисовывается облик поэта?
5. Как имитируется разговорная речь? Как этому способствуют сравнения?
6. Какие тропы и фигуры помогают донести смысл поэтического высказывания?
ИЗ ЦИКЛА «ВЕСЕЛЫЕ ГЛАЗКИ»
ПРИГОТОВИШКА
Длиннохвостая шинель.
На щеках румянец.
За щекою карамель,
За спиною – ранец.
Он ученый человек.
Знает, что ни спросим:
Где стоит гора Казбек?
Сколько трижды восемь?
В классе он сидит сычом
И жует резинку.
Головенка куличом,
Уши, как у свинки.
А в карманах – целый склад:
Мох, пирог с грибами,
Перья, ножик, мармелад,
Баночка с клопами.
В переменку он, как тигр
Бьется с целым классом.
Он зачинщик всяких игр,
Он клянется басом.
Возвращается домой:
Набекрень фуражка,
Гордый, красный, грудь кормой,
В кляксах вся мордашка.
«Ну, что нового, Васюк?» –
Выбежит сестренка.
Он, надувшись, как индюк,
Пробурчит: «Девчонка!..»
Схватит хлеба толстый ком,
Сбросит пояс с блузы
И раскроет милый том –
Робинзона Крузо.
1. Какие свойства повествовательной и описательной лирики соединило данное стихотворение?
2. Благодаря каким деталям создан образ приготовишки?
3. Какими глаголами обозначены действия персонажа? Как они помогают в обрисовке характера?
4. Благодаря какому приему рисуется круг увлечений героя? В чем вы видите типичность всех упомянутых явлений?
5. Через какие эпитеты передано авторское отношение к изображаемому?
ИЗ ЦИКЛА «ПЕСЕНКИ»
МАМИНА ПЕСНЯ
Синий-синий василек,
Ты любимый мой цветок!
У шумящей желтой ржи
Ты смеешься у межи,
И букашки над тобой
Пляшут радостной гурьбой.
Кто синее василька?
Задремавшая река?
Глубь небесной бирюзы?
Или спинка стрекозы?
Нет, о нет же...
Всех синей
Глазки девочки моей.
Смотрит в небо по часам.
Убегает к василькам.
Пропадает у реки,
Где стрекозы так легки –
И глаза ее, ей-ей,
С каждым годом все синей
1. Как можно охарактеризовать пафос данного стихотворении?
2. Что в данном стихотворении напоминает о лирической песне?
3. Какие риторические фигуры способствуют выражению переживания?
4. Какие свойства чистой лирики несет это стихотворение?
5. Какие картины и детали помогают создать образ?
6. Охарактеризуйте способ рифмовки и особенности строфики данного стихотворения.
[1] Седых А. Юбилей без речей // Сегодня. Рига.-1930.- 20 марта.
[2] Гумилев Н.С.Письма о русской поэзии. - М.: Современник, 1990. - С. 102
[3] Соколов А.Г. Проблемы изучения литературы русского зарубежья // Филология. – 1991. - №5. – С.148-149.
[4] Воспоминания В.А.Добровольского о Саше Черном // Русский глобус. – 2002. - №5. – С. 50-51.
[5] Письма Саши Черного к Горькому / Горький и его современники. Вып. 2. – М., 1989. – С. 25.
[6] Карпов В.А. Проза Саши Черного в детском чтении // Школа. - 2005. - №4. – С. 1
[7] Евстигнеева Л.А. Журнал «Сатирикон» и поэты-сатириконцы. – М.: Наука, 1968. - С. 201.
[8] Там же. – С. 202.
[9] Карпов В.А. Проза Саши Чёрного в детском чтении // Школа. - 2005. - № 4. - С. 2.
[10] Усенко Л.В. Улыбка Саши Черного // Черный Саша. Избранное. - Ростов н/Д., 1990. - с. 10.
[11] Усенко Л.В. Улыбка Саши Черного // Черный Саша. Избранное. - Ростов н/Д., 1990. - с. 7.
[12] Черный Саша. Собрание сочинений: В 5 т. - М.: Эллис Лак, 1996. - Т. 5. - с. 555.
[13] Есин А.Б. Принципы и приемы анализа литературного произведения. - М.: Флинта; Наука, 1999. - с. 202.
[14] Колесникова О.И. Заметки о языке поэзии для детей // Русский язык в школе. - 1994. - № 4. - с. 57.
[15] Кривин Ф. Саша Черный // Черный Саша. Стихотворения. - М.: Художественная литература, 1991. - С.565.
[16] Черный С. Саша Черный: Избранная проза. - М., 1991. - С. 5.
[17] Черный С. Саша Черный: Избранная проза. - М., 1991. - С. 28
[18] Черный С. Саша Черный: Избранная проза. - М., 1991. - С. 35.
[19] Сирин В. Памяти А.М.Черного // Последние новости. – Париж. – 1932. – 13 августа.
[20] Он смеялся, когда было совсем не смешно, а когда было смешно – совсем не смеялся… // Публичные люди. - 2003. - №10. – С. 23-24.
[21] Воспоминания В.А.Добровольского о Саше Черном // Русский глобус. – 2002. - №5. – С. 45-48.
[22] Евстигнеева Л. Журнал «Сатирикон» и поэты-сатириконцы. – М., 1968. – С.57-58
[23] Карпов В.А. Проза Саши Черного в детском чтении // Школа. – 2005. - №4.
[24] Воспоминания В.А.Добровольского о Саше Черном // Русский глобус. – 2002. - №5. – С. 49
[25] Евстигнеева Л. Журнал «Сатирикон» и поэты-сатириконцы. - М., 1968. – С. 60-61
[26] Карпов В.А. Проза Саши Черного в детском чтении // Школа. – 2005. - №4. – С. 4-5
[27] Копылова Н.И. Стиль »Солдатских сказок» С. Черного // Народная и литературная сказка. – Ишим, 1992. – С. 11-12.
[28] Иванов А.С. «Жил на свете рыцарь бедный» // Черный Саша. Избранная проза. – М.: Книга, 1991.
[29] Что кому нравится: Стихи, сказки, рассказы, повести. - М.,1993. - С. 191.
[30] Избранная проза. - М., 1991. – С.15; Там же. – С. 14.
[31] Там же. – С. 14.
[32] Избранная проза. - М., 1991. – С.15; Там же. – С. 28.