Исторические предпосылки возникновения Халифата
СОДЕРЖАНИЕ: Исторические предпосылки возникновения Первоначальным ядром Халифата стала созданная Мухаммадом в начале VII века в Хиджазе (Западная Аравия) мусульманская община — (умма). В результате арабских завоеваний было создано огромное государство, включавшее Аравийский полуостров, Ирак, Иран, большую часть Закавказья, Среднюю Азию, Сирию, Палестину, Египет, Северную Африку, большую часть Пиренейского полуострова, Синд.Исторические предпосылки возникновения
Первоначальным ядром Халифата стала созданная Мухаммадом в начале VII века в Хиджазе (Западная Аравия) мусульманская община — (умма). В результате арабских завоеваний было создано огромное государство, включавшее Аравийский полуостров, Ирак, Иран, большую часть Закавказья, Среднюю Азию, Сирию, Палестину, Египет, Северную Африку, большую часть Пиренейского полуострова, Синд.
Слово Халифат (араб. — Khalfah — «наследник», «представитель») — означает как титул халифа, так и обширное государство, созданное после Мухаммада арабами-завоевателями под предводительством его «халифов» (наместников).
Эпоха существования Арабского халифата, вместе с несколькими последующими веками расцвета общеисламской науки и культуры, именуются в западной историографии Золотым веком ислама.
От основания халифата (632) до династии Омейядов (750)
632 год — Арабский Халифат
Этот период включает в себя эпоху первых 4 халифов, «шедших правым путем», (ар-р шидин) — Абу Бакра (632—634), Умара (634—644), Усмана (644—656) и Али (656—661) и господство Омейядов (661—750). По своим размерам их империя, которая образовалась менее чем в сто лет, превзошла Римскую, и это оказалось тем изумительнее, что вначале, после смерти Мухаммада, можно было опасаться, что рухнут даже те небольшие успехи ислама, каких он достиг в Аравии. Мухаммад, умирая, не оставил наследника, и после его кончины (632) произошел по вопросу о его преемнике резкий раздор в Медине между мекканцами и мединцами, который грозил полным разъединением Мекки и Медины и, следовательно, концом ислама; но Умару удалось провести выбор мекканца Абу Бакра. Между тем, с известием о смерти Мухаммада почти вся Аравия, кроме Мекки, Медины и Таифа, сразу отпала от ислама. При помощи верующих мединцев и мекканцев, Абу Бакр сумел возвратить обширную, но разъединенную Аравию назад к исламу; наибольше помог ему в этом так назыв. Сайфулла«меч Аллаха» — опытный полководец Халид ибн аль-Валид, который всего 9 лет назад разбил пророка при горе Уход; Халид разбил 40-тысячную армию последователей лжепророка Мосейлимы в так назыв. «ограде смерти» при Акрабе (633). Немедленно же по усмирении восстания арабов Абу Бакр, продолжая политику Мухаммада, повел их на войну против владений византийских и персидских.
Умар (634—644) успешно продолжал завоевания, и таким образом под конец своей жизни он, кроме самой Аравии, повелевал в Азии Сирией, Месопотамией, Вавилонией и зап. половиной Персии, а в Африке — Египтом, Варкой и Триполи.
При Усмане (644—656) завоевана вост. Персия до Амударьи (Оксуса), остров Кипр, область Карфагена. Междоусобия среди арабов, вызванные убийством Усмана и политической неспособностью Али, произвели было перерыв в завоеваниях, и некоторые пограничные области отпали.
661 год — Арабский Халифат
Но при первом Омейяде Муавии I (661—680) арабы перешли за Амударью (Оксус) в Туркестан, до Пейконда, Бухары и Самарканда, и в Индии дошли до Пенджаба; ими была захвачена Малая Азия, они близко подступали даже к Константинополю, в Африке дошли до Алжира.
Вспыхнувший при сыне Муавии Язиде (680—683) второй ряд междоусобных войн и борьба Омейядов с сыном Али Хасаном, святыми городами и сподвижником Абдулла ибн-Зубейром, хариджитами и др. позволили некоторым пограничным областям вновь отпасть, но по усмирении междоусобий (с 693 г.) при халифе Абд аль-Малике (685—705) и его сыне Валиде (705—715) арабы одерживают почти невероятные успехи в Афганистане, сев. Индии иТуркестане (751) — на востоке, Армении, Кавказе и Малой Азии — в центре, зап. Африке (до океана), Испании и южн. Франции — на западе. Только энергия императора Льва Исавра, храбро отразившего арабов от Константинополя и Малой Азии (717—718), и Карла Мартелла, положившего предел успехам арабов во Франции (732), спасли Европу от мусульм. завоевания.
