Методические указания 315

СОДЕРЖАНИЕ: Автор книги – Борис Дмитриевич Козенко, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой зарубежной истории Самарского государственного университета, профессор сипкро, член Ассоциации историков Первой мировой войны

Борис Козенко

Происхождение

Первой мировой войны

Научно-популярный очерк истории

Самара 2003

Аннотация

Автор книги – Борис Дмитриевич Козенко, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой зарубежной истории Самарского государственного университета, профессор СИПКРО, член Ассоциации историков Первой мировой войны.

Книга написана с привлечением ряда источников и литературы, в основном отечественной и на публикациях научных журналов. В ней просто и доходчиво рассказывается об основных фактах, событиях, людях, сыгравших главную роль в зарождении и начале Первой мировой войны.

Книга рассчитана прежде всего на учителей преподавателей истории, студентов, старшеклассников и всех тех, кого интересует история вообще, и Первой мировой войны в особенности.

ОГЛАВЛЕНИЕ

* , т.е. 38,8 км/ч, и нес в пяти башнях 10 орудий калибра 305 мм (или 12 дюймов), что увеличивало его артиллерийскую мощь в 2,5 раза по сравнению с прежними линкорами.¹¹

Узнав о появлении дредноутов в английском флоте, немцы в июле 1906 г. заложили свой корабль этого же типа – «Нассау» и увеличили программу строительства новых современных судов дредноутного типа.¹²

Появление дредноутов вызвало новый виток гонки морских вооружений. Самое главное состояло в том, что новый быстроходный корабль, имевший много тяжелых орудий свел к нулю значение старых броненосцев и крейсеров и создал новую точку отсчета в гонке морских вооружений. Это была «вторая революция» в морском деле после первой – появление подводной лодки.¹³

В Англии и Германии поочередно возникали в 1908-1909 гг. «морские паники», вызванные страхом перед новыми дредноутами врага. «Общественность» требовала скорейшего строительства своих линкоров.¹⁴

Страх перед германскими дредноутами толкнул англичан на ряд поспешных мер, в том числе – отставку Первого лорда адмиралтейства энтузиаста строительства дредноутов Джона Фишера в январе 1910 г. Его место занял Уинстон Черчилль, который продолжил дело Фишера, но более ловко и хитроумно.¹⁵ При нем были заложены дредноуты с орудиями 15-дюймового калибра (381 мм), а затем построен, но уже в 1915 г. «гигант из гигантов» - линкор «Куин Элизабет» с 8-ю орудиями 381 мм калибра, снаряд которых весил 800 кг и летел на 30 км. В 1917 г. вступил в строй немецкий «Байрет», еще более сильный корабль.¹⁶

К 1914 г. Англия имела 20 дредноутов и 12 строились, Германия соответственно – 14 и 5. Гонка морских вооружений являлась одной из причин начала мировой войны.¹⁷

Увеличение морских и сухопутных вооружений выдвинули вперед такой важный экономический и в тоже время политический элемент как военная промышленность.

Роль и значение это особой отрасли промышленности постепенно вырастали. Она включала ружейные, орудийные заводы, производство боеприпасов, брони и всевозможных технических средств. Военное производство все время расширялось, росло число предприятий, объем заказов, а следовательно, платежей и прибыли. Большую роль играла торговля военными материалами. В основном оборонное производство, особенно крупное, например, судостроение было государственным. Но все чаше в него вступал частный капитал, привлеченный постоянными и все более растущими барышами. К 1914 г. в основных европейских странах имелась хорошо организованная и мощная военная промышленность.

В Германии было 30 военных заводов, занимавших 180 тыс. человек, из них 16 (43 тыс. рабочих) – государственных, а также судостроительные верфи, частные и государственные, где трудились 72 тыс. человек. На «оборону» работали такие гиганты как фирма Круппов (86 тыс. занятых). Ее конкурентом в Австро-Венгрии был концерн Шкода (г. Пльзень) с 40 тыс. работающих.¹⁸

Во Франции в военной промышленности всего было занято 100 тыс. рабочих, в том числе 57 тыс. на государственных заводах, верфях, арсеналах. Успешно вписались в военное производство частные фирмы и среди них такие крупные, как Шнейдер и Сен-Шамон. Французы с прибылью торговали оружием. Вывоз военной продукции из Франции за 1895-1911 гг. увеличился в 5 раз.¹⁹

Англия производила все виды вооружения на государственных и частных заводах и верфях, на которых было занято более 100 тыс. тружеников. Причем 90% заказов шли в 1912 г. на частные предприятия, среди которых выделились фирма Виккерс и Арстронг-Уиттворт.²⁰

В России было свыше 20 государственных (казенных) военных заводов и фабрик, верфи и арсеналы, а также частные, вроде Путиловского завода. Однако в целом производство было слабо развито. В нем было занято около 80 тыс. человек,²¹ меньше чем у одного Круппа.

Свое оружие поставляли вооруженным силам Италии заводы Ансальдо, Фиат и др.

Военное производство фактически не знало кризисов перепроизводства. Государство всегда обеспечивало заказы, да еще шли заказы из-за рубежа. Прибыль была всегда обеспечена.

Хозяева военной промышленности были люди очень богатые и влиятельные, имели обширные связи в военных и дипломатических кругах. Они чутко откликались на изменения в международных отношениях. В свою очередь, бывшие высшие офицеры охотно шли служить в аппарат военно-промышленных фирм.²² Рядом с ними оказывались политики, которые проталкивали через парламенты военные бюджеты. Так в начале XX в. стал складываться военно-промышленный комплекс (ВПК).

Уже тогда хозяева военной промышленности имели большой «вес» в обществе. К ним чутко прислушивались в политических кругах. Слово Г. Круппа фон Болена, возглавлявшего военный концерн Круппов с 1909 г., «стальных королей» А. Штумма, Ф. Тиссена, владельцев электротехнических концернов В. Симменса, Э. и В. Ратенау воспринималось как приказ при обсуждении военных ассигнований. Также авторитеты были в своих странах. Б. Захаров, хозяева «Виккерс» и других военно-промышленных монополий, как и Шнейдеры во Франции или Путилов в России.

В народе проклинали этих «фабрикантов» и «торговцев смертью», но это их мало заботило. Ведь в правительствах и штабах роль этих капиталистов знали и высоко ценили.

Одним из следствий гонки вооружений и ее непременным условием были огромный рост военных расходов и их идеологического пропагандистского обеспечения. Всего за 30 последних перед войной лет «вооруженного мира» шесть европейских великих держав израсходовали на военные нужды 125 млрд. марок или 57,9 млрд. рублей.²³ Особо высокими были военные расходы Германии. В период с 1870 по 1913 гг. они выросли почти в 5 раз и составили половину всего государственного бюджета. Стоимость вооружений и вызванное этим экономическое напряжение в Германии было так велики, что только начало войны спасло ее от банкротства.²⁴ Но и другие страны не отставали и были вынуждены не отставать в гонке вооружений. Дж. Джолл писал, что европейские великие державы были так связаны друг с другом, что программа вооружений и военная пропаганда в стране обязательно подстегивала гонку вооружений и военную пропаганду в другой.²⁵

Франция тоже увеличивала военные расходы, составившие в 1903-1913 гг. 38% всего бюджета страны.²⁶ Не отставала от Франции и ее союзница – Россия. Общий бюджет ее оборонных министерств за 1907-1913 гг. возрос в 1,6 раза.²⁷ Росли военные расходы Австро-Венгрии, Италии, Сербии и других государств.

Расходы Англии на вооружение на 10 лет, с 1904 г. начиная, выросли примерно в 3 раза.²⁸

Гонка вооружений меняла постепенно облик европейского общества, усиливала его милитаризацию. Везде возникали «военные партии», включавшие высшие военные чины, видных политиков, парламентариев, дипломатов, придворных, деятелей прессы и культуры и, конечно, хозяев военной промышленности и банкиров. Это были очень влиятельные люди, и с их помощью постепенно менялось политическая атмосфера, усиливались воинственные настроения.

Существовали во многих странах милитаристские националистические организации – Пангерманский союз и Морской союз в Германии, Имперский морской союз в Англии и др.

Милитаризация неизбежно усиливала влияние военных в обществе, на правительства и парламенты, на принятие политических решений «верхами». В разных государствах степень этого влияния была не одинакова. В «старых» демократиях оно росло медленно. Например, в США и Англии пост военного министра занимало только гражданское лицо. В других – пост этот отдавался высшему военному чину, но часто без большого «веса» в правительстве. Это говорило о том, что армия в начале XX века везде имела политическое влияние и была подчинена политикам, правительству и парламенту, отпускавшему средства на вооруженные силы. Конечно, офицерский корпус, генералы и адмиралы пользовались определенным авторитетом, оказывали влияние на политику страны, используя личные связи. В Англии огромным уважением, в том числе среди «простых людей» пользовался «герой Судана» граф, генерал Горацио Китченер. В руководящих кругах Франции прислушивались к начальнику Генерального штаба генералу Жозефу-Жаку Жоффру. Свою линию пытался навязать царю чрезвычайно популярный в армии Великий князь Николай Николаевич. В эпоху расцвета маринизма возвысились и некоторые адмиралы. Историк В.Д. Лихарев считает, что ни один из флотоводцев в истории, не имел подобных возможностей так влиять на политику своего государства, как адмирал Джон Фишер в Англии и Альфред фон Тирпиц в Германии.²⁹

Но были в начале XX века государства, которые отличались высоким уровнем милитаризации, засильем военщины. И первым из них являлась Германская империя. «Германский милитаризм оказался самым ярким и сильным, представляя самую хорошую форму капиталистической милитаризации, благодаря своему «прусско-германскому, бюрократическому феодально-капиталистическому характеру», - отметил К. Либкнехт.³⁰ Милитаризм в Германии необыкновенно расцвел виду особых полуабсолюстских феодально-бюрократических отношений, царивших в стране. «Здесь он стал не только государством в государстве, но и государством над государством».³¹ Это выразилось в уважительном, почтительном до самоунижения отношении «среднего немца» ко всем военному и в горделивом, спесивом поведении военщины. Существовала особая роль военных в структуре германского общества, особое отношение к военным отличиям. Армия играла важную роль как символ единства, как «школа нации».

В Германии существовал культ военной силы. Для этого были исторические основания и прежде всего создание Германской империи «железом и кровью». «Солдаты и армия, а не парламентское большинство и его решения объединили империю. Я надеюсь на армию!» - говорил Вильгельм II.³² Благодаря этому милитаристический дух проник в немецкий народ, большинство которого обожало армию, солдат, особенно – офицеров, гордилось любой причастностью к амии и флоту. Воинственные настроения в Германии овладели обществом сильнее, чем в других странах. Русский писатель Г.И. Успенский, побывав в Германии, писал: «В самом деле, только переехали вы границу…хвать стоит Берлин, с такой солдатчиной, о которой у нас не имеют понятия…Палаши, шпоры, каски, усы, два пальца у козырька, под которым в тугом воротнике сидит самодовольная физиономия победителя, попадаются на каждом шагу, поминутно: тут отдают честь, здесь сменяют караул, там что-то выделывают ружьем, словно в помешательстве, а потом с гордым видом идут куда-то…в окне магазина – победитель в разных видах: прорывает живот французу и потом, возвратившись на родину, обнимает свое семейство;…».³³

Своим путем развивался милитаризм в Царской России. Она вела активную внешнюю политику, участвовала в войнах, имела самую большую в Европе сухопутную армию, три флота, тратила на вооружение огромные средства. Военные имели определенное влияние в стране, особенно в «верхах», в светском мире, окружали трон. Николай II любил военное дело, часто посещал маневры с офицерами и получал большую радость, участвуя в пирушках с ними. Он имел офицерское (но не генеральское) звание полковника гвардии, носил мундир, любил окружение военных. «Не могу тебе передать, как мне нравиться быть в армии», - писал он матери.³⁵ Военными были дядья царя и другие родственники. Они имели высокие военные звания, носили воинские награды и знаки отличия, командовали или были шефами знаменитых полков, с удовольствием участвовали в военных учениях в Царском селе. П.Н. Милюков писал о влиянии «упрощенных взглядов военной среды, всего ближе стоявшей к государю, окружавшей его…».³⁵

Однако ничего схожего с милитаризмом, например, германским, в России не было. Основная масса населения, хотя и уважала военного человека на службе или в отставке, в целом относилась сдержанно, даже с холодком к военной среде. Особенно огорчали население призывы в армию и флот и растущие поборы на «оборону», а также жестокости и суровость военной службы. Это отношение нашло художественное отражение в произведениях А.П. Чехова, хорошо знавшего военную среду («Три сестры», рассказ об унтере Пришибееве или «свадебном генерале (адмирале)»), в «Поединке» А.И. Куприна, в романах о флоте А.С. Новикова-Прибоя, Леонида Соболева («Капитальный ремонт») и других произведениях. Не приходятся говорить ни о большом почтении к военным, ни тем более о духе милитаризма в российском народе. Его история, традиции, менталитет отрицали культ силы, муштры, военщину.

Во Франции армия и особенно офицерство, оправившись от позора поражений 1870 г., пользовались особым уважением в обществе. По мере приближения схватки с Германией возрастала кичливость французских военных и вместе с тем росли любовь и почитание голубых мундиров в среде обывателей, где возрождалось национальное самосознание.³⁶

После всплеска восторгов в связи с победой над турками, авторитет военных Италии начал падать. Армия, считавшаяся «школой нации» теряла престиж. Выяснилось, что дела у военных не всегда идут хорошо, что они отличаются низким уровнем образования и культуры, плохо подготовлены.В правительстве мало считались с мнением военного командования, давали отпор его попыткам вмешаться в политику.³⁷

Определенный авторитет в обществе и популярностью в светских кругах Австро-Венгрии пользовались военные. Ее монарх, наследники имели воинские звания, занимали высокие должности в армейском командовании. Офицеры в нарядной форме блистали на балах и представлениях. Яркие портреты этих офицеров нарисовал Я. Гашек в своей книге о бравом солдате Швейке.

В малых государствах армия играла во многих случаях большую роль. Она была в этих странах наиболее организованной частью общества, часто – наиболее образованной, сплоченной воинской дисциплиной, завоевала престиж среди населения, особенно - офицерство.

В балканских странах офицерский корпус имел сильное влияние. Сербская армия приобрела значительный престиж поле побед в двух балканских войнах. Она требовала контроля над Македонией и ее руководители критиковали правительство и требовали уступок. Некий полковник позволил себе даже выступить против премьер-министра Н. Пашича на приеме в российском посольстве.³⁸ В маленькой бедной стране армия считалась символом национального чувства. Офицерство участвовало в дворцовых переворотах, убирало с престолов и возводило на них монархов, пыталось диктовать свою волю правительствам. Организация офицеров «Единение или смерть», известная как «Черная рука» вмешивалась в дела государства, пыталась направлять руководство армией, проводить те или иные назначения или отставки. Кончилось это трагично – ряд руководителей «Черной руки» в 1917 г. был отдан под суд и расстрелян.³⁹

Особую роль армия сыграла в жизни Османской империи. В 1908 г. армия, поднятая прогрессивным офицерством, совершила младо-турецкую буржуазную революцию. Армия, как отметил В.И. Шеремет в своем очерке, она оказалась единственной опорой младотурок внутри страны. Офицерство как большая часть руководства Турции училось в Германии, и как выразился Вильгельм II: «мыслят абсолютно по-немецки». Однако единства в армии не было. Среднее и низшее офицерство занимало иные позиции. Положение нового режима оказалось непрочным, что явилось одной из причин, толкавших младотурецких лидеров, занявших высокие военные посты, к вступлению в мировую войну на стороне Германии.⁴⁰

Общая тенденция к милитаризации общественной жизни поддержана была и, в свою очередь, сама питала многообразную и обширную воинственную идеологию милитаризма. Милитаристская пропаганда занимала в жизни Европы большое место. Она прославляла армию, военную службу, военную историю, воспевала «оружие героев». Военный объявлялся «настоящим мужчиной». Устраивались многочисленные парады и торжественные построения («вечерняя зоря» и др.), марши по улицам городов под музыку военных песен и под армейские оркестры, выставки оружия, спортивные состязания, концерты тех же оркестров и т.п.

В этой милитаристской пропаганде были заметны книги о будущей войне, приобретшие популярность в Европе, особенно после 1911 г. Самой известной из этих книг стало произведение германского генерала Фридриха фон Бернгарди (можно встретить и другое написание этой фамилии: Бернарди, Бернхарди и др.) «Германия и будущая (следующая) война». Она вышла в 1911 году и выдержала 6 изданий только в Германии, была переведена на ряд языков. Автор, бывший кавалерийский офицер, в войне 1870 г., был первым немцем, проехавшим через Триумфальную арку в Париже. Потом служил в Генеральном штабе, военно-историческом отделе. О содержании его книги говорили названия ее глав: «Право вести войну»; «Мировая держава или падение»; «Историческая миссия Германии» и т.п. Главные идеи этой книги сводились к тому, что война есть биологическая необходимость, что в будущей войне Германия должна первой нанести удар и разгромить Францию, чтобы она не смогла больше «перейти нам дорогу», а затем Россию - «исторического врага Германии».⁴¹ Летом1914 г., в самый канун войны, вышла книга полковника Фробениуса «Роковой час империи», полная самых «необузданных пангерманских преувеличений» (так сказал о ней канцлер Бетман Гольвег) и довольно прозрачных угроз против Антанты. Германский Кронпринц опубликовал приветствие автору. Это произвело сильное впечатление в Европе.⁴²

Были популярны произведения, призывавшие отдать жизнь за Отечество и Монарха, вроде книжки некого доктора наук Арндта, заявлявшего, что немецкий народ не должен страшиться ради Германии «заглянуть в лицо смерти».⁴³

В России тоже появилась книга «Война» о столкновении «Коалиции и Союза», то есть Антанты и Центральных держав.⁴⁴ О будущей войне писали Г. Гауптман, Г. Уэллс и менее известные авторы.

Большую роль играла германская пресса, которая усиленно готовила почву для вотирования рейхстагом больших военных расходов.

Во Франции после 1871 г. наблюдался подъем милитаристских настроений. Воссоздан был вновь увядающий было после 1870 г. культ армии. Преклонение народа перед военными с началом XX века превратилось в подлинное восхваление милитаризма. «Вокруг идеи армии, - писал историк Р. Жирарде, - создавалось единство Франции.»⁴⁵ Существовала многочисленная милитаристская литература, воспевавшая армию и военную службу, которая создавали единство народа и воспитывали французов в духе реванша. «Франция должна говорить громко и решительно, так как имеет на это полное право», - заявляли французские газеты. К подготовке общественного мнения к войне призывала книга А. Буше «Победоносная Франция в войне будущего» (1912 г.).⁴⁶ Милитаристская пропаганда была тесно связана с гонкой вооружений, создавая для нее благоприятную атмосферу в обществе. Особенно довольны ею были производители оружия. Е.В. Тарле приводил факты о том, что немецкие фирмы влияли на французскую шовинистскую прессу, чтобы иметь предлог ссылаться на французские угрозы. Фирма Крупа была связана с германской печатью, Шнейдер – с главными парижскими редакциями. Печать натравливали оба народа друг на друга.⁴⁷

Джингоизм в Англии был тесно связан милитаристской и маринистской пропагандой, которая усилилась, начиная с 90-х годов XIX века. Флот и до этого был среди англичан как символ мощи Британии, как гарант свободы на морях.⁴⁸

Такое же восторженное отношение к флоту росло и в Германии на волне хорошо организованной пропагандистской кампании. Многие немцы, особенно из средних слоев, тешили себя мыслью о том, что их Родина бросила вызов самой «владычице морей». Они видели военный флот как символ национальной гордости и даже демократии.⁴⁹ Для пропаганды флота в Англии и Германии были привлечены лучшие журналисты. В школах награждались лучшие сочинения по морской тематике. Писатели и художники получали премии. Немцев пугали силой английского флота, англичан – ростом немецкого.⁵⁰

В Англии подъем германского флота вызвал тревогу. Ее отражали многочисленные речи, статьи, памфлеты, носившие открыто антигерманскую направленность. Во всю живописалась германская угроза. Лорд Эшер говорил адмиралу Фишеру, что страх перед немецким вторжением - это Божья мельница, которая намелет вам целый флот дредноутов и поддержит в английском народе дух воинственности. Адмирал Дж. Фишер сам охотно давал интервью и организовал «утечку информации» в прессе для рекламы флота, который имел мощную пропагандистскую машину.⁵¹ Такая же работа шла и в Германии, где в 1907 г. вспыхнула паника, вызванная слухами о приближении английского флота.⁵² Пропаганда войны и милитаризма имела в Англии и Германии наибольший успех. Не отставали и другие страны. В целом милитаристская идеологическая работа охватила всю Европу и значительно помогла подготовить народы к легкому вступлению в войну.

1911 год стал рубежом, с которого милитаризм стал расти быстро, даже бурно, создавая, по сути, предвоенную атмосферу. Гонка вооружений приобрела невероятно высокий темп и гигантские размеры. Военные приготовления были лихорадочными, делая опасность войны ближе, а саму войну - неизбежной.

Второй марокканский кризис 1911 года обострил отношения и заставил соперников занять четкие боевые позиции. Другим импульсом к росту милитаризма явилась итало-турецкая война, произошедшая в этом же году, а за нею – две балканских войны 1912-1913 гг. Они показали возросший уровень вооружений и предъявили новые требования к войскам.

Уже в итало-турецкой войне итальянцы применили бронеавтомобили, велосипедные отряды и пулеметы. Впервые в истории поднялись в небо в военных целях аэропланы, пугая всадников-арабов ревом моторов, бомбами, ручными гранатами и стальными стрелами, которые сбрасывали пилоты. Иностранные корреспонденты были потрясены до шока, увидев ровные, как бы по линейке, ряды турецких солдат, скошенных огнем немецких пулеметов болгарской армии. В балканских войнах были применены разнообразные и новые средства: тяжелая полевая артиллерия, пулеметы, аэропланы и воздушные шары, современные средства связи. Все три войны составили как бы генеральную репетицию, прошедшую в течение трех лет. Оба блока - Тройственный союз во главе с Германией и Тройственное согласие вооружались до зубов самой современной техникой и сговаривались о будущих совместных действиях против врагов, теперь четко обозначавшихся.

Германия быстрее других готовилась к войне. Начиная с 1911 г., правительство ежегодно проводило через рейхстаг новые законы, повышавшие расходы на армию и флот, увеличивая боевую мощь. Немецкие военные основательно готовились к будущим сражениям, уделяя внимание созданию тяжелой артиллерии, в частности полевой.⁵³

Военные законы 1911-1913 гг. вводили в германскую армию полевую тяжелую артиллерию, пулеметные взводы в пехоте, увеличивая личный состав. Закон 1912 г. усиливал состав флота новыми линкорами. Закон 1913 г. расширял состав армии до 820 тыс. Одновременно росли поимущественный сбор и введен постоянный налог на прирост имущества. Это дало свыше 1,5 млрд. марок как раз в канун войны.⁵⁴

Принимались спешные меры к укреплению вооруженных сил Франции, где в острой политической борьбе, чуть не расколовшей страну на два лагеря, 19 июля 1913 г. был принят закон о снижении призывного возраста с 21 до 20 лет и увеличении срока службы в армии до трех лет, что должно было увеличить ее почти на 50% (по другим подсчетам – на 30%).⁵⁵

Увеличение вооруженных сил происходило и Австро-Венгрии по законам 1912 и 1914 гг. К концу 1913 г. ее армия насчитывала 460 ты. Австро-венгерские силы выросли вдвое.⁵⁶

Увеличивала свои вооружения Османская империя. Она закупала оружие и военные корабли у Германии и одновременно в Англии, пыталась купить броненосцы в США и приобрела судно даже у Бразилии.⁵⁷

За 1911-1913 гг. все правительства пришли к выводу, что война будет, и легко тратили громадные средства на вооружения. Все великие державы были заняты наращиванием вооружений и их совершенствованием. Действия одной страны провоцировали ответные шаги другой. «Оружие порождает оружие. - отметил Дж. Джолл, – Начав вооружение, нелегко остановиться.⁵⁸

Особо сложным оказалось положение Царской России, отстававшей от других вгонке вооружений.

