Фазы этноэволюции
СОДЕРЖАНИЕ: Первично патриархальная фаза развития этноса. Прагматическая, утилитарная фаза. Чувственная, гедонистическая фаза. Сосуществование культур. Закат этноса: идеациональная фаза и реликтовая культура.Тайсаев Джабраил Мубарикович
Из книги «Эволюция. Этничность. Культура или На пути к построению постнеклассической теории этноса»
1. Общий обзор
Этнос, как и любая сложная эволюционирующая система, стареет. Постепенно его структура наполняется все большей устойчивостью, а значит, снижаются адаптационные возможности этноса к значительным флуктуационным всплескам. Такой вывод может вызвать определенный протест, поскольку принято считать, что эволюция всегда идет в направлении к всё возрастающей способности гашения флуктуаций, и это тоже, как это ни парадоксально, верно. Все объясняется достаточно просто, например, простейшие жизненные формы, такие, как вирусы и прокариоты, наименее устойчивы, но в то же время при самых серьезных глобальных катаклизмах исчезают последними. Точно так же и развитая техногенная инфраструктура современных культур способна защитить только от катастроф умеренной силы. В случае катастроф глобального порядка наши современные города-крепости становятся еще опаснее естественного окружения. Все дело в том, что платой за устойчивость тактическую является устойчивость стратегическая.
Старение этносов далеко не всегда идет достаточно ровно. Малые этносы, если они к тому же интенсивно развиваются, являются этносами-эфемерами, они быстро развиваются и также быстро угасают. Крупные этносы, в особенности если они консервируются в собственном развитии, имеют теоретически, при соблюдении ряда условий, главным из которых является стабильность, возможность существовать неограниченно долго. Все осложняется тем, что структура этноса никогда не бывает статична (исключая реликтовые этнические культуры), она может иногда в корне менять свою генетическую структуру, в результате экзогамии, могут меняться и императивы ее развития и даже культурологическая структура. Главное, чтобы сохранялась основная ось преемственности развития этноса, на которой базируется его основа – самосознание. Этнос может многократно омолаживаться благодаря приливу свежих сил, за счет иммиграционного пресса. Наглядный тому пример с древнейшим китайским макроэтносом, который давно, казалось бы, перешел к фазе идеационального развития [40], а ныне, по многим объективным критериям, является носителем прагматической культуры. Всему виной миграционный пресс. В качестве доказательства достаточно упомянуть, что в изолированных территориях Китая, как, например, в Тибете, сохранились все признаки идеациональной культуры.
Приведем пример с ассирийским этносом. Очевидна его древность, но по своему нынешнему портрету – это довольно молодой народ, весьма энергичный, с довольно хорошим биологическим потенциалом. Можно, конечно, сказать, что это уже не те ассирийцы, но главный критерий этнической идентичности – его самосознание – остается. Если же строго диагностировать этнос по всем прочим критериям, тогда ни один этнос, существующий более века, не сможет считать себя тем же народом. Ведь любой представитель современного европейского этноса похож на русского гораздо больше, чем любой русский на своего соплеменника XIX века. Поскольку одним из фундаментальных свойств глобального эволюционного процесса является постоянное ускорение прогрессивного развития, то и этносы, возникшие позже, соответственно развиваются и стареют быстрее. Поэтому нельзя давать даже приблизительные сроки, отведенные этносу для его существования. Этнос всегда вынужден балансировать между развитием, которое неизбежно связано с утерей некоторых уникальных этнических черт, и необходимостью сохранения собственной самобытности. Слишком жесткая установка на сохранение самобытности чревата остановкой развития, тогда как другая крайность несет опасность полной этнической ассимиляции.
На первом этапе своего развития, когда этнос еще не укрепился и вероятность ассимиляции максимальна, основной упор делается не на развитие, а на сохранение собственной этнической структуры – эту фазу развития мы называем патриархальной. Затем, когда этническая структура утвердится, а этнический потенциал развития еще сохраняется довольно высоким, начинается интенсивный рост и развитие этноса – это так называемая прагматическая фаза. Основным двигателем прогрессивного развития этносов является рост потребностей, который всегда опережает их удовлетворение. Постепенно наступает момент, когда разрыв между уровнем потребностей и их удовлетворением настолько возрастает, что человек вынужден для снижения внутренней неудовлетворенности все больше концентрироваться на их удовлетворении в ущерб развитию. Происходит медленное растрачивание накопленного в прагматической фазе потенциала – эту фазу мы называем гедонистической или, согласно концепции П. Сорокина, чувственной (эмпирической). Однако разрыв и вместе с тем неудовлетворенность продолжают нарастать, накопленный потенциал иссякает, и человек ищет выход, обращаясь к высшим духовным и морально-этическим ценностям, деградация материальной культуры компенсируется ростом культуры духовной – эту фазу развития мы также, вслед за Сорокиным, называем идеациональной.
Отметим один любопытный факт. Есть свойства этноса, которые меняются плавно, градуалистически и зависят не столько от фазы развития, сколько непосредственно от возраста, а есть свойства, являющиеся непосредственным императивом развития для каждого исторического уровня этноса. К градуалистическим свойствам этнического возраста можно отнести, например, возрастание ценности человеческой жизни, нарастание требовательности к педантичности и пунктуальности, переход все большей функциональной нагрузки в управлении развитием общества к государственным структурам, а также, с некоторыми исключениями, возрастание потребностей и бережливости. К дискретным, квантовым императивам развития можно отнести те возрастные свойства этноса, которые являются характерной его чертой именно для определенного этапа развития. Например, по отношению к предметам материальной культуры в патриархальной фазе развития предпочитаются, прежде всего, те предметы, которые являются носителями традиций. В прагматической фазе предпочитаются вещи, имеющие максимальную ценность в денежном эквиваленте. В чувственной предпочитаются вещи, несущие максимум функциональности и эргономичности и удовлетворяющие чувственные потребности. В идеациональной фазе вообще теряется ценностная значимость предметной культуры, она имеет ценность лишь как проводник духовности. Или вот такая закономерность развития: сначала труд ради выживания (патриархальная фаза), затем труд ради праздности (прагматическая фаза), а затем праздность становится основой развития, труд необязателен либо вторичен (чувственная фаза). В идеациональной фазе труд ради труда не несет никакой прагматической нагрузки, он только лишь как средство духовного обновления. И соответственно движение от экономии ради выживания [41], к экономии ради накопительства, затем к экономии ради расточительства [42] и экономии ради духовного роста. Если основным императивом прагматической культуры является построй дом, посади дерево, вырасти сына, то императивом чувственной культуры является один раз живем, бери от жизни все. Для идеациональной культуры основной целью жизни становиться желание вырваться из оков сансары. У реликтовой культуры вообще нет никаких императивов, они просто живут для того, чтобы жить.
Конечно же, это весьма упрощенная, формализованная модель этноэволюции. Под влиянием соседних этносов, находящихся на более поздней эволюционной стадии, развитие может ускоряться, либо даже этнос может миновать в своем развитии некоторые фазы. Иногда, в результате социальных, реже природных катаклизмов, происходит откат назад в развитии, частичная инволюция. Ведь, по сути, социальный детерминизм, в отличие от детерминизма биологического, ненаследственный. Развитию мы обязаны ламаркистской неразрывной цепи все более глубокой социализации каждого нового поколения. Здесь действует все тот же закон социального детерминизма, что и в антропогенезе, согласно которому социализация усиливает дальнейшую социализацию. Если же мы, по каким-либо причинам не воспитывались в условиях столь же глубокой социализации под жестким и неусыпным контролем родителей и воспитателей, то и наши дети продолжат путь, как бы отступив на несколько шагов назад. И только дети внуков военного поколения уже полностью освобождаются от проклятия частичной десоциализации военного времени. Как знать, может быть и в чеченском катаклизме повинен также и частичный их откат к патриархальности, в результате выселения в Среднюю Азию, и мы сейчас пожинаем плоды все той же фатальной ошибки? Иногда развитие консервируется, в случае, когда в результате нахождения в областях стабильности и минимума контактов с другими народами рост потребностей стабилизируется, при этом образуются так называемые реликтовые этносы, как, например, коренные северные народы, аборигены Полинезии и Австралии, некоторые реликтовые племена африканских джунглей или латиноамериканской сельвы. Этот особый тип этнической культуры, весьма специфичный и сравнительно редкий, мы называем вторично-патриархальной, или реликтовой культурой. Поскольку, в отличие от культуры первично-патриархальной, она менее пластична и более пассивна, но в целом сохраняет все характерные черты патриархальности.
Патриархальная культура живет прошлым, прагматическая же живет будущим, поскольку движение вперед составляет ее суть. Чувственная живет только настоящим, о будущем ей некогда думать. Что лучше, сказать сложно, консерваторы-ретрограды чужды идеям прогресса, но зато лучше хранят традиции и этические ценности, релятивисты-технократы смотрят в будущее, но без твердой аксиологической опоры это может быть только весьма недалекое будущее.
В данной работе предлагается модель этноэволюции, в отдельных аспектах близкая моделям Н. Данилевского, О. Шпенглера, А. Кребера, Г. Беккера, Ф. Нортропа, А. Швейцера, П. Сорокина, А. Тойнби, Ф. Конечны и Л. Гумилева. Такие модели многими принимались в штыки, и дело, видимо, не столько в их надуманности, сколько в том, что мы подсознательно не хотим принимать на веру те теории, которые содержат хотя бы некоторые элементы провиденционализма. Ведь это будет означать, что мы не свободны в своем развитии. Конрад Лоренц назвал это эмоциональной антипатией к признанию того, что наше поведение подчиняется законам естественной причинности. Бернгард Хассенштайн дал этому определение антикаузальная оценка. Смутное, похожее на клаустрофобию чувство несвободы, которое наполняет многих людей при размышлении о всеобщей причинной предопределенности природных явлений, конечно же, связано с их оправданной потребностью в свободе воли [18, с.219–220].
Впрочем, предлагаемая автором модель этноэволюции является, как и у Тойнби, открытой, в ней предполагается, что активная роль человека в определении темпов и направления развития довольно высока. К тому же не стоит забывать, что социальные законы ничего жестко не определяют, а только лишь предполагают наиболее вероятные пути развития. Здесь все еще менее детерминировано, чем в органической природе, и все трактуемые закономерности развития – это не более, как векторы наиболее вероятных путей исторического развития, начертанные пунктирной линией, и всегда во власти человека изменить ход истории.
В некоторой мере предложенная модель является продолжением многих идей, выдвинутых американским социологом русского происхождения Питиримом Сорокиным, поэтому проанализируем некоторые аспекты его концепции.
Человечество Сорокин делит на различные монадные культуры, и хоть культуры, по Сорокину, не столь замкнуты, как у Шпенглера, развитие каждой их них протекает в целом независимо. Культура в своем развитии проходит две основные фазы развития – чувственную, в которой человек ориентируется, прежде всего, на удовлетворение эмпирических, чувственных потребностей, и идеациональную, в которой внимание акцентируется на потребностях духовных. В моменты перехода между указанными культурами возможны глобальные кризисы. И именно такой переходный период, согласно Сорокину, мы и переживаем в настоящее время. Мы как бы находимся между двумя эпохами: умирающей чувственной культурой нашего лучезарного вчера и грядущей идеациональной культурой создаваемого завтра. Мы живем, мыслим, действуем в конце сияющего чувственного дня, длившегося шесть веков. Лучи заходящего солнца все еще освещают величие уходящей эпохи. Но свет медленно угасает, и в сгущающейся тьме нам все труднее различать это величие и искать надежные ориентиры в наступающих сумерках. Ночь этой переходной эпохи начинает опускаться на нас, с ее кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами. За ее пределами, однако, различим рассвет новой великой идеациональной культуры, приветствующей новое поколение – людей будущего [94, с.427].
Сорокин довольно убедительно и последовательно характеризует основные тенденции развития чувственной и идеациональной культур, подкрепляя свои выводы многочисленными фактами, практически сводя развитие человечества к этим двум парадигмам. Правда, он выделяет еще и третью парадигму развития культур – идеалистическую. Однако считать ее самостоятельной парадигмой сложно, поскольку она, будучи переходным этапом между эмпирической и идеациональной культурами, не несет в себе никаких уникальных черт. Трудно все же упрекнуть Сорокина в излишнем упрощении. Ведь, по сути, он за основу такого деления берет практически исключительно духовную сферу человеческой деятельности, отношение человека к высшим трансцендентальным началам. А в этом случае, действительно, патриархальную культуру объединяет с прагматической и чувственной культурами большая бездуховность в сравнении с культурой идеациональной. Впрочем, и здесь можно констатировать некоторую дифференциацию духовных начал.
Культура патриархальная акцентируется в своем искусстве практически только на самобытности, всячески избегая заимствований, поскольку эта культура сугубо интравертная. Ей, в период становления национальной самобытности, важно сохранить и укрепить духовную ось собственной этнической культуры. Но она в тех случаях, когда вырастает на руинах ушедшей идеациональной культуры, может сохранить и многие черты ее духовной культуры, как это было во Франкской империи, которая получила в наследство от идеациональной культуры Рима христианство. Впрочем, религиозность Средневековья имела мало общего с истинной религиозностью идеациональной культуры. Ведь разве можно смутные времена междоусобиц и войн мрачного и кровавого Средневековья отождествлять с идеациональной культурой. Поэтому Сорокин считал средневековую культуру промежуточной идеалистической культурой, в которой основным идеологическим стержнем можно считать философию Аристотеля и Фомы Аквинского, представляющую характерный синтез идеационально-чувственной идеологии. Ведь христианство служило преимущественно целям укрепления самобытности формирующихся патриархальных культур, тогда еще весьма молодых и агрессивных европейских этносов. Вместе с тем религиозность патриархальной культуры, служа практическим целям укрепления и сохранения самобытности народа, имеет мало общего с истинной религиозностью идеациональной культуры. В культуре идеациональной религиозность идет изнутри человека, исходя из его внутренних потребностей. В культуре же патриархальной религиозность утилитарна и потому часто безнравственна в своей глубинной сути. Она служит цели отторжения чуждого народа и чуждой идеологии и потому сама она бывает чужда истинным духовным началам.
Прагматическая культура является, в свою очередь, культурой наиболее далекой от идеациональной культуры, когда старые корни трансцендентальной культуры уже начали забываться, а новые ростки сверхдуховности еще не развились. Этот период наиболее губителен для духовной культуры, когда искусство имеет ценность только как предмет престижа или реальной стоимости. В чувственной же фазе [43] уже начинают пробиваться первые робкие ростки идеациональной духовности, когда все больше людей начинает осознавать всю безысходность изнуряющей гонки за собственными потребностями. У Сорокина прагматическая и чувственная культуры не разделены, однако можно ли считать прагматическую культуру, утилитарную по сути, истинно чувственной. Ведь нет ничего, казалось бы, общего между бизнесменом трудоголиком, всю жизнь посвятившего работе, и его сыном-эпикурейцем [44], растратчиком отцовского состояния. Их объединяет только одно – сугубо материалистический взгляд на мир, а Сорокин именно этот критерий берет за основу, поэтому авторская трактовка никоим образом не противоречит трактовке Сорокина.