Положение, которое заняли арабы в покоренных ими землях, очень напоминало военный лагерь; проникнутый религиозным рвением к исламу Умар I сознательно стремился укрепить за X. характер воинствующей церкви и, имея в виду религиозный индифферентизм общей массы арабов-завоевателей, запретил им владеть в покоренных странах земельным имуществом; Усман это запрещение отменил, многие арабы сделались в завоеванных странах помещиками, а вполне понятно, что интересы помещика более влекут его к мирной деятельности, чем к войне; но в общем, даже при омейядах поселки арабов среди инородцев не успели потерять характер военного гарнизона (v. Vloten, «Recherches sur la domination arabe», Амстерд., 1894). Тем не менее, религиозный характер арабского государства быстро изменялся: мы видим, как одновременно с распространением пределов X. и утверждением Омейядов совершается его быстрый переход из церковно-религиозной общины, руководимой духовным главой правоверных, подавителем неверных, заместителем апостола Божия, в светско-политическую державу, управляемую государем единоплеменных ему господ-арабов и покоренных, не уравненных с ними инородцев. У Мухаммада политическая власть была лишь придатком к его религиозному главенству; так же у Абу Бакра и у первого «повелителя правоверных», истинного организатора ислама — Омара — владычество над арабами и неверными еще вытекало как теоретически, так и практически только из того обстоятельства, что они были первосвященниками, которые, став на место апостола Божия, вели верных на так назыв. священную войну; однако, уже со времен Усмана начинается поворот, как вследствие вышеуказанного разрешения арабам иметь недвижимую собственность в завоеванных областях, так и вследствие отдачи Усманом правительственных должностей своим родственникам-Омейядам, с их чисто светскими интересами; когда же Омейяды, составляющие реакцию против ислама, взошли, наконец, на престол, то оказались прямо уж светскими государями. Для оправдания своих прав они также соблюдают положенные религиозные обязанности первосвященников и наместников пророка, предстоят на молитве (хитрый Муавия читает набожные проповеди), и принципиально X. продолжает считаться общиной религиозной, теократической, но это у Омейядов одна уж теория, и халиф есть просто политический владыка, сплошь да рядом с интересами противоисламскими, староязыческими.
В Персии с конца VI в. шли неурядицы: она была обессилена расточительностью и вымогательствами Хосрова II Первиза (590—628), изнурительными войнами с Византией (Ираклий) и анархией; вассалы становились независимыми и не слушались шаха; вельможи возводили на престол своих ставленников, а зороастрийское духовенство успело ослабить внутреннюю крепость страны своими вековыми, беспощадными гонениями на многочисленных еретиков (манихеев, маздакитов и др.), иногда и на культурно-важный элемент государства — христиан; еще до Мухаммада, когда Хосров II упразднил вассально-арабское царство Хирское на Евфрате, пограничные бедуины-бекриты разбили в 604—610 г. при Зу-Каре (у нижн. Евфрата) перс. войско и начали смело совершать ряд разбойничьих набегов на иранские окраины, а при Абу Бакре бекритский вождь Мосанна, принявший ислам, постарался внушить Абу Бакру, что при царящем в Персии безначалии поход на нее может быть вполне удачен.
В Византии, как ни истощена она была войнами с Персией, порядка было больше, но в ее восточных провинциях с населением инородческим (семитским, на окраинах даже прямо арабским и коптским), Сирии, Месопотамии и Египте — жители страдали от неумеренных податей, от греческой национальной заносчивости и от греческой религиозной нетерпимости: местное вероисповедание было там еретическое (монофизитское и др.). Поэтому в тех странах никто и усилия не сделал, чтобы противодействовать арабам; больше того: из ненависти к грекам население во многих случаях само призывало арабов и помогало им. Наоборот, Малая Азия, населенная настоящими греками и сама боровшаяся против арабов, никогда не была завоевана ими надолго, и под стенами Константинополя арабы несколько раз потерпели неудачу.
