К вопросу о валидности теста Люшера

СОДЕРЖАНИЕ: Современные исследования показывают, насколько сложна двусторонняя связь между цветом и психикой — связь, обусловленная фило- и онтогенетически, «мультифакторная и многоуровневая».

Луцик В.Л.

О восприятии цвета, цветовых ассоциациях, цветовой семиотике и семантике в последние десятилетия пишется чрезвычайно много. Современные исследования показывают, насколько сложна двусторонняя связь между цветом и психикой — связь, обусловленная фило- и онтогенетически, «мультифакторная и многоуровневая» [3, стр.167]. Именно двусторонний характер этой связи служит основанием для психодиагностического эксперимента, моделирующего тот или иной вариант цветового реагирования человека. Наиболее чистым воплощением этой идеи, сфокусировавшим все ее преимущества и недостатки, является тест цветопредпочтения — «гениальная находка» Макса Люшера [14, стр. 217].

Цветовой тест Люшера настолько известен и популярен, что описание, пожалуй, можно опустить, — подразумевая знакомство каждого психолога с этой методикой. иже речь пойдет о некоторых проблемах, связанных с применением цветового теста в клинической практике.

В медико-психологических и психиатрических работах последних лет широко используется и сам «Метод цветовых выборов», и его многочисленные модификации, и стимульный материал как таковой. Это обусловлено тем, что процедура теста Люшера предельно компактна, практически не вызывает реакций отказа, валидна, как подчеркивалось раньше, даже при обследовании лиц с аномалиями цветовосприятия, — и при этом дает «обширную, свободную от сознательного контроля испытуемого характеристику его эмоционального состояния» [7, стр. 5]. Сообщалось, что эта цветовая характеристика свободна также от влияния возрастных, интеллектуальных, социальных, этнических факторов. Немаловажным достоинством методики (а точнее, адаптированных отечественных руководств к ней) является и то, что результирующая информация четко сформулирована и легко вписывается в любой текст. Наконец, при выборе психодиагностического инструментария полезным представляется то, что тест Люшера, будучи типично проективной методикой, в то же время позволяет манипулировать численными данными — начиная от естественных «номер цвета ? номер позиции» и заканчивая чуть более сложными «восклицательными коэффициентами» (уровень тревоги и неблагоприятных компенсаций), коэффициентом Шипоша и пр. Практически любая проективная техника аналогичной направленности, даже допускающая формализацию результатов, в остальном неизбежно проигрывает цветовому тесту, по крайней мере, его лаконичной восьмицветной версии. Что касается полного или «клинического» варианта теста, то он описывался М.Люшером как методика с невиданными доселе диагностическими возможностями. При этом особо подчеркивалось, что «нет никаких причин для ревизии», т.к. «солидная факторно-аналитическая статистика различных институтов… подтвердила теорию и надежность теста Люшера» [8, стр.178].

Здесь необходима оговорка: ни критика, ни апология цветового теста не являются самоцелью данной статьи, тем более что обе эти позиции освещены в литературе предостаточно. Обратиться к давней проблеме заставили иные причины. Во-первых, это попытка рефлексии и ревизии собственного ежедневного опыта работы с методикой. Во-вторых — это необходимость верификации диагностического и математического инструментария, возникшая в ходе проводимого нами исследования психосемантических процессов при шизофрении.

Несколько слов относительно первой причины. В начале работы с тестом Люшера возникают некоторые вопросы, которые кажутся наивно-схоластическими и могут быть объяснены недостатком навыка. Часть из них, действительно, с годами дезактуализируется — по мере накопления эмпирической статистики и развития «цветовой диагностической интуиции». Некоторые объективные и традиционно критикуемые изъяны теста Люшера — такие, например, как внутренняя противоречивость теоретических построений, их эклектичность или, скорее, синкретичность — являются вполне преодолимыми. В доказательство можно привести многолетнюю работу Л.Н.Собчик по адаптации теста Люшера в рамках теории ведущих тенденций (хотя вместо «адаптации», по нашему мнению, Л.Н.Собчик пришлось создать фактически новую, собственную концепцию, гораздо более стройную и непротиворечивую по сравнению с оригиналом). Что до пресловутой люшеровской «неакадемической» лексики, то некоторые исследователи вообще не считают ее недостатком, резонно замечая, что нет оснований «назначить» один язык более подходящим для описания явлений психики, чем другой [3].

Однако, часть вопросов остается даже после многолетней практики, и касаются они не столько слабых мест, сколько общепризнанных достоинств теста Люшера. Главное из того, что по-прежнему вызывает недоумение — это несоответствие простоты процедуры объему информации. Обратимся еще раз к известному руководству В.В.Джоса: респонденты «…не могут понять… насколько разоблачительным является тест на самом деле» [7, стр.5]. Признаться, этого до сих пор не могут понять и некоторые пользователи. «Король проективного царства», тест Роршаха (который, кстати, у нас и за рубежом также постоянно критикуется за недостаточную валидность и надежность [5, 19]), диагностически «раздражает», по крайней мере, несколько интрапсихических сфер: собственно зрительную перцепцию, смыслообразование, апперцепцию, речевые функции и пр. Всем известная психометрическая методика Векслера, при всем ее несовершенстве, состоит все-таки из одиннадцати субтестов различной модальности и обеспечивает хотя бы иллюзию «стереоскопического взгляда». В пробе же Люшера, которая от испытуемого не требует даже комментариев, на основании последовательности предпочтения квадратиков цветной бумаги предлагается строить выводы, буквально ошеломляющие своей «глубинностью». Но на самом деле «простота» процедуры и «глубина» методических интерпретаций обманчивы; истинно глубокий анализ ведет в дебри до сих пор не существующей мультифакторной теории цветопредпочтения [3].

Далее, при внимательном изучении литературы становится ясно, что не подтвердилась практически ни одна из «свобод» теста цветопредпочтения (имеется в виду свобода от влияния возрастных, интеллектуальных, социальных, этнических и пр. факторов)[см., напр., Рабиа Г., 1998]. Этого, впрочем, следовало ожидать: никогда и не отрицалось, что в акте цветопредпочтения задействованы, наряду с архетипической и индивидуально-значимой символикой, факторы сиюминутные, ситуативные, да просто случайные. Сообщалось, например, что на выбор цвета влияет освещенность комнаты, качество стимула, мода, органические нарушения цветового зрения при некоторых заболеваниях и пр. Более того, существует «полная разноголосица в определении хотя бы примерного числа факторов, влияющих на цветопредпочтение» [3, стр.44]. А уж сепарировать эти детерминанты и определить вес каждой из них — задача практически нерешаемая, она сродни небрежному совету «учитывать расщепление выбора на сознательное и бессознательное предпочтение» [7, стр.5].

Что, в таком случае, мы тестируем? И не слишком ли хорош, с точки зрения простого здравого смысла, этот тест, вот уже почти пятьдесят лет так легко и с такой фантастической разрешающей способностью вскрывающий «глубинные» психические пласты? Впрочем, в эпоху тотального кризиса рационализма [22] здравый смысл уже неловко призывать в качестве аргумента, тем более что как монопольное когнитивное орудие он и впрямь себя давно дискредитировал. Тест Люшера, напротив, продолжает «работать», несомненно, являясь отражением какой-то психофизиологической реальности. Но какой именно — потребностной? эмоционально-мотивационной? волевой? реактивной? Если он валиден, как это описано, в отношении всего перечисленного (что весьма и весьма сомнительно), то одновременно ли и в какой пропорции?..