При всех особенностях этнических культур, по многим показателям можно найти как единство между прагматической и чувственной культурами, по Сорокину, представляющими единую чувственную культуру, так и патриархальной (идеалистическая культура) и идеациональной соответственно. Поэтому, при некотором упрощении, их вполне можно объединить. Приведем, в несколько упрощенном виде, некоторые характеристики, отличающие эти культуры (см. таблицу 4).
| Прагматическая и чувственная культуры | Идеациональная и патриархальная культуры | |
| 1 | Свобода | Авторитаризм |
| 2 | Перемены | Стабильность и преемственность |
| 3 | Новаторство | Стремление к сохранению традиций |
| 4 | Рациональное мышление | Интуитивное мышление |
| 5 | Обуздание природных стихий | Обуздание человеческих страстей |
| 6 | Материалистическая ориентация | Духовно-ценностная ориентация |
| 7 | Утилитаризм | Альтруизм |
| 8 | Индивидуализм | Коллективизм |
| 9 | Конкуренция | Кооперация |
| 10 | Системообразование | Системосохранение |
| 11 | Активно-созидательная, экстравертная культура | Пассивно-озерцательная, интравертная культура |
| 12 | Прогрессивное общество, основанное на подражании талантливым | Традиционное общество, основанное на подражании старшим |
| 13 | Экспансия | Консервация |
| 14 | Редукционистское мышление | Холистическое мышление |
Таблица 4. Характерные императивы развития прагматической и чувственной культур, в сравнении с таковыми идеациональной и патриархальной культур
Сорокин, подобно Шпенглеру и Гумилеву, задает слишком жесткие временные рамки в развитии культур. У всех этих авторов, с небольшими вариациями, срок исторического развития культуры либо этноса, колеблется в пределах XII–XIV веков. Даже если рассматривать только крупнейшие культуры, что уже не совсем корректно, то и тогда вариабельность может колебаться от нескольких веков до нескольких тысяч лет, и это, разумеется, исключая все формы насильственного ухода со сцены мировой истории. В малых этносах вариабельность еще выше. Малые народы могут развиться до уровня макроэтноса и успеть за свою историю разменять не одно тысячелетие, а могут попасть под покровительство зрелой чувственной культуры и, быстро развившись и деградировав до ее уровня, вместе с ней уйти со сцены, так и не пожив свой положенный срок. Крупным этносам это практически не грозит в связи с их численным превосходством, поэтому они, как правило, больше склоны к интеграции. Во всех случаях старение этноса ускоряется в спокойные времена, когда внешние и внутренние вызовы минимальны, и может замедляться, либо даже обращаться вспять в период войн и смут. Война – это, пожалуй, самый бессмысленный и безнравственный способ омоложения нации. Реликтовые этносы, живущие в безвременье, вообще законсервированы в своем развитии и могут существовать в таком состоянии теоретически сколь угодно долго, разумеется, при условии стабильности их ареала. Есть и более естественный способ вырваться из пут старения, а с ней распада и деградации этноса – это законсервировать рост материалистических начал, сконцентрировавшись на началах духовных. Ведь только сознание, будучи мощным эктропийным [45] фактором, не платит за свою эктропийность хаотизацией окружающей среды, и именно поэтому сознание не ограниченно никакими внешними факторами и может развиваться теоретически бесконечно. Конечно, при условии, если его пластичность стабилизируется или будет расти в результате плюрализации. Поэтому сознание теоретически не подвержено разрушению, если мы сами не дадим возобладать над ним чувственным началам.
Интересно отметить, что Сорокин, обличающий науку чувственной культуры в ориентировании только на утилитарно-позитивистские подходы в исследованиях, сам, в общем-то, часто довольствуется позитивистскими методами, ограничиваясь только констатацией фактов как данности, подтвержденной многочисленными табличными статистическими сводками. В частности, в изобилии предложенных фактов, действительно подтверждающих многие его выводы, автору так и не удалось найти раскрытие глубинных причин цикличности развития культур, механизмов и движущих сил, порождающих развитие культур именно по такому сценарию. Сорокин, в частности пишет: Ни одна из форм культуры не беспредельна в своих созидательных возможностях. Когда созидательные силы исчерпаны и все их ограниченные возможности реализованы, соответствующая культура и общество или становятся мертвыми и не созидательными, или изменяются в новую форму, которая дает новые созидательные возможности и ценности. Все великие культуры, сохранившие творческий потенциал, подвергались как раз таким изменениям [94, c.433]. Значит, все дело именно в творческом потенциале, который каким-то образом растрачивается культурой. Такое объяснение тесно перекликается с точкой зрения Шпенглера, согласно которому угасание культуры начинается после того, как его душа реализовала все свои потенции [95], и Тойнби, у которого закат культуры связан с утратой созидательной силы творческим меньшинством [66]. Такое объяснение цикличности можно принять разумным только в качестве образной метафоры, истинные корни перерождения культур нужно искать глубже.
2. Первично патриархальная фаза развития этноса
Итак, этнос рождается тогда, когда группа людей начинает осознавать себя отличными от других аналогичных групп. И если эндогамия значительно выше в такой группе, нежели экзогамия, а также, что еще важнее, внутренние культурологические контакты превысят внешние, тогда можно сказать, что это именно этническая, а не субэтническая общность людей. В начальный период своего существования этнос еще не обладает устойчивым комплексом критериев этнической идентичности. Собственная национальная культура еще только формируется, антропологические различия, как и язык, слабо различимы от праобразующего этноса, от которого отпочковался новый этнос. Право на автономию в занимаемой этносом территории далеко не сразу признается праэтносом, которому не выгодны никакие потери. Другие народы видят в нем, первоначально, все тот же праэтнос. И что же остается? Остается этническое самосознание, которое изначально настолько высоко, что с лихвой компенсирует все прочие недостатки этнической идентичности. Это особенно важно в начальный период существования нового этноса, поскольку все еще велика возможность его ассимиляции праэтносом. Поэтому первично-патриархальная культура всегда интровертна по своей сути, ей нужно сохраниться, утвердиться, добиться признания другими народами, а уж потом можно подумать и об интеграции. Такая культура создает целый ряд мер, в том числе и законодательных, ограничивающих экзогамию. Очень часто это достигается путем смены вероисповедания. Все силы концентрируются на развитии собственного культурного наследия, и в первую очередь, собственного уникального языка, в котором особенно важно свести к минимуму языковые заимствования, а также закрепить культурологические отличия от праэтноса, чтобы свести к минимуму вероятность ассимиляции.
Патриархальная культура ориентируется в своем развитии на прошлое. Казалось бы, как еще только формирующаяся культура, у которой фактически и нет прошлого, может на него ориентироваться. Конечно же, патриархальная культура, задержавшаяся в своем развитии, может насчитывать и тысячу лет, но ведь есть еще молодые, только становящиеся патриархальные культуры. Дело в том, что этнос только тогда этнос, когда у него появляется свое прошлое. Этническое самосознание должно, прежде всего, ориентироваться на историю своего народа, какой бы короткой она ни была, а для только становящегося этноса это особенно важно. Поэтому, одним из условий выделения субэтноса в самостоятельный этнос является накопление собственного исторического достояния. Если же, волею судьбы, этнос сформировался раньше этого срока, в результате ответа на внешние вызовы или же политической изоляции, тогда патриархальное общество начинает ориентироваться на историю своего праэтноса, считая его своей историей и даже только своей. В любом случае, если не сформируется такой образ исторического, либо даже мифологического прошлого, этнос обречен. Такие общества Тойнби назвал традиционными, поскольку уже через несколько поколений формируется целый комплекс традиций, формирующих идейный, культурологический стержень этноса. Сохранение традиций играет наиболее значимую роль в таких культурах, в которых высок риск ассимиляции. Очевидно, что такой риск особенно высок в самых молодых, становящихся культурах. Именно в молодых культурах при этом отдается предпочтение уникальным традициям, отличающим новый народ от прочих. И если изначально, когда традиции только формируются, культура была направлена в будущее, то уже через несколько поколений культура концентрирует приоритеты не на формирование новых традиций, а на сохранение старых. Культура оборачивается вспять, в прошлое.
Как отмечает Энтони Смит, национальная идея концентрируется на вере в общих предков, в то, что когда-то их народ жил в золотом веке, что их народ, когда-то имел огромные территории и богатейшую культуру и что надо верить в будущее возрождение [96]. Согласно Смиту, по такой схеме строится национальная идея практически всех народов. Однако, с нашей точки зрения, это далеко не так. Такая модель интеграции народов свойственна, главным образом, традиционным обществам. Традиции передаются от одного поколения другому, при этом часто их первоначальная прагматическая функция пропадает, но их ценность для народа все равно сохраняется и даже возрастает. Дело в том, что не столь важна практическая польза тех или иных традиций, гораздо важнее, чтобы они несли в себе уникальный культурологический этнический стержень души этноса. Например, отказ от употребления свинины арабами и израильтянами был связан изначально с заболеванием трихинеллезом. И некоторые правоверные и поныне с готовностью от нее отказываются, забывая о гораздо более значимых религиозных запретах, ведь от свинины отказаться значительно проще.
Но в патриархальной культуре традиции – это не просто экзотические обряды на потребу туристам, они суть, зерно этноса, его осевой стержень, потеряв их, этнос тут же погибнет, ассимилировавшись другим народом. А для представителей патриархального этноса это быть может даже страшнее собственной гибели. О таких людях Гумилев пишет: ...каждый активный строитель этнической целостности чувствует себя продолжателем линии предков, к которой он что-то прибавляет. Для них характерно отсутствие личной заинтересованности. Они как будто любили свое дело больше себя. Но это не альтруизм: предмет их любви был в них самих, хотя и не только в них. Они чувствовали себя не просто наследниками великих традиций, а частицами оных. Люди этого склада встречаются во все эпохи, но в начальных стадиях этногенеза их значительно больше [54, с.118].
Пока этнос не утвердился, новое может смыть волной космополитизма еще не окрепшую хрупкую структуру молодого этноса. Поэтому такая культура патриархальна, ориентирована в своем развитии на старшее поколение, а значит, прошлое, указывая ей путь в будущее, не позволяет радикально меняться. Период религиозного мракобесия и схоластики раннего Средневековья можно объяснить именно патриархальностью в то время еще молодых европейских этносов, одной из главнейших осей этнической преемственности в которых и была христианская доктрина.
Конфессиональность для патриархального этноса – это, прежде всего, средство самосохранения и экспансии, поскольку, как было рассмотрено выше, этнос расширяется не столько биологически, сколько посредством культурной экспансии, захватывая менее пассионарные этнические общности, независимо от того, насколько они биологически к ним близки. Поэтому конфессиональность в неидеациональных культурах является не столько сохранившимся островком идеациональности, сколько, не имеющей ничего общего с подлинной трансцендентальной духовностью, утилитарной защитной структурой этноса. Например, в Англии XV–XVI веков, тогда еще народа типично патриархального склада, понятие англиканская церковь было неотделимо от понятия английская нация. В 1559 году будущий епископ Лондонский Джин Эйомер провозгласил, что Бог – англичанин и призвал своих соотечественников семь раз благодарить его за то, что они родились англичанами, а не итальянцами, французами или немцами [89]. Для них англиканская церковь фактически была не религией, а важнейшей этнической осью.
Такая культура, по сути, более агрессивна. Молодость закономерно агрессивней старости, к тому же она больше нуждается в самозащите. В своей вневременности и агрессивности она предстает перед культурами старыми как чуждый и опасный элемент, что вызывает встречную агрессивную реакцию, следствием которой может быть еще большая агрессия и резкий всплеск самосознания и националистических настроений. Поэтому к таким культурам требуется особенно тонкий и деликатный подход. Единственно возможной является политика пряника, политика кнута абсолютно неприемлема. Страны Ближнего Востока особенно остро ощутили агрессивность патриархальных культур Европы во времена крестовых походов. В результате зрелая чувственная культура ближневосточных народов была подорвана, так и не успев перерасти в культуру идеациональную. И кто знает, быть может, если бы ближневосточные этносы сумели сохранить основную ось своей тогдашней чувственной культуры, может, сейчас Европа не страдала бы от ближневосточного фундаментализма?
Впрочем, уровень агрессии сейчас несопоставимо ниже, чем во времена мрачного Средневековья, когда уничтожались целые народы. Поэтому ныне нас пугают многие вещи, происходящие в патриархальных культурах, несовместимые с гуманистическими принципами Нового времени. Не стоит только забывать, что они совсем другие и в чем-то даже лучше, поскольку не испорченны цивилизацией. И может быть, прав был Гордон, герой романа Джеймса Олдриджа Герои пустынных горизонтов, считавший, что они гораздо свободнее и счастливее нас и не нужно им навязывать нашу демократию и материальную культуру, пока они сами этого не захотят. И все же такие культуры при тесных контактах с техногенными культурами быстро аккумулируют блага цивилизации. Но вот становятся ли они от этого счастливее?
Их состояние охарактеризовал Элстер: Мы были счастливее до того, как получили эти новые диковинные вещи, хотя теперь почувствуем себя несчастными без этих вещей (цит. по [97, с. 111]). Потребности значительно проще повысить, нежели снизить их, рост потребностей практически необратим естественным путем. И тогда заканчивается период развития этноса, в котором потребности являются элементарным средством существования, и начинается изнурительная гонка за их безудержным и всегда опережающим ростом. Кстати, если самопроизвольная этническая ассимиляция патриархальной культуры практически невозможна, то преодоление этносом эпохи патриархальности протекает довольно легко и при тонком балансе культурно-экономических контактов, при сохранении принципов невмешательства возможен очень быстрый скачок, с переходом к новой фазе развития, к прагматической культуре.
3. Прагматическая, утилитарная фаза
Патриархальный уклад практически оправдан тогда, когда необходимо сконцентрироваться на сохранении самобытности. И как бы не было сложно жить с оглядкой назад, на наших отцов, – именно так проще всего не потерять собственные корни, а с ними и последние крупицы собственного этнического самосознания. Однако с течением времени, когда этническая структура укрепляется, смена приоритетов превращается в насущную необходимость. Развитие становится важнее сохранения, а в этом случае необходима прогрессивная культура, опирающаяся в своем развитии не на старших, а на лучших, в независимости от возраста. Однако это необходимое, но недостаточное условие для смены патриархального уклада. Этносы, как и многие другие крупные исторические общности людей, далеко не столь разумны в своих устремлениях. Необходимость смены приоритетов могут осознать единицы. Кто за ними пойдет во все еще патриархальной культуре? Это необходимое, но не достаточное условие, и именно поэтому многие культуры веками топчутся на месте, даже и не предполагая, что можно двигаться вперед. Здесь необходим толчок, после которого количество прогрессивно настроенных людей экспоненциально начнет возрастать, поскольку прогрессивная культура множит прогрессивно настроенных людей. Затем, когда причинно-следственная петля замкнется, дальнейшее развитие примет необратимый характер. Стимулировать переход к прогрессивному развитию может оглядка на успехи другой, более прогрессивной культуры, развитие социально-экономических связей с такой культурой.
Переход к прогрессивному развитию определяется ростом потребностей. Потребности весьма сложно снижать, но вот повышать их значительно проще. К хорошему быстро привыкаешь, даже если это снижает жизненную удовлетворенность. Можно спорить по поводу того, увеличивает прогрессивное развитие общества количество счастливых людей или нет, но очевидно, что если прогрессивная культура соседствует с патриархальной, при любом мирном исходе такого сосуществования скорее патриархальная культура пойдет за прогрессивной, чем наоборот.
Значительно сложнее найти источники толчка к прогрессивному развитию без оглядки на соседей, ведь как минимум одной культуре пришлось быть первой. Видимо, таким первоначальным толчком к росту потребностей были внешние вызовы со стороны других культур или природных стихий. Ведь потребности – это не только потребление, но и устойчивость. Так, согласно П.В.Симонову [98], все формы потребностей можно разделить на две группы: потребности сохранения (нужды) и развития (роста). И вот в условиях, когда постоянные внешние вызовы принуждают этнос развивать армию и укреплять границы, а внутренние вызовы – полицейскую и правовую систему, он невольно подтягивает за собой и прочие векторы общественного развития. В данном случае, конечно же, потребности роста будут нарастать значительно медленнее, но когда порог необратимого их развития будет преодолен, дальнейший его интенсивный рост будет обеспечен. Первичный переход к интенсивному развитию, к прагматической культуре был значительно более длителен, но однажды порожденную волну прогрессивного роста подобно цунами уже не остановить.