Особых причин жаловаться на арабский гнет покоренные народы, в сущности, не имели, даже если мы будем принимать в расчет унизительные постановления Омара об иноверцах и врожденную арабам гордость по отношению к людям другой нации; уплачивая поземельную (харадж) и поголовную (джизйе) подать, иноверцы X. могли спокойно сохранять свою старую религию. Даже по очень строгим вышеупомянутым постановлениям Омара, который был «более последовательным мусульманином, чем сам Мухаммад» (Нельдеке, «r. St.», 83), принципиально признавалось, что закон Мухаммада вооружается только против язычников-многобожников; «люди Писания» — христиане, иудеи и зороастрийцы — могут, взнося плату и признавая себя низшими, оставаться тем, чем они есть; по сравнению с соседней христианской Византией, где всякая христианская же ересь жестоко преследовалась, закон ислама даже в Омаровой теории был достаточно либерален; на практике же поблажка иноверцам шла в арабский период гораздо дальше. Так как завоеватели, недавние варвары, были совсем неподготовлены к сложным формам государственной администрации, то даже суровый Умар принужден был сохранить для новообразованного огромного X. старый, хорошо заведенный византийский и персидский государственный механизм (до Абдоль-Малика даже канцелярия велась не по-арабски), — а потому иноверцам не был отрезан доступ ко многим должностям по управлению. Из политических соображений Абд аль-Малик счел нужным удалить немусульман с государственной службы, но с полной последовательностью это распоряжение не могло быть проведено ни при нем, ни после него; да и у самого Абд аль-Малика близкие его придворные бывали христианами (известнейший пример — отец Иоанн Дамаскин). Тем не менее среди покоренных народов заметна была большая наклонность отрекаться от своей прежней веры — христианской и парсийской — и добровольно принимать ислам. Пожалуй, главным побуждением для перехода в ислам могли быть материальные выгоды отступничества. Новообратившийся, пока Омейяды не спохватились и не издали закон 700 г., не платил податей; наоборот, по закону Омара, он пользовался от правительства годовым окладом; он избавлялся от презрительного отношения к нему, положенного законами Омара, и, если не совсем, то хоть сколько-нибудь уравнивался с победителями (полного уравнения арабская гордость не допускала); ему делались доступны более высокие государственные должности, к которым варвары-арабы были еще не способны и которые, между тем, после мероприятий Абд аль-Малика и его соправителя Хажжажа, полагалось замещать мусульманами; особенно он годился для доходной должности податного надзирателя, требовавшей знания местного языка и местных отношений.
С другой стороны, обращаться в ислам покоренные должны были и по внутреннему убеждению; — как же иначе объяснить массовое принятие ислама, например, теми христианами-еретиками, которые перед тем в царстве Хосровов и в империи византийской никакими преследованиями не могли быть отклонены от веры своих отцов? Очевидно, ислам с его простыми догматами вполне говорил их сердцу. К тому же, ислам не представлялся ни для христиан, ни даже для парсов каким-нибудь резким новшеством: во многих пунктах он был близок к обеим религиям. Известно, что Европа долгое время видела в мусульманстве, высоко почитающем Иисуса Христа и Пресвятую Деву, не более, как одну из христианских ересей (еще недавно, в наши дни, православный архимандрит-араб Христофор Жара доказывал, что религия Мухаммада есть то же арианство); а блистательные, почти чудесные победы арабов прямо говорили всем в пользу истинности их веры: раз ислам торжествует над христианством, это значит, что ему сам Божий суд помогает, что он — вера правая.
Принятие ислама христианами и — затем — персами имело чрезвычайно важные последствия как религиозные, так и государственные. Ислам вместо индифферентных арабов приобретал в новых своих последователях такой элемент, для которого веровать было существенной потребностью души, и так как это были люди образованные, то они (персы гораздо больше, чем христиане) занялись к концу этого периода научной обработкой мусульманского богословия и соединенной с ним юриспруденции, — предметов, скромно разрабатывавшихся до тех пор лишь немногочисленным кружком тех мусульман-арабов, которые, без всякой симпатии со стороны омейядского правительства, пребывали верны учению пророка. Выше было сказано, что общий дух, которым проникнут X. в первом веке своего существования, был не Мухаммаданским, а староарабским (этот факт, гораздо яснее даже, чем в правительственной омейядской реакции против ислама, выразился в тогдашней поэзии, продолжавшей блистательным образом разрабатывать те же языческо-племенные, жизнерадостные темы, какие были намечены и в староарабских стихотворениях). В виде протеста против господствующего нечестия, названная небольшая группа сподвижников («сахабов») пророка и их наследников («табиа’инов»), которая продолжала блюсти заветы Мухаммада, вела в тиши покинутой ею столицы — Медины и кое-где в других местах X. теоретическую работу над правоверным истолкованием Корана и над созданием правоверной сунны, то есть над определением истинно мусульманских традиций, согласно которым должна была бы перестроиться нечестивая жизнь современного им омейядского X. Эти традиции, которые, в числе прочего, проповедовали уничтожение племенного принципа и уравнительное объединение всех мусульман в лоне Мухаммадовой религии, пришлись новообращенным инородцам, очевидно, по сердцу более, чем высокомерное неисламское отношение правящих арабских сфер, и потому мединская богословская школа, забитая, игнорируемая чистыми арабами и правительством, нашла себе в новых мусульманах-неарабах деятельную поддержку. Оказывались, пожалуй, известные невыгоды для чистоты ислама от этих новых, верующих его последователей: отчасти бессознательно, отчасти даже сознательно в него начали вкрадываться идеи или тенденции, Мухаммаду чуждые или неизвестные. Вероятно, влиянием христиан (А. Мюллер, «Ист. исл.», II, 81) объясняется появление (в конце VII в.) секты мурджитов, с ее учением о безмерном милосердном долготерпении Господа, и секты кадаритов, которая учением о свободной воле человека подготовила торжество мутазилитов; вероятно, и мистическое монашество (под именем суфизма) позаимствовано было мусульманами на первых порах у сирийских христиан (А. ф. Кремер «Gesch. d. herrsch. Ideen», 57); в нижн. Месопотамии новообращенные из христиан мусульмане пополнили собой ряды республиканско-демократической секты хариджитов, одинаково противной как неверующему омейидскому правительству, так и мединским правоверам.