Война с Японией 1904-1905 гг. нанесла огромный удар по авторитету вооруженный сил, чему способствовало применение армии в роли карателей революционного движения.⁵⁹ Поражение оставило страну фактически без военного флота, армия оказалась в состоянии небоеспособности. Расстроенные финансы были не в состоянии содержать огромный, хоть и разрушенный военный механизм. Не было программ восстановления оборонной мощи.⁶⁰

Однако положение вскоре стало исправляться. В 1908-1913 гг. Россия испытала экономический подъем, совпавший с рядом урожайных лет. Появились денежные средства для восстановления военной силы, началась их реорганизация. Но тут выяснилось, что руководство страны во главе с Николаем II не имеет единого и твердого мнения о путях возрождения этой силы, не может решить вопрос о том, что приоритетней: армия или флот.⁶¹ Началась борьба приверженцев того или иного рода вооруженных сил. Царь принял идею дипломатов и моряков о том, что большой флот с дредноутами сделают Россию способной выступить в роли посредника между Англией и Германией, обеспечит ей дружбу с Берлином и заодно решит проблему черноморских проливов, закрытых по ряду международных договоров для выхода русских военных кораблей их замкнутого Черного моря, превратившегося фактически в большое озеро, впрочем, как и Балтийское.⁶² По-новому появилось традиционное стремление к этим проливам. Экономические, геополитические и военно-стратегические интересы подкрепляли это стремление. Российский МИД разработал совместно с Генеральным штабом план захвата Босфора с помощью десанта войск. Обсуждение этого плана на особом совещании в феврале 1914 г. выявило невозможность такой операции ввиду недостатка сил и средств.⁶³ Нужно было укреплять практически бессильный Черноморский флот, которому противостоял неожиданно набравший силу турецкий флот. Турки получили из Англии и Германии современные корабли и даже купили бразильский броненосец.⁶⁴ Но нуждался в подкреплении и Балтийский флот, который фактически исчез после Цусимы, оставив свою базу – Кронштадт и столицу империи без защиты. «Их можно было взять с моря голыми руками», - говорили сами моряки.⁶⁵

С другой стороны, руководство армии во главе с дядей царя великим князем Николаем Николаевичем справедливо указывало на возросшую военную мощь Германии и ее агрессивные планы, на воинственные устремления Австро-Венгрии. Это требовало первоочередного перевооружения армии с учетом новой техники, которой и так не хватало.

Царское руководство заметалось. Проводилось много совещаний, встреч с участием царя и высших сановников.

Разработаны были несколько программ развития флотов и армии со сроками окончания в 1916-1917 гг., даже 1921 и 1930 гг. (крепости), на которые отпускались многие миллионы рублей золотом. Все эти программы, как отмечал К.Ф. Шацилло, безнадежно опаздывали.⁶⁶ Последние из них были приняты Думой и одобрены царем в самом начале 1914 г. и не могли оказать содействия на состояние вооруженных сил.

Средства отпускались, широко велась реорганизация армии и флота. Милитаризация России бурно росла, достигнув невиданного ранее масштаба. Военное и морское министерства потребовали в целом 8,4 млрд. рублей единовременных расходов. Дума смогла выделить 1,8 млрд., из которых к 1 января 1914 г. успели израсходовать лишь около 30-20%. В итоге, утверждал К.Ф. Шацилло, царизм не успел вооружиться на уровне современных требований.⁶⁷ К тому же война началась на 4-5 лет раньше даты, намеченной царизмом. Это обещало скорую катастрофу.⁶⁸ В 1908-1913 гг. Россия увеличила военные расходы почти в 3,7 раза, по другим данным – в 1,5 раза.⁶⁹ Это создавало огромные трудности для страны, но больших, а главное – скорых улучшений не обещало.

Но выхода у царизма не было. Он должен был вооружаться и воевать ради самоспасения. «В условиях начавшейся в стране революции, при резком падении престижа царизма, при все более и более возраставшей экономической, прежде всего финансовой зависимости России от развитых стран, при обострении империалистической борьбы между всеми капиталистическими государствами накануне Первой мировой войны вопрос о состоянии вооруженных сил становился для самодержавия поистине гамлетовским вопросом: «Быть или не быть?», ибо как понимали многие, второго Мукдена и второй Цусимы царизму уже не пережить», - подчеркивал К.Ф. Шицилло.⁷⁰

Усиление военной тревоги в 1911-1913 гг. затронуло и Россию. В июле 1913 г. Россия приняла закон («Малая программа») об увеличении ассигнований на армию в 123 млн. р., рассчитанный на 5 лет. Речь шла в основном об увеличении артиллерии. 24 июня 1914 г. появился закон – «Большая программа» - о реорганизации всех родов войск, увеличении армии на 39%. Число орудий в войсках должно было возрасти на 20%, прибавиться тяжелая артиллерия, возрасти кавалерия, инженерные, технические, авиационные, воздухоплавательные части. Срок выполнения этой программы был назначен на ноябрь 1917 г. Программа стоила 500 млн. рублей.⁷¹ В 1912 г. был принят новый план стратегического развертывания, в котором оборонительные задачи были заменены наступательными. И все же милитаризация России отставала в темпах, качестве и масштабах от европейского уровня, который постоянно рос. За несколько десятилетий в мире и Европе милитаризм неизмеримо вырос и превратился в гигантскую, чудовищную силу. Те, кто взрастил его, ожидал только момента, чтобы «спустить его с цепи».

1. Либкнехт Карл. Милитаризм и антимилитаризм. М., 1960. С. 18.

2. Там же.

3. Там же. С.29.

4. Там же. С.58.

5. История первой мировой войны 1914-1918. В двух томах. Т. I. М., 1975. С. 96-97.

6. Такман Б. Августовские пушки. С. 205.

7. Там же. С. 206-207.

8. Виноградов К.Б. Кризисная дипломатия. В кн.: Первая мировая война. Пролог XX века. (см. далее: Пролог). С. 123.

9. Лихарев Д.В. Гонка морских вооружений как причина и следствие великой войны. В кн.: Пролог… С. 539-540.

10. Норден А. Уроки германской истории. М., 1948. С.12.

11. Виноградов К.Б., Лихарев Д.В. Адмирал Фишер и борьба Великобритании за господство на морях в начале XX в. // ННИ. 1993. № 3. С.169.

12. Там же. С. 169-170.

13. Лихарев Д.В. Гонка морских вооружений… С.543.

14. Там же. С. 542.

15. Лихарев Д.В. Указ. соч. С. 544.

16. Там же.

17. Шацилло В.К. «Чудо-оружие» и борьба за моря в годы первой мировой войны. В кн.: Пролог… С. 185.

18. Первая мировая война. Т. I. С. 64-65.

19. Там же. С. 65-66.

20. Там же. С. 66-67.

21. Там же. С. 67.

22. Ленин В.И. ПСС. Т. 23. С. 176.

23. Первая мировая война. Т. I. Сю 68-69.

24. Там же. Т.I. С. 68; Джолл Дж. Истоки первой мировой войны. С.132.

25. Джолл Дж. Указ. соч.С. 159.

26. Первая мировая война. Т. I. С. 66.

27. Там же. С. 66-67.

28. Там же.

29. Лихарев Д.В. Указ. соч. С. 537.

30. Либкнехт К. Указ. соч. С. 44.

31. Там же. С.36.

32. Цит. по: Джолл Дж. Указ. соч. С.129.

33. См.: Хрестоматия по новой истории. Часть II. 1870-1918. Пособие для преподавателей средней школы. М., 153. С.79-80.

34. Мэсси Роберт К. Николай и Александра. М., 1992. С. 24-25.

35. Милюков П.Н. Воспоминания. Т. II. С. 87.

36. История Франции в трех томах. Т. I-III. М., 1970-1973. С. 557.

37. Джолл Дж. Указ. соч. С. 149-150.

38. Там же. С. 155.

39. Писарев Ю.А. За кулисами суда в Салониках над организацией «Объединение или смерть» (1917) // ННИ.1979. № 1. С.106-191.

40. За балканскими фронтами первой мировой войны. С.37-38.

41. Германская история в новое и новейшее время. Т. I-II., Т. II. М., 1970. С. 462; Такман Б. Указ. соч. С. 52-53.

42. Тарле Е.В. Указ. соч. С. 257.

43. Германская история в новое и новейшее время. Т. I. С.462.

44. Блументаль Ф. Буржуазная политработа в мировой войне. М.- Л. 1928. С.147.

45. История Франции. Т. II. С. 557.

46. Первая мировая война. Т. I. С. 75.

47. Тарле Е.В. Указ. соч. С. 278.

48. Джолл Дж. Указ. соч. С. 134.

49. Там же. С. 133.

50. Лихарев Д.В. Указ. соч. С. 540.

51. Там же. С. 538.

52. Там же. С. 541-542.

53. История внешней политики России. Конец XIX-начало XX веков. М., 1999. С. 411.

54. Там же. С. 411. Германская история в новое… Т. I. С.

55. Очерк истории Франции. С. 352.

56. История внешней политики России. С. 413.

57. Там же. С. 410.

58. Там же. С. 410.

59. Джолл Дж. Указ. соч. С.178.

60. Шацилло К.Ф. «Круглый стол» // ННИ. 1999. № 4-5. С. 113.

61. Его же. Корни кризиса вооружений русской армии в начале первой мировой войны. В кн.: Пролог… С. 558-561.

62. Там же. С.460.

63. Сп.: Сазонов С.Д. Воспоминание. М. 1991. С.151.

64. История внешней политики России. С. 410.

65. Шацилло К.Ф. Корни кризиса вооружений русской армии… В кн.: Пролог… С. 556-557.

66. Там же. С. 566.

67. Там же. С. 566-567.

68. Шацилло К.Ф. «Круглый стол» // ННИ. 1999. № 4-5. С. 114.

69. История первой мировой войны. Т. I. С. 68; История внешней политики России. С. 411.

70. Шацилло К.Ф. Корни кризиса… С. 557.

71. История внешней политики России. С. 413.

§ 2. Идеологическая подготовка войны

Мировая война 1914-1918 гг. была грандиозной по масштабам. В ней участвовали десятки миллионов человек. В начале XX века умственный уровень населения в целом значительно вырос, люди стали больше читать, особенно прессу. Их надо было убедить в необходимости, неизбежности, справедливости надвигавшегося гигантского столкновения. Это потребовало огромных, многолетних усилий по идеологической обработке масс с тем, чтобы они приняли как свою надвигавшуюся войну и легко пошли бы сражаться и умирать, веря в нужность этого ради всего святого, Родины прежде всего. В этих целях были использованы милитаризм и милитаристская пропаганда, а также национализм и шовинизм. Они составили ядро, центр идеологической обработки населения и подготовили его к вступлению в войну. Для этого были мобилизованы все средства пропаганды: пресса, литература, искусство, школа, наука, церковь. Такая обработка ставила себе и другую цель: отвлечь массы трудящихся от социальных проблем, от классовой борьбы и революционных устремлений. Возникло сложное противоречивое явление, создавшее в итоге то, что Дж. Джолл назвал «настроением 1914 года».

Отечественная историография недооценивала роль идеологического фактора, игнорировала такие его аспекты, как патриотизм, сводя все к простой формулировке: «буржуазный обман».

Теперь историки говорят по-другому. Они зовут понять проблему происхождения первой мировой войны, выйти за рамки экономики и дипломатии, узко-классового подхода, призывают учесть и дать анализ самой духовной атмосфере эпохи, показать и объяснить повсеместную победу национализма и шовинизма, их содержание и значение.

Осью этого патриотически-шовинистского настроя была идеология национализма, то есть проповеди национальной обособленности и исключительности, недоверия к другим нациям вплоть до признания межнациональной вражды. Французский ученый Ж. Нойрор указывал, что национализм зовет рассматривать политику только с точки зрения национального интереса, ставшего высшей абсолютной ценностью. Такой национализм часто сочетался с чувством религиозного превосходства, что позволяло считать другие конфессии ущербными.

Национализм сочетался и переплетался с другими идейными течениями, особенно индивидуализмом, консерватизмом и всеми реакционными учениями и взглядами. Особенно близким он оказался к милитаризму и его идеологии.

Когда-то в борьбе с феодализмом буржуазный национализм имел прогрессивное значение и помог созданию однонациональных государств. К 1871 г. процесс создания таких государств в Европе завершился, и национализм стал менять свой характер и значение. Этому способствовали колониальные захваты. Появился великодержавный национализм населения метрополий, а вместе с этим – национализм угнетенной нации с его призывами к замкнутости, недоверию к другим народам, сепаратизму.

Переход к империализму закрепил и усилил негативное содержание национализма, придав ему агрессивность, истеричность, презрение и даже ненависть к другим нациям. Империалистический национализм включил в себя расизм и так называемый имперский синдром, то есть сочетание признаков непомерной гордости за империю и неуважение и презрение к жителям колоний, превосходство хозяина над слугами, почти рабами. Национализм дошел до крайности. Крайний национализм получил название шовинизма. Это слово возникло от имени французского гренадера Шовена, восторженного поклонника завоевательной политики Наполеона I, сатирического персонажа популярного в XIX веке водевиля братьев Коньяр «Трехцветная кокарда». Шовен презирал всех людей, кроме своего обожаемого императора.¹

Национализм и шовинизм исказили и подчинили себе идею защиты Отечества, готовности его защищать, которая сочеталась с преувеличенно высокой оценкой своей страны и недоверием, подозрением и неуважительностью к соседним и другим странам. Именно такой патриотизм культивировался «верхами» каждой страны и многочисленными патриотическими и милитаристскими организациями, их лидерами, прессой. В атмосфере такого чувства правящим кругам и удалось легко толкнуть людей на «защиту Отечества», то есть на войну. Патриотизм такого сорта имел глубокие корни и привлекательную «обертку», стал традицией, поэтому был легко принят и усвоен широкими массами политически неразвитых людей, «обывателей». Но и множество социалистов приняли его, отказавшись от интернационализма и социализма с его проповедью единства пролетариев всех стран. Оказалось, что многомиллионные массы не поверили идее о том, что у пролетариев нет Отечества. Напротив, они приняли националистический патриотизм и пошли воевать против «супостата», замахнувшегося на Родину, родных и близких, их имущество, права и свободы, духовные ценности, исторические традиции и религиозные святыни. Внешне убедительная, простая, без всяких «сложностей» идея национализма победила.

Вместе с ней в сознании масс утвердился искусственно созданный «образ врага». Его старательно создавали и распространяли во всех странах. В нашей литературе эту проблему впервые подняла профессор МГУ Е.С. Сенявская.² Она показала, как, какими средствами и «красками» создавался этот «образ» жестокого гунна – наследника Атиллы или не менее зверский образ казака с кнутом и саблей. Для этого привлекались в первую очередь пресса, литература, живопись (карикатура), театр, кино и др. Письма фронтовиков особенно в первые дни войны показали, что в определенной части воюющих «образ врага» запечатлелся крепко и надолго.³ «Образ врага» вытеснил прежние представления о народах-соседях, их мирном общении, взаимовлиянии культур разных наций.

«Играя на патриотизме, национальных чувствах, традициях и предрассудках, объявляя свои цели благородными и справедливыми, а цели потенциальных противников – низменными и корыстными, пропаганда каждой из сторон … закладывала в сознание своего народа образ врага, воскрешая старые обиды и выискивая новые… «Психология «свой - чужой» в кризисный период обострялась до предела», - так объясняла Е.С. Сенявская происхождение «образа врага». Она показала источники формирования этих представлений, сделав вывод о создании как глобального образа врага (государство, союз государств), так и «бытового», то есть не6посредственного врага в лице солдата, гражданских лиц из враждебного лагеря. Эти представления полностью расцвели и укрепились в ходе военных действий, но их создание началось задолго до начала войны.⁴

Широко использовалась «историческая память» и традиции. Например, традиционная любовь и забота российского православного народа о «меньших братьях» - балканских славянах, к тому же единоверцах. Или воспоминания о борьбе с «неверными» на Кавказе, в Крыму. Русские традиционно уважали немцев как народ рабочий, гордый «трудами», строгий в нравах, но не доверяли «легкомысленным» французам и англичанам, о которых даже возникло в художественной литературе особое клише: «англичанка гадит».

«Образ врага» был создан особыми усилиями национальной пропаганды, пронизавший всю политику, идеологию (то есть общественное сознание) и менталитет (частное сознание отдельного «обыкновенного» человека), человека, культуру европейцев.

Особую роль играл главный инструмент воспитания масс в то время – газеты, журналы, пресса. Во всех странах без исключения почти все органы печати, кроме революционно-социалистической и пацифистской, распространяли националистические и милитаристские идеи и настроения. Во всех странах тон газет направляли министерство иностранных дел, военные ведомства и их главы. Наиболее агрессивна была пресса Германии. Германию пугал подъем российской экономики и угроза ее усиления после выполнения соответствующих военных программ. Страх перед русским колоссом сочетался с презрением к «полуазиатскому варварству русских». Убежденность в экономической, военной, культурной отсталости России дополнялось чувством превосходства германской нации, которая со своим особым духовным складом может якобы обновить «дряхлую Европу» и остановить «азиатские орды». Пангерманские идеологи открыто говорили, что славянские народы являются «этническим материалом» или еще проще «… навозом для произрастания германской культуры». Широко и открыто обсуждали планы раздела, выселения и эксплуатации славянских народов в составе Российской империи. Идеологи и пропагандисты пангерманизма звали к превентивной войне с Россией для решения векового конфликта «высокой и отсталой культуры».⁵

Авангардную роль в антирусской кампании играли также многочисленные выходцы из Прибалтики, прибалтийские немцы, многие из которых занимали в Германии высокое положение.⁶

Германская печать требовала от правительства решительного тона, каким должно говорить государство, имеющее первую армию в мире. В ней усиливалась нота вражды к Антанте, особенно к России.

Германская пресса выдвинула лозунг: «Бороться за берега Черного моря». Как метко отметил Е.В. Тарле, «в Германии и других странах размышление стало уступать место воображению, увлечениям, надеждам».⁷ Большую роль играла идеология пангерманизма и представлявшего его Пангерманского союза, созданного в 1891 г., с ее агрессивностью и ненавистью к целым народам, например, русскому и славянам вообще. Последние предвоенные годы в Германии не утихала антирусская кампания под лозунгом спасения мира, мировой культуры и европейской цивилизации от русских варваров, которых олицетворяла фигура казака на коне с саблей или пикой в руках, невероятным чубом на голове и зверским оскалом огромных зубов. Пресса требовала защиты «Фатерланда» (Отечества) с помощью превентивной, то есть предупредительной войны с Россией.⁸ «Наши патриотические задачи не будут выполнены и не разрешимы без удара меча», - говорил уже известный немецкий генерал Бернгарди.⁹

Пропагандировались идеи шовинизма и расизма. Они принимались населением, особенно в средних слоях. Они издавна легко впитывали проповеди превосходства тевтонов и арийской нации. Здесь верили, что немцы – «первые рыцари». Примечательно, что первые идеологи расизма англичанин Х. Чемберлен и француз Ж. Де Гобино нашли приют и поддержку при дворе Вильгельма II и были популярны у нацистов.¹⁰

Выступления прессы все время поддерживались воинственными призывами «вождей нации» во главе с императором. В апреле 1913 г. канцлер Т. Бетман-Гольвег произнес вызывающую речь в Рейхстаге о вражде германцев и славян и о росте антигерманских настроений во Франции.¹¹ Немецкие газеты, особенно с началом 1913 г. усилили атаки на французов, Францию, ее политику и армию. Они обвиняли Пуанкаре в увеличении своей армии. Их дружные и резкие выступления должны были отвлечь внимание от мероприятий Берлина по усилению своей армии. Большой шум подняла немецкая пресса в связи с инцидентом в Нанси в 1913 г., где французы избили группу немцев, которых полиция фактически не стала защищать. Германская пресса раздула этот случай изо всех сил и несколько дней подряд требовала предъявить Франции ультиматум.¹² Французская пресса в свою очередь подняла антигерманскую кампанию в связи с инцидентом в Цаберне.

Германская пресса утверждала, что немцы принесут с готовностью любые жертвы ради престижа империи, если правительство пустит, наконец, в ход «могучую армию, второй в мире флот, богатство страны и патриотизм всего народа, чтобы разбить удушающую цепь, которой Антанта окружила Германию». Большое значение имела для милитаристской и национальной пропаганды открытое выступление с патриотических позиций части германских социал-демократических лидеров и прессы, заявлявших, что «возьмут ружье, чтобы защитить Отечество от русского деспотизма».¹³ Русский посол в Берлине С.Н. Свербеев в мае 1914 г. отметил «воинственное настроение некоторых слоев германского общества». «В последнее время, - говорил посол журналистам», - шовинизм пустил глубокие корни в Германии. Им заражены все слои, армия, флот, агитационная деятельность разных патриотических союзов, военных корпораций и печати.¹⁴ В таком состоянии было нетрудно толкнуть немецкий народ на войну.

Необычайный подъем, просто «выброс» националистической и милитаристской пропаганды, огромная волна шовинизма появились после Марокканского кризиса 1911 г., когда в главных странах Европы руководство уяснило, что без войны не обойтись, что она неизбежна и – более того - необходима. Все средства массовой информации бросились воспевать свою страну, ее историю, героев, традиции, поднимать на щит достоинства и достижения и всячески хулить страну противника, уже четко определенного и открыто объявленного. Широко тиражировался без всякой маскировки «образ врага» с его действительными в редакциях недостатками и пороками.

Яростный характер эта пропаганда приняла в Германии, болезненно пережившей Агадирское поражение. Все три предвоенные года нагнеталась военная истерия через газеты, журналы, книги, брошюры, отдельные статьи, листовки. Воспевался «бронированный кулак», ставший во всем мире символом германской политики. Распространялись лозунги и призывы типа «Сила выше права!», «Бог – великий бог войны» и т.п.

В газетах писали: «Только в наступательной войне найдет Германия свое спасение!» или «Для нас, наконец, должен пробить радостный час великой победы».¹⁵

Празднование в 1913 г. столетней годовщины освобождения Германии от наполеоновского завоевания превратилось в непрерывную антифранцузскую демонстрацию, и населению империи внушалось, что скоро опять придется воевать с тем же «наследственным врагом».¹⁶ Франции не простили поражения «при Агадире», а ее переход к трехлетней воинской службе был принят как шаг, требующий возмездия.

Активную идеологическую работу вела русская пресса. Она чутко следила за развитием международных событий и довольно полно отображала их. Пропаганда велась в умеренных тонах. Но после событий 1911 г. и резкого подъема антирусской, антиславянской пропаганды в Германии усилилась и антигерманская и антиавстрийская нацеленность российских партий и газет. Они стали открыто поддерживать идею национального возрождения южных славян под эгидой России, идеи славянской солидарности, панславизма и покровительства братьев-славян.