Итак, прагматическая фаза – это, прежде всего, интенсивный рост потребностей и соответственно интенсивный рост производства. Материальная выгода становится главной и определяющей основой развития, многие традиции, если они не имеют экономической основы, забываются. Этнос все отдает в угоду пользе, держа знамя утилитаризма. Этично то, что полезно, хорошо то, что приносит практическую пользу. В Европе первая волна наступления прагматической культуры началась в эпоху Возрождения, и эта линия позитивного прагматизма продолжалась вплоть до полного формирования индустриальной экономики Запада. Политические идеи Т. Гоббса и Н. Макиавелли, утилитаризм И. Бентама, реформация, концепция демографического взрыва Т. Мальтуса (у которого, кстати, позаимствовал известное выражение борьба за существование Дарвин), знаменитое правило невидимой руки А. Смита [46], взгляды французских просветителей XVIII века (К. А. Гельвеций и др.), теория биологической эволюции Дарвина. Все эти концепции, стоящие на утилитаристских позициях позитивного эгоизма, возникли именно в период наиболее интенсивного формирования новых капиталистических отношений, в период торжества прагматической культуры.
Патриархальная культура замкнута и эндогамна. Для того чтобы войти в состав патриархального этноса, надо родиться в нем, чтобы стать персом, надо было родиться персом. Прагматичная культура предельно открыта, и значительно проще войти в ее состав. Например, в Китае, в период его интенсивной экспансии, для того чтобы стать китайцем, даже не нужно было знать определенный язык, достаточно было принять китайские основы нравственности и культуры, а также определенные нормы поведения. В период прагматической экспансии византийской и арабской культур все было еще проще: принимаешь православие либо ислам – и становишься византийцем либо арабом соответственно. Поэтому прагматичная культура всегда интенсивно расширяется, причем не столько за счет собственного воспроизводства, которое несомненно велико, сколько за счет культурологической ассимиляции соседей. Люди прагматической культуры живут настоящим. Люди этого склада забывают прошлое и не хотят знать будущего. Они хотят жить сейчас и для себя. Они мужественны, энергичны, талантливы, но то, что они делают, они делают ради себя [54, с.119].
Крупнейший теоретик в области этнологии Ханс Кон выделял две основные национальные модели, на Западе национализм [47] концентрировался на текущей политической борьбе и весьма мало был обращен в прошлое, то есть был ориентирован на достижение практических, рационально положенных целей. В национализме периферии очень сильный акцент делается на прошлом [100, с.114]. Если подойти к указанным различиям с эволюционистских позиций, тогда они будут определять не столько этнические особенности, сколько различную стадиальность этнических культур. Средневековая Западная культура не в меньшей степени была ориентированна на прошлое, и только в эпоху Возрождения начали возобладать рациональные начала.
Развитие прагматической культуры могло бы длиться бесконечно, однако резервы пластичности, земных ресурсов и биологических возможностей человека ограничены, а рост потребностей ничто не ограничивает. Человеческие потребности всегда опережают возможности, и вот наступает момент, когда уровень потребностей зашкаливает за пределы возможностей. Человек начинает потреблять больше, чем производить. Этим знаменуется переход к чувственной фазе, когда люди могут много, но хотят значительно больше и поэтому живут либо в кредит, за счет того, что еще не заработали, либо начинают элементарно паразитировать.
4. Чувственная, гедонистическая фаза
Чувственная фаза развития этноса (у П.Сорокина она также трактуется как эмпирическая) – это начало конца, переломный момент, когда этноэволюция достигает своего пика, стабилизируется и медленно приближается к закату. Как правило, в этот период этнос достигает наибольших успехов во всех сферах жизни, кроме разве что духовной, которая начинает угасать по понятным причинам еще в прагматической фазе развития. Потребности достигают немыслимых высот, и казалось бы люди имеют все, что могли бы пожелать, но всегда появляются новые потребности. При внешнем благополучии в людях накапливается все большая неудовлетворенность. Потребности все дальше удаляются от собственного удовлетворения. Расцветают кредитные организации, поскольку людям хочется всего здесь и сейчас. Сфера услуг расцветает, отдых и праздность превращается в культ, а труд лишь средство его удовлетворения.
Впрочем, нельзя сказать однозначно, что чувственная культура обращается вспять в своем развитии, поскольку потребление превышает производство. Ведь известно, что уровень жизни в государствах, в которых образующими этносами являются чувственные культуры, наиболее высок. И более того, даже после социальных катаклизмов, когда от потенциала, накопленного прагматическими культурами прошлого, казалось бы, практически ничего не остается, такая культура восстанавливается быстрее какой-либо иной. Достаточно вспомнить об известном немецком экономическом чуде. В чем здесь противоречие?
Во-первых, основной потенциал, накопленный прагматической культурой не в материальном богатстве, он внутри нас – это, прежде всего, интеллектуальный и духовный потенциалы. Можно уничтожить всю экономическую и военную мощь государства, но если останутся люди, его составляющие, тогда восстановление материального наследия будет лишь вопросом времени, поскольку гораздо важнее культурное наследие, а его не так то просто уничтожить. Для этого нужно время, и мы его с успехом прожигаем, растрачивая духовный потенциал.
Во-вторых, основа прагматической успешности чувственной культуры в чрезвычайно высоком уровне альтруистической кооперации, когда высока взаимозависимость между людьми, но и столь же высока взаимопомощь и взаимоответственность. Высокий уровень этнической кооперации достигается посредством все более глубокой социализации личности, когда ребенку в семье уделяют больше внимания. Такой ребенок, повзрослев, будет воспитывать своих детей столь же заботливо. Для таких людей соблюдение даже полностью потерявших практический смысл норм общежития не простое крючкотворство, а внутренняя потребность. Конечно же, это снижает пластичность общественных структур, поскольку таким людям трудно выходить за рамки общепринятых норм, даже когда это жизненно необходимо. Но в конкретных, стабильных условиях общественная организация таких людей особенно эффективна. На пике развития этноса люди, его составляющие, представляют наиболее сплоченное общество. И не случайно именно общества таких людей являются демократическими. Зачем нужны излишне жесткие законы, когда внутри нас закон и так излишне жесток. Все настолько зависят друг от друга и от собственного государства, что пресекают на корню любые проявления асоциального поведения со стороны своих соотечественников. В таком обществе достаточно незначительно превысить скорость движения за рулем своего авто – и тут же найдется законопослушный гражданин, который ради твоего же блага сообщит об этом в полицейский участок. Здесь каждый на службе собственных интересов, но все организовано так, что собственные интересы не отделимы от общественных. И это естественно, поскольку на пике развития любой сложной системы интеграция, а значит, и взаимозависимость достигают высочайшего уровня. Поэтому чувственная культура довольно долго сохраняет маску внешнего благополучия. Но альтруистическая интеграция хоть и низка в прагматическом этносе, но все время растет, а в чувственном, хоть и высока, но снижается. Поэтому уровень альтруистической кооперации также можно считать потенциалом, накопленным прагматической культурой.
В-третьих, государство служит гарантом благосостояния людей. В этот период оно служит обществу наиболее продуктивно и не позволит просто так неумеренным потреблением растратить капиталы своих граждан. К тому же потребление – это важнейший источник роста производства. Если грамотно организовать экономическую систему в государственном устройстве, тогда рост потребления (спроса) будет стимулировать рост производства. Впервые на это обратил внимание великий английский экономист Джон Мейнард Кейнс. В своей работе Общая теория занятости, процента и денег, написанной в 1936 году, он показал, что если каждому работодателю в отдельности выгодно платить работникам поменьше, то в целом ему выгодней, когда все работодатели платят своим работникам больше, поскольку высокие доходы – это всегда высокое потребление [101, с.46]. Если в прагматическом обществе главной идеологией экономического развития была теория Адама Смита с его правилом невидимой руки, когда каждый за себя, то при переходе к чувственной культуре аттрактором развития становятся уже не производители, будь то пивовары, мясники или булочники, а непосредственно потребители. В чувственном обществе, прежде всего, не булочник нас кормит, а мы его, потому что покупаем у него сдобу. Ведь когда производство работает эффективно, гораздо важнее реализация готового продукта. Клиенту нечего опасаться потерять булочника, когда их и так слишком много, а вот булочник как раз и должен опасаться потерять клиентов, которые фактически его кормят.
В обществе, в котором основными кормильцами становятся потребители, именно потребности превращаются в важнейший ресурс экономического процветания. Поэтому этнос, в котором высок уровень потребления, обречен на экономическое процветание, даже если у него низок производительный потенциал. Свято место пусто не бывает, в условиях рынка, когда есть спрос, всегда найдется что предложить, а вот когда нет устойчивого спроса, экономика задыхается. Поэтому основу экономической борьбы корпораций нового типа составляют не материальные ресурсы, а гораздо более значимый ресурс – спрос. Корпорации борются, прежде всего, за рынки сбыта, а чувственная культура всегда готова обеспечить самый высокий уровень потребления.
Общество интегрируется настолько, что производитель не может самовольно снизить зарплату. Законы, которые стоят и на страже его интересов, этого не позволят. Экономическая политика кейнсианского управления спросом знаменует начало постепенного перехода к регулируемой экономике. И не смотря на то, что впоследствии, после прихода монетаризма и рейганомики, линия Адама Смита, казалось бы, снова взяла вверх, это все же следует отнести к некоторой инерционности, связанной с тем, что мы слишком рьяно отдались возможности перехода к регулируемой экономике. К тому же возврат монетаризма в мировую экономику можно объяснить несколько запоздалой реакцией на частичную прагматизацию чувственной Западной культуры в результате величайшего социального катаклизма XX века – Второй мировой войны. Но регулируемая экономика опасна еще и тем, что она ведет к упрощению системы, снижению разнообразия. Именно поэтому спектр как товаров и услуг, так и профессий во времена социалистического устройства был неизмеримо ниже. Саморазвитие, основанное на рыночных механизмах саморегулирования, всегда увеличивает разнообразие, а вместе с тем и пластичность, устойчивость системы. Об этом писал Ф. А. Хайек, идеолог монетаризма и основной оппонент Кейнса [102]. Поэтому ни монетаризм, ни кейнсианство, ни марксизм не могут считаться единственно верными экономическими моделями. Все зависит от уровня интеграции и от того, какая этническая культура является доминирующей в государстве.
Мы мечемся в своих пристрастиях между Смитом, Марксом и Кейнсом, пытаясь втиснуть их теории в жесткие рамки текущей реальности, забывая при этом, что рамки эти далеко не статичны. Прагматической культуре больше подходит монетаристская экономика, чувственной – кейнсианская, поскольку чувственная культура, не имеющая собственных устремлений не только к росту, но и к сохранению, просто принуждает государство брать все больше функций управления на себя. Постепенно социальные и государственные секторы экономики врастают во все сферы рынка, что повышает стабильность, но снижает возможности самодвижения и роста разнообразия внутренней структуры.
Кстати, рост потребления в чувственной культуре будет расти, даже если мы и не будем проводить политику кейнсианского управления спросом. Этим мы только ускоряем этот процесс, который, безусловно, чисто экономически выгоден. В прагматической культуре, несмотря на всю ее направленность к прогрессивному росту, главным экономическим тормозом является накопительство, когда значительная часть капиталов замораживается. В чувственной культуре капиталы неизбежно растекаются по капиллярам экономического организма, способствуя его росту. Поэтому государству, образованному этносом, представляющим прагматическую культуру, очень выгодно иметь также и представителей чувственной культуры. Но и для чувственного этноса желателен приток прагматических мигрантов, поскольку в культуре чувственной люди, в основной своей массе, менее предприимчивы. Но это все оценка сугубо экономическая, если же оценивать эти культуры аксиологически, тогда будет значительно сложнее понять – представитель какой из культур несчастнее. Прагматик-трудоголик, который всю жизнь зарабатывал, забывая об отдыхе, или эмпирик-эпикуреец, который всегда хотел большего и был несчастен, оттого что получал гораздо меньше.
Институты прагматической культуры постепенно исчезают, и мы все больше начинаем походить на граждан римского принципата, в период начала заката Римской империи. Кстати, население Рима со II века нашей эры также неуклонно сокращалось. Потребление ради потребления, жить – значит удовлетворять вожделения, а кто их удовлетворяет недостаточно, тот и не живет вовсе. Мы стремимся иметь все здесь и сейчас, до того как успеем это заработать, и государство и производители нам в этом помогают, кредитуя нас в счет будущих доходов, им это выгодно, ведь это и есть стимулирование спроса.
Как уже отмечалось, главная проблема чувственной культуры состоит в том, что именно в ней наиболее высока неудовлетворенность. Тому есть две основные причины, которые А. П. Назаретян называет эффектом призмы и эффектом зеркала. Эффект призмы, согласно Назаретяну, состоит в том, что восприятие исторической динамики искажается опережающим ростом ожиданий, эффект же зеркала в том, что люди оценивают качество своей жизни через сравнение с жизнью других [27, с.32]. Например, в 60-х годах XX века покупательная способность чернокожих граждан США была такой же, как у граждан Канады, а процент афро-американцев, учащихся в колледжах, превышал соответствующий процент от общего числа жителей Британских островов. Но афро-американцы проявляли недовольство своим положением, поскольку сравнивали его с жизнью не канадцев, англичан или тем более африканцев, а своих белых соотечественников [103, с.314-328].
Если в прагматической культуре искусство было лишь предметом торга и в лучшем случае служило целям сохранения и укрепления национальной самобытности, то в культуре чувственной искусство расцветает, но радует уже не душу и даже не разум, а органы чувств. Искусство приобретает функции сенсорного наслаждения, его цель ублажать тело, но не душу. И поэтому оно поверхностно, часто даже безнравственно и излишне, до фотографичности реалистично. Как отмечает Сорокин: Вместо того чтобы поднимать массы до собственного уровня, оно, напротив, опускается до уровня толпы [94, с.452].
В эпоху расцвета утилитаризма мы стремились как можно больше оставить детям, в культуре же чувственной так действуют только пассионарии, все прочие если что и оставляют, то только неоплаченные счета. Происходит массовая инфантилизация общества, важно только настоящее, будущего еще нет, поэтому оно и не существенно, эмпирики, как и дети, живут настоящим. Как отмечает известный американский экономист Дж. Стиглиц, кредиторы скорее озабочены тем, чтобы избежать банкротства, а не тем, чтобы максимизировать прибыли; менеджеры скорее озабоченны прибыльностью в краткосрочном аспекте, чем долгосрочными перспективами фирмы [104, с.52]. Интересные данные получил английский психолог С. Ли. Участникам эксперимента был предложен выбор между 5 фунтами, которые они получат сразу, и 10 фунтами через определенный срок. Респонденты отдавали предпочтение 10 фунтам только в том случае, если они их получат не позднее чем через 2 месяца. Ли заключает, что такой выбор практически неоправдан, поскольку: Это было бы рационально, если бы темпы инфляции были порядка 5000% [105, с.125]. Люди в чувственном обществе готовы промотать все, что имеют, но государство позволяет своим гражданам потратить лишь часть собственных доходов. Это достигается путем страхования вкладов, страховых пенсионных отчислений и организации социального страхования. А поскольку высокое потребление – это всегда высокие доходы производства, у государства средств для этого достаточно. Кстати, в таких обществах люди все чаще отказываются обеспечивать собственных детей после достижения ими совершеннолетия, государство и тут приходит на помощь.
По поводу стремления к стабильности, что характерно особенно для чувственной культуры, следует подчеркнуть, что именно этот аспект, присущий зрелым культурам, не имеет ничего общего с конкретной фазой этнического развития. Комплекс премудрого пескаря или человека в футляре связан только с пластичностью общественного сознания. Пластичность, в свою очередь, не зависит ни от каких конкретных общественных моделей развития, его снижение носит исключительно кумулятивный характер и подчиняется, по сути, только одной закономерности, чем интенсивнее прогрессивное развитие, тем выше темпы снижения пластичности.
Для более наглядной демонстрации такого, казалось бы, парадоксального утверждения – прагматичная культура менее прагматична, нежели чувственная, смоделируем идеальную социальную систему. Образуем две виртуальные коммуны, состоящие исключительно из прагматичных людей и представителей эмпирического этноса соответственно. Допустим, что там, где они оказались, полностью отсутствует инфраструктура, но ресурсов более чем достаточно, причем обе коммуны полностью изолированы. Очевидно, что прагматическое население гораздо быстрее начнет осваивать свой остров. Однако с течением времени остров эмпирической культуры начнет его опережать. Все объясняется тем, что люди прагматического острова сразу все начнут активно осваивать ресурсы и обустраивать свой быт, независимо от индивидуальных способностей. В итоге там не будет явных фаворитов, а значит, дальше мелких артелей и ферм дело не пойдет, где все герои, там нет героев. На эмпирическом острове, где почти все люди прагматически пассивны, инициативу быстро возьмут пассионарии, а значит, концентрация капиталов и производства здесь будет выше, что естественно позволит впоследствии обеспечить более высокие темпы развития. К тому же стабильно высокий спрос, обеспеченный высоким уровнем потребностей, будет дополнительным фактором, способствующим росту производства, а высокий уровень этнической интеграции исключит бесхозяйственность. Но это идеализированная модель, в реальности ни о каком жестком делении культур не может быть и речи, поэтому прагматичные люди встречаются и в культуре чувственной, но только значительно реже. И вот именно эти немногие прагматики-пассионарии и будут иметь в чувственной культуре значительно больше возможностей для материального роста.
Конечно, многое зависит и от ряда факторов частного характера, но в целом государства, имеющие в своем составе чувственный этнический костяк, все равно обречены на экономический успех. Именно поэтому бедные ресурсами народы Прибалтики, в которых не было особенно ярких политических лидеров, все-таки смогли резко повысить уровень жизни после распада СССР.
Но червь все нарастающей неудовлетворенности точит чувственную культуру изнутри. Частичной компенсацией нарастающего несоответствия потребностей их удовлетворению служит снижение рождаемости. Все чаще при объяснении причин снижения числа детей в семье родители ссылаются на недостаточную материальную обеспеченность, хотя рождаемость, как правило, ниже именно в более обеспеченных группах населения. Объясняется все очень просто, поскольку неудовлетворенность нарастает кумулятивно с ростом материального уровня жизни, постольку именно более обеспеченным в первую очередь целесообразно уменьшить число иждивенцев в семье, а значит, тем самым частично снизить неудовлетворенность. Снижение рождаемости в жестко интегрированном обществе, где все предельно сбалансировано, особенно опасно. К тому же пластичность снижается до критически низкого уровня, когда любые мало-мальские флуктуации оборачиваются политическими и экономическими кризисами. Возможно, что, в конечном счете, начнется движение вспять, в направлении культурологической дезинтеграции.
Вполне естественно, что чувственная культура ориентирована главным образом на проекты, дающие скорый результат. Сворачиваются долгосрочные проекты, фундаментальные исследования, финансирование космических программ и т.д. Все это высвобождает капиталы для удовлетворения растущих чувственных потребностей населения, но снижает потенциал роста. Такая культура упадочна, по сути, она способна лишь пожинать плоды прагматической культуры, поэтому прагматизм ей жизненно необходим. Войны первой половины XX века заставили народы Европы временно забыть о культе чувственности. На развал материального окружения европейцы ответили компенсаторно-прагматической созидательностью. Уровень потребностей снизился на порядки, тут уж не до изысков. Произошел откат назад, равносильный омоложению. Благодаря такой вторичной прагматизации сознания Европа не только быстро компенсировала материальные и людские потери, но и приобрела дополнительный потенциал роста. Внешние и внутренние вызовы не только могут приостановить падение, но и обратить его вспять. Опаснее всего для стареющего этноса длительный застойный покой, и если к тому же сохранятся изолирующие барьеры, тогда неизбежен переход к идеациональной фазе с дальнейшим переходом в статичный реликтовый этнос. Войны, конечно же, никогда не бывают желательными, даже во спасение вырождающегося народа. Однако толчок, необходимый для всплеска прагматичности, народу все же необходим, и лучше, если этот толчок будет связан не с компанией за разрушение, а с компанией за созидание. Теоретически, если грамотно осуществлять регуляцию уровня потребления за счет привлечения доходов на крупные государственные проекты, а также если мудро регулировать миграционную политику, можно растянуть начавшийся распад на неопределенный срок. Ведь этнос весьма аморфен, даже в фазе чувственности, когда он менее пластичен. Как генетическая структура этноса, так и его духовная ось всегда активно меняются. Тому способствует непрекращающийся миграционный пресс со стороны молодых этносов, мигрирующих в эти внешне весьма благополучные общества.
Вот конкретный пример. Европа, а впрочем, и вся Западная культура, находилась в глубоком кризисе еще в первой половине XX века. Это отмечают многие исследователи (Данилевский, Шпенглер, Сорокин, Ортега-и-Гассет, экзистенционалисты и многие др.). Теперь многие считают такие пессимистические настроения преждевременными, а кризис якобы был связан с войнами и революционными переворотами. С одной стороны, действительно, резкий скачок уровня жизни Западной культуры во второй половине XX века, казалось бы, опроверг эти касандровы прогнозы. Однако войны на пустом месте не возникают и, так же как и революции, часто бывают не причиной, а следствием кризиса. Более вероятно обратное, на первый взгляд слишком смелое утверждение, что все эти военные катаклизмы напротив, отодвинули кризис на полвека. Разрушенная послевоенная инфраструктура активизировала внутренние резервы, повернула векторы развития в сторону прагматической созидательной активности. В сущности, особенно созидательна прагматическая культура. В начале XX века чувственная культура Запада, начала терять последние ростки своего прагматического прошлого с переходом к зрелой чувственной фазе развития, способной лишь на то, чтобы пожинать плоды, не ею взращенные. Точно так же и нынешняя чувственная культура Запада пожинает плоды частичной прагматизации европейцев под действием социальных катаклизмов первой половины XX века. Индустрия космоса, успехи ядерной и квантовой физики, информационные технологии – все это было рождено в середине XX века, когда Запад только начал оправляться от войн.
Причиной научного прорыва сороковых-пятидесятых годов лежит, в числе прочего, и в частичной дезинтеграции общественного сознания. Переосмысление ценностей, разочарование в идеалах прошлого, нарушение устоявшихся связей в сложившейся инфраструктуре образования и науки. А главное, значительная часть людей была вырвана из привычного ритма жизни, при этом социализация поколения военного времени проходила весьма поверхностно. Люди вынуждены были буквально взрослеть, еще фактически оставаясь детьми. Тут уж не до образования. Все это подрывало устойчивость общественного сознания, а значит, повышало его пластичность. В частности, разрушенные стереотипы мышления невольно способствовали росту оригинальных научных идей. Это следствие действия правила Копа: чтобы продвинуться вперед, надо отступить назад. Социальные катаклизмы невольно способствуют росту пластичности общественного и индивидуального сознания, но человек свободен в своем выборе развития и может найти другие, куда более невинные способы повышения пластичности. Опаснее всего застой в общественном развитии, а застой это не только мирная жизнь, это самоуспокоенность, отсутствие желания поиска новых путей развития. Именно такой застой общественного сознания и является следствием нынешнего застоя науки. Период застоя – это период высочайшего профессионализма, люди слишком хорошо знают возможности науки, чтобы создать невозможное.
Конечно же, наука и ныне движется вперед, причем все более ускоренными темпами, но всем этим мы обязаны предшествующему научному прорыву, ничего радикально нового современная наука так и не придумала. Открытий становится все больше, но они все менее впечатляющи. Мы все меньше меняем, и все больше улучшаем, и корректируем. Конечно же, нельзя отрицать, что число научных открытий, особенно в новейших областях знания (квантовая механика, генная инженерия, молекулярная биология, информационные технологии и некоторые др.), неизмеримо возросло. Но ведь это не совсем наука. Новые технологии дают нам возможность вторгаться в ранее неизведанное, не требуя особого аналитического таланта, необходима только специальная подготовка. Получил данные, интерпретировал, обобщил, подверг статистической обработке и объявил о новом открытии. Все это, конечно же, для науки важно, но для научного прорыва этого не достаточно. Нужно еще уметь задавать вопросы, уметь видеть перспективы, а главное – интегрировать полученный материал в целостное знание. А вот этого как раз многим современным ученным и не хватает для подлинного научного прорыва. Вот что пишет об этом Норберт Винер: Я особенно счастлив, что мне не пришлось долгие годы быть одним из винтиков современной научной фабрики, делать, что приказано, работать над задачами, указанными начальством. Думается, что родись я в теперешнюю эпоху умственного феодализма, мне удалось бы достигнуть немного. Я от всего сердца жалею современных ученых, многие из которых, хотят они этого или нет, обречены из-за духа времени служить интеллектуальными лакеями или табельщиками, отмечающими время прихода и ухода с работы [106, с.343].
До сих пор не удалось осуществить процесс управляемой термоядерной реакции и разработать общую теорию поля. И то и другое планировалось физиками еще в 50-е годы. Пилотируемые полеты на Марс и Венеру намечались еще в начале 80-х. Никто, кроме самых неисправимых пессимистов, не сомневался, что уже к концу XX века профессия космонавта станет такой же обыденной, как и профессия летчика. Обитаемые лунные станции, орбитальные и глубоководные города, антарктические и арктические научные городки с автономным микроклиматом, разработка сверхглубоких недр земли и богатейших ресурсов ближнего космоса. Этот список можно продолжить – список несбывшихся проектов XX века.
Альтернативные источники энергии, вопреки прогнозам, все еще занимают ничтожную долю в энергопотреблении. Наземный транспорт на воздушной подушке, шагающие вездеходы, махолеты, электромобили, авиатакси – все это пока еще для нас в диковинку, а ведь мы так рассчитывали, что все это примет повсеместное распространение уже во второй половине XX века. В середине двадцатого столетия никто не сомневался, что если к концу тысячелетия медицина и не победит старость, то, во всяком случае, отодвинет ее на десятилетия. И все же, по признанию академика Николая Амосова, возможности медицинской науки, при самых благоприятных условиях, ограничиваются продлением срока жизни не более чем на два года. И действительно, если с середины XIX столетия до середины XX века средняя продолжительность жизни возросла с 40 до 70 лет (имеются в виду усредненные данные для экономически развитых стран), то за оставшиеся полвека ничего практически не изменилось. И если ресурс продления жизни еще не исчерпан, то, во всяком случае, уже близок к исчерпанию. В авиа- и судостроении, а также в автомобильной и военной промышленностях наблюдается все та же картина, когда с конвейеров все чаще выходят новые модели, и вместе с тем они все меньше отличаются от своих предшественников.
На примере развития космонавтики можно проследить любопытную хронологию:
1957 год – спутник земли;
1959 год – лунная станция;
1961 год – полет человека в космос и в том же году, запуск первой станции на Венеру;
1962 год – полет первой станции на Марс;
1965 год – выход человека в открытый космос;
1969 год – высадка астронавтов на Луну;
1971 год – первая пилотируемая орбитальная станция;
1977 год – запущены спутники Вояджер-1 и Вояджер-2, совершившие первые орбитальные исследования Юпитера, Сатурна, Урана, Нептуна;
1981 год – первый космический корабль многоразового использования.
За 24 года 10 крупнейших вех в истории развития космонавтики, а за оставшиеся 24 года – ни одной. Мог ли предположить Нейл Армстронг, изрекая свой тщательно подготовленный экспромт, что его маленький шаг человека повторит лишь несколько человек, и последний шаг будет сделан в далеком, 1972 году. Сравните первый пилотируемый космический корабль с первым Шаттлом. Далеко ли ушла эта техника за тот же последующий период? За 29 лет мы прошли путь от Фау-2 (1942) до пилотируемой орбитальной станции, а за последующие 29 лет наше максимальное достижение – это МКС. Что качественно нового на МКС в сравнении с первыми орбитальными станциями, кроме электронной начинки? МКС вмещает не более 6 человек, а как же орбитальные города, которые планировались уже к концу XX века?
Наука в чувственной культуре уже не может опираться на творческий полет мысли, не только наполняющий эксперимент истинным содержанием, но и открывающим направления для поиска новых путей экспериментального исследования. Окончательно искалечив современную науку позитивизмом, мы променяли тем самым Ахилла на сотни черепах, работающих в целом более многогранно и эффективно, но не видящих дальше своего носа.
Для того что бы убедиться в истинности наметившегося спада в науке, достаточно провести мысленный эксперимент. Выделить определенное количество, на свой взгляд, самых выдающихся ученых, блиставших в период 1900–1950 годов и сопоставить их по значимости с таким же количеством выдающихся ученных последующего пятидесятилетия. Можно, конечно, объяснить такой спад временным застоем, связанным с исчерпанием существующих методик в рамках текущей научной парадигмы. Однако странно, что этот застой охватил сразу практически весь спектр научных исследований, к тому же при теперешних сверхвысоких темпах научных исследований полвека застоя – это слишком много.
Один из виднейших идеологов технократизма Ж. Фурастье, написавший в 1949 году книгу Великая надежда XX века, являющуюся своеобразной библией технократизма, постепенно поменял свои принципы на прямо противоположные, став одним из первых, кто обратил внимание общественности на глобальные проблемы, связанные с гипериндустриализацией. К. Ясперс также указывает на угасание прометеевского интереса перед техникой. Пока еще ни о каком спаде речь не идет, но регрессивные тенденции в общественном сознании уже наметились. Здесь приходится согласиться с П. Сорокиным: чувственная культура привела нас к вершине материальной культуры, и теперь настало время для долгого и опасного спуска.
5. Сосуществование культур
Нации, при условии длительного спокойного сосуществования этносов, неизбежно превращаются в интегрированный, сплоченный монолит. И не важно то, насколько этносы, ее составляющие, различаются между собой, и даже расовые и конфессиональные отличия этносов не мешают этой сплоченности. Этносы являют собой результат дифференциации народов, а дифференциация, как известно, всегда усиливает интеграцию, и чем дальше этносы уходят культурологически друг от друга, тем выше сплоченность между ними. Это объясняется несколькими причинами.
Во-первых, народы не бывают хорошие и плохие, но они всегда отличаются по интересам, пристрастиям и способностям. Успех любой национальной экономики определяется, прежде всего, спросом, а спрос наиболее высок в обществах, дифференцированных по качеству потребляемых товаров и услуг. Но дифференцированное потребление делает эти дифференцированные по потребностям группы людей взаимозависимыми друг от друга. Например, характерного представителя чувственного этноса не заставишь работать в выходные и праздничные дни, но для отдыха тоже нужны работники в сфере услуг. Не меньшую роль играет также и дифференциация по способностям производить эти товары и услуги. Одни этносы больше склоны к работе в сфере услуг, другие в сфере науки и искусства, третьи в производстве. Все они нуждаются друг в друге гораздо больше, чем в культурах примитивных, в которых каждая семья живет натуральным хозяйством и обеспечивает себя практически всем необходимым, а потребности у них весьма незамысловаты. В этом и состоит утилитарная причина возросшей толерантности между этносами.
Вторая причина межэтнической интеграции столь же прагматична. Мы живем в эпоху массовых коммуникаций, когда весь мир воспринимается нами как наше общее достояние, мы все болеем за народы, терпящие бедствие, даже если и незнакомы лично ни с одним из ее представителей, сопереживаем им и радуемся успехам тех, кто даже и не думает поделиться с нами их плодами. Человек – существо по сути своей гуманное, несмотря ни на что, любовь составляет его суть, зло же, которое прорывается из нас, – это духовная болезнь, уродливо искажающая внутренние аксиологические векторы. Но в норме любовь и все, что способствует созиданию, составляет основную суть нашей души.
Куда мы направляли нашу любовь на протяжении сотен тысяч лет? На то, что расположено непосредственно вокруг нас. И вот теперь, последние буквально сто лет, мир изменился, и мы оказались в непривычной для себя обстановке, как ребенок, уверенный, что весь мир – это спальня и родители, внезапно выглянувший в окно многомиллионного города.
Почему терроризм как таковой не был известен раньше? Многие думают, это потому, что мир что-то раскачивает. Нет. Напротив, потому что мир стал стабильнее. Если о зловещем акте террористов узнает только кучка людей, да и те отреагируют на него соответственно угрозе, не более и не менее, он потеряет всякий смысл. В наше время мир настолько стабилен и настолько взаимозависим, что любой теракт, как гора на равнине, как грязное пятно саргассового моря в океане, становится особенно заметен, так или иначе, отдаваясь грозным эхом по всей планете. Если говорить с морально-этической стороны, то любые потери неприемлемы для общества, считающего себя демократическим. Но с прагматической точки зрения, практически любой теракт – это не более чем комариный укус. Мы не можем не реагировать на него, и в итоге такой цепной реакции мы получаем ответ, не соразмерный вызову. В этом и состоит цель террора – вызвать ответ, подобный анафилактическому шоку. При этом нас не волнует тот факт, что вероятность погибнуть на дорогах или от несчастного случая неизмеримо выше, и мы отважно игнорируем красный свет светофора, при этом старательно обходя места возможных терактов. А поскольку есть страх, задача государства состоит в том, чтобы вернуть нам уверенность в собственной безопасности. Создается ситуация, когда нельзя не реагировать, даже зная, что ответ не только может стать еще разрушительней самого теракта, но и даст террористам именно то, чего они и добиваются. Поэтому с таким врагом сложно бороться. В такой ситуации страх несет в себе значительно большую опасность, нежели его источник. Сталкиваются этносы, сталкиваются конфессии, теряется взаимодоверие, уходят инвесторы и рушится столь тщательно подогнанная интегрированная макроэтническая структура нации.
Интеграция необходима, но слишком высокая интеграция опасна, когда внешние и внутренние вызовы начинают зашкаливать за пределы, ограничивающие ее устойчивость. Поэтому победить волну террора значительно сложнее, чем ее предотвратить. Ситуация усугубляется также и тем, что многолетнее отсутствие серьезных вызовов, исходя из принципа компенсации энтропийного возмущения, приводит к снижению резистентности этноса, когда даже незначительные вызовы оказывают критическое воздействие. Общество движется в сторону все большей стабильности, и это очевидно, поскольку, хотим мы того или нет, прогрессивное развитие всегда связанно с самодетерминацией. Даже такой, казалось бы, величайший социальный катаклизм в мировой истории, как Вторая мировая война, унес, в расчете на душу населения, гораздо меньше жизней, чем в рутинных войнах австралийских аборигенов [107]. А ведь они представляют реликтовый этнос, значительно уступающий по агрессивности древним первично-патриархальным культурам, в которых поголовное истребление побежденных народов было обычной практикой и способом выживания. Но и в современных примитивных патриархальных культурах большая часть мужского населения умирает все еще насильственной смертью, а значительная часть женского населения в результате инфантицида в целях частичного восстановления равновесия полов. Для современной же культуры любые человеческие жертвы воспринимаются крайне болезненно. Высокий уровень интеграции дает большие преимущества, но и нуждается в большей стабильности. Потребность в толерантности и стабильности все время нарастает еще и по причине снижения пластичности общества.
Таким образом, зрелая прагматическая культура, а уж тем более стареющая чувственная, особенно чувствительны к разрушительным социальным вызовам. Несколько обнадеживает лишь то, что стареющая культура не бывает агрессивной. В такой культуре терроризм родиться практически не способен, поэтому такие вызовы, как правило, бывают только внешними, из-за неумелого сосуществования с молодыми и потому агрессивными патриархальными культурами. Если бы культуры развивались синхронно, не было бы проблем, связанных с контактами разных и часто во многом несовместимых культур. Представители прагматической культуры вызывают антипатию соседей своей бездуховностью, патриархальной своей агрессивностью и отсталостью, а чувственной – своей праздностью и леностью. Нет чтобы оценить энергию и свободолюбие патриархальных народов, созидательность прагматичных культур и высочайшее культурное наследие и человеколюбие культур чувственных. Но мы часто видим только то, что нас отталкивает от культур чуждых, в этом проявляется атавизм, отголосок тех далеких эпох, когда любая чуждая культура действительно несла опасность. Многое из того, что мы приобрели от эпох минувших, все еще сидит в нас, противореча новому. Но у человека есть еще и разум, душа, которая иногда, казалось бы, вопреки разуму призывает нас к толерантности. И часто оказывается, что порывы души, каким-то непостижимым образом указывают нам интуитивно именно тот путь, какой разум только потом увидит и оценит как единственно верный. Мы сильны, пока сохраняем разнообразие культур. Проще всего выкроить всех по западной мерке. Материальные блага, которые она дает, другие культуры активно принимают, а с ней и атрибуты западной культуры. В чем-то это хорошо, но мы теряем главное – разнообразие этнического окружения, а с ней и пластичность и потенциал устойчивости.
Прагматическая культура как ветряная мельница, которую распирает от собственной мощи, но которая страдает от отсутствия ветра, все хотят только зарабатывать, но никто не хочет тратить. Можно было бы сказать, что чувственная культура – это маленькая мельница, работающая в полную мощь под ураганными потоками ветра, если бы чувственная культура не получила в наследство от предшествующей ей прагматической культуры ее мельничное хозяйство. К тому же, если есть ветер, найдутся и те, кто построит новые мельницы. Поэтому прагматическая и чувственная культуры нужны друг другу. Способность и желание тратить для экономики не менее, а, в чувственной культуре, скорее даже более важны, чем способность зарабатывать.
Настаивая на созидательности прагматической культуры и разрушительном характере культуры чувственной, нужно быть чрезвычайно осторожным в оценках. Внешне, а иногда даже и объективно, чувственная культура даже более созидательна, хоть и развивается не столь динамично. Но эта созидательность либо основана на использовании потенциала накопленного в прагматической фазе, либо инерционная.
Возьмем результаты глобального и уникального в своем роде эксперимента, происшедшего на наших глазах в результате распада Советского Союза. Дело в том, что народы Советского Союза жили в условиях экономического диффузного выравнивания возможностей. Конечно же, в той степени, в какой это вообще возможно. Когда государственная поддержка как бы диффузно-гомогенна и не зависит от конкретной отдачи, всегда в выигрыше оказываются народы, находящиеся на прагматической фазе развития, в которых участие в государственном развитии минимально, а в личном максимально. В числе таких народов можно назвать, например, закавказские и некоторые среднеазиатские этносы. Работа на государственную машину в них составляла лишь часть, иногда даже меньшую, производительного труда. И это естественно, когда уровень интеграции невысок, а созидательный потенциал максимален. Поэтому когда успехи в государственном строительстве поощряются весьма условно, а успехи в личном обогащении пресекаются лишь отчасти, рост уровня жизни прагматических этносов будет обгонять таковой в чувственных культурах. После распада Советского Союза произошла обратная картина, прагматические этносы резко отстали по уровню жизни, а наиболее зрелые культуры народов Прибалтики, напротив, резко ушли вперед.
Казалось бы, сама жизнь подтвердила созидательность чувственной культуры. Но это верно лишь отчасти. Представим три изолированные коммуны, в которых одна будет состоять из юношей и подростков, другая из зрелых и пожилых людей и третья смешанная. Естественно, что вторая, контрольная, группа добьется больших успехов, нежели первая, и это несмотря на то, что созидательный потенциал у молодежи выше. Очевидно, что еще лучший результат мы получим в смешанной контрольной группе, в которой ответственность старших и энергия младших образует позитивный синтез. Известно, что молодые, прагматические этносы превосходят чувственные в малом и индивидуальном бизнесе, эмпирические этносы, в свою очередь, как правило, лучше реализуются в государственных структурах и крупных частных акционерных компаниях. Поэтому наиболее созидательный характер имеют общества, в которых успешно сосуществуют обе культуры. Представители прагматических культур лучше реализуют себя в государствах, в которых доминируют эмпирические этносы, но и чувственная культура выигрывает от притока свежих, полных энергией сил. Еще Н.Я. Данилевский отмечал, что для реализации подлинно высокой культуры необходим разнообразный этнографический материал [90].
Яркий пример такого позитивного синтеза – Соединенные Штаты Америки. Ортега-и-Гассет считал Америку молодой культурой, находящейся именно на том этапе развития, который мы именуем прагматической фазой этноэволюции. И нас еще уверяют, что секрет – в американской жизненной философии, что суть Америки – в ее практицизме и культе техники! Вместо того чтобы сказать: Америка, как и любая колония, способствует опрощению – или омоложению – древних рас, в особенности европейской. По-иному, чем Россия, Нью-Йорк на свой лад воплощает ту особую историческую реальность, о которой говорят молодой народ. Это не фигуральное выражение, как принято думать, а реальность, и не меньшая, чем молодой человек. Я всегда, стараясь не сгущать краски, утверждал, что это полудикий народ, закамуфлированный новейшими изобретениями [24, с.128]. Но Америка – это не только молодая прагматическая культура, по многим признакам – это культура чувственная. По уровню материальных потребностей она уже далеко превзошла Римскую империю в период расцвета чувственной культуры античного мира. Она сочетает в себе признаки как молодой (агрессивность внешней политики, активная культурологическая экспансия), так и старой культур (высокий уровень потребления, особая чувствительность к потере своих граждан, чувствительность экономики к малейшей дестабилизации, устоявшаяся консервативная общественно-политическая структура). И именно этот позитивный симбиоз прагматизма и чувственности дает наилучшие результаты, во всяком случае, пока потенциал прагматизма не иссякнет. Если бы не постоянный приток эмиграции, наиболее зрелая чувственная культура Соединенных Штатов давно бы пришла к упадку.
Значительно больше проблем с сосуществованием возникает с культурами наиболее молодыми, первично-патриархальными. В таких культурах личный интерес так же второстепенен, как и государственный, гораздо важнее для них собственная самобытность и противодействие всему, что, так или иначе, способствует этнической ассимиляции. Поэтому единственно верная политика при взаимодействии с такими культурами – это политика невмешательства при максимально возможном экономическом содействии, дабы ускорить естественный, эволюционный переход к прагматической фазе развития. Именно естественный, в противном случае последствия непредсказуемы. Любой риск ассимиляции патриархальной культуры опасен резким всплеском национального самосознания.
Результатом взаимодействия культур может быть и формирование так называемых гибридных культур, которые часто формируются в результате тотальной межэтнической ассимиляции двух народов, представляющих разные культуры. А поскольку этносы, как и все сложные эволюционирующие системы, отличаются несумативностью, в результате такой взаимной ассимиляции, когда оба этноса примерно равноценны, могут сохраняться культурные императивы обоих народов. Поэтому такая форма взаимной ассимиляции скорее, по ряду черт, является интеграцией. Например, древняя армянская культура, впитав в себя многие черты прагматических кавказских народов, ныне представляет собой гибридную идеационально-прагматическую культуру. Этот поистине уникальный народ сочетает в себе черты как культуры высокодуховной, с богатейшим научным и культурным потенциалом, так и черты весьма прагматичного народа. Можно привести и множество других примеров формирования гибридных культур. Культура Китая также, по-видимому, является идеационально-прагматической, как и индийская культура. Последняя имеет еще и весьма ощутимые элементы патриархальной культуры.
Особое место занимает японская культура, которая является, пожалуй, единственной индустриально развитой культурой, являющейся не чувственной, а только прагматической, с отдельными элементами реликтовой идеациональной культуры. Таких экономических успехов японский этнос добился уже в прагматической фазе, по всей видимости, потому, что монголоидная раса отличается более развитыми началами коллективизма и поэтому достигает необходимого уровня интеграции уже в прагматической фазе. Американская культура, впрочем, как и российская, является чувственно-прагматической [48], а большинство патриархальных культур, в результате взаимодействия с родственными прагматическими культурами, являются по многим чертам гибридными патриархально-прагматическими культурами.
Если оценивать этничность исключительно в прагматическом ключе, тогда, при нынешнем уровне интеграции, этнические изоляционные барьеры, направленные на противодействие ассимиляции, можно считать излишними. Но этническая самобытность для нас самоценна, и чем меньше различия между этносами, тем сильнее центробежные силы между ними – это естественная реакция самозащиты, основанная на принципе компенсации энтропийного возмущения. Ведь опасность ассимиляции особенно высока именно между наиболее генеалогически близкими этносами. И несмотря на то, что интеграция чувственной и прагматической культур выгодна, этнос борется за сохранение собственного этнического облика.
Но в Новое время взаимозависимость народов настолько возросла, что разжигание межнациональной розни гораздо опаснее возможной ассимиляции. Наш век должен стать веком толерантности. Вместе мы сильнее, сила государства в его людях, а чем они разнообразнее как по характерам, так и по образу жизни, тем лучше. Русские подкупают своей искренностью и честностью, горцы гордым нравом, гостеприимством и щедростью (которая парадоксально сочетается с прагматичностью), евреи народ весьма одаренный, либо лучше других умеет реализовывать свою одаренность, японцы и китайцы весьма трудолюбивы. Многие примитивные народы подкупают своей чистотой и незамутненностью помыслов. Немцы пунктуальны, американцы практичны, англичане элегантны, французы галантны. И когда мы вместе, лучшие черты каждого народа служат нам примером. Люди наиболее симпатичны именно в многонациональных регионах, потому что, живя вместе с кавказцами, нам стыдно быть мелочными, живя вместе с русскими, нам стыдно быть чванливыми. Мы хорошеем перед лучшим. Этноцентризм же – стремление к сохранению своей этнической общности – сводит к самоизоляции, приводящей к потере критериев хорошего. Ведь лучшее поистине враг хорошего только в творчестве.
6. Закат этноса: идеациональная фаза и реликтовая культура
А. Швейцер считал, что цивилизация создается через решение двойной задачи: утверждение превосходства разума, во-первых, над силами природы, а, во-вторых, над человеческими страстями. Мы можем отнести господство над природными силами к материальному прогрессу, но утверждение превосходства разума над человеческими страстями – это духовное достижение [108, с.24]. В чувственной этнической культуре власть над природой вроде бы велика, но разум все больше превращается в раба человеческих страстей. Жить ради удовлетворения собственных потребностей – все равно, что пить соленую воду: больше пьешь, сильнее жаждешь. Счастья от этого больше не становится. И как бы цинично это ни звучало, американская женщина может страдать ничуть не меньше оттого, что ее не пригласили на банкет, чем эфиопская мать, которой нечем кормить детей.
В связи со сказанным будет уместно вспомнить легенду о древнегреческом фессалийском царе Эрисихтоне, которого покарала богиня Деметра за вырубленную священную рощу постоянным ощущением голода. Приведем выдержки из этой весьма глубокомысленной легенды в вольном пересказе Овидия:
Сладостный сон между тем Эрисихтона нежил крылами
Мягкими: тянется он к соблазнительно снящимся яствам;
Тщетно работает ртом; изнуряет челюсть об челюсть,
Мнимую пищу глотать обольщенной старается глоткой.
Но не роскошную снедь, а лишь воздух пустой пожирает.
Только лишь сон отошел, разгорается буйная алчность,
В жадной гортани царит и в утробе, отныне бездонной.
Тотчас всего, что земля производит, и море, и воздух,
Требует; блюда стоят, но на голод он сетует горько.
Требует яств среди яств. Чем целый возможно бы город,
Целый народ напитать – для него одного не довольно.
Алчет все большего он, чем больше нутро наполняет,
Морю подобно, что все принимает земные потоки,
Не утоляясь водой, выпивает и дальние реки,
Или, как жадный огонь постоянно питания алчет
И без числа сожирает полен, и чем больше получит,
Просит тем больше еще и становится все ненасытней,–
Так нечестивого рот Эрисихтона множество разных
Блюд принимает и требует вновь: в нем пища любая.
К новой лишь пище влечет. Он ест, но утроба пустует.
Вот истощает уже, голодая пустою утробой,
Средства отцовские. Ты лишь один, о, безжалостный голод,
Не притуплялся внутри; не смиренное пламя пылало
В глотке его. Наконец все имущество кануло в чрево.
Современный западный человек тоже в чем-то подобен Эрисихтону который, в конечном счете, тщетно пытаясь насытить плоть, в порыве отчаяния пожрал самого себя.
После того как алчба достояние все истощила,
Снова и снова еду доставляя лихому недугу,
Члены свои раздирать, зубами грызть Эрисихтон
Начал: тело питал, убавляяся телом, – несчастный! [109, с.271–273]
В этой легенде заложен глубокий философский смысл, уже древние греки видели порочность и бесперспективность жизни только во имя услаждения собственных страстей. Впервые на это обратил внимание Ю.А.Жданов [110, с.3–8]. Некоторые, впрочем, уже чувствуют всю безысходность такой погони за собственными потребностями, возникают различные неформальные объединения, которые сплачивает пассивный протест против бездуховного потребительства. Но и они – это тоже своего рода потребители, киники нашего времени. Они ничего не производят, не создают, а только отрицают. Это естественные предвестники начала распада. Так было всегда, сначала отдельные личности переходят на такую пассивную форму протеста, как, например киники древней Греции, а затем, с распадом материальной культуры, это уже становится нормой. Ортега-и-Гассет довольно нелестно отзывается о киниках [49]: Едва средиземноморская цивилизация достигла своей полноты, как на смену выходит циник. Грязными сандалиями Диоген топчет ковры Аристиппа. В III веке до рождества христова циники кишат – они на всех углах и на любых постах. И единственно, что делают, – саботируют цивилизацию. Циник был нигилистом эллинизма. Он никогда не создавал – и даже и не пытался. Его работой было разрушение, вернее старание разрушить, поскольку он и в этом не преуспел. Чего стоил бы он и что, спрашивается делал бы среди дикарей, где каждый безотчетно и всерьез действует так, как сам он действовал напоказ и нарочито, видя в том личную заслугу [24, с.97]. Наверное, все-таки киники не заслуживают такой жесткой оценки, а Диоген заслужил всеобщего уважения, вовсе не стремясь к этому. Согласно известной легенде о Диогене, Македонский сказал, что если бы он не был Александром, он хотел бы стать Диогеном. Ведь для дикарей простота жизни проистекает не от желания, а от возможностей и, главное, от незнания жизни другой, они не испорчены цивилизацией, не познали наркотического влияния его удобств, от которых потом трудно отказаться. В нарочитом протесте киников против потребительства кроется именно желание вырваться из этого порочного круга, когда насыщение еще больше усиливает чувство голода. На закате эллинской культуры потребительство достигло своего апогея, а вместе с ним и чувство внутренней опустошенности античной элиты. Киники не разрушали, а только отражали грядущее разрушение, как зеркало, смотрящее в будущее.
С начала XX века, также в связи с наметившимся глобальным кризисом культуры эмпирической (экологические проблемы, истощение ресурсов, болезни цивилизации, культурное обнищание), становится все более популярной идеология нового аскетизма (Н. А. Бердяев, М. Ганди, А. Печчеи и многие др.). Эти киники Нового времени сначала всем кажутся чудаками, потом, по мере разрушения инфраструктуры чувственной культуры, они находят все больше сочувствующих среди населения, вызывая симпатии своей аскетической духовной покоенностью с самим собою. Разложение ускоряется еще и потому, что чувственная культура, потребительская по сути, постепенно растрачивает весь накопленный материальной культурой потенциал, и тогда разрыв между потребностями и удовлетворенностью начинает уже лавинообразно нарастать. Аскетичность уже никого не удивляет, и наконец это становится нормой, что знаменует переход к идеациональной фазе развития, характеризуемой Сорокиным как унифицированная система культуры, основанная на принципе сверхчувственности и сверхразумности Бога, как единственной реальности и ценности [94, с.430].
Многие известные мировые религии возникли именно в этносах, переживающих идеациональную фазу развития. Очевидно, платой за такое духовное перерождение является остановка или даже обращение вспять развития культуры материальной, эмпирической. Человеческое покорение собственного окружения замещается человеческим покорением самого себя. Но человек слаб в своих вожделениях, и как бы он ни осознавал всю безысходность культа потребительства, мало кто способен добровольно отказаться от благ цивилизации. Для этого необходим толчок. И он не заставит себя долго ждать, поскольку чувственная культура, при всей своей экономической эффективности, не имеет потенциала долгосрочного развития, и человек, достигнув пика интеграции в чувственной фазе, неизбежно начинает сначала неспешный, но все ускоряющийся шаг к дезинтеграции, разобщению.
Пока чувственная культура сохраняет в себе разумные зерна прагматизма, она особенно эффективна в своем развитии. Однако жизнелюбие чувственной культуры, в конечном счете, перерастает в гипертрофированную форму, когда потребление начинает превышать производство, культура неизбежно движется к упадку. Довольно красноречиво закат этноса (фаза обскурации) рисуется у Л.Н. Гумилева, в мягкое время цивилизации, при общем материальном изобилии жизнелюбы начинают размножаться без ограничений. Всякий рост становится явлением одиозным, трудолюбие подвергается осмеянию, интеллектуальные радости вызывают ярость. В искусстве идет снижение стиля, в науке оригинальные работы вытесняются компиляциями. Ценятся не способности, а их отсутствие, не образование, а невежество, не стойкость во мнениях, а беспринципность. Но тут приходит возмездие: жизнелюбы умеют только паразитировать на жирном теле объевшегося за время цивилизации народа. Сами они не могут ни создать, ни сохранить. Они разъедают тело народа, как клетки раковой опухоли организм человека, но, победив, они гибнут сами [54, с.501]. Если человечество вовремя не образумится, не освободится от комплекса Эрисихтона, комплекса ненасытного жизнелюба, оно поглотит самое себя.
Однако можно ли переход к идеациональной культуре считать закатом этноса? Скорее наоборот, это переход к подлинным императивам развития этноса, когда этнос приходит к пониманию всей сизифовой безысходности бесконечной гонки за собственными потребностями. Если считать основной задачей прогресса человеческой культуры достижение счастья максимального числа людей, тогда переход к культуре идеациональной – это подлинный прогресс. Например, в Индии, где, несмотря на патриархальность культуры, из которой уже активно прорастают ростки прагматизма, все еще сильны основы, возможно, самой древней из идеациональных культур, удовлетворенность жизнью превышает таковую большинства развитых стран. И это при том, что Индия, несмотря на высочайшие темпы экономического роста, все еще остается одной из беднейших стран мира. И может быть, поэтому социалистическое прошлое, несмотря ни на что, нам не кажется таким уж мрачным, ведь тогда мы были в большей гармонии между своими потребностями и возможностями. После осознания собственного конца этнос начинает осознавать важнейшую значимость подлинной аксиологической культуры, ведь духовность – это по сути единственное, что нас отличает от животных, поставить во главу угла именно духовные начала – значит осуществить подлинный рывок в своем развитии. Именно на закате своей истории римляне осознали подлинную истину: memento mori – помни о смерти.
Особое место в этноэволюции занимает реликтовая фаза этнического развития, которая может быть следствием как перерождения патриархальной культуры, так и результатом окончательного распада культуры идеациональной. Напомним, что патриархальная культура совсем не обязательно должна перейти в прагматическую. Если не будет внутренних источников, а главное – внешних стимулов для резкого подъема потребностей, тогда культура, не имея стимулов для роста, либо гибнет в результате уничтожения, а чаще ассимиляции, либо перерождается в реликтовую культуру. Прагматическая и эмпирическая культуры перейти естественным путем непосредственно к мемориальной фазе развития, как она трактуется у Гумилева, не могут. Связано это с тем, что они прошли необратимый порог роста потребностей, образовав причинно-следственную петлю обратной связи, в которой потребности являются одновременно и результатом, и источником борьбы за их удовлетворение. И пока этот порочный круг не будет разбит, они могут идти только по пути еще большего их возрастания. Внешне такая культура мало чем отличается от патриархальной культуры, поэтому ее можно также назвать вторично-патриархальной культурой. Обращает на себя внимание лишь пассивность этнических реакций на внешние и внутренние вызовы, отсутствие какого-либо желания развиваться и распространять свою культуру. Такие народы Брейзиг назвал народами вечного рассвета, потому что они навсегда застряли в неподвижных, мерзлых сумерках, которые не растопить никакому полдню. В отличие от первично-патриархальной культуры, где может ограничиваться только количество дочерей, вплоть до инфантицида, в культуре вторично-патриархальной ограничивается деторождение вообще, поскольку реликтовая культура – это статичная культура в состоянии гомеостаза, и рождение допускается только для восполнения людских потерь.
Особый интерес представляют исследования венесуэльского племени яномамо, живущего в бассейне Амазонки, поскольку, в отличие от большинства сообществ охотников-собирателей, существующих в сегодняшнем мире, яномамо культурно автономны. Другими словами, они не находятся под непосредственной политической властью или влиянием внешних культур. Отмечено, что между яномао идет непрерывная межплеменная война, которая казалось бы не имеет никаких практических целей, кроме убийства иноплеменников. Н.А. Шаньон, который в 1960–1970-е годы изучал яномамо, считает, что конфликт, демонстрируемый ими, имеет отношение к репродуктивной способности. Анализируя полученные данные, Шаньон обнаружил, что мужчины яномамо, которых почитают за убийство членов вражеского племени, имеют в среднем жен в 2,5 раза больше, а детей в три с лишним раза больше, чем мужчины, которые не убивали. Таким образом, успешный рейд, как правило, связанный с высокими боевыми навыками и агрессивными тенденциями, повышает репродуктивную способность [3].
При генетическом анализе таких примитивных племен обнаружены некоторые отличия от людей цивилизованных сообществ. А поскольку реликтовые культуры являются культурами законсервированными в развитии, некоторые антропологи пришли к выводу, что человек продолжает эволюционировать и биологически. Просто они не могут даже помыслить, что это не они, а аборигены эволюционируют, поскольку находятся под постоянным жестким давлением естественного отбора. Они лишь социально статичны, а биологически, благодаря консервации социально-культурологического развития и проживанию в более благоприятных экологических условиях, значительно пластичнее людей из цивилизованных сообществ. Как биологический вид человек довольно молод. Он попросту преждевременно состарился в связи с интенсивным социальным развитием (сверхвысокие темпы жизни, гипертрофированные потребности, стрессы, проблема генетического груза и снижение пластичности). И поэтому, несмотря на то, что в культурологическом плане такие этносы являются чудом сохранившимися реликтами, в плане биологическом они чрезвычайно молоды, и в этих культурах таится значительный потенциал развития человечества.
Перерождение в реликтовый этнос возможно только в условиях изоляции, когда нет внешних стимулов развития и культурологическая пассивность не грозит ассимиляцией. Именно поэтому реликтовых этносов не так уж и много, и все они находятся в изолированных областях. Что это, выродившаяся первично-патриархальная культура, как у австралийских аборигенов, либо состарившаяся идеациональная культура, как, вероятно, у некоторых северных народов? Ответы на эти вопросы можно найти по сохранившимся отголоскам ушедшей культуры, в мифологии реликтового этноса.
Вместо заключения Излечим ли комплекс Эрисихтона?
Все проходит, все стареет, все разрушается.
Экклезиаст
Человечество всегда занимал вопрос о том, что его ждет если не в конце пути, то, во всяком случае, в отдаленном будущем. Если развитие человечества связанно с ростом интеграции, не приведет ли это к формированию настолько глубоко интегрированного и жестко сплоченного монолита, что мы потеряем индивидуальную свободу? Но человек двойственен по своей природе, двойственен он и в своих общественных началах. С одной стороны, наши общественные начала двигают нас к коэволюционной сплоченности, с другой – человеку присуще внутреннее стремление к свободе, поэтому, все же хочется надеяться, что мы не придем к обществу, в котором каждый отдельный индивид ничто.
Культуры, как и этносы, не монадны, т.е. не автономны, как считали Данилевский и Шпенглер, их пронизывает неразрывная нить преемственности. Ни одна сколь-нибудь значительная культура не уходит с арены истории в полное забвение, не передав эстафетную палочку прогрессивного развития грядущим поколениям. И потому каждая новая патриархальная культура менее патриархальна и каждая новая чувственная культура более чувственна. Потребности представителей современной чувственной культуры неизмеримо выше аналогичных культур прошлого. Вот что пишет по этому поводу Ортега-и-Гассет: Возьмем самое житейское – например, покупку. Представьте, что два человека, один – в наши дни, а другой – в XVIII веке, владеют одинаковым, соответственно ценам обеих эпох, состоянием, и сравните ассортимент товаров, доступных тому и другому. Разница фантастическая [24, с.34–35]. К тому же технический прогресс и тиражирование продукции позволило ее значительно удешевить для потребителя. Вероятно, современный обыватель, оказавшись в положении средневекового феодала, радовался бы этому совсем недолго, пока не понял бы, что приобрел и что потерял. Ортега-и-Гассет это написал в 1930 году, тогда телевидение еще только появлялось, не было видео, информационных технологий, сотовой связи и даже автомобиль далеко еще не стал обычным семейным атрибутом, разница столь же фантастическая. Каждый следующий виток этноэволюции гораздо ближе к чувственной стадии, и этнос быстрее ее достигает, чтобы вновь упасть в темное патриархальное прошлое, но падения все менее глубоки, а взлеты все более высоки. Поэтому, сколь ни казалась нам тревожной тенденция вырождения культуры Запада, проявляется и более опасная тенденция вырождения всей человеческой культуры.
В любом случае все материальные богатства чувственной культуры опираются на концентрации капиталов и ресурсов в передовых индустриальных государствах, представляющих так называемый золотой миллиард. Ресурсов планеты попросту не хватит для того, что бы обеспечить столь же сносное, в материальном отношении, существование всем прочим ее жителям. Поэтому чувственная культура, даже при самом удачном раскладе техногенного роста, в принципе, не способна обеспечить материальное благополучие для всех. Махатма Ганди, когда его спросили: Достигнет ли Индия, добившаяся независимости, уровня жизни Великобритании?, ответил: Британии потребовались ресурсы половины планеты, чтобы достичь своего процветания, сколько потребуется планет для страны, подобной Индии?.
Не менее критично к проблеме роста человеческих потребностей подходит и Конрад Лоренц, обращая внимание на опасный циклический процесс... ведущий к постоянному возрастанию человеческих потребностей. Понятно, что каждый производитель всячески стремится повысить потребность покупателей в своем товаре. Ряд научных институтов только и занимается вопросом, какими средствами можно лучше достигнуть этой негодной цели... Дьявольский круг, в котором сцеплены друг с другом непрерывно нарастающие производство и потребление, вызывает к жизни явления роскоши, а это рано или поздно приведет к пагубным последствиям все западные страны, и прежде всего Соединенные Штаты; в самом деле, их население не выдержит конкуренции с менее изнеженным и более здоровым населением стран Востока. Поэтому капиталистические господа поступают крайне близоруко... вознаграждая потребителя повышением уровня жизни за участие в этом процессе и кондиционируя его этим для дальнейшего, повышающего кровяное давление и изматывающего нервы бега наперегонки с ближним [77, с.19].
Какой можно предложить сценарий выхода из кризиса, если он вообще возможен? Главной и самой очевидной рекомендацией, какую можно дать, – это стратегическая установка на медленное естественно-эволюционное снижение уровня потребностей. Ведь человек не животное, он в состоянии образумить свои неуемные желания, грозящие как экологической катастрофой, так и духовно-социальной деградацией. Это чрезвычайно сложно, как отказаться от наркотика, и более того, чревато всевозможными катаклизмами, ведь потребности – основной двигатель прогрессивного развития, поэтому необходимо весьма мягкое давление на общество. Особенно позитивна установка на постепенное замещение излишне гипертрофированных материальных потребностей – духовными и роль государства тут неоценима, для этого необходимо обеспечить стимулирование духовного роста. Силовые пути снижения потребностей абсолютно неприемлемы, возможен только путь пропаганды естественного гармоничного образа жизни. При этом нужно отдавать отчет в том, что это неминуемо приведет к резкому экономическому спаду. Но это та цена, которую необходимо заплатить за счастье людей. Кому нужен экономический подъем, который ведет к нарастанию неудовлетворенности, экологическим кризисам и стрессам, связанным с высочайшими, доселе невиданными темпами жизни.
Упрощение жизни естественным путем решит многие проблемы общества. Например, экологический кризис, связанный с излишним прессом на природу, обусловлен не столько перенаселенностью, как считают многие экологи, сколько гипертрофированными потребностями человечества Нового времени. В условиях когда, например США, где материальные потребности наиболее высоки, потребляет примерно столько же природных ресурсов, сколько и весь остальной мир, притом, что не составляет и 1/30 части населения Земли, утверждать, что экологический кризис связан с перенаселенностью, просто смешно. Конечно же, необходимы меры, связанные с экологическим воспитанием, контролем за рождаемостью и за соблюдением экологических норм. Однако концентрироваться только на этом все равно, что решать проблемы в собственном доме, который заполняется мусором быстрее, чем его успевают вывозить с помощью хорошей уборщицы. Причем рождаемость можно снижать лишь посредством косвенных стимулов, здесь, так же как и с потребностями, никакие насильственные либо законодательные меры неприемлемы.
Пластичность общественных структур может возрасти в результате снижения уровня потребностей. Ведь общество, по сути, сделает шаг назад в тех аспектах общественного устройства, в которых мы слишком далеко зашли. Ведь только таким путем человечество сможет приостановить тепловую смерть эмоций, важнейшего симптома, вероятно, самой страшной болезни цивилизации, комплекса Эрисихтона. Человеческий организм получит вторую молодость, ведь длительный настрой наших организмов на экологическую загрязненность сделал нас гораздо устойчивее к нему, когда же уровень загрязнения снизится хотя бы незначительно, мы почувствуем себя столь же комфортно, как в эдемском саду. Для еще большего роста биологической пластичности можно рекомендовать искусственную неотению путем постепенного смещения родов на более ранние сроки (ретардации). Чем раньше человек вступает в этот мир, тем он лучше успеет приспособиться к нему. Конечно же, опрощение жизни может привести к снижению уровня медицинского обслуживания, а искусственная ретардация возможна только в условиях его высочайшего уровня, особенно это важно в первые месяцы постнатального развития ребенка. Но думается все же, что и эта проблема разрешима. Впрочем, упрощение инфраструктуры потребления может и не сопровождаться адекватным упрощением инфраструктуры медицины, образования и духовной сферы, если акцентировать усилия в этом направлении.
Не так просто отказаться от прогресса. Поэтому все концепции, так или иначе сводящиеся к рекомендациям к снижению темпов прогрессивного развития, часто наделяются такими нелестными эпитетами, как экологический пессимизм либо даже фундаментализм. Прогресс, конечно же, является необходимой стадией эволюционного развития, но, как и в любой другой диссипативной системе, экспонента развития общества неизбежно должна перейти в логисту. Развитие не может длиться бесконечно, оно неизбежно стабилизируется на уровне своего предельного насыщения. И у человечества должно хватить мудрости и прозорливости, чтобы вовремя остановиться и не дать логисте стабильности быстро перейти в кривую регресса. С.Хайтун пишет: Ускорение эволюции – такой же фундаментальный закон природы, как и закон возрастания энтропии. Против эволюции не попрешь! Наши действия, направленные по вектору эволюции, имеют смысл, направленные против – смысла не имеют и попросту опасны для нас. Эволюция направлена в сторону нарастания процессов превращения энергии. Все, что в наших действиях направлено в эту сторону, – разумно; все, что тормозит процессы превращения энергии – лишено смысла, неразумно и грозит нам гибелью [111]. Данная мысль характерна для прогрессистов, однако почему тогда возрастание энтропии не имеет нелинейного характера, а прогрессивное развитие сложных эволюционирующих систем всегда нелинейно? Если эти процессы столь тесно взаимосвязаны, почему тогда здесь нет прямой коррелятивной связи? Хотя в целом надо признать, что прогрессивное развитие систем, далеких от равновесия, можно считать следствием противодействия второму началу термодинамики, закону всеобщей деградации. Но это противодействие не может нести такой же фундаментальный характер, иначе в конечном счете нелинейное прогрессивное развитие превысит эктропийную деградацию, что немыслимо, поскольку противоречит, возможно, самому фундаментальному физическому закону. Одним фактом своего существования нелинейные системы не только вынуждены постоянно компенсировать асимметрию между собственной неравновесностью и все большим уравниванием тепла в природе, но и постоянно увеличивают этот дисбаланс. Это связанно с тем, что они вынуждены постоянно обесценивать значительные количества эктропии для сохранения собственной неравновесности. И это только при пассивном наличном существовании неравновесности. Если же неравновесная система будет экспоненциально прогрессивно развиваться, тогда это противоречие начнет расти значительно быстрее. Поэтому экологический конфликт между неравновесностью и окружающей равновесной средой неизбежен. Вопрос лишь в скорости его нарастания. Взрыв тротиловой шашки и вековое тление торфяников тоже являются разными способами решения этого конфликта. Поэтому ускорение развития – это всегда ускорение гибели, а не наоборот. Дело в том, что неравновесность слишком эфемерна и редка во Вселенной, чтобы ее можно было считать закономерным фундаментальным ответом на глобальное обесценение порядка.
В отношении политики межэтнических взаимоотношений следует помнить, что основным ресурсом этнического роста народов, находящихся на пике развития, являются примитивные культуры, которые питают нас энергией и высоким внутренним потенциалом развития. Эти заповедные островки этнической молодости, органично сосуществующие с природой, необходимо беречь, и не нужно торопиться испортить их нашим потребительским к ней отношением. В отношении первично-патриархальных культур необходим еще более деликатный подход, молодость всегда агрессивна и потому опасна, уровень этнического самосознания в них и так высок и нет никакой необходимости еще более повышать его необдуманным вмешательством. Если же развитие патриархальной культуры приняло агрессивный характер, необходимо методом материального стимулирования способствовать ее естественному переходу к прагматической фазе развития, исключая любые формы политического вмешательства.
Не менее остро перед человечеством стоит проблема накопления генетического груза. Напомним, что эта проблема связана с тем, что в результате отсутствия такого эволюционного фактора, как естественный отбор, и резкого возрастания мутагенного воздействия в окружающей среде происходит постепенное накопление вредных мутаций, что снижает биологическую резистентность человеческого организма. Возможно, единственным решением данной проблемы является ранняя диагностика генетических аномалий в эмбриональном развитии. Впрочем, искусственная ретардация может значительно ослабить либо даже вообще свести на нет данную опасную тенденцию, поскольку более молодой и потому более пластичный организм гораздо лучше компенсирует отрицательные эффекты вредных мутаций. Решение экологических проблем человечества так же может в значительной степени решить эту проблему, поскольку это значительно ослабит мутагенный фон.
Все стареет и умирает, но человечество являет собой качественно новую, духовную сущность, возможности которой теоретически не ограничены. И от того, насколько мы сможем оторваться от того материального мира, который нас приближает к миру животному, принципиально ограниченному в своем развитии, зависит, закончим ли мы бесславно свой яркий, но короткий путь в истории, либо начнем свое восхождение к новому будущему.
Ссылки
[1] По современной классификации, многие ученые (Р. Фоули, А. А. Зубов, Д. Ферембах, Джек и Линда Палмер, Э.Уилсон и др.) пришли к выводу, что человек разумный (Homo sapiens) – это не только современный человек, но и архаичные сапиенсы. Поэтому современный человек кроманьонского типа выделяется не в отдельный вид, а в отдельный подвид Homo sapiens sapiens.
[2] Есть все основания предполагать, что около 6,5 млн лет назад человекообразная обезьяна Orrorin tugenensis (тугенский прачеловек), или же близкий к нему вид, дала начало двум эволюционным линиям, одна из которых привела к шимпанзе, другая к гоминидам, наиболее древним из которых и был австралопитек.
[3] Некоторые антропологи наиболее примитивные африканские формы Homo erectus выделяют в отдельный вид Homo ergaster – человек работающий.
[4] Основной ошибкой многих биологов является трактовка генома, как простой суммы генов, это далеко не так, геном представляет собой сложнейший комплекс сетей генетических паттернов, и поэтому сенсационные сообщения о якобы полной расшифровке человеческого генотипа верны лишь отчасти. Мы этим лишь открыли вершину айсберга, далее предстоит гораздо более сложный путь анализа того, что таится ниже ватерлинии. По образному выражению Добжанского, геном работает как оркестр, а не как ансамбль солистов.
[5] Основным конечным продуктом выделительной системы земноводных и млекопитающих является мочевина, у рептилий же, как и у птиц, таким конечным продуктом азотистого обмена является мочевая кислота, которая, в отличие от мочевины, практически нерастворима в воде, что позволяет выводить мочу в кашицеобразном состоянии, практически не теряя воду. Другим, не менее очевидным преимуществом мочевой кислоты в сравнении с мочевиной является то, что она практически не токсична. Более примитивная организация выделительной системы млекопитающих, приближающая их к древнейшим наземным позвоночным – амфибиям, связана, по всей видимости, с тем, что они произошли от гораздо более древних рептилий, сохранивших множество амфибийных признаков.
[6] Пойкилотермия – нестабильная, меняющаяся в зависимости от температуры внешней среды, температура тела, в отличие от гомойотермии теплокровных, когда температура тела не зависит от температуры внешней среды.
[7] Приводятся усредненные величины.
[8] Неотения, или гипоморфоз, – задержка онтогенеза, способствующая сохранению инфантильных признаков, сопровождающаяся, в случае полной неотении, с приобретением способности к половому размножению до наступления стадии взрослого состояния. В случае с фетализацией гоминид можно говорить только о неполной неотении или фетализации, при которой происходит только задержка развития.
[9] В настоящее время, в связи с очевидными успехами медицины, возраст новорожденных смещается на еще более ранние сроки.
[10] Данный признак наверняка имел множественную генную закладку, что, впрочем, сути никак не меняет.
[11] В животном мире имеются все же редкие исключения, но связанные с совсем другими причинами. У некоторых животных, у которых основную роль в выхаживании потомства играют самцы (например, морские коньки), инициатива в выборе полового партнера переходит к самцам. Самки у морских коньков не только внешне более привлекательны, но и более агрессивны и соперничают друг с другом за самцов. Дело в том, что межполовой отбор по механизму выбора партнера закономерно определяется полом, в большей степени заботящимся о потомстве и вынужденным быть крайне избирательным в поисках партнера среди представителей пола, менее нагруженного родительскими заботами.
[12] Основная суть дарвиновской эволюции заключается в стремлении к распространению собственной генетической линии. Именно в этом и заключается детерминистский смысл повышенной сексуальной активности самцов, ведь повышение сексуальной активности самок никак не может способствовать распространению их генов.
[13] Под эволюционирующими системами в данной работе подразумеваются сложные диссипативные системы, находящиеся в состоянии, далеком от равновесия, и способные после прохождения критического порога притока эктропии перейти на качественно новый уровень неравновесности. Иными словами, это только такие неравновесные структуры, которые в потенциале детерминированы на прогрессивное развитие. Пока к таким системам можно отнести только биологические и социальные системы, возможно, к таковым можно причислить еще и некоторые предбиологические гиперциклические структуры, элементарные открытые каталитические системы (ЭОКС), описанные А.П.Руденко, а также искусственно созданные человеком самоорганизующиеся интеллектуальные системы. Впрочем, последние можно отнести к производным социальной инфраструктуры.
[14] Очень остроумный, на наш взгляд, довод против попыток редукционистов свести сложное к сумме простого приводит Э.Майр: Однажды в зоопарке я бросил еноту кусок сахару. Схватив сахар, животное побежало с ним к миске с водой и начало энергично мыть его до тех пор, пока от него ничего не осталось. Сложную систему не следует разбирать на части до такой степени, чтобы от нее не оставалось ничего существенного (см. [35, с.26–27]).
[15] У Докинза культурогены трактуются как мимы.
[16] Здесь и далее под неодарвинизмом понимается не концепция А.Вейсмана, а синтетическая теория эволюции.
[17] Гипоксия – кислородная недостаточность.
[18] В данном случае термин альтруистическое поведение не применим. Это уже альтруизм не поведенческий, а гораздо более глубокий – морфофизиологический.
[19] В некоторых популяциях, например перепончатокрылых, с гаплоидными самцами и диплоидными самками, коэффициент rl у прямого потомства будет уже не 0,5, а 0,75 у самок и 0,25 у самцов, в случае же партеногенетического и бесполого размножения 1.
[20] Ведь во всех случаях, когда ген альтруизма так и не привел к спасению потомства, можно считать, что природа сделала холостой выстрел.
[21] Именно упущение этого факта привело, по мнению автора, к существенной недооценке Докинзом роли в эволюционных процессах неродственного альтруистического поведения.
[22] При низких частотах роль альтруистического гена будет незаметна, поскольку он будет гаситься в общей аллели доминантным эгоистичным геном.
[23] Иногда эволюционисты ссылаются также на такие стохастические факторы эволюционного процесса, как популяционные волны и эффект бутылочного горлышка, представляется все же что, в целом эти определения дублируют термин дрейф генов.
[24] Кто знает, сколько потенциальных героев умерло своей смертью, так и не найдя применение своей жертвенности.
[25] Впрочем, если строго следовать Докинзу, то последнее свойство исходит не от организма, а от гена, для которого организм лишь носитель, но не будем столь же радикальны во взглядах.
[26] Для живых систем Докинз считает, что все известные формы альтруистической эволюции в действительности являются замаскированной формой эволюции эгоистической.
[27] В данном случае такой термин будет уместнее, чем признанный социобиологами термин культуроген.
[28] Под самосознанием Бромлей понимает сознание своего единства и отличия от всех других подобных образований, фиксированном в самоназвании (этнониме) (см. [52, с.58]).
[29] Под этноцентром мы понимаем группу лиц с повышенным уровнем этнического самосознания, играющую роль устойчивого этнического ядра, не позволяющего этносу ассимилироваться в наиболее сложные для него периоды.
[30] Эволюционные процессы могут протекать значительно легче в малых и относительно замкнутых популяциях, когда повышается вероятность распространения случайных мутаций просто потому, что действие статистического закона больших чисел ослабляется, и полезные мутации не тонут в океане нормальных генов. Именно такое явление в биологии называется дрейф генов. У Гумилева почему-то под генным дрейфом понимается явление рассеивания пассионарного признака за пределы популяции путем случайных связей.
[31] Под консорциями Гумилев понимает группы людей, объединенных одной исторической судьбой, – кружки, артели, секты и т.д.
[32] Конвиксиями, согласно Гумилеву, являются группы людей с однохарактерным бытом и семейными связями.
[33] Все же американскую нацию нельзя считать целостным этносом, это хоть и довольно сплоченный макроэтнос, но все еще представляющий союз частично автономных эндогамных этнических групп. Например, все афро-американцы, независимо от собственных этнических корней, по-видимому, уже представляют единый этнос, сохраняющий благодаря частичной внутренней генетической и культурологической эндогамии относительную этническую самостоятельность.
[34] Казалось бы, как может меняться этика этноса? Этические принципы всеобщи и непреходящи. Всеобщи, но не всегда статичны. Ведь даже такой принцип, как не убий, имеет множество исключений у некоторых народов, как, например, традиция кровной мести.
[35] Следует уточнить, что в казаках состояли также и некоторые представители украинцев, осетин и даже мусульман калмыков, в данном случае мы рассматриваем только русских казаков.
[36] В одних случаях ограничивающее влияние на число бифуркационных решений оказывает среда (конвергенция), в других это связано с общностью строения организмов и наследственного аппарата (параллелизмы и закон гомологических рядов).
[37] Пессимум – в противоположность оптимуму, характеризует наихудшие условия среды.