750 год — Арабский Халифат
Еще более обоюдоострым пособием оказалось в деле развития ислама участие персов, позже наступившее, но более активное. Значительная их часть, не будучи в состояния отделаться от векового старинно-персидского воззрения, что «царственная благодать» (фаррахи каяник) передается лишь путем наследственности, примкнула к секте шиитов (см.), стоявшей за династией Алия (мужа Ф тымы, дочери пророка); к тому же стоять за прямых наследников пророка значило для инородцев составлять сугубо-законную оппозицию против омейядского правительства, с его неприятным арабским национализмом. Эта теоретическая оппозиция приобрела очень реальный смысл тогда, когда Умар II (717—720), единственный из омейядов преданный исламу, вздумал проводить в жизнь благоприятные для мусульман-неарабов принципы Корана и, таким образом, внес в омейядскую систему правления дезорганизацию. Через 30 лет после него, хорасанские персы-шииты свергли династию Омейядов (остатки которой убежали в Испанию; см. соотв. статью). Правда, вследствие хитрости аббасидов престол X. достался (750) не алидам, а аббасидам, тоже родственникам пророка (Аббас — его дядя; см. соотв. статью), но, во всяком случае, ожидания персов оправдались: при аббасидах они получили перевес в государстве и вдохнули в него новую жизнь. Даже столица X. перенесена была на границы Персии: сперва — в Анбар, а со времен Аль-Мансура — еще ближе, в Багдад, почти в те же места, где была столица Сасанидов; и наследственными советниками халифов сделались на полстолетия члены визирской семьи Бармекидов, происходившей от персидских жрецов.
Воцарение и могущество Аббасидов (почти до середины IX в.)
Пора политического и культурного расцвета исламской империи при участии арабизованных побежденных народов.
Первые Аббасиды: основатель династии Абу-ль Аббас ас-Сафах, то есть «Кровопроливец» (750—754); сравниваемый по образу действий с Людовиком XI, гениальный устроитель государства и финансов Аль-Мансур (754—775); до расточительности щедрый и потому популярный в литературе отец Харуна ар-Рашида — Аль-Махди (775—785); свирепый Аль-Хади (785—786); прославленный покровитель поэтов и литераторов Харун аль-Рашид (786—809), который был свидетелем высшего блеска X., хотя сам был плохим правителем, вовсе не похожим на тот идеальный образ, какой придала ему Тысяча и одна ночь; Аль-Амин (809—813); друг ученых и свободолюбивых философов, перс по матери — Мамун (813—833); продолжатели его либеральных воззрений — Аль-Мутасим (833—842) и Аль-Васик (842—847). Пределы X. несколько сузились: спасшийся Омейяд Абдаррахман I положил в Испании первое начало (755) независимому Кордовскому эмирату, который с 929 г. официально титулуется «халифат» (929—1031); 30 лет спустя Идрис, правнук халифа Али и потому одинаково враждебный как Аббасидам, так и Омейядам, основал в Марокко алидскую династию Идрисидов (785—985), столицей которой был г. Тудга; остальная часть сев. берега Африки (Тунис и пр.) была фактически потеряна для аббасидского X., когда назначенный Харуном ар-Рашидом наместник Аглаб явился основателем в Кайруване династии Аглабидов (800—909). Возобновлять же внешнюю завоевательную политику против христианских или других стран Аббасиды не считали нужным, и хотя по временам возникали военные столкновения и на границах восточных, и на северных (вроде двух неудачных походов Мамуна на Константинополь), однако, в общем, X. жил мирно.
По своему политическому, хотя уже и не завоевательному, величию и по культурному расцвету век первых Аббасидов есть наиболее блестящая пора в истории X., доставившая ему всемирную, сказочную славу; до сих пор во всем мире ходят пословицы: «времена Харуна аль-Рашида», «роскошь халифов» и т. п.; широкая масса мусульман даже в наши дни подкрепляет свой дух гордыми воспоминаниями об этой поре. Надо, впрочем, отметить, что мрачная черта этих халифов — их деспотическая, бессердечная и притом часто коварная жестокость; иногда, как у основателя династии, она составляла открытый предмет халифской гордости (прозвище «Кровопроливец» было избрано самим Абу-ль Аббасом); кое-кто из халифов, по крайней мере хитрый Аль-Мансур, любивший облекаться перед народом в лицемерную одежу набожности и справедливости, предпочитал, где можно, действовать коварством и казнил опасных людей исподтишка, сперва усыпив их осторожность клятвенными обещаниями и милостями; у Аль-Махдия и у Харуна аль-Рашида жестокость затушевывалась их щедростью, однако, вероломное и свирепое свержение визирской семьи Бармекидов, чрезвычайно полезной для государства, но налагавшей известную узду на властелина, составляет у Харуна один из отвратительнейших актов восточного деспотизма; добавить надо, что при аббасидах введена была в судопроизводство система пыток; даже веротерпимый философ Мамун и его два преемника слишком не свободны от упрека в тиранстве и жестокосердии по отношению к неприятным для них людям; Кремер находит («Culturgesch. d. Or.», II, 61; срв. Мюллер: «Ист. исл.», II, 170), что у первых же Аббасидов замечаются признаки наследственного кесарского безумия, которое у потомков еще более усиливается. В оправдание можно бы сказать лишь то, что для подавления той хаотической анархии, в которой находились страны ислама при водворении Аббасидской династии, волнуемые приверженцами свергнутых Омейядов, обойденных Алидов, хищных хариджитов и не перестающими восставать на севереых окраинах государства различными персидскими сектантами радикальных толков, крутые, террористические меры были, быть может, и простой необходимостью; по-видимому, Абу-ль Аббас так и понимал значение своего прозвища «Кровопроливец»; благодаря грозной централизации, которую удалось ввести бессердечному человеку, но гениальному политику Мансуру, подданные получили возможность наслаждаться внутренним спокойствием, а государственные финансы были поставлены блестящим образом; даже научное и философское движение в X. датируется от того же жестокого и коварного Мансура (Мас’удий: «Зол. луга», см. соотв. статью), который, несмотря на свою пресловутую скупость, относился к науке с поощрением (имея в виду, прежде всего, цели практические, медицинские). Но, с другой стороны, остается несомненным, что расцвет X. едва ли был бы возможен, если бы Саффах, Мансур и их преемники правили государством непосредственно, а не через талантливую визирскую семью персов-Бармекидов; пока эту семью не низверг (803) нерассудительный Харун ар-Рашид, отяготившийся ее опекой, некоторые из ее членов были первыми министрами или близкими советчиками халифа в Багдаде (Халид, Яхья, Джафар), прочие — находились на важных государственных должностях в провинциях (как Фадл; см. соотв. статью), и все вместе сумели, с одной стороны, поддерживать в течение 50 лет нужное равновесие между персами и арабами, дававшее X. его политическую крепость, а с другой стороны — восстановить старинную сасанидскую жизнь, с ее общественным устройством, с ее культурой, с ее умственным движением.
Обыкновенно называют эту культуру арабской, потому что органом умственной жизни для всех народов X. сделался язык арабский, — говорят поэтому: «арабское искусство», «арабская наука» и т. п.; но в сущности это были больше всего остатки культуры сасанидской и вообще староперсидской (которая, как известно, восприняла также многое из Индии, Ассирии, Вавилона и, опосредственно, из Греции); в западно-азиатских и египетской частях X. мы наблюдаем развитие остатков культуры византийской, подобно тому, как в Сев. Африке, Сицилии и Испании — культуры римской и римско-испанской, — и однородности в них незаметно, если исключить связующее их звено — арабский язык. Нельзя сказать, чтобы унаследованная X. чужая культура поднялась при арабах качественно: архитектурные постройки иранско-мусульманские стоят ниже старопарсийских, равным образом мусульманские изделия из шелка и шерсти, домашняя утварь и украшения, несмотря на свою прелесть, уступают изделиям старинным; но зато в мусульманский, аббасидский период, в обширном объединенном и упорядоченном государстве, при заботливо обставленных путях сообщения, усилился спрос на предметы иранского производства, увеличилось количество потребителей; мирные отношения с соседями позволили развить замечательную заграничную меновую торговлю: с Китаем через Туркестан и — морем — через Индийский архипелаг, с волжскими болгарами и Русью через царство Хазарское, с испанским эмиратом, со всей Южной Европой (за исключением, пожалуй, Византии), с восточными берегами