При подготовке данной статьи был предпринят мини-опрос в среде коллег — медицинских психологов. Оказалось, что из тех, кто постоянно пользуется этой методикой, практически никто не заполняет канонические протоколы, не строит «кубы» полного варианта и т.д. Внимание обращается на попарное расположение основных и дополнительных цветов (стоящих, прежде всего, в первых и последних позициях), на уровень тревожности, на общий характер и устойчивость ряда. «Провокационный» вопрос о том, к чему тест Люшера более чувствителен — к актуальному эмоциональному состоянию или к устойчивым личностным особенностям — вызвал разделение экспертных оценок примерно поровну (примечательно, что компромиссных ответов типа «чувствителен и к тому, и к другому» практически не было). Наконец, в ситуации, когда возникает противоречие между результатами цветового теста и собственной эмпатической интуицией экспериментатора, предпочтение всегда отдается последней, особенно в тех не столь уж редких случаях, когда и остальные психодиагностические данные расходятся с результатами пробы Люшера.

В самом деле, то, что казалось таким логичным при чтении лучших образцов литературы, зачастую оказывается бесполезным в ситуации реального обследования, когда, например, при биполярным расстройстве и депрессивный, и маниакальный больной демонстрируют один и тот же «светофорный» выбор — 3, 4 и 2 на первых позициях (что, кроме прочего, составляет идеальную «рабочую группу» и должно свидетельствовать о прекрасной работоспособности), причем первый из респондентов честно признается, что ему «абсолютно все равно» и он выбирает цвета именно «как светофор, лишь бы что-то выбрать».

Разумеется, в обоих случаях причины выбора не исчерпываются пояснениями испытуемого и цветовой ряд что-то «сообщает» нам, но, опять же, можем ли мы с уверенностью сказать хотя бы то, что язык двух этих сообщений одинаков? Л.Н.Собчик дипломатически указывает, что главным недостатком методики является всего лишь «отсутствие количественной градации степени выраженности того или иного признака» [14, стр. 220]. Можно сказать и так. Хотя едва ли только количественной выраженностью различаются приведенные выше примеры, которые легко продолжить наблюдениями самой Л.Н.Собчик: предпочтение 342 в разных случаях может означать и «эмоциональный паттерн гармоничной личности стенического круга», и «защитную гиперкомпенсацию», и «олигофренический тип реагирования», и «постпроцессуальный дефект уплощенной личности в результате шизофрении» [15, стр.23].

Следует, разумеется, учитывать клинический диагноз и психический статус пациента. Но в том и проблема, что одной из главных задач патопсихолога остается дифференциальная диагностика, а в этом смысле тест Люшера собственной валидностью, по-видимому, не обладает и может рассматриваться только как вспомогательный инструмент. Другими словами, для того, чтобы проводить цветовую диагностику при конкретном психическом заболевании, надо заранее быть уверенным в том, что имеешь дело именно с этой болезнью. В плане же дифференциального диагноза наиболее информативные и значимые, с нашей точки зрения, особенности цветового реагирования отмечаются у лиц, страдающих шизофренией.

Б.А. Базымой описаны ассоциативные и эмоциональные реакции на цвет у больных шизофренией в сравнении с душевнобольными других нозологий, обнаруживающими шизофреноподобную симптоматику, и психически здоровыми лицами [2]. Был выявлен ряд особенностей цветопредпочтения, значимо отличающих выборку больных шизофренией от групп сравнения. Это, в частности, амбивалентность трех видов: 1) в начале обследования цвет оценивается иначе, чем в конце; 2) цвет оценивается одновременно положительно и отрицательно; 3) реакции полностью противоположны в двух выборах (добавим по собственному опыту, что 4) нередко больные шизофренией выбирают цвет на первую позицию со словами «вообще-то мне нравится другой цвет», или 5) разнопланово называют сразу два цвета, а при замечании выбирают третий, не имеющий с первыми двумя ничего общего). Далее, увеличено число экстрасигнальных реакций — когда главное внимание обращается не на цвет, а на фон, на царапины, даже на «разницу между верхней и нижней половиной» стимула. В ассоциациях на первый план выходит конкретно-предметная составляющая (в ущерб эмоциональной): цвет узнается по похожести на расцветку рубашки, определяется как желаемый для автомобиля и т.п.[1] [1] Часты специфические противоречия между ЦТО и основной пробой, отождествление себя с 5 цветом. Значительно расходятся цветовые ряды, ранжированные больными по привлекательности цвета и по степени «соответствия настроению», причем степень расхождения пропорциональна сохранности больного. Наконец, нередки прямые проявления эмоциональной неадекватности и уплощенности, когда испытуемый просто «не понимает, что значит приятный цвет» или «не знает, как надо говорить».

Влияющими на цветовой выбор факторами оказались пол, давность и форма заболевания, ведущий психопатологический синдром, устойчивые эмоциональные особенности больных. Было показано, что «в основе специфического отношения к цвету при шизофрении лежит определенное изменение психосемантики цвета» [2, стр.7]. Характер цветовой психосемантики при шизофрении свидетельствовал о том, что чувство симпатии к цветам у больных связано со степенью и спецификой их активирующего воздействия.

Результаты этого исследования, с нашей точки зрения, по сей день не утратили своей актуальности, они подтверждаются опытом и вполне могут использоваться как дифференциально-диагностические аргументы в пользу шизофрении.

В недавно опубликованной монографии Б.А. Базыма, возвращаясь к теме, указывает, что «никакой определенной последовательности цветовых предпочтений на стимульном материале теста Люшера у больных шизофренией выявлено не было. Это означает, что цветовые выборы по тесту Люшера не могут служить средством нозологической диагностики в отдельных случаях» [3, стр. 106]. И далее: «Несмотря на это, полученные данные однозначно указывают на то, что психическое заболевание в форме шизофрении оказывает влияние на цветовые предпочтения» [там же, стр. 107]. Может ли этот вывод быть использован в патопсихологической диагностике, и если да, то каким образом? С нашей точки зрения, один из наиболее перспективных ответов кроется в упомянутых специфических изменениях психосемантики цвета при шизофрении (более подробно этот вопрос рассмотрен в пп. 9-12).

«У шизофрении нет одного какого-либо цвета или профиля» [3, стр. 107]. Конечно, нет и не может быть патогномоничного цветового спектра, который, подобно идентификационному коду, отличал бы норму от патологии или одно заболевание от другого. Тем не менее, специалистами снова и снова обобщаются и усредняются «тенденции цветопредпочтения» в самых разных популяциях и выборках, в том числе организованных по нозологическому признаку.

Практически в любом исследовании, где применялся тест Люшера, можно увидеть «усредненные», наиболее типичные выборы и тенденции цветопредпочтения, общегрупповые профили, якобы присущие той или иной выборке. При знакомстве с научными работами (в первую очередь, диссертациями) в сфере клинической психологии и психиатрии складывается впечатление, что «усреднение» ранжированных цветовых рядов уже не вызывает сомнений в своей целесообразности и методической правомерности. Однако ни то, ни другое не является самоочевидным. Если и есть какой-то смысл выводить «групповые» ряды, то интерпретироваться они должны, вероятно, несколько иначе, чем индивидуальные, и здесь также возможны некоторые «подводные камни»; но начинаются проблемы еще на математическом этапе — при усреднении.