[38] Деление как культур, так и этносов на отсталые и развитые в настоящее время оспаривается большинством этнографов и культурологов. Дело в том, что в различных культурах критерии развитости могут сильно разниться, а технократическая культура вообще по многим параметрам может быть причислена к отсталой (бесхозяйственное отношение к природе, неконтролируемый культ потребительства, часто даже сочетающийся с бездуховностью). Поэтому понятие отсталый принимается в данной работе не в общепринятом уничижительном смысле, а только как неспособность культуры или этноса на адекватные ответы на внешние вызовы.
[39] В философских работах часто термин конвергенция отождествляется с термином интеграция. Этот термин позаимствован из биологии, в биологии же под термином конвергенция понимается приобретенная общность строения в результате проживания в сходных условиях. Общность эта, как, например, между дельфинами и акулами, часто обманчивая и только внешняя.
[40] Идеациональной культурой, согласно П. Сорокину, является культура, которой свойственна трансцендентальность мышления и ориентация на сверхчувственные, духовные начала.
[41] Если же в патриархальной культуре экономия не несет нагрузку выживания, тогда она вообще не имеет места.
[42] Экономия ради расточительства звучит как тавтология, однако экономить можно не только на себе любимом.
[43] В отличие от Сорокина, автор считает истинно чувственной только фазу, идущую следом за прагматической. Разве можно отождествлять стремление к созиданию, пусть даже и практически только лишь предметному, культом чувственности.
[44] В действительности, конечно же, эпикуреизм нельзя отождествлять с гедонизмом. Эпикур, который отличался аскетичностью, проповедовал чувственное наслаждение посредством ограничения потребностей. Однако, с легкой руки французской школы философии, эпикурейцами стали называть гедонистов.
[45] По Ф. Ауэрбаху, эктропия – величина, обратная энтропии, характеризующая степень упорядоченности системы.
[46] Приведем следующую, ставшую уже классической, цитату из Адама Смита: Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к гуманности, а к их эгоизму. Каждый человек при этом имеет в виду лишь собственную выгоду, причем в этом случае он невидимой рукой направляется к цели, которая не входила в его намерения [99, с.28].
[47] Термин национализм в Западной традиции имеет несколько иное звучание и обозначает национальную идею или любое другое интегрирующее нацию в пределах государственности начало, в российской традиции понятие национализм отождествляется с понятием этноцентризм.
[48] Впрочем, русская и американская культуры качественно различны по уровню этнической зрелости, дело в том, что американская культура находится на стадии зрелой чувственности, пожалуй, даже наиболее зрелой, в России же чувственная культура только нарождается. Правда, американская культура моложе российской, но реально она более зрелая, поскольку развитие американской культуры протекало интенсивнее.
[49] Киники проповедовали не столько отказ от благ цивилизации, сколько безразличие к ним, поэтому, часто пользуясь этими благами, проповедовали простоту жизни. Отсюда и название циник, циничный. Вместе с тем верно именно такое отношение к материальным благам, поскольку проблема не в них, а в неумеренном стремлении к ним.
Список литературы
1. Харитонов В.М., Ожигова А.П., Година Е.З., Хрисанфова Е.Н., Бацевич В.А. Антропология. М.: ВЛАДОС, 2003.
2. Джохансон Д., Иди М. Люси: Истоки рода человеческого. М.: Мир, 1984.
3. Палмер Д., Палмер Л. Эволюционная психология: секреты поведения Homo sapiens. СПб.: Прайм-ЕВРОЗНАК, 2003. – 384 с. // www.ermak-ag.ru/library.php
4. Мень А. История религии. Кн. 1. В поисках пути, истины и жизни. М.: Форум, 1999. – 216 с. // www.ermak-ag.ru/library.php
5. Кликс Ф. Пробуждающее мышление. История развития человеческого интеллекта. Киев: Высшая школа, 1985.
6. Бутовская М.Л. Эволюция человека и его социальной структуры // www.ermak-ag.ru/library.php
7. Фоули Р. Еще один неповторимый вид. Экологические аспекты эволюции человека. М.: Мир, 1990.
8. Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного отбора. М.: Просвещение, 1987.
9. Грант В. Эволюция организмов. М.: Мир, 1980. – 489 с.
10. Харрисон Дж., Уайнер Дж., Тэнер Дж., Барникот Н., Рейнолдс В. Биология человека. М.: Мир, 1979.
11. Miller, G.F. How mate choice shaped human nature: A review of sexual selection and human evolution. In C. Crawford D. L. Krebs (Eds.), Handbook of evolutionary psychology: Ideas, issues, and applications. Mah-wah, NJ: Eribaum, 1998.
12. Смит Дж. Мэйнард. Эволюция поведения // Эволюция. М: Мир, 1981.
13. Martin R.D. Human Brain Evolution in an Ecological Context. New York: American Museum of Natural History, 1983.
14. Шмальгаузен И.И. Проблемы дарвинизма. Л.: Наука, 1969.
15. Рогинский Я.Я., Левин М.Г. Антропология. М.: Высшая школа, 1978.
16. Рогинский Я.Я. Проблемы антропогенеза. М.: Высшая школа, 1977.
17. Дарвин Ч. Происхождение человека и половой отбор. Соч. Т. 5. М.: Изд-во АН СССР, 1953. – 640 с. www.ermak-ag.ru/library.php
18. Лоренц К. Агрессия (так называемое зло). М.: Издательская группа Прогресс, Универс, 1994.
19. Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека // К.Маркс, Ф.Энгельс. Соч. Т. 20. М., 1961.
20. Лавджой К.Оуэн. Эволюция выпрямленного способа передвижения у человека // В мире науки. 1989. № 1.
21. Rodman P.S., McHenry H.M. Bioenergetics and the origin of hominid bipedalism // American Journal of Physical Anthropology, 1980. №52. P. 103–106.
22. Дебец Г.Ф. О некоторых направлениях изменений в строении человека современного вида // Советская этнография. 1961. №2.
23. Майр Э. Эволюция // Эволюция. М.: Мир, 1981.
24. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. М.: ООО Издательство АСТ: ЗАО НПП Ермак, 2003.
25. Быстров А.П. Прошлое, настоящее, будущее человека. Л., 1957.
26. Федоренко Н.П., Реймерс Н.Ф. Стратегия экоразвития // Взаимодействие общества и природы как глобальная проблема современности: Тезисы теоретической конференции. М.; Обнинск: ВНИИСИ, 1991.
27. Назаретян А.П. Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории: Синергетика, психология и футурология. М.: ПЕР СЭ, 2001.
28. Винер Н. Кибернетика или управление и связь в животном и машине. М.: Советское радио, 1968.
29. Анохин П.К. Биология и нейрофизиология условного рефлекса. М.: Медицина, 1968.
30. Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.
31. Шевлоков В.А., Тайсаев Д.М. Особенности эволюции диссипативных систем // Известия Кабардино-Балкарского научного центра РАН. 2004. №1(11).
32. Казютинский В.В. Антропный принцип, универсальный эволюционизм и самоорганизация // Мыслители-выходцы из земли Коми: В.П. и В.В. Налимовы. Сыктывкар: Издательство Коми научного центра УрО РАН, 2001.
33. Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20.
34. Симонов П.В. Мотивированный мозг. М.: Наука, 1987.
35. Майр Э. Эволюция // Эволюция. М.: Мир, 1981.
36. Huxley T. Evolution and Ethics. L., 1894.
37. Рьюз М. Эволюционная этика: здоровая перспектива или окончательное одряхление? // Вопросы философии. 1989. № 8.
38. Шульга. Н. Эволюционная эпистемология Майкла Рьюза // Эволюция, культура, познание. М.: Ифран. 1996.
39. Докинз, Р. Эгоистический ген. М.: Мир, 1992 // http:// seismic.geol.msu.ru /travels/index.html.
40. Кропоткин П.А. Взаимная помощь, как фактор эволюции. М., 1918.
41. Уоддингтон К.Х. Морфогенез и генетика. М.: Мир, 1964.
42. Кейлоу П. Принципы эволюции. М.: Мир, 1986.
43. Малахов С.В. Экономический человек и рациональность экономической деятельности (обзор зарубежных исследований) // Психологический журнал. № 11. 1990.
44. Гумилев Л.Н. Конец и вновь начало. М.: Айрис-пресс, 2003.
45. Гегель Г.В.Ф. Философия права. Полн. собр. соч. Т.3. М.: Мысль, 1990.
46. Кушнер П.И. Этнические территории и этнические границы. М., 1951.
47. Токарев С.А. Проблемы типов этнических общностей: (К методологическим проблемам этнографии) // Вопросы философии. 1964. №11.
48. Миланова Е.В., Рябчиков А.М., Чебоксаров Н.Н. и др. Страны и народы: земля и человечество: Общ. обзор. М., 1978.
49. Крюков М.В. Еще раз об исторических типах этнических общностей // Советская этнография. 1986. № 3.
50. Гумилев Л.Н. О термине этнос. Этнос как явление // Доклады отделений и комиссий Географического общества СССР. Вып. 3. Л., 1967.
51. Широкогоров С.М. Этнос. Исследование основных принципов изменения этнических и этнографических явлений // Отдельный оттиск из XVIII. Т. I. Известий Восточного факультета Государственного Дальневосточного университета. Шанхай, 1923.
52. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М.: Наука, 1983.
53. Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. М.: Наука, 1973.
54. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли. СПб.: Азбука классика, 2002.
55. Неру Д. Открытие Индии. М.: Изд-во иностр. лит., 1955.
56. Тхагапсоев Х.Г. К российским превращениям либерализма // Вопросы философии. 2004. №12.
57. Ревуненкова Е.В., Решетов А.М. Сергей Михайлович Широкогоров // Этнографическое обозрение. 2003. №3.
58. Тишков В.А. Этничность, национализм и государство в посткоммунистическом обществе // Вопросы социологии. 1993. № 1.
59. Андрианов Б.В., Чебоксаров Н.Н. Хозяйственно-культурные типы и проблемы их картографирования // Советская этнография. 1972. № 2.
60. Эдди Дж. История об исчезнувших солнечных пятнах // Успехи физ. наук. 1978. Т. 125. Вып. 2.
61. Чижевский А.Л. Земное эхо солнечных бурь. М.: Мысль, 1973.
62. Гумилев Л.Н., Иванов К.П. Этносфера и космос // Этносфера: история людей и история природы. СПб.: ООО Издательский дом Кристалл, 2003.
63. Гумилев Л.Н. География этноса в исторический период. Л.: Наука, 1990.
64. Вернадский В.И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М.: Наука, 1965.
65. Гумилев Л.Н. О соотношении природы и общества согласно данным исторической географии и этнологии // Этносфера: история людей и история природы. – СПб.: ООО Издательский дом Кристалл, 2003.
66. Тойнби А.Дж. Постижение истории: Сборник. М.: Айрис-пресс, 2002.
67. Тайсаев Д.М. К критике генетического детерминизма Л.Н. Гумилева // Философское осмысление социально-экономических проблем. Волгоград: Политехник, 2006. С. 150-156.
68. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. М.: Эдиториал УРСС, 2000.
69. Татаринов Л.П. Очерки по теории эволюции. М.: Наука, 1987.
70. Джуссоев Р. И. К вопросу национальной идентификации осетин (к итогам Всероссийской переписи населения 2002) // http://www.ethnonet.ru/lib/1012-04.html.
71. Айала Ф.Х. Механизмы эволюции // Эволюция. М.: Мир, 1981.
72. Эшби Р.У. Введение в кибернетику. М., 1959.
73. Моисеев Н.Н. Человек и ноосфера. М.: Мол. гвардия, 1990.
74. Вавилов Н. И. Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости. Л.: Наука, 1987.
75. Краснощеков Г.П., Розенберг Г.С. Экология в цитатах и афоризмах. Тольятти: Издательство ИЭВБ РАН, 2001.
76. Князева Е.Н. От открытия к инновации: синергетический взгляд на судьбы научных открытий // Эволюция, культура, познание. М.: Изд-во Ифран, 1996.
77. Лоренц К. Восемь смертных грехов цивилизованного человечества // Оборотная сторона зеркала. М.: Республика, 1998.
78. Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории: Сборник. М.: Айрис-пресс, 2003.
79. Жданов Ю. А., Гуськов Е. П., Бессонов О. А. Причины вымирания видов // Научная мысль Кавказа. Ростов, 2000. № 2.
80. Арнольд В. И. Теория катастроф. М.: Наука, 1990.
81. Буровский А.М. Экстремальные ситуации и мыслящее вещество. // Общественные науки и современность, 2000. № 5.
82. Завадский К.М., Колчинский Э.И. Эволюция эволюции: Историко-критические очерки проблемы. Л.: Наука, 1977.
83. Майр. Э. Популяции, виды и эволюция. М.: Мир. 1974.
84. Банов Х.Т., Перепелица В.А., Соколов Ю.Н., Тлисов А.Б., Тлисова С.М. Глобальный закон развития человечества // Вестник Северо-Кавказского гуманитарно-технического института. Вып. 1. Ставрополь, 2001.
85. Буданов В.Г. Этика, эсхатология, синергетика // www.synergetic.ru/science/ index.php?article=eticka
86. Лурье С. Историческая этнология. М.: Аспект Пресс, 1998.; Цит. по: http://svlourie.narod.ru/.
87. Гудожник Г.С., Елисеева В.С. Глобальные проблемы в истории человечества. М.: Знание, 1988.
88. Вернадский В.И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М., 1965.
89. Лурье С. Национализм, этничность, культура. // Общественные науки и современность. 1999. №4.
90. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. СПб.: Глаголь, 1995.
91. Давидович В.Е. Существует ли кавказская цивилизация? // Научная мысль Кавказа. 2000. №2.
92. Черносу В.В. Кавказ – контактная зона цивилизаций и культур // Научная мысль Кавказа. 2000. №2.
93. Тхагапсоев Х.Г. Южная Россия: Кавказский этнокультурный мир как тип локальной цивилизации // Региональные культуры средневековья на территории России: Сб. научных статей. СПБ., 2001.
94. Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Изд-во политической литературы, 1992.
95. Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т. 1. Образ и действительность. Минск: Попурри, 1998.
96. Smith A. National Identity. L., 1991.
97. Бриттан С. Капитализм с человеческим лицом. СПб.: Экономическая школа, 1998.
98. Симонов П.В. Мотивированный мозг. М.: Наука, 1987.
99. Смит А. Исследования о природе и причинах богатства народов. М., 1962.
100. Миллер А.М. Теория национализма Эрнеста Геллнера и ее место в литературе вопроса // Национализм и формирование наций. М.: Ин-т славяноведения и балканистики РАН, Международный фонд югославских исследований и сотрудничества Славянская летопись, 1994.
101. Хайтун С.Д. Социальная революция и Джон Кейнс: от прошлого к будущему // Вопросы философии. 2003. №10.
102. Хайек Ф.А. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. М.: Новости, 1992.
103. Петтигрю Т.Ф. Расовые отношения в Соединенных Штатах Америки: Социологическая перспектива // Американская социология. Перспективы. Проблемы. Методы. М.: Прогресс, 1972.
104. Стиглиц Дж. Кредитные рынки и контроль над капиталом // Мировая экономика и международные отношения. 1989. №6.
105. Lea S. E. G., Tarpy R.M., Webley P. The individual in the economy: a survey of economic psychology. Cambridge, 1987.
106. Винер Н. Я математик. М.: Наука, 1963.
107. Blainey G. Triumph of the nomads. A history of ancient Australia. Melbourne – Sidney: Macmillan co. of Australia, 1975.
108. Schweitzer A. Kulturphilosophie. Verfail und wieder aufbau der Kultur. Mnchen, 1926. Bd. I.
109. Публий Овидий Назон. Любовные элегии. Метаморфозы. Скорбные элегии. М.: Художественная литература, 1983.
110. Жданов Ю.А. Роковой комплекс Эрисихтона // Научная мысль Кавказа. 1997. №3.
111. Хайтун С. Прогнозы и мифы о тепловой смерти // Независимая газета. 2000. 22 ноября.