Африки (откуда, в свою очередь, вывозилась слоновая кость и негры) и т. д.; главный порт X. был Басра. Купец и промышленник — это главные герои арабских сказок; различные высокопоставленные лица, военачальники, ученые и т. д. не стыдились добавлять к своим титулам прозвище Аттар (= москательщик), Хейят (= портной), Джавхарий (= ювелир) и проч. Однако, характер мусульманско-иранской промышленности — не столько удовлетворение практических потребностей, сколько роскоши; главные предметы производства — шелковые ткани (кисея-муслин, атлас, муар, парча), оружие (сабли, кинжалы, кольчуги), вышивки на холсте и коже, работы позументные, ковры, шали, чеканенные, гравированные, резные слоновая кость и металлы, работы мозаичные, изделия фаянсовые и стекольные; реже изделия чисто практические — материи бумажные, суконные и из верблюжьей шерсти. Благосостояние земледельческого класса (из соображений, впрочем, податных, а не демократических) было поднято восстановлением оросительных каналов и плотин, которые при последних Сасанидах были запущены; но даже по сознанию самих арабских писателей, халифам не удалось довести народную податеспособность до такой высоты, какая была достигнута податной системой Хосрова I Ануширвана, хотя халифы и приказывали нарочно с этой целью переводить сасанидские кадастральные книги на арабский язык. Персидский дух овладевает и арабской поэзией, которая теперь вместо бедуинских песен дает утонченные произведения басрийца Абу-Новаса («арабского Гейне») и других придворных поэтов Харуна ар-Рашида; по-видимому, не без персидского влияния (Броккельман: «Gesch. d. arab. Litt.», I, 134) возникает правильная историография, и после «Жития Апостола», составленного ибн-Исхаком для Мансура, появляется также ряд историков светских; с персидского языка Ибн-эль-Мокаффа (около 750 г.) переводит сасанидскую «Книгу владык», пехлевийскую обработку индийских притч про «Калилу и Димну» (см.) и разные греко-сиро-персидские философские произведения, с которыми прежде всех знакомятся Басра, Куфа, потом и Багдад; ту же задачу исполняют люди более близкого арабам языка, бывшие персидские подданные христиане-арамейцы Джондишапура, Харрана и др.; причем о переводе на араб. язык греческих произведений медицинских, а заодно уж — математических и философских заботится еще Мансур (Мас’удий: «Зол. луга», см. соотв. стаью); Харун отдает рукописи, привезенные из малоазиатских походов, для перевода джондишапурскому врачу Иоанну ибн-Масавейху (который занимался даже вивисекцией и был затем лейб-медиком у Мамуна и двух его преемников), а Мамун устроил, уже специально для отвлеченных философских целей, особую переводческую коллегию в Багдаде и привлекал к себе философов (Киндий, см.). Под влиянием греко-сиро-персидской философии комментаторская работа по истолкованию Корана обращается в научную арабскую филологию (басриец Халиль, басрийский перс Сибавейхи, см.; учитель Мамуна куфиец Кис ий) и происходит создание арабской грамматики, филологическое собирание произведений доисламской и омейядской народной словесности (Моаллаки, Хам са, Хозейлитские стихотворения и т. п.). Век первых Аббасидов известен также как период высшего напряжения религиозной мысли ислама, как период сильного сектантского движения: персы, которые теперь переходили в ислам массами, взяли мусульманское богословие почти совсем в свои руки и возбудили оживленную догматическую борьбу, среди которой еретические секты, наметившиеся еще при Омейядах, получили свое развитие, а правоверное богословие-законоведение определилось в виде 4 школ, или толков: при Мансуре — более прогрессивного Абу-Ханифы в Багдаде и консервативного Малика в Медине, при Харуне — сравнительно прогрессивного Шафии, при Мамуне — ибн-Ханбаля. Отношение правительства к этим ортодоксам не всегда было одинаково; при Мансуре, стороннике мутазилитов, был до увечья высечен Малик; потом при 4 следующих царствованиях, правоверие взяло верх, но когда Мамун и два его преемника возвели (с 827 г.) мутазилизм на степень государств. вероисповедания, последователи правоверных толков подвергались официальным гонениям за «антропоморфизм», «многобожие» и т. п., и при Мотасыме был высечен и пытаем святой имам ибн-Ханбаль (834) Разумеется, секте мутазилитов халифы могли покровительствовать безбоязненно, потому что ее рационалистическое учение о свободной воле человека и о сотворенности Корана и ее наклонность к философии не могли представляться политически опасными. К сектам политического характера, как, напр., хариджитам, маздакитам, крайним шиитам, которые поднимали иногда очень опасные восстания (лжепророк перс Моканна в Хорасане при Махдии, 779 г., храбрый коммунист Бабек в Азербейджане при Мамуне и Мотасыме, и др.), отношение халифов было репрессивным и беспощадным даже во времена высшего могущества Y.
Заключение
Этот период выражался в постоянном разложении X. на самостоятельные политические элементы, сопровождаемый клерикальной реакцией и завершенный сперва разорительным хозяйничаньем тюрков, а окончательно — сокрушительным напором монголов.
При аббасидах национальное самосознание персов ожило (Гольдциэр: «Muh. Stud.», I, 101—208). Опрометчивое истребление Харуном Бармекидов, умевших сплачивать перс. элемент с арабским, привело к разладу между двумя народностями. При Мамуне сильный политический сепаратизм Персии выразился в основании династии Тахиридов в Хорасане (821—873), которое оказалось первым симптомом наступающего отпадения Ирана. Внутри государства, в своей столице Багдаде, халифы сделались зависимы от своевольной преторианской тюркской гвардии, которую счел нужным сформировать Мутасим (833). Почувствовав свое ослабление, халифы (первый — Аль-Мутаваккиль, 847) решили, что им следует снискать себе новую поддержку — в правоверном духовенстве, а для этого — отречься от мутазилитского вольнодумства. Таким образом со времен Мутаваккиля идет, наряду с прогрессивным падением власти халифов, усиление правоверия, преследование ересей, свободомыслия и иноверства (христиан, евреев и пр.), религиозное гонение на философию, на естественные и даже на точные науки. Все это халиф, как глава церкви, канонически объявляет ересью, а новая, могущественная школа богословов, основанная Ашарием (874—936), покинувшим мутазилитство, ведет научную полемику с философией и светской наукой и одерживает победу в общественном мнении. Однако, фактически убить умственное движение халифы, с их все более и более падающей политически властью, не были в силах, и наиболее славные араб. философы (басрийские энциклопедисты, Фараби, Ибн Сина) и др. ученые жили, под покровительством вассальных государей, как раз в ту эпоху (IX—XI в.), когда официально в Багдаде, в исламской догматике и в мнении народной массы философия и несхоластические науки были признаваемы за нечестие; а литература к концу названной эпохи дала величайшего вольнодумного арабского поэта Маарри (973—1057); в то же время и суфизм, очень хорошо привившийся к исламу, переходил у многих своих перс. представителей в полнейшее вольномыслие.
Свидетелями постепенного распадения X. были халифы: упомянутый уже Мутаваккиля (847—861), араб. Нерон, очень восхваляемый правоверами; его сын Мунтасир (861—862), который взошел на престол, убив отца при помощи тюркской гвардии, Мустаин(862—866), Ал-Мутазз (866—869), Мухтади I (869—870), Мутамид(870—892), Мутадид (892—902), Муктафи I (902—908), Муктадир (908—932), Ал-Кахир (932—934), Ал-Ради (934—940), Муттаки (940—944), Мустакфи (944—946). В их лице халиф из повелителя обширной империи превратился в князя небольшой багдадской области, враждующего и мирящегося со своими иногда более сильными, иногда более слабыми соседями, которые, собственно, должны были бы остаться его вассалами. На востоке, то есть в Персии, после Тахиридов (821—873) образовались самостоятельные династии: Саффариды (867—903; см.), Саманиды (875—999; см.), Газневиды (962—1186; см.), — и Персия ускользнула из рук халифов. На Западе Египет вместе с Сирией отделился под властью Тулунидов (868—905); правда, после падения тулунидов Сирия и Египет в течение 30 лет снова находились под управлением аббасидских наместников; но в 935 г. Ихшид основал свою династию (935—969), и с тех пор ни одна область к западу от Евфрата (Мекка и Медина тоже принадлежали Ихшидам) не подчинялась светской власти багдадских халифов, хотя их права духовных владык признавались повсюду (кроме, разумеется, Испании и Марокко); с их именем чеканилась монета и читалась общественная молитва (хутба). Шиитская секта исмаилитов, очень хитро реформированная (ок. 864) Абдаллахом ибн-Меймуном для тайной, коварной борьбы с исламом, также сделалась могущественной политической силой, особенно её ветвь Карматы (см.); когда в 890 г. карматами была построена в Ираке сильная крепость Дар-оль-хиджра, ставшая оплотом для новообразованного грабительского государства, с тех пор «все боялись исмаилитов, а они никого», по выражению арабского историка Новейрия, и карматы распоряжались, как хотели, в Ираке, Аравии и пограничной Сирии. В 909 г. карматам удалось основать в сев. Африке династию так наз. Фатимидов (909—1169), которая в 969 г. отняла у Ихшидов Египет и южн. Сирию и провозгласила фатимидский халифат; власть фатимидского X. признала и сев. Сирия с ее талантливой династией Хамданидов (929—1003), у которой нашла покровительство свободомыслящая араб. философия, наука и поэзия. Так как в Испании Омейяд Абдеррахман III тоже успел принять титул халифа (929), то теперь сразу оказалось три X.: Египетский (Каирский), Кордовский и Багдадский.