Не раз приходилось наблюдать, как при анализе цветовых выборов, накопленных в какой-либо исследуемой группе, первым делом составляется простейшая квадратная матрица 8?8, заполняемая частотами попадания каждого цвета на каждую позицию. Арифметически усреднить такую таблицу, получив искомый «общегрупповой профиль» обычного вида, напр. 12345670, практически невозможно. Лишь при малых выборках иногда «невооруженным глазом видна» какая-либо закономерность в распределении, но и здесь, как правило, поджидают неприятные сюрпризы. Например, черный цвет чаще, чем на любую другую, попадал на третью позицию, но оказывается, что красный попадал туда еще чаще! Какой цвет ставить? Если красный, как подсказывает арифметическая логика, то куда деваться черному? На соседнюю позицию? Но оказывается, что ее «облюбовал» еще какой-либо цвет, причем с большей частотой, и т.д. Другой типичный вариант затруднений — синий цвет примерно равное число раз побывал во второй и седьмой позиции, и на эти места даже «нет других претендентов», но спрашивается, куда именно поместить синий цвет — во вторую или седьмую позицию? Не усреднять же, в самом деле, их до 4,5…

Впрочем, чаще всего такая таблица «прямому» анализу не поддается вообще и требует применения специальной математической методологии, позволяющей выявить латентные закономерности (если они есть) в больших массивах переменных.

Собственно, такого рода статистические закономерности, полученные при эмпирическом исследовании цветопредпочтения, и составляют аргументную базу цветового теста. Давно описаны всевозможные тенденции цветопредпочтения у детей и взрослых, у здоровых людей и у лиц, страдающих различными заболеваниями; составлены «таблицы серьезности конфликта» (И.Скотт), выявлены наиболее статистически значимые позиции для каждого цвета и пр[2] [3]. Но для нахождения реальных причинно-следственных отношений требуется прямо противоположная процедура: идеализация, абстрагирование от «точечных» фактов и закономерностей. Иначе не избежать влияния и накопления постоянно вмешивающихся статистических артефактов — вместо развития истинно научных знаний. Многие важные открытия в психологии, напоминает А.В.Юревич, не только были сделаны без использования математического аппарата, но зачастую они не проверяемы, не доказуемы и не выводимы математически.

В качестве импровизации на ту же тему рискнем добавить, что, действительно, за артефактно высокими вероятностями и омонимической достоверностью чрезвычайно сложно увидеть (и это доказывает вся история науки) ту несуществующую асимптоту, каузальную ось, вокруг которой хаотично роятся факты, очумевшие от наших споров об их детерминированности. Известно ведь, что математика, самая приблизительная из всех наук, описывает материальный мир лишь асимптотически (в лучшем случае, с приемлемой для «технических» целей погрешностью); но о математике психического нельзя с уверенностью утверждать и этого.

Приведенные выше суждения о факторном анализе заставляют совершенно иначе взглянуть на традицию частотного усреднения цветовых рядов и, вообще, на ту «солидную факторно-аналитическую статистику», которая «подтвердила теорию и надежность теста Люшера». Возможно, особых «причин для ревизии» и впрямь нет, потому как эта статистика мало что доказывает и уж точно ничего не объясняет.

Проблемы факторного анализа (которые далеко не исчерпываются сказанным выше) достались «в наследие» экспериментальной психосемантике. Эта самостоятельная отрасль общей психологии объединяет различные эмпирические методы изучения индивидуального и общественного сознания, решая вопросы о формах интрапсихической репрезентации объектов, о «структуре, иерархии и динамике смысловых представлений» [21, стр.3], о способах «реконструкции индивидуальной системы значений, через призму которой происходит восприятие субъектом мира, других, самого себя» [11, стр.5]. Будучи естественным развитием деятельностного и культурно-исторического подхода, экспериментальная психосемантика в методологическом плане носит синтетический характер, сочетая достижения психолингвистики, семиотики, герменевтики и др. Открывать же это перечисление должен именно факторный анализ, которым буквально пропитана экспериментальная психосемантика, без которого она едва ли вообще выделилась бы к началу 80-х годов в столь оригинальную и перспективную отрасль отечественной психологической науки [9, 12].

Наряду с другими методами многомерной статистики, факторный анализ приобретает здесь первостепенную важность — напр., при построении семантических пространств — как способ экстрагировать «смысловой инвариант» из огромных матриц, получаемых шкалированием, ранжированием, ассоциированием etc. Но ведь в силе остается и все изложенное в предыдущем пункте. Не случайно один из основоположников и корифеев отечественной психосемантики В.Ф.Петренко [11] постоянно подчеркивает, что сами по себе факторы нового содержания не порождают, что это лишь способ компактного представления результатов, интерпретация которых все равно остается сугубо субъективной, всецело зависящей от теоретических воззрений и интуиции исследователя, даже если при маркировке и толковании выделенных факторов он опирается на экспертные оценки.

Разумеется, вопросы взаимосвязи цвета и психики не могли остаться за рамками психосемантических исследований[3] [4]. В.Ф.Петренко описано совместное с В.В.Кучеренко исследование, — насколько простое по своей идее, настолько и убедительное, — в задачу которого «входили психологическая валидизация теста Люшера и уточнение символических (коннотативных) значений цветов путем выяснения их предпочтения в различных эмоциональных состояниях, которые вызывались у испытуемых с помощью… суггестивной методики психосинтеза» [11, стр.212]. Математически оценивалось сходство цветопредпочтения, приводились таблицы, иллюстрирующие его особенности в различных эмоциональных состояниях. В итоге была в очередной раз подтверждена «правомочность использования теста Люшера как психодиагностической процедуры» [там же, стр.220], а также конвергентная валидность последнего с техникой психосинтеза. Особо отметим, что В.Ф.Петренко говорит исключительно о «состояниях» и не упоминает о каких-либо «устойчивых особенностях», считая, что «механизмами, реализующими соответствие цвета и эмоционального состояния, являются, по всей видимости, механизмы синестезии» [11, стр.209].

При шизофрении же, в отличие от популяции нормы, «практически все цвета для больных являются психосемантически амбивалентными» [3, стр.121].

И снова возникают вопросы из числа «проклятых»: как же, в таком случае, проводить и интерпретировать «цветодиагностику» в клинике, прежде всего в клинике шизофрении? Каким образом, вообще, М.Люшеру удалось создать методику, «преимущественно ориентируясь на клинический материал» [7, 14]; и каков был в этом материале удельный вес шизофрении — с ее абсолютно неформализуемой амбивалентностью и парадоксальностью?

Актуальность исследования изменений, которые претерпевает психосемантика сознания при шизофрении, весьма высока — особенно в свете того внимания, которое в последние десятилетия уделяется во всем мире медико-социальным аспектам психиатрии. От особенностей самосознания больных во многом зависит эффективность психокоррекционных мероприятий, послебольничной адаптации, поведение в ремиссии и пр.

Как сказано выше, в данное время нами проводится исследование особенностей психосемантической рефлексии лиц, страдающих параноидной шизофренией. Отдельной задачей, причем одной из наиболее сложных (по крайней мере, она субъективно сложна), является попытка упростить психосемантический подход — ни в коем случае не примитивизируя, но несколько «разгрузив» его от факторно-аналитической доктрины; совместить с традиционными психодиагностическими методиками, прежде всего проективными и ассоциативными [5, 9]. Иначе говоря, предпринимается попытка выполнить исследование под рубрикой «психосемантическое», но на языке классической патопсихологии.

Восьмицветный тест Люшера включен в диагностическую батарею главным образом для того, чтобы обеспечить несколько различных вариантов пробы ЦТО (цветовой тест отношений [1]), результаты которой будут трактоваться с психосемантических позиций и рассматриваться как значительно более важные и информативные, чем собственно цветопредпочтение.

По нашим наблюдениям, при цветовом ассоциировании и ранжировании в исследуемой выборке подтверждается диагностическая значимость таких «сопутствующих», не нормируемых ранее ни одним руководством поведенческих особенностей, как спонтанные и вынужденные комментарии, мимические нюансы и пр. Налицо также все феномены, кратко описанные в п.4, в т.ч. психосемантическая амбивалентность, проявляющаяся в самых разных режимах (напр., при сопоставлении цветов, которые испытуемыми ассоциируются с соседями по палате, и тех характеристик, которые даются этим же соседям при выявлении конструктов по Келли).

Не решен вопрос: будет ли (если да, то насколько) информативен анализ «общих тенденций» цветопредпочтения в выделяемых подгруппах, в целом по выборке и в сравнении со здоровой популяцией? Кроме всего вышеизложенного, останавливают следующие соображения.

Чрезвычайно существенным представляется вывод Б.А.Базымы [3, стр.167] о том, что анализ цветопредпочтения следует проводить с учетом той роли, которую играет цвет для данного испытуемого в данном эксперименте. Действительно, одним респондентом цвет воспринимается просто как субъективно приятный сенсорный раздражитель (что и предусмотрено инструкцией), другим — как символ чего-либо, у третьего цвет стимулирует предметно-конкретную ассоциацию и пр. Инструкция часто (по крайней мере, в клинике это обычное явление) «нечаянно» нарушается испытуемым, и тест Люшера обращается в ЦТО, т.е. выявляет не какие-то глубинные психические залежи, а опосредованную цветом и ранжированную по актуальности иерархию отношений испытуемого к конкретным объектам (о чем зачастую не задумывается испытуемый и не узнаёт экспериментатор). Далее в этом рассуждении приходим к простой «еретической» гипотезе. Возможно, тест Люшера — это и есть ЦТО, это всегда тест отношений к чему-либо, но в одних случаях объект осознается, а в других — нет. И лишь последний случай составляет собственно люшеровскую процедуру, которая по своей сути является частным, идеальным вариантом ЦТО — цвета ранжируются исключительно по зрительным симпатиям и ничему больше, а стоящие за ними объекты остаются вне осознания. Не осознаются же они, например, просто потому, что не ставится такая задача, хотя в ряде (большинстве?) случаев ассоциация легко может быть выявлена. Возможно, мы узнали бы много нового о причинах выбора цвета, если бы каждый раз спрашивали: почему? Да еще понадобилось бы абсолютное знание анамнеза, и все равно пришлось бы в каждом случае решать, какие причины были на самом деле актуальней; какие интрапсихические силы заставили, скажем, Эллочку Людоедку выбрать серый цвет на первую позицию — ее «отгороженность, потребность в успокоении, тенденция к пассивности», или же ее потрясение от дорогой серой кофточки, появившейся вчера у возомнившей о себе соседки. Почему мусульманин, тестируемый психологом-иноверцем, первым делом выбрал из восьми зеленый цвет? Потому ли, что так продиктовали ему его «ведущий мотив, ведущая позиция», его «концентричность, автономность, гибкость воли…» — или же актуализировалось нечто другое?

С одной стороны, мы как будто пришли к тому же, с чего начинали — к невозможности разграничить ситуационные и «глубинные» факторы. Но речь уже даже не об этом. Нам близка позиция Гордона Олпорта, считавшего, что в фанатичных поисках бессознательного психологи совершенно напрасно игнорируют сознательные отчеты респондентов о своих реакциях [18].

Вероятно, нечто подобное имеет в виду и Б.А.Базыма, когда в заключение своей монографии приводит среди выводов малопонятную на первый взгляд (но только на первый) фразу. Если, считает он, не трактовать термин «проективная методика» слишком широко и подразумевать под ним способность методики выявлять неосознаваемое, то «в процедуре ранжирования цветов проективного… совсем мало, если есть вообще» [3, стр.164].

Исследовать цветопредпочтение лиц, страдающих шизофренией — задача совершенно особая. В поисках бессознательных глубин или «устойчивых тенденций» здесь всегда велика вероятность диагносцировать лишь мираж искомого на фоне пустоты. Специфика и в том, что такие испытуемые зачастую понимают и выполняют инструкцию, мягко говоря, своеобразно (даже после тщательного разъяснения и коррекции), порой выбирая восемь цветов по восьми разным основаниям. Ведь не только в хрестоматийных структурно-логических пробах, но и в цветовом реагировании больных шизофренией проявляется их давно известная непоследовательность, разноплановость, склонность к выходу за рамки или нарушению инструкции, их тенденция к парадоксальным, экстрасигнальным, атактическим, вычурным, нелепо-бессмысленным, а подчас совершенно неожиданным по силе и выразительности реакциям[4] [5]. Резкое учащение реакций такого рода, а главное, их непредсказуемое чередование с адекватными ответами, должно бы сообщать анализу «усредненных групповых тенденций» подлинно стохастический, случайно-вероятностный характер. Тест Люшера в такой выборке становится методикой с «плавающей» или переменной релевантностью.

Если отталкиваться от традиционного представления о том, что цвет выступает как символ-посредник, переводчик некоего психологического текста на другой язык, то в группе больных шизофренией происходит, видимо, следующее. Методики, подобные тесту Люшера или ЦТО, в каком-то проценте проб (даже у одного испытуемого) валидны, а в каком-то дают вместо «аутентичного перевода» перевод «омонимический», слишком зависящий от мимолетных психосемантических контекстов или личностных смыслов, которые вспыхивают спонтанно и случайно, чтобы тут же погаснуть и уступить место следующим. Цвет здесь не просто «переводчик», а растерянный и несчастный переводчик-полиглот, который одно «слово из фразы» переводит на голландский язык, другое переводит на суахили, третье — на флотский семафор, а четвертое слово, как «слепого» Паниковского, переводит через дорогу. Зачастую именно такая «перекодировка» подвергается статистической обработке, анализу и усреднению.

Приведем для иллюстрации лишь несколько реальных наблюдений.

Б-ной М. «Я выбрал синий — он мне отвратителен, потому что такого цвета были верхние, под самым потолком, маленькие окошки в переполненном и душном автобусе-ПАЗике, на котором я раньше ездил в деревню к родителям».

Б-ной П. «Этой картине подойдет коричневый цвет: видно же, что здесь какие-то фашистские мысли».

Медсестры в ЦТО ассоциируются с фиолетовым, т.к. «они тактически могут быть жесткими, но стратегически это правильно».

Б-ная П. «Почему не нравится серый? А, да я просто мышей боюсь, а к нам утром сегодня забежала одна».

Б-ная К. «Эта картина ассоциируется, конечно, с фиолетовым: я сразу подумала, что это обед, а обеда на наблюдательной ждут как бога».

Б-ная О. «Я знаю, что по тесту Люшера не люблю быть втянутой в чужие распри, поэтому надо отвергать черный».

«…А мой собственный цвет — зеленый, потому что я сюда попала случайно, а вообще-то я веселая, просто вены себе вскрыла».

Б-ной М. [предпочтение 7 цвета]: «потому что из темноты внезапно появляются санитары и увозят тебя».

Б-ной К. [предпочтение 4 цвета]: «такая желтизна с пятнышками и немного с прямоугольниками».

Медсестры ассоциируются с синим, т.к. «у них такие халатики».

Б-ная О. «…зеленый цвет, потому что врач-психиатр — самая популярная фигура в кино».

Б-ной Ф. Санитары ассоциируются с фиолетовым цветом, т.к. «это флаг Запорожской Сечи, откуда пошли их предки».

Необходимо отметить, что выше цитированы относительно сохранные больные; другим цветам они давали адекватные характеристики, которые иногда были сформулированы настолько емко и образно, что могли бы украсить любое руководство.

Но что здесь даст «усреднение» или факторизация? Способен ли тест Люшера диагносцировать что-либо в этой выборке, кроме специфической сопутствующей (спонтанной или спровоцированной экспериментатором) речевой продукции, которая, собственно, самим тестом и не предусмотрена? Можно ли прогнозировать что-либо на основании такого рода реакций на цвет, или мы просто констатируем их достоверное учащение по сравнению с нормой? Действительно ли «глубинные» механизмы, эмоциональные состояния, общие психосемантические характеристики, устойчивые особенности, отношения и пр. — играют в реакциях на цвет более существенную роль, чем декларируемое вслух, и обеспечивают сходство цветовых предпочтений?

Эти вопросы отнюдь не кажутся риторическими. Прояснить их мог бы анализ цветопредпочтения в популяции, высоко конкордантной хотя бы по главным из тех параметров, которые, как показано ранее [2, 3], влияют на выбор цвета. Естественно было бы предположить, что в такой группе и цветовые выборы должны обнаруживать высокое сходство; и чем больше параметров, по которым группа однородна, тем более вероятно выявление каких-либо неслучайных тенденций в распределении цветов по позициям. Если же не удастся обнаружить значимого сходства в целом по группе, то, искусственно отобрав из массива результатов однотипные выборы, можно все-таки попытаться установить то общее, что объединяет испытуемых в таких подгруппах и обусловливает схожую реакцию на цвет.

Выборка, практически идеально соответствующая данной постановке вопроса, была набрана в ходе исследования Ю.Ю.Чайки [20]. Группу из 86 испытуемых составили лица, страдающие постшизофренической депрессией (F20.04), которая развилась после перенесенных обострений параноидной шизофрении. Наличие у всех больных депрессивного состояния было важным объединяющим признаком и подразумевало значительное и высокоспецифическое сходство эмоционального статуса. Но особую ценность для нас представляет то, что в этой работе применялся и тест Люшера, и оригинальная личностно-смысловая методика, специально разработанная автором «для раскрытия эмоционально-смысловой структуры депрессивного аффекта» [20, стр.4].

Автор предоставил нам исходные данные, полученные им по методу Люшера. На первом этапе мы обрабатывали лишь анонимные ранжированные ряды цветопредпочтения (для чистоты эксперимента) и не имели информации о принадлежности респондентов к какой-либо из групп, выделенных самим автором на основе комплексного клинико-психопатологического и эмоционально-смыслового анализа.

Обработку данных мы начали с поиска статистистических отличий в распределении каждого цвета по позициям от равномерного (случайного) распределения. В оценке значимости различий были использованы общепринятые критерии Пирсона и, для контроля, Колмогорова-Смирнова. Оказалось, что достоверно неслучайными[5] [6] являются распределения синего (c2=28,8), зеленого (c2=39,9), коричневого (c2=29,9), черного (c2=107,9) и серого (c2=45,9) цветов.

Было выявлено также, что достоверно чаще, чем при случайном распределении:

- зеленый цвет попадал на 1 позицию, а также на первые две, на первые три… и вплоть до 7 позиции[6] [7];

- черный цвет попадал на 8 позицию;

- серый попадал на 7 позицию;

- синий попадал на позиции 4, 5 и 6;

- коричневый попадал на позиции 4, 5, 6 и 7.

Уже из этих фактов можно сделать немаловажные выводы. Для данной выборки традиционные цвета активности, борьбы, надежды, перспектив, эмотивности, оригинальности, даже иррациональности (красный, желтый и фиолетовый) — не отвергались и не предпочитались, они были попросту не актуальны и с практически равной вероятностью могли оказаться на какой угодно позиции в ряду цветопредпочтения.

Но при попытке «по старинке», арифметически построить некий средний профиль получалось:

2 1… …0 7

Остальные цвета стохастически «размазаны» по ранговым позициям, как электроны по своим орбитам. И таблица линейных корреляций (проверенная с необходимыми поправками подсчетом ранговых корреляций по Спирмену [13]) здесь также мало чем могла помочь:

Таблица 1.

Коэффициенты корреляции между позициями цветов.

синий	зеленый	красный	желтый	фиолетовый	коричневый	черный
зеленый	0,066
красный	-0,302	-0,306
желтый	-0,194	-0,105	0,192
фиолетовый	-0,286	-0,056	0,120	-0,399
коричневый	-0,195	-0,214	-0,271	-0,025	-0,082
черный	0,131	-0,086	-0,328	-0,463	-0,175	-0,158
серый	0,022	-0,177	-0,528	-0,185	-0,303	0,167	0,264

Учитывая сильные обратные корреляции позиций желтого и черного, серого и красного цветов, продолжим «усреднение»:

2 1 3 4… 0 7

…однако на самом деле в этих выкладках не больше смысла, чем в том факте, что средняя арифметическая позиция красного цвета составляла 3,965, а желтого — 3,919. Необходим более точный и «зрячий» математический аппарат.

Из возможных методов мы использовали тот же, что был применен в исследовании В.Ф.Петренко [11]: расчет коэффициента множественной ранговой корреляции W, который иначе (и точнее) называется коэффициентом конкордации. Действительно, речь идет об оценке согласованности, однотипности ранжирования нескольких объектов (в данном случае, восьми цветов) всей выборкой испытуемых в целом. Коэффициент W изменяется в пределах от нуля (полное несовпадение или равномерное распределение рядов) до единицы (все ряды одинаковы). Проверкой значимости служит критерий c2. В сущности, множественно-корреляционная расчетная технология обратна методу вычисления критерия cr2 Фридмана [13] для случая ранжирования группой нескольких объектов — в обоих случаях формулируется гипотеза о неслучайности рангового распределения сразу всей совокупности объектов. Заметим, что расчет коэффициента W, как и критерия Фридмана (и схожих критериев Манна-Уитни, Крускала-Уоллиса и пр.), относится к непараметрическим методам, т.е. не требует строгой «нормальности» (колоколообразности) от конкретного эмпирического распределения, но в то же время позволяет с высокой точностью оценить степень сходства в хаотичном, казалось бы, массиве цветовых секвенций. Заметим также, что в расчетную формулу обоих коэффициентов входят суммы рангов, «набранные» каждым цветом в ходе исследования (напр., если какой-то цвет дважды встречался на второй позиции и один раз на шестой, его ранговая сумма составит 10). Очевидно, что чем меньше накопленная ранговая сумма, тем сильнее стремление данного цвета к началу ряда, и наоборот. Это уже более рациональный способ построить «средний» или «общегрупповой» ряд (см. п.12). В рассматриваемой группе по возрастанию ранговых сумм он принимает вид

2 5 4 3 1 6 0 7

Как это часто бывает, в выборке не нашлось ни одного реального ряда, который совпал бы с групповым профилем. К слову, повторяющихся рядов вообще отмечено мало (пять), и все совпадения не более чем парны.

Поскольку исследуемая группа практически однородна (напомним, это ремитенты мужского пола, перенесшие очередной эпизод параноидной шизофрении и пребывающие в состоянии постшизофренической депрессии) и сходна именно по тем факторам, которые влияют на цветопредпочтение больных шизофренией [2, 3], то ожидалось получить высокие значения коэффициента конкордации в выборе цвета по Люшеру.

Действительно, оказалось, что W = 0,210. При объеме выборки 86 чел и семи степенях свободы (8-1=7) достоверно значимым был бы и вдесятеро меньший коэффициент! Другими словами, выборка в самом деле высоко конкордантна по цветопредпочтению. Это факт. Но он был бы неполным без следующих комментариев. Во-первых, с возрастанием объема выборки проверочный критерий c2 становится все менее «требовательным» к коэффициенту W. Во-вторых, разнородная выборка нормы в «фоновых» замерах у В.Ф.Петренко обнаружила примерно такую же согласованность: W=0,19 (хотя объем наблюдений был там гораздо меньше и указанное значение коэффициента не попало поэтому в зону значимости). Не являются ли величины, близкие к 0,2, неким «общечеловеческим» уровнем конкордации, обусловленным, например, коллективно-бессознательным неприятием «мрачных» цветов? Или же это фоновый уровень самого метода вычисления множественной корреляции?

Второе отпадает: компьютерный генератор псевдослучайных чисел, запрограммированный нами на имитацию цветовых выборов, по коэффициенту конкордации между ними ни разу не достиг даже нижнего статистического уровня значимости, сколько бы ни было попыток в серии — 20, 50, 100, 200, 1000, 2000… (далее продолжать опыт было бессмысленно, т.к. примерно после 4000 уже любое отличное от нуля значение W считается значимым). На этом фоне результат, полученный в реальной группе — W=0,21 — действительно очень тесная множественная корреляция.

Но как объяснить, что наша собственная выборка лиц, страдающих параноидной шизофренией (39 больных обоего пола, с большим разбросом по возрасту, длительности заболевания, степени сохранности и т.д.), то есть гораздо менее однородная по составу, чем группа в исследовании Ю.Ю.Чайки, продемонстрировала не менее, а более высокую степень цветовой конкордации: W = 0,284! В здоровой же выборке при некоторых внушенных эмоциональных состояниях согласованность достигала 0,65 [11].

Возвращаясь к выборке с постшизофренической депрессией, мы предприняли попытку (в факторно-аналитическом духе) выявить в общем массиве подгруппы со значимо сходным цветопредпочтением, т.е. с высоким W.

Для этого нами был разработан и применен «метод слабого звена» (В.Л.Луцик. «Способ выявления центрального однородного подмножества в массиве ранжированных данных», пат. № 55177).

Было выделено три достаточно больших для анализа группы. В первой группе оказалось 23 человека и коэффициент конкордации W = 0,801, т.е. исключительно сильная множественно-корреляционная связь. Здесь статистически неслучайны и однозначны позиции всех цветов в общегрупповом профиле:

3 4 5 2 1 6 0 7.

Вторая группа: 14 человек, коэффициент W = 0,715, характерное цветопредпочтение

5 2 1 6 4 0 3 7,

при этом наиболее достоверны позиции 5, 2, 6 и 7 цветов, и здесь вновь статистическая ирония: в действительности 6 цвет ни разу не был на 4 позиции.

Третья группа: 13 человек, конкордация W = 0,706, усредненное цветопредпочтение

2 4 1 0 6 7 3 5,

где высоко достоверны лишь первая и последняя позиции.

На этом этапе анализа (выявлено три группы, в общей сложности 60 чел из 86, или 69,8%) было решено остановиться, хотя теоретически поиск конкордантных фракций можно было и продолжать. Но, во-первых, именно после того, как была выделена третья группа, оставшаяся часть цветовых выборов перестала быть значимо согласованной (после отсева первой группы коэффициент W в остатке составлял 0,149, после второй 0,092 и после третьей лишь 0,073). Во-вторых, в данной выборке изначально ожидалась значительная доля случайного «шума» (см. п.10), и слишком уж большой процент объясненной дисперсии выглядел бы неубедительным. В-третьих, при поддержании W хотя бы на уровне 0,7 последующие группы оказываются слишком малы для анализа (4-6 чел).

Итак, выделены три группы больных, высоко конкордантные внутри по типу цветового ранжирования и существенно отличающиеся друг от друга по этому признаку. Продолжая путь «от абстрактно-математического», следовало бы детально проанализировать выявленные типы цветопредпочтения на базе канонических толкований цветовой символики, затем попытаться маркировать полученные группы-факторы, затем соотнести с ними или спроецировать на них каждый из индивидуальных рядов цветопредпочтения, и т.п. Но сейчас нас интересовал единственный вопрос: есть ли что-нибудь общее, кроме сходного цветопредпочтения, между больными в выявленных подгруппах? Конкордантны ли подгруппы на клинико-психопатологическом уровне? Если да, то каков объединяющий признак(и)?

На клинико-психопатологическом уровне выявленные нами подгруппы оказались дискордантными или случайными. Попытка найти хотя бы один общий признак, сопутствующий сходному цветопредпочтению, не увенчалась успехом. Иначе говоря, однотипность цветопредпочтения у больных с постшизофренической депрессией не является детерминированной стабильными эмоциональными факторами и едва ли имеет диагностическую значимость.

Важно отметить, что на самом деле в исследовании Ю.Ю.Чайки были выделены (по структуре депрессивного аффекта) и описаны шесть групп. Мы подсчитали коэффициент конкордации цветопредпочтения для каждой из них. В некоторых из них он был высок, в других не достигал уровня статистической значимости, но в целом сложилось впечатление, что общность ведущего депрессивного аффекта лишь незначительно повышает (будем справедливы: все-таки повышает) значение W над «фоновым» уровнем. Корреляционный анализ показал также отсутствие значимых связей между двумя вариантами группировки — по типу цветопредпочтения и по преобладанию какого-либо аффекта в структуре депрессии: однотипные цветовые выборы примерно с равной вероятностью принадлежали респондентам из всех шести подгрупп.

Ниже приведены основные аффективные радикалы постшизофренической депрессии [20], соответствующие им значения коэффициента конкордации и усредненные ряды цветопредпочтения:

1. Депрессивно-ипохондрический, W=0,33 (p?0,01), 5 2 3 1 4 6 0 7;

2. Дистимический W=0,25 (p?0,01), 5 2 3 1 4 0 6 7;

3. Тревожно-депрессивный W=0,38 (p?0,01), 2 4 1 5 3 6 0 7;

4. Депрессивно-дистимический W=0,21 (p?0,05), 2 4 5 6 0 3 1 7;

5. Астенический W=0,48 (p?0,01), 2 3 4 1 5 6 7 0;

6. Апатический W=0,12 (p?0,05), 3 2 1 4 5 6 7 0.

В то время как общий по группе (п.13): 2 5 4 3 1 6 0 7

Интерпретацию этих рядов опускаем, предоставляя судить читателю: насколько они соответствуют представлениям о постшизофренической депрессии, особенно в таких ее нюансах, как «астенический», «апатический» и т.д.

В любом случае: и по выборке в целом, и уж подавно — в «аффективных» подгруппах ожидались куда более согласованные результаты от методики, претендующей на валидность.

Выводы

Выводы, которые мы извлекли для себя, естественным образом разделились на «математические» и «психологические».

1. Не приходится спорить с тем, что методы статистического анализа в психологии (пока) незаменимы. При условии осмысленного владения ими «они могут оказать … неоценимую помощь, но они — лишь средство, которое не должно заслонять собой цель» [13, стр.308]. Это также не вызывает сомнений. Кроме того, следует, по-видимому, соблюдать крайнюю осторожность даже и в последовательности применения формально-логического и собственно психологического, «понимающего» методов. Если в поиске психологических закономерностей, в формулировании новых гипотез всецело положиться на эвристические возможности математического «макро-» или «микроскопа», то этот точный инструмент просто «вынужден» будет выдать результат. Положительный ли, отрицательный, но результат будет! А у этих результатов, подчас действительно неоценимых, есть еще и некий гипнотический эффект: все-таки «достоверность» — это чрезвычайно убедительное слово для психолога. Однако же, не всегда за математической достоверностью стоит достоверность психологическая, что и показал представленный пример.

Возможен упрек в том, что решался он нами не столько «от абстрактного», сколько «от абсурдного». Что ж, не без того: сведенные к абсурду казусы порой помогают более четко представить проблему. Было бы гораздо хуже, если бы сугубо «цифровой» путь (оторванные от контекста и слишком буквально понимаемые преобразования) в реальной исследовательской ситуации завел бы к абсурдным выводам!

2. При обсуждении данной статьи с научным руководителем, проф. Л.Ф.Шестопаловой, довелось услышать лаконичное суждение о том, что в отношении любой психодиагностической методики существует система молчаливых допущений и гипотез, доказательных пробелов, заполнить каждый из которых — исследователю не хватит ни времени, ни просто человеческих возможностей. Обоснования откладываются, вопросительные знаки кочуют из руководства в руководство и постепенно теряются или заменяются точками; многие фразы, некогда звучавшие в условном наклонении, приобретают характер имплицитной истины.

В самом деле, именно это и должна была проиллюстрировать данная статья. Все говорит о том, что в комплекте к цветовому тесту Люшера «поставляются» многие методические мифы, завышенные представления о его валидности и клинико-диагностических возможностях. Впрочем, во избежание неоправданной расширительности в суждениях еще раз обозначим область: речь идет о цветовой диагностике в клинике параноидной шизофрении. Есть основания предполагать, что для групповых исследований в таких выборках цветовой тест Люшера если и пригоден, то весьма ограниченно и со специальными оговорками. Его валидность здесь резко снижается или вообще девальвируется психосемантическим (чтобы не детализировать) распадом вследствие этого жестокого заболевания, а «усредненные» или «групповые» профили цветопредпочтения, даже полученные с необходимой математической поддержкой, могут оказаться пустой абстракцией.

Другое дело — использование цветового теста в индивидуальном, идеографическом исследовании, в режиме ЦТО, в сочетании с другими методиками. Пожалуй, цветовой тест применим не желательно (как пишут в инструкциях), а только в контексте с другими психодиагностическими техниками. И цель его — не столько «проекция», сколько «провокация», и не столько «бессознательной», сколько неконтролируемой или слабо контролируемой продукции: спонтанных комментариев, мимических, эмоциональных, ассоциативных реакций на цвет. В этом смысле психофизиологические цветовые стимулы М.Люшера остаются, несмотря на все методические проблемы, верным инструментом патопсихологической диагностики.

И в заключение вернемся, — это может показаться неожиданным или лишним, но это важней любых частных проблем — к вопросу о популярности отдельно взятого теста. Цветовая диагностика, как и психодиагностика вообще, в принципе не может быть ни «простой», ни «универсальной», ни «разоблачительной», ни тем более «увлекательной». Слишком уж сложен объект анализа и слишком сурова этика, — по крайней мере, если речь идет о болезни. Без знаний, опыта и трезвого скепсиса в оценке возможностей — своих и методических — самая точная психодиагностика становится безнравственной.

Список литературы

Бажин Е.Ф., Эткинд А.М. Цветовой тест отношений (метод. рекомендации). — Л.: Ленинградский научно-иссл. психоневрол. ин-т им. В.М.Бехтерева, 1985. — 18 с.

Базыма Б.А. Исследование отношения к цвету как метода в диагностике эмоциональных нарушений при шизофрении: Автореф. дисс. … канд. психол. наук. — Ленинград, 1991. — 21 с.

Базыма Б.А. Цвет и психика. Моногр./Харьк. гос. акад. культуры. — Х:ХДАК, 2001. — 172с.

Брунер Дж. Психология познания. — М.: Прогресс, 1977.— 412 с.

Бурлачук Л.Ф., Морозов С.М. Словарь-справочник по психодиагностике. — СПб.: Питер Ком, 1999. — 528 с.

Гмурман В.Е. Теория вероятностей и математическая статистика: Учебное пособие. — М.: Высшая школа, 2001. — 479 с.

Джос В.В. Практическое руководство к тесту Люшера. — Кишинев: Периодика, 1990. — 174 с.

Драгунский В.В. Цветовой личностный тест: практическое пособие. — Минск: Харвест, 1999. — 448 с.

Луцик В.Л. Перспективы экспериментально-психосемантического подхода в медицинской психологии//Вісник Харківського університету, серия «Психология». — № 550, ч.2. — 2002. — СС.177-181.

Математическая энциклопедия. Гл. ред. И.М.Виноградов. — М., «Советская энциклопедия», 1984.—Т.5. — 1248 стб.

Петренко В.Ф. Основы психосемантики: Учебное пособие. — М.: Изд-во МГУ, 1997. — 400 с.

Психология ХХI века: пророчества и прогнозы («круглый стол»)//Вопросы психологии.— 2000, № 1, СС.3-35.

Сидоренко Е.В. Методы математической обработки в психологии. — СПб.: «Речь», 2001. — 350 с.

Собчик Л.Н. Введение в психологию индивидуальности. — М.: Институт прикладной психологии, 2001. — 512 с.

Собчик Л.Н. Метод цветовых выборов. Модифицированный цветовой тест Люшера (метод. руководство). — Моск. кадровый центр при гл. упр. по труду и соц. вопр. МГИК. — М., 1990. — 87 с.

Суходольский Г.В. Основы математической статистики для психологов. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1972. — 432 с.

Харман Г. Современный факторный анализ. — М.: Статистика, 1972. — 487 с.

Холл К.С., Линдсей Г. Теории личности. — М.: «КСП+», 1997 — 720 с.

Хьелл Л., Зиглер Д. Теории личности (основные положения, исследования и применение). — СПб: Питер Ком, 1998. — 608 с.

Чайка Ю.Ю. Структура, типологія та динаміка постшизофренічних депресій при приступоподібно-прогредієнтній параноїдній шизофренії: Автореф. дис. … канд. мед. наук. — Харків, 2000. — 20 с.

Шмелев А.Г. Введение в экспериментальную психосемантику: теоретико-методологические основания и психодиагностические возможности. — М.: Изд-во МГУ, 1983. — 158 с.

Юревич А.В. Методологический либерализм в психологии//Вопросы психологии. — 2001, № 5, С.3-18 .

[1] [1] В более поздней работе Б.А.Базымы находим мрачноватую, но очень точную метафору: «Создается впечатление, что больному требуется своеобразный костыль — предметная ассоциация цвета, чтобы выполнить задание цветовой классификации» [3, стр.113]. Возможно, этот феномен, действительно весьма присущий больным шизофренией (хотя отнюдь не только им), является еще одним указанием на органическую природу нарушений при шизофрении — достаточно провести аналогию с подключением т.н. «смежных функций» при выполнении нейропсихологических тестов лицами с органической патологие

ЦНС.

[2][2] Например, на выборке в 800 чел. Г.Кларом было показано, что желтый — это единственный цвет, распределение которого стремится к равномерному, т.е. распределение остальных цветов не случайно. Отечественная же выборка, согласно расчетам Е.В.Сидоренко, устраняет и эту неопределенность, смещая желтый цвет на первые две позиции достоверно чаще, чем выборка Г.Клара [1[2]. Предпринято невесть сколько попыток установить корреляционную взаимосвязь между тестом Люшера и другими психодиагностическими методиками (при этом зачастую игнорируется их качественная разнородность), между цветопредпочтением в схожих выборках и т.п. В результате — такая же разноголосица, как при поиске детерминант цветопредпочтения. Видимо, сказываются, кроме обычных для социологии расхождений и колебаний, еще и некоторые проблемы самой методологии обработки данных, и для нас это также один из ключевых моментов.

Как уже отмечалось выше, сам М.Люшер подчеркивал: не что иное, как «солидная факторно-аналитическая статистика… подтвердила теорию и надежность теста Люшера». На данном этапе развития «вынужденного брака психологии с математикой» [13, стр.5] этот аргумент все еще воспринимается как сильный. Возможно, как самый сильный. Но, к сожалению, далеко не везде указывается, какими именно способами подтверждалась «теория и надежность». Между тем, это весьма существенно. Очевидно, были выделены группы испытуемых, заведомо обладающих теми или иными схожими признаками, и изучались закономерности цветопредпочтения в этих выборках. Либо производились обратные выкладки: из большого массива восьмицветных ранжированных цветопредпочтений выделялись группы сходных выборов и предпринималась попытка установить — что еще, кроме предпочтения цветов, объединяет этих испытуемых (как будет показано ниже, при таком подходе недолго увидеть самые причудливые зависимости). Либо же результаты сопоставлялись с данными других техник, о которых известна степень их валидности и надежности. Существует множество способов оценить релевантность психодиагностического метода, и все они, действительно, так или иначе связаны с корреляционной и факторно-аналитической статистикой.

Факторный анализ как статистическая процедура — это способ выявить однородные подмножества в каком-либо массиве переменных, т.е., по Л.Терстоуну, «сконденсировать» данные в несколько больших групп-факторов, доступных для описания, маркировки и толкования. Определяют роль (вес) каждой переменной, которая, как говорят, «нагружает» свой фактор; замысловатыми преобразованиями обеспечивают ортогональность факторов, то есть их максимальную независимость друг от друга (о такой необходимости спорят отдельно); в итоге пытаются осмыслить природу и роль выделенных факторов в исследуемом явлении, сфере и т.д.

Факторный анализ выявляет сходство в изменении группы переменных, и только. Из этого отнюдь не следует автоматически их общая сущность или каузальность. Факторы — «это просто структуры или модели, создаваемые сходимостью результатов измерений» (Kerlinger, цит. по [19]). Важно отметить, что основу факторного анализа составляет вычисление корреляций между переменными по принципу «каждая с каждой». Корреляция же, как известно, представляет собой меру сопряженности в синхронном изменении двух переменных. Иногда это называют «взаимозависимостью», что и приводит к принципиальным ошибкам, так как на самом деле речь идет лишь об одновременности изменений. Е.В.Сидоренко подчеркивает, говоря о корреляциях, что совместное изменение двух признаков может быть вызвано и общей, и различными причинами, и влиянием третьего признака (признаков) [13]. Примечательно, что классический параметрический факторный анализ в эту прекрасную книгу вообще не включен — из принципиальных прагматических соображений, четко разъясненных автором. Там же приводится мнение И.Грековой (1976) о том, что «…явления, составляющие предмет гуманитарных наук, неизмеримо сложнее тех, которыми занимаются точные. Они гораздо труднее (если вообще) поддаются формализации… Вербальный способ построения исследования здесь, как это ни парадоксально, оказывается точнее формально-логического». Цитируется также А.М.Молчанов (1978), диагносцировавший в современной научной традиции «опасное представление о том, что всякое явление обязано иметь математическую модель… Это представление тем опасней, что оно часто считается само собой разумеющимся». А что касается факторного анализа, то «подобные модели не сопровождаются, как правило, сколько-нибудь убедительным математико-статистическим анализом их свойств, но основаны на вычислительных рекомендациях эвристического или полуэвристического характера» [10, стр. 595].

В статье А.В.Юревича [22] также подробно рассматривается, к каким абсурдным выводам может привести «культ математики», «мания исчислять корреляции», конвенционально поощряемые «позитивистские ритуалы», которые по своей эффективности недалеко ушли от первобытной наблюдательности, позволявшей при случайном стечении обстоятельств подметить корреляцию между танцем и дождем. Ориентируясь только на корреляционные зависимости, указывает А.В.Юревич со ссылкой на К.Поппера, Ньютон не открыл бы закон всемирного тяготения, а был бы вынужден связать падение яблок с силой ветра или механическим сотрясением дерева. Связи именно такого рода выявляет факторный (корреляционный, дисперсионный, любой статистический) анализ в психологии. Они математически неслучайны, достоверны и могут быть крайне важны в нашей, как говорил Дж.Келли, «погоне за псевдоточностью»; они зачастую охватывают очень большой процент разброса измеряемых показателей[2]].

[2][3] Хотя как здесь не вспомнить Г.Мюррея, считавшего, что «данные о том, что характеризует 80% группы, немногого стоят без объяснения того, почему остальные 20% этому не соответствуют» [18, стр. 2

3].

[3][4] Так, например, еще в 30-40 гг. экспериментами Т.Карвоски и П.Доркуса было доказано, что цвета ассоциируются иначе, чем слова, их обозначающие [11]; Ч.Осгуд изучал проблемы цветовосприятия в рекламе, и

р.

[4][5] Трагическая талантливость многих сохранных больных шизофренией, обусловленная непредвзятостью и непредсказуемостью мышления (что, в свою очередь, связано с распадом иерархии дифференциальных конструктов) — по-прежнему привлекает внимание исследователей. См., например, статью Т.В.Рябовой и В.Д.Менделевича — «Вопросы психологии». — 2002, №

[5][6] Здесь и далее рассматриваются как значимые лишь те данные, которые соответствуют уровню p?0,01

[6][7] Для проверки использовалось угловое преобразование j* Фишера [13] .

Скачать архив с текстом документа