Две Марии Александра Третьего

СОДЕРЖАНИЕ: Первая Мария или просто – М. Э. Мария Вторая или - просто - Дагмар, принцесса датская.

« Два слова о двух Мариях ».

В жизни Цесаревича Александра Александровича - сына царя – реформатора Александра Второго, и будущего императора России, Александра Третьего - было как бы две «зари» чувства, две совершенно разных главы Жизни, каждая из которых трепетно хранила тайны его сердечных увлечений, томлений, сомнений, разочарований, надежд и горечи. Образы двух Женщин не меркли в тайниках его Души до самой смерти. Одна из них стала - Возлюбленной, другая – Женой. Одна из них умерла столь рано, что ее след затерялся в пыли времени навсегда, если не навечно; о другой - написаны документальные исследования, романы и повести. Собираются даже снимать полнометражный художественный фильм – эпопею о годах ее бытия на Земле, ибо век бывшей Принцессы датской, русской Государыни, был долог и покрыт не только венценосным пурпуром мантии, но и горечью скорби и слез от потери семьи и близких, Страны и Дома, в котором родились все ее дети и умер ее супруг, император Александр Третий.

Лик княжны Марии Мещерской запечатлен на нескольких редких фотографиях, явно не очень хорошего качества, расплывчатых, смутных.

Лик же императрицы Марии Феодоровны, гордой датчанки, сумевшей стать истинно русской царицей, «которую любили все, начиная от высшего света и кончая низшими чинами кирасирских полков, шефом которых она была»* (*кн.Лидия Васильчикова, фрейлина ) тщательно фотографировали и рисовали немецкие, датские и русские мастера, среди которых был, например, знаменитый передвижник - портретист Иван Крамской.

После императрицы русской остались в датских, английских и русских архивах горы материалов: альбомы, рисунки, письма, дневники, приветственные послания главам держав и деятелям культуры, памятные книжки, целые тома выписок и цитат из прочитанных книг.

Княжна Мария Элимовна Мещерская не оставила по себе никакой особой памяти, кроме учрежденной ее мужем, Павлом Демидовым, в Париже большой Мариинской рукодельной мастерской - приюта, где от 300 до 400 бедных парижанок находили ежедневную работу, обеспечивающую им средства к существованию.

Архивы Марии Мещерской - Демидовой неизвестны, а если когда – либо и будут открыты, навряд ли заинтересуют исследователей.

Но две этих Женщины, две Марии, остались навсегда запечатлены в сердечной памяти души человека, который их любил. Каждую - по – своему. Одну он обожал со всем сердечным пылом восторженной юности и со всею неожиданною страстью бурных порывов своего нетерпимо - горячего нрава. Другую – боготворил и трепетно лелеял, как человека, сумевшего стать не только верною женой, матерью, но и преданным, искренним другом, с которым было надежно и тепло, не только во дни «штиля», но и во времена всяческих жизненных бурь и невзгод… Цесаревна, а потом – императрица - Мария ничего не знала о сердечной тайне жениха и супруга, он не счел нужным посвящать ее в свое прошлое. Мария же Элимовна Мещерская знала отлично, что будущее ее возлюбленного Цесаревича будет связано прочно с принцессою Датской. Отстаивать свое право на любовь она не могла. Потому что прятала ее не только от нескромных взоров посторонних, но даже и от самой себя. Лишь на пороге смерти призналась Мария преданной подруге, Александре Васильевне Жуковской, что любила в своей жизни только один раз, и вовсе не отца своего ребенка.. Судьба ее, словно отсвет слабой рано погасшей в бездне Небес звездочки, если бы даже она и упала бы кому то в ладони памяти, то не обожгла , а просто согрела бы. На секунду. Минуту. Звездное мгновение, называемое вечностью.

Часть первая. «Первая Мария или просто – М. Э ».

16 февраля 1844 года – лето 1868 года, Париж.

Именно из – за этой женщины Цесаревич, наследник российской короны имел твердое, но и безумное одновременно, намерение отказаться от престола, пожертвовать долгом, обязательствами и фамильною честью, изменить ход истории династии и целой страны.

Мы никогда , пожалуй, и не узнали бы обо всей этой пылкой истории искренней страсти, сильного и горького чувства, погасшего под давлением разных обстоятельств, порою весьма странных и непонятных для нас сейчас на взлете века двадцатого, если бы не дневник Цесаревича Александра Александровича, который его уговорил регулярно вести друг и наперсник - князь Владимир Мещерский, дальний родственник Марии Элимовны. Конечно, в дневнике своем Цесаревич отмечал не только вехи любовных переживаний, но и обыкновенные события жизни.

Но роман, опаливший душу и сердце обоих высоким, чистым огнем, кстати сказать, тоже начался - более, чем обыкновенно!

Мария Мещерская была фрейлиной императрицы Марии Александровны, и на вечерних чтениях и чаепитиях и прогулках, сопровождая «дорогую Мама»* (*ударение в тексте на этом слове всюду – на втором слоге – на французский манер. – С. М.) они и встретились впервые – взглядами и светскими полуулыбками весною 1864 года? Та весна не предвещала еще серьезных поворотов в Судьбе второго императорского сына. Был жив его старший брат – наследник престола Николай Александрович, Никс – душа компании молодежи Зимнего дворца, Петергофа, Павловска и Царского Села…..

Впрочем, серьезный, несколько неуклюжий, молчаливый брат живого и подвижного цесаревича Никса, чем - то, определенно, привлек темноглазую и стройную Марию Мещерскую – девушку - не красавицу, но обладавшую твердым и сильным характером алмазной огранки и манерами утонченной светской дамы, приобретенными под крылом непреклонной, любимой «бабушки Кати» - княгини Екатерины Ивановны Мещерской, урожденной графини Чернышевой, в одиночестве воспитывающей девочку после ранней смерти ее родителей.

Отец Марии Элимовны оставил в душе своей матери - княгини глубокую, не заживающую рану – женился против ее воли на бедной столбовой дворянке Варваре Степановне Жихаревой. По страстной ли любви, по обязательствам ли долга – то не имело особого значения, поскольку плодом увлечения Элима Петровича – дипломата, поэта, чиновника русской миссии в Турине, а затем - в Париже, стала темноглазая, живая, как ртуть Мария, страстно им любимая.

Ради девочки он соглашался терпеть все: видимую и постороннему глазу прохладность отношений с женою – особой нервной и вспыльчивой, обладавшей нетерпеливым и страстным характером и горячностью душевных движений, (что не очень принято было в светском обществе!), и даже то, что у своенравной молодой княгини Вареньки не складывались отношения с властной и неприступною свекровью – друг друга они едва терпели! Но метаться меж двух огней родственной неприязни бедному Элиму Петровичу суждено было весьма недолго.

Князь Мещерский скончался на руках супруги когда их малютке - дочери не было еще и года. Он умер в возрасте тридцати шести лет от роду, сгорев в огне скоротечной чахотки. После него остались горы неоплаченных счетов, записанные в отдельную, изящную книжечку «долги чести», фамилии секундантов на будущих и прошлых дуэлях, да полный секретер листов веленевой бумаги, измаранной с обеих сторон стихотворными строками, преимущественно на французском языке.. Но стихами - не проживешь, долги князя требовали срочной оплаты и молодая вдова - княгиня, с малым ребенком на руках вскоре осталась почти без средств.

Варваре Степановне, разумеется, пришлось смирить гордыню и идти на поклон к свекрови – знатной и богатой чудачке - вдове Обер – прокурора Синода, князя Петра Сергеевича Мещерского. Мать, потерявшая сына, и бабушка, обретшая внучку, у которой были глаза отца и его манера улыбаться, вспыхнув, сменила гнев на милость, и все годы своей короткой жизни

Мария Мещерская жила, ни в чем не нуждаясь, но неизменно ощущая себя всего лишь перышком, мячиком, бросаемым безжалостным порывом ветра или волн чужих прихотей и амбиций с места на место: она то и дело вынуждена была метаться по Лазурному берегу от Ниццы до Канн - от матери к бабке и – обратно, приноровляться к вспышкам ревностей, гнева, несдержанных, не утаенных мелочных обид и вечных личных счетов двух женщин меж собою. Они обе бесконечно делали Марию объектом своего молчаливого тщеславия, отчаяния, скорбей, неутоленной жажды жизни, похороненной общей любви, да мало ли чего еще?!... Сиротская доля, как ни поверни, несказанно горька, а в пятнадцать лет Мария испила ее до самого дна - она лишилась и матери!

Бабушка, взявшая ее под свою опеку, предоставила внучке полную самостоятельность, изменившую характер ее далеко не в лучшую сторону. Рано поняв, что можно играть людскими сердцами и душами, щедро потакая, подыгрывая их тщеславным слабостям и скрытым желаниям, Мария Мещерская так и поступала. В парижском свете слыла отчаянною особой, острою на язык, знающей все приемы изысканного и остро ранящего сердца кокетства - «грозою мужчин», одним словом!

При бабушке же вела себя «светская стрекоза» с покорностью любящей внучки, никаких истерик и капризов не закатывала, манеры ее были всегда отменны, отчего гордая Екатерина Ивановна и решилась, наконец, прибегнуть к протекции сиятельных родных своего покойного мужа, чтобы просить внучке фрейлинского шифра при дворе императрицы Марии Александровны. Протекция состоялась, шифр был милостиво обещан, и старушка - княгиня поспешно вернулась из теплой Ниццы в снежный Петербург с ненаглядною своею Машенькой. Та скоро поселилась в верхнем, фрейлинском, этаже Зимнего, начались ее дежурства при Государыне: присутствие на вечерах, балах, чаепитиях, прогулках, в театрах.. Словом, обычная, несладкая, при всем внешнем блеске, жизнь «свитской девицы», как иногда в шутку называли фрейлин старые придворные острословы.

Мария на свою долю, однако, не жаловалась. Тезка ее порфироносная, Государыня Мария Александровна, была не только строга, но и ласкова, нотациями не мучила, и вообще, очень полюбила душою и сердцем шумную и веселую, но всегда очень милую и светски корректную компанию молодых людей, состоящую из сыновей ее: Никса, Саши, Володеньки и Алексея, князя Владимира Мещерского, племянника – Николая Лейхтенбергского, молодого графа Иллариона Воронцова -Дашкова да нескольких новеньких фрейлин, как - то - Сашеньки Жуковской, дочери почтенного Василия Андреевича, наставника императорского, да грациозной «парижской сиротки» Мари Мещерской.

Щедрым сердцем своим Мария Александровна жалела девушку, всегда несколько робевшую в ее присутствии, и снисходительно смотрела поначалу на мелкие ее промахи: непозволительно долго разговаривала с наследником, повернулась на дворцовом выходе спиною к старичку - камергеру , разливая чай, наполнила чашку через край, зонтик подала прежде, чем нужно.. Все это мелочи дворцовой жизни, опыт придет с годами. А пока, почему же не порадоваться за здоровую, остроумную, веселую молодежь, сияющую румянцем после катания на лодках, долгих прогулок по паркам Царскоселья и Петергофа или тенистым тропинкам Ильинского? *

Уезжая куда - либо надолго, императрица живо интересовалась чем живет в ее отсутствии вся семья, старшие сыновья, подопечные девушки – фрейлины, двор, свет… И сыновья исправно рапортовали, составляя длинные или короткие – зависело от нрава каждого из них – письма – отчеты, подобные вот этому: « .. Ездили с обществом на ферму и пили там чай. М.Э. Мещерская ездила с нами также верхом и часто бывала с нами в Павловске. Она оставалась в Царском селе до сегодняшнего дня, потому что княгиня Чернышева все откладывала свой отъезд в Париж, по разным причинам. Мы, конечно, об этом не жалели.» (начало июня 1864 года Петербург. Великий князь Александр Александрович – матери, императрице Марии Александровне). Зоркое око и вещее материнское сердце Государыни Марии , может быть, гораздо раньше сына уяснило то, что ему самому было невдомек сразу : Мария Мещерская нравилась Александру более остальных, слишком часто он упоминал о ней в письмах и разговорах, матери нужно было бы обратить внимание, пожурить.. Но .. Любящие родители склонны снисходительно взирать на молодость – пора ее так коротка!

Да и горе внезапной, ошеломляющей, как пожар, смерти старшего сына - цесаревича Николая, за восемь месяцев с небольшим сгоревшего от скоротечного, острого туберкулеза спинного мозга, повергло Марию Александровну в пучину такого невыразимого отчаяния, что было ей, право же, вовсе не до тайн сердца второго сына, столь нечаянно и горестно ставшего волею Неба Наследником престола.

Между тем, именно летом того печального, 1865 года, чувства великого князя Александра к Марии Мещерской стали принимать характер не просто симпатии, а глубокого чувства, большого и серьезного. 7 июня 1865 года он записал в своем лаконичном дневнике:

« Каждый день то же самое – было бы невыносимо если бы не М.»

Теперь он уже не только ждал встреч, он постоянно думал о ней, общение с княжной стало просто потребностью и приносило облегчение его измученной печалью и сомнениями душе: он очень сильно был привязан к брату, любил его и был потрясен его кончиной почти накануне женитьбы на датской принцессе Дагмар. Справиться с внезапностью потери, смириться с болью ее ему было тяжело. Он справлялся, в силу воспитания, в силу глубокой христианской веры своей, но с трудом! А Мария была, пожалуй, единственным человеком, кто принял к сердцу, непритворно и искренне такое неожиданное, огромное горе, свалившееся на только с виду могучие, несокрушимые плечи Александра.

( *Подмосковный дворец – усадьба, личное имение императрицы Марии Александровны, оставленное ею в наследство младшему сыну – великому князю Сергею Александровичу. – С. М.)

Она - то ведь знала не понаслышке, что это такое – терять дорогих тебе близких!

С Марией было вообще всегда - просто. Она умела молчать, умела угадывать мысли с полуслова, умела ободрить всего лишь улыбкою или взглядом. Впрочем, также умела она и подчеркнуто равнодушно пройти мимо, едва заметно пожав плечом, и от запаха ее духов у Наследника вдруг начинала сильно кружиться голова и он чувствовал себя несколько странно: и взволнованно и растерянно. Он не задавал себе прямого вопроса - любовь ли это, просто ли боль одинокой души или же - чувственное вполне естественное волнение молодого тела при виде прелестной девушки. Он лишь искал ее общества стремился стать ее другом, и это начинали замечать при Дворе и в свете.. Несколько нечаянных встреч и прогулок в Царском и Петергофе, ежевечернее визави за карточным столиком на вечерах императрицы, и Александр, благодаря злоречию света уже имеет объяснение с щепетильной и вспыльчивой Мама, находящей такое поведение «неприличным».

И ему, конечно же, ничего не оставалось, как подчиниться воле матери – Государыни.

19 июня 1865 года, как обычно, Цесаревич увиделся с М.Э. вроде бы случайно, на живописной, так называемой «Английской» дороге, ведущей из Царского села в Павловск. Он был верхом она ехала в экипаже, с попутчицей – гувернанткой. Разговор вели по – русски, чтобы не поняла старая мисс. Тщательная запись этой встречи осталась в дневнике цесаревича. Из нее явствует, что решительное объяснение состоялось во время внезапного ливня, под деревом, где они решили укрыться, прекратив прогулку. «Я сказал ей, что мы больше не можем оставаться в таких отношениях, как были раньше, что во время вечерних собраний мы не можем сидеть вместе, потому что это только дает повод к разным нелепым толкам и сплетням. Княжна сказала, что совершенно с тем согласна, что она в отчаянии, и не знает, что делать!» …

Александр с горечью повествовал далее:

«Как мне ни грустно было решиться на это, но я решился. Вообще, в обществе будем редко говорить с нею, а если придется, то – о погоде или каких – нибудь предметах более или менее неинтересных. Но наши дружеские отношения не прервутся, и если мы увидимся просто, без свидетелей, то будем всегда откровенны.»

Несколько последующих дней после «дождливого объяснения» цесаревич и Мещерская не виделись вовсе. Придворные сплетни начали понемногу утихать. Хранительницей тайны наследника и княжны являлась неизменно Александра Васильевна Жуковская., в тяжелые минуты помогавшая им: передавала письма, приветы, записочки, договаривалась о мимолетных встречах, словом, терпеливо курсировала между влюбленными, миря их, когда вспыхивали кратковременные размолвки, недоразумения, столь естественные в весьма напряженной обстановке, что постоянно царила вокруг нечаянно полюбивших друг друга наследника и скромной фрейлины. Наконец, 27 июня, цесаревич увиделся с Мещерской на обедне в дворцовой церкви, а затем – на завтраке у императрицы. По окончании трапезы Мария улучила удобный момент и подарила Александру небольшую фотографию в серебряном квадрате паспарту, где она была изображена в экипаже вместе с подругой, Сашей Жуковской. Подарок не мог, пожалуй, вызвать никаких сплетен, это было не камерное фото, но вот надпись:

« В воспоминание последнего дня в милом Царском»!

Наследник поспешил спрятать фото подальше от любопытных взоров, а в дневнике в тот день записал: «В девять с четвертью был вечер у МамА, все почти играли в карты, я сочинял стихи и страшно скучал и грустил по М.Э., которая не была приглашена.»

Впрочем, лето было уже в разгаре и для скуки и тоски времени почти не оставалось: в эту пору у мужской половины романовской семьи были обычные, суровые, чисто мужские заботы – военные сборы, традиционно проходившие в Красном Селе под Петербургом.

Здесь всегда проводились учения, смотры, парады частей гвардии, разбивались военные лагеря, устраивались состязания в стрельбе и вольтижировке. Поздно вечером, после очередного многоверстового марш - броска во главе отряда кирасир или уланов, после изнурительных состязаний в конной выездке, Александр замертво падал в своей палатке на походную постель. Писать дневник не было сил. За несколько минут перед тем как окончательно провалиться в сон, он успевал лишь подумать о том, а действительно ли Мария Мещерская любит его, и успеть признаться себе, что он не знает точного ответа на этот вопрос . Ведь они даже ни разу толком не объяснились!

Так вот, терзаясь сомнениями и неопределенной, смутной, тоской, ничего не зная о тайнах сердца Марии – слишком хорошо умела она скрывать свои чувства от всех, и от самой себя, прежде всего! – уехал Александр на несколько дней - навестить мать в подмосковное Ильинское. Уезжая, попросил наставника - опекуна, графа Перовского, показать Жуковской и Мещерской его комнаты в Александровском дворце Царского Села. Граф исполнил указания Наследника и провел молодых фрейлин по его личным покоям: кабинет, библиотека, спальня.. Девушки были в восторге от увиденного. Мария сказала, что у хозяина есть вкус, и что его апартаменты ей очень понравились. Александр был польщен и впервые в жизни почувствовал себя интересным просто, по – человечески, личностно, а ни как – наследник великой державы, «царственная кукла»!

В сентябре, в Ильинском, у Мама, справляли панихиду по милому брату – это был первый день рождения Никса , который отметили горестными слезами, без него, втайне надеясь, что следит с Небесной высоты и благословляет их за память сердечную. В дневнике Александра появилась тогда грустная и печальная запись, знаковая в его судьбе:

«Плакал, как ребенок, так сделалось грустно снова, так пусто без моего друга, которого я любил всех более на земле и которого никто на свете мне заменить не может, не только теперь, но и в будущем. С ним я разделял и радость, и веселье, ничего от него не скрывал, и уверен, что и он от меня ничего не скрывал. Такого брата и друга никто из братьев мне заменить не может, а если и заменит его кто, отчасти, то это - Мать или будущая моя жена, если это будет милая Dagmar!»

Принцесса Датская мелькнула перед Наследником в туманной грезе, но полной уверенности в том, что греза станет явью – не было: Царственная Дама из северной земли , как бы завещанная ему умирающим Никсом, обитала где - то далеко, словно - на другой планете, а М.Э. – веселая, живая, теплая, земная, - была совсем рядом, казалось, лишь протяни руку и – коснешься!

Черная печаль вообще не свойственна молодости, она не покоряет ее надолго, да и есть в таком «покорении», если оно вдруг случается, что то жуткое, противоестественное, больное, ведь слишком много еще для молодости неизведанного, непрочувствованного, интересного, манящего… И она, молодость, властно брала свое. Мир по прежнему манил Александра, несмотря на горестные и серьезные раздумья. Манила к себе и радость предстоящих встреч с Марией. Они, разумеется, не могли бы видеться часто, все больше - писали друг другу теплые, дружеские письма, где что то сквозило на грани огня, игры, шутки, правды, признаний, отчаянья, улыбки…

Он ждал встреч. Он жаждал теплоты ее писем, строк. Улыбок, мимолетных касаний, тайных, условных знаков, а без них его упорно охватывало чувство ненужности и не уютности, холодное, тягостное..

«Сегодня опять несчастный день, не виделся совсем с М.Э.», - записал цесаревич в дневнике 18 сентября 1865 года. Не видя Марии – тосковал несказанно. А увидев, вспыхивал и радостно трепетал, хотя встречи больше все были на людях и – в молчании. Горько было Александру признаваться самому себе еще и в том, что отнюдь не каждая из них, встреч, радовала теперь! Ему все больше не хватало ее внимания, подтверждения ее заинтересованности в нем. Княжна же вдруг могла за весь вечер ни разу на него не взглянуть, демонстративно беседовать с кем – нибудь другим, и, уходя, даже не повернуть головы в его сторону. Раньше этого он не замечал. Теперь ему будто бросали вызов, дразнили, играли им, как кошка с мышью. Он, в отчаянии, тоже решался было играть, но – недолго, выходило - плохо, и первое же теплое письмо или тихое объяснение гасило тотчас смешную, нервную размолвку.

Помогала, как всегда, верная, веселая, неунывающая Саша Жуковская – внезапный предмет горячей симпатии его брата Алексея. Симпатия сия удивляла несказанно, но как то вовремя приключилась, и была на руку двум влюбленным – круг сочувствующих и понимающих теперь не был столь узок, слава Богу!

Алексей ласково поддразнивал, пенял, в чем то и - поддакивал . А все чаще вздыхал огорченно: какое счастье может быть у царских детей, какое будущее, кроме - порфироносного, какая любовь?! Кроме династических обязательств – ничего не ждет их, и надо бы, чтобы брат цесаревич на сей счет не заблуждался! Александр и не думал заблуждаться. Он и сам прекрасно понимал невозможность будущего с «милой Дусенькой – М.Э.» , что им никогда не суждено быть вместе, более того, он в любой момент может потерять Марию, поскольку сам себе никак не принадлежит, а ее могут просватать, она выйдет замуж, и он ее не увидит более: замужние дамы не оставались при дворе во фрейлинах!

И что, вообще, может он предложить Марии, как может удержать ее?! Такая милая девушка, как она, несомненно, имеет полное право на выбор Судьбы и должна устроить свое семейное счастье.

Семейное счастье.. С кем же?! Раз у него появилась пылкая мечта: познакомить ее с кем нибудь из своих друзей, но старания сыскать княжне жениха ни к чему не привели: едва она начинала улыбаться в его присутствии кому - то еще, как сердце холодело и больно сжималось. Ревновал, понимая, что это все – смешно и глупо, но ревновал – отчаянно!

Встречи и разговоры с княжной Мещерской продолжали привлекать внимание при дворе.

9 ноября 1865 года Александр записал: « Опять пошли неприятности. М.Э. мне сказала, что к ней пристают, зачем она садится возле меня так часто? Но это не она, а я сажусь возле нее. Снова придется сидеть Бог знает где и премило скучать на собраниях. О.глупый, глупый свет со своими причудами!» Очередное «предостережение молвы» произвело воздействие, но – ненадолго.

Они упорно продолжали видеться на вечерах у императрицы и на катке. Там можно было вести себя более свободно, раскованно. В один из таких из таких вечеров на льду Мария долго и просто рассказывала ему о себе, о парижском «раззолоченном сиротстве», лишенном искренности и теплоты, о слезах, пролитых по ночам, о тоске по матери. Тоске, которую вынуждена была искусно прятать от взоров старой княгини – бабушки. И о муках совести, когда вынуждена была на глазах своей непреклонной опекунши – ревнивицы возвращать матери присланные ею скромные подарки в день рождения или именин. Отказ Мария наивно пыталась смягчить теплым письмом, но письмо то читалось бабушкой и немедля рвалось, если в нем не было сухих и скучных, церемонных фраз на французском языке, правда, щедро приправленных кляксами от слез.

Наследника трогали несказанно эти простые и искренние рассказы Марии о себе, в ответ он тоже тихо рассказывал о своих тревогах за хрупкое здоровье Мама, о скучных уроках с наставниками, о неудачах в верховой езде, но тут же – спохватывался: мелочи все это, смеялся над собою: и поделом, ему, увальню, где ему с его фигурою достичь мастерства опытных гвардейцев кирасиров, что на полном скаку могут чуть ли не в полный рост приподняться в седле! Не зря же милая Мама журит каждое утро: надо меньше есть горячих филлиповских булок с маслом, да гурьевской каши! Но - не может устоять, больно любит эти лакомства! Мария смеялась, слезы постепенно высыхали на ее глазах, она качала головой: наговаривает на себя цесаревич, не так уж он неуклюж. И с жаром принималась расспрашивать о новой опере В. Серова «Рогнеда», что довелось ему увидеть в Мариинском, да о книгах, которые прочел в последнее время.. Залпом выкладывал ей Александр свои впечатления, затаив дыхание рассказывал, как потрясла его сцена гибели Андрея, отрекшегося от всего ради любви. И смотрел на княжну горящим взглядом. Она отводила взор, смущаясь.. Но и встречи на катке не остались незамеченными! Мещерская получила очередной выговор от обер – гофмейстерины, графини Екатерины Федоровны Тизенгаузен, которая обвинила девушку в том, что она ведет себя крайне неприлично, едва ли не открыто «бегает» за наследником, и ставит в совершенно неловкое положение не только себя, но и его! Она строго потребовала от княжны прекращения встреч с цесаревичем Александром, намекнув, что это желание государыни. Княжна подчинилась. Раздосадованный Александр на следующие утро после скандала записал: «Опять начались сплетни. Проклятый свет не может никого оставить в покое. Даже из таких пустяков поднимают истории. Черт бы всех этих дураков побрал!!!. Даже самые невинные удовольствия непозволительны, где же после этого жизнь, когда даже повеселиться нельзя! Сами делают черт знает что, а другим не позволяют даже видеться, двух слов сказать, просто – сидеть рядом. Где же после этого справедливость?!» *На эти гневные вопросы цесаревичу не мог никто дать ответа. Да он и не ждал разъяснений: уже слишком хорошо знал, что мир - несовершенен, а сам он живет «в золотой клетке», увы ! Сказавшись больным, цесаревич отчаянно манкировал несколько вечеров у императрицы – матери, не выезжал на прогулки. Много читал, писал в дневнике, размышляя о счастье, справедливости, и о своей собственной судьбе. Она представлялась ему безрадостной.

(*Дневник цесаревича Александра и в дальнейшем цитируется в подлинной орфографии его автора, по книге профессора - историка А. Н. Боханова «Император Александр Третий». М. Изд . Дом «Русское Слово». 2001 г. - С. М.)

Впрочем, что предначертано, того обойти нельзя! Этот жизненный урок он усвоил давно и твердо. События развивались сами собою, помимо воли Александра. 28 ноября 1865 года его внезапно вызвал к себе отец. Он отдал Александру фотографию датской принцессы Дагмар и прочел несколько строк из ее письма, где она сердечно благодарила Цесаревича за какой то давний любезный ответ. Тот уже о нем и не помнил. Отец настоятельно попросил сына написать Дагмар хотя бы несколько слов. Тот тихо пробормотал нечто весьма невразумительное, витая мыслями совсем далеко от Дании, но осекся под недоумевающим взглядом отца, залился румянцем, и торопливо удалился из строгого кабинета, обещая скоро передать свой ответ «маленькой северной принцессе» для отправки через диппочту.

В начале декабря царское семейство переехало на постоянное местопребывание в столицу и петербургская круговерть завертела, закружила Цесаревича: учеба, присутствие в Государственном совете, встречи с родными, официальные приемы, вечером – театр и чтение. О далекой Дагмар не вспоминал вовсе. О Марии – думал чаще, но почти не виделись с нею, много времени вечерами проводил у себя. Готовились к Рождеству, Новому году закупались подарки для всех родных, писались приглашения на вечера и балы.

Посреди всей этой приятной суеты Цесаревич имел неожиданный разговор с Мама, которая вдруг осторожно обронила , что «они с отцом были бы и в самом деле рады, если бы он и Дагмар стали мужем и женою». Вначале Александр ошеломленно молчал, но потом тихо выразил согласие «сделать все, что надо». Это был туманный ответ, но Мама благодарно взглянула на него своими темными, теплыми глазами, огромными на ее бескровном лице, и язык не повернулся что то уточнять, добавлять, только молча припал губами к родной руке, и вышел, глотая непрошенный ком в горле, из дверей будуара.

11 января уже 1866 года разговор о женитьбе продолжился в присутствии отца – царя. Сын снова молчал, и императорская чета решила, что наследнику необходимо ехать в Копенгаген и заручиться согласием Дагмар и ее семьи. Он опять не возражал, считая, что если Бог даст все будет, как желаем».. Через три дня у императрицы наследник осматривал небольшую коллекцию драгоценностей, подготовленную в подарок датской принцессе. Ее начинали составлять еще при Никсе, потом приостановили, теперь заканчивали. Выглядело все ослепительно. В этот день цесаревич занес в дневник свои впечатления от всего увиденного, закончив их такою фразой: «Если Бог даст, она будет моей женой.» Только принцесса Дагмар – маленькая, серьезная, очаровательная, спокойная умница виделась ему в этой ответственейшей роли. Только она. Но удастся ли сватовство, он сможет узнать лишь летом, когда отправится с родными в Копенгаген. А пока - до лета еще далеко. И существуют другие, не менее значимые, привязанности…..

16 февраля 1866 года Марии Мещерской исполнилось двадцать два года. Александр послал ей в подарок свою фотографию, букет, и передал поздравления. А через десять дней грустно праздновал свое двадцатиоднолетние, записывая в дневнике меланхолично: « Вот минуло мне двадцать один, что – то будет в этот год? Вспомнил я письмо милого брата, которое он написал мне ровно год тому назад, где он поздравляет меня с двадцатью годами.. Но вот его не стало, и он оставил мне свое место, которое для меня всегда было ужасно, и я только одного желал, чтобы брат мой был женат скорее и имел сына, только тогда, говорил я себе, я буду спокоен. Но этому не суждено было исполниться!»

Той странной, холодной северной весной, цесаревич все больше ощущал свою земную неприкаянность. Кто он и зачем здесь, на земле? Да, он безусловно знал свое предначертание, понимал всю ответственность, выпавшую на его долю.. Но что значат все эти высокие понятия, строгие слова, перед страстными, внезапными порывами молодой души? Ему искренне хотелось любить, быть любимым, осознавать и ощущать свою близость дорогому и родному человеку . Юность проходила, мальчик становился мужчиною.

Его больше не удовлетворяла отроческая влюбленность, он мечтал о чем то большем, чем милые, теплые разговоры и встречи с симпатичной девушкой. Он жаждал большего.

М.Э. была рядом, образ ее согревал душу. 15 марта 1866 года Александр записал решительно: « Я ее не на шутку люблю, и если бы был свободным человеком, то непременно бы женился, и уверен, что она была бы совершенно согласна.. Как хорошо простым смертным: они принадлежат сами себе, они могут вести угодную себе жизнь, строить ее, исходя из личных пристрастий и желаний…!»

Для цесаревича внезапно настала весьма сложная пора. Чем ближе был срок отъезда в Копенгаген, тем неистовее бушевали в его душе страсти выбора, осознания и принятия твердого, окончательного решения. 23 марта 1866 года наследник записывает в дневнике следующее: « Теперь настанет совсем другое время, серьезное, я должен думать о женитьбе и, дай Бог, найти мне в жене моей друга и помощника в моей незавидной доле.*

*(Это и на самом деле - горькая доля – цесаревича, императора, помазанника Божия, руководителя Державы – просто уходит все дальше, в прошлое, сложная история страны нашей, и все меньше понятна нам значимость ее самой, давней, «царской» истории, и значимость судеб и свершений тех личностей, которые с нею были сплетены весьма тесно, неразрывно! – С. М.)

Прощаюсь с М.Э., которую любил, как никого еще не любил, и благодарен ей за все, что она мне сделала, и хорошего и дурного. Не знаю наверное, любила ли она меня или нет, но все – таки она со мною быдла милее, чем с кем – либо. Сколько разговоров между нами было, которые так и останутся между нами. Были неприятности и мне, за нашу любовь. Сколько раз я хотел отстать от этой любви, и иногда удавалось на несколько времени, но потом опять сойдемся и снова мы в тех же отношениях.. Но, слава богу, что удалось преодолеть себя и М.Э в радостном и счастливом прошлом, а вся душа моя устремлена в будущее.. Меж нами теперь все точь – в точь, как у Лермонтова:

В толпе друг друга мы узнали;

Сошлись и разойдемся вновь.

Была без радости любовь,

Разлука будет без печали.

(Договор.)»

Как часто они читали вдвоем эти строки! Им казалось, что это – именно о них: «Пускай толпа клеймит презреньем наш неразгаданный союз»

Казалось все свершалось и определялось, грустно, но - определялось. Даже сроки поездки в Данию с братом Владимиром: в конце мая. А потом, недели через три Цесаревича ждало большое путешествие по России. Как и положено наследнику престола. ..Но – человек предполагает, а Бог – располагает. В середине апреля случилась странная неприятность. Как - то вечером, тетя Мари* ( *сестра императора Александра Второго, великая княгиня Мария Николаевна, герцогиня Лейхтенбергская – С.М.) сообщила, что в одной французской газете появилась скандальная статья, где говорилось о том, что наследник русской короны ведет весьма несерьезную жизнь, отказывается от брака с датскою принцессою, потому как увлечен княжной Мещерской. Тетя уверяла, что эта статья перепечатана во всех европейских газетах, в том числе - в Дании!

Александр был ошеломлен, обескуражен. Могла сложиться неприятная ситуация. Если обо всем этом узнают король Христиан и королева Луиза, ему тотчас дадут отрицательный ответ и отношения с Данией непоправимо испортятся, что совсем нежелательно. Впрочем, за себя он и не очень переживал: «За себя мне все равно, но бедная, бедная М.Э.! Вот до чего я ее довел – что об ней печатают в газетах! Вот он, мир то! Вот – люди!»

Отец и мать Цесаревича тоже немало были обеспокоены все разраставшимися сплетнями и слухами. Александр Второй напрямую спросил сына, какие у него отношения с княжною Мещерской. И получил прямой ответ – никаких, все выяснено и давно – в прошлом, все эти разговоры – досужие вымыслы. Он был честен, не лукавил. Просто не знал еще не понимал, что существуют некие порывы – сердечные, чувственные, душевные, которые бывает вдруг трудно остановить, которые захватывают и властно влекут тебя за собою, иногда и совсем против твоего желания, воли твоей! Так и с ним случилось! Закружило вдруг и понесло. Сам не сознавал, что делает, значимым для него вдруг стал только образ страстно любимой М.Э. и – ничего более не интересовало его в этом мире. Для нее он готов был пожертвовать абсолютно всем! Это был самый отчаянный, самый безумный момент в его жизни! После он скажет, что был «как помешанный!»

А тут еще и Мария «подлила масла в огонь», невинно сообщив цесаревичу на одном из балов в Зимнем, что ее руки недавно просил князь Витгенштейн, и она, право в растерянности, не знает, что ему ответить, да и стоит ли выходить замуж за князя – светского повесу и бретера? При этом Мария лукаво и чарующе улыбалась..

Цесаревич испытал настоящее потрясение: «чуть не упал, слыша это, плохо соображал, был в отчаянном сумасшествии» - но, к счастью, бал скоро кончился! Дневниковую запись, полную клякс и восклицательных знаков наследник в тот вечер закончил словами: «Прощайте, Дусенька!» Однако, прощаться было рано. Ничего у него не выходило. Избавиться от мыслей о Мещерской не удавалось. Отчаявшись окончательно, призвал на совет умного и деятельного друга – Вово Мещерского. Тот знал об увлечении Великого князя его родственницей, но до того апрельского дня 1866 года и не предполагал, что все - столь серьезно!

Александр поведал другу, что пойдет на все, готов даже отказаться от престола, лишь бы соединить свою жизнь с «ненаглядной Дусенькой»! Вово был шокирован и удивлен. Кто бы мог подумать, что у Александра такая страстная натура и что он способен во имя любви перечеркнуть свою жизнь, отбросить все, дорогое прежде, и возвышенное, пойти на фамильный скандал, на разрыв с семьей, на всеобщее презрение и осуждение.. Мещерский умолял не совершать опрометчивого шага, заклинал подумать о России, о своем предназначении, но быстро понял, что эти доводы мало действуют на Цесаревича.

«Ну хорошо, - отчаявшись, вдруг заявил князь, - Вы откажетесь от прав на престол, от титула, от семейных обязательств, положения, долга, откажетесь от всего и женитесь на Мещерской. Но ведь она вас не любит, она вовсе не способна любить. Это мелкая, эгоистическая натура, ей лестно кружить голову наследнику русской короны! Одумайтесь, она лишь тешится, получает удовольствия от этой «игры в кошки мышки» Теперь в свою очередь растерялся цесаревич. Он и в самом деле был не слишком уверен в чувствах княжны, она не очень поддерживала разговор о чувствах, лишь улыбалась, была добра, мила с ним, приветлива, но ведь это все – еще не любовь? Разговор с князем лишь ухудшил настроение Александра. В дневнике он записал:

«Я достаточно знаю М.Э. уже два года, чтобы не ошибаться, по крайней мере, в этом, что она любит меня. Она всегда так ласково на него смотрела, так мило говорила, что без него скучала!

.. Неотступные мысли о Марии одолевали его. В молодом человеке бушевала страсть, затмевая и разум и прочие чувства. Лишь в минуты просветления он способен был здраво рассуждать и думать о будущей семейной жизни с Дагмар. Но одно лишь воспоминание о поцелуе, которым они обменялись с Марией на Пасху, приводило молодого человека в смятение и он записывал в дневнике: « Мне теперь мало видеться только с М.Э., что прежде уже для меня было счастьем; я чувствую, что это теперь меня не насыщает и мне надо большее, но что это – большее?»

Далее в дневнике следовало многоточие. Естественно, цесаревич был взрослым человеком и прекрасно знал, что существуют разные способы утоления телесных страстей, в том числе, и -покупаемые деньгами. Но все это не прельщало его разумную и цельную натуру. Воспитанный в традициях христианской веры, культуры, он не принимал душою отношений с женщиной без любви. А любовь для него значила – брак, теплые семейные отношения на всю жизнь, совместные интересы, дети, взаимное уважение. Он твердо помнил завет деда, императора Николая Первого: «Женщина, согласившаяся стать любовницей, вряд ли достойна быть женой!»

В те дни мучительной борьбы с самим собою он записывал в дневнике:

« Я только и думаю теперь о том, чтобы отказаться от моего тяжелого положения и, если будет возможность, жениться на милой М.Э. Я хочу отказаться от свадьбы с Дагмар, которую я не могу любить и не хочу. Ах, если бы все, о чем я теперь так много думаю, могло бы осуществиться! Я не смею надеяться на Бога в этом деле, но, может быть, и удастся. Может быть, это будет лучше, если я откажусь от престола. Я чувствую себя неспособным быть на этом месте, я слишком мало ценю людей, мне страшно надоедает все, что относится до моего положения. Я не хочу другой жены, как М.Э.. Это будет страшный переворот в моей жизни, но если Бог поможет, то все может сделаться и, может быть, я буду счастлив с Дусенькой и буду иметь детей. Вот мысли которые меня все больше занимают, и все, что я желаю. Несносно, что поездка в Данию на носу и преследует меня, как кошмар!»

17 мая 1866 года еще одна запись:

«Я каждый вечер молю горячо бога, чтобы он помог мне отказаться от престола, если возможно, и устроить счастье мое с милой Дусенькой. Меня мучит одно, это то, что я боюсь очень за М.Э., что когда наступит решительная минута, она откажется от меня и тогда все пропало. Я непременно должен с ней переговорить об этом и как можно скорее, чтобы ее не застали врасплох Хотя я уверен, что она готова за меня выйти замуж, но Бог один знает, что у нее на сердце; но не хочу больше об этом». Он не был уверен в ответных чувствах любимой женщины. Он откладывал время поездки в Данию и минуту решительного объяснения.. .. 18 мая 1866 года в девять вечера его вызвал к себе отец – император. Он сообщил ему, что в датских газетах, как точно теперь известно, перепечатана скандальная статья о нем и княжне, и что король Христиан, отец Дагмар, всерьез обеспокоен, прислал письмо, где настойчиво просит объяснений… Александр начал туманно и сбивчиво объяснять отцу, что никак не может ехать свататься, так как не имеет желания жениться на датской принцессе.

Александр Второй оторопел от неожиданности, но потом справился с эмоциями, и сухо поинтересовался, что же так внезапно отвратило наследника от милой, очень расположенной к нему принцессы, которую, кстати, еще и не спрашивали твердо, выйдет ли она замуж за такого повесу? Уж и вправду, ни любовь ли к тихой княжне?! Сын подавленно молчал, и император перенес беседу на следующий день, попросив сына еще раз все хорошенько обдумать. Потом был вечер у Мама, где собралось все общество, и поговорить с Марией не было возможности. На клочке бумаги торопливо черкнул ей записку, где сообщал, что отказывается ехать в Данию. Мещерская тут же ответила, что он должен ехать. Цесаревич недоумевал, но затем решил, что в глубине души Мария рада такому повороту событий, только признаться не может. Да он и сам не решился говорить ни о чем открыто, боясь ее напугать. Всю ночь плохо спал, обдумывал план дальнейших действий.

Внешне день 19 мая 1866 года прошел спокойно, в шесть часов вечера у себя в кабинете наследник сел за стол и написал Мещерской письмо, в котором сообщил, что во имя их любви решил отказаться от престола. Письмо запечатал и позже вечером собирался отправить ей.

В 9 часов вечера его вызвал к себе в кабинет отец. Александр теперь уже вполне определенно заявил, что не поедет в Данию, так как чувствует, что любит Мещерскую и никак не может любить Дагмар. Отец был ошеломлен и тихо спросил сына: « А что же переговоры с датскими послами, переписка с королем, все это нами велось впустую?! Как можно столь несерьезно подходить к щекотливому и деликатному вопросу, ведь это не игры детей, а судьба юной девушки, судьба целого государства!»

Александр вспыхнул и решился все выложить начистоту, заявив, что вовсе отказывается от престола, «так как считает себя неспособным». Услышав все это самодержец всероссийский на миг потерял дар речи. Как смеет Цесаревич так бросаться словами?! Ну всегда бывали при дворе всякие «амурные истории», и теряли головы и кружили другим, но чтобы ради тщеты земных страстей отказываться от возложенной Богом миссии, от святой обязанности, нарушать присягу на верность стране?! Такого еще не бывало! Император впал в ярость, в состоянии которой сын его еще никогда не видел.

« Что же ты думаешь, я по доброй воле на своем месте?! Разве так ты должен смотреть на свое призвание? Знай, что я сначала говорил с тобою, как с другом, а теперь я тебе просто приказываю ехать в Данию и просить руки бедной Дагмар, и ты поедешь, а княжну Мещерскую я тотчас отошлю!» Александр никак не ожидал, что дело примет такой оборот. Это было крушение всех его надежд, мечтаний. Но особенно больно задело его сердце упоминание о милой М.Э. Он попытался вступиться за нее, говоря, что сам во всем виноват, что она ничего не знает, и умоляя отца быть к ней снисходительным. Император ничего не желал слышать, выгнал сына вон из кабинета, и тот ушел к себе с разбитым сердцем, опасаясь, как - то воспримет весть о происшедшем хрупкая и впечатлительная Мама, и главное - М.Э. Вспомнив о ней, заперся в кабинете, и написал письмо, где рассказал в общих словах о происшедшем, и посоветовал, если что будут спрашивать, все отрицать, не давать никаких его писем и записок, а лучше, все, что у нее есть – спрятать или сжечь. Заканчивая письмо к Марии, он уже твердо знал, что никогда не сможет жить, как хочет, что, если угодно, таков его «земной крест» и ему надо повиноваться судьбе, ибо ни за одного только себя и только свои желания, он в ответе. Ночь провел без сна, в молитве, но утром чувствовал себя как никогда укрепившимся духом. День прошел, как обычно, родители ничем не тревожили, ни о чем не расспрашивали, не напоминали, будто и не было ничего вчера. Только Мама дольше, чем обычно задержала утром его руку в своей, все расспрашивая, здоров ли он, да Александра Васильевна Жуковская пришла с запиской от потрясенной М.Э., которая не появилась в тот день при дворе, сказавшись больною.

Вечером, как и было условлено, Александр встретился с Марией на прогулке в парке, где чистосердечно признался ей в любви и сказал, что не принадлежит сам себе и должен ехать в Данию, другого выхода у него просто нет, но он навсегда сохранит к Марии чувство любви и благодарности, за то что она сумела быть, несмотря ни на что, его искренним, добрым другом. Мария все слушала молча, едва сдерживая слезы, и напоследок сказала только, что и не подозревала о столь глубоких и серьезных чувствах цесаревича, думая, что с его стороны это всего лишь обыкновенное увлечение!

О себе же и своем сердце она так ни сказала ни слова. Они пожали друг другу руки и разошлись. Все было кончено. Роман обрывался на самой высокой ноте.

На вечере у Мама еще раз подошел к отцу с просьбою быть снисходительным к княжне и не винить ее ни в чем, но в разговор тактично вмешалась Мама, сказав, чтобы сын ни о чем не тревожился, княгиня Мещерская не далее, как сегодня, получила от нее официальное дозволение отбыть на лечение во Францию на несколько месяцев, в сопровождении внучки, фрейлины Императорского Двора. Уже выписана подорожная и скоро Мария официально простится с нею и подругами фрейлинами. Александр облегченно вздохнул. Все последующие дни прошли спокойно. Он готовился к отъезду в Данию, несколько раз мельком видел Марию. Она кивала ему головой, радостно, как доброму другу, бросала несколько теплых слов.

28 мая 1866 года Цесаревич посетил могилу старшего брата Никса в Петропавловском соборе, и, горячо молясь, долго стоял у ограды, наедине со своими мыслями. Отплытие в Данию на императорской яхте « Штандарт» было назначено на 29 мая. …

За несколько часов до этого они увиделись с княжною в последний раз. Случайно, во дворике Большого Царскосельского дворца, где когда то жил лицеист Пушкин, а теперь веселою стайкой обитали фрейлины императрицы.. Мария спешила к себе, не сразу увидела его, а, увидев, бросилась на шею, и губы их слились в трепетном, сладостном и горьком, одновременно, поцелуе. Она не могла ничего сказать, веки ее дрожали, да и надо ли было что - то говорить? Прохладными пальцами она лишь перекрестила его, и, обдавая шею горячим дыханием, призналась, что любила все это время только его, никого другого, и не знает теперь сможет ли полюбит кого –нибудь вновь.. Она все понимает, ни в чем его не винит, умница Мария, да и глупо винить Судьбу! Ее ведь нельзя переиначить. Нельзя выбрать. Они простились окончательно.

Ему надо было спешить в Кронштадт, на яхту, где его уже ожидали. У княжны Марии Мещерской отныне была своя дорога. У него - своя. Трудная Дорога Цесаревича.

..Это было более, чем странно, но когда он увидел, там, в Копенгагене , у дверей Фриденсборга,* (*датский королевский дворец – С. М.) глаза Дагмар, они обожгли его и он ошеломленно застыл: так были похожи очи Дагмар на родные и теплые глаза его любимой М. Э., всегда чуточку печальные и нежно – вопрошающие о чем – то.. О чем – он не знал, только понимал, что всегда в них искал и будет искать и впредь опору и поддержку, чтобы ни случилось, какая бы буря ни налетела, какой бы шторм ни грозил!

Вместо эпилога к первой части.

Со своею старою любовью Цесаревич еще встретится через год, в 1867 году, в Париже, куда приедет с отцом по приглашению императора Франции Наполеона Третьего. Там, в «столице мира» он нечаянно увидит княжну Марию в доме княгини Чернышевой – старой и богатой тетушки – и узнает с радостью, что Мещерская помолвлена и счастливо выходит замуж за Павла Павловича Демидова, русского промышленника и богача, сына знаменитой Авроры Шернваль, вдовы и невесты «трижды обрученной со смертью», как гласила легенда….

Молодой человек тоже выглядел счастливым и влюбленным. Цесаревич от души поздравил княжну, пожелал ей счастья.. Знал бы он, каким недолгим оно будет! Летом 1868 года Мария Элимовна Мещерская – Демидова умерла в тяжелейших муках от родильной горячки на следующий день после появления на свет сына Элима. Ей было всего двадцать четыре года. Перед смертью она призналась верной подруге, Александре Васильевне Жуковской, что всю жизнь любила искренне и горячо только одного человека – Наследника русского престола. Именно эта любовь была настоящей, и жар ее она уносила с собою в могилу, как и чувство благодарности Цесаревичу за то, что ради нее он когда - то решился было совсем отринуть священные узы долга и отказаться от своего предназначения.

Мужчина, способный на безумные поступки, обречен быть любимым, - сказала тогда Мария. И еще добавила, что нисколько не сомневается в счастливой личной судьбе и Цесаревича и повенчанной с ним на царство России, хоть и нельзя ее, Судьбу, ни исправить, не выбрать. Она часто указана Небесами..

Как и любовь. Жаль, что не всегда мы, смертные, понимаем это сразу…

Часть II: «Мария Вторая или - просто - Дагмар, принцесса датская».

1.

…Да, с Дагмар, ему было проще, несмотря на всю кажущуюся сложность ситуации. Когда она смотрела на Александра теплыми карими глазами, то казалось ему, что читает со дна его неуклюжей души… Но все же, сначала ей было неловко, странно, бедной Дагмар. Да и ему тоже. Жалость эта все время смешивалась с горечью утраты. Она - невеста - вдова, он - брат покойного жениха, приехавший просить ее руки. Недоумение и горечь потери нависало над ними легкой тенью и все укутывало печалью. Она, печаль, будто бы была вполне уместна, и в то же время - мешала. Но что было делать? Что?! Никто не мог дать ответа. Оставалось - ждать, во всем полагаясь на волю Божию.

С той поры, как вошли эскадрой в датские территориальные воды, в бухте Гумбелек, 2 июня 1866 года, так и не успокаивалось смятенное сердце Цесаревича, и чувствовал он себя не в своей тарелке - даже в кают - компании офицеров «Штандарта», даже - за любимым бильярдом, когда тянули время, дрейфуя, чтобы войти в назначенный час, к 12 - ти дня, как условлено было скучным королевским протоколом, в копенгагенский порт. Отправились туда на собственном катере, в сопровождении послов, свиты. Только больше всего радовался Александр не затянувшемуся молчанию во время последних этих минут перед чем то решающим, а тому, что был рядом с ним его брат Владимир, что подбадривал то хитрым подмигиванием левого глаза, то донельзя смешною ужимкою, а то и просто улыбкою, прячущейся где то в уголках глаз, ибо надлежало по протоколу ненавистному - сохранять наисерьезнейший вид!

На пристани цесаревича Александра ожидал король со свитой. Сошли с борта катера, ступили на датский берег. Тут уже пришлось волей - неволей отбросить тяжесть дум. Наследнику престола все казалось, что он был дико неуклюж, как «русский медведь», датские же газеты, напротив, на следующее утро отметили «представительность и светскость» сына российского Государя.

Во Фриденсборгском парке кортеж царственных визитеров едва не столкнулся с экипажем, в котором сидела королева датская Луиза и ее дочь, принцесса Дагмар, невеста - вдова его бедного брата Никса, а теперь - и его возможная нареченная!

Пришлось остановиться. Начались ахи, восклицания, приветствия, расспросы, целованье рук и щек, не обошлось без слез и воспоминаний, но все как - то удивительно мало напоминало строгий дворцовый протокол, к которому поневоле так привык Александр!

Было ли все это искусно задумано щепетильною и умною королевой Луизой, которая не могла не понимать сколь важна будет первая минута встречи, и сколь тяжела она будет для душ молодых людей, или же все вышло - само собою, никто доподлинно не знает.

Вечером того же дня Александр уже писал в своем дневнике: « Ее милое лицо*

(*т. е. лицо принцессы Дагмар - С. М.) мне напоминает столько грустных впечатлений в Ницце, и то милое, задушевное время, которое мы провели с нею в Югенхайме. Опять мысль и желание на ней жениться снова возникли во мне.»

Александр тихо бродил по Фриденсборгу, осматривая уютные апартаменты в верхнем этаже.

Всего лишь год назад, в этих же комнатах, жил его милый Никса. Вот, на стекле одного из окон так и остался алмазный росчерк: перстневая монограмма: « Nix Dagmar»… При виде ее ком подступил горлу, едва не брызнули из глаз слезы, и охватила на миг безумная тоска: по теплу руки брата, его голосу, взгляду.. Но сдержался, не заплакал, лишь помолился про себя, мысленно обратившись не только к Богу, но и к брату, с просьбой о заступничестве перед Небесными силами.. Трудно, ох, трудно было думать о возможности какого - либо счастья на фоне еще не утихшего горя. Дагмар, согласится ли она? Сможет ли полюбить его? Есть ли за что его любить? Тот скандал в газетах с М. Э.- знает ли она, простит ли?! Терзающие совесть думы не отступали от сердца. Да и строгий церемониальный протокол высокого визита: чинный завтрак, обед, вечерний раут в парадных фраках и орденах, все еще сковывал большого и нерешительного царственного юношу.

За обедом он говорил мало, всего лишь несколько незначительных фраз, все боялся сделать какую то светскую неловкость: перепутать местами столовые приборы, взять неловко бокал, чтоб он не хрустнул в сильных его пальцах, как уже не раз бывало! Слава Богу, все сошло благополучно, хотя волновался сильно!

Едва смог поднять глаза на Дагмар.. И тут она ему улыбнулась. Чем то родным, теплым, знакомым ударило, полыхнуло из ее глаз прямо ему в сердце, и в душе словно заиграл солнечный луч. Ему стало легче. Так в трудные минуты всегда улыбалась ему Мама. Так смотрела на него, прощаясь тогда в Царском, М. Э.. Или то ему - лишь казалось? Не к месту, совсем не нужно ему вспоминать былую, оконченную любовь, но в тот момент он внезапно понял, что, может быть, она и не обрывалась вовсе, а только начинается?

Там , в туманной дали Царскоселья и Петергофа осталось - прошлое, а здесь на прохладных берегах Северного моря, в зеленом, уютном, сероватом от вечных почти туч и камня, немного сказочном от островерхих шпилей и башенок на домах и от разноцветной черепицы, «андерсеновском» Копенгагене начиналось другое - теплое, счастливое, долгое, он верил , что непременно - долгое! - настоящее..

Он понимал все это пока что смутно и не смог бы выразить словами, никак не смог, но ему все казалось, что настоящее выросло из сожженного прошедшего, из былого небытия и прощаний. Как в сказках Андерсена, когда из сожженных поленьев и пепла костра вдруг волшебно вырастает пышный розовый куст.. Надо спросить Дагмар, знает ли она об этом? Должно быть, непременно читала у волшебника Ханса - Кристиана, ведь он дарил ей свои книжки, когда она была еще маленькой…

2.

Но спросить Цесаревич у Дагмар ничего не успел. На следующее утро его, еще сонного, спешно подняли с постели, и с веселым хохотом и шумом большая компания молодых людей, в сопровождении короля и королевы Датских, поехала верхами и в экипажах завтракать в парк, на берег озера. Обстановка была совсем не протокольная: много веселились, смеялись, загадывали шарады, пели хором и дуэтами, а Александр настолько освободился от своей вчерашней скованности, что спел с братом Владимиром несколько шутливых куплетов из оперетты Оффенбаха «Прекрасная Елена». Во Фриденсборге ее еще не знали, от души аплодировали и хохотали: маленькое представление всем понравилось.

Вечером, 3 июня 1866 года, Александр, несмотря на усталость от долгого пребывания на свежем воздухе, подробно корреспондировал отцу: « Милый Па, пишу тебе из места, где наш милый Никса был так счастлив и выехал отсюда женихом. Дай Бог, чтоб и я был так же счастлив. Мы все больше с говорим с Дагмар - Минни о милом брате. У нее постоянно навертываются слезы на глаза, когда она говорит о нем..»

И, верный своей привычке все прояснять до конца, Александр продолжает в письме отцу : «Милый Па, пожалуйста, не думай, что это только пустые слова о женитьбе на милой Дагмар, я боюсь, что ты не будешь мне верить после всего того, что было в последнее время в Царском. Но я совершенно переменился, и сам себя не узнаю.»

Александр Второй верил своему сыну, он никогда и не сомневался в том, что Цесаревич может изменить Долгу и отдаться на волю прихотливого случая и страстей - не такой тот был человек!

Вот только излишняя скромность, казалось, основательно мешала Александру Александровичу решительно приблизиться к переменам в своей судьбе: он все никак не мог сделать предложения Дагмар или хотя бы узнать у нее, как же она смотрит на то, чтобы он мог за нею ухаживать?.. Да, они оба обещали умирающему Никсу связать воедино судьбы, но ведь сердцу приказать никак невозможно! Что, если милая Дагмар его не любит?

Вот и будут после придворные шаркуны говорить, что во всем голый расчет был: Дания - чересчур маленькая страна, войною истерзанная с 1864 года, и как же было бы досадно, право, сей гордой крохе - земле терять высокое покровительство России?!

Он и сам, конечно, не мог полностью отрицать династических интересов у маленькой Дагмар, они , несомненно, были, на то она и - дочь короля, но ему не хотелось верить в то, что столь искренняя, честная, добросердечная, очаровательная девушка может выйти замуж лишь по расчету. Ему хотелось, чтобы Дагмар его полюбила. Ее манера разговаривать с ним, как с давним знакомым, манера вести себя с матерью и младшими братом и сестрой, со стареющим и усталым отцом - королем Христианом- заботливая, мягкая, все в ней нравилось Александру до чрезвычайности!

Он писал отцу: « Я чувствую, что могу и даже очень, полюбить милую Минни, тем более, что она так нам дорога. Дай Бог, чтоб все устроилось, как я желаю. Решительно не знаю, что скажет на все милая Минни; я не знаю ее чувства ко мне, и это меня очень мучит. Я уверен, что мы можем быть так счастливы вместе!» И в другом письме:, матери, почти то же самое: « Она мне еще больше понравилась теперь, и я чувствую, что люблю ее, и что достоин ее любить, но дай Бог, чтобы и она меня полюбила.. Ах, как я этого желаю и молюсь постоянно об этом. Я чувствую, что моя любовь к Минни - Дагмар не простая, а самая искренняя, и что я готов сейчас же все высказать, но.. боюсь!»

Маленькая Минни - Дагмар тоже неотступно терзалась страхом и сомнениями. Застенчивость и нерешительность русского принца ставила ее в весьма неловкое положение. Продолжались пикники, обеды, балы, рауты, семейные встречи с вечерним чаем и игрою в «лото - дофин», но цесаревич Александр все еще не решался о чем - либо говорить твердо, хотя все прекрасно понимали, зачем он приехал в Данию. Все тактично ждали от него каких то решающих шагов. А он все тянул и тянул….

В дневнике русского престолонаследника есть небольшая запись от 4 июня 1866 года. В тот насыщенный событиями день - поездки по музеям и всевозможные протокольные встречи - Александр, между прочим, нервно сетовал на самого себя: «До сих пор я еще не предпринял ничего решительного. Собираюсь на днях поговорить с Фредди.* (*Датский принц, старший сын короля Христиана IХ, брат Дагмар. - С. М.) Хочется поскорее, да невозможно, а уехать без этого - не решаюсь. Дай Бог, чтобы все уладилось, как я бы желал. Молюсь постоянно об этом». Во время разговора с принцем Фридериком цесаревич узнал, что вся датская королевская семья благожелательно смотрит на их с принцессой союз, но подталкивать молодых людей, принуждать их к выбору, торопить события - никто не хотел бы. Пусть они присматриваются друг к другу. Думают. Решают все сами. Последнее слово, по мнению короля Христиана, должно быть - за самою Дагмар. Александр считал точно также и попросил Фредди передать это родителям принцессы.

3.

Решающее объяснение между молодыми людьми состоялось только на десятый день пребывания Цесаревича в Дании!

День это начался, как обычно: завтракали, гуляли в парке, беседовали с Дагмар, он подарил ей крохотный букет фиалок. После обеда все сели рисовать. Александр нарисовал какие - то смешные рожицы тушью, все хохотали, а потом Дагмар вдруг неожиданно предложила Александру осмотреть ее личные комнаты наверху, памятный альбом, где было много фотографий покойного Никса, и все его подарки, тщательно и бережно сохраненные ею. Это легкое нарушение этикета было расценено всеми, как знак доверия принцессы к русскому гостю, и как тщательно скрытое ею желание вызвать его на откровенный разговор. Желание было угадано. Разговор состоялся. Вот как о том пишет сам Александр Александрович в своем дневнике:

«…Пока я смотрел альбомы, мои мысли были совсем не об этом, я все думал, как бы решиться начать с Минни мой разговор. Но вот уже альбомы все пересмотрены, мои руки начинают дрожать, я чувствую страшное волнение. Минни мне предлагает прочесть письмо Никсы. Тогда я решаюсь начать, я сказал ей: говорил ли с Вами король о моем предложении и о моем разговоре? Она меня спрашивает: о каком разговоре? Тогда я сказал, что прошу ее руки. Она бросилась ко мне, обнимать меня.. Я спросил ее: может ли она любить еще после моего милого брата? Она отвечала, что никого, кроме его любимого брата, и снова крепко меня поцеловала.. Слезы брызнули и у меня и у нее. Потом я ей сказал, что милый Никса много помог мне в этом деле, и что теперь, конечно, он горячо молится о нашем счастье. Говорили много о брате, о его кончине и о последних днях его жизни в Ницце.»

Уже потом пришли родственники, придворные; поздравляли, смеялись, подшучивали над долгой нерешительностью Александра, суетились вокруг заплаканной и смеющейся одновременно Минни. Она теперь была объявлена невестою русского престолонаследника официально, а в шесть часов вечера уже состоялся большой парадный обед на берегу моря. Счастливые обрученные послали телеграмму в Россию и в тот же день получили ответ от родителей: «От всей души обнимаем и благословляем Вас обоих. Мы счастливы Вашим счастьем. Да будет благословение Божие на Вас!»

Александр не расспрашивал невесту о прошлом, ибо знал, сколь коротко оно было озарено счастьем, и сколь далее было - печально. Она все порывалась, что то ему сказать, объяснить, но, тихо сжимая ее руку, он жестами упрашивал о молчании. Не хотелось бередить старых ее ран, ибо все еще жива была в ней явная боль от недавней потери и это чувствовалось, несмотря на радость исходившую сиянием из ее живых, теплых карих глаз, ставших теперь совершенно родными.

Цесаревич привез невесте подарки: драгоценности из тщательно подобранной еще при Никсе коллекции: броши, браслеты, колье. Все это привело ее в восторг, и снова она не смогла сдержать слез - каким то шестым чувством поняла, что и здесь, в бриллиантово - жемчужных гранях, - память о умершем, неувядаемый след его сердца, его любви к ней. Сама же Дагмар подарить жениху ничего не могла - Дания разорена была войною налогами, контрибуцией, неурожаем. Только вот, разве что - сердце свое, да гостеприимное тепло родного крова? Впрочем, это - не так уж мало, если подумать.

Для Царственного брака - в особенности..

4.

На следующее утро после помолвки на династически обрученных обрушился град поздравительных телеграмм и адресов! В письме русскому императору Александру Второму, молодая невеста, благодаря за поздравление, писала, непосредственно и искренне, уже - как любящая дочь: «Душка Па! Я обращаюсь к Вам сегодня, как невеста нашего дорогого Саши. Я знаю, что Вы меня примете с любовью! Теперь мне только остается добавить, что я себя чувствую вдвойне привязанной к Вам, и что я вновь - Ваш ребенок. Я прошу Бога, чтобы он нас благословил, чтобы я смогла сделать счастливым нашего дорогого Сашу, как он того заслуживает!»

13 июля 1866 года цесаревич Александр и принцесса София - Дагмар Датская посетили с официальным визитом корабли русской эскадры, стоявшей в порту Копенгагена, и впервые Дагмар почувствовала себя гостьей - она была на «русской территории», где ее официально принимали уже как «Высоконареченную невесту Его Императорского Высочества Цесаревича Наследника Престола».

А вечером 14 июня, русский принц вместе с королем датским, тоже впервые в качестве будущего зятя, отбыл на сельскохозяйственную выставку, на север страны, в Ютландию.

Дания словно хотела показать Европе, изнемогавшей от залпов Австро - прусской войны, своего нового могущественного родственника и союзника. Это был очень тонкий дипломатический шаг, искусный расчет. На пристани города Орхус, где встречали королевскую яхту «Шлезвиг» и шедший следом российский «Штандарт», состоялся военный парад с музыкой. Было полно народа. Раздавались восторженные приветствия и крики: «Виват!».

Александр смертельно устал, ему более всего на свете хотелось быть подле невесты, но приходилось терпеть скучность и некоторую выспренность церемонии. Так, этикет и высшая политика с первых же, еще робких, шагов совместной жизни, властно вторгались в круг, очерченный Судьбой, казалось, лишь для двоих!

Только себе они никогда отныне более не принадлежали. Лишь - интересам страны, тайнам дипломатии, изыскам светского протокола, удушливому шлейфу придворной лести. В тот день Александр еще раз с горечью ощутил, осознал сие. Интересно, понимала ли - Дагмар - Минни?

Думается, да. Все - таки, она была и оставалась дочерью короля, для нее жизнь » как надо», по протоколу, была более или менее привычной, несмотря на всю скромность и непритязательность датского двора. А пока, она, Жизнь, щедро дарила им еще несколько летних июньских дней, возможность побыть вместе, и грех было не воспользоваться этим!

Они ездили с экскурсией в гамлетовский замок Эльсинор, бродили по аллеям парка дворца Бернсдорф, где в одной из беседок Дагмар когда - то впервые поцеловалась с первым своим женихом, русским цесаревичем Никсом. Дагмар - Минни без утайки показала Александру это место, и там уже он трепетно поцеловал ее , осторожно заключив в сильные свои объятья. Она заплакала было, он утер ей слезы, в тихом молчании вернулись во Фреденсборг, и там, в комнате Александра, пониже прежнего, горько - родного алмазного вензеля начертали на оконной старинной раме новый, странно переплетающийся со старым : “Аlexander Dagmar”. Будто открыли новую главу в книге Судьбы.

Впрочем, так оно и было….28 июня 1866 года цесаревич Александр отбыл в Россию. Теперь он ждал, когда ножка маленькой, изящной датской принцессы ступит на заснеженную землю новой родины. Ее приезд намечался только осенью следующего года В Россию из Дании и обратно полетели письма.

5.

«Мой милый душка Саша! - писала Дагмар беглым, бисерным почерком по - французски, обращения неизменно вставляя - по - русски,-« я даже не могу тебе описать с каким нетерпением я ждала твое первое письмо, и как была рада, когда вечером получила его. Я благодарю тебя от всего сердца и посылаю тебе поцелуй за каждое маленькое нежное слово, так тронувшее меня. Я ужасно грустна оттого, что разлучена с моим милым, и оттого, что не могу разговаривать с ним и обнимать его. Единственное утешение, которое теперь остается, это письма. Мы находимся здесь со вторника, и ты понимаешь, как мне все напоминает о том дне, когда мы здесь были вместе и, главное, тот тягостный момент, когда я тебе показала то место в саду, с которым у меня было связано столько дорогих воспоминаний, которые теперь мне кажутся просто сном. Часто я спрашиваю себя: почему это должно было случиться? Значит, Бог так хотел и Его воля исполнилась. Он всегда желает нам блага. Я признательна ему за Его Божественную волю, направленную на меня, потому что я снова счастлива. Дорогой мой душка Саша, я все время думаю о тебе, день и ночь, не проходит и минуты, чтобы я не посылала к тебе мои мысли, чтобы они не следовали за тобою повсюду! Но когда же настанет день, когда мы вновь увидимся?»

Александр с наивной гордостью влюбленного восторженно комментировал это письмо в своем дневнике: «.. Никогда, я думаю, невеста, не писала своему жениху таких писем, как Минни пишет мне!» Немного позже, 4 июля 1866 года появляется еще одна запись: «Сегодня ровно неделя, что мы покинули милый Фреденсборг. Какая перемена в жизни! Из такого рая попасть в Петербург, в смертную скуку; решительно не знаю, куда деться от тоски и грусти. Единственное утешение, и большое, - это быть с Мама, да и то не удается мне поговорить с нею один на один обо всем, что меня всего более интересует, а именно: когда будет свадьба и когда опять вернусь в милую Данию. Меня так и тянет туда! Я надеюсь на Бога, что он поможет мне устроить все, как можно О, Дания! О, Минни! Только об этом я и мечтаю и надеюсь, что буду там еще в нынешнем году».

Не теряя времени даром пылко влюбленный цесаревич принялся неотступно уговаривать милую Мама написать письмо королеве Луизе и отцу Дагмар , королю Христиану, с просьбою ускорить свадьбу и дать согласие на проведение ее уже этой осенью.

6.

Александр знал, что у любящей матери не станет сил отказать сыну, и к тому же он считал ее весьма искусной в разрешении особо щепетильных семейных проблем и вопросов. Мать, видя сердечные терзания сына, согласие написать письмо дала, однако сказала, что за успех дела сего не ручается, ибо королева Луиза чересчур щепетильна в вопросах этикета, и во всем надо положиться на Волю Божию и иметь терпение. Пытаясь как то отвлечь сына, Императрица уговорила его читать ей по вечерам на семейных собраниях роман Достоевского «Преступление и наказание», тогда только что вышедший в свет. Чтение потрясло юношу до основания. «Страшно, но сильно написано», - заключил он. Обсуждались в семье и события Австро - прусской войны. «Черт знает, что за война - сердито писал в своем журнале Цесаревич.- «Отец против детей, брат против брата! Разоряют города, сжигают села.. Как же этим канальям пруссакам так быстро удалось поколотить австрийцев!» - поражался Александр. Когда же в Россию дошло известие о сожжении Киссенгена - тихого курортного немецкого городка, где столько раз он бывал с Мама, сердце сжалось. «Варвары!» - только и мог сказать, думая о пруссаках. Помимо внешних событий были и свои внутренние, семейные. Наследник участвовал в заседаниях Государственного совета, обсуждал с отцом - императором различные дела, сопровождал мать на светские церемонии и в театры. Думал и о подарке для нее - приближался день ее именин Получилось же наоборот. Подарок приготовили, но - ему.

27 июля 1866 года из Копенгагена нарочным, вместе с поздравлениями к именинам, российской Государыне передали пакет с письмом , в котором датская королевская семья выражала согласие на то, чтобы брак их дочери, принцессы Дагмар с русским цесаревичем Александром состоялся нынешней же осенью. Александр был ошеломлен этой, столь желанной для него, новостью. Он с жадностью читал и перечитывал строки письма Дагмар , адресованные ему, всматривался в милый облик, запечатленный придворным фотографом Хансеном.

Своему жениху Дагмар писала: « Я надеюсь, что ты доволен, и что ты мне признателен за то, что я готова без промедления, в любой момент покинуть родительский дом только ради тебя, моя душка. Твое письмо так тронуло меня. Видя, как нежно ты меня любишь, я могу только быть бесконечно признательна за это Богу, за все то добро, которое он послал мне. Ты, конечно, можешь понять мой ангел, насколько грустно это для меня, так быстро собраться и покинуть отцовский дом. Ведь я надеялась остаться здесь еще на зиму. Но я уверена, что найду настоящее счастье только подле тебя, милый Саша!!!!»

Ласково улыбаясь наивно - нетерпеливым, с помарками, строкам этого письма Александр, как человек умный и проницательный, разумеется, не мог не почувствовать в них всю силу характера, упрямство и своеволие будущей жены. Чтобы «на корню» сломить опасность всяческого ее влияния в дальнейшем на свои решения - политические ли или династические, семейные ли, - он раз и навсегда принял про себя решение жестко ограничить сферу «царствования» Минни - Дагмар стенами дома, гостиной, обширнейшей в России благотворительности и «представительства», как назывались в семействе Романовых скучные и блестящие светские обязанности. В политику вмешиваться ей не дозволялась, обсуждать любые шаги монарха - свекра или в дальнейшем супруга - тем более! Этому неписанному правилу Цесаревич следовал неукоснительно всю жизнь, с самого дня свадьбы своей с Минни - Дагмар, что состоялась 28 октября 1866.года, почти через месяц после приезда датской принцессы в Россию.

7.

Но, кажется, к слишком «обширному царствованию» Минни никогда и не стремилась. У нее, блестящей и добросердечной умницы, хватило и такта, и мудрости понять и признать свою серьезную роль «крепкого тыла и надежной нравственной опоры» для мужа - наследника трона, а потом и - монарха. Тем паче, что жизнь северной принцессы в России с первых шагов была не так уж легка: свекровь, императрица Мария Александровна тяжело болела, жизнь ее требовала минимума физического напряжения и переживаний, потому - то, почти сразу по приезде Дагмар в Санкт - Петербург и принятие ею православия, а с ним - и сана Великой княгини Марии Феодоровны, передала матушка - императрица под опеку невестки уже слабеющей рукою все восемьсот с лишним учреждений, так называемого «Мариинского ведомства» - дома призрения, монастыри, больницы, приюты, училища и дворянские институты: Смольный, Патриотический, Павловский, Екатерининский, Елизаветинский, и их филиалы по всей России. Под покровительство Цесаревны и ее супруга попали также все родовспомогательные учреждения, в том числе - институт акушерства, дома - пансионаты для умалишенных, Общество Красного креста, Общество покровительства животным и даже.. Общество спасения погибающих на водах!

Минни и Александр иногда терялись, распределяя по минутам свой день, и не зная, куда поехать прежде : в Патриотический институт для девочек из семей погибших воинов - офицеров или же на лекцию Санкт - Петербургского географического общество, почетными членами которого они оба являлись. Чтобы хоть как то решить проблему, Александр ехал в университет, а Минни - к девочкам - сиротам, а потом, возвращаясь к вечернему чаю домой, в Аничков, наперебой рассказывали друг другу о впечатлениях дня, и Минни сокрушалась, что лишена была увлекательной возможности послушать лекцию Н. Н. Миклухо - Маклая о жизни аборигенов в Австралии или увидеть редкие растения в ботанической оранжерее университета, и в свою очередь живо и увлеченно рассказывала мужу, как рады были пансионерки - воспитанницы ее приезду, как сожалели, что с нею рядом не было цесаревича, и как скверно то, что в ее приезд опять около шести воспитанниц не смогли принять участия во встрече: лежали в лазарете - скарлатина! В другой раз менялись : Александр ехал в институты и лазареты, Минни на торжественный акт в университете или - лекцию.

Но «просто развлечений», как ни странно, в их жизни бывало мало, ведь даже самый блестящий бал для них прежде всего был не увеселением, а церемониальной обязанностью со строгими рамками дворцового протокола. Ежели же балы и маскарады давались в Зимнем или Аничковом, о веселье и вовсе не могло быть и речи: принять и встретить толпу гостей более трехсот человек за вечер, и каждому из них сказать приветливое слово, и оставаться на ногах порою до пяти - шести утра с улыбкою на лице, когда смертельно хочется спать, - согласитесь, все это скорее - слишком тяжкая и нудная работа, а не отнюдь не праздный отдых!

Впрочем, милая его Минни любила танцы и могла танцевать и до утра, не уставая, а Александру часто оставалось только созерцать ее изящную фигурку, кружащуюся в вихре вальса или кадрили с каким - нибудь «синим» кирасиром или послом!

Сам он не танцевал почти: слишком неуклюжим себя считал для танцев, все казалось, что наступит он своей партнерше на ноги и непременно оконфузится, а то и раздавит ее хрупкую, нечаянно, повернув как нибудь неловко. Ежели говорил откровенно о своих страхах жене, она хохотала звонко, и грозила ему пальцем, шутя выпытывая, зачем давеча он так нахмуренно смотрел на нее, танцующую кадриль с французским атташе - уж не ревновал ли? Александр мрачнел, пыхтел и далее уже весь вечер - сердито отмалчивался, уткнувшись носом в альбом или книгу - доля правды в словах Минни, конечно, была, но не признаваться же в сем конфузе, в самом - то деле, да и несерьезно все это!

Гораздо серьезнее были испытания, выпавшие на прочность их семьи вскоре после свадьбы. Минни долго не могла забыть огорчения выпавшего на ее долю тогда, на фоне, казалось бы самой светлой радости в ее жизни: в мае 1867 года они с мужем по Высочайшему соизволению императора - свекра Александра Второго спешили на серебряную свадьбу к родителям Минни - Мама Луизе и Папа Христиану, в Данию.

В дороге Цесаревна разболелась так, что не могла принимать никакой пищи и даже воды. Ее постоянно тошнило, она ослабела, и не могла ходить, ее на руках выносили на палубу, где она часами лежала в шезлонге. По вечерам ее сильно мучил озноб и жар, и придворный доктор Плум долго не мог решить что же с нею. Потом высказал острожное мнение, что Цесаревна, может быть, - беременна, и ее естественной слабости в этом положении, сопутствует еще и какая - нибудь инфекция, к примеру, - ангина, - слишком уж Цесаревна хрупка! Минни тотчас заперли в каюте, запретив ей подниматься на палубу, а Александр мучительно переживал, не зная, радоваться ему или огорчаться этому известию - вид больной жены сводил всю радость на нет. Он трогательно ухаживал за нею, и по ее нетерпеливой просьбе написал письмо свекру - императору, где сообщал радостную весть о первом внуке! Письмо со специальным курьером - катером и поездом - доставили в Париж, где в это время находился российский государь, встречаясь с Наполеоном Третьим.

Прибыв к родителям в Копенгаген, Цесаревна, вскоре после пышно отпразднованного родительского юбилея, совсем слегла, что, впрочем, все находили в ее положении вполне нормальным. Александр, оставив жену на попечении любящих родственников спешно выехал в Париж, к отцу, где должен был сопровождать его на протокольной встрече с французским сувереном. И здесь их обоих - отца и сына - подстерегала смертельная неожиданность!

25 мая 1867 года в Булонском лесу на высокого российского гостя было совершено покушение. Пуля просвистела над ухом императора и смертельно ранило в морду одну из лошадей. Кровь бедного животного забрызгала всю левую сторону кареты. Сопровождавшие Императора сын и свита оторопели от ужаса.

Покушавшимся на жизнь Государя оказался поляк - некто Березовский. Его схватили на месте и лишь вмешательство полиции предотвратило самосуд толпы. А вечером, в особняке русского посольства состоялся бал, на котором император Наполеон и императрица Евгения, ошеломленные всем случившимся, принесли российскому кесарю свои извинения. Александр Второй понимающе улыбался и сдержанно пожимал руки гостям в посольской резиденции. Сын стоял рядом, отвечая на приветствия и соболезнования. На душе кошки скребли, но что поделаешь - державный протокол! Эмоциям и смуте душевной позволил вылиться только в дневнике…

А на следующий вечер поехали с отцом еще на один светский прием: к графине Чернышевой. Встретил там княжну Марию Элимовну Мещерскую. Узнал, что выходит она замуж за богача - промышленника Демидова. Представили цесаревичу и жениха - спокойного, улыбчивого человека, с огромными кротко - вдумчивыми глазами. Почему то подумалось Александру мгновенно, что они будут счастливы, но - недолго.. Поспешил отогнать от себя дурные мысли, поздравил, пожелал счастья. Искренне. Ничто не дрогнуло в его душе. Все было занято только мыслями о Минни - как то там она, милая, без него, лучше ли ей? Какое счастье, ежели и вправду у них будет дитя! Но вечером, отходя ко сну, еще долго вертел в руках перо, никак не решаясь доверить бумаге на страницах своего журнала все впечатления этого немного странного вечера…

8.

Программа державного визита во Францию, несмотря на неприятности с покушением, однако, свернута не была, и Цесаревич Александр смог вернуться к жене в Копенгаген лишь 31 мая 1867 года. Здесь его ожидала радостная, волнующая встреча. Минни решительно подтвердила ему, что - беременна. Она чувствовала себя намного лучше, была весела, оживлена, на щеках ее появился румянец… Но уже в конце июня, в Санкт - Петербург, к императрице Марии Александровне, из Копенгагена, полетело тревожное письмо : «…. Доктор Плум говорил все время, что это не есть беременность, но мы все были уверены, что Минни беременна.. Минни была просто в отчаянии. Она была так счастлива считать себя матерью. Мы все в отчаянии, что так ошиблись!»

Александр Второй же, получив известие о том, что в ближайшее время не станет дедом, был огорчен и расстроен не столько своей несбывшейся мечтой, сколько несерьезностью поведения Наследника державы и его молодой жены! Разве такими вещами, как здоровье и будущее царской семьи - шутят?! О том, что в семействе Романовых ожидается прибавление едва не объявили в газетах, уже готовились соответствующие протоколы. А радостная весть на поверку оказалась лишь огорчительно - серьезной болезнью невестки, связанной с переменой климата и утомлением. «Меньше надо было плясать в Аничкове!» - сердился император в ответ на оправдательное и очень откровенное письмо сына, полученное им 27 июня 1867 года.

Вот строки из него: (*приношу извинения читателям за интимную откровенность письма, но таков - подлинник! - С. М.) «Милый Па, я пишу тебе, чтобы объяснить ошибку Минни. Она и все были уверены, что Минни беременна, потому что второй месяц ничего не показывалось. А вчера вечером появились regule, и довольно сильные, так что она вынуждена была лечь в постель. Она беременна не была. Ты можешь представить себе, милый Па, наше с Минни отчаяние!! Но Бог милостив и я не теряю надежды иметь детей. Что же делать, когда так случилось?» Делать действительно было нечего, оставалось лишь ждать и надеяться . В одном из писем сыну Александр Второй, взывая к его серьезности, говорил, несомненно с оглядкой на будущее, словно предвидя свой трагический конец:

« Да сохранит тебя Бог, любезный Саша, нам на радость и утешение и в будущем для счастья и славы нашей матушки России. Я знаю, что Бог тебе даровал чистое, любящее и правдивое сердце. .Желаю только, чтоб ты почаще и серьезно думал о твоем призвании и готовил себя меня заступить ежеминутно, не забывая 4 апреля и 25 мая*, (*Даты покушений на Александра Второго - С . М.) , где рука Всевышнего отстранила еще на время от тебя ту страшную обузу, которая тебя ожидает, и на которую я иначе не смотрю, как на крест, который по воле Божией , нам суждено нести на этом свете!»

И далее Александр Второй наставлял сына, замечая, что в будущем подобные датскому летнему вояжу, «долгие пребывания великокняжеской, порфироносной четы за границей не должны повторяться, в России они крепко не нравятся , а вы с Минни оба принадлежите ей, и должны помнить, что вся Ваша жизнь должна быть посвящена Вашему долгу, то есть - России..»

Александр показал письмо жене, она закусила губу, глаза ее наполнились слезами, но тотчас обняла мужа и торопливыми шагами прошла на половину мама Луизы, чтобы объявить о скором отъезжее в Висбаден, где ждала их сестра Минни, герцогиня Уэльская, Александра. С зятем своим герцогиня знакомилась впервые, и знакомство это перешло в теплую семейную привязанность и дружбу. Смотря на троих детей милой сестры Аликс и мужа ее, принца Альберта, Минни невольно задумывалась и вздыхала, а Александр - затихал. Они неотступно мечтали о своих собственных крохах и упорно надеялись, что все еще будет благополучно, по милости Божией!

В сентябре, уже по дороге домой, Минни радостно сообщила мужу, что кажется, беременна. Предположения вскоре - подтвердились, но состояние Цесаревны держалось втайне от всех придворных до самого начала марта. Она не перечила, боясь нетерпеливостью своею и своенравием еще раз огорчить мужа и родных, отвергнуть Божие милосердие, да и забот, признаться, хватало через край, кроме собственных недомоганий.

Сильно пошатнулось здоровье свекрови, в Зимнем и Большом дворце Царского села постоянно собирались консилиумы и врачебные советы, и как бы Цесаревна себя не чувствовала, она считала своею прямою обязанностью присутствовать на них, а потом - следить, чтобы все врачебные предписания соблюдались неукоснительно!

Именно благодаря терпеливому вниманию невестки смертельно больная императрица Мария Александровна смогла прожить почти десять лет с одним легким, и еще порадоваться рождению своих многочисленных внуков: Николая - 6 мая 1868 года, Александра - 20 мая 1869 года, Георгия -27 апреля 1871 года, не считая уже внучки Ксении (род. 25 марта 1875 года) и младшего, всеобщего любимца - Миши - «Мишкина», улыбчивого проказника., родившегося 22 ноября 1878 года!

Ольги, последнего, порфирородного ребенка Александра и Минни - Дагмар, любящая бабушка уже не застала - младшая ее внучка родилась 1 июня 1882 года.

Почти всех детей Марии Феодоровны и Александра Александровича ожидало страшное будущее, но тогда, разумеется, никто об этом не знал!

Родители радовались детям, как Божьему благословению, вместе с ними переживали их детские болезни, страхи и слезы, удачи и победы . Александр писал своему педагогу К. П. Победоносцеву: «Рождение детей есть самая радостная минута жизни, и описать ее невозможно, потому что это совершенно особое чувство, которое не похоже ни на какое другое.»

Через два месяца после рождения второго сына - Александра - молодая великокняжеская чета стала собираться в долгую дорогу: путешествие по маршруту - Москва - Нижний Новгород - Кострома - Казань - Симбирск, и множество, множество сопутствующих сел и городов. Именно после той поездки Цесаревна сказала мужу, что «Россия - ее страна навечно»! Престолонаследник был несказанно счастлив тем, что Минни приняла в сердце и поняла его мир, его дом, его Долг, как свой собственный.

В середине апреля 1870 года в семью молодых Романовых властно ворвалось горе - маленький сынишка Александр захворал: стал кашлять, гореть в жару, и , несмотря на усилия врачей, тщательный уход, ласку и заботы родителей, умер на руках безутешной Цесаревны во второй половине дня двадцатого апреля 1870 года.

Александр, первую в его жизни смерть родного ребенка, переживал тяжко, но старался, хотя бы на людях - держаться. На Минни же смотреть было вообще - страшно!

Она осунулась, почернела и постарела в три дня, плакала беспрестанно, и хоть на полшага боялась отпустить от себя старшего сына - двухлетнего Ники. Состояние глубокого отчаяния молодой матери встревожило всю семью, опасались за рассудок Цесаревны, и просили придворного священника, отца Иоанна Янышева хоть как - то успокоить бедную Минни. Царскому духовнику это удалось, Мария Феодоровна, как будто, очнулась от горя, вернулась к прежним своим обязанностям, стала понемногу улыбаться и принимать пищу, но с той поры всегда говорила, что «совсем не любит апрель: он отнял у нее два самых дорогих в жизни существа - жениха Никса и сына Александра!»

И через много лет горечь от потери крохотного ребенка никак не притупилась в сердцах любящих родителей. Доказательство тому - строки из грустного письма императрицы Марии Феодоровны - мужу, в день рождения покойного сынишки, 26 мая 1894 года:

«Уже 25 лет прошло с тех пор как родился наш дорогой незабвенный маленький бэби! С трудом мне верится, что столько лет уже могло пройти с того дня! И наше горе из - за его пустого места - всегда с нами.» Александр, прочтя письмо жены, в тот же день отвечал ей: « Да, это рана, которая во всю нашу жизнь не излечивается, и с каждым годом все больше раскрывается и ноет! Когда подумаешь, что нашему Александру было бы теперь уже 25 лет, что все три старших мальчика были бы вместе, почти одних лет, и никогда его более не видеть с нами в сей жизни, просто душа разрывается от отчаяния и грусти. Все это грустно и тяжело! Да будет воля твоя, Господи, на все!»

9.

Другим большим испытанием для молодого семейства Романовых стала русско - турецкая война 1877 - 78 годов, в которой Цесаревич принимал непосредственное участие. Во время войны Александру открылось многое из того, чего ранее он не мог видеть и знать. В своих письмах к жене он подробно описывал обстановку военных действий, резко критикуя штаб армии и его главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича. Цесаревич считал, что затяжной характер войны вызван именно неумением «золотопогонного» командования решать важнейшие и сложные задачи тактики и стратегии военных операций.

«Начало войны было столь блестяще, а теперь от одного несчастного дела под Плевной все так изменилось, и положительно ничего мы не можем сделать!» - в отчаянии восклицал Цесаревич в письме к жене, намекая на бездарное руководство сражениями под Плевной главнокомандующего -«дяди Низи»! Подумать только, при первом сражении, 8 июня 1877 года, потеряли убитыми 1 генерала, 74 офицера и 2771 солдата убитыми, при втором штурме маленькой крепости, 18 июля - еще несколько тысяч человек: 1 генерал, 168 офицеров и 7167 тысяч нижних чинов!.

«Третья» Плевна стала одним из самых жестоких сражений всей русско - турецкой войны.

Битва за крепость происходила 27 - 31 августа, и несмотря на отдельные успехи, крепость опять осталась в руках турок, а русская армия потеряла еще двух генералов, 285 офицеров и 12471 нижний чин!!

Эта неудача произвела на всех совершенно удручающее впечатление, страшно переживал и Цесаревич. Но более всего его возмущало то, что командование не делало никаких выводов из предыдущих неудач! Александр просто кипел от негодования.

В своем письме к матери , зная, что непременно строки его прочтет и Минни, он с горечью восклицал: «Да, эта Плевна! Никогда ее не забудем! Что ужасно в этом штурме 30 августа, что даром пожертвовано такой массой дорогой русской крови, безрассудно, без всякой надобности. Все уверены были в невозможности атаки и, несмотря на это, все - таки - штурмовали. Одним словом, повторилось под Плевной то же самое, что уже было два раза прежде, и в этом я вижу не только безрассудство действий Главнокомандующего и его штаба,* (*Великого князя Николая Николаевича) но и преступление, за которое он и все виновники этого страшного дня должны будут дать ответ не только перед Россией, но и перед самим Богом!». Мать напрасно увещевала сына не быть в трудное для России время «возмутителем спокойствия» внутри династически - семейного круга - делать он этого не собирался, однако, твердо заявил, что знает теперь истинную цену «царственного апломба» дяди Низи и прощать оскорбительное поведение родственника не может. Он готов прощать пренебрежение лично к себе, но к России и к жизням ее подданных - Боже избави, никогда!

Минни сокрушалась вместе со свекровью - императрицей горячности мужа, но сердцем понимала, что он был прав, тем более, что в штабном кресле не отсиживался, командовал передвижным Рущукским отрядом, не раз видел спины убегающих аскеров, от пуль не увертывался, знал в лицо каждого солдата и офицера. Благодаря удачной маневренности и тщательно разработанным планам рекогносцировки, отряд его с самого начала войны нес весьма малые потери, по сравнению с другими частями., хотя в отсутствии личной храбрости ни солдат, ни офицеров, ни, тем более, их командующего, упрекнуть было нельзя.

Матери, еще в самом начале войны, Александр писал: «Если нам придется жертвовать собою, (*служили и другие члены венценосной семьи - братья и кузены, племянники и дяди. Был убит шальной пулей во время ночного дозора двоюродный брат Цесаревича герцог Сергей Лейхтенбргский, сын его родной тети, Марии Николаевны - С. М.), то я уверен, душка Ма, Ты нас знаешь хорошо, мы не посрамим ни наше имя, ни наше положение. Краснеть тебе не придется за нас, я за это отвечаю.. Я счастлив, что мне пришлось выдержать эту тяжелую школу, которая мне весьма пригодится со временем»

10.

Пригодилась, и еще как! За тринадцать лет правления Россией Александром Третьим на ее территории не было ни одной войны. Признавая единственными союзниками великой державы только ее собственную армию и флот, и всячески укрепляя их, Александр тем не менее хорошо усвоил и духовные, нравственные уроки войны: жизнь человеческая слишком ценна сама по себе и скоротечна, чтобы разбрасываться ею впустую!

В те трудные семь месяцев «болгарского похода» Александр беспрерывно размышлял о Долге, Чести, жизни и смерти. Но и слишком философствовать было - некогда. Лишь однажды в письме к жене он заметил: «Во всем, что делается на земле, несомненно, есть Воля Божия, а Господь, без сомнения, ведет судьбы народов..»

А чуть пониже, делая приписку для сыновей, добавлял ласково: «Благодарю Вас, мои душки, Жоржи и Ники, за Ваши письма. Мне очень скучно и грустно без Вас, и я часто думаю о Вас и о душке Ксении.. Как давно мы не виделись, и я думаю, что Вы меня совершенно забыли.. Как мне хочется скорее, к Вам, назад, домой, но нечего делать. Когда служишь, так думать о своих не приходится, а надо исполнять свой долг! Целуйте за меня крепко МАма и душку Ксению. Молитесь за меня и за всех наших молодцов солдат. Обнимаю Вас крепко, мои душки. Постоянно думаю и молюсь за Вас». ( *Из письма Александра Третьего - семье . 2 октября 1877 года. Все документы цитируются по старинной орфографии и нормам произношения девятнадцатого века - С. М.)

Но дорога Цесаревича к дому была долгой и трудной. В середине ноября разгорелись новые сражения.

Турецкий генерал Сулейман - паша все время принимал ожесточенные попытки рассечь русские армейские части, и Рущукскому отряду пришлось сдерживать яростный натиск турецкой пехоты у деревни Мечка

Начиная с 14 ноября, первого дня атаки, Александр все время был на передовых позициях не было времени не то, чтобы - умыться, просто - поспать. Боевые позиции беспрерывно менялись, отряду постоянно приходилось маневрировать, начальству же - принимать оперативные решения. Дело увенчалось успехом. Мужество солдат и офицеров и грамотная стратегия «странного, задумчивого увальня - командующего» покрыла Рущукский отряд большою военной славой: 30 ноября 1877 года армия Сулейман - паши была полностью им разбита.

А двумя днями ранее сдалась Плевна, и исход войны, таким образом, был уже предрешен. Русские войска сразу воспряли духом. К слову сказать, потери Рущукского отряда в таком большом сражении (почти 15 дней!) были минимальны: убито офицеров - 4; (ранено - 20 человек), нижних чинов -120 (ранено - 655); пропало без вести - 5 человек. Турки же потеряли только убитыми более двух тысяч человек.

Когда Александру Второму представили рапорт Цесаревича и цифры потерь, он был несказанно удивлен. Не сразу поверил. Ведь только одна Плевна унесла за три дня сражения 25 тысяч жизней русских солдат и офицеров! Все перепроверили и подтвердили, а ближе к вечеру Александр Второй прибыл в Брестовец, где находился штаб Рущукского отряда. Он обнял сына и вручил ему крест Георгия II степени с надписью : «За службу и храбрость».

Георгиевскими знаками отличия в России в то время награждался не каждый офицер и солдат - строгий порядок присвоения сей военной награды исключал получение ее за выслугу лет или по протекции. Ни положение, ни титул никому тут помочь не могли, и наследник престола не был исключением из общих правил. В те времена, они, правила, к счастью, еще существовали!

4 декабря 1877 года , на следующий день после вручения сыну награды, Александр Второй, впервые за долгие месяцы войны, оставил штаб армии и выехал в Россию.

6 января 1878 года русская армия заняла Андрианополь и была уже фактически у ворот Стамбула, но получила строгий приказ его не занимать.

А 19 января 1878 года Россия заключила перемирие с Турцией, хотя уместнее было бы говорить о капитуляции последней. Россия ввела свой флот в Мраморное море. В конце января стало ясно, что новые битвы, в том числе, и с Европой - России в обозримом будущем не грозят. Войска русские готовились вернуться домой победителями. Александр был заранее несказанно счастлив, предвкушая встречу с обожаемой Минни и детьми, но в письме Александру Ольденбургскому, приятелю и товарищу по военной службе писал: «Поверь мне, что если вы все страдали физически в эту кампанию, то я, наверное перестрадал в тридцать раз более морально.. Да, многое мне пришлось понять и перестрадать в эти семь месяцев, но об этом переговорим, когда увидимся, Бог даст, в России.»

Увиделись. Встреча с родными была радостной. 1 февраля 1878 года Цесаревич въехал на родную землю, а 6 - го вернулся в Петербург, в Аничков дворец, показавшийся «раем» - к «милым своим душкам» - сияющей Минни и подросшим детям. Ровно девять месяцев спустя семейство Цесаревича увеличилось еще на одного человечка - родился младший сын - Михаил Счастье его дома казалось Александру незыблемым. Но лишь - казалось!

Предстояли еще новые испытания, пройдя которые и он, и любимая им Минни - Дагмар, и врученная в его руки Небесным промыслом Россия, станут совершенно другими…

Часть третья: «Александр и Мария в лабиринте страстей, интриг и просто – жизни.»

1.

… Маленькому « Мишкину» - любимцу Александра и Марии исполнилось к февралю 1881 почти два года.

Озорной малыш все быстрее топал по пушистому ковру в детской, тянул в рот грифели с отцовского бюро в кабинете и ароматные пастилки с туалетного столика матери, учился произносить отдельные слова, и проворно отталкивал пухлыми ручонками старших братьев – Ники и Жоржи, первым заползая на парадный шлейф платья матери – на нем она исправно, почти каждый день бралась катать детей по огромным, зеркально – прохладным залам Аничкова дворца с их причудливыми названиями: »Блюдный», «Сиреневый»..

Эта странная забава несказанно удивляла и от души потешала Цесаревича Александра Александровича. Он называл ее «поездом отличия». Минни катала детей за хорошее поведение и учебу, причем, не только своих сыновей и маленькую дочь Ксению, но и их друзей и детей дворцовых служащих!

Однажды «детский поезд отличия» на сверкающем бриллиантами шлейфе платья невестки случайно увидел и свекор – император, приехавший в Аничков навестить внуков.

Дети, выстроившиеся в очередь для веселого путешествия, не успели разбежаться в разные стороны и испуганно притихли, неловко топчась по скользко – зеркальному паркету дворцовой залы.

Несколько секунд Александр Второй в недоумении смотрел на разрумянившуюся невестку, опустившую ресницы - ей было неловко – она не могла приветствовать Государя должным образом, - а потом расхохотался, подхватил на руки пухлого карапуза - внука, что так важно восседал на сверкающем шлейфе, никому не уступая своего места, и совсем не рассердившись, назвал всех – «озорниками», а кареглазую невестку – «главною озорницею!»

Она застенчиво просияла: давно не видела свекра таким веселым : тот в последнее время все больше походил на загнанного зверя: плохо спал по ночам, чаще обычного и допустимого становился нервным и раздражительным.

Даже февральские торжества по случаю двадцатипятилетней годовщины восшествия на престол Александра Второго совсем не радовали семью. И тому были особые, удручающие причины.

2.

За две недели до празднеств, 5 февраля 1880 года все они пережили ужасное потрясение – очередное покушение на особу Государя , при котором могла погибнуть и вся фамилия.

Бомба злоумышленниками была заложена в нижнем этаже Зимнего, как раз под столовой, где должна была собраться почти вся семья, кроме хворающей Государыни – давали парадный обед в честь приезда ее брата, герцога Александра Гессенского и сына его – принца Болгарского.

Благодарение Богу, поезд принца опоздал на несколько минут, задержались со встречею на Варшавском вокзале, и эта досадная неприятность всем им спасла жизнь!

Минни помнила этот день во всех мельчайших подробностях. Начинался он, как обычно: утренний кофе, молитва с детьми в Аничкове: Александр уехал к отцу в Зимний, на доклад министров, потом вернулся, они позавтракали, и поехали кататься верхом на лошадях в Манеже. Старшие дети корпели над уроками. Маленькие – Михаил и Ксения – остались под строгим присмотром бонны.

Потом, после Манежа, было семейное чаепитие, ежедневный доклад воспитателей о детях, после она ушла к себе в будуар, хотела было заняться туалетом к парадному обеду и разбором семейных фотографий, но тут прибежали, в сопровождении гувернера, сыновья, прося поправить им грифельные рисунки. Хватились карандашей, их на столе не оказалось: опять Мишкин утащил – проказничать! В кабинет же к «Папа Александру» за новыми идти было неловко..

Кое - как отыскали нужное, с помощью мсье Дюппере* (*Учитель французского языка в семье Цесаревича Александра Александровича – С. М.) Но пока провозились с поправками, ей уже надо было идти будить Александра – боялись не успеть на вокзал. Оттуда, уже совсем спешно, поехали во дворец – опаздывали к обеду, который и так был отложен до половины седьмого вечера…

3.

Но едва все шумною толпою вошли в большой коридор – галерею и Александр Второй вышел навстречу гостям, как раздался страшный треск, грохот, под ногами все зашаталось, и разом погасло газовое освещение.

Минни в первую секунду похолодела от ужаса, а после, опомнившись, вместе со всеми побежала в желтую столовую, откуда слышался шум. Все окна в комнате были без стекол, стены дали трещину, люстры были затушены и все кругом было покрыто густым слоем пыли и известки. Дышать было невозможно. Александр и его брат Владимир, сломя голову побежали на большой двор, откуда слышались страшные крики и суматоха.

Минни хотела было бежать за ними следом, но муж прокричал ей, чтоб она оставалась на месте: во дворе может быть опасно! Кругом стояла тьма кромешная! Цесаревна помнила, что взяла у кого то из рук шандал со свечою и, вне себя от тревоги и безотчетного страха, беспрерывно кашляя, прижимая к лицу платок, побежала наверх, на второй этаж, в покои матушки – императрицы, ломая голову над тем, как успокоить смертельно больную – кругом стоял невообразимый шум!

Но успокаивать Марию Александровну не пришлось: под воздействием лекарств она находилась в полузабытьи, и, казалось, ничего не слышала. Облегченно вздохнув и строго наказав перепуганным сиделкам ничем не тревожить Государыню, Минни снова помчалась вниз. По дороге кто – то из офицеров или свиты успел прокричать ей, что разрушено помещение главного караула внизу, пострадало более шестидесяти человек солдат и офицеров Финляндского полка, несшего в тот вечер дежурство – множество раненных, а убитых пока счесть невозможно: придавлены обломками!

Цесаревна выбежала во двор, к помещению главного караула, и закусила губу, чтобы не закричать от ужаса: большое здание было полностью разрушено взрывом, основание его провалилось в землю более чем на сажень глубины, кругом валялись обломки стен, сводов, кирпича, стекол, слышались стоны и крики раненных, метались люди, лошади, огни..

Мельком в этой страшной суматохе увидела знакомую широкую спину мужа и высокий стройный силуэт Государя – свекра, потом услыхала его твердый и ясный голос: он отдавал распоряжения об отправке раненных в ближайшие больницы и лазареты. Бешеное биение сердца мгновенно стихло. Живы, благодарение Богу!

4.

Как прошли часы до полуночи, когда Александр с отцом в малахитовой гостиной Зимнего сели все же сыграть партию в вист, Минни почти не помнила: ноги гудели от напряжения, а в голове путались фамилии раненных и контуженных, которые она старательно пыталась запомнить – завтра или в ближайшие дни всех их обязательно предстояло навестить. С тревогою оглядывала гостиную: всем ли налит чай, достаточно ли горяч?.. О парадном обеде пришлось забыть: несколько часов шла погрузка раненных, нужно было распорядиться и о кострах, и о ночлеге, и о еде для офицеров и солдат, что расчищали ужасные руины.. Цесаревна видела, что муж и свекор держали в руках карты, но мысли их витали далеко от легкой и красивой салонной игры… Не мудрено! Это было уже пятое покушение на Государя, совершенное русскими людьми, на русской земле!

Все произошедшее никак не укладывалось в голове Минни, она не могла постигнуть сих крайностей русского характера: любить и ненавидеть одновременно, иметь души как бы из двух половинок, детской, светлой и солнечной, и – злодейской: темной, непостижимой сердцу!

Да, она многого не могла принять сердцем и разумом в этой стране, ставшей навсегда ее домом. Леденящий душу холод этикета, заторможенность чувств, и, одновременно, - почти полное презрение к нравственным, этическим нормам, напыщенное, показное христианство, лесть, угодничество, фальшь, царящие при императорском Дворе.

Помогала жить и выжить в этой душно – невыносимой, «золотой клетке светских правил» лишь ее многолетняя к ним привычка и способность характера ее, поистине - драгоценная: превращать надоевшее «так надо», в – «так должно быть»!

Она старалась никого не судить, ко всем быть ровной, приветливой, свои обязанности выполняла безукоризненно. Чужую же ложь, если открывалась она нечаянно, чужое предательство, подлость, если пропасть их возникала перед нею, принимала с истинно царственным великодушным презрением и христианскою жалостью…

5.

Даже и то, что прямо над их головами, в третьем, фрейлинском этаже Зимнего, жила вместе со своими детьми и княжна Екатерина Михайловна Долгорукая, возлюбленная Императора, роман с которой длился уже более четырнадцати лет, на глазах всех и вся!

Узнав о скандальной связи Императора впервые, еще вначале 1867 года, Минни была потрясена до глубины души: как же со всем этим мирится гордая, щепетильная и благородная свекровь – Государыня?! Неужели она ничего не видит и не знает?!

Нет, Мария Александровна все видела и все – знала. Женское сердце вообще обмануть трудно. Любящее женское сердце обмануть – невозможно. Безмерно почитая супруга и его высокий сан, императрица никогда, ни единым словом, ни малейшим намеком не позволила себе бросить малейшую тень неудовольствия на официальную репутацию Александра Второго – добропорядочного отца семейства!

Да, на виду у всех, при свете дня, Государыня Мария Александровна оставалась почитаемою особой, которую трепетно оберегали, охраняли, о здоровье которой участливо расспрашивали, для которой строили роскошные виллы в Крыму и на Лазурном берегу Франции, приглашали лучших врачей и вышколенных сиделок.. А ночи.. Что ж! Над ночами Императора она была более не властна, как и над душою, и над сердцем, признающим другую.. Других.. Она потеряла им счет давно, да и не вела его никогда, просто – знала. .Как и всякая женщина, которая любит!

В большой и дружной царской семье - шестеро братьев и сестра – было наложено как бы негласное табу на разговоры о бесчисленных увлечениях державного отца, закончившихся – таки весьма банально: созданием тайной второй семьи. «Невенчанную любовь» Государя, сияющую Долгорукую встречали об руку с ним в коляске, на прогулках, балах, во время визитов Царя за границу, на отдыхе в Крыму..

Но фатальное имя княжны Екатерины Долгорукой в присутствии Государыни, однако, ни разу не прозвучало. Это делалось прежде всего из глубочайшего уважения к матери, которую все дети (особенно старшие сыновья) просто – боготворили. Так уж сложилось в государственной семье, в романовском клане: боготворить женщину, стоящую на ступенях трона, слегка и почтительно обходя ее, когда она надоест.! Рыцарский культ по отношению к «первым дамам империи» и дамам вообще в семье был заложен давно, еще в Павловские времена… Блестящая традиция, ничего не скажешь, коли не превращается из понятного «так должно быть» в ненавистное «так надо!» Минни чувствовала .что первое брало постепенно верх над вторым и все в семье Кесаря стало напряженным и скользким, как в искривленном зеркале.

Как часто, входя в будуар Императрицы с утренним приветствием, молодая невестка заставала ее в слезах безысходного отчаяния, грустной, подавленной, а утешить – не смела, не могла, просто – не имела права, так как считала себя банально счастливой в семейной жизни, а советы счастливицы навряд ли смогли бы утешить страдающую душу, не Императрицы, о, нет, просто - просто Женщины, оставленной супругом! Однажды, после очередного такого тягостного свидания, Цесаревна в слезах приехала домой, в Аничков дворец, ворвалась в кабинет мужа и рыдая, стала умолять его непременно поговорить с отцом и убедить поскорее прекратить весь этот «фамильный фарс», ведущий к непременной трагедии, ведь когда – нибудь «все это убьет дорогую Мама», а венценосная семья России напрочь потеряет уважение народа! В Дании такое было бы совершенно немыслимо!

Александр в ответ только посмотрел на нее кроткими глазами ребенка, полными невыразимой муки, отрицательно покачал головою и приложил палец к губам. Этот безмолвный жест отчаяния сразил Минни. Она мгновенно поняла, как невыносимо тяжело Александру знать о предательской слабости отца, о страданиях матери, уносящих по капле ее жизнь, здоровье, силы…

Пресловутый «Романовский кодекс чести» и неписанный закон, по которому жила громадная империя : слово и воля Самодержца – нерушимы и обязательны к исполнению для всех, а сам он равен Богу на земле и неподсуден – создавали поистине гибельный, замкнутый круг из которого было невозможно!

Оставалось только принять все, как азбучную истину, и покориться ей, что Цесаревна Мария и сделала, заперев свои подлинные чувства на замок.

С того горького момента она решительно пресекала все сплетни об Императоре и княжне Долгорукой в своем присутствии, исходившие из уст «великосветских стрекоз», и самой главной из них – победно - язвительной тетушки Ольги Феодоровны, урожденной принцессы Баденской, жены Великого князя Михаила Николаевича, брата свекра – Государя и ее подруги, придворной дамы Двора, генеральши Александры Богданович. Мария Феодоровна старалась всячески избегать назойливого общества подобных дам.

С гораздо большею радостью, неустанно, она устраивала детские балы для сирот, утренники в приютах, концерты, чайные вечера, на которых она неизменно распоряжалась и куда приглашались лучшие в России писатели и поэты: Ф.Тютчев, А. Фет, А. К. Толстой, Ф. М.Достоевский; историки и ученые: профессора университетов: Миклухо – Маклай, Менделеев, Бекетов, Ключевский, Ушинский, Пирогов.. Цесаревна знала, что этим всегда доставит приятное свекрови, несшей свое отчаяние в горделивом одиночестве, которого нисколько ни скрашивала ни сверкающая царская тиара, ни пылкое обожание подданных…

Думается, Мария Александровна чувствовала молчаливую, неизменную поддержку невестки, и должным образом оценивала это. Во всяком случае, в присутствии Цесаревны взгляд покинутой Императрицы неизменно – теплел, а в голосе чувствовалось меньше горечи. Внуков же своих, старших сыновей Минни :Ники и Жоржи Государыня просто обожала, как простая смертная бабушка. Цесаревна не мешала ей баловать их. На то они и внуки!

6.

А Александр Второй? Он, несомненно, понимал всю двусмысленность и горечь своего собственного положения, но ничего не мог с собою поделать увы! Его привязанность к лукавой прелестнице – княжне приобрела какой –то почти маниакальный характер. Чувство Долга было полностью подавлено огнем поздней страсти. То, чему он учил своих детей всю жизнь, беспрестанно нарушалось им самим! Возразить же, дать Венценосцу, пылко, до безумия влюбленному какой то совет, предостеречь его от губительных шагов никто не смел, и Государь обреченно нес груз своего чувства тоже – в полном одиночестве – почти до самой смерти сомневаясь в его глубине и истинности… Сомнение выразилось лишь однажды, в строчке письма морганатической супруге – княжне :

«Но что же делать, влюбились друг в друга как кошки, и на миг расстаться не можем!»

Немного странное, беспомощное, брезгливое сравнение: «как кошки!» - для того искреннего и беспредельного чувства, которое, как уверяла княжна, они с императором неизменно испытывали друг к другу…

Но кто изведает до конца глубины чужой души и чужих мыслей?! Людской воле это неподвластно, увы!

Не решаясь в открытую осуждать поведение свекра, Цесаревна, тем не менее, постоянно, тактично, но – твердо, отказывалась присутствовать на тех вечерах и балах, где бывала и блистала «famme fatale»* (*роковая женщина – франц. – С. М.) свекра – кесаря…

Нежно любивший невестку Император был обескуражен ее отказами, меланхолически замечая, что «стоит ему проявить к кому то расположение, как семья начинает ненавидеть этого человека!» Она молчала, но на вечерах упорно - не бывала, пренебрегая даже и правилами этикета, которым обычно подчинялась беспрекословно.

Спустя несколько дней после страшного взрыва в Зимнем, Цесаревна, Наследник и Император присутствовали на похоронах погибших при взрыве солдат и о офицеров. Церемония была тягостной во всех отношениях, но более всего сердце Цесаревны сжалось и затрепетало в грозном предчувствии чего то неведомого, когда она увидела смертельно бледное лицо Александра Второго, склонившего голову перед рядом гробов и не смогшего удержать рыданий. Минни расслышала, как свекор тихо и обреченно прошептал: «Боже, кажется, что мы все еще на войне, там, в окопах, под Плевной!» Про себя подумала, что не на войне, в – аду, но лишь крепче сжала пальцы, сложенные в щепоть для крестного знамения, чувствуя рядом сильное плечо мужа…

7.

Государыне Марии Александровне рассказали о взрыве во дворце лишь пару дней спустя, представив все только печальным недоразумением, но это трагическое известие так потрясло ее, что с того дня царица более не покидала постели, словно окончательно утратив волю к жизни. Врачи на спешно собранном придворном консилиуме заявили, что сроки пребывания государыни среди родных совсем сочтены. Александр Второй был чрезвычайно подавлен всем происходящим у одра болящей супруги, и много раз плакал, не скрываясь..

Минни не смела, да и не желала утешать, так как считала, что больную совесть нельзя ничем успокоить.

Она рвалась всем сердцем к измученному горем мужу, который беспредельно обожал мать, но и ему ничем не могла помочь. Старалась просто – быть рядом, смягчать боль скорой и неизбежной потери: вниманием, заботой, улыбкой, простым пожатием руки, прикосновением Александр немного приходил в себя, видя детей и занимаясь ими, принимая к сердцу их детские тайны и заботы. Вместе с «Мишкиным» и Ники он рисовал грифелем забавные лисьи мордочки, что видели все в зверинце накануне, Жоржи – терпеливо учил завязывать -развязывать морские узлы из шелковых шнуров гардин, с Ксенией вдвоем они усердно мастерили из муфты смешного зайца и выбирали букет для мама в «комнату ароматов» - так они называли меж собою ее гостиную, где в любое время года было полно цветов в горшках и вазонах... Дети тосковали по бабушке, но не спрашивали, почему им более нельзя ее видеть. Они, казалось, понимали все без слов.

Умирающая императрица призвала к себе Цесаревича и долго говорила с ним. Он вышел от нее час спустя, с красными, воспаленными глазами, хотя спина была пряма по прежнему, а голос – тверд.

Государыня говорила с сыном о духовном завещании, и просила похоронить ее в простом белом платье, без украшений и особых церемоний. « Не люблю этих пикников вокруг смертного одра!» - тихо кашляя в платок кровью шептала она, в ответ на уговоры сына успокоиться и не рвать себе сердце. Только качала головой: « У меня нет больше силы жить! Александра травят, словно дикого раненного зверя, у меня на глазах. Принять его смерть я вряд ли смогу. Он слишком много для меня значит!» - и выразительно поглядев на сына. Сжала его руку исхудалой, горячечной ладонью. Он, с трудом проглотив ком в горле, тихо пообещал матери, что исполнит все, о чем она просит…

Трудное сыновнее обещание пришлось исполнять слишком скоро: через три с небольшим месяца, 22 – го мая 1880 года, в семь часов пятнадцать минут утра, тихий и властный ангел смерти унес на своих крыльях прекрасную и светлую, но так исстрадавшуюся в земной юдоли душу русской Императрицы. Государь в это время находился в Царском Селе, и все собравшиеся родные – сыновья, невестки, старшие братья Государя, приехавшие из Аничкова дворца, потрясенные горестным известием Наследник и Цесаревна, - покорно ожидали его приезда у запертых покоев умершей: первым туда должен был войти Самодержец, затем – священник, чтобы засвидетельствовать смерть, и - и никто более! Прошло более часа в слезах и молитвах, прежде чем приехавший из Царского Государь прошел в комнату покойной жены: быстрым шагом, ни на кого не глядя! Он пробыл в комнате минут сорок, вышел – с красными, воспаленными глазами….

Вскоре после прощания с матушкою, еще не опомнившийся от тяжести своей потери, Цесаревич был спешно вызван на заседание кабинета Министров, которого Государь в тот день не отменил. По замечанию сына в личном дневнике, овдовевший отец «в этот день держал себя, как обычно», что, впрочем, Наследник тотчас же – и справедливо- приписал многолетней выдержке и силе характера.

Уже после полудня во дворце состоялась первая торжественная панихида и столько слез и искреннего горя, - как писал Цесаревич, - Зимний, наверное, никогда не видел, ибо прощались все не с Императрицей, а с добрым, чистосердечным человеком, прожившим праведную, светлую жизнь и перенесшим много страданий!» При вскрытии полностью подтвердилось заключение врачей: покойная Государыня дышала только четвертью одного легкого, левого, правое же было полностью поражено коварной чахоткой.

В стране был объявлен годичный траур, начались во всех церквах и соборах торжественно – печальные богослужения, а у белого гроба, покрытого государственным флагом строго стоял торжественный дворцовый караул.

Похороны состоялись три дня спустя, в Петропавловском соборе, где была семейная усыпальница Романовых. На всех тягостных и рвущих душу церемониях неизменно присутствовал Государь, искренне отдавая последний долг уважения многолетней спутнице жизни, матери своих детей, Императрице России. Никто ни в чем не мог его упрекнуть, так как поведение Самодержца в те дни было безукоризненно внешне.. Но что заставило Цесаревича Александра вскоре после кончины матери, горько и со значением восклицать в письме к брату Сергею из Гапсаля* (Морской курорт на территории нынешней Эстонии – С. М.), куда он спешно увез Минни и детей принимать морские ванны: «Да, эта потеря громадна для нас всех, и, Боже, до чего все изменилось во всем, во всем, с потерей этого дорогого и ангельского существа»!* (*Курсив в подлиннике письма – С. М.) Так грустно, так безотрадно, что выразить нельзя; я могу только чувствовать и глубоко чувствую, но не могу высказать. Одно утешение, и оно – громадно, это то, что душка, дорогая Мама, не забудет о нас и там, и продлит свое благословение на нас и будет постоянно молиться за нас, как молилась здесь, на земле?».. Не то ли самое, чего так страшилась Минни – чувства, что все в окружении сломленного трагедиями жизни, неуверенного в себе с недавних пор Государя, неуловимо менялось?

8.

Александр Второй последние годы все сильнее, мучительно, беспомощно, искал убежища, мирного приюта. Почувствовав себя полностью беззащитным перед наглостью убийц - фанатиков разного рода: отставных военных, исключенных из университетов недоучек студентов, мещан, поляков, народовольцев, от пуль которых самодержавный Властитель порой принужден был убегать зигзагами, петляя по Невскому проспекту, как по полю брани! Император внезапно и горько устав от груза ответственности. Давившего на плечи, и, быть может, не видя в нем более никакого « божественного промысла», увы, пожелал ощутить себя всего лишь простым смертным, обожаемым и любимым столь же простою смертною, не более..

Что ж, Бог словно услышал слабовольную молитву Кесаря, потерявшего внутренний стержень, опору Души, горько усмехнулся, и … любящая Смертная возникла пред очами Самодержца, как некая сирена: молодая, обольстительная, лукаво – тщеславная ; с пышностью пепельно – русых волос «глазами испуганной газели» * (*Морис Палеолог), изящным станом и прелестной манерой смотреть на «обожаемого Сашу» стыдливо опуская ресницы вниз… Кесарь не устоял перед насмешливым даром Божьим, не разглядел в нем горечи и иронии. Чувствовали и видели что то – неуловимое, быть может, другие, и каждый из них выражал неприятие по своему : придворные вначале – злословили, потом – устали, и при случайных встречах и столкновениях лишь окидывали «беззаконную пару» насмешливыми взглядами и вежливо –отчужденными поклонами, а близкие и родня невольно отстранились от императора, заплутавшего в лабиринте собственных чувств, слабостей, страстей и смутных желаний..

Лишь любимица – дочь Кесаря, Мария, герцогиня Эдинбургская, пылко вынашивала в любящем и счастливо –наивном сердце план: после смерти дорогой Матушки сблизить отца с семьей, отдалив навсегда от той, другой. Она, специально приехав из Англии, уделяла отцу подчеркнуто много времени и горячо осуждала Цесаревича – брата за то, что тот « мог оставить Папа в такую тяжелую минуту, уехав на морские купания!»

Император с ласковым безразличием принимал всяческие заботы и опеку дочери, но все ее надежды оказались лишь зыбкой иллюзией. Герцогиня очень скоро поняла это и вернулась в Англию к мужу и детям. Сирена с газельими глазами и волевым подбородком авантюристки полностью завладела душой, сердцем и волей Императора. Для него будто бы разом перестало существовать дорогое прошлое, скрылось за туманною завесою призрачных, но таких манящих, надежд.

6 июля 1880 года, всего лишь шесть недель спустя после смерти жены – императрицы, Александр Второй, император Всероссийский, обвенчался с княжной Екатериной Михайловной Долгорукой в домовой церкви Зимнего дворца. Перед венчанием Александр подписал указ, в котором жаловал княжне Е. Долгорукой «имя княгини Юрьевской с титулом Светлейшей и признавал оную своею морганатическою супругою». Свидетелями на скромной «государевой свадьбе» были лишь три ближайших царю генерал – адъютанта: Э. Баранов, А. М. Рылеев, и граф А. В. Адлерберг. Сына – Цесаревича Александр – император дожидаться не стал, хотя граф А. В. Адлерберг умолял его сделать это.

Семья Наследника узнала обо всем, что произошло лишь 13 августа 1880 года, по возвращении из Гапсаля, ибо Государь посчитал, что он один – судья своим поступкам, даже самым экстравагантным!

9.

Цесаревич Александр Александрович принял весть о вторичной женитьбе отца внешне – безропотно, хотя внутренне был словно сражен молнией. Минни же проявить свои чувства тоже – не посчитала нужным, лишь побледнела, целуя руку Императора. Ей представили новоявленную княгиню – мачеху. Та, затрепетав, опустилась перед дочерью и внучкою королей датских на колени, поцеловала ей руку, и смущенно заверила молчаливую « Государыню – Наследницу, что весьма довольна своим счастливым положением супруги императора и никогда не посмеет из своей скромной роли, и навязывать Цесаревне свое общество!» Минни в ответ нашла в себе силы улыбнуться и поднять мачеху с колен.

Дома же, в милом Аничковом, между нею и Александром состоялся «долгий, просто душераздирающий разговор». Они оба были сильно расстроены и опечалены. Горе безжалостно терзало их души. Конечно, они предполагали что отец – Император, очарованный княжной, рано или поздно захочет связать себя с нею узами брака, и внутренне смирились с этим, но не могли и вообразить себе, что все это произойдет так скоро! Государь даже не дождался положенного срока: окончания траура по покойной императрице. Это просто выходило за рамки человеческого разумения, не имело прецедента, тем более – в их семье, где каждый шаг был важен и ответственен!

Александр в отчаянии повторял Минни, что не смеет судить отца, но и простить столь явного пренебрежения к памяти матери, к чувствам родных – вряд ли сможет! Минни понимала глубину отчаяния, что овладело сердцем мужа, но ничего не говорила. Понимала, что все испытания еще - впереди. И соблюдала необходимый стиль поведения, хотя это давалось с большим трудом. Личные встречи с княгиней Юрьевской были Цесаревне особенно тяжелы, она едва удерживалась от непрошенных слез, которые и саму ее несказанно удивляли, но ничего не могла с собой поделать: вставало перед нею, словно в тумане, бледное лицо матушки императрицы, слышался ее ласковый голос и такая накатывала на сердце боль!...

Излишне самолюбивая и нетактичная княгиня однажды даже позволила себе выразить недоумение по поводу того, «почему у Цесаревны при встрече с нею постоянно красные глаза?!».

Это было сказано таким категоричным тоном, будто жене Наследника русского престола было лет десять, или же она являлась кем – то вроде фрейлины княгини Юрьевской. Вспыхнувшая от бестактности Цесаревна немедля отправилась к свекру и попросила избавить ее от дальнейших встреч с княгиней. Тот, в свою очередь, тоже вспылил, и резко заявил: «Попрошу не забываться и помнить, что ты всего лишь первая из моих подданных!» Так Император еще никогда не позволял себе разговаривать с невесткою. От обиды она проплакала целый день.

В конце августа Император отбыл в Ливадию, попросив сына приехать к нему с семьей. Сын пообещал. Скрепя сердце. На семейном совете с Минни они решили, во имя покоя и чести фамилии, не вступать в конфликты с княгиней, щадя самолюбие и чувства отца. Но и в Ливадии, в фамильном императорском дворце, княгиня вела себя настолько непозволительно, бестактно и вызывающе, что пребывание там для семьи Наследника престола обернулось не проходящим кошмаром.

И начался он прямо на ялтинском причале, где их встретил после долгой дороги, Александр Второй. Расцеловав и обняв невестку и сына с внуками, Государь начал тотчас сетовать, что княгиня Екатерина Михайловна нездорова и не смогла приехать на встречу.

Мария Феодоровна не знала, как реагировать, и лишь спросила растерянно: «Батюшка, да как же я могу с ней встречаться, если Ваш брак пока содержится в тайне, и о нем не объявлено ни при дворе, ни в газетах?!»

Императора неловкая растерянность невестки ничуть не смутила, и он ответил с детским простодушием: « О, здесь так трудно что – либо скрыть, моя свита не может ничего не знать!»

« Но моя – то совершенно ничего не знает, потому что я свято хранила доверенную мне Вами тайну, Государь!» - горячо возразила Цесаревна, и разрыдалась неудержимо, к неудовольствию Императора.. Пока они ехали в экипажах из Ялты в Ливадию всю дорогу молчали.

10.

… А в комнатах, наполненных вещами и портретами ушедшей совсем недавно Императрицы, в ее любимых креслах в гостиной, приехавшие нашли нагло развалившихся собак княгини. В салоне- разбросанное по столикам печенье, шали и платки «дорогой Катрин». Она вела себя здесь, как полноправная хозяйка: на людях могла сказать Государю «Ты», нетерпеливо прервать его, рассмеяться некстати, позволять детям шалить и громко кричать в его кабинете, когда он работал, читал и подписывал документы или просто отдыхал; делала всем, по поводу и без повода, бесконечные нотации и сентенции.

К тому же Екатерина Михайловна почти ежеминутно нервно раздражалась, отдавала приказания слугам чуть не со слезами в голосе и надрывом, а те застывали в недоумении, бросая мучительно – красноречивые взгляды то на Цесаревну, то на Императора, словно спрашивая их: где, в чем допущен промах? Император ничего не замечал, он был в блаженном опьянении счастья рядом с любимой и все казалось ему прекрасным в ней.

Государева же невестка то и дело краснела и шепотом извинялась перед слугами и адъютантами в коридорах и за дверьми, и они почтительно – понимающе склоняли головы, но все равно Марии Феодоровне было мучительно стыдно перед ними за чужие бестактности!

Цесаревич Александр Александрович, пару раз обозвав про себя, в сердцах, нежданную мачеху «полной дурою», нашел - таки благовидный предлог отказаться от семейных бесед и чаепитий, но Минни уклониться никак не могла, и возвращалась после таких домашних раутов к себе с нестерпимою головною болью… Позже она вспоминала о своеобразной «крымской идиллии» 1880 года в письме к сестре, герцогине Уэльской, Александре:

« Я плакала непрерывно, даже ночью. Великий князь меня бранил, но я ничего не могла с собою поделать. Чтобы избежать этого отвратительного общества, мы часто уходили в горы, на охоту, но по возвращении нас ожидало прежнее существование, глубоко оскорбительное для меня. Мне едва удалось добиться свободы хотя бы по вечерам. Как только заканчивалось вечернее чаепитие, и Государь усаживался за игорный столик, я тотчас же уходила к себе, где могла немного вольно вздохнуть. Так или иначе, но я переносила ежедневные унижения, пока они касались только меня, но, как только речь зашла о моих детях, я поняла, что это – выше моих сил.

У меня их крали, как бы между прочим, пытаясь сблизить их с избалованными донельзя и невоспитанными отпрысками. И тогда я поднялась, как настоящая львица, защищающая своих детенышей.

Между мною и императором разыгрались тяжелые сцены, вызванные моим отказом отдавать ему детей, помимо тех часов, когда они, по обыкновению, приходили к дедушке поздороваться. Однажды, в воскресенье, перед обедом, в присутствии всего общества, он жестоко упрекнул меня, но все же победа оказалась на моей стороне. Совместные прогулки «с новой семьей» прекратились, и княгиня крайне раздраженно заметила мне, что не понимает, почему я отношусь к ее детям, как к зачумленным.»

Цесаревич Александр словно вторил настроению жены в горьком декабрьском письме* (*уже из Санкт – Петербурга, куда фамилия и двор вернулись в ноябре – С.М.) брату, Великому князю Сергею Александровичу, в Италию:

« Про наше житье в Крыму лучше и не вспоминать: так оно было грустно и тяжело! Сколько дорогих и незабвенных воспоминаний для нас всех в этой милой и дорогой, по воспоминаниям о милой Мама, Ливадии! Сколько было нового, шокирующего! Слава Богу, что Вы проводите зиму в Петербурге, тяжело было бы Вам здесь и нехорошо! Ты можешь себе представить, как мне тяжело все это писать, и больших подробностей решительно не могу дать в своем письме, ранее нашего свидания, а теперь кончаю с этой грустною обстановкой, и больше никогда не буду возвращаться в моих письмах к этому предмету.. Прибавлю только одно: против свершившегося факта идти нельзя, и ничто не поможет. Нам остается одно: покориться и исполнять желания и волю Папа, и Бог поможет нам всем справиться с новыми тяжелыми и грустными обстоятельствами, и не оставит нас Господь, как и прежде!»

11.

Бог не оставлял, но на душе у Цесаревича и его жены было совсем безрадостно. В Зимнем, по возвращении Государя, еще по окончании годового траура, по желанию княгини, давались балы и приемы, и счастливый отец семейства, потакая тщеславию и капризам молодой супруги, обязывал присутствовать на них старшего сына и невестку.

Однажды не вытерпев очередного фальшивого «фамильного маскарада» , Цесаревич взорвался, и сказал резким тоном, что не желает общаться с «новым обществом» интриганов и карьеристов, что княгиня Юрьевская дурно воспитана и ведет себя возмутительно»!

Надо было видеть в какую ярость впал Император! Он исступленно кричал на сына, топал ногами, грозился выслать его из столицы, лишить сана Цесаревича! Впервые в жизни царственный отпрыск, наследник русской короны и просто – любящий сын, почувствовал себя чужим собственному отцу! По дворцу поползли зловещие слухи об изменении «Закона о престолонаследии» о короновании княгини Юрьевской.. Некоторые даже уверяли, что уже видели собственными глазами заказанный придворным ювелирам вензель новой императрицы : «Е.III» - «Екатерина Третья»!

Александр Цесаревич то и дело сокрушенно повторял своей Минни, что «готов удалиться куда угодно, лишь бы не быть более связанным со всей этой кабалой!», а Минни – внутренне готовила себя к чему угодно, лишь бы быть рядом с любимым и детьми.

Ее не интересовали более ни регалии , ни корона. Судьба Александра была и ее Судьбою тоже. Ей было тяжело видеть мужа отчаявшимся и опечаленным, а Государя – свекра - «загнанным в ловушку слепого чувства, чужих капризов или же собственного одиночества и внутренней беспомощности» (М. Палеолог) Так иногда казалось. И не только ей.. Светские же друзья Светлейшей княгини – придворные шаркуны и любезники, карьеристы и авантюристы – пайщики крупных железнодорожных концессий, желающие получить денежный куш еще поболее, все время вертелись у ног и шлейфа Юрьевской, зная, что она обладает магическим влиянием на царя. А та оборачивала их сомнительные любезности в свою пользу: она основывала «свой Двор, свою партию». И ей казалось, что она выигрывает, отчаянно «фрондируя» официальному Наследнику трона и его Супруге. Екатерина Михайловна искренне считала себя «без пяти минут императрицею», но именно их, этих крошечных пяти минут, ей и не хватило…

1 марта 1881 года – один единственный воскресный день перевернул весь ход истории Российской империи. Цесаревна Мария Феодоровна и ее супруг, Цесаревич Александр Александрович, получили Судьбу, которую по праву рождения и положения своего – но не желания! – должны были иметь, а княгиня Екатерина Михайловна так и не дождалась того, чего страстно и втайне желала, но на что могла рассчитывать лишь как возлюбленная Венценосца. Не более. Все тотчас же встало на свои места. Но какой трагической и горькою ценою!

Скачать архив с текстом документа