Жизнь и творчество Гумилева и Мандельштама

СОДЕРЖАНИЕ: Содержание 1. Введение ..1 2. Биография Гумилева … ..3 3. Анализ творчества Гумилева 32

Содержание

1. Введение………………………………………………………………......1

2. Биография Гумилева…………………………………………………......3

3. Анализ творчества Гумилева…………………………………………32

4. Анализ стихотворения «Капитаны»……………………………….......34

5. Анализ стихотворения «Невольничья»……………………………......40

6. Биография Мандельштама……………………………………………..42

7. Творчество Мандельштама………………………………………….....47

8. Анализ лирического стихотворения…………………………………...50

9. Кроссворд……………………………………………………………......52

10. Вопросы к кроссворду……………………………………....................53

11. Ответы на кроссворд……………………………………………….......54

12. Вывод…………………………………………………………………....55

13. Список использованной литературы………………………………….56

Введение

Настало время, когда в нашу историю и культуру возвращаются незаслуженно забытые имена. Распавшаяся связь времен постепенно соединяется в единую цепь причин и следствий. Одним из таких утраченных, но необходимых русской культуре звеньев был замечательный поэт, глава акмеистического направления, Николай Степанович Гумилев. Его книги не переиздавались с начала 20-х годов. Они давно уже стали библиографической редкостью, предметом охоты коллекционеров и литературоведов, занимающихся поэзией серебряного века. Сегодня чеканные гумилевские стихи становятся по праву общенациональным богатством. Когда-то Андрей Платонов утверждал: Без меня народ неполный, - это утверждение с полной правотой относится к каждому человеку, а тем более к творчески одаренному.

Отказываясь от наследства великих мастеров культуры, оказавшихся в сложную революционную эпоху по другую сторону баррикады, мы наносим ущерб прежде всего себе. Пришла пора быть более терпимыми, дальновидными.

Стихи Н. Гумилева и сегодня не устарели и вне всякого сомнения вызовут интерес у современного читателя. Вместе с ним неизбежно пробудится интерес и к личности самого поэта.

Когда-то Баратынский назвал счастливыми живописца, скульптора, музыканта:

Резец, орган, кисть! Счастлив, кто в леком

К ним чувственным, за грань их не ступая!

Есть хмель ему на празднике мирском!

Поэзия, увы, в этот маленький список не зачислена. Если даже нам обратить внимание на то, как долго живут художники, какое им даровано долголетие. Например, Тициан прожил 100 лет, Микеланджело жил 89 лет, Матисс – 85 лет, Пикассо – 92 лет…

И всё-таки не будем огорчаться. Ведь именно им поэзии, прозе дана великая способность проникнуть в глубину человеческой души, постигнуть трагедию мира, взвалить на свои плечи все тяготы, всю боль, всю скорбь.

И при этом не отчаяться, не отступить, не сдаться. Мало того! В борьбе с историческим, общественным и личным роком поэзия нашла в себе силы обрести и радость и счастье…

Двадцатый век принёс человеку неслыханные страдания, но в этих испытаниях научил его дорожить жизнью, счастьем: начинаешь ценить то, что вырывают из рук.

Творчество Осипа Мандельштама принято относить к поэзии “Серебряного века”. Эта эпоха отличалась своей сложной политической и общественной ситуацией. Как и каждый из поэтов “Серебряного века”, Мандельштам пытался мучительно найти выход из тупика, создавшегося на рубеже веков.

Биография Гумилева

Николай Степанович Гумилев родился 3 апреля (по старому стилю) 1886 года в Кронштадте, в доме Григорьевой по Екатерининской улице, где его отец работал военным врачом. 15 апреля 1886 г. был крещен на дому священником Кронштадтской госпитальной Александрониевской церкви. Крестным отцом стал Л. И. Львов, дядя поэта по матери. Крестной матерью Л. С. Сверчкова, сводная сестра поэта.

Высочайшим приказом № 294 от 9 февраля 1887 г. С. Я. Гумилев был произведен в статские советники и уволен по болезни от службы с мундиром и пенсионом.

К этому времени Гумилевы присмотрели дом в Царском Селе на улице Московской. Тогда многие отставные военные, как и представители обедневшей аристократии, селились со своими семьями в этом уездном городке, представляя собой неопасную лояльную прослойку общества, соседствующую с летней царской резиденцией, впрочем, отгороженную от нее невидимым, но остро ощущаемым табу.

Мать Гумилева рассказывала, что сын ее, Николай, родился маленьким и худеньким и до десятилетнего возраста был очень слаб здоровьем. Страдал сильными головными болями. Доктор Квицинский определил у него, по ее выражению, повышенную деятельность мозга. Ребенок необычайно быстро воспринимал внешние явления, и наступавшая вслед за тем реакция ослабляла его так, что вызывала глубокий сон. Тяжко, например, действовал на него уличный шум: грохот экипажей, конок, звонки трамваев. И после прогулок, особенно городских, он чувствовал себя совершенно больным. Чтобы облегчить его страдания, ему постоянно закладывали в уши вату. Только позже, в Тифлисе, в 15-летнем возрасте головные боли и следовавшая за ними сонливость прекратятся окончательно. Попав на Кавказ, он писал о любви к горным ущельям, находя в их тишине и мраке схожесть с состоянием своей души.

Характер у Гумилева развивался спокойный, мягкий и совсем не мрачный. Гумилев терпеливо переносил все неприятности, связанные с его слабым здоровьем, был тихим, редко плакал. Его няня, Мавра Ивановна, крепко привязалась к мальчику за его покладистость, ласковость, кроткий нрав и жила у Гумилевых четыре года. Гувернантки, позже, менялись часто, но не из-за мальчика, а потому что скучали в тихом Царском Селе и еще более тихом, почти замкнутом, доме, где гостями бывали пожилые, любившие поиграть в винт, люди большей частью представители медицинского мира. Среди них бывал главный врач дворцового госпиталя К. М. Данчич, постоянно лечивший ребенка.

Мальчик немного окреп, поздоровел, он научился холить и говорить. Недостаток в произношении чувствовался всегда, но в раннем детстве он был особенно заметным. Буквы л и р Гумилев сначала совсем не произносил, а глухой выговор и какое-то усилие при произношении слов у него остались навсегда, несмотря на все упражнения, которые он впоследствии предпринимал, чтобы избавиться от этого недостатка.

В 1890 г. Гумилевы купили усадьбу по Николаевской железной дороге - Поповку. Усадьба была небольшой: два дома, флигель, пруд и вокруг него парк. Парк обрамлялся хвойным лесом. В течение десяти лет Гумилевы проводили в Поповке сначала только летние месяцы, а потом, с поступлением детей в гимназию, и зимние каникулы.

Летом всей семьей играли в саду, гуляли в парке, купались в пруду, зимой катались с гор на санках, строили катки, чистили от снега дорожки для прогулок, лепили снежные городки. Вечерами читали вслух. На шестом году Коля выучился читать.

Первые попытки литературного творчества относятся именно к этому времени. Мальчик сочинял басни, хотя и не умел еще их записывать. Потом научился писать, стал сочинять и стихи.

Отрывок из стихотворения шестилетнего Гумилева со слов Ахматовой (Труды и дни Н. Гумилева, т. II):

Живала Ниагара
Близ озера Дели,
Любовью к Ниагаре вожди все летели.

Наверное, это были сначала просто чарующие звуки: Ниагара, Дели... может быть, уже и понятия: вожди, летели.

Весною 1898 г. Гумилев выдержал экзамен в приготовительный класс Царскосельской гимназии, директором которой в то время был Георгиевский, а экзаменатором - Мухин. Перед экзаменами сомневался в своих познаниях и делился по секрету сомнениями с гувернанткой. Однако на экзаменах отвечал совершенно спокойно, без всякого волнения, и оказалось, что он все хорошо знает.

Занятия в гимназии всё же утомляли мальчика. Иногда он засиживался до одиннадцати ночи за списыванием с книги и выучиванием наизусть тропарей. В конце осени заболел бронхитом. Доктор Данчич предписал ему определенный режим - выходить на улицу не раньше двенадцати дня, когда уже тепло. А доктор Квицинский нашел, что ему вообще рано так усиленно заниматься. Тогда родители взяли сына из гимназии и пригласили домашнего учителя. Мальчик стал заниматься дома под руководством студента физико-математического факультета Баграпия Ивановича Газалова. Студент остался с воспитанником и летом. Не сумев привить ему любви к математике, он, тем не менее, поладил с мальчиком, был с ним в большой дружбе, и, не поехав на каникулы в свой родной Тифлис, с удовольствием прожил у Гумилевых в Поповке весь дачный сезон.

Осенью Гумилевы переехали из Царского Села в Петербург, наняли квартиру в доме Шамина на углу Дегтярной и 3-й Рождественской улиц.

Всю зиму Баграпий Иванович готовил Гумилева к вступительным экзаменам в гимназию Гуревича - знаменитого педагога и директора Собственных учебных заведений.

Мальчик увлекся зоологией и географией. Дома развел разных животных - морских свинок, белых мышей, птиц, белку. Студент подарил ему книгу с надписью: Будущему зоологу, и в шутку называл его Лобачевским. А когда дома читали описания какого-нибудь путешествия, Гумилев всегда следил по карте за маршрутом путешественников.

При этом сочинение басен не прекратилось. Наоборот, он уже сам записывал их крупными детскими буквами, был чрезвычайно чуток, прислушивался ко всему новому, и по породу всего, что его заинтересовывало, говорил или писал басни. Никто тогда на его сочинения не обращал внимания, не придавал им никакого значения, и они терялись...

Хотя Гумилев занимался уже самостоятельно, курс обязательного гимназического обучения не вызывал у него активного интереса, и говорить об особых успехах в учебе было бы преувеличением. Ходил в гимназию без рвения. Равнодушие к регулярным занятиям ловко компенсировал наверстыванием упущенного в короткие сроки и, быстро отрешась от учебы, все более погружался в чтение. Всегда любил первую свою книжку - сказки Андерсена. Ребенку повезло: художественной литературы специально для маленьких детей, да и для младших школьников, не издавалось. Вот только сказки. А плохие книжки ему не давали.

Ахматова вспоминает, как тщательно хранил Гумилев книгу сказок и как, будучи уже знаменитым поэтом, любил перечитывать эти сказки в Царском Селе.

Летом 1897 г. отдых в Поповке был прерван - вся семья поехала в Железноводск, потому что по предписанию врачей отец Гумилева вынужден был пройти длительный курс лечения. Мальчик не любил традиционные прогулки вокруг Железной горы или экскурсии в Кисловодск и Пятигорск. Он любил читать. А еще устраивал баталии всех родов войск, захватив из дому изрядную коллекцию оловянных солдатиков, изредка вовлекая в эти игры старшего брата, но чаще, тренируя своих солдат в храбрости и бесстрашии, придумывал сложные военные операции, сражаясь сам за обоих противников. Или же он уединялся в курортном парке с книгой.

По возвращении в Петербург Гумилевы поселились в новой квартире на Невском проспекте, 93.

Гумилев начал занятия во втором классе гимназии Гуревича, начал, как всегда, равнодушно - спокойно. Зато увлек оловянными солдатиками своих сверстников. Устраивались примерные сражения, в которых каждый гимназист выставлял целую армию солдатиков.

На этой почве он сблизился с товарищами. Организовал с ними Тайное общество, где играл роль Брамы - Таммы. В здании гимназии, в людской, в заброшенном леднике, в пустом подвале, в помещении амосовской печи устраивались собрания членов общества при свечах, в самой конспиративной обстановке. Мальчишки были помешаны на тайных ходах, на подземельях, на заговорах и интригах. Выстукивали в домах стены, лазили по подвалам и чердакам, искали клады, разочаровывались и снова увлекались. Все это продолжалось и в Поповке.

В деревне свободные дома сдавались за небольшую плату, и летом там собиралось целое общество гимназистов.

При всех своих увлечениях мальчик много читал. Прочел все, что было дома и у друзей. Тогда родители договорились со знакомым букинистом. Писатели Гумилева в этот период - Майн Рид, Жюль Верн, Фенимор Купер, Гюстав Эмар. Его книги - Дети капитана Гранта, Путешествие капитана 1аттераса. Его комната, хотя и более просторная, чем в прежней квартире, вся увешанная его же рисунками, переполнялась животными, оловянными солдатиками и книгами, книгами...

Приключенческая литература, наверное, оказала свое влияние на вкусы и мечты мальчика. Он постоянно говорил об Испании и Китае, об Индии и Африке и писал стихи и прозу. Но, наверное, и рассказы отца о его плаваниях по морям-океанам не могли пройти бесследно.

Кроме того, дядя Гумилева - контр-адмирал - рассказывал военные истории о Колином прапрадеде Иване Яковлевиче Милюкове, участнике осады и штурма Очакова при Потемкине, и не менее впечатляющие истории о прадеде Коли по другой, материнской, линии Якове Алексеевиче Викторове: тот участвовал в сражении под Аустерлицем, был доставлен своим денщиком в Россию и, лишившийся зрения, дожил до ста с лишним лет...

Неизвестно, собирался ли поэт писать про предка - очаковца, но цикл стихов о Наполеоне пытался писать в юности и в Париже говорил об этом же. Ахматова (Труды и дни Н. Гумилева) читала по памяти отрывки:

На ступенях балкона
Я вечером сяду,
Про век Наполеона
Слагая балладу.
И пронесут знамена
От Каэро к Парижу.
На ступенях балкона
Я их не увижу.

И еще:

Мой прадед был ранен под Аустерлицем
И замертво в лес унесен денщиком,
Чтоб долгие, долгие годы томиться
В унылом и бедном поместье своем.

С нетерпением дождавшись весны и перейдя в третий класс, Гумилев снова на воле, в Поповке. Он вырос, окреп и заменял теперь все чаще и чаще игры в солдатиков живыми играми с товарищами в индейцев, в пиратов, в ковбоев. Играл самозабвенно. Одно время выполнял роль Нэна-Саиба - героя восстания сипаев в Индии в восьмидесятые годы. Он даже требовал, чтобы его так и называли. Потом стал Надодом Красноглазым - героем одного из романов Буссенара. По чину ему полагалось быть кровожадным. Но кровожадность никак у него не получалась. Однажды мальчики собрались жарить на костре пойманных карасей. В возмездие за проигрыш в какой-то игре один из товарищей предложил Коле откусить живому карасю голову. Процедура не из приятных. Но тот, для поддержания своей репутации кровожадного, мужественно справился с задачей, после чего от роли Надода Красноглазого отказался.

Один из гимназических товарищей - Л. А. Ломан рассказывал, что комната Гумилева в Петербурге была загромождена картонными латами, оружием, шлемами и разными другими доспехами. И все росла его любовь к животным. Пробудившаяся в раннем детстве, она жила в нем всегда. Попугаи, собаки, тритоны были постоянными обитателями в доме Гумилева.

В Поповке мальчишки целые дни проводили в лесу, на пруду, в поле.

Родители давали обыкновенно каждому из участников игр по лошади, и тем нетрудно было воображать себя ковбоями или индейцами. Гумилев носился и на оседланных, и на неоседланных лошадях и смелостью своей вызывал восторг товарищей. В центре пруда был островок - обычное место сражений. Компания делилась на два отряда: один защищал остров, другой брал его штурмом. Во всех этих играх Гумилев выделялся абсолютно взрослой храбростью при всей своей милой наивности, и резкой вспыльчивостью, при бесконечной доброте. А за чрезвычайной гордостью его скрывалась крайняя застенчивость... Он пользовался неизменной, сопряженной с уважением, любовью товарищей, и авторитет его во всех случаях был непоколебим.

Все эти игры не мешали Гумилеву заниматься серьезным чтением. В его каникулярном багаже появился Пушкин. И читал он Пушкина не только сам: он заставлял читать Пушкина всех своих товарищей. И все больше и больше увлекался собственными сочинениями. У него уже была целая тетрадка стихов. Писал увлеченно и самого близкого из друзей - Лемана тоже склонил к занятиям поэзией.

Осень. Петербург. Занятия в третьем классе гимназии. Посещения утренних спектаклей для царскосельских гимназистов, в числе которых неизменно был Гумилев. Руслан и Людмила, Жизнь за царя в Мариинском. Островский - в Александрийском. Потонувший колокол Гауптмана, Шекспир - в Малом... В личной библиотеке к Пушкину и Лермонтову прибавились очень полюбившийся ему Жуковский, Лонгфелло - Песнь о Гайавате, Мильтон - Потерянный рай и Возвращенный рай, Колридж Поэма о старом моряке, которую впоследствии поэт перевел сам, Ариосто - Неистовый Роланд...

В гимназии издавался рукописный литературный журнал. Гумилев поместил в нем свой рассказ. Это было нечто вроде его любимого Путешествия Гаттераса. Там фигурировали северное сияние, затертый льдами корабль, белые медведи. По книгам издателя Гербеля и выпускам Русской классной библиотеки под редакцией Чудинова, которые Гумилев скупал и прочитывал все подряд, он составлял конспекты, и теперь уже не отец ему про плавания тот все чаще и тяжелее прихварывал, - а он отцу делал доклады о современной литературе. Причем, Степан Яковлевич всегда отмечал, что сын говорит хорошо - не волнуясь, спокойно, а главное, логично, что он имеет все задатки будущего лектора. Гумилеву тогда лет двенадцать было...

Прошел еще один год - следующий класс. Лето - в Поповке, осень - в Петербурге. Написал большое стихотворение О превращениях Будды.

Наиболее близкими гимназическими товарищами были, по рассказам матери поэта, уже упомянутый Лев Леман, Владимир Ласточкин - сын польского нотариуса, Леонид Чернецкий - сын обедневшей помещицы Псковской губернии, Борис Залшупин - сын архитектора из Варшавы, Дмитрий Френкель - сын петербургского доктора. Федор Стевен - сын начальника императорского кабинета.

1900 год. У старшего брата обнаружился туберкулез, и родители решили для укрепления здоровья детей перевезти их на Кавказ, в Тифлис. Продали Поповку, оставили квартиру в Петербурге, продали всю обстановку. Отец поехал сначала в Славянск на лечение, потом в Тифлис - устраиваться, а детей с матерью отправил в кумысолечебницу Подстепановка, за пятнадцать километров от Самары. На кумысе Гумилевы прожили до 11 августа и выехали из Подстепановки пароходом по Волге до Астрахани, затем - по Каспийскому морю до Баку, наконец, из Баку в Тифлис - поездом.

Тем временем в Тифлисе Степан Яковлевич устроился на службу в Северное страховое общество и приготовился к приезду семьи. Поселились в доме инженера Мирзоева в Сололаках, на Сергиевской улице.

Комфортабельная квартира с печами, отделанными изразцами, с двойными оконными рамами, с редким в Тифлисе электрическим освещением и со всеми прочими удобствами - находилась в каменном роскошном доме. Дом был угловым и выходил на две живописные зеленые улицы. Два подъезда дома обслуживались двумя швейцарами.

В связи с переездом Гумилев поступил второй раз в четвертый класс, во 2-ю Тифлисскую гимназию. Проучился в ней полгода, а 5 января 1901 г. родители перевели его в 1-ю Тифлисскую мужскую гимназию, находившуюся на Головинском проспекте (ныне проспект Руставели). Она тогда считалась лучшей гимназией в Тифлисе.

В гимназии у Гумилева появились за полгода друзья - братья Кереселидзе. За зиму Степан Яковлевич сумел приобрести небольшое, в 60 десятин, имение Березки в Рязанской губернии, неподалеку от места, где сам родился, и от Рязани, где прошло его семинарское детство. Как каждого человека на склоне лет, его, наверное, потянуло в родные места. Но все-таки, скорее, климат да живительная природа, кои помнил он и коими наслаждался в детстве, определили этот выбор. Северным детям был необходим здоровый отдых с нежарким летом.

Лесные прогулки за холмы - это грибы и ягоды, речка - купания, луга - чудные цветы и травы, парное молоко. Да еще прогулки на велосипеде, верховая езда. Раздолье детям!

В стихотворениях поэта можно встретить и волчец, и мать-и-мачеху, и лопух, и изумрудный сок трав, и медом пахнущие луга, и придорожный куст, и поясок - мостик, перетянувший реку, и крест, вознесенный над церковью. И все это из березовского детства...

25 мая 1901 г. Гумилевы отправились в имение, прожили там лето и к 1 сентября вернулись в Тифлис.

Пятый класс гимназии. Успехи, как всегда, средние, а по греческому - никакие. Весною назначена переэкзаменовка на осень. С этим Гумилев уехал, нимало, впрочем, не огорчившись, в Березки. Там, как всегда, читал, совершенствовался в верховой езде и сочинял стихи о Грузии и о любви. А за две недели до начала занятий поехал один из Березок в Тифлис и окунулся в самостоятельную жизнь. Приключения в дороге, ощущение себя взрослым бесконечно интереснее экзамена. Тем не менее, успешно его выдержал.

Гумилев, как уже говорилось, был отнюдь не нытиком и не пессимистом. Он был занят самообразованием, был целеустремлен и вскоре, как раз в начале сентября, выступил в тифлисской газете с собственным стихотворением Я в лес бежал из городов. Газета называлась Тифлисский листок. Эта публикация доставила автору не только удовольствие. Она утвердила его в превосходстве перед друзьями, в причастности к высшему назначению, к поэзии. И хотя внешне он не кичился, не зазнавался перед товарищами, тем паче, что литературных сверстников в Тифлисе у него не было, он окончательно определил свой путь.

Дружил с гимназистами - Берцовым, Борисом и Георгием Легранами, Крамелашвили, Глубоковским. Продолжал поддерживать отношения и с братьями Кереселидзе.

Самостоятельная жизнь Гумилеву вполне понравилась, и он весною следующего года остался в Тифлисе, в то время как семья уехала в Березки.

Остался жить у приятеля по гимназии - Борцова. Взял репетитора по математике и сдал экзамены за шестой класс. В это время расширился круг его интересов. Он увлекся астрономией, стал брать уроки рисования, совершал массу прогулок в горы и на охоту. Зачитывался В. Соловьевым, полюбил Н. Некрасова. Иногда посещал вечеринки с танцами у друзей дома - Линчевских. К танцам относился пренебрежительно. Отличался серьезностью поведения. Свою необычную внешность старательно совершенствовал изысканными манерами. Как раз у Линчевских и начались встречи и дружба с Воробьевой и Мартене. Одни и те же стихи посвящал обеим. Это, кстати, с ним происходило частенько и позже.

Подруга Гумилева О. А. Мочалова рассказывала, что он вполне мог посвящать одно и то же стихотворение нескольким женщинам, говоря каждой, что это только ей.

С одной из тифлисских девушек, Воробьевой, видимо, отношения сложились более серьезные, потому что после переезда в Царское Село Гумилев переписывался с ней, посылал ей стихи. Позже она с родителями переехала в Петербург и вскоре умерла от тифа. К сожалению, ее имя пока установить не удалось.

В то время большая часть тифлисской молодежи была настроена прогрессивно, революционно. И там, под влиянием товарищей, в особенности одного из братьев Легранов, который снабжал политической информацией своих друзей. Гумилев увлекся - как он всегда быстро чем-нибудь увлекался - на этот раз политикой. Начал изучать Капитал Маркса. И летом на каникулах, в Березках, между тренировками в верховой езде и чтением левой политической литературы, стал вести агитацию среди рабочих поселка, а так как с детства воспитывал в себе необходимость учить, поражать, вести за собой, сплачивать вокруг себя единомышленников, словом - лидерствовать, то и с рабочими - мельниками это удалось. Естественно, это вызвало серьезные неприятности со стороны губернских властей, и гимназисту пришлось даже покинуть Березки.

Но увлечение политикой оказалось неглубоким. Гумилев никогда больше к политике не возвращался и не стремился в нее вникать. То же произошло и чуть позже. Когда началась русско-японская война, он, насмотревшись на расклеенные по стенам домов и в витринах магазинов мажорные картинки победоносных военных действий русской армии, решил, как гражданин и патриот России, непременно ехать добровольцем на фронт. Родным и друзьям с трудом удалось его отговорить, втолковав ему всю бессмысленность бойни на Дальнем Востоке.

Но, кажется, он так ничего и не понял ни тогда, ни позже. Вот еще несколько примеров его политической наивности.

Из письма Брюсову 16 декабря 1907 г.: Сейчас получил № Раннего утра с моей Гиеной и очень благодарю Вас за напечатание ее. Сама газета мне показалась симпатичной, но я настолько наивен в делах политики, что так и не понял, какого она направления...

Р. Д. Тименчик в публикации Неизвестных писем Н. С. Гумилева/Известия Академии наук СССР, серия литературы и языка, т. 46 № 1, 1987/ подчеркивает, что ...Гумилев сознательно ограничивал переписку внутрилитературной проблематикой, исключив из ноля своего зрения новости общественной жизни, борьбу думских группировок, публицистические и философские трения. Политика появлялась в его письмах только как материал для шуточных метафор. По письмам Гумилева создается облик человека, живущего для русской поэзии, как сказано в послании М. Л. Лозинскому из Лондона.

Не использовав летний отдых до конца, Гумилев с матерью и сестрой выехал в Царское Село. Остальные члены семьи продолжали жить в Березках. Степан Яковлевич послал прошение директору Николаевской царскосельской гимназии о помещении его сына, ученика седьмого класса 1-й Тифлисской гимназии Н. С. Гумилева, в седьмой класс, в который он по своим познаниям переведен.

В Царском Селе Гумилевы сняли квартиру на углу Оранжерейной и Средней улиц. Тут же одну из комнат Гумилев превратил в морское дно. Он выкрасил стены под цвет морской воды, нарисовал на стенах русалок, рыб, разных морских чудищ, подводные растения, посреди комнаты устроил фонтан, обложив его диковинными раковинами и камнями.

Директор Николаевской Царскосельской гимназии И. Ф. Анненский вакансий для экстернов не имел, и 11.07.1903 г. Николай Гумилев был определен интерном, однако, с разрешением ему, в виде исключения, жить дома. Ему было выдано свидетельство № 1320 от 21 августа 1903 г. об учении в 1-й Тифлисской гимназии, за подписями исполняющего обязанность директора гимназии М. Карпинского, а также членов и секретаря Педагогического совета.

24 декабря 1903 г. Гумилев познакомился с Анной Горенко, будущим поэтом Анной Ахматовой. Вторая их встреча произошла вскоре на катке. Некоторые стихи Гумилева этого периода были посвящены А. Горенко и позже вошли в его первый сборник Путь конквистадоров. На экземпляре сборника, подаренном Ахматовой П. Н. Лукницкому, они помечены ее рукою - мне.

Тогда же Гумилев начал жадно читать новейшую литературу, увлекся русскими модернистами - К. Бальмонтом и В. Брюсовым.

На пасху 1904 г. Гумилевы давали бал, на котором в числе гостей первый раз была А. Горенко. С этой весны начались регулярные встречи. Позже, в книге стихов Гумилева Жемчуга 1910 г. появилась строфа:

Ты помнишь, у облачных впадин
С тобою нашли мы карниз.
Где звезды, как горсть виноградин,
Стремительно падали вниз

Об этой строфе Лукницкий пишет в дневнике:

Башня (Турецкая) в Царском Селе - искусственные руины. Анна Ахматова и Николай Степанович там встречались наверху (30 ноября 1926, г. Царское Село.).

Они посещали вечера в ратуше, были на гастролях Айседоры Дункан, были на студенческом вечере в Артиллерийском собрании, участвовали в благотворительном спектакле, были на нескольких спиритических сеансах, хотя и относились к ним весьма иронически.

С осени родители одноклассника Гумилева - Дмитрия Коковцева, писавшего стихи, - стали устраивать литературные воскресенья в своем доме на Магазейной улице. На вечерах бывали И. Ф. Анненский, поскольку хозяин дома А. Д. Коковцев был учителем в гимназии, еще гимназические учителя - Е. М. и А. А. Мухины, В. Е. Максимов-Евгеньев (литературовед, специалист по Некрасову), М. О. Меньшиков (публицист-нововременец), М. И. Туган-Барановский (историк-экономист, представитель легального марксизма), В. В. Ковалева (дочь Буренина), К. Случевский (поэт), Л. И. Микулич (псевдоним писательницы Веселитской), Д. Савицкий (поэт), В. И. Кривич (сын И. Ф. Анненского) и другие писатели, поэты, литературоведы. Гумилев бывал на этих воскресеньях, несколько раз выступал с чтением своих стихов и выдерживал яростные нападки, даже издевательства некоторых из присутствующих. Особенно его критиковал молодой хозяин дома вместе со своим другом М. Загуляевым, не принимавшие декадентства.

Гумилева возмущало непонимание, даже озлобление царскоселов. Он, хорошо изучив русских модернистов, уже ушел далеко вперед в своих вкусах и ощущениях от большинства царскосельских рутинеров. А И. Ф. Анненский был для него, гимназиста, тогда еще недостижим.

Позже, в письме Брюсову из Царского Села 8 мая 1906 г. Гумилев пишет: Уже год, как мне не удается ни с кем поговорить так, как мне хотелось бы...

Подруга Гумилева и Ахматовой В. С. Срезневская сказала, что Гумилев поэт раздумий и предчувствий. Хочется добавить - и предвидения.

За полвека он почувствовал новую звезду: ... в созвездьи Змия загорелась новая звезда.

Поэт постиг суть континента исполинской висящего грушей, предвидел и его будущее. И когда, разодранные на части цивилизованнейшими государствами, корчились в судорогах мук и гнева народы Африки, поэт вбирал в себя их боль, их протест.

Предчувствовал он и смерть свою: ...Только он один не спит,/Все он занят отливаньем пули,/Что меня с землею разлучит. И еще: И умру я не на постели при нотариусе и враче...

Но мог ли поэт предвидеть чудо? Мог ли предвидеть, что его город детства - Царское Село - обретет свое истинное имя и будет городом Пушкина.

Когда устанавливали памятник Пушкину в Царском Селе, Гумилеву было тринадцать лет. Но он давно внутри был с Пушкиным. Пушкин-совершенство. Он жил тогда в Петербурге, учился в начальной гимназии и упорно занимался поэзией. В середине мая, как обычно, семья уезжала в Поповку. В этот раз Гумилев уговорил родителей отложить отъезд, чтобы 29 мая 1899 г. поехать на торжественное открытие памятника. Повез его отец. Мальчик слушал благоговейно блистательную речь директора Классической гимназии И. Ф. Анненского, своего будущего учителя, наставника и друга.

Изгнанный из Березок летом 1903 г., первое, что Гумилев делает по приезде в Царское Село, - мчится к бронзовому гению...

В Павловске, на концерте, Гумилев познакомился с братом Анны Горенко - Андреем. С этого момента началась их крепкая дружба. Андрея он считал единственным чутким, культурным, превосходно классически образованным человеком на фоне всей царскосельской молодежи - грубой, невежественной и снобистской. Андрей Андреевич владел латынью, был прекрасным знатоком античной поэзии и при этом отлично воспринимал стихи модернистов. Он был одним из немногих слушателей стихов Гумилева и часто обсуждал с ним не только их, но всю современную поэзию, публиковавшуюся в журналах Весы и Скорпион, которые регулярно покупал и читал Гумилев.

С начала 1905 г., правда, вместе с Дмитрием Коковцевым, Гумилев стал, наконец, бывать в доме у Горенко. Но в августе Анна вместе с семьей переехала в Евпаторию.

В октябре 1905 г. на средства родителей была издана первая книга стихов Гумилева Путь конквистадоров.

В ноябре В. Я. Брюсов опубликовал в журнале Весы рецензию на этот сборник. Рецензия строгая и логичная, о подражаниях декадентским заповедям. Тем не менее, было в рецензии и поощрение поэта. Всего две фразы: Но в книге есть и несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов. Предположим, что она путь нового конквистадора и что его победы и завоевания впереди. Эти фразы сделали свое дело: родился поэт - Гумилев. Родился не потому, что появился сборник. (Поэтов одного сборника много во все времена появлялось). А потому, что был замечен мастером русского модернизма. Все дальнейшее развитие поэта шло в тесной связи с Брюсовым: вначале под влиянием мэтра, в единодушии, а потом - в несогласии, в разъединении с ним.

Гумилев ни разу не переиздал первую свою книгу. Он начал свой поэтический счет для всех книгой Романтические цветы, изданной в Париже в 1908 г. Как и должно было быть у талантливого поэта, стихи Гумилева становились от книги к книге совершеннее. Позже, когда в 1912 г. выйдет четвертая книга Чужое небо, поэт напомнит читателю, что Чужое небо - это третья книга стихов. Но это ведь читателю! Раз он напомнил это, значит сам не забыл.

На четвертой книге стихов написано, что она - третья... На экземпляре книги, подаренной Вере Мелентьевне Гадзятской, надпись:

Этот Путь конквистадоров,
Скопище стихов нестройных,
Недостоин Ваших взоров,
Слишком светлых и спокойных.

Эта надпись на Пути конквистадоров сделана (по сообщению М. Л. Лозинского) около 1915 г.

И дарственная надпись Анненского Гумилеву на Тихих песнях для оценки ранних стихов Гумилева имеет исключительно важное значение. Он написал молодому поэту:

Меж нами сумрак жизни длинной,
Но этот сумрак не корю
И мой закат холодно-дынный
С отрадой смотрит на зарю.

После выхода книги Гумилев стал общаться с И. Ф. Анненским. Впрочем, из-за разницы лет и положений - гимназист и директор гимназии - вначале все же довольно отдаленно. Скорее так: начал бывать у Иннокентия Федоровича. Сделал надпись Анненскому на Пути конквистадоров:

Тому, кто был влюблен, как Иксион,
Не в наши радости земные,
а в другие,
Кто создал Тихих Песен
нежный сон -
Творцу Лаодамии
от автора.

Один экземпляр Гумилев отправил в Евпаторию другу Андрею. Его сестре книги не послал, хотя уже говорилось - многие стихи в ней посвящены Анне, почти все обращены к ней и в нескольких дан ее образ:

Кто объяснит нам, почему
У той жены всегда печальной
Глаза являют полутьму,
Хотя и кроют отблеск дальний?
Зачем высокое чело
Дрожит морщинами сомненья
И меж бровями залегло
Веков тяжелое томленье?..

В начале 1906 г. Гумилев получил письмо от В. Я. Брюсова с приглашением сотрудничать в журнале Весы. Началась интенсивная переписка. В течение нескольких лет он написал Валерию Яковлевичу семь десятков писем: из Царского Села, из Парижа, из Петербурга, из Слепнева, из путешествий. Во многих письмах Гумилев посылал Брюсову стихотворения.

Тем временем в гимназии близились выпускные экзамены. Поэт, как всегда, мало думал о них и, соответственно, мало готовился. Лишь за несколько дней. Но усваивал все требуемое программой. Результат по оценкам, выставленным в Педагогическом Совете на основании § 74 Правил об испытаниях зрелости: закон божий - 4, русский язык - 4, логика - 5, латинский язык - 3, греческий язык - 3, математика - 3, физика - 3, математическая география - 3, история - 4, география - 4, французский язык - 4.

В итоге 30 мая 1906 г. Гумилев получил аттестат зрелости № 544. По окончании гимназии поехал с товарищами в Березки, но быстро вернулся.

Вскоре Гумилев надолго уехал в Париж... В письме Брюсову из Царского Села 15 мая 1906 г.: Летом я собираюсь ехать за границу и пробыть там лет пять.

Поселился сначала на Bd St. Germain, а потом на 25, Rue de la Gaite. Поступил в Сорбонну.

Регулярно получал от матери по 100 рублей в месяц, и хотя укладываться в скромный бюджет было трудно, иногда сам посылал ей немного денег. Гумилев очень любил свою мать. Срезневская всегда говорила, что Гумилев был нежным и любящим сыном, любимцем своей умной и властной матери. И у Мочаловой записаны слова Гумилева: Возлюбленная будет и другая, но мать - одна.

В Париже Гумилев увлекся старинными французскими хрониками и рыцарскими романами, ненадолго заинтересовался оккультизмом.

В письме Брюсову из Парижа II ноября 1906 г.: Когда я уезжал из России, я думал заняться оккультизмом. Теперь я вижу, что оригинально задуманный галстук или удачно написанное стихотворение может дать душе тот же трепет, как и вызыванье мертвецов, о котором так некрасноречиво трактует Элифас Леви.

Там, в Париже, появилась некая баронесса де Орвиц-Занетти, о которой ничего не известно кроме одного: она вдохновила Гумилева на стихотворение Царица Содома, названное позже Маскарадом и отобранное Брюсовым для публикации в журнале Весы летом 1907 г. Увлечение было незначительным, хотя и не осталось незамеченным Ахматовой. Она подтрунивала над ним, как, впрочем, позже и над другими его романами. М. М. Тумповская - подруга Гумилева - рассказала, что Ахматова, разойдясь с Гумилевым, ворчала на его новые романы только тогда, когда он плохо выбирал.

В Париже Гумилев искал литературные знакомства.

В письме Брюсову 30 октября 1906 г.: Вы были так добры, что сами предложили свести с Вашими парижскими знакомыми. Это будет для меня великим счастьем, так как я оказался несчастлив в моих здешних знакомствах...

Необходимость общения с творческими людьми привела его в русский клуб художников, на выставку русского искусства С. П. Дягилева. Гумилев познакомился с М. Фармаковским и А. Божеряновым. Тут же возникла идея создания художественно-литературного журнала.

Отказавшись по просьбе Брюсова от сотрудничества в газете Столичное утро и в журнале Золотое руно, Гумилев вместе с Фармаковским и Божеряновым занялся подготовкой к изданию журнала. Был этим так увлечен, что пригласил Божерянова некоторое время пожить у него. Туда же приходили привлеченные к этой работе энтузиасты: скульпторы Курбатов, Николаус, художники Данишевский, Николадзе.

Первый номер Сириуса, двухнедельного журнала искусства и литературы, вышел в первой половине января 1907 г. Второй и третий - соответственно - через каждые две недели. Автором и стихов и прозы в журнале был в основном сам Гумилев. Во всех трех номерах поместил свои произведения: стихотворение Франция в № 1 под псевдонимом Анатолий Грант; очерк Вверх по Нилу, подписанный также Анатолием Грантом, и стихотворение Неоромантическая сказка под псевдонимом К-о - в № 3. Во всех трех номерах поместил повесть Гибели обреченные под псевдонимом К.... Обращение от редакции также сделано Гумилевым.

Дальше все кончилось. Не было денег, не было русских авторов. Сириус прекратил существование.

Несмотря на парижские занятия и увлечения, Гумилев активно интересовался литературной жизнью России. Не раз об этом он писал Брюсову. Пытался затеять переписку с Бальмонтом, но не получилось - тот не ответил на его письмо. Продолжал искать и развивать литературные общения.

Из письма Брюсову 28.09.1907 г.: Теперь я в русской литературе, как в лесу: получаю только одни Весы, да и то с большим запозданием через мою семью. Поэтому я был бы более чем в восторге, если бы Весы могли отправлять мне в счет будущего гонорара.

Еще - из одного письма Брюсову 27.10.1907 г.: Я слышал, что в Петербурге начинается новый журнал Луч при участии Блока и Сологуба. Если это что-нибудь интересное, то, пожалуйста, когда будете писать мне, напишите его адрес, я бы, может быть, подписался.

В начале мая Гумилев отправился в Россию, чтобы отбывать воинскую повинность. По дороге он заехал в Киев повидаться с А. Горенко. Она жила теперь и училась там. В Киеве получил приглашение и согласился сотрудничать в журнале В мире искусств, и по возвращении в Париж, усиленно занявшись прозой, написал три новеллы под названием Радости земной любви, посвященные А. Горенко.

Из Киева Гумилев приехал в Москву специально к Брюсову. Торжественно нанес визит своему учителю в редакции Скорпиона. Ненадолго заехал в Березки к родственникам (гумилевское имение было продано в 1906 г.), оттуда - в Царское село для прохождения военной медицинской комиссии.

30 октября по освидетельствованию был признан неспособным к военной службе и освобожден от воинской повинности по причине астигматизма глаз.

Снова отправился в Севастополь. Там, на даче Шмидта, Горенко проводили лето. Гумилев посоветовал Андрею поехать учиться в Париж, убедив, что денег, которыми тот может располагать, будет вполне достаточно для жизни за границей.

Терзаемый еще одним отказом А. Горенко, на пароходе Олег вышел из Одессы через Константинополь в Марсель.

Первое путешествие морем поразило поэта чрезвычайно. Под глубоким впечатлением писал он с дороги письма со стихами. А, может быть, это было не только ощущение моря? Может быть, это совпало с очередным отказом Анны?..

20 июля приехал в Париж и поселился на 1, Rue Bara. Вскоре в мастерской художника С. Гуревича познакомился с Е. Н. Дмитриевой. Но сколь-нибудь существенной роли в изменении настроя поэта это знакомство не сыграло. Иначе как было бы объяснить то, что случилось вскоре, когда Гумилев поехал в Нормандию, к морю, топиться и послал А. Горенко свою фотографию со строфой из Бодлера? В Трувиле вместо трагического происшествия случилось трагикомическое. На пустынном берегу он был арестован провинциальным блюстителем en etat de vagabondage! (т. е., как бродяга). Возвратился неутонувший и невредимый в Париж.

Надо сказать, что постоянное безденежье Гумилева принимало порою ужасающие формы. Бывало, он по несколько дней питался только каштанами. А полуголодное его существование в парижский период было постоянным.

Коллеги Гумилева по Сириусу попытались втянуть его в круг своих друзей. Гумилев стал бывать у художницы Е. С. Кругликовой. Продолжал встречаться с поэтом Н. Деникером - племянником Анненского, отец которого - известный этнограф и антрополог - работал в библиотеке музея Jardin des Plantes. Нанес, по рекомендации Брюсова, визит Рене Гилю. Французский поэт ему понравился без всяких оговорок, и они подружились.

Вскоре, следуя совету друга, приехал Андрей Горенко, остановился, естественно, у Гумилева. Рассказы о России, о юге, о сестре. Снова взлет надежды, возможность еще раз увидеть Анну... Это подняло настроение Гумилева и, уже в октябре, оставив Андрея на попечении друзей-художников, он решился сделать еще одну попытку. Поехал к ней. И опять - отказ.

Вернулся Гумилев в Париж, не только не заезжая ни в Петербург, ни в Царское Село, но вообще скрыв эту поездку от родителей и взяв на нее деньги у ростовщика. И хотя рядом был милый друг, хотя Гумилев стал встречаться с полюбившимися ему французским приятелями, стал бывать на пятницах Гиля, но это были только пятницы, только дружеские встречи. А он сам? Сам от себя он уйти не мог. Ему было худо. Андрей же и друга не поддержал в трудный момент, и сам упал духом, увидев все сложности заграничной жизни. Так что не случайна и новая попытка самоубийства - отравление. По рассказу А. Толстого, Гумилев был найден через сутки в Булонском лесу, в глубоком рву старинных укреплений, без сознания. Это подтверждается и словами Ахматовой в дневнике Лукницкого.

Анна Горенко, узнав о попытке самоубийства от брата, прислала Гумилеву великодушную успокоительную телеграмму.

Тем временем Андрей, окончательно поняв, что средств для жизни в Париже у него недостаточно, вынужден был покинуть его. Уехал в Россию и Фармаковский. Теперь Гумилев оставался вообще без людей, интересующихся русской поэзией. Но возвращаться в Царское Село он пока не мог. Он всегда был там белой вороной. Его больно клевали черные. Настолько больно, что ни Отдельный парк, выглядевший скорее множеством маленьких рощ, разъединенных прудами; ни Александровский - с его не менее живописной природой, где пестрые лужайки оттенялись ясенями и вязами, дубами и кленами, сквозь сочную разно-зеленую листву, которые мерцали белыми колоннами Кваренговский дворец; ни аллеи Екатерининского, по-версальски геометрического липового парка, примыкавшего к растреллиевскому дворцу; ни павильоны стиля барокко; ни бронзовые боги и богини, отражавшиеся в голубых водах, стянутых в определенные формы прудов и каскадов - не могла вся эта красота Царского Села, впрочем, казенно-отгороженная, изменить ощущения молодого поэта. Был и еще один лик Царского Села - лик уездного городка-обывателя. И даже среди царскосельской интеллигенции, которая пригревалась, дышала, расцветала возле вечно живых представителей русской культуры - Дельвига и Кюхельбекера, Батюшкова и Чаадаева, Лермонтова и Тютчева, Анненского и еще многих просветителей ХIХ века, и, конечно же, Пушкина, - обыватель, пребывавший в состоянии недоверия, подозрительности, особенно в период реакции после 1905 г., занял, увы, значительные духовные территории. И обыватель этот презирал все, что не измерялось его меркой.

Анна Ахматова говорит, что ее отец любил Николая Степановича, когда тот был уже ее мужем, когда они познакомились ближе. А когда Николай Степанович был гимназистом, папа отрицательно к нему относился по тем же причинам, по которым царскоселы его не любили и относились к нему с опаской - считали его декадентом...

Н. Н. Пунин добавил, что и над Коковцевым тоже издевались товарищи. Но отношение товарищей к Николаю Степановичу и Коковцеву было совершенно разное: Коковцев был великовозрастным маменькиным сынком, страшным трусом, и товарищи издевались над ним по гимназически что-нибудь вроде запихивания гнилых яблок в сумку, вот такое... Николая Степановича они боялись и никогда не осмелились бы сделать с ним что-нибудь подобное, как-нибудь задеть его. Наоборот, к нему относились с великим уважением и только за глаза иронизировали над любопытной, непонятной им и вызывавшей их и удивление, и страх, и недоброжелательство заморской штучкой - Колей Гумилевым.

Есть в архиве еще запись Пунина о Гумилеве: Я любил его молодость. Дикое дерзкое мужество его первых стихов. Парики, цилиндры, дурная слава, Гумилев, который теперь так академически чист, так ясен, так прост, когда-то пугал - и не одних царскоселов - жирафами, попугаями, дьяволами, озером Чад, странными рифмами, дикими мыслями, темной и густой кровью своих стихов, еще не знавших тех классических равновесий, в которых так младенчески наивно спит, улыбаясь, молодость. Он пугал... но не потому, что хотел пугать, а от того, что сам был напуган бесконечной игрой воображения в глухие ночи, среди морей, на фрегатах, с Лаперузом, Да Гамой, Колумбом - странный поэт, какие должны в нем тлеть воспоминания, какой вкус на его губах, горький, густой и неисчезающий...

А Срезневская отмечала, что и Ахматова не очень импонировала добродетельным обывательницам затхлого и очень дурно и глупо воспитанного Царского Села, имевшего все недостатки близкой столицы, без ее достоинств.

Боль отказов, согласий и снова отказов А. Горенко приводила Гумилева в еще большее отчаяние, и не сдерживала ли эта боль его возвращения? Ведь он так скучал по России! Не могло быть и речи ни о каких пяти годах пребывания за границей, о которых он писал Брюсову в 1906 г.

В сущности, весь парижский период Гумилева проходил под знаком его любви, влияя на весь душевный строй его, руководя всеми его поступками.

Анна Ахматова рассказывает, что на даче Шмидта у нее была свинка, и лицо ее было до глаз закрыто, чтоб не видно было страшной опухоли... Николай Степанович просил ее открыть лицо, говорил: Тогда я Вас разлюблю! А.Ахматова открывала лицо, показывала. Анна: Но он не переставал любить!.. Говорил только, что Вы похожи на Екатерину II.

Срезневская рассказывала, что Гумилев не нравился Ахматовой в период их общения в Царском Селе. Но он уже тогда не любил отступать перед неудачами. И когда Горенко уехали жить на юг, Ахматова часто писала подруге в числе прочего и о предложениях Гумилева, о своих отказах, о равнодушии к нему.

Он не был красив, - говорила о Гумилеве Срезневская, - в этот ранний период был несколько деревянным, очень высокомерным с виду - и очень неуверенным в себе внутри. Он много читал, любил французских символистов, хотя не очень свободно владел французским языком, однако вполне достаточно, чтобы читать, не нуждаясь в переводе. Он был высок ростом, худощав, с очень красивыми руками, несколько длинным бледным лицом, без особых примет, - я бы сказала, не очень заметной, но не лишенной элегантности наружности, - блондин, каких у нас на севере можно часто встретить. Позже, возмужав и пройдя суровую кавалерийскую военную школу, он сделался лихим наездником, обучавшим молодых солдат, храбрым офицером (он имел два Георгия за храбрость), подтянулся и, благодаря своей очень хорошей длинноногой фигуре и широким плечам, был очень приятен и даже интересен, особенно в мундире. А улыбка и несколько насмешливый, но милый и не дерзкий взгляд больших, пристальных, чуть косящих глаз просто мог понравиться и нравился многим и многим. Говорил он чуть нараспев, нетвердо выговаривая р и л, что придавало его говору совсем не безобразное своеобразие, отнюдь не похожее на косноязычие. Мне нравилось, как он читал стихи, он часто бывал у нас, когда я уже была замужем, очень дружил с моим мужем и по, старой памяти и со мной, а мы много и часто просили его читать стихи.

В 1908 году Гумилев вернулся в Россию. Теперь у него уже было некоторое литературное имя. В период между 1908 и 1910 гг. Гумилев завязывает литературные знакомства и входит в литературную жизнь столицы. Живя в Царском Селе, он много общается с И. Ф. Анненским. В 1909 году знакомится с С. К. Маковским и знакомит последнего с Анненским, который на короткое время становится одним из столпов основываемого Маковским журнала Аполлон.

Весной 1910 года умер отец Гумилева, давно уже тяжело болевший. А несколько позже в том же году, 25-го апреля, Гумилев женился на Анне Андреевне Горенко. После свадьбы молодые уехали в Париж. Осенью того же года Гумилев предпринял новое путешествие в Африку, побывав на этот раз в самых малодоступных местах Абиссинии. В 1910 же году вышла третья книга стихов Гумилева, доставившая ему широкую известность - Жемчуга.

В 1911 году у Гумилевых родился сын Лев. К этому же году относится рождение Цеха Поэтов, Гумилев отправляется в новое путешествие в 1913 году в Африку, на этот раз обставленное как научная экспедиция, с поручением от Академии Наук (в этом путешествии Гумилева сопровождал его семнадцатилетний племянник, Николай Леонидович Сверчков). Об этом путешествии в Африку (а может быть отчасти и о прежних) Гумилев писал в напечатанных впервые в Аполлоне Пятистопных ямбах:

Но проходили месяцы, обратно

Я плыл и увозил клыки слонов,

Картины абиссинских мастеров,

Меха пантер - мне нравились их пятна –

И то, что прежде было непонятно,

Презренье к миру и усталость снов.

О своих охотничьих подвигах в Африке Гумилев рассказал в очерке, который будет включен в последний том нашего Собрания сочинений, вместе с другой прозой Гумилева. Пятистопные ямбы - одно из самых личных и автобиографических стихотворений Гумилева, который до того поражал своей объективностью, своей безличностью в стихах. Полные горечи строки в этих Ямбах явно обращены к А. А. Ахматовой и обнаруживают наметившуюся к этому времени в их отношениях глубокую и неисправимую трещину:

Я знаю, жизнь не удалась... и ты,

Ты, для кого искал я на Леванте

Нетленный пурпур королевских мантий,

Я проиграл тебя, как Дамаянти

Когда-то проиграл безумный Наль.

Взлетели кости, звонкие как сталь,

Упали кости - и была печаль.

Сказала ты, задумчивая, строго:

- Я верила, любила слишком много,

А ухожу, не веря, не любя,

И пред лицом Всевидящего Бога,

Быть может самое себя губя,

Навек я отрекаюсь от тебя. –

Твоих волос не смел поцеловать я,

Ни даже сжать холодных, тонких рук.

Я сам себе был гадок, как паук,

Меня пугал и мучил каждый звук.

И ты ушла в простом и темном платье,

Похожая на древнее Распятье.

В июле 1914 года, когда в далеком Сараеве раздался выстрел Гавриил принципа, а затем всю Европу охватил пожар войны, началась трагическая эпоха.

Патриотический порыв тогда охватил все русское общество. Но едва ли не единственный среди сколько-нибудь видных русских писателей, Гумилев отозвался на обрушившуюся на страну войну действенно, и почти тотчас же (24-го августа) записался в добровольцы. Он сам, в позднейшей версии уже упоминавшихся Пятистопных ямбов, сказал об этом всего лучше:

И в реве человеческой толпы,

В гуденье проезжающих орудий,

В немолчном зове боевой трубы

Я вдруг услышал песнь моей судьбы

И побежал, куда бежали люди,

Покорно повторяя: буди, буди.

Солдаты громко пели, и слова

Невнятны были, сердце их ловило:

- Скорей вперед! Могила так могила!

Нам ложем будет свежая трава,

А пологом - зеленая листва,

Союзником - архангельская сила. –

Так сладко эта песнь лилась, маня,

Что я пошел, и приняли меня

И дали мне винтовку и коня,

И поле, полное врагов могучих,

Гудящих грозно бомб и пуль певучих,

И небо в молнийных и рдяных тучах.

И счастием душа обожжена

С тех самых пор; веселием полна

И ясностью, и мудростью, о Боге

Со звездами беседует она,

Глас Бога слышит в воинской тревоге

И Божьими зовет свои дороги.

В нескольких стихотворениях Гумилева о войне, вошедших в сборник Колчан (1916) - едва ли не лучших во всей военной поэзии в русской литературе: сказалось не только романтически-патриотическое, но и глубоко религиозное восприятие Гумилевым войны.

В январе 1918 года Гумилев покинул Париж и перебрался в Лондон. Гумилев покинул Лондон в апреле 1918 года.

В этом же году состоялся его развод с А. Ахматовой, а в следующем году он женился на Анне Николаевне Энгельгардт, дочери профессора-ориенталиста, которую С. К. Маковский охарактеризовал, как хорошенькую, но умственно незначительную девушку. В 1920 году у Гумилевых, по словам А. А. Гумилевой, родилась дочь Елена.

В 1918 году, вскоре после возвращения в Россию, он задумал переиздать некоторые из своих дореволюционных сборников стихов: появились новые, пересмотренные издания Романтических цветов и Жемчугов; были объявлены, но не вышли Чужое небо и Колчан. В том же году вышел шестой сборник стихов Гумилева Костер, содержавший стихи 1916-1917 гг., а также африканская поэма Мик и уже упоминавшийся Фарфоровый павильон.

Нет оснований думать, что Гумилев вернулся весной 1918 года в Россию с сознательным намерением вложиться в контрреволюционную борьбу, но есть все основания полагать, что, будь он в России в конце 1917 года, он оказался бы в рядах Белого Движения.

Гумилев был арестован 3-го августа 1921 года (он был признан виновным в участии в заговоре, в котором он не участвовал, он был просто знаком с одним из руководителей заговора- Н. И. Лазаревским), за четыре дня до смерти А. А. Блока. И В. Ф. Ходасевич, и Г. В. Иванов в своих воспоминаниях говорят, что в гибели Гумилева сыграл роль какой-то провокатор. Гумилева признали виновным и расстреляли.

В воспоминаниях о Гумилеве не раз цитировалась фраза из письма его к жене из тюрьмы: Не беспокойся обо мне. Я здоров, пишу стихи и играю в шахматы. Упоминалось также, что в тюрьме перед смертью Гумилев читал Гомера и Евангелие. Написанные Гумилевым в тюрьме стихи не дошли до нас. Они были вероятно конфискованы Чекой и, может быть - кто знает? - сохранились в архиве этого зловещего учреждения. И Гумилев - первый в истории русской литературы большой поэт, место погребения которого даже неизвестно. Как сказала в своем стихотворении о нем Ирина Одоевцева:

И нет на его могиле

Ни холма, ни креста - ничего.

Алексей Толстой написал позже: “Я не знаю подробностей его убийства, но, зная Гумилева,- знаю, что стоя у стены, он не подарил палачам даже взгляда смятения и страха. Мечтатель, романтик, патриот, суровый учитель, поэт. Хмурая тень его, негодуя, отлетела от... страстно любимой им Родины... Свет твоей душе. Слава - твоему имени”.

Анализ творчества Гумилева

Поэзия Гумилева в разные периоды его творческой жизни сильно отличается. Иногда он категорически отрицает символистов, а иногда настолько сближается с их творчеством, что трудно догадаться, что все эти замечательные стихотворения принадлежат одному поэту. Здесь вспоминаются слова проницательного А.Блока: “Писатель - растение многолетнее... душа писателя расширяется периодами, а творение его - только внешние результаты подземного роста души. Поэтому путь развития может представляться прямым только в перспективе, следуя же за писателем по всем этапам пути, не ощущаешь этой прямизны и неуклонности, вследствие остановок и искривлений”.

Эти слова Блока, поэта, высоко ценимого Гумилевым, и в то же время основного его оппонента в критических статьях, наиболее подходят к описанию творческого пути Гумилева. Так, ранний Гумилев тяготел к поэзии старших символистов Бальмонта и Брюсова, увлекался романтикой Киплинга, и в то же время обращался к зарубежным классикам: У.Шекспиру, Ф.Рабле, Ф.Вийону, и даже к эпически-монументальным произведениям Некрасова. Позже он отошел от романтической декоративности экзотической лирики и пышной яркости образов к более четкой и строгой форме стихосложения, что и стало основой акмеистического движения. Он был строг и неумолим к молодым поэтам, первый объявил стихосложение наукой и ремеслом, которому нужно так же учиться, как учатся музыке и живописи. Талант, чистое вдохновение должны были, по его пониманию, обладать совершенным аппаратом стихосложения, и он упорно и сурово учил молодых мастерству. Стихотворения акмеистического периода, составившие сборник “Седьмое небо”, подтверждают такой трезвый, аналитический, научный подход Гумилева к явлениям поэзии. Основные положения новой теории изложены им в статье “Наследие символизма и акмеизм”. “Новому направлению” было дано два названия: акмеизм и адамизм (с греческого - “мужественно-твердый и ясный взгляд на жизнь”). Главным их достижением Гумилев считал признание “самоценности каждого явления”, вытеснение культа “неведомого” “детски мудрым, до боли сладким ощущением собственного незнания”. Также к этому периоду относится написание Гумилевым серьезной критической работы “Письма о русской поэзии”, опубликованной позже в 1923 году.

Эта книга исключительно поэтической критики занимает особое место в истории русской критической мысли. Статьи и рецензии, вошедшие в нее, писал большой поэт и страстный теоретик стиха, человек безупречного поэтического слуха и точного вкуса. Обладая безусловным даром предвидения, Гумилев-критик намечает в своих работах пути развития отечественной поэзии, и мы сегодня можем убедиться, как точен и прозорлив был он в своих оценках. Свое понимание поэзии он выразил в самом начале своей программной статьи “Анатомия стихотворения”, открывающей сборник “Письма о русской поэзии”. “Среди многочисленных формул, определяющих существо поэзии, выделяются две,- писал Н. Гумилев,- предложенные поэтами же, задумывающимися над тайнами своего ремесла. Они гласят: “Поэзия есть лучшие слова в лучшем порядке” и “Поэзия есть то, что сотворено и, следовательно, не нуждается в переделке”. Обе эти формулы основаны на особенно ярком ощущении законов, по которым слова влияют на наше сознание. Поэтом является тот, кто “учитывает все законы, управляющие комплексом взятых им слов”. Именно это положение и лежит в основе той громадной работы, которую после революции проводил Гумилев с молодыми поэтами, настойчиво обучая их технике стиха, тайнам того ремесла, без которого, по его мнению, настоящая поэзия невозможна. Гумилев хотел написать теорию поэзии, этой книге не суждено было родиться, и отношение его к “святому ремеслу” поэзии сконцентрировано в нескольких статьях и рецензиях, составивших “Письма о русской поэзии”.

Но с годами поэзия Гумилева несколько меняется, хотя основа остается прочной. В сборниках военной эпохи в ней вдруг возникают отдаленные отзвуки блоковской, опоясанной реками, Руси и даже “Пепла” Андрея Белого. Эта тенденция продолжается и в послереволюционном творчестве. Поразительно, но в стихотворениях “Огненного столпа” Гумилев как бы протянул руку отвергаемому и теоретически обличаемому символизму. Поэт словно погружается в мистическую стихию, в его стихах вымысел причудливо переплетается с реальностью, поэтический образ становится многомерным, неоднозначным. Это уже новый романтизм, лирико-философское содержание которого значительно отличается от романтизма знаменитых “Капитанов”, акмеистической “прекрасной ясности” и конкретности.

Анализ стихотворения “Капитаны” (1910)

I На полярных морях и на южных, По изгибам зеленых зыбей, Меж базальтовых скал и жемчужных Шелестят паруса кораблей. Быстрокрылых ведут капитаны, Открыватели новых земель, Для кого не страшны ураганы, Кто изведал мальстремы и мель, Чья не пылью затерянных хартий, Солью моря пропитана грудь, Кто иглой на разорванной карте Отмечает свой дерзостный путь. И, взойдя на трепещущий мостик, Вспоминает покинутый порт, Отряхая ударами трости Клочья пены с высоких ботфорт. Или, бунт на борту обнаружив, Из-за пояса рвет пистолет, Так, что сыпется золото с кружев, С розоватых брабантских манжет. Пусть безумствует море и хлещет, Гребни волн поднялись в небеса, - Ни один пред грозой не трепещет, Ни один не свернет паруса. Разве трусам даны эти руки, Этот острый, уверенный взгляд, Что умеет на вражьи фелуки Неожиданно бросить фрегат. Меткой пулей, острогой железной Настигать исполинских китов И приметить в ночи многозвездной Охранительный свет маяков? II Вы все, паладины Зеленого Храма, Над пасмурным морем следившие румб, Гонзальво и Кук, Лаперуз и де Гама, Мечтатель и царь, генуэзец Колумб! Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий, Синдбад-Мореход и могучий Улисс, 0 ваших победах гремят в дифирамбе Седые валы, набегая на мыс! А вы, королевские псы, флибустьеры, Хранившие золото в темном порту, Скитальцы арабы, искатели веры И первые люди на первом плоту! И все, кто дерзает, кто хочет, кто ищет, Кому опостылели страны отцов, Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет, Внимая заветам седых мудрецов! Как странно, как сладко входить в ваши грезы, Заветные ваши шептать имена, И вдруг догадаться, какие наркозы Когда-то рождала для вас глубина! И кажется - в мире, как прежде, есть страны, Куда не ступала людская нога, Где в солнечных рощах живут великаны И светят в прозрачной воде жемчуга. С деревьев стекают душистые смолы, Узорные листья лепечут: Скорей, Здесь реют червонного золота пчелы, Здесь розы краснее, чем пурпур царей! И карлики с птицами спорят за гнезда, И нежен у девушек профиль лица... Как будто не все пересчитаны звезды, Как будто наш мир не открыт до конца! III Только глянет сквозь утесы Королевский старый форт, Как веселые матросы Поспешат в знакомый порт. Там, хватив в таверне сидру, Речь ведет болтливый дед, Что сразить морскую гидру Может черный арбалет. Темнокожие мулатки И гадают, и поют, И несется запах сладкий От готовящихся блюд. А в заплеванных тавернах От заката до утра Мечут ряд колод неверных Завитые шулера. Хорошо по докам порта И слоняться, и лежать, И с солдатами из форта Ночью драки затевать. Иль у знатных иностранок Дерзко выклянчить два су, Продавать им обезьянок С медным обручем в носу. А потом бледнеть от злости Амулет зажать в пылу, Вы проигрывая в кости На затоптанном полу. Но смолкает зов дурмана, Пьяных слов бессвязный лет, Только рупор капитана Их к отплытью призовет. IV Но в мире есть иные области, Луной мучительной томимы. Для высшей силы, высшей доблести Они навек недостижимы. Там волны с блесками и всплесками Непрекращаемого танца, И там летит скачками резкими Корабль Летучего Голландца. Ни риф, ни мель ему не встретятся, Но, знак печали и несчастий, Огни святого Эльма светятся, Усеяв борт его и снасти. Сам капитан, скользя над бездною, За шляпу держится рукою, Окровавленной, но железною, В штурвал вцепляется - другою. Как смерть, бледны его товарищи, У всех одна и та же дума. Так смотрят трупы на пожарище, Невыразимо и угрюмо. И если в час прозрачный, утренний Пловцы в морях его встречали, Их вечно мучил голос внутренний Слепым предвестием печали. Ватаге буйной и воинственной Так много сложено историй, Но всех страшней и всех таинственней Для смелых пенителей моря - О том, что где-то есть окраина - Туда, за тропик Козерога! - Где капитана с ликом Каина Легла ужасная дорога.

Это стихотворение относится к одному из первых сборников Гумилева, когда “муза странствий еще не покинула его”. В этом стихотворении он прославляет мужество силу и доблесть “открывателей новых земель”, образ этот у него сочетает в себе капитана военно-морского флота и испанского пирата. Его капитаны – это люди, жившие во времена, когда открывали Америку, поэтому образ капитана напоминает героев тогдашних романов.

Очень ярко здесь проявляются многие особенности его раннего творчества: экзотичность, буйство красок: “золото с кружев”, “…розоватых …манжет”; Набор чувств, любовь к пышному внутреннему и внешнему убранству, строгость формы.

Подчеркивается мужество лирического героя , который пытается найти свое счастье за чертой бытия.

Гумилев в этом стихотворении выступает как романтический поэт, многое здесь идеализированно и преувеличенно.

Это стихотворение очень понравилось своей экзотичностью и особенно полюбился лирический герой, напоминающий искателя приключений.

Анализ стихотворения “Невольничья”

Стихотворение написано Гумилевым под впечатлением полученным им в путешествии по Африке по Абиссинии. Гумилев был поражен положением коренных жителей этой страны, в ней все еще существовало рабство, и именно положение угнетенных негров послужило поводом к написанию этого стихотворения. Поэтому и тема здесь: угнетенные и угнетатели.

Особенностью стихотворения является то , что повествование ведется от лиц лирических героев – рабов. Они рассказывают о своем угнетенном несчастном положении:

Мы должны чистить его вещи

Мы должны стеречь его мулов,

А вечером есть солонину,

Которая испортилась днём.

Как бы в противопоставление им становится другой лирический герой – “европеец”, рабовладелец:

Он садится под тенью пальмы,

Обвернув лицо земной вуалью,

Ставит рядом с собой бутылку виски,

И хлещет пенящихся рабов.

Его с насмешкой называют храбрым, потому что его сила, храбрость заключена только в острые сабле и “хлещущем биче” и “дальнобойном оружии”. Через слова рабов, чувствуется, что Гумилев осуждает, призирает этого надменного, бездушного, злого труса, который может почувствовать себя сильней, только угнетая бессильных.

К особенностям стихотворения можно отнести и почти полное отсутствие эпитетов. А так повествование ведется от лица угнетенных, то по моему мнению этим автор хотел подчеркнуть, что рабы не могут ничего чувствовать, кроме гнева и сильной ненависти к “европейцу” , которая под конец стихотворения переливается в угрозу:

У него [европейца] нежное тело

Его сладко будет пронзить ножом.

В этом-то и заключается идея стихотворения. Гумилев говорит о том , что не пройдут бесследно те унижения, которым подверглись коренные жители и, рано или поздно, они отомстят не прошеным гостям из Европы, и вернут себе свободу.

Биография Мандельштама

Осип Эмильевич Мандельштам родился в Варшаве в ночь с 14 на 15 января 1891 года. Но не Варшаву, а другую европейскую столицу – Петербург, считал он своим городом – “родимым до слёз”. Варшава не была родным городом и для отца поэта, Эмилия Вениаминовича Мандельштама, далёкого от преуспевания купца, то и дело ожидавшего, что его кожевенное дело вот-вот кончится банкротством. Осенью в 1894 году семья переехала в Петербург. Впрочем, раннее детство поэта прошло не в самой столице, а в 30 километрах от неё – в Павловске.

Воспитанием сыновей занималась мать, Флора Вербловская, выросшая в еврейской русскоязычной семье, не чуждая традиционных для русской интеллигенции интересов к литературе и искусству. У родителей хватило мудрости отдать своего созерцательного и впечатлительного старшего сына в одно из лучших в Петербурге учебных заведений – Тенишевское училище. За семь лет обучения ученики приобретали большой объём знаний, чем даёт в среднем современный 4-ёх летний колледж.

В старших классах училища кроме интереса к литературе, развился у Мандельштама ёще один интерес: молодой человек пробует читать “Капитал”, изучает “Эрфуртскую программу” и произносит пылкие речи в массовке.

По окончании Тенишевского училища Мандельштам осенью 1907 года едет в Париж – Мекку молодых артистически настроенных интеллектуалов.

Прожив в Париже немногим более полугода, он возвращается в Петербург. Там истинной удачей для него было посещение “Башни” В. Иванова – знаменитого салона, где собиралось в лице наилучших своих представителей литературное, артистическое, философское и даже мистическая жизнь столицы империи. Здесь В. Иванов читал курс по поэтике, и здесь же Мандельштам мог познакомиться с молодыми поэтами, ставшими спутниками его жизни.

В то время, когда летом 1910 года Мандельштам жил в Целендорфе под Берлином, петербургский журнал “Аполлон” напечатал пять его стихотворении. Эта публикация была его литературным дебютом.

Сам факт первой публикации именно в “Аполлоне” является многозначительным в биографии Мандельштама. Уже первая публикация способствовала его литературной известности. Обратим внимание, что литературный дебют состоялся в год кризиса символизма, когда наиболее чуткие из поэтов чувствовали в атмосфере эпохи “новый трепет”. В символических стихах Мандельштама, напечатанных в “Аполлоне”, уже угадывается будущий акмеизм. Но понадобилось ещё полтора года, чтобы в своих основных чертах эта школа полностью сложилась.

Время, предшествующие выходу первой книге поэта (“Камень” 1930 год), возможно счастливейшее в его жизни. Этому маленькому сборнику(25 стихотворений) суждено было оказаться одним из выдающихся достижений русской поэзии. В ранних стихах Мандельштама-символиста Н. Гумилёв отмечал хрупкость вполне выверенных ритмов, чутьё к стилю, кружевную композицию, но более всего музыку, которой поэт готов принести в жертву даже саму поэзию. Такая же готовность идти до конца в раз принятом решении видна в акмеистических стихах “Камня”. “Здания он любит так же, - писал Гумилёв, - как другие поэты любят горе или море. Он подробно описывает их, находит параллели между ними и собой, на основании их линий строит мировые теории. Мне кажется, это самый удачный подход…” Впрочем, за этой удачей видны прирождённые свойства поэта: его грандиозное жизнелюбие, обострённое чувство меры, одержимость поэтическим словом.

Как и большинство русских поэтов, Мандельштам откликнулся в стихах на военные события 1914 – 1918 гг. Но в отличие от Гумилёва, видевшего в мировой войне мистерию духа и пошедшего на фронт добровольца, Мандельштам видел в войне несчастье. От службы он был освобождён по болезни (астенический синдром). О своём отношении к войне он сказал одному из мемуаристов: “Мой камень не для этой пращи. Я не готовился питаться кровью. Я не готовил себя на пушечное мясо. Война ведётся помимо меня”.

Напротив, революция в нём как в человеке, и как в поэте вызвала грандиозный энтузиазм – вплоть до потери умственного равновесия. “Революция была для него огромным событием”, - вспоминала Ахматова.

Кульминационным событием его жизни было столкновение с чекистом Яковом Блюмкиным. Склонный к драматическим эффектам Блюмкин расхвастался своей неограниченной властью над жизнью и смертью сотен людей и в доказательство вынул пачку ордеров на арест, заранее подписанных шефом ЧК Дзержинским. Стоило Блюмкину вписать в ордер любое имя, как жизнь ни о чём не подозревавшего человека была решена. “И Мандельштам, который перед машинкой дантиста дрожит, как перед гильотиной, вдруг вскакивает, подбегает к Блюмкину, выхватывает ордера, рвёт их на куски”, - писал Г. Иванов. В этом поступке весь Мандельштам – и человек, и поэт.

Годы гражданской войны проходят для Мандельштама в разъездах. Около месяца живёт он в Харькове; в апреле 1919 года приезжает в Киев. Там он был арестован контрразведкой Добровольческой Армии. На этот раз Мандельштама выручили из-под ареста поэты-киевляне и посадили его в поезд, идущий в Крым.

В Крыму Мандельштам был опять арестован – столь необоснованно и случайно, как и в первый раз, однако с той разницей, что теперь его арестовала врангельская разведка. Далёкий от власть имущих любой масти, нищий и державшийся независимым, Мандельштам вызывал недоверие со стороны любых властей. Из Тифлиса Мандельштам пробирается в Россию, в Петроград. Об этом четырёхмесячном пребывании в родном городе – с октября 1920 по март 1921 года – написано много воспоминаний. Ко времени отъезда из Петрограда уже был закончен второй сборник стихотворений “Tristia” – книга, принёсшая её автору мировую известность.

Летом 1930 года он отправился в Армению. Приезд туда был для Мандельштама возвратом к историческим источникам культуры. Цикл стихотворений “Армения” вскоре был напечатан в московском журнале “Новый мир”. О впечатлении, производимым стихами, писала Е. Тагер: “Армения возникала перед нами, рождённая в музыке и свете”.

Жизнь была наполнена до предела, хотя все 30–е годы это была жизнь на грани нищеты. Поэт часто находился в нервном, взвинченном состоянии, понимая, что принадлежит к другому веку, что в этом обществе доносов и убийств он настоящий отщепенец. Живя в постоянном нервном напряжении, он писал стихотворения одно лучше другого – и испытывал острый кризис во всех аспектах своей жизни, кроме самого творчества.

Во внешней жизни один конфликт следовал за другим. Летом 1932 года живший по соседству писатель С. Бородин оскорбил жену Мандельштама. Мандельштам написал жалобу в Союз писателей. Состоявшийся суд чести вынес решение, не удовлетворительное для поэта. Конфликт долго оставался неизжитым. Весной 1934 года, встретив в издательстве писателя А. Толстого, под председательством которого проходил “суд чести”, Мандельштам дал ему пощёчину со словами: “Я наказал палача, выдавшего ордер на избиение моей жены”.

В мае 1934 года его арестовали за антисталинскую, гневную, саркастическую эпиграмму, которую он неосторожно читал своим многочисленным знакомым.

Нервный, истощённый, на следствии он держался очень не стойко и назвал имена тех, кому читал эти стихи о Сталине, сознавая, что ставит невинных людей в опасное положение. Вскоре последовал приговор: три года ссылки в Чердынь. Он жил здесь с сознанием, что в любой момент за ним могут прийти и увести на расстрел. Страдая галлюцинациями, в ожидании казни, он выбросился из окна, расшибся и сломал плечо. Подробности этих дней мы находим в воспоминаниях А. Ахматовой: “Надя послала телеграмму в ЦК. Сталин велел пересмотреть дело и позволил выбрать другое место. Неизвестно, кто повлиял на Сталина – может быть, Бухарин, написавший ему: “Поэты всегда правы, история за них”. Во всяком случае, участь Мандельштама была облегчена: ему позволили переехать из Чердыни в Воронеж, где он провёл около трёх лет”.

Воронежский период характеризуется необыкновенным подъёмом творческой энергии. А. Ахматова говорила, что простор, широта, глубокое дыхание проявились именно в стихах воронежского цикла. Контраст художественных достижений и повседневности в этот период разителен.

В мае 1937 года срок ссылки кончился. По приезде в Москву строил планы на будущее, радовался жизни. Но уже через несколько дней столкнулся с московскими порядками: из-за судимости в столице ему оставаться не разрешили – не позволили поселиться в своей собственной квартире. В начале июня гонимый поэт со своей женой поселился в Савёлово, посёлке на Волге. Он не мог знать, что ему остался только один год бродяжнической жизни до чуть более полугода в аду сталинских тюрем, этапов и транзитных лагерей.

В последний год жизни Мандельштам часто ездил в Москву, пытался найти работу, но все двери для него уже были закрыты. “Нам не на что было жить, - вспоминала Надежда Мандельштам, - и мы вынуждены были ходить по людям и просить помощи”.

В марте 1938 года с помощью Литературного фонда Мандельштам получил путёвку в дом отдыха. Он взял с собой книги – Данте, Пушкина, Хлебникова. Жилось ему там спокойно: чтение, прогулки на лыжах. Утром второго мая его разбудил стук в дверь. Мандельштам отворил, на пороге стояли двое в военной форме, которые предъявили ему ордер на арест…

Осуждён на пять лет исправительно-трудовых лагерей по обвинению в контрреволюционной деятельности.

Умирал поэт мучительно страшно. “Свет падал в ноги поэта – он лежал, как в ящике, в тёмной глубине нижнего ряда сплошных двухэтажных нар. Рукавицы давно украли: для краж там нужна была только наглость – воровали среди бела дня. Время от времени пальцы рук двигались, щёлкали, как кастаньеты, и ощупывали пуговицу, петлю, дыру на бушлате и снова останавливались…

Жизнь входила в него и выходила, и он умирал. Он вовсе не устал жить…, он верил в бессмертие своих стихов. Он писал и прозу – плохую, писал статьи. Но только в стихах он нашёл кое-что новое для поэзии, важное, как казалось ему всегда. Вся его прошлая жизнь была литературной книгой, сказкой, сном, и только настоящий день был подлинной жизнью…

К вечеру он умер.

Но списали его на два дня позднее – изобретательным соседям его удавалось при раздаче хлеба двое суток получать хлеб на мертвеца, мертвец поднимал руку, как кукла-марионетка.”

На земле нет могилы Мандельштама. Есть лишь где-то котлован, куда в беспорядке сброшены тела замученных людей, среди них, по-видимому, лежит и Поэт, как его звали в лагере. Хотя из других источников можно узнать, что могила Мандельштама уже найдена, но это лишь догадки и предположения.

Творчество Мандельштама

Первый свой поэтический сборник, вышедший в 1913 году, Мандельштам назвал “Камень”; и состоял он 23 стихотворений. Но признание к поэту пришло с выходом второго издания “Камня” в 1916 году, в который уже было включено 67 стихотворений. О книге в большинстве восторженно писали многие рецензенты, отмечая “ювелирное мастерство”, “чеканность строк”, “безупречность формы”, “отточенность стиха”, “несомненное чувство красоты”. Были, правда, и упрёки в холодности, преобладании мысли, сухой рассудочности. Да, этот сборник отмечается особой торжественностью, готической архитектурностью строк, идущей от увлечения поэтом эпохой классицизма и Древним Римом.

Не в пример другим рецензентам, упрекавшим Мандельштама в несостоятельности и даже подражании Бальмонту, Н. Гумилёв отметил именно самобытность и оригинальность автора: “Его вдохновителями были только русский язык…да его собственная видящая, слышащая, осязающая, вечно бессонная мысль…”

Слова эти тем более удивительны, что этнически Мандельштам не был русским.

Настроение “Камня” минорное. Рефрен большинства стихотворений – слово “печаль”: “О вещая моя печаль”, “невыразимая печаль”, “Я печаль, как птицу серую, в сердце медленно несу”, “Куда печаль забилась, лицемерка…”

И удивление, и тихая радость, и юношеская тоска – всё это присутствует в “Камне” и кажется закономерным и обычным. Но есть здесь и два-три стихотворения невероятно драматической, лермонтовской силы:

…Небо тусклое с отсветом странным -

Мировая туманная боль-

О, позволь мне быть также туманным

И тебя не любить мне позволь.

Во втором большом сборнике “Tristia”, как и в “Камне”, большое место занимает тема Рима, его дворцов, площадей, впрочем, как и Петербурга с его не менее роскошными и выразительными зданиями.

В этом сборнике есть цикл и любовных стихотворений. Часть из них посвящена Марине Цветаевой, с которой по свидетельству некоторых современников, у Мандельштама был “бурный роман”.

Не следует думать, что “романы” Мандельштама походили на игру “трагических страстей”. Влюблённость, как отмечали многие, почти постоянное свойство Мандельштама, но трактуется оно широко, - как влюблённость в жизнь. Вдова поэта в воспоминаниях и Ахматова в “Листках из дневника” довольно подробно рассказали о “донжуанском” списке Мандельштама. Сам этот факт говорит о том, что любовь для поэта – всё равно что поэзия.

Любовная лирика для Мандельштама светла и целомудренна, лишена трагической тяжести и демонизма. Вот одно из них посвящено актрисе Александринского театра О. Н. Арбениной – Гильденбранд, к которой поэт испытал огромное чувство:

За то, что я руки твои не сумел удержать,

За то, что предал солёные нежные губы,

Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.

Как я ненавижу пахучие древние срубы!

Несколько стихотворений Мандельштам посвятил А. Ахматовой. Надежда Яковлевна пишет о них: “Стихи Ахматовой – их пять… - нельзя причислить к любовным. Это стихи высокой дружбы и несчастья. В них ощущение общего жребия и катастрофы”.

Мандельштам влюблялся, пожалуй, до последних лет жизни. Но постоянной же привязанностью, его вторым “я” оставалось беспредельно преданная ему Надежда Яковлевна, его Наденька, как он любовно её называл. Свидетельством влюблённого отношения Осипа Эмильевича к жене могут служить не только письма, но и стихи.

Читатель может подумать, что Мандельштам во все времена писал только о любви, либо о древности. Это не так.

Поэт одним из первых стал писать на гражданские темы. Революция была для него огромным событием, и слово народ не случайно фигурирует в его стихах.

В 1933 году Мандельштам первый и единственный из живущих и признанных в стране поэтов, написал антисталинские стихи и прочёл их не менее чем полутору десяткам людей, в основном писателям и поэтам, которые, услышав их, приходили в ужас и открещивались: “Я этого не слышал, ты мне этого не читал”. Вот одно из них:

Мы живём, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлёвского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

И слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются глазища,

И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет.

Как подкову, дарит за указом указ –

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него – то малина

И широкая грудь осетина.

Анализ лирического стихотворения

Это стихотворение до недавнего времени хранилось в архивах Госбезопасности и впервые было напечатано в 1963году на Западе, а у нас – только в 1987-м. И это не удивительно. Ведь каким должен быть смелым поэт, решившийся на такой дерзкий поступок.

Многие критики расценивали его антисталинские стихотворения как вызов советской власти, оценивая его смелость, граничащую с сумасшествием, но, я думаю, такое мнение шло от желания видеть поэта с его сложной метафорикой, и как бы не от мира сего. Но Мандельштам был в здравом уме, просто с совершенно искренними чувствами он рисует атмосферу всеобщего страха, сковавшего страну в тот период времени. Это доказывают первые две строки этого стихотворения.

Поэт вовсе не был политиком и никогда не был антисоветчиком, антикоммунистом. Просто Мандельштам оказался инстинктивно прозорливее и мудрее многих, увидев жестокую, разрушавшую судьбы миллионов людей политику кремлёвских властителей. Это просто своеобразное сатирическое обличение зла.

Строка “Его толстые пальцы, как черви, жирны” выразительна, но, возможно, чересчур прямолинейна. А дальше? “И слова, как пудовые гири, верны, тараканьи смеются глазища и сияют его голенища. В этих строках Мандельштам даёт полное описание “кремлёвского горца”. И как к месту следующая деталь – “сияющие голенища” – непременный атрибут сталинского костюма. И вот, пожалуйста – внешний портрет готов.

Психологический портрет в следующих восьми строчках: двумя строками сначала идёт оценка “тонкошеих вождей” – нукеров, окрещённых “полулюдьми”. Трудно придумать более великолепную характеристику для этих, чьи нравственные качества оказались ниже человеческих пределов, людей. Сталин расстреливал их братьев, сажал в тюрьмы жён, и не нашлось ни одного, кто бы восстал и отомстил за себя и за страну.

Строчка “Что ни казнь у него – то малина”, на мой взгляд, весьма выразительна: здесь и сладострастие от упоения властью, и утоления кровожадности. А строчка “…и широкая грудь осетина” – прямой намёк на происхождение Сталина. А именно на легенду, говорившую об его осетинских корнях. Сталин к тому же вообще намекал, что он чуть ли не русский. Мандельштам с сарказмом говорит о непонятной национальности советского правителя.

Кроссворд по жизни и творчеству Николая Гумилева и Осипа Мандельштама

Вопросы к кроссворду:

По вертикали:

1. Настоящая фамилия первой жены Гумилева.

2. Название сборника стихов Гумилева, вышедшего в 1910г.

3. Название течения в литературе, основоположниками которого были Гумилев и Мандельштам.

5. Первый сборник стихов Мандельштама.

6. Город, где родился Гумилев.

7. Имя сына Гумилева.

9. Дочь Гумилева.

10. Имя второй жены Гумилева.

11. Город, где родился Мандельштам.

12. Какой город Мандельштам считал «родимым до слез»?

14. Поэт, пошедший на фронт добровольцем.

15. Писатель, оскорбивший жену Мандельштама.

17. Кому Мандельштам посвятил стихотворения во втором своем сборнике «Tristia»?

По горизонтали:

4. Кто вместе с Гумилевым руководил «Цехом поэтов»?

8. Имя жены Мандельштама.

13. Как назывался журнал, который Гумилев издавал в Париже?

16. Кому принадлежат слова «Я наказал палача, выдавшего ордер на избиение моей жены»?

18. Слово, часто фигурирующее в стихах Мандельштама.

Ответы на кроссворд:

По вертикали:

1. Горенко

2. «Жемчуга»

3. Акмеизм

5. «Камень»

6. Кронштадт

7. Лев

9. Елена

10. Энгельгардт

11. Варшава

12. Петербург

14. Гумилев

15. Бородин

17. Цветаева.

По горизонтали:

4. Городецкий

8. Надежда

13. «Сириус»

16. Мандельштам.

18. Народ

Вывод:

Эпоха, век ждали от Осипа Мандельштама большего, чем он сделал, - он знал об этом, знал и мучался этим. Он не сумел быстро расстаться со всеми «родимыми пятнами» прошлого. Но все, что было им написано, все было создано честно, убежденно, искренне, талантливо. Все было написано умным, трепетным, ищущим мастером.

Николай Гумилев был далеко незаурядной личностью с удивительной и вместе с тем трагичной судьбой. Не подлежит сомнению его талант как поэта и литературного критика. Его жизнь была полна суровых испытаний, с которыми он с доблестью справился: несколько попыток самоубийства в юности, несчастная любовь, чуть ли не состоявшаяся дуэль, участие в мировой войне. Но она оборвалась в возрасте 35 лет, и кто знает, какие бы гениальные произведения Гумилев бы еще мог создать. Прекрасный художник, он оставил интересное и значительное наследие, оказал несомненное влияние на развитие российской поэзии. Его ученикам и последователям, наряду с высоким романтизмом, свойственна предельная точность поэтической формы, так ценимая самим Гумилевым, одним из лучших русских поэтов начала XX века.

Список использованной литературы

1. Гумилев Н.С. Наследие символизма и акмеизм / Письма о русской поэзии. - М.: Современник, 1990- 301с.

2. Келдыш В. На рубеже эпох // Вопросы литературы – 2001- №2 – С.15- 28

3. Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. - СПб: Наука, 1994- 55с..

4. Павловский А.И. Николай Гумилев / Вопросы литературы – 1996- №10- C.30-39

5. Фрилендер Г. Н. С. Гумилев — критик и теоретик поэзии.: М.: Просвещение, 1999-351с.

Скачать архив с текстом документа