Из числа трех, халиф аббасидский, то есть в сущности мелкий багдадский князь с титулом, был игрушкой в руках своих тюркских военачальников и месопотамских эмиров: при Ал-Ради (934—941) учреждена была особая должность майордома (эмир-аль-умар ). Между тем по соседству, в зап. Персии, выдвинулась шиитская и притом вольнодумная династия Буидов, отложившаяся от саманидов в 930 г. (см.). В 945 г. Буиды захватили Багдад и владели им более ста лет, с титулом султанов, а в это время там номинальными халифами были: Мустакфи (944—946), Ал-Мути (946—974), Ал-Таи (974—991), Ал-Кадир (991—1031) и Аль-Каим (1031—1075). Хотя из политических расчетов, для противовеса Фатимидам, шиитские султаны-Буиды называли себя вассалами, эмирами аль-умар соннитского Багдадского X., но, в сущности, они обращались с халифами, как с пленниками, с совершенным неуважением и презрением, покровительствовали философам и вольномыслящим сектантам, и в самом Багдаде делал успехи шиизм. Аббасидский халиф превратился в обыкновенного, к тому же инославного первосвященника, который мог, пожалуй, содержать свой патриарший двор, но не имел светской власти, а часто — даже достаточных средств к жизни.
Луч надежды на избавление от притеснителей мелькнул халифам в лице нового завоевателя, тюркского султана Махмуда Газневи (997—1030), который, создав вместо низринутого им саманидского государства свой собственный огромный султанат, показал себя ярым суннитом и всюду вводил правоверие; однако, только у мелких Буидов он отнял Мидию и еще кое-какие владения, а столкновений с главными Буидами избегал. В культурном отношении уж и походы Махмуда оказались для завоеванных им стран очень губительными, а в 1036 г. страшное несчастье поразило всю мусульманскую Азию: турки — сельджуки приступили к своим опустошительным завоеваниям и нанесли первый смертельный удар азиатско-мусульманской цивилизации, потрясенной уже турками-Газневидами. Но халифам стало лучше: в 1055 г. вождь сельджуков Тогрул-бек въехал в Багдад, освободил халифа от власти еретиков-Буидов и вместо них сам сделался султаном; в 1058 г. он торжественно принял от Аль-Каима инвеституру и окружил его внешними знаками почтения. Аль-Каим (ум. 1075), Мухтади II (1075—1094) и Аль-Мустазхир (1094—1118) жили в материальном довольстве и уважении, как представители мус. церкви, а Аль-Мустаршиду (1118—1135) сельджукид Мас’уд даровал для самостоятельного светского управления Багдад и большую часть Ирака, которые остались и за его преемниками: Ар-Рашидом (1135—1136), Аль-Муктафи (1136—1160), Аль-Мустанджидом (1160—1170) и Аль-Мустади (1170—1180). Кордовский халифат прекратился в 1031 году (оставшиеся удельные князья и главные из них, Аббасиды Севильские, ввиду трудной борьбы с христианским бойцом Сидом, пригласили к себе в 1086 г. мароккскую династию Альморавидов, которую сменили крайне фанатичные Альмохады, 1130—1269). Конец X. Фатимидскому, столь ненавистному для Аббасидов, положил верный суннит Саладин (1169—1193);, и основанная им египетско-сирийская династия Айюбидов (1169—1250) почитала имя багдадского халифа. Пользуясь слабостью распавшейся сельджукской династии, энергичный халиф Ан-Насир (1180—1225) задумал расширить пределы своего маленького багдадского X. и отважился вступить в борьбу с могущественным харезмшахом Мухаммадом ибн-Такашем (см. соотв. статью), который выдвинулся вместо сельджуков. Ибн-Такаш велел собранию богословов перенести X. с рода Аббаса на род Али и направил войска на Багдад (1217—1219), а Насыр послал посольство к монголам Чингисхана, приглашая их вторгнуться в Хорезм. Ни Ан-Насир (ум. 1225), ни Аз-Захир (1220—1226) не видели конца навлеченной ими катастрофы, которая погубила исламские страны Азии и в культурно-материальном, и в умственном отношении. Последними багдадск. халифами оказались Аль-Мустансир (1226—1242) и совершенно ничтожный и бездарный Аль-Мустасим (1242—1258), который в 1258 г. сдал столицу полчищам Хулагу-хана и через 10 дней был казнен с большей частью членов своей династии.
Один из них бежал в Египет и там мамлюкский султан Бейбарс (1260—1267), с целью иметь для своего султаната духовную поддержку, возвел его в чисто-священнический сан «халифа», под именем Мустансира (1261). Потомки этого Аббасида, мало кому интересные (напр., обстоятельный историк ибн-Хальдун не считает нужным и упоминать о них), оставались номинальными халифами при султанах каирских до тех пор, пока власть мамлюков не была свергнута османским завоевателем Селимом I (1517). Чтобы иметь все официальные данные духовного главенства над целым исламским миром, Селим I заставил последнего из этих халифов и последнего в роду Аббасидов, Мотаваккиля III, торжественно отречься от своих халифских прав и титула в пользу османских султанов.