В печати и Государственной думе жарко обсуждались проблема проливов, положение на Балканах и в Турции. Раздавались призывы перейти от «обороны к наступлению» и защищать религиозные святыни в Константинополе от турок-мусульман. Подогревались имперские амбиции и претензии на верховенство на Балканах, требовали «освободить Царьград», что было давней мечтой определенных слоев русского общества.¹⁷

Русские буржуазные партии, бывшая опора внешней политики П.А. Столыпина, теперь требовали не «покоя», но «активной политики», отбрасывая сдержанность. Открыто писали и говорили, что «настал час свести счеты с нашим историческим врагом». При дворе усилилась антигерманская «партия», и Николай II явственно поддавался ее давлению.¹⁸

Газеты и в Думе резко критиковали политику Германии и Австро-Венгрии.

После событий 1911 г. и особенно после известий о миссии германского генерала Ф. Лимана фон Сандерса между Россией и Германией началась настоящая «газетная война», статью о которой написала Е.Г. Кострикова.¹⁹ «Война» эта проходила в 1913-1914 гг. Русская печать в основном проводила «крикливо-патриотическую линию», которую поддерживали патриотические выступления в Государственной Думе. Особого накала эта кампания достигла в связи с миссией Лимана фон Сандерса в Турцию. Поднялись требования пересмотреть невыгодный России торговый договор с Германией. Кампания в прессе приняла весьма острую форму. Противника критиковали, не скрываясь. Даже журнал «Нива» поместил обзор, в котором утверждалось, что «немецкая гегемония» на юге Европы держится на искусственном разделении и натравливании местных народов, на максимальном развязывании вражды между ними и является «синонимом торжества глупости и зверства». «Новое время» в номере от 23 декабря 1913 г. потребовала «разорвать тевтонское кольцо» вокруг России и всего славянства». Полемика приняла особо жесткую форму в начале 1914 г., когда посыпались с обеих сторон откровенные угрозы. 27 февраля этого года «Биржевые новости» поместили статью «анонимного автора» (по слухам это был военный министр В.А. Сухомлинов) «Россия готовая», в которой заявлялось, что Россия готова к войне и ставился вопрос о готовности Франции. В статье подчеркивалось, что Россия «не боится угроз и окриков и полностью готова к войне». Аналогичная статья «Россия хочет мира, но готова к войне» была опубликована в газете «Русский инвалид». Тон полемики двух стран, инициатором которой была германская сторона (провокационная статья в газете «Кёльнише Цайтунг» от 18 февраля 1914 года), все время повышался, пока не превысил предел, установленный «верхами». Правительства с обеих сторон постарались унять яростные нападки газет. Страсти в печати утихли, но свой вклад в создание накаленной предвоенной атмосферы «газетные войска» внесли, ускорив приготовления к схватке.

После 1908 г. антиавстрийская направленность в русской прессе. Она усилилась в ходе балканских войн и приобрела высокую степень в начале 1914 г. Одновременно в Австро-Венгрии разгорелась антирусская газетная кампания, объявившая Петербург «врагом № 1».

Группа русского воинствующего националистического дворянства требовала разрушения Австро-Венгрии и освобождения «подъяремной» Галиции (и ее присоединение к России). Устраивались шумные демонстративные «славянские трапезы». Развернулась горячая, хорошо поставленная пропаганда в правительственно-консервативных и даже либеральных газетах.²⁰ Ее поддержали при дворе, когда Николай II сказал, что Австрии «ничего спускать не следует, а всякое лыко в строку».²¹ Конечно, такое указание сейчас же прошло в печать и усилило ее антиавстрийские выступления.

И все же надо признать, что царская Россия отставала в идеологической подготовке к войне. Причин этому было много, в том числе неразворотливость агитационного аппарата, борьба политических и «придворных» партий, отсутствие в стране общей воинственной, напряженной атмосферы и др. Немалую роль играла неграмотность русского населения, когда на 1000 новобранцев 610 не умели писать, а среди немецких солдат лишь 4.²²

Суммируя все это, генерал А.А. Брусилов отметил, что немцы готовили народ к войне, а в России ничего подобного не было и наш народ жил в полном неведении того, какая грозовая туча на него надвигалась и кто его ближайший лютый враг.²³

По остроте идеологическая подготовка во Франции мало уступала деятельности германских националистов и милитаристов. Национализм рос на прочной основе реваншизма и старых буржуазно-националистических традиций. По мнению Дж. Джолла, он питался из двух источников: воспоминаний о военных победах французов – галлов в древние времена и средневековье – и из наследства революционной Франции 1793 г. и побед Наполеона.²⁴ Отсюда шло уважение к армии, отсюда – воинственные антигерманские настроения, которые все время подогревались агрессивной позицией Германии, ее национализмом и милитаризмом, ростом ее вооруженных сил. Е.В. Тарле справедливо отметил, что Германия и Франция как наперегонки помогали друг другу в деле военной агитации и национальной травли.²⁵ Пышного расцвета французский национализм достиг в 1911-1914 гг. Одной из причин этого были успехи социалистов на парламентских выборах 1912 г. Неслучайно борьба с идеями социализма и влияния социалистов входила как обязательный элемент в идеологическую подготовку войны. Больше всего оберегали солдатскую массу, наиболее восприимчивую к идеям социалистов. Офицеры читали специальные лекции, распространялась антисоциалистическая литература и пресса. В военных кругах обсуждалась необходимость запрета социалистических партий и даже роспуска парламента.²⁶

Воинственное настроение с открыто антигерманской окраской были характерной чертой идеологии, менталитета и психологии французов, начиная с 1870 г. С начала XX века они усилились, а после 1911 г. достигли апогея. Их главным содержанием была идея реванша за поражение 1870 г. и возвращения отнятых провинций, а также наказание известного врага – немцев. В этом плане формировалось общественное мнение с помощью прессы, театра и кино, литературы, науки. В шовинистской пропаганде участвовали многие видные деятели политики, идеологии, культуры, науки.

Францию отличало наличие большой массы мелкобуржуазных средних слоев, всегда податливых на призывы к патриотизму, национальному сплочению и т.п. Пресса внушала им и с большим успехом, что новое нападение Германии не за горами, надо готовиться к его отражению. Атмосфера в стране сгущалась, чему не мало способствовали выступления Р. Пуанкаре, Ж. Клемансо, Ш. Маррас, Л. Доде и других националистов.

Среди проповедников войны особенно выделялся Жорж Клемансо, всю жизнь мечтавший о войне-реванше с Германией. Врач по профессии, политик по призванию, энергичный, эмоциональный, но и жесткий политик, он никогда не забывал позор поражения 1870 г. («тень Седана») и сказал в 1918 г., что он ждал победы Франции целых 49 лет.²⁷ И не только ждал, но и готовил, отдав много сил и времени подготовке к войне и возбуждению милитаристских и шовинистских настроений, реваншизма и военной истерии. Клемансо весной 1913 г. основал газету «Ом либр» - «Свободный человек», в которой опубликовал 1600 статей. В них он призывал французов готовиться к войне с Германией. Газета стала очень популярна, ее тираж быстро достиг 100 тыс. экз.²⁸ Клемансо указывал в своих статьях, что Германия, не скрываясь, хочет покончить с Францией и лихорадочно готовиться к нападению. Французы же ведут себя беспечно, рассуждая о мире. В итоге германцы все, включая социал-демократов, с пушками ворвутся на французскую землю. Играя на патриотических чувствах молодежи, Клемансо писал: «… твоя участь покажется тебе прекрасной, и ты будешь так горд отдать за нее все, что, падая на землю тяжело раненый или убитый, испытаешь чувство гордости!» Клемансо гневно упрекал миролюбивые силы и правительство в неподготовленности к войне и восклицал: «Мало быть героями. Мы хотим быть победителями!»29

В Англии национализм развивался не менее энергично под названием джингоизма. М.Н. Покровский называл так «воинствующий английский капитализм». Название пошло от одной песенки времен лорда Биконсфильда, каждый куплет которой кончался припевом: «By Jingo» («Бай джинго!», что можно перевести как: боже мой!, ей-богу!, черт возьми!).³⁰ Под словом «джинго» имели в виду ура-патриота, шовиниста. Советский историк Л.Е. Кертман писал, что джингоизм – это крайний колониализм, органически связанный с англосаксонским расизмом, шовинизмом, проповедью расовой и национальной исключительности. Он был связан с идеями социал-дарвинизма, считая, что естественную борьбу за существование ведут не индивиды, но целые нации и расы. Ученые-расисты объявили англосаксов более жизнеспособной расой, доказавшей якобы свое право господствовать в мире. Англичанам это нравилось: любой бедняк мог считать себя представителем «высшей расы» как и королева Виктория.³¹

Джингоисты связывали воедино колониализм и борьбу против революционного рабочего движения. Они пропагандировали колониальный шовинизм, расовые предрассудки, раздувая шовинистический угар.

Трубадуром джингоизма выступал знаменитый английский поэт Р. Киплинг, известный своими романтическими произведениями, посвященными, в том числе, отношениям белого человека и жителей колоний. Белый у Р. Киплинга всегда сильный, умный, ответственный, целеустремленный. Он мужественно несет «бремя белого человека», воспитывает, подчиняя человека Востока, ленивого, лживого, неполноценного. В его «воспитании» и приобщении к ценностям европейской цивилизации годятся все средства: насилие, войны, обман, шпионаж, коварство.³² Итогом этой цивилизаторской работы стало создание гигантской империи, которую Киплинг воспевал в прозе и стихах. Он писал:³³

«За прибыль твою и мою

За Ссудные банки наши

За флот наш торговый – пью!

Всевышний, храни королеву!»

Большую роль в пропаганде джингоизма играла британская печать. Особо выделялась так называемая бульварная пресса, то есть газеты большого тиража, приманившие читателя самыми невероятными сообщениями о страшных событиях, особенно происшествиях, преступлениях, которые расписывались в самых грязных кровавых подробностях. Такие газеты особо гонялись за сенсациями, то есть событиями необычными, которые поднимали широкий интерес, возбуждали, тревожили, вызывали нездоровую реакцию. Как писал Л.Е. Кертман, девиз это прессы можно было выразить так: если собака укусит человека – это не новость, вот если человек укусит собаку – это сенсация. Бульварная пресса широко пропагандировала джингоизм, отвлекая англичан от насущных социальных проблем.³⁴ Представителями такой прессы в Англии были братья Хармсворт, позже ставшие один - лордом А. Нортклифом, другой – лордом Ротермиром. Помимо газет издавался шовинистический журнальчик «Юнион Джек» (так звали британский союз и его фланг).

Шовинизм в Британии был широко распространен и имел антигерманское лицо, лицо будущего врага. Ненависть к нему возбуждалась во всех органах печати, в литературе, театре и кино. Это вызывало «лихорадочный энтузиазм», в том числе, студентов и вообще образованных людей, охваченных иллюзией защиты демократии, культуры, свободы. Такими были многие интеллигенты, пошедшие на войну. Их ярко изобразил Р. Олдингтон в романе «Смерть героя».³⁵

«Простонародью» шовинизм забрасывал идеи «попроще», например, об угрозе германского шпионажа. В 1909-1914 гг. Англию охватила «шпионская лихорадка», распространялись слухи, догадки, легенды о германских шпионах, об их организации «Тайная рука» и т.п. Особо старался писатель У. Ле Ка. Он прямо таки был одержим германской угрозой. Он написал роман «Вторжение» (1910 г.), который вызвал панику и волну шпиономании, как и другой роман «Шпионы Кайзера», «абсолютно детский», но который стал бестселлером. Коварные германские шпионы изображались в нем в виде обольстительных блондинок.³⁶

Британский национализм и шовинизм имел глубокие корни, «питался» из колониальной идеологии, имперских тенденций и амбиций, из сложившихся в начале XIX в. представлений о первенстве англичан на морях и во всем мире. Джингоизм крепко держал население Британии и помог легко поднять его на войну.

Националистическая идеологическая работа шла и в других больших и малых государствах, набирая к 1914 г. большой масштаб и силу.

Идеологическая обработка населения активно шла и Италии, особенно после Ливийской войны. Она стала еще сильнее в связи с боснийским кризисом 1908 г., подогревалась возмущением агрессивными действиями Австро-Венгрии. В стране развернулось движение националистов, со своей прессой, их идеология требовала создания большой военной мощи и новых захватов, называла состояние мира «безнравственным» и прославляла войну, «обновляющую» «общественный организм», открывающую путь экономической экспансии и дающий выход «избыточному» населению. Националисты требовали создания «Великой империи», демагогически говорили о страданиях Италии – «великой пролетарки», причиненных соседями – «плутократами». Они ненавидели социализм и рабочее движение, требовали уничтожить демократию.³⁷

Подготовка населения Турции к войне сводилась к насаждению массового шовинизма, имевшего религиозную основу и форму панисламизма. Отсюда вышли идеи Джихада – «священной войны против всех неверных». Джихад совмещался с планами захвата чужых территорий и богатств, прежде всего, традиционных врагов³⁸ – Англии и России. В.Н. Виноградов писал, что турки вступили в войну под воздействием «панисламских экспансионистских миражей».³⁹ «Идеологические поиски младотурок, - пишет В.И. Шеремет, - оказались, условно говоря, ориентированы в одном направлении с расистскими идеями пангерманцев. Реанимируется панисламизм и быстро становится государственной доктриной пантюркизма, еще более близкого концептуально «пангерманской идее» своими воинствующими поисками единого центра тюрок – Великого Турана от скал Адриатики до Синцзяна».⁴⁰

Это были воинственные идеи, замешанные на национализме и патриотизме. И хотя не все население Османского государства разделяло это идеи, свою роль в подготовке Турции к войне они сыграли.

Националистическая пропаганда велась и во всех балканских странах, в частности, Сербии, где буржуазные элементы требовали образования «Великой Сербии», освобождения 7 млн. славян, живших на территории Австро-Венгрии.⁴¹ На этих территориях велась успешная антиавстрийская агитация. Центром панславянской пропаганды были многочисленные патриотические и националистические общества, кружки, группы. Особо выделалась своим решительным голосом организация «Единение или смерть» («Черная рука»). Ее газета писала в 1912 г.: «Война между Сербией и Австро-Венгрией неизбежна. Если Сербия желает жить по чести, она может сделать это через войну… Эта война должна принести настоящую свободу сербам, южным славянам, балканским народам».⁴²

Идеологическая подготовка к войне проводилась и Болгарии. Стали выходить после 1913 г. новые газеты («Народ и армия», «Военная Болгария» и др.), проповедовавшие идеи укрепления армии. Политические деятели разных буржуазные партий пропагандировали идеи реванша, призывали к идеалу «силы и первенства» Болгарии. Интенсивно проводилась антисербская и отчасти антирусская пропаганда. Народу внушалась мысль о том, что виновником поражения Болгарии в 1913 г. якобы являются державы Антанты, в первую очередь Россия.⁴³ Росли реваншистские настроения среди многочисленных беженцев из Македонии и других мест. Разжигался великоболгарский шовинизм.

Националистическая пропаганда интенсивно велась в Греции, Румынии, Черногории. Балканы, можно сказать, были окутаны национально-шовинистическим и патриотическим туманом.

Свою мечту в создании воинственных построений внесла и церковь всех конфессий. Она проповедовала обоснованность «защиты» («кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет»), ссылалась на пример Христа, силой изгнавшего «менял из Храма». Христос мог, оказывается, вооружиться, а его знаменитая заповедь «Не убий» относилась якобы к мирным временам.⁴⁴ Американский автор А. Гувер заметил, что национализм давал людям чувство лояльности, такое прочное, как смерть. «Национализм стал суррогатом религии».⁴⁵

Идеологический фактор подготовки сильно влиял на психологию населения. Повсеместно отмечались в 1911-1914 гг., особенно в кругах политической и интеллектуальной элиты, да и в определенных слоях «простых людей» нервозность, неуверенность в будущем, страхи, тревога, повышенная напряженность и переменчивость общественного мнения. И.В. Бестужев пришел к выводу, что психология правящих классов России и других стран привела к войне.

Опасность войны, ее ожидание стали постоянными институтами европейцев жизни. Ожидания Апокалипсиса, то есть мировой катастрофы пронизывали духовную атмосферу Европы задолго до 1914 г. Война грянула неожиданно, но ее ждали, она уже была «закодирована» в сознании людей, которые о ней думали, говорили. Ее боялись и ожидали со страхом, но утешались лишь надеждой, что войну удастся отложить, перенести ее начало, а, может быть, вообще избежать. Многие верили, что война будет «легкой» ввиду ее возможной краткосрочности. Ссылались на то, что войны второй половины XIX – начала XX вв., действительно, были непродолжительными, потери – относительно невелики, и шли они в основном на мировой периферии далеко от Европы. Правда, балканские войны как бы подавали сигнал опасности, но европейские старались не тревожиться, полагая, что на то и есть. Балканы – «пороховая бочка» Европы. Такие соображения ослабляли сопротивление гонке вооружений, приближению к началу войны.

Многие историки считают, что в такой духовной атмосфере рост национализма, шовинизма и милитаризма вызвал глубокий духовный кризис, возникавший как реакция на реалии предвоенного мира. В сопоставлении с жестокостями мира война «…казалась некоторым людям, - пишет З.П. Яхимович, - необходимым этапом, способным устранить опасности государственным интересам и перспективе развития». «Если верно, что война вырастала на почве коллизий мировой экономики и политики и была прямым следствием усилившихся империалистических тенденций, то не менее верно другое – поворот в общественном сознании, происходивший под воздействием национальных и мировых реалий, открывал дорогу к войне». Это и было, полагает Яхимович, весомым выражением цивилизационного кризиса.⁴⁶

Определенная часть городской и сельской молодежи легко приняла пропаганду войны, видя в ней своего рода развлечение, геройскую авантюру с риском и «приключениями», противостоявшее тусклой, серой, однообразной повседневной жизни с ее заботами, нуждой, бедностью, бюрократизмом, дороговизной, безработицей».⁴⁷

Пропаганда умело возбуждала иллюзии и надежды на легкую беззаботную жизнь будущих победителей.

Неожиданная возможность с почетом уйти от жизни общества с его установившимися нормами и представлениями, привычностью, скукой, подготовкой чего-то необычного, возбуждала молодую кровь.

Итак, правящие круги Европы, используя националистические чувства и традиции, патриотизм народов, подготовили их к принятию и гонки вооружений, и самой войне. Народы поверили в массе своей в необходимость войны благодаря изощренной, тщательно продуманной и умело проведенной идеологической обработке. На нее были затрачены многие силы и многие миллионы денег. Она свое действие произвела. По всем странам наблюдалось заметное ослабление антивоенных настроений. Националистически-патриотические чувства получили сразу же широкое распространение и довольно долго держались, почти до самого конца войны. Они составляли сердцевину идеологии общества, проникли в менталитет, духовную сферу и религию. Многие деятели культуры, искусства, литераторы были покорены хотя бы на миг этим чувством: С. Есенин, В. Маяковский, А. Блок, А.Н. Толстой и даже «пролетарский писатель» М. Горький.

На западе была та же картина: А. Конан-Дойл, Г. Гауптман, А. Барбюс, Г.Д. Аннунцио и многие другие на время или надолго оказались в плену национализма и шовинизма.

Объявление войны вызвало возмущение и сопротивление определенной части населения, прежде всего, социалистов, пацифистов, рабочих, либеральной интеллигенции. Но их подавили, и утвердился патриотизм («настроение 1914 года»). Действительно, на определенное и относительно небольшое время шовинистское опьянение охватило широкие круги населения Европы. Призыв в армию произошел везде, не встретив большого сопротивления. Напротив, он сопровождался энтузиазмом, патриотическими восторгами или вполне осознанным послушанием. Призыв в армию прошел везде легко, с явкой 90-95% - новобранцев. Воинственная пропаганда делала свое дело, доведя население в первые дни войны до «патриотических истерик». Полиция Штутгарта была потрясена этим и доносила властям: «Население начинает сходить с ума. Улицы переполнены старыми бабами обоего пола, ведущими себя совершенно недостойно. Каждый считал своего соседа русским или французским шпионом и полагал своей обязанностью или избить до крови как его, так и полицейского, вступившегося за соседа, или же, собрав огромную толпу, передать его полиции. Облака принимали за аэропланы, носились слухи о повреждении проводов и мостов, отравлении воды и т.д. Патриотическое настроение выгоняло население на улицы, оно жаждало массовых действий».⁴⁸

В Мюнхене толпа разгромила кафе (разбила посуду, мебель, само здание, окна) под чей предлог, что хозяин якобы возражал против исполнения патриотической музыки. О том же самом сообщали из Вены: «невероятное ликование, демонстрации, пение гимнов и патриотических песен и маршей». В час ночи толпа собралась около русского посольства «улюлюкала, свистела, кричала: «Долой Россию!», «Да здравствует Австрия!»⁴⁹ Английский писатель Р. Олдингтон описал сцену у Букенгемского дворца, которую он наблюдал 4 августа 1914 г. Собралась огромная толпа, и подходили все новые массы людей. Они кричали: «Король Георг!» Король вышел на балкон, встреченный оглушительным «Ура!» Король поднял руки. Тысячи глоток завопили: «Хотим войны!», «Хо-тим войны!», «Хо-тим ВОЙНЫ!», «Ура!» Толпа требовательно ревела: «Ура! Речь!». Снова рев: «Ура!» Какие-то шутники, обращаясь к толпе, кричали: «Мы – трусы?» Толпа отвечала: «Нет!», «А немцы?» в ответ многоголоское: «Да!». В толпе распространялись разные слухи, основанные на вымыслах. ⁵⁰

В Росси были также патриотические демонстрации. Депутат Государственной Думы большевик А. Бадаев вспоминал: «По улицам Петербурга с утра до вечера шествовали манифестации. С портретами царя и трехцветными флагами дворники, полицейские и охранники вместе с обывателями всех рангов и мастей расхаживали по городу, пели «Боже царя храни» и во все горло кричали «УРА!» манифестации легко превращались в погромы».⁵¹

В Санкт-Петербурге 4 августа разгромили посольство Германии, выбрасывали картины и мебель, громили скульптуры на фасаде здания, били окна, разжигали в помещении костры. Полиция бездействовала. Везде искали «шпионов». Было избито много немцев.⁵²

Далее Бадаев писал: «… в Москве принял более солидные размеры: был захвачен ряд немецких промышленных и торговых предприятий. Патриотические погромы сменились коленопреклонением перед царским дворцом. Даже мелкобуржуазное студенчество, гордившееся своими «левыми» традициями стояло на коленях перед Зимним дворцом, восторженно крича «ура» «обожаемому» монарху. Шовинистический угар густой пеленой окутал страну». Многолюдные манифестации состоялись перед французскими и английскими посольствами. Со всех сторон слышались призывы к борьбе с тевтонской угрозой и агрессивным пангерманизмом. Все буржуазные партии и пресса дружно поддержали войну. Ее называли в прессе Второй Отечественной.⁵³

Европа приняла войну без большого сопротивления и даже с энтузиазмом. Правда, К.Ф. Шацилло заметил не без иронии, что начало войны вызвало подлинный всплеск патриотизма, еще раз доказавший, что все войны популярны в день их объявления.⁵⁴ Таким образом, идеологический фактор, многообразный, широкомасштабный действовал во всех странах и стал одной из причин развязывания войны и вовлечения в нее миллионных масс. Его действия были с большим элементом обмана, демагогии и эксплуатации суеверий, предрассудков, легенд и мифов, а также дорогих для народных масс ценностей и святынь. Внедрялась искаженная форма патриотизма. Она утвердилась в менталитете европейцев. Надо отметить, что национализм способствовал росту национального интереса, укреплению национального единства, специфической солидарности воевавших («солдатское братство»). Идеи национализма, шовинизма, расизма, развивавшиеся на фронте, «в крови» крепко проникли в сознание многих солдат и офицеров и стали почвой для роста фашизма с его реакционной идеологией. Напомним, что вожаки германского фашизма (Гитлер, Геринг, Рем и др.) были фронтовиками Первой мировой.

Национализм и шовинизм победили идеи интернационализма, которые предлагали социалисты и, казалось, признали трудящиеся. Их убедили в том, что у них есть Отечество (а ведь действительно оно у них было). Война началась за другое, за гегемонию и передел мира, но это было искусно скрыто. Потерпел поражение пацифизм, светский и религиозный. Левые силы, II Интернационал, представители гуманных идей пытались оказать сопротивление войне, но были опрокинуты национализмом. Свой огромный разрушительный потенциал он обнаружил именно с наступлением империализма и в связи с мировой катастрофой 1914-1918 гг. Его взяли на вооружение великие нации и не только они одни. Его приняли народы. Мир в 1914 г. взорвали не только межимпериалистические противоречия. Особо зловещую роль сыграл нетипичный агрессивный, всепоглощающий национализм всех «тех, кто играл главные роли», тех, кто мог лишь подпевать.

1. Пленков О.Ю. Мифы нации против демократии. СПБ. 1997. С, 152.

2. Сенявская Е.С. Человек на войне: опыт историко-психологической характеристики российского комбатанта // Отечественная история. С. 1995. С. 7-15: Она же. Человек на войне. Историко-психологический очерк. М. 1992: Она же. «Образ врага» в Первой мировой войне // Вопросы истории. 199. № 3; Она же. Психология войны в XX веке. Исторический опыт. М. 1999.

3. Сенявская Е.С. Человек в войне. С. 257.

4. Там же. С. 262.

5. Туполев Б.М. Россия в планах Германии. В кн.: Пролог. С. 50.

6. Там же. С. 51-52.

7. Тарле Е.В. Указ. Соч. С. 255.

8. Германская история… Т. I. С. 462.

9. История первой мировой войны. Т. I. С. 72.

10. Пегушев А.М. Первая мировая война и Колониальный мир: ретроспектива в учетом этнофактора. В. кн.: Пролог. С. 415.

11. История Франции. Т. II. С. 567.

12. Тарле Е.В. Указ. соч. С. 248.

13. Там же. С. 254.

14. Биржевые ведомости. 1914. май. 20.

15. Германская история. Т. I. С. 460.

16. История Франции. Т. II. С. 567.

17. Бестужев И.В. Указ. Соч. С. 78.

18. Там же. С. 78-81.

19. Сп.: Кострикова Е.Г. Русско-германская «газетная война». В кн.: История внешней политики России. С. 418-424.

20. Тарле Е.В. Указ. соч. С. 265.

21. Бестужев И.В. Указ. соч. С. 81.

22. Всеобщий российский календарь на 1915 г. С.

23. Брусилов А.А. Мои воспоминания. М. 1963. С. 59-60.

24. Джолл Дж. Ук. соч. С. 142-143.

25. Тарле Е.В. Ук. соч. С. 248-249.

26. Джолл Дж. Ук. соч. С. 127.

27. Очерки истории Франции. С. 341.

28. Прицкер Д.П. Жорж Клемансо. С. 189-190.

29. Там же. С. 190-192.

30. Покровский М.Н. Внешняя политика. Сб. статей. (1914-1917). 1918. С.185.

31. Кертман Л.Е. Ук. соч. С. 370.

32. Там же. С. 370-372.

33. Художественная литература в преподавании новой истории (1640-1917). Хрестоматия. Пособие для учителей. М. 1978. С. 162-163.

34. Кертман. Л.Е. Ук. соч. С. 379.

35. Олдингтон Ричард. Смерть Героя. М., 1976.

36. Найтли.

37. Очерки истории Италии. С. 337-339.

38. История первой мировой войны. Т. I. С. 73-74.

39. Виноградов В.Н. Об исторических корнях «горячих точек» на Балканах // ННИ. 1993. № 4. С. 8.

40. В.И. Шеремет. Турция. В кн.: За фронтами балканскими. С. 40.

41. История первой мировой войны. Т. I. С. 76.

42. Джолл Дж. Ук. соч. С. 158.

43. За фронтами балканскими. С. 24.

44. Hoover A.S. God, Germany and Britain in the Great Study in clerical Nationalism. N.L. 1989. P. 103-107.

45. Ibid. P. 116.

46. Яхимович З.П. О некоторых вопросах методологии исследования происхождения первой мировой войны. В кн.: Пролог… С. 20-21.

47. См.: Сыч А.Н. О некоторых социально-психологических последствиях первой мировой войны // Вопросы истории. 2001. № 11-12. С.

48. Блументаль Ф. Ук. соч. С. 25-26.

49. Там же. С. 26.

50. Олдингтон Ричард. Ук. соч. С. 183-184.

51. Цит. по: История внешней политики России. Конец XIX-начало XX века. С. 144.

52. Блументаль Ф. Ук. соч. С. 28.

53. Цит. по: История внешней политики России. С. 444-445; Шацилло К.Ф. Корни кризиса… С. 555.

54. Шацилло К.Ф. Корни кризиса… С. 555.

ГЛАВА III. ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКИЕ ИСТОКИ ВОЙНЫ

Экономическое и политическое соперничество великих держав, их борьбы за передел мира и гегемонию в Европе и мире явились основными предпосылками войны, обусловили ее созревание, подготовку и начало.

Но кроме них этому способствовал еще ряд дополнительных факторов, главным образом внутриполитического происхождения. Ни один из них, ни все вместе они не могли вызвать мировой войны. Но их развитие создавало особую социально-политическую атмосферу давления на правящие и господствующие круги. Это давление понуждало руководящую элиту искать средства, чтобы ослабить и снять его. Исчерпав возможные в то время мирные средства, методы и приемы, правящие круги решили использовать в этих целях надвигающуюся войну.

Таким образом, второстепенные, не основные факторы сыграли свою роль, не определяющую, но неизбежную. Все они так или иначе были связаны с внутренней жизнью и внутренней политикой больших и малых государств, связаны с внешнеполитическими проблемами, влияли на них, так же и сами подвергались воздействию международной обстановки.

Первым по значимости являлся фактор классовой борьбы, его давление на правящие круги. Готовясь к большой войне, эти круги нуждались в крепком тыле, в «гражданском мире», а подъем и обострение классовой борьбы рабочих серьезно угрожали надеждам на внутреннее единство и прочность нации. Более того, в ряде стран рост рабочего движения грозил возможностью революционного взрыва и повторения Парижской коммуны.

В некоторых странах развивались и достигали высокого уровня выступления демократических крестьян, средних слоев, женщин. Особое место занимало национально-освободительное движение, представлявшее в ряде государств грозную силу. Таким образом, складывался особый внутриполитический фактор, приведший правящие круги к необходимости подавить его в ходе большой войны.

§ 1. Давление классовой борьбы

В литературе прежних лет о происхождении войны обязательно говорилось о внутриполитических ее истоках. Но фактически они сводились только к классовой борьбе пролетариата, к процессам в социалистических партиях, к «активизации» национально-освободительного движения. Все это рассматривалось через призму надвигавшейся, как тогда думали, социалистической мировой революции. Ссылались обычно на ряд положений В.И. Ленина, в том числе на его слова о том, что война была вызвана стремлением «… буржуазии пресечь революционное движение и демократию внутри стран …»¹ . При таком подходе не учитывали все, что не было нацелено на мировую революцию. Акценты смещались, изображение делалось беднее, более плоским, односторонним. Большое внимание уделялось борьбе революционного течения с оппортунизмом и социал-шовинизмом, а проблема патриотизма масс обходилась, как и значение внутриполитических разногласий в правящем лагере, роль демократических движений.

Сегодня наметился иной подход, более широкий, свободный от жестких односторонних стереотипов прошлого. Говорят о необходимости показа и учета всех сторон такого сложного, противоречивого, разнонаправленного даже явления как внутриполитические истоки войны, об его эволюции, месте в истории. Правда, новый подход лишь обозначен и серьезных исследований в этом духе пока не появилось, не считая ряда статей в научных журналах.

Сегодня как и прежде признается, что основным во внутриполитических истоках войны была классовая борьба пролетариата. В целом мировой пролетариат к 1914 г. насчитывал более 150 млн. человек, из них более 40 млн. были промышленными рабочими.² Большая часть из них была потомственными пролетариями и около 15 % (1/6) являлись выходцами их непролетарской среды. Около 30 % составляли женщины, и их число все возрастало. Примерно 1,5-2 млн. работающих составляли дети.³ Подавляющее большинство составляли неквалифицированные рабочие, и лишь 15-20 % (в наиболее развитых странах) считались высококвалифицированными.⁴

Рабочий класс проделал большую работу по своей организованности, сплоченности, политическому просвещению, хотя уровень этой работы был еще недостаточным. В профсоюзы входили примерно 13 млн. человек, то есть менее 1/6 рабочего класса во всех странах.⁵ Еще меньше было членов рабочих социалистических партий.

Но с учетом того уровня, с которого началось собственно движение рабочих, это движение можно признать весьма успешным. С ростом их удельного веса в составе населения оно становилось достаточно многочисленным и влиятельной силой международного значения. Буржуазия уже признала в рабочем классе большую и грозную силу.

Существовало во всех странах множество различных рабочих организаций – женских, молодежных, спортивных, художественных и др. Рабочее движение издавало во всех странах более 170 ежедневных газет.⁶

Сложились кадры активистов (функционеров) рабочего движения, выделялись энергичные популярные руководители. В литературе прежних лет этих лидеров клеймили как реформистов, оппортунистов, «лакеев капитала», просто как предателей. Между тем, эти люди – выходцы из рабочей среды, пользовались уважением и поддержкой значительной части трудящихся. Среди них Карл Легин, рабочий-токарь, выросший в одного из крупнейших лидеров германского профсоюзного движения. Он 29 лет отдал целиком работе председателя Генеральной комиссии немецкий профсоюзов (их объединения) и редактора его центрального органа. Был «душой и вождем» профдвижения в Германии. Он стал социал-демократом и депутатом Рейхстага, но поддерживал правое крыло социал-демократической партии.⁶ Легин оказался социал-шовинистом, но внес свой вклад в развитие германских профсоюзов.

Всеобщую конфедерацию труда Франции долгие годы возглавлял Леон Жуо, в юности – рабочий спичечной фабрики. До 1914 г. он был близок к анархо-синдикализму, выступал ярым поборником непримиримой классовой борьбы, пропагандировал всеобщую забастовку, антимилитаризм, вооруженное восстание.⁷

Среди английских рабочих был хорошо известен Том Манн. В детстве 10-летним мальчиком он проработал четыре года в шахте, под землей, затем трудился на заводе. Прославился организацией неквалифицированных рабочих, возглавил стачку докеров, во время которой их союз вырос до 200 тыс. членов.⁸

Итальянские рабочие с уважением относились к таким лидерам как А. Лабриола, Дж. Серрати.

Растущее профсоюзное движение было силой в общественно-политической жизни довоенной Европы. Оно вело активную борьбу за жизненные интересы трудящихся, за улучшение материального и духовного положения.

Со времен «луддитов» условия труда и жизни рабочих в начале XX в. заметно улучшились. Сказалась непрерывная, упорная, иногда ожесточенная борьба самих трудящихся. Немало способствовал этому улучшению подъем европейской и мировой цивилизации, особенно на ее бытовом уровне (жилище, питание, транспорт, медицина, образование и т.п.). Заметно сократился рабочий день, выросла денежная или номинальная заработная плата, несколько улучшились условия труда. К концу 80-х годов XIX в. почти во всех европейских странах и США были приняты законы о труде, которые регулировали условия найма, работы, выдачи заработной платы, применение женского и детского труда и др.⁹

И все же положение трудящихся оставалось тяжелым. С переходом к империализму усилился произвол монополий, особенно в интенсификации (то есть напряженность, усиление труда, внедрении так называемых научных систем труда и др.). Рабочий день, хотя и сократился, с 13 до 16 часов в сутки, оставался длительным – по 10-12 часов в сутки, в том числе у женщин и детей.¹⁰ Работали, как правило, семь дней недели, кроме религиозных и национальных праздников. Условия работы были нелегкими и даже опасными при слабой охране труда. Получив увечья и раны, рабочие оставались без компенсации и какой-либо помощи, как и семьи погибших. Работники, прежде всего женщины и дети, страдали от насилий, произвола, грубости хозяев и администрации. Защитить их было некому. Социальное законодательство в большинстве стран было недостаточным и плохо соблюдалось. О человеческом достоинстве рабочего человека никто не думал.

Недостаточной была оплата труда. Конечно, за это время выросла и значительно-номинальная, то есть денежная заработная плата. Росла она неравномерно, в разных странах, отраслях и профессиях не одинаково. Например, российский рабочий получал почти вчетверо меньше, чем американский.¹¹ Женщины получали не более 70-80 % , а то и ниже от заработной платы мужчин, дети и вовсе гроши, ниже всяких ставок.¹²

Но как бы не росла денежная заработная плата, ее сокращали рост цен и налогов. В итоге реальный, то есть с учетом стоимости жизни, заработок рос медленно, и на 10-20 % отставал от минимального уровня жизни.¹³ Немецкий ученый Ю. Кучинский подсчитал, что реальный заработок за период 1894-1914 гг. рос во Франции и США, а в Англии и Германии падал.¹⁴

Положение рабочего класса резко ухудшилось со времен экономических кризисов перепроизводства, когда предприятия закрывались и выброшенные на улицу рабочие оставались без всяких средств существования. Положение рабочих и их семей резко ухудшалось. Но и без кризисов безработица достигала 2-2,5 % общей рабочей силы в Германии, 3-5 % в Англии, 10 % в США.¹⁵ От безработицы рабочие страдали повсеместно, и боялись ее. Все же она еще не достигла больших размеров, и вряд ли можно говорить, как это делалось в старой литературе «о массовой безработице».

Надо отметить, что по мере роста промышленности и ее технического и технологического уровня наметились различия в условиях труда, оплате и качестве жизни разных слоев рабочего класса. Подъем экономики, рост и интенсификация производства, внедрение новой сложной (и дорогостоящей) техники и технологий повысили спрос на высококвалифицированный труд, который, естественно, оплачивался выше, чем неквалифицированный. С утверждением монополий их хозяева стали тратить часть сверхприбылей на улучшение оплаты труда и условий жизни высококвалифицированной верхушке рабочего класса, получившей вскоре название «рабочей аристократии». К ней примыкал управленческий аппарат на производстве, мастера, профсоюзная бюрократия и др. Этот своеобразный подкуп рабочей верхушки имел и объективное основание – различия в качестве труда рабочих разной квалификации в различных отраслях и странах. Неграмотный путейский рабочий с кувалдой в руках получал в США 540 дол. в год, а квалифицированный и грамотный кондуктор или тормозной (были такие должности на железных дорогах) зарабатывал от 1000 до 1900 дол. ежегодно.¹⁶

С переходом к империализму и утверждением монополий капиталисты получили возможность усиливать естественные различия в заработке простых рабочих и квалифицированной верхушки («рабочей аристократии»), составляющей в развитых странах примерно 1/4-1/5 всей рабочей силы.¹⁷ «Верхам» рабочих улучшали условия труда, быта, давали премии и надбавки, помогали жильем, отдыхом, создавая мелкобуржуазный уровень жизни. Все это способствовало изменению сознания «рабочей аристократии», а также профсоюзной и партийной бюрократии, связанной с ними интеллигенции депутатов, политиков всех уровней, чиновников местных органов власти, представлявших соцпартии и профсоюзы. Их «баловали» контактами с элитой общества, допускали на приемы, пикники, обеды, балы, собрания «власть имущих», прежде всего своих хозяев.

Ответная реакция была естественной. Охраняя свои привилегии, «теплые местечки», повышенные доходы и прочее, «верхи» рабочих вели умеренную политику, срывали боевые стачки, проповедовали оппортунизм и «классовый мир», сеяли иллюзии и легенды о «доброте» капиталистов, справедливости хозяев и т.п., о ненужности социальной революции.

Однако, в целом, условия труда и жизни большинства рабочих были тяжелыми, а быт – бедным, жалким. Известный американский писатель Джек Лондон, побывав в Англии, оставил мрачную картину быта английских рабочих. Он побывал у одного из них, кто проживал в муниципальном доме. «Только злоупотребляя словом, - писал Лондон, - можно было назвать комнатой эту берлогу. Размером она была семь футов на восемь (фут – мера длины, равен 30,4 см), а потолок был настолько низок, что в ней нечем было дышать, почти половину ее занимала поломанная кровать с порванным одеялом. Стол на шатающихся ножках и два ящика (вместо стульев – Б.К.) заполняли почти все свободное пространство. Трущоба эта кишела паразитами, с которыми шла безуспешная постоянная борьба. Здесь жил рабочий лондонских доков, который теперь умирал в больнице».¹⁸

На континенте жизнь рабочего была не лучше, как, например, в России. Лучший слесарь на фабрике и первый силач в слободе отец Павла Власова, один из героев романа «Мать» М. Горького жил лучше. Но своего дома купить не мог, снимал отдельное жилье – маленький дом. Треть его занимала кухня и отгороженная от нее тонкой переборкой маленькая комната, в которой спала мать. Остальные две трети – квадратная комната с двумя окнами; в одном углу ее – кровать Павла, в середине – стол и две лавки. Несколько стульев, комод для белья, на нем маленькое зеркальце, сундук с платьем. Часы на стене и две иконки в углу – вот и все.¹⁹ Напомним, что это жилье лучшего слесаря, получавшего достаточно высокую заработную плату.

Но и такие условия быта не спасали Михаила Власова от тяжести труда, его тяжелых условий быта, как и лондонского докера.

Описав «каторгу труда» и безрадостный быт рабочих, где единственным спасением и развлечением была водка, Горький заключал: «Люди привыкли, что жизнь давила их с одинаковой силой, не, не ожидав никаких изменений к лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет».²⁰

Но так думали не все, даже в описанной Горьким слободе. Постепенно выделялся авангард смелых, думающих людей, которые поднялись сначала на протесты, затем сопротивление и, наконец, на открытую борьбу за улучшение жизни. В этой борьбе рабочие сплачивались. Росла и организованность, боевитость, сознательность. Более эффективными становились формы и методы классовой борьбы.

Главным орудием этого движения оставались забастовки (стачки). Новым в стачечной борьбе явилось проведение стачек всеобщих (по стране или отдельной отрасли), политических, стачек солидарности. В каждой стране происходили крупные, упорные, даже ожесточенные классовые битвы.

Первое десятилетие XX века было заполнено этими битвами иногда большего накала и масштаба. Они охватили все капиталистические страны и создавали огромное и постоянное напряжение в обществе.

В Западной Европе выдвигалась на первый план борьба германского пролетариата. Его условия труда и жизни в начале XX века заметно ухудшились. Стоимость жизни выросла на 1/3. Цены «подскочили» на 40 %, а денежный заработок поднялся всего на 25 %.²¹ Трудящиеся отвечали усилением экономической борьбы. Во многих промышленных центрах проходили волнения, стачки, столкновения с властями, которые все чаще прибегали к насилию. Всеобщее внимание привлекла стачка 7 тысяч текстильщиков города Криммитчау в Саксонии (в некоторых изданиях пишут Кримметчау и даже Кримметшау). Рабочие требовали улучшения условий труда, 10-часового рабочего дня и повышения оплаты. Хозяева отвечали локаутом, выбросив на улицу 7 тыс. человек. Началась борьба, длившаяся полгода с августа 1903 по январь 1904 гг. На стороне хозяев были власти, суды, полиция, пресса. Стачечников поддерживали рабочие из других городов, из соседних деревень, крестьяне везли им продукты. Но успеха не добились, кстати, благодаря неожиданной сдаче профлидеров.²² Стачка ткачей в Криммитчау оказалась самым упорным и острым из всех экономических боев немецких рабочих.

Большую силу показали горняки Рура и рабочие Гамбурга, которые провели мощные и острые забастовки в 1905-1906 гг. Нарастание подъема стачечного движения отразилось и на росте движения германских социал-демократов.

Росла социал-демократическая партия Германии (СДПГ), ее называли еще Германская социал-демократия (ГСД). Эта партия была самой большой и влиятельной во II Интернационале. Она насчитывала 1085 тыс. членов. В ее митингах и демонстрациях участвовало по 100-200 тыс. человек. В социал-демократические профсоюзы входили более 2,5 млн. рабочих.²³

В СДПГ вступали не только рабочие, но и представители средних слоев, интеллигенции, крестьяне. Ее влияние в стране пугало реакционные круги.

Германская социал-демократия имела большой международный авторитет. Ее опыт перенимали социалисты всего мира. Они читали труды теоретиков СДПГ – «авторитетнейшего» писателя II Интернационала К. Каутского, а так же А. Бебеля, Р. Люксембург, Ф. Меринга и др.

В германских правящих кругах явно боялись влияния ГСД, стремились вернуть времена «исключительного закона против социалистов», подавить социал-демократов клеветой, насилием, репрессиями.

На СДПГ была грозной только с первого взгляда. Внимательные аналитики уже до войны заметили, что ГСД поражена «болезнью оппортунизма», особенно ее руководство и парламентская фракция, которая в большинстве голосовала, например, за империалистическую колониальную политику.²⁴

Именно в рядах СДПГ родился ревизионизм – идейно-теоретическое течение, которое доказывало, что «старый» марксизм не отвечает новым условиям, что его необходимо пересмотреть (ревизовать). Первое и самое полное изложение ревизионизма дал Эдуард Бернштейн. Он родился в семье высококвалифицированного рабочего – паровозного машиниста и был одним из 15 детей. Работая банковским служащим, он стал социал-демократом. Затем был вынужден уехать в эмиграцию – Швейцарию и 10 лет прожил там, а еще 10 лет – в Англии в странах с высоким уровнем жизни и развитой системой профсоюзов. Тем он пришел к выводу, что надо «исправить» Маркса, освободив его учение от революционных положений.²⁵

Фактически поддержал ревизионистов Карл Каутский, ставший лидером и идеологом центризма в СДПГ и во II Интернационале. Карл Каутский, считавшийся крупным марксистом мыслителем. Он родился в Праге, в семье театральных работников, был хорошо образованным эрудированным человеком с большими способностями. Каутский был близок с К. Марксом и Ф. Энгельсом и занял положение теоретика в немецком и международным социалистическом движении. Его прозвали «Папой Римским марксизма».²⁶

Хорошо были известны во II Интернационале лидеры левого крыла СДПГ: Роза Люксембург, Карл Либкнехт, Франц Меринг, Клара Цеткин.

Именно левые задавали боевой тон в социал-демократии, что несомненно пугало немецкую буржуазию. Она видела работу оппортунистов в СДПГ, но видела и огромную массу организованных борющихся рабочих, справиться с которыми обычными методами насилия не удавалось. Давление в обществе нарастало, и в «верхах» задумывались о кардинальных мерах.

Рабочий класс Англии в эпоху империализма значительно усилил свою борьбу. Как выразился один исследователь, английский рабочий отошел от 40-летней зимней спячки. Особенно мощными были выступления докеров, горняков, железнодорожников, котельщиков, строителей, углекопов. В них участвовало от 200 до 400 тыс. человек. Отдельные отряды рабочих бастовали после перерыва в 7-10 лет. Другие бастовали по 20-30 недель, а добытчики шифера с перерывами – целых семь лет. Изменилось настроение рабочих, они смело шли на бой, в схватку с наемниками хозяев, полицией, войсками. Показательным было «дело Таффской долины». В Таффской долине В 1901 г. палата лордов – высший суд – постановила брать с профсоюзов штрафы за организацию стачек. Профсоюз железнодорожников уплатил за стачку 23 тыс. ф. ст. Некоторые профсоюзные деятели так напугались, что переводили свои сбережения на жен. А в 1906 г. профсоюзы упорной борьбой заставили отменить это решение.

Оживилось социалистическое движение, представленное, правда, не одной большой и сильной партией, но несколькими малочисленными организациями – Социал-демократическая федерация, независимая рабочая партия, фабианцы, лейбористская (трудовая) партия, которая избрала парламентский путь борьбы и сразу же добилась успехов на выборах 1906 г., проведя в палату в общем 99 депутатов.

За период 1908-1914 гг. в Англии число стачечников ниже 250 тыс. в год не опускалось, а в 1910 г. было более 515 тыс. Выступления рабочих оживили британские профсоюзы, их численность к 1914 г. выросла до 4 млн. человек (против 2,5 млн. в 1910 г.). И хотя консервативные взгляды многих профсоюзных вожаков не изменялись и они по-прежнему предпочитали классовое сотрудничество классовой борьбе, общий климат в английском рабочем движении заметно изменился. Особо важным был поворот профсоюзов к политическим действиям. Среди рабочих масс вызревал «дух возмущения». Это серьезно стало тревожить капиталистические верхи.

На континенте Европы по масштабам и накалу борьбы рядом с немецкими пролетариями стояли рабочие Франции. После некоторого спада, вызванного поражением Парижской коммуны снова поднялось движение трудящихся за более лучшие условия труда и жизни.

Реальная зарплата рабочих предвоенные годы резко снизилась ввиду подъема цен и была в среднем ниже заработной платы американского, английского и германского рабочего. Особо тяжелым было положение трудящихся в домашней промышленности и рабочих иммигрантов. В 1910 г. одних итальянцев во Франции насчитывалось около 400 тыс. Естественно, что рабочий класс Франции усилил свое сопротивление натиску капитала. В октябре 1910 г. вспыхнула всеобщая забастовка железнодорожников, в общей сложности бастовали около 40 тыс. человек. Правительство объявило на всех дорогах военное положение и этим принудило рабочих отступить. Рабочее движение Франции оказалось наиболее пораженным, всеми «болезнями» - своего класса. В нем были сильны оппортунистические элементы, которые боролись с растущим влиянием левых. Эти же течения боролись и в Социалистической партии, которая постепенно набирала силу и влияние в массах. Это партия – французская секция рабочего интернационала (СФИО) (так официально именовалась) пыталась добиться успеха на выборах. В партии шла острая борьба течений, в которой участвовали такие лидеры как Ж. Жорес, Ж. Гед, Г. Эрве и др. В начале века успехи эти были невелики до 1914 г., хотя социалисты много работали и твердо верили в силу своей победы. «Избирательный бюллетень, - говорил Ж. Жорес, - это ключ от тюрьмы, если повернуть его влево, то есть голосовать за левых кандидатов – капиталистические тюрьмы откроются и рабочие выйдут на свободу». Но возможности «взять ключ» социалисты так и не дождались. Однако грозные классовые бои – стачка шахтеров в 1906 г., почто-телеграфных, то есть государственных служащих, в 1909 г., расстрел войсками демонстрации в поддержку бастующих рабочих-землекопов в предместьях Парижа, выступления крестьян-виноделов (1907, 1911), бунты в войсках – все это создавало напряженное тревожное состояние, и руководящие круги Франции судорожно искали средства снять это напряжение.

В авангарде мирового рабочего движения шел пролетариат Российской империи. Он находился в таких условиях, которые толкали его на непрерывную и отчаянную борьбу. В стране еще сохранились полуфеодальные пережитки, на которые наложились противоречия, связанные с переходом российского капитализма на стадию империализма. Это делало положение рабочих и крестьян несравнимо более тяжелым, чем в других ведущих странах. Условия труда были тяжелыми.

В начале XX в. рабочие подвергались усиленной эксплуатации. Рабочий день длился 12-14 часов, заработки были нищенские, к тому же примерно треть ее удерживалось в качестве штрафов. Считается, что чуть ли не 85 % рабочих платили эти штрафы за действительные, а большей частью придуманные администрацией промахи и недостатки. В итоге, как полагает историк И.Ф. Гиндин, русский пролетариат получал в 2-3 раза меньший заработок, чем на Западе. В России невероятно тяжелы были условия труда, особенно в металлургической и химической промышленности, на шахтах и рудниках, у нефтяных скважин. По стране высоким был производственный травматизм. Хотя рабочие добивались повышения заработков, его «съедал» непрерывный рост цен на продукты питания. Ужасными были жизненные условия, скудным – рацион питания. Основную массу рабочих составляли бывшие крестьяне – темные, неграмотные. Придя в город, они поселились в рабочих казармах – общежитии, угрюмых красно-кирпичных, прокопченных дымом. На юге рабочие жили в землянках. Одинокие рабочие снимали за плату – редко – комнату, чаще угол или даже койку. Лучшие были условия металлургов, машиностроители, высококвалифицированных рабочих, мастеров. Они имели возможность снимать отдельный домик или полдома. Внутри – убогая мебель, иконы, лубочные картинки. Заработок - в среднем по России к 1913 г. – 260 руб. позволял скудное питание (постные щи, каши, «пустой» чай, картофель, капуста и другие овощи).

Основная масса, вчерашние крестьяне, темные, невежественные, забитые нуждой и произволом «начальства» покорно принимала такую жизнь. Но для развитых передовых рабочих жизнь оказалась хорошей школой. По уровню сознательности, политической просвещенности рабочие России шли впереди рабочих многих других даже развитых стран. Они приняли активное участие в революции 1905 г.

Давление революции 1905-1907 гг. и определенные уступки царизма (созыв I, II, III и IV государственных дум и другие меры) привели к умиротворению в стране. Началась полоса модернизации, чему на первых порах способствовали реформы С.Ю. Витте и П.А. Столыпина.

Страна вступила в период стабилизации. Но классовая борьба не прекращалась. Стала нарастать волна экономических и политических стачек, демонстраций, митингов. Широко был отмечен жестокими схватками день 1 мая. Однако число бастующих сокращалось до 1910 г., когда начался новый подъем рабочего движения и перед Россией вновь стала угроза более мощной и опасной для верхов революции.

Не смотря на раскол РСДРП в 1903 г. на II съезде на две фракции, ставшие затем отдельными партиями меньшевиков и большевиков, росло влияние российских социал-демократов. Их возглавляли крупные теоретики марксизма – Г.В. Плеханов и В.И. Ульянов-Ленин, опытные политические борцы – Ю.О. Мартов, Л.М. Свердлов, Ф.Э. Дзержинский, П.Б. Аксельрод и др.

Заметную роль в подъеме протестного движения масс играла партия социалистов-революционеров (эсеров) во главе с В.М. Черновым.

Нерешенные в революции 1905-1907 гг. противоречия и требования общественного развития вновь поднялись и стали обостряться. Россию ждали новые потрясения, и в правящих кругах боялись следующего взрыва, искали средства, чтобы предупредить его.

Напряженная социальная обстановка складывалась в Италии. Ожесточенная борьба рабочих (например, забастовка 20 тыс. рабочих в Генуе) принесла свои плоды. Правительство Дж. Джолитти в 1902 г. провело ряд социальных реформ – ограничение женского и детского труда, отдых в воскресенье, страхование от несчастных случаев. Рабочий класс усилил свой нажим. Множилось число профсоюзов и количество стачечников, наступательных стачек.⁴¹

Развивалось социалистическое движение, хотя в соцпартии шла острая борьба течений: реформистов и революционного крыла, усилился характерный для Италии анархо-синдикализм. Новая волна забастовочной борьбы пришлась на 1907-1908 гг. Характерным для нее было взаимодействие движений рабочих города и батраков в деревне. В ходе стачек происходили и сцены настоящей гражданской войны. Рабочее и крестьянское движение подрывало устои буржуазно-помещичьего строя, обнаружили явную слабость, бесплодность внутренней политики Джолитти. Уже тогда правящие классы Италии разрабатывали планы переноса решения внутриполитических проблем на международную арену.

Во всех больших и малых европейских странах происходили конфликты. Они создавали для правящих верхов тревожную, даже опасную обстановку и толкали их на поиски «чрезвычайных» мер решения социально-классовых противоречий.

В этой обстановке выросло значение деятельности II Интернационала, самого факта его существования. Он выступал как символ единства международного рабочего класса, как вождь будущей мировой социалистической революции. Подъем испытывала социалистическое движение, в нем состояла 41 партия из 27 стран. Об этом говорил рост численности рядов социалистов, достигших 3,5-4 млн. членов, а также их успехи на различных выборах почти во всех ведущих странах мира за 1900-1913 гг. Число голосовавших социалистов утроилось. «Социалистическая угроза, - писал французский историк Р. Жиро, - казалось, распространилось по все Европе». Все это придавало Интернационалу не бывалую еще силу и воздействие на общество. Это пугало правящие сферы Европы и США. К тому же пролетарские силы не скрывали своей оппозиции гонке вооружений и подготовке войны. Рабочие организации вели активную пропаганду, организовывали митинги и демонстрации, использовали и другие формы борьбы против милитаризма и войны. Социалистические фракции в парламентах Германии, Италии, Франции и других стран пытались ограничить военные кредиты, выступали против военных приготовлений. Эти вопросы обсуждались на конгрессах Интернационала, на пример, Штутгартском (1908 г.), Копенгагенском (1910 г.). Социалисты в ряде стран стремились добиться осуществления антивоенных резолюций этих конгрессов, обращались в парламенты, проводили работу в массах, хотя по большей части декларативно. Международное социалистическое рабочее движение представляло грозную силу, которое выходило из-под контроля «верхов», решительно предъявляло свои требования и смело за них боролось. Особым рубежом явилась революция 1905-1907 гг. в России. За время революции в Европе прошло 23,6 тыс. забастовок с участием 4,2 млн. рабочих. Это дало основание левому социал-демократу К. Либкнехту сказать, что рабочие стран Запада желают говорить «по-русски», со своими эксплуататорами. Возникло общее впечатление, что и в Европе революция пролетариата не за горами. Буржуазии казалось, что в грядут гражданские войны труда и капитала. Она судорожно искала средства предупредить такой исход.

В господствующих классах искали и другие средства и методы, чтобы ослабить натиск рабочего класса. Самым популярным в этих кругах был метод насилия, жестокого подавления выступлений трудящихся. Этого требовали монополисты, все реакционеры, феодально-бюрократические круги, даже церковь. Их настроение хорошо отражал девиз германских капиталистов: «В доме должен быть один хозяин». Весь репрессивный аппарат государства был нацелен на подавление рабочего и тем более революционного движения.

Во всех странах, даже самых цивилизованных и демократических (Англия, Франция) дело доходило до массовых расстрелов, демонстраций и митингов, вооруженных схваток с полицией и войсками, баррикадных боев, восстаний. Когда репрессии не помогали, вперед выходила либеральная буржуазия, проводившая политику буржуазного реформизма: уступок, маневров, социальных реформ. Во многом эта политика представляла значительную уступку трудящимся, принося определенные облегчения и улучшения их условий труда и образа жизни. Но в целом и эта политика реформ не достаточно снижала масштаб и накал классовой борьбы. Рабочее движение грозило выйти из-под контроля буржуазного государства, поднимался страшный для всех «верхов» призрак гражданской войны. А страны, готовившиеся к будущей войне, нуждались в прочном тыле, гражданском мире.

1. Ленин В.И. ПСС Т. 26. С. 1.

2. История второго Интернационала. Т. I-II. М., 1975-1976. Т. II. М., 1976. С. 17; Кривогуз И.М. Второй Интернационал 1889-1914. М., 1969. С. 7.

3. Там же. С. 7-8.

4.

5.

6. Малая энциклопедия по международному профдвижению. М., 1927. С. 982-985.

7. Там же. С. 501-504.

8. Там же. С. 1066-1069.

9. Кривогуз И.М. Уч. соч. С. 10.

10. Там же. С. 9.

11. Мишина И.А., Жарова Л.Н. История Отечества. М., 1992. С. 42-43.

12.

13. Германская история в новое и новейшее время. Т. I. С. 442.

14. Кучинский Ю. Условия труда в капиталистических странах. Теория и методология. М., 1959. С. 258.

15. Там же. С. 282.

16. Козенко Б.Д. Рабочее движение США в годы первой мировой войны. Изд-во Саратовского ун.-та. 1965. С. 41.

17.

18. Хрестоматия по новой истории. Часть II. 1870-1918. М., 1953. С. 311.

19. Горький М. Мать. Роман Л., 1986. С. 12-13.

20. Там же. С. 8.

21. Германская история… Т. II. С. 465.

22. Там же. Ч. I. С. 445.

23. История Второго Интернационала. Т. II. С. 233.

24. Там же. С. 239-240.

25. См.: Овчаренко Н.Е. Две жизни Эдуарда Бернштейна // ННИ. 1994. № 3,4,5.

26. Кретинин С.В. Карл Каутский (1854-19380). Опыт переосмысления // ННИ. 1995. № 1,2.

27. Кертман Л.Е. География, история и культура Англии. С. 346.

28. Новая история. Т.I-II. М., 1939. Т.II. С. 279-280.

29. Там же. С. 280, 284.

30. Хатт Аллен. Британский тредюнионизм. Краткая история. М., 1981. С. 57.

31. Очерки истории Англии. Средние века и новое время. М., 1959. С. 332.

32. Хатт А. Ук. соч. С. 63.

33. История второго Интернационала. Т.II. С. 18.

34.

35. История Франции. Т.II. С. 550.

36. Очерки истории Франции. С. 246.

37. Аврус А.И., Голуб Ю.Г. История Отечества XX век. Саратов. 2001. С. 12.

38. Долуцкий И.И. Отечественная история XX век. М., 1994. С. 22.

39. См.: Черкасов П., Чернышевский Д. История императорской России. М., 1994. С. 350.

40. Долуцкий И.И. Ук. соч. С. 22-23.

41. Очерки истории Италии. 476-1918. Пособие для учителя. М., 1959. С. 315.

42. Там же. С. 316-320.

43. История первой мировой войны. Т. I. С. 90.

44. См.: История второго Интернационала. Т.II. С.

45. Урибес Санчес Э. Современная французская историография. В кн.: Пролог… С. 76.

46. См.: История второго Интернационала. Т. II. С.

47. Жарова Л.Н., Мишина И.А. История Отечества 1900-1940. М., 1992. С. 79.

§ 2. Демократические и национальные движения

Борьба рабочего класса в ряде стран была дополнена выступлениями демократических слоев: крестьянства, городские средних слоев, служащих, интеллигенции, женщин. В некоторых государствах в начале XX в. развернулись национально-освободительные движения. Все они разного масштаба, глубины, силы и характера, составляли определенную часть внутренней жизни Европы и оказывали воздействие на внутреннюю политику государств.

История этих движений изучалась ранее недостаточно, за счет усиленного изучение классовых битв пролетариата. Информации о них было недостаточно, да и сегодня нельзя сказать, чтобы проблемы демократических движений активно изучались. Между тем, для современников они, несомненно, имели определенное значение.

Наиболее важным из них являлось движение крестьянства в России и ряде европейских стран. Не все из этих стран достигли высокого уровня индустриального развития, и даже в Германии сельское население составляло значительную долю. Еще большую часть составляли крестьяне во Франции – 56%, Италии, Австро-Венгрии, балканских государств, в России (до 80%).¹

Положение крестьян в Европе в течении XIX в. заметно изменилось к лучшему. Поднялся уровень жизни, улучшились условия труда и жизни. И все же тяжесть сельскохозяйственного труда для большинства крестьян убавилась не намного. Его механизация шла очень медленно, и недостаточно медленно проникали в деревню достижения мировой цивилизации, в том числе на бытовом уровне положение крестьянства в условиях перехода к империализму стало сложнее, острее, эксплуатация его усилилась, стала интенсивнее, то есть сильнее. Резко встал вопрос о главном – наличии у крестьян средства к жизни и труду – земли.

Значительная часть их страдала от малоземелья и безземелья. В деревне шла резкая и быстрая дифференциация, то есть расслоение крестьянства, выделилась сельская беднота (безземельные, безлошадные, безденежные) и богатая прослойка – кулаки, гроссбауэры, мелкие капиталисты-фермеры, применявшие наемный труд, зачастую своих же односельчан и их семей. Во Франции, например, было 2 млн. малоземельных, имевших участки до 1 га, и 2,4 млн. не имевших никакого участка (лишь домик). Зато 14,4 % хозяев владели всех земель.² В России у крестьян было больше земель, чем у европейского крестьянина. Но и здесь шел процесс расслоения крестьянства. Так, к 1913 г. 50,4 % крестьянских дворов имели от 5 до 8 десятин на каждого (десятина – 1,09 га), в то же время 17,9 % дворов владели по 15-30 и более десятин. Всего владельцы имели 46,8 % всей площади земель. К этому надо добавить, что 31 % дворов не имели лошади, то есть тяглового скота, а еще 31 % - одну лошадь.³

Затяжной аграрный кризис охватил всю Европу в конце XIX в. Прусский путь развития сельского хозяйства Германии обрекал на мучительную жизнь безземельных и малоземельных крестьян. Почти 2/3 всех сельских хозяйств Германии были карликовыми, то есть площадью до 2 га. Они составляли только 5,6 % обрабатываемых земель. Из-за нехватки своего хлеба многие крестьяне шли батрачить. А помещики и кулаки, имевшие по 20 га и больше, владели 54,4 % земли.⁴

В ряде стран – Россия, Германия, Венгрия, Италия, Англия – сохранялось помещичье землевладение, обременявшее крестьян требованиями выкупных и иных платежей, всякими поборами. Тяжело отразился на крестьянах аграрный кризис, выразившийся в падении цен на сельскохозяйственную продукцию, что создавало диспаритет, то есть неравенство с ценами на промышленные товары.

На крестьянах тяжелым грузом лежали государственные и местные налоги. Они страдали от насилия и произвола всякого рода чиновников. Всяк в мундире был господином для «мужика» и его семьи. Страдало крестьянство от темноты и невежества (до 75-80 % сельского населения было неграмотным). Церковь брала свою дань и держала крестьян в рабстве. Сказывалось традиционное отставание сельского труда от промышленного, деревенского быта (жизни) – от городского.

Империализм принес господство банков, охотно бравших в залог земельные участки крестьян под кредиты с высокими процентами. Расширялась так называемая ипотека, то есть наследственная задолженность крестьян.

Рядом с беднеющей частью крестьян образовался из их среды сельскохозяйственный пролетариат, батраки, сезонные работники.

Тяжелое и ухудшающееся все время положение большинства крестьян толкало их на выступления протеста. Крестьянские волнения происходили постоянно в России. Они составляли значительную часть революционной борьбы в России в 1905-1907 гг.

Крестьяне России поднялись на борьбу уже в начале 1905 г. Они громили имения помещиков. Большое количество стихийных бунтов прошло по всей территории Империи. Правительство сразу же применило насилие, посылая против крестьян войска, главным образом казаков. Выступления крестьян продолжались все годы революции. После ее поражения и некоторой паузы борьба крестьян в России возобновилась.⁵

На отчаянную борьбу поднимались крестьяне Франции, особенно южных винодельческих департаментов. Их движение принимало острые формы, вплоть до вооруженных схваток с полицией и армией. Крестьяне-виноделы в начале XX в. страдали от резкого сокращения рынка винодельческой продукции ввиду конкуренции менее качественных, дешевых вин из Испании и Италии, частью фальсифицированных. Усилили свой нажим винодельческие фирмы, закупавшие виноград оптом за дешево⁶ и разбавлявшие портившееся вино, добавляя в него сахар. Крестьяне стихийно поднимались на борьбу.

Особенно мощные выступления происходили в марте 1907 г. В южных городах начались демонстрации крестьян, в которых участвовало до 500 тыс. человек. Мирные массовые шествия проходили по воскресеньям. Крестьяне шли колоннами, выкрикивая: «Париж, держись! Юг зашевелился!»; «Зерно молотят, правительство бьют!» Власти направили полицию, начались кровавые стычки.⁷ В июле в четырех департаментах Юга развернулись стачки и бойкот властей: Крестьяне отказывались платить налоги. Это был прямой вызов правительству. Власти усилил нажим, крестьяне подняли восстание. Во многих коммунах они захватили власть, образовав комитеты защиты виноделов. Против «бунтовщиков» правительство Ж. Клемансо послало войска из местных гарнизонов. Там служили дети виноделов Они отказывались стрелять в «своих». Так поступили солдаты 17 пехотного полка. Они захватили склады боеприпасов и двинулись, отбрасывая заслоны.⁸ О них была сложена песня, в которой были такие слова:⁹

«Честь и хвала солдатам

Семнадцатого полка!

Честь и хвала ребятам!

Их связь с народом крепка.

Честь и хвала солдатам

Их подвиг ярко горит.

«Спасибо!» - своим солдатам

Республика говорит».

Начались волнения солдат и в других частях, в том числе и в прибывших из разных областей страны. Повсюду проходили митинги, демонстрации, стачки, строились баррикады. Правительство срочно прислало другие войска, а 17-й полк разоружили. Выступления крестьян удалось подавить.¹⁰

В 1911 г. виноделы вновь выступили, на этот раз на северо-востоке, в Шампани. Волнения были большого масштаба, но и они закончились неудачей.¹¹

В 1907 г. вспыхнуло восстание крестьян в Румынии, не знавшее себе равного в истории страны. Крестьяне вооружались чем попало, создавали повстанческие отряды. Их поддержали рабочие и социал-демократы. Они проводили митинги солидарности, собирали средства. Но совместных действий не получилось, и власти жестоко разгромили восстание. Было расстреляно и замучено в застенках более 11 тыс. повстанцев.¹³

Боевой характер носили выступления крестьян и сельскохозяйственных рабочих в Италии. Там в начале XX века часто поднимались стачки рабочих в сельском хозяйстве. Иногда с участием больших масс и в связи с рабочим движением. Основным районом борьбы был юг Италии и «острова» Сардиния и Сицилия, где сложились особые условия, ужесточавшие борьбу. Тут царил произвол помещиков, банков и местных властей. Они натравливали на крестьян батраков, мафию и камору из Неаполя, тайная организация, поставлявшая убийц и бандитов, стражников, полицию, войска. На Юге часто проходили массовые расстрелы демонстраций и митингов, убийства активистов.¹³

Крестьянам и батракам, поддержанных рабочими, удалось вырвать у аграриев-помещиков некоторые уступки, в частности, сокращение рабочего дня. Большую роль играли здесь анархо-синдикалисты во главе с Артуро Лабрилой, который звал к единой борьбе тружеников города и деревни. Анархо-синдикалисты верили, что синдикаты «вытеснят» капитализм и уничтожат государство.¹⁴

В 1904 г. на Юге началась первая крупная стачка против террора помещиков и властей, длившаяся пять дней.¹⁵ В 1907 г. возник конфликт батраков и аграриев, то есть землевладельцев, нарушавших соглашение о сокращении рабочего дня. Аграрии стояли на своем. Тогда в мае 1908 г. батраки объявили забастовку, охватившую 30-40 тыс. чел. Она длилась более двух месяцев. Рабочие Пармы и других городов оказывали батракам всевозможную помощь: бастовали, принимали петиции, устраивали демонстрации солидарности. Собирали деньги (около 200 тыс. лир), забирали детей бастующих для отдыха.¹⁶

Но попытки анархо-синдикалистов объявить всеобщую стачку солидарности не удалось. Сказался их «революционный авантюризм», неумение вести организационную работу, колебания. Социалисты, сочувствуя крестьянам и сельскохозяйственным рабочим, не заботились о привлечении их в свои ряды, не ставили вопроса об аграрной реформе на Юге. Либералы-реформисты тоже не замечали этой проблемы. Реформы Джолитти «обошли Юг».

Войска в июле 1908 г. разогнали анархистов, и стачка рабочих и батраков провинции Парма закончилась поражением.¹⁷

Свое недовольство выражали крестьяне Германии, Венгрии и других стран. Они помогали бастующим рабочим, собирая для них продукты, деньги (так было, например, в Криммитчау).¹⁸ Конечно, влияние крестьянских выступлений было относительно невелико и непостоянно, но и они добавляли «горючего материала» в общий «костер» внутриполитической борьбы.

Определенное значение имели, хотя и разрозненные и нерешительные протесты городских средних слоев: мелких предпринимателей, ремесленников, интеллигенции, лиц свободных профессий (артистов, художников, музыкантов и т.п.), а также все время возраставших в численности различных отрядов служащих, в том числе, государственных.

Положение их было различным, но почти все они в разной форме и степени ощущали «железную пяту» монополий. Мелкие предприниматели страдали от конкуренции на рынках более дешевой массовой продукции трестов. Грозой ремесленников и мелких розничных торговцев стали универмаги, которые могли, получая задешево товары оптом, продавать в розницу еще дешевле, разоряя мелких конкурентов. Люди творческие страдали от формальной и неформальной цензуры их произведений, насаждения пошлости, буржуазности, низких вкусов «верхов». Служащие, особенно государственные, находились под бдительным надсмотром начальства, получая очень небольшое жалование.

Средние слои были многочисленны. Только во Франции мелкие предприятия составляли 58% общего их числа.¹⁹ Они отличались аморфностью, пестротой и нестойкостью убеждений, колебаниями, недоверием к трудящимся классам. Но и они подавали свой голос протеста. Так, во Франции в 1907-1909 гг. началось движение государственных служащих вызванное их низкой оплатой при постоянном росте цен и отказом врачей в праве создавать профсоюзные организации. Самым крупным выступлением явилась забастовка почтово-телеграфных работников в Париже. Они требовали прибавки к жалованью и права организовывать профсоюзы, а правительство было против, запрещая чиновникам вступление в Всеобщую конференцию труда (ВКТ) и преследуя активистов. Забастовка длилась два месяца. Власти увольняли бастующих без права на пенсию, арестовывали, сажали в тюрьму. Бастующим сочувствовали парижане, собирали средства на помощь, проходили демонстрации солидарности. Но силы были неравны, и почтовики отступили.²⁰

В ряде стран (Болгарии, Румынии) были волнения ремесленников, впрочем, без особых последствий.

Как бы ни были остры выступления крестьян и сельскохозяйственных рабочих, а также служащих и других они, конечно, не могли подорвать господствующий строй. Но свой вклад в обострение внутриполитической обстановки они вносили, добавляли напряжения, пугая помещиков и капиталистов своей борьбой и возможностью намечавшегося – и очень опасного для «верхов» - союза крестьянства и рабочего класса. Силу и значение такого союза показали в начале XX века события в России.

Еще одним фактором напряженности являлись национальные отношения и национально-освободительные движения. История Европы знала массовые прогрессивные движения, имевшие целью создание национально-однородных государств. В ходе буржуазно-демократических революций, ряда войн, восстаний, парламентской и другой борьбы эта цель была в основном достигнута. Оставалось однако – и немало – государств, где образовались национальные меньшинства, попавшие, как правило, в угнетенное положение, лишенные всех или части демократических прав и свобод. В некоторых странах национальное угнетение переплеталось с угнетением социальным и эксплуатацией. Отсюда возникла борьба национальных меньшинств за свободу, независимость, равноправие. В той или иной форме национальные противоречия проявлялись почти во всех европейских странах. В Бельгии это был конфликт валлонов и фламандцев, во Франции – французов и корсиканцев, Италии – жителей собственной Италии и жителей островов – Сицилии и Сардинии, Испании - распри басков, каталонцев, арагонцев и др.

В Царской России, как в Австро-Венгрии и Турции коренная, «титульная» национальность составляли около 43% всего населения.²¹ Остальные, «инородцы», подвергались национальному угнетению, были лишены многих прав и свобод, страдали от произвола властей, враждебного отношения части русского населения, от грубой русификации. Существовали ограничения («черта оседлости») для евреев, цыган и др. В самых трудных условиях проживали народы Средней Азии и Казахстана. Даже народы Кавказа и Закавказья подвергались унизительным ограничениям. Их не брали в армию, закрывали школы и издательства. Особо грязной и кровавой была политика по отношению к евреям. Не случайно, в период революций 1905 г. еврейские погромы произошли в 100 городах империи, когда было убито 4 тыс. и ранено 10 тыс. чел.²² Войска жестоко подавили восстание казахов, киргизов, туркмен, узбеков. В стране искусственно раздувалась вражда народов, развивался великорусский шовинизм.

Агрессивная внешняя политика способствовала появлению национального вопроса в Германии, где на восточных землях (Силезия, В. Пруссия) проживали поляки, которых старались онемечить, как и жителей захваченных у Франции Эльзаса и Лотарингии. В эпоху империализма гонения на поляков в Германии стали более свирепыми и непримиримыми. Устанавливали строжайший запрет на изучение родного языка, проводились жесточайшие репрессии против польских общественных и культурных организаций, в массовом порядке переселяли поляков с их земли во внутренние земли Германии. Возросло национальное угнетение датского населения Шлезвиг-Гольштейна.²³ В 1908 г. был принят закон, запрещавший выступать на политических собраниях на каком-либо другом языке кроме немецкого.²⁴ Власти стремились онемечить население захваченных территорий. За отказ от немецкого языка и сопротивление они сурово наказывали даже школьников. Немецкие колонизаторы занимались германизацией польских земель, захваченных когда-то Пруссией. Польские земли превращались в европейскую колонию Германии. Там устанавливался двойной гнет: социальный и национальный. Гонения шли под девизом борьбы с католицизмом. Особенно стремились уничтожить польскую культуру. Еще в 70-е годы преподавание почти во всех школах было переведено на немецкий язык, немецкий язык был объявлен официальным языком в судах и других учреждениях. Коренные польские названия городов и сел заменялись немецкими (Бреславль на Бреслау и т.п.). Стали выселять поляков – выходцев с польских земель, бывших в составе России. Немецкое население натравливалось на поляков под разными шовинистическими лозунгами.²⁵

Но поляки, эльзасцы, датчане не хотели признавать немецкие порядки, сопротивлялись, вели освободительную борьбу. Насилие не помогало ее подавлению. Германское правительство было вынуждено ввести в 1910 г. куцую автономию Эльзаса.²⁶ Проблема национальных отношений оставалась и причиняла определенное беспокойство руководству Империи.

В начале XX в. резко обострились национальные отношения в Австро-Венгрии, недаром прозванной «лоскутной империей», поставили это государство на грань неминуемого распада.

Австро-Венгрия была отсталой, феодально-католической страной, «самой слабой из великих держав». Бурно росли социальные и национальные противоречия: австро-венгерские, чешско-немецкие, австро-итальянские, австро-сербские и другие.

Внутри империи шла борьба в Боснии, Далмации, Герцеговине, Галиции, Чехии, Закарпатье, Хорватии, Трансильвании за независимость, свободу, против закрытия местных газет и школ. В то же время обострялись разногласия между народами империи, шла борьба поляков и украинцев, поляков и галицийцев. Поднимались различные славянские национальности, проживавшие в Империи, особенно после аннексии Боснии и Герцеговины. Одни народы сражались против онемечивания, другие против мадьяризации. Но все они, прежде всего, чехи и поляки добивались признания родного языка. Южные славяне в империи добивались того же, все время оглядываясь на Сербию и ее успехи. Против гнета и преследований австрийцев выступало население польских, итальянских, галицийских земель. Не простыми были отношения австрийцев и мадьяр (венгров). И хотя в 1907 г. соглашение об унии Австрии и Венгрии было продлено на 10 лет, крепче от этого двуединая империя не стала. Чтобы укрепить ее наследник престола, эрцгерцог, т.е. принц Франц Фердинанд выдвинул план создания государства: австрийцев, венгров и славян (хорватов-католиков).²⁷ Однако, план вызвал сопротивление венгров, боявшихся уменьшения их влияния и славян, надеявшихся на самостоятельность. Против этого плана выступили те, кто не хотел усиления власти эрцгерцога, известного своим стремлением к единовластию Австро-Венгрия находилась в постоянном напряжении. Центробежные стремления составлявших ее национальностей ослабляли ее. К тому же часть национальных лидеров искала поддержку извне, у других государств. На обострение национальной борьбы влияли успехи балканских народов, прежде всего Сербии, добившихся освобождения от турецкого ига. Правящие круги империи серьезно считали одним из радикальных средств решение всех национальных противоречий «небольшую» войну с Сербией и готовили ее.

Масштабной и острой оказалась ирландская проблема в Англии, тесно увязанная с аграрным и религиозным вопросами. Англичане-протестанты, захватив в XVII в. Ирландию, жестоко эксплуатировали и угнетали ее жителей – католиков («папистов»). Лендлорды и власти так жестоко обращались с ирландцами, что те, после поражения ряда восстаний стали десятками тысяч переселять в США и другие страны. Сначала английские помещики отнимали землю у ирландских крестьян, превращая их в бесправных арендаторов и наложив огромные поборы.

В связи с переходом в империализм обстановка в Ирландии стала обостряться. Теперь лендлорды, поддержанные правительством консерваторов, заставляли арендаторов приобретать земли своих хозяев за огромный выкуп. Это давало возможность и крестьянам-арендаторам взять в собственность, в рассрочку свои держания. Почти полмиллиона арендаторов стали собственниками участков, но не даром, уплатив лендлордам 2 млн. ф. ст. наличными и взяв обязательства ежегодных взносов. Помещики, продав землю, избавились от ипотечного долга, который приняло на себя государство. Все это было очень выгодно лендлордам.²⁸

Став самостоятельными хозяевами, ирландские крестьяне попали в зависимость от банков-ростовщиков, платя к тому же большие налоги. Крестьянство расслаивалось. Выделились крупные хозяева. Они были против произвола лендлордов, но не хотели отделения от Англии. Их устраивала автономия – гомруль Ирландии (от англ. Home Ruhle – «домашнее правление»). Они создали Ирландскую лигу гомруля и успехи на выборах, создав влиятельную фракцию в палате общин.²⁹

Одновременно росло число крестьян – мелких арендаторов, вообще безземельных и батраков. Они особенно страдали от ввоза дешевого хлеба из США, Австралии, Канады. Их хозяйство погибало, а население острова становилось жертвой частых голодовок.³⁰ Жизненный уровень его все время снижался.

В начале XX века оживилась экономика Ирландии. Росла своя промышленность, с нею буржуазия и рабочий класс. Национальный вопрос переплетался с классово-социальным. Развивалось рабочее движение, появились профсоюзы, образовалась Социалистическая партия. Выросли замечательные вожаки рабочих, правда, склонные к анархо-синдикализму – Джеймс Джим Конноли и Джеймс Ларкин. Они сыграли большую роль в пролетарском и освободительном движении Ирландии. Борьба труда и капитала стала обостряться. В 1907 г. произошли бурные события в Белфасте, где началась стачка докеров и возчиков.

В Белфасте Дж. Ларкин организовал ирландский союз всех транспортных рабочих, в основном, неквалифицированных. Предприниматели не признали новый союз, и рабочие объявили забастовку, которая приобрела ожесточенный характер. Были введены 10-тысячные английские войска, которые бесчинствовали в рабочих кварталах, открыли стрельбу, было много убитых, а еще больше раненых. Рабочим пришлось отступить. Но свою силу они показали, напугав ирландских и английских капиталистов.³¹

По-новому, встал в XX веке вопрос о независимости Ирландии и гомруле, то есть автономии. Вопрос этот поднялся еще в 40-е годы XIX века. Придя к власти в 1895 г., партия Тори (консерваторов) старалась сломать освободительное движение ирландского народа. Она добилась отклонения палаты лордов (во второй раз) билля о гомруле. Ирландское освободительное движение оказалось в кризисе.

Старая Ирландская партия Ч. Парнелла стала разлагаться и распадаться, руководство в ней захватил «Совет Эрни» - «самая мерзкая шайка из появившихся в Ирландии», - сказал о ней Конноли.³²

Мелкобуржуазные слои организовали свою партию «шинфейнеров» - от ирландских слов «шин фейн» - «мы сами», в смысле самопомощи во главе с журналистом А. Гриффитом. Она боролась за независимость путем бойкота английских властей и товаров и выступала против гомрулеров.³³

Национальный вопрос был одним из важнейших причин, толкнувших младотурецкое руководство Османской империи на участие в Первой мировой войне. Ввиду социально-экономической отсталости в Турции был слабо развит социальный конфликт, хотя уже существовали профсоюзы, имелись социалистические организации, проходили отдельные стачки.³⁴ Главным вопросом внутреннего развития империи оказалось освободительное движение подчиненных туркам народностей: арабов, армян, курдов и др., носившее националистический характер.³⁵ Оно способствовало нараставшему развалу бывшей некогда могучей державы. Особо обозначились противоречия турок и арабов, составлявших едва ли не две трети населения империи.³⁶ Младотурки не решили задач национального возрождения арабов. Боевую оппозицию новому режиму составили курдские племена, не раз восстававшие против него. Росло армянское освободительное движение. Положение армян все время ухудшалось. Все это серьезно беспокоило младурецкое руководство, которое все чаще искало средства решения внутренних проблем в сфере внешней и военной политики.³⁷

В условиях империализма национальный вопрос стал принимать большое значение во внутренней политике ряда стран. Его решение многие государственные деятели все чаще связывали с внешней борьбой, то есть войной.

Таким образом, множество процессов, явлений, событий, взаимовлияя и взаимодействуя, составили сложный, многоплановый внутриполитический фактор, своим развитием, давлением, побуждавший правящие круги европейских стран, а также России и Турции, в первую очередь, ведущих держав поворачиваться к войне. Главной причиной этого была неспособность этих кругов решить противоречия, вызванные, прежде всего, обострением борьбы рабочего класса, крестьянства и демократических слоев. К этому добавилось напряжение, которое создавал подъем национально-освободительных движений. Свой вклад вносила и борьба фракций и групп в самих правящих структурах. Все это вместе подтаскивало европейские страны к рубежу военной опасности.

Консервативно-помещичья партии имели серьезные противоречия с либерально-буржуазной группой по вопросам социальным, религиозным, финансово-налоговым, тарифным, а также внешней политики. Обострение внутриполитической борьбы толкало к реформам, но далеко не все в правящих кругах согласны были на их проведение. Судьба Витте, Столыпина, Джолитти и других подтвердила наличие острых разногласий. Возникали вопросы большого значения, решение которых требовало «единства наций», но его достижение упиралось в социально-классовую и национальную оппозицию.

Итак, первые полтора десятилетия XX века показали гигантское возбуждение и напряжение во внутриполитической жизни большинства капиталистических стран. Несомненно, на первое место вышла классовая борьба рабочих и крестьян, остановить которую не удавалось ни насилием, ни уступками. Грозной силой представлялось социалистическое движение во главе со Вторым Интернационалом. Обострялось национально-освободительное движение. Установившийся строй общества оказался под угрозой.

Противоречия буржуазного общества в первые полтора десятилетия XX века росли быстро и бурно, решение их обычными средствами не приносило успеха. Социально-классовые, национальные, политические и иные проблемы заходили в тупик, могли вызвать взрыв общества. «Горючего материала» было сверхдостаточно. Дело подходило к войне. Она вызывалась всем экономическим и политическим развитием Европы. Английский историк Дж. Джолл, приведя марксистское положение о том, что природе капитализма свойственны войны, указал со всем основанием, что капиталистическое общество в начале XX века подошло, в том числе ввиду своих внутренних противоречий к черте, за которой неизбежно стояла война.³⁷

1. История Франции. Т. II. С. 157; Долуцкий И.И. Ук. соч. С. 14.

2. Очерки истории Франции. С. 329.

3. Долуцкий И.И. Ук. соч. С. 20, 76.

4. Германская история… Т. II. C. 326.

5. Авруе А., Голуб Ю. Ук. соч. С. 28.

6. История Франции. Т. II. С. 543.

7. Очерки истории Франции. С. 348-349; История Второго Интернационала. Т. II. С. 150.

8. История Франции. Т. II. С. 543.

9. Художественная литература в преподавании новой истории (1640-1917). Хрестоматия. Пособие для учителей. Составитель А.А. Вагин. М., 1978. С. 170.

10. Очерки истории Франции. С. 348-349.

11. Там же. С. 351.

12. История Второго Интернационала. Т. II. С. 154-155.

13. История Италии… С. 315-316.

14. История Второго Интернационала. Т. II. С. 73.

15. Там же. С. 71.

16. Там же. С. 32. Очерки истории Италии. С. 319.

17. Очерки истории Италии. С. 317; История Второго Интернационала. Т. II. С. 280-281.

18. Германская история… Т. I. С. 445.

19. Очерки истории Франции… С. 338.

20. Там же. С. 349.

21. Долуцкий И.И. Ук. соч. С. 48.

22. Там же. С. 49.

23. Германская история… Т. I. С. 385-386.

24. Там же. С. 455.

25. Там же. С. 336, 337.

26. Там же. С. 473.

27. Пристер Ева. Краткая история Австрии. С. 480.

28. Джексон Т.А. Борьба Ирландии на независимость. М., 1949. С. 300-301.

29. Там же. С. 302.

30. Кертман Л.Е. Указ. соч. С. 375.

31. Там же. С. 473.

32. Джексон Т.А. Указ. соч. С. 305.

33. Кертман Л.Е. Указ. соч. С. 386.

34. Петросянг Ю.А. Османская империя. Могущество и гибель. Исторические очерки. М., 1990. С. 233.

35. Лазарев М.С. Крушение турецкого господства на арабском Востоке (1914-1918). М., 1960. С. 36-37.

36. За балканскими фронтами. С. 39.

37. Там же. С. 40.

38. Джолл. Указ. соч. С. 245-246.

39. Там же. С. 91.

ГЛАВА IV. ОБЩЕЕВРОПЕЙСКИЙ КРИЗИС 1911-1911

§ 1. Обострение международных отношений

Еще в 1939 г. советские историки – авторы первого учебника по новой истории для вузов обратили внимание на 1911 год, который они посчитали своеобразным, но достаточно четко обрисованным рубежом. «После событий 1911 г., - говорилось в учебнике, - во всех империалистических странах еще более усилилась подготовка к войне». С 1911 г. военная опасность возникает ежегодно, и не успевает один международный кризис рассосаться, как начинается другой.¹

Этот тезис не получил полного развития, но и не был забыт. В учебнике для вузов 1973 года он был выражен так: «С 1911 г. опасность войны возникала буквально ежегодно, и не успевала утихнуть одни международный кризис, как уже начинался другой. К вырастанию военной опасности наряду с развитием империалистических противоречий вело обострение внутреннего положения в империалистических государствах и усиление национально-освободительной борьбы в колониях».²

Е.В. Тарле в своей яркой манере по-своему выразил эту мысль: «Агадир – событие, которое как можно ярче осветило бездну, на пороге которой стояла Европа... Агадирское дело нанесло вообще европейскому миру новый и очень тяжелый удар».³

Дипломатично осторожно и не очень четко значение Агадирского или второго Марокканского кризиса указано в истории дипломатии, где говорилось: «Пожалуй, ни один международный кризис предшествовавших лет, не вызывал такой волны шовинизма, как агадирский инцидент». И далее: «Одним из важнейших последствий Агадира была целая серия мероприятий по усилению вооружений, проведенных всеми великими державами с начала 1912 г. по лето 1914 г.».⁴ Авторы «истории Первой мировой войны» поставили события 1911 г. в один ряд с другими кризисами (1905 г. и т.д.).

Но они отмечают, что Агадирский кризис 1918 г. был особенно острым. В другом месте указывалось, что Марокканский кризис был в числе главнейших кризисов в международной политике великих держав.⁵ Зато немецкий ученый А. Норден пишет прямо и недвусмысленно, что Марокканский кризис 1911 г. оказался решающим этапом на пути, который привел к мировой войне 1914-1918 гг.⁶ В Истории Германии подчеркивалось, что начиная с 1911 г. один европейский конфликт непрерывно следует за другим,⁷ а в истории Франции утверждалось, что Агадирский кризис вызвал во всех странах огромную волну шовинизма и особенно усилил гонку вооружений. Он усилил международную напряженность.⁸ На особое место Агадирского кризиса обратили внимание и многие зарубежные историки (Р. Жиро, например). Кризис, по их мнению, и его прямые последствия рассматриваются как крайний рубеж, когда окончательно определились союзы и их стратегия.⁹

Приведенные выше высказывания представляют, как нам кажется, достаточно прочное основание для выделения в отдельный период 1911-1914 гг., а этот период оказался своеобразным финишем в развитии обострившихся до крайности международных противоречий и четко зафиксированного противостояния военных блоков. Финалом бешеной гонки вооружений и готовых взорваться внутри общественных противоречий, решение которых зашло в тупик. Все усилия решит внутренние противоречия, остановить неумолимо нараставший социальный взрыв потерпел неудачи. Европа вступила в общеполитический кризис, который за три года довел общественную «температуру» до крайней черты, где был один выбор: либо революция, либо война.

В этот период достигла самых «высоких нот» пропаганда национализма и шовинизма, милитаризма и нужности войны. Фактически два с половиной года оказались рубежом, за которым Европу ждала война. К этому вело длительное развитие противоречий европейских стран, внутренних и внешних. И вот бурный, стремительный финиш - впереди может быть только страшная кровавая схватка, битва не на жизнь, а на смерть.

Событием, которое обозначило наступление этого периода явился второй Марокканский (Агадирский) кризис, вновь столкнувший Германию и Францию и едва не вызвавший общеевропейскую войну.

Марокко давно привлекло германских империалистов богатством своих ресурсов и выгодным военно-стратегическим положением. Потерпев неудачу в своих притязаниях на Марокко в 1905-1906 гг., Германия попыталась вновь получить контроль над этим формально независимым государством, используя то обстоятельство, что там в 1908 г. возникли волнения, затронувшие иностранцев. Инцидент разбирался в Гаагском трибунале (решение в пользу французов), и в 1909 г. все, казалось, завершилось соглашением Германии и Франции.¹⁰

Но Франция под предлогом защиты своих граждан ввела в мае 1911 г. войска в марокканскую столицу г. Фес. В Берлине поняли, что опоздали, и решили потребовать компенсацию в виде солидной прирезки к германскому Камеруну. Германские газеты решительно требовали не уступать. Было решено взять французов на испуг. 1 июля 1914 г. в марокканской бухте Агадир неожиданно появилась немецкая канонерская лодка «Пантера» (отсюда выражение: «Прыжок «Пантеры»).¹¹ Позже ее сменил крейсер Берлин и другая канонерка. Газеты сравнивали «Прыжок» с Эмской депешей Бисмарка.¹² (Канонерская лодка - небольшой неглубоко сидящий военный корабль, вооруженный пушками, иногда большого калибра для действия у берегов и мелководье). Полагая, что французы напуганы «прыжком «Пантеры», немецкое руководство заявило, что соглашается отдать Марокко Франции и Испании, но взамен хочет получить все французское Конго. Премьер Ж. Кайо повел было переговоры, но в итоге потерпел неудачу. Франция категорически отказалась уступить. В воздухе запахло порохом. Обе стороны принимали военные меры.¹³ Германия была готова напасть на Францию. Но 21 июля британский канцлер Казначейства, министр финансов, Д. Ллойд Джордж выступил на официальном обеде с традиционной речью по внутренним вопросам. Но в ней неожиданно нашлось место для мировой политики. Ллойд Джордж заявил, что ради поддержки своего престижа и в силу обязательств Англия не остановится перед войной.¹⁴ Во всех столицах это поняли как намерение защищать Францию. Английскому флоту дали приказ о боеготовности.¹⁵ Не приказ о боеготовности. Но будучи не готова к войне с двумя противниками, Германия была вынуждена на глазах у всего мира отступить. Осенью 1911 г. немцы и французы подписали соглашение. Марокко перешло к Франции, установившей над ним протекторат, немцы же получили меньшую, к тому же болотистую часть Конго - 250 кв. км, как придаток к германскому Камеруну.¹⁶ Внешне все выглядело пристойно: простой обмен территориями, взаимные уступки. Но на деле это был последний компромисс двух держав. В обеих странах произошел взрыв шовинистских воинственных настроений и ненависти к врагу. В Берлине осознали, что потерпели поражение. «Общественное мнение», прежде всего Пангерманский союз, то есть круги, которые считали, что «Марокко стоит войны», были потрясены и возмущены. Они не могли простить правительству и даже Кайзеру их позорного отступления. Рейхстаг выслушал сообщение канцлера о Марокканских делах в полном молчании, зато гремела и бушевала шовинистская пресса.¹⁷

Русский министр иностранных дел С.Д. Сазонов позже отметил, что столкновение Германии и Франции в 1911 г. было не менее опасным, чем Австрии и Сербии в 1914 г. (Последнее повлекло за собой мировую войну). Но тогда Англия спасла мир, проявив твердость.¹⁸

В том же году Германия получила еще один удар. Ее союзник Италия, тайно обеспечив согласие Англии, Франции и России, в сентябре 1911 г. напала на Турцию, а в конце 1912 г., разбив турецкие войска, захватила две североафриканские провинции Османской империи - Триполитанию и Киренаику, образовавших итальянскую колонию Ливию.¹⁹ Это происходило в то время, когда Германия все глубже «осваивала» турецкие ресурсы и укрепляла свое военно-политическое присутствие в Турции. Но международная ситуация опять сложилась так, что воевать ради турок Германия не могла и снова отступила.

Произошедшие события были знаменательными тем, что Антанта не позволила Германии «обидеть» Францию. Зато Германия не смогла защитить возможного союзника, Турцию, и заодно убедилась в коварстве Италии, формально состоявшей с Германией в одном союзе. Призрак международной изоляции Берлина явственно обнаружился в конце 1911 г. Влияние Германии в мире с этого момента упало, перспективы ее омрачились. Германия лихорадочно старалась исправить положение, ускорив подготовку к военному решению «всех проблем». 1911 год показал и еще одну важную черту мировой политики: уступки, компромиссы, переговоры не приносили успеха, не смягчали противоречий. Наоборот, борьба за передел мира ожесточилась. Столкновение двух блоков неминуемо приближалось. Об этом говорили и события следующего 1912 г., когда началась первая Балканская война.

Обстановка на Балканах характеризовалась к тому времени ростом напряженности отношений балканских государств с Турецкой империей. Младотурецкая революция не изменила политику империи, но поведала ослабление самой империи. С другой стороны, опираясь на прямую поддержку (в том числе поставки нового оружия), Сербия, Греция, Болгария, Румыния, Черногория укреплялись и готовились к борьбе с ненавистным угнетателем.

Великие державы внимательно следили за делами на Балканах и действовали там сообразно своим интересам. Россия, для которой этот полуостров имел военно-стратегическое значение как плацдарм для контроля проливов, старалась сплотить славянские государства и добивалась создания антитурецкого балканского союза. После долгих трудных переговоров в марте 1912 г. был подписан сербо-болгарский договор, намечавший в общих чертах раздел турецких владений.²⁰ К ним примкнули Греция и Черногория. Образовался союз балканских монархий в целях разгрома Турции, освобождения Балкан от ее ига. Одновременно в целях раздела владений наносился удар по остаткам феодализма и абсолютизма, опиравшихся на турецкое владычество. Будущая война между Турцией и балканским союзом с самого начала со стороны союза носила национально-освободительный характер. Ее спровоцировала турецкая политика на Балканах.²¹

Однако объективно прогрессивный характер объединения балканских стран сочетался с великодержавными намерениями. Он примерялся, как правило, по националистической мерке с захватом как можно больших кусков чужих инонациональных земель... ²²

Создание балканского союза задело интересы Германии, которая укреплялась в экономике Турции, а также Австро-Венгрии, стремившейся заменить Турцию на Балканах в роли гегемона.

Война началась в первых числах октября 1912 г. В короткий срок турецкая армия, слабо организованная, с плохим командованием и старым вооружением была разбита. Болгары шли на Константинополь, греки заняли Салоники, сербы - большую часть Македонии, Северную Албанию и Новобазарский Санджак.²³ Турки смогли остановить болгар на так называемой Чаталджинской позиции, но 3-го ноября запросили перемирия. Начались мирные переговоры. Наиболее трудной проблемой оказалась судьба Албании. Сербия хотела получить Северную Албанию и таким путем войти к Адриатическому морю. Но против этого выступала Австро-Венгрия, пригрозив войной Сербии. Россия поддержала Сербию. Обе великие державы провели частичную мобилизацию. Балканский вопрос грозил вызвать европейскую войну. Россия отступила (второй раз после 1908-1909 гг.). Сербия не получила выхода к морю. Конференция шести великих держав в Лондоне выработала такой подход: из Албании создали самостоятельное государство, на трон которого поставили немецкого принца Вида из мелких немецких князей.²⁴ Вскоре там началась борьба мусульманского населения против иноверца, князя, который мог опираться только на австрийскую армию. «Албанский патриотизм, - писала русская газета «Русь», - проявился в гораздо большей степени в Австрии, чем в самой Албании».²⁵

За этой борьбой стояло противоборство Австро-Венгрии и Италии, имевших «свои виды» на Албанию. Турция получила Константинополь с небольшим округом, остальная ее европейская территория была разделена между Сербией, Грецией, Болгарией и Черногорией.²⁶

Между чем недовольные решением Лондонской конференции вчерашние победители стали ссориться между собой, особенно из-за дележа Македонии. Сербия и Греция заключили между собой союз против Болгарии которая, не дожидаясь их нападения, сама 29 июня 1913 г. напала на бывших союзников. Боясь усиления Болгарии, Румыния объявила ей войну. Ее поддержала Турция. Болгары были очень быстро разбиты и 10 августа 1913 г. в Бухаресте был подписан мирный договор Болгария уступила Добруджу Румынии, часть Македонии, Сербии, а туркам вернули Андрианополь.²⁷ Сразу же Сербия начала захват албанской территории. И снова Австрия выступила против, возобновив военные приготовления. Ее поддержала Германия. Россия, собравшаяся было поддержать сербов, отступила. Отступили и сербы.

Вторая балканская война имела сложные противоречивые содержание и последствия. Во-первых, война показала, что сложившиеся там государства не являются только клиентами или сателлитами великих держав. Они преследовали свои, далеко не идиллические интересы, стремились к территориальным захватам и утверждению в регионе, вплоть до установления гегемонии. Известный историк-балканист В.Н. Виноградов писал: «Отношения между самим балканскими странами были отнюдь не однозначно дружественными. Соперничество между ними, стремление к гегемонии на полуострове, к территориальному переделу приводили к дипломатическим и военным столкновениям. Предпринятая ими вполне самостоятельно (подчеркнуто нами - Б.К.) война 1913 г. до крайности обострила межбалканские отношения. С.Д. Сазонов уподобил Бухарестский мир «пластырю, налепленному на не залеченные балканские язвы». С другой стороны, Балканы, превращенные в «пороховой погреб» Европы, стали переплетением двух видов соперничества: между коалициями великих держав и между самими странами юго-восточной Европы.²⁸

Первая балканская война сплотила в один союз антитурецки настроенные государства на полуострове и имела явное прогрессивное значение в историческом плане и в развитии международных отношений. Вторая война разрушила этот союз, вернула турок на Балканы. В результате сложился клубок противоречий, грозивший третьей балканской войной.

Обе балканские войны оказали сильное воздействие на расстановку сил на мировой арене. Они сплотили Германию и Австро-Венгрию в их усилиях укрепиться на Балканах и путях на Ближний восток, к Средиземноморью и Черному морю. Это заставляло Россию искать противодействия и добиваться поддержки Англии и Франции, не питавших интереса к ее проблемам. Между союзниками не было полного согласия, но события показывали, что оно- необходимо. Обе коалиции упорно боролись за новых союзников. Россия «упустила» Болгарию, давнюю «любимую дочь». Зато укрепились ее отношения с Сербией. Наметилось сближение с Румынией. Оба блока готовили позиции к схватке, неизбежность которой показали уже события 1912-1913 гг.

Балканские войны стали еще одним этапом, приблизившим столкновение враждующих блоков великих держав. Важным фактором явился перенос военных действий на европейский континент, в его «подбрюшье», в опасную близость от границ великих держав. Страшная тень «Всесветской бойни» пододвинулась к Европе.

Все великие державы, создававшие и направлявшие европейскую политику в составе европейского «концерта держав» должны были еще раз уточнить свои цели и интересы, упрочить отношения с союзниками, устранив неопределенности и колебания, и определиться с тем, кто выступал теперь уже вполне четко обозначившимся врагом.

Обе балканские войны оказали большое влияние на развитие международных отношений. Поочередное поражение сначала Австро-Венгрии, а затем России (распад союза балканских государств) резко обострили отношения между великими державами. Венское руководство еще глубже осознало «зловредность» Сербии – дважды победительницы, чей авторитет сильно вырос. Всем стало ясно, что Дунайская империя никогда не примирится с самим существованием Сербии и что война между ними неизбежна.

Россия должна была сделать тот горький вывод, что благодаря своей неполной готовности к схватке оно слишком долго отступала. Теперь в Петербурге перед лицом сербских успехов осознали полную невозможность нового отступления на Балканах. Это означало, что избежать войны с Австро-Венгрией не удастся. «Новая турецкая политика» Берлина ставила в той же плоскости вопрос об отношениях с Германией. Раньше Россия нигде впрямую не сталкивалась с немцам. И вот теперь все острее и грознее такая опасность в их отношениях возникла, прежде всего по Балканскому вопросу. Это говорило о неизбежности столкновения России с Германией и Австро-Венгрией. Это в Петербурге становилось все яснее. Тем не менее российская дипломатия, направляемая Николаем II, стремилась сохранить стабильные отношения со всеми и больше всего с Берлином и Веной, хотя события 1912-1913 гг. подрывали эти усилия России.

На всех направлениях Россия сталкивалась либо с Германией, либо с Австро-Венгрией. Во время Второй балканской войны русские, немцы и австрийцы приняли даже военные меры.²⁹ Именно на Балканах сложился антагонизм России и Австро-Венгрии. Правда, позже Николай II смягчил тон, чем вызвал недовольство Франции. Ее дипломаты открыто обвиняли Россию в пассивности и даже трусости.³⁰

К этому времени выяснилось, что Германия усилила свои позиции в Турции. Это ставило под угрозу решение вопроса о проливах и осложняло ситуацию на Кавказе. Между тем, учитывая свою слабость, в Петербурге полагали, что войны с Турцией можно (и надо) избежать. По инициативе премьера П.А. Столыпина был предложен всем балканским государствам (Турции в том числе) проект Всебалканского союза.³¹ Эта наивная идея свести вместе заклятых врагов естественно провалилась. Зато позиции Германии в Турции еще более окрепли и в 1913 г. она взяла под контроль турецкие вооруженные силы, которые фактически приняли немецкое командование генерала Отто Лимана фон Сандерса, возглавившего германскую военную миссию. Этим России был нанесен сильнейший удар. Она пыталась компенсировать его, укрепив отношения с Болгарией и Румынией и одновременно командованием корпусом, расположенным в Константинополе.³²

В 1913 – начале 1914 г. германо-русские отношения вновь накалились. Этому способствовала ближневосточная политика Германии, направленная против интересов России. Особо болезненным ударом для нее явилось решение Берлина направить в Турцию миссию Лимана фон Сандерса, которая, по мнению наших историков, знаменовала собой «кульминационный пункт военного наступления германского национализма».³³ Появление миссии Лимана фон Сандерса спровоцировало начало «газетной войны» между прессой Германии и России.³⁴

Ожесточенная полемика в прессе двух стран была вызвана возросшим обострением отношений Германии и России. Началась усиленная психологическая подготовка населения к войне. Полемика шла с откровенной «подачи» дипломатических и военных ведомств двух стран.

Начало «газетной войны» положила статья 18 февраля 1914 г. в газете «Кёльнише Цайтунг» о росте мощи России, которая через 3-4 года будет готова напасть на Германию. Официозная, то есть формально не связанная с правительством, но проводящая его линию, газета высказывалась необычайно резко, категорично. В России да и в Европе не были готовы к такому тону и других германских газет.³⁵

Русские газеты постарались дать достойный ответ. «Новое время» писало: «Россия должна сбросить с себя наложенную на нее в годину наших бедствий дань немцам. Но для этого … нужно одно: быть «способными отстаивать свои интересы и достоинство».³⁶ Германские газеты обвинялись в том, что они подняли шумиху, чтобы увеличить военные расходы на вооружение. С обеих сторон раздавались угрозы одновременно с критикой своих дипломатов за «уступчивость» и страх перед возможными международными осложнениями. Заговорили о войне против России, а «Речь» призывала: «Пусть наша дипломатия не будет слишком пуглива».³⁷ Шла настоящая «газетная война», обе стороны наносили удар за ударом друг другу. Германскую печать поддержали австрийские газеты. Возбудилось общественное мнение во Франции и «апатичная» британская общественность.³⁸

Апофеозом кампании стала знаменитая анонимная статья в «Биржевых ведомостях» от 27 февраля под названием «Россия готова». В ней рассказывалось о соотношении сил возможных союзников и врагов, о военных приготовлениях Франции и России. Статья завершалась утверждением, что обе страны не хотят войны, но Россия к ней готова и надеется, что будет готова и Франция. «Для России прошли времена угроз извне. России не страшны никакие окрики. Россия готова к войне».³⁹

Статья стала сенсацией. О ней оповестили во всем мире. Шли слухи, что вдохновителем, а может быть, и автором ее был русский военный министр В.А. Сухомлинов. Никто эти слухи не опроверг. Было понятно, что выражена точка зрения воинственной части российских «верхов» и что статья являлась предупреждением, в первую очередь Германии.⁴⁰

Все же, несмотря на «газетную войну», к войне настоящей, «горячей» царская Россия не стремилась и не хотела (лично Николай II), форсировать отношения с Германией и Австро-Венгрией. Учитывалось то, что вооруженные силы еще не получили «подпитки» по новым программам пере- и до- вооружения. Не было твердой уверенности в поддержке Англии. Поэтому российская дипломатия проводила сложные маневры с целью охладить нагревавшиеся в последние годы контакты с Берлином. Россия продолжала столыпинскую политику соглашений и балансировала в отношении Германии (но не Австро-Венгрии). Николай II нанес визиты подряд президенту Франции, английскому королю и встретился с Вильгельмом II в финских шхерах (1909 г.) и в Потсдаме (1910 г). На обеих встречах Кайзер хотел одного: оторвать Россию от Франции и этим разрушить Антанту. Но наученный опытом русский царь ссылался на многое (дорога «Три Б», другие уступок), но союза с Парижем рвать не хотел и письменных соглашений не подписывал.⁴¹

В мае 1913 г. Николай II предпринял последнюю перед войной попытку улучшить отношения с Германией. Он был приглашен на свадьбу дочери Вильгельма II и, как говорится, за чашкой чая изложил свой план мира в Европе. Россия отказывается от претензий на проливы, объявляя Турцию там в роли «привратника», а Германия будет удерживать Австро-Венгрию от захватов на Балканах. Вильгельм от принятия этих предложений уклонился.³²

Вторая Балканская война показала, что позиция Вильгельма была последовательна. Он не хотел мира на Балканах.

По мнению К.Б. Виноградова, Россия прочно завязла в делах балканского региона, отчего продолжали осложняться ее отношения с Германией и Австро-Венгрией. В Париже и Лондоне определенная группа политиков и военных радовалась тому, что удалось вытолкнуть Россию «на линию огня», обеспечив себе свободу маневра, в том числе и определенное заигрывание с Германией по вопросам политики в Африке, на Ближнем Востоке. Здесь англичане торговались из-за нефти, явно игнорируя интересы России.⁴³

Западные союзники России знали, что ей «не интересно» воевать из-за чужих колоний в Африке и Азии. Поэтому они приветствовали каждое обострение противоречий России с Германией и Австро-Венгрией, особенно в Юго-Восточной Европе, чуждой их основным интересам.

В общем итоге русско-германские отношения основательно напряглись. В основе этого лежал экономический подъем России и продвижение в работе над военными программами. Соотношение сил выравнивалось. Росло влияние российской крупной империалистической буржуазии, стоявшей за активную борьбу с Германией. Она теснила консервативно-монархические круги, боявшиеся, что война возродит революционную угрозу. Падало влияние прогерманского придворного кружка, и царь постепенно освобождался (хотя не до конца) от цепкого влияния своего берлинского кузена.⁴⁴ В газетах и речах депутатов государственной Думы критиковали «умиротворительную» политику Столыпина, которую объявляли теперь не только унизительной, но и опасной.⁴⁵

То же самое говорил о прежней политике России на Балканах С.Д. Сазонов, а царь сказал фразу, облетевшую двор и все «верхи»: «Мы не можем до бесконечности расшаркиваться, когда нам наступают на ноги».⁴⁶

Международное положение России укреплялось после событий 1905-1909 гг., но оставалось сложным. Франция вела себя требовательно. Англия – уклончиво. Сазонов говорил, что реальность англо-русского союза доказана так же, как доказано «существование морского змия».⁴⁷ К тому же сохранялись разногласия России и Англии в персидских делах и в Афганистане. Но главным было стремительное нарастание враждебности в отношения Германии и России. В Петербурге «легко выговаривали слово «война», имея ввиду «немцев». Правда, единства мнений долго не было. Воинственная группа – военные, Сазонов и др. – стояли на том, что война будет и надо смело идти на нее. Другая, консервативно-монархическая, страшась революции, желала отложить военные столкновения.⁴⁸

Обе группы вели дискуссии и старались убедить в своей правоте императора. Николай II как всегда колебался. Однако было замечено, что он отходил от своих германофильских позиций и слепой веры в доброжелательность кузена Вильгельма II.⁴⁹

Осложнения внутренней и международной обстановки заставили руководящие круги России определить свою позицию. Она обсуждалась 31 января 1913 г. на Особом совещании при царе с участием военных, моряков и дипломатов. Там решили вопрос о союзе Германии и Турции, но средств решения не нашли, так как не нашли причин войны. Премьер В.Н. Коковцев решительно возражал, спрашивая: «Может ли Россия на нее (войну) идти?» - и отрицательно отвечал, пугая возможной революцией. Было решено продолжать переговоры с Германией, принять меры воздействия на Турцию, а вопрос о войне рассмотреть только с учетом активного участия Англии и Франции.⁵⁰

8 февраля 1914 г. прошло другое заседание Особого совещания. Был поставлен вопрос о возможном десанте в Константинополь. После бурных дебатов все участники заседания сошлись во мнении, что наступление на Константинополь возможно только в связи с европейской войной, а к ней Россия не готова. Сазонов вышел из этого совещания с «безотрадным впечатлением нашей полной военной неподготовленности, в частности, для операции против Константинополя». Но общая линия на этом совещании, как и предыдущем (13 января 1914 г.), сводилась к признанию неизбежности близкой европейской войны.⁵¹ И правительство пошло ей на встречу, не очень охотно, но считая это необходимым для решения внутриполитических проблем.

Россия ускоренно вооружалась. В «верхах» осознали, что столкновение с Германией будет скорым и неизбежным, хотя определенная группа все же хотела его если не избежать, то отсрочить. Но мнение большинства было твердым: войны с Австро-Венгрией, а значит, и с Германией не избежать.

Однако германо-русская напряженность была не главной основой событий. В центре назревавшего вооруженного конфликта находился другой антагонизм – англо-германский, несмотря на все ухищрения британской дипломатии уйти в тень.

Столкновения Германии и Англии шли, можно сказать, везде. Непрерывно обострялось экономическое положение и военно-морское соперничество двух держав. Пресса обеих стран усиливала атаки на возможного врага.

В то же время, благодаря искусству британской дипломатии период 1912-1913 гг. оказался временем снижения при видимости его напряженности в англо-германских отношениях. Марокканский кризис 1911 г. вновь обнаружил остроту англо-германского антагонизма. Однако помимо ответа на германские усилия создать больший, чем английский, военно-морской флот, Лондон считал возможным проведение пацифистских маневров, одной из целей которых было создание в Берлине превратного впечатления о позиции Англии в возможной войне. Такие маневры производились англичанами почти непрерывно. Они давали понять Берлину, что пойдут на значительные уступки, если Германия остановит вовсе или хотя бы замедлит создание своего нового военно-морского флота. Вильгельма II эти домогательства раздражали. Получив очередную депешу посла в Лондоне с таким предложением, Кайзер велел послу сказать что-то вроде того: «Идите к черту!» (в оригинале было нецензурное выражение). «Это привело бы их в чувство… (посол – Б.К.) должен был бы дать подобного рода фантазерам пинок в зад …»⁵² Но англичане не унимались. В феврале 1912 г. они направили в Берлин военного министра в правительстве либералов Ричарда Холдейна (обычно пишут: Холден, иногда Халдейн). Он обсуждал вопрос об ограничении морских вооружений и намекал немцам на возможную войну Германии с Россией и Францией.⁵³ Немецкий адмирал А. фон Тирпиц, морской министр требовал, чтобы Англия отказалась ради немецких уступок, весьма кстати проблематичных, «от всех своих Антант».⁵⁴ В качестве уступок со своей стороны Англия предлагала снятие возражений против завершения дороги «Три Б» и раздел … португальских (то есть чужих) колоний в Африке. Переговоры шли на самом высоком уровне, но закончились, как и ожидали в Лондоне, неудачей. Агрессивные круги обеих стран были довольны: мира не должно быть, зато начнется война.⁵⁵ Это, тем не менее, не остудило пыл британских дипломатов. В мае 1913 г. Берлин посетил английский король Георг V. Снова начались переговоры о судьбе Багдадской железной дороги. Они шли медленно, но без больших перерывов и завершились в конце июля 1914 г., когда Европа встала на грань войны. В Берлине вновь сделали неверное заключение о возможной политике Великобритании.⁵⁶ Конечно, было ясно, что примирить две страны уже не удастся. Вильгельм II не раз позволял себе оскорбительные высказывания.⁵⁷ И все же маневры Лондона поселили сомнения в немецком руководстве. Там приняли расчетливые заигрывания Лондона за его искреннее нежелание ссориться с Берлином. Родился миф о возможном нейтралитете Англии, и он держался до самого августа 1914 г.⁵⁸ Англичане обманывали немцев, а те позволили себя обманывать, твердо уверившись в свою (Кайзера) прозорливость. Человеческий фактор неожиданно сыграл большую роль вопреки достаточно ясным объективным данным. И все же в Лондоне и Берлине хорошо понимали, что их схватка может быть отсрочена, но должна произойти обязательно. Слишком велики были ставки.

Откровенно враждебными были отношения Германии и Франции. Две схватки за Марокко, особенно последняя, «Агадирское дело» не оставляли никаких возможностей для примирения двух стран. Для них характерным было почти полное отсутствие каких-либо официальных контактов. Два Марокканских кризиса едва не привели эти страны и мир к войне. Застарелая рана 1870 г. у французов не заживала, и настроения реванша сохранялись и все время подогревались. В Париже понимали, что любое движение Германии к мировой гегемонии будет означать уничтожение Франции.⁵⁹ В Берлине с тревогой смотрели на рост французских вооруженных сил. Французы укрепляли военные контакты с Англией и с Россией, четко указывая, против кого они собираются воевать.

В Германии с тревогой встретили приход к власти в Париже Раймона Пуанкаре, сначала на пост премьер-министра, а затем и президента Франции. Едва заняв пост главы кабинета, Пуанкаре посетил Петербург, чтобы удостовериться в верности союзника и ускорить его военные приготовления.⁶⁰ Отношения России и Франции строились на идее неизбежности скорой войны с Германией. И Пуанкаре, не скрываясь, вел политику с учетом этой перспективы.

Уроженец Лотарингии, из богатой семьи, Р. Пуанкаре очень быстро стал богатым и известным адвокатом, связанным с фирмой Шнейдер. Он также быстро поднялся и в политике, став в 52 ( в январе 1912) главой правительства, а в январе 1913г. президентом Франции. Одаренный большим и гибким умом, крайней настойчивостью и последовательностью, осторожностью и предусмотрительностью и вместе с тем решительностью, большим хладнокровием и выдержкой, бесспорным даром слова, Пуанкаре был крупным государственным деятелем.⁶¹ Своей главной целью он считал разгром Германии и не скрывал этого. «Для французского правительства, - говорил он, - весьма важно иметь возможность заранее подготовить французское общественное мнение к войне».⁶²

Разрешение в ноябре 1911 г. Агадирского кризиса не вернуло прежнюю рутинную дипломатическую деятельность. Она расширилась, ускорила свой темп. Все государства, прежде всего великие, начали лихорадочную работу по укреплению своих позиций, поиску новых союзников и удержанию старых, по «цементированию» военно-политических союзов. В течение 1912-1914 гг. (до 1 августа) Антанта и Россия провели целую серию дипломатических и военно-организационных мероприятий, направленных на укрепление союзных контактов. Особое внимание уделялось военным вопросам. Наиболее активно работали английское и французское руководства. В ноябре 1912 г. произошел тайный обмен письмами британского министра иностранных дел Эд. Грей и французского посла в Лондоне Поля Камбона. Об их содержании не знали не только депутаты британского парламента, но и почти все члены Кабинета. Причиной было то, что в письмах откровенна шла речь о совместных военных действиях против «враждебной державы» и о мерах, какие они готовы принять.⁶³ Тут же в духе этих писем в марте 1913 г. была подписана опять же в тайне англо-французская военная конвенция, точно указывавшая военную помощь, которую англичане должны оказать французам в случае войны с Германией. Еще в 1912 г. было достигнуто морское соглашение двух стран.⁶⁴

Состоялось несколько встреч высшего руководства Англии и Франции, в числе которых был визит короля Георга V в Париж, куда, в первый и последний, раз выехал за рубеж Эд. Грей, сопровождая монарха.⁶⁵ На май 1914г. готовился визит Президента Пуанкаре в Россию, перенесенный затем на июль.

Военные контакты Франции и России были регулярными, и на каждой встрече лишь уточнялись детали. На 9-й конференции начальников штабов генералов Я.Г. Жилинского и Ж. Жоффа было решено, что русская армия начнет наступать в Восточной Пруссии уже на 13-й день после начала мобилизации.⁶⁶ Сложнее были отношения с Англией, которая не хотела связывать себя никакими конкретными обязательствами перед Россией. С большим трудом русский министр иностранных дел С.Д. Сазонов уговорил Лондон начать секретные переговоры по морским вопросам. Англичане долго уклонялись, стараясь «набить себе цену». Когда же наконец начались сверхсекретные переговоры в английской столице, их сорвал германский шпион б. фон Зиберт, советник российского посольства в Лондоне. Он организовал утечку информации, английские газеты подняли шум, и переговоры пришлось прекратить.⁶⁷ Однако контакты по этой линии продолжались. Так, в июне 1914 г. состоялся визит английской эскадры по приглашению группы депутатов Государственной Думы. Визит устраивался для укрепления Тройственного согласия в борьбе «против замыслов иного характера». При этом Председатель Думы М.В. Родзянко заявил, что Россия не желает войны, но естественно не уступит ни в чем, «если наступит момент». Целями России объявлялись охрана мира, европейского равновесия и упрочения Тройственного согласия.⁶⁸

Английские моряки осмотрели русские корабли, береговые укрепления. Их торжественно встречали русские моряки и парламентарии. На обратном пути англичане остановились в Киле, где их ждала почти такая же братская встреча с немецкими моряками.⁶⁹ Русская пресса посчитала особенно важным эту демонстрацию англо-русской дружбы и военно-морского братства.⁷⁰

Российская дипломатия также энергично работала над привлечением новых союзников. Была проведена большая подготовительная работа с Румынским руководством перед визитом Николая II в Констанцу. В конце 1914 г. визит состоялся, а министр иностранных дел Сазонов прямо говорил с королем Румынии о возможной войне в Европе в случае столкновения Австро-Венгрии с Сербией.⁷¹ Румыния поддержала позицию России. Этому в Петербурге придавали особую важность. Русская пресса подчеркивала почти единодушно, что Румыния была спутницей Тройственного союза, а теперь Германия и Австро-Венгрия не смогут рассчитывать на румынскую армию и что в Бухаресте идет «переоценка ценностей». Теперь у России и Румынии одна цель – сохранение мира и спокойствия на Балканах.⁷²

Зато Болгария показала явное стремление перейти на сторону Центральных держав. Этим она взорвала Балканский союз, чем серьезно ослабила позиции России.⁷³

Последние, можно сказать, судорожные усилия по подготовке к войне делали германское правительство и дипломатия. Военные завершали целый ряд мероприятий, прямо связанных с близкой войной. Дипломаты решали сложные внешнеполитические вопросы, подводили итоги многолетних усилий по созданию и укреплению своей коалиции – Тройственного союза. Итоги оказывались нерадостными. Германии фактически «грозило» противостояние с тремя великими державами. Ей грозила международная, хотя и частичная изоляция от всего неевропейского мира. Отношения с далекой Японией⁷⁴ , никогда не были теплыми, а теперь и вовсе ухудшились.

Некоторое время Германия пользовалась благожелательностью президентов США Т. Рузвельта и У. Тафта. Но приход в Белый дом демократа В. Вильсона, явного англофила, осложнил отношения с Америкой. Мало что прояснила встреча Вильгельма II с доверенным лицом президента США Э. Хаузом накануне войны. Хауз предлагал императору фантастические планы совместной эксплуатации чужих колоний, Вильгельм говорил о предстоящей войне с Англией. Сообщив об этой беседе политикам в Лондоне, Хауз отбыл в США. Было похоже, что он просто хотел узнать, будет ли война в Европе, и убедился в том, что она возможна.⁷⁵

Германия могла твердо положиться только на Австро-Венгрию и Турцию. Но двуединая Империя грозила вот-вот развалиться, а германское присутствие в Турции, по мнению Вильгельма, было «равным нулю» по сравнению с прошлым.⁷⁶

Кайзер имел основания сомневаться в турках. Они действительно были против «московского исполина», но не сразу приняли германское покровительство, торговались, закупали оружие у потенциальных врагов Германии. Даже приняв миссию Лимана фон Сандерса, младотурецкие лидеры не спешили и не хотели осложнять отношения с Францией и особенно – с Россией. Весной 1914 г. турецкие лидеры вели переговоры в Париже и Петербурге.⁷⁷ В Германии знали об этом, но выжидали. Других союзников не было. Проверяя готовность основного союзника, Вильгельм встретился с наследником престола и вождем военной партии эрцгерцогом Францем Фердинандом, своим любимцем и единомышленником, в замке последнего в Конопишты (Богемия) в начале июня 1914 г. Во время бесед в знаменитом розовом саду замка была намечена программа мер, укреплявших единство и положение двух стран на юге Европы и явно связанных с подготовкой к войне.⁷⁸ План разгрома Франции требовал отвлечения русских армий на Балканы, а это могло случиться только если удалось бы разжечь балканскую междоусобицу. В этом Германия наверняка поддержала бы Австро-Венгрию.

Второй фактор, толкавший Берлин к войне летом 1914 г., состоял в том, что Германия достигла военного превосходства на суше над возможными противниками. Но время двигалось быстро, и с ним менялось соотношение сил. Военное превосходство носило временный, преходящий характер. И в Берлине это очень хорошо понимали. Широко известно теперь высказывание германского статс-секретаря, то есть министра иностранных дел Г. фон Ягова, сделанное им в письме послу в Лондоне в июле 1914 г.: «В основном Россия сейчас к войне не готова, - писал Ягов, - Франция и Англия также не захотят сейчас войны. Через несколько лет по всем компетентным положениям Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас количеством своих солдат, ее Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша группа между тем все более слабеет».⁷⁹ Но во всем оказался прав фон Ягов, но намерения и мотивы Германии он показал верно. Немцев подгонял фактор времени, которое неумолимо бежало.

Германское руководство должно спешить. Оно кичилось своей силой, было уверено в себе и одновременно боялось усиления изоляции и роста сил своих врагов.

В возбужденном состоянии Вильгельм созвал еще 8 декабря 1912 г. своих военачальников и обсуждал с ними «наилучшее время и наилучший метод» развязывания войны против Англии, Франции и России. Лично он выступал за немедленное начало войны. Императора поддержал начальник Главного штаба генерал Г. фон Мольтке, сказавший, что «большая война неизбежна, и чем раньше она начнется, тем лучше». Только неполная готовность военного флота удержала Германию от войны в то время.⁸⁰

Тот же Мольтке считал войну не только неизбежной, но и необходимой и заявлял, что Германия не может и не должна давать России время для мобилизации. «Нужно начать, не выжидая, чтобы круто раздавить всякое сопротивление».⁸¹

Международная обстановка все время обострялась. Не будучи полностью готовой к войне, Германия отступила в 1911 г. во время второго марокканского кризиса и итало-турецкой войн, во время двух балканских войн в 1912-1913 гг. И вот подошел 1914 год, последний год и последнее лето (начинать военные действия всего удобнее было летом ввиду погодных условий), когда германское могущество могло сполна проявить себя. Впереди ожидали либо новое позорное отступление, либо победоносную войну. Войну ждала и готовила верный союзник – Австро-Венгрия. Войну готовили и ожидали со дня на день и противники Центральных держав. Война стала главным итогом кризиса в развитии международных отношений и внешней политики ведущих стран Европы. И она пришла после событий на Балканах.

Дипломатической подготовке к войне соответствовала и военная подготовка, прежде всего завершающий этап гонки вооружений.

1911 г. стал рубежом, с которого гонка вооружений приобрела невероятно высокий темп и гигантские размеры. Приготовления к войне стали лихорадочными, делая военную опасность близкой, а войну – неизбежной. Оба военных блока – Тройственный союз во главе с Германией и Тройственное согласие – вооружались до зубов самой современной техникой и сговаривались с союзниками о будущих совместных действиях против врагов, теперь уже четко обозначившихся.

Германия быстрее всех готовилась к войне. Начиная с 1911 г., правительство ежегодно проводило через рейхстаг новые законы, повышавшие расходы на армию и флот, увеличивая военную мощь. Немецкие военные основательно готовились к будущим сражениям, уделяя большое внимание созданию тяжелой артиллерии, в частности, полевой.⁸²

Военные законы 1911-1913 гг. вводили в армию полевую тяжелую артиллерию, пулеметные взводы в пехоте, увеличивали личный состав. Закон 1912 г. усиливал состав флота новыми линкорами. Закон 1913 г. увеличивал состав армии до 820 тыс. Одновременно росли военные расходы, и для их покрытия был проведен единовременный поимущественный сбор и введен постоянный налог на прирост имущества. Это дало свыше 1,5 млрд. марок как раз в канун войны.⁸³

Принимались спешные меры к укреплению вооруженных сил Франции, где в острой политической борьбе, чуть не расколовшей страну на два лагеря 19 июля 1913г., был принят закон о снижении призывного возраста с 21 до 20 лет и увеличении срока службы в армии до трех лет, что должно было увеличить ее почти на 50 % (по другим расчетам – на 30 %).⁸⁴

Увеличение вооруженных сил происходило и в Австро-Венгрии по закону 1912 и 1914 гг. К концу 1913 г. ее армия насчитывала 460 ты. Австро-Венгерские силы выросли вдвое.⁸⁵

Увеличивала свои вооружения и Османская империя. Она закупала оружие и военные корабли у Германии и одновременно в Англии, пыталась купить броненосцы в США и приобрела боевое судно даже у Бразилии.⁸⁶

Война с Японией 1904-1905 гг. нанесла огромный удар по авторитету вооруженных сил России, чему способствовало применение армии в роли карателей революционного движения. Поражение оставило страну фактически без военного флота, армия оказалась в состоянии небоеспособности. Расстроенные финансы были не в состоянии содержать огромный, хотя и разрушенный военный механизм. Не было программ восстановления оборонной мощи.⁸⁷

Однако положение вскоре стало исправляться. В 1908-1913 годы Россия испытала экономический подъем, совпавший с рядом урожайных лет. Появились денежные средства для восстановления военной силы, началась их реорганизация. Но тут выяснилось, что руководство страны во главе с Николаем II не имеет единого и твердого мнения о путях возрождения этой силы, не может решить вопрос о том, что приоритетней: армия или флот.⁸⁸ Началась борьба приверженцев того или иного рода вооруженных сил. Царь принял идею дипломатов и моряков о том, что большой флот с дредноутами сделает Россию способной выступить в роли посредника между Англией и Германией, обеспечит ей дружбу с Берлином и заодно решит проблему черноморских проливов, закрытых по ряду международных договоров для выхода русских военных кораблей из замкнутого Черного моря, превратившегося фактически в большое озеро, впрочем, как и Балтийское. По-новому проявилось традиционное стремление к этим проливам. Экономические, геополитические и военно-стратегические интересы подкрепляли это стремление. Российский МИД разработал совместно с Генеральным штабом план захвата Босфора с помощью десанта войск. Обсуждение этого плана на особом совещании в феврале 1914 г. выявило невозможность такой операции ввиду недостатка сил и средств.⁸⁹ Нужно было укреплять фактически бессильный черноморский флот, которому противостоял неожиданно набравший силу турецкий флот. Но нуждался в подкреплении и Балтийский флот, который фактически исчез после Цусимы, оставив свою базу Кронштадт и столицу империи без защиты. «Их можно было взять с моря голыми руками», - говорили сами моряки.⁹⁰

С другой стороны, руководство армии во главе с дядей царя вел. Князем Николаем Николаевичем справедливо указывало на возросшую военную мощь Германии и ее агрессивные планы, на воинственные устремления Австро-Венгрии. Это требовало первоочередного перевооружения армии с учетом новой военной техники, которой так не хватало.

Царское руководство заметалось. Проводилось много совещаний, встреч с участием царя и высших сановников.

Разработаны были несколько программ развития флота и армии.

В июле 1913 г. Россия приняла закон («Малая программа») об увеличении ассигнований на армию в 123 млн. р., рассчитанный на 5 лет. Речь шла в основном об увеличении артиллерии. 24 июня 1914 г. появился закон – «Большая программа» - о реорганизации всех родов войск, увеличении армии на 39 %. Число орудий в войсках должно было возрасти на 20 %, должна прибавиться тяжелая артиллерия, возрасти кавалерия, инженерные, технические, авиационные, воздухоплавательные части. Срок выполнения этой программы был назначен на ноябрь 1917 г. Программа стоила 500 млн. рублей золотом. В 1912 г. был принят новый план стратегического развертывания, в котором оборонительные задачи были заменены наступательными.⁹¹ И все же подготовка России к неизбежной войне отставала в темпах, качестве и масштабах от европейского уровня. Многие программы должны быть выполненными к 1916-1917 гг., даже к 1921 и 1930 гг. (крепости). На них отпускались многие миллионы рублей золотом. Все эти программы, как отмечал К.Ф. Шацилло, безнадежно опаздывали.⁹² Последние из них были приняты Думой и одобрены царем в самом начале 1914г. и не могли оказать воздействия на состояние вооруженных сил.

В 1908-1913 гг. Россия увеличила военные расходы почти в 3,7 раза, по другим данным – в 1,5 раза.⁹³ Это создавало огромные трудности для страны, но больших, а главное – скорых улучшений не обещало.

Средства отпускались, широко велась реорганизация армии и флота. Милитаризация России бурно росла, достигнув невиданного ранее масштаба. Военное и морское министерства потребовали в целом 8,4 млрд. рублей единовременных расходов. Дума смогла выделить 1,8 млрд., из которых к 1 января 1914 г. успели израсходовать лишь около 30-20 %.⁹⁴ «В итоге, - утверждал К.Ф. Шацилло, - царизм не успел вооружиться на уровне современных требований. К тому же война началась на 4-5 лет раньше даты, намеченной царизмом».⁹⁵ Это обещало скорую катастрофу. Но выхода у царизма не было. Он должен был вооружаться и воевать ради самоспасения. «В условиях начавшейся в стране революции, при резком падении престижа царизма, при все более и более возраставшей экономической, прежде всего финансовой зависимости России от развитых стран, при обострении империалистической борьбы межу капиталистическими государствами накануне Первой мировой войны вопрос о состоянии вооруженных сил становился для самодержавия поистине гамлетовским вопросом: «Быть или не быть?», ибо как понимали многие, второго Мукдена и второй Цусимы царизму уже не пережить», - подчеркивал К.Ф. Шацилло.⁹⁵

За 1911-1913 гг. все правительства пришли к выводу, что война будет и легко тратили громадные средства на вооружение. Все великие державы были заняты наращиванием вооружений и их совершенствованием. Действия одной страны провоцировали ответные шаги другой. «Оружие порождает оружие, - заметил Дж. Джолл, - начав вооружение, нелегко остановиться».⁹⁶

Гонка вооружений сопровождалась еще невиданным разгулом национализма и шовинизма, милитаристической пропаганды. Предложение и принятие каждой военной программы проходили в условиях бешеной воинственной агитации с обязательной критикой и шельмованием будущих врагов, которых везде называли открыто и прямо, не маскируясь. Разумеется, каждое правительство заверяло, что оно наращивает вооружения в целях спасения мира, культуры, цивилизации, родных и близких народам святынь. Постепенно атмосфера в Европе стала накаляться. В сознание масс усиленно внедрялся «образ врага», эксплуатировались традиции и предрассудки населения, прославлялись оружие и военная служба. Делалось все, чтобы легко приняли кровопролитие.

Таким образом, соперничество держав, больших и мелких государств подошло к финалу. Впереди была только открытая схватка.

1. Новая история. Часть II.М., 1939. С. 271. 412.

2. Новая история 1870-1918. Изд. 2-е. М., 1973. С. 476.

3. Тарле Е.В. Ук. Соч. С. 195, 196.

4. История дипломатии. 2-е изд. Т. II. С. 709.

5. История первой мировой войны. Т. I. С. 82, 84.

6. Норден А. Уроки германской истории. М. 1948. С.17.

7. Германская история в новое … С. 458.

8. История Франции. Т. II. С. 556, 566.

9. Э. Урибес Санчес. Ук. соч. Пролог… С. 77.

10. История Франции. Т. II. С. 544.

11. Тарле Е.В. Ук. Соч. С.193; Норден А. Ук. Соч. С.22.

12. Норден А. Ук. Соч. С.22.

13. История дипломатии. Т. II. С. 705-707.

14. Сп.: Хрестоматия по новой истории. Часть II 1870-1918. М., 1953. С. 483-484.

15. История дипломатии. Т. II. С. 556.

16. Там же; История Франции. Т. II. С. 556.

17.

18. Сазонов С.Д. Воспоминания. С.

19. История дипломатии. Т. II.С. 710-711.

20. Там же. С. 738-739.

21. История внешней политики России. Конец XIX – начало XX века. М., 1999. С.327.

22. За балканскими фронтами первой мировой войны. С. 5.

23. Новая история. Часть II. 1939. С. 409.

24. История дипломатии.

25. За балканскими фронтами ... С. 57.

26. История дипломатии. Т. II. С. 754.

27. Там же. Т. II. С. 757-758.

28. Виноградов В.Н. Балканские исследования по истории нового времени. В кн.: Институт славяноведения и балканистики 50 лет. М., 1996.С. 110.

29. Аветян А.С. Ук. соч. С. 184-190.

30. Виноградов К.Б. Кризисная дипломатия. В. кн.: Пролог… С. 130.

31. Бестужев И,В. Основные аспекты внешней политики России накануне июльского кризиса (февраль – июнь 1914) В кн.: Первая мировая война 1914-1918.М.1968. С.73.

32. История дипломатии. Т. II. С. 760; Такман Б. Ук. соч. С. 101,104.

33. Цит. по: Аветян А.С. Основные вопросы ближневосточной политики германского империализма накануне первой мировой войны (1913-1914 гг.) В кн.: Первая мировой война. С. 418-419.

34. История внешней политики России… С.418.

35. История внешней политики России… С.418-419.

36. Цит. по: Там же. С.420.

37. Там же. С. 421.

38. Там же. С. 422-423.

39. Биржевые ведомости. 1914. 27 февраля.

40. Бестужев И.В. Ук. соч. С.83.

41. Игнатьев А.В. Последний царь и внешняя политика // Вопросы истории. 2001. № 6. С. 16-17.

42. Там же. С. 16.

43. Виноградов К.Б. Ук. соч. С.132.

44. Бестужев И.В. Ук. соч. С.80-81.

45. См.: Там же. С. 83.

46.

47. Цит. по: Виноградов К.Б. Ук. соч. С.137.

48. Та же.

49. Бестужев И.В. Ук. соч. С. 81.

50. Сазонов С.Д. Воспоминая. С. 151.

51. История внешней политики России. С. 348-349.

52. Ерусалимский А.С. Ук. соч. С. 140.

53. История дипломатии. Т. II. С. 714-717.

54. Ерусалимский А.С. Ук. соч. С. 143.

55. Там же.

56. История дипломатии. Т. II. С. 717.

57. Шиндлинг А., Циглер В. Кайзеры. С. 534.

58. История дипломатии. Т. II. С. 717.

59. Прицкер А.П. Ук. соч. С…

60. История внешней политики России. С. 323-324.

61. Тарле Е.В. Ук. соч. С. 227-228.

62. История Франции. Т. II. С. 563.

63. Текст писем см.: Хрестоматия по истории международных отношений. Вып. I. М., 1963. С. 279-280.

64. История дипломатии. Т. II. С. 720.

65. Там же. С. 776.

66. Тарле Е.В. Ук. соч. С. 269.

67. Виноградов К.Б. Кризисная дипломатия. В кн.: Пролог… С. 137.

68.

69.

70. Нива. 1914. № 25. С. 497.

71. Сазонов С.Д. Ук. соч. С.131-134.

72. Нива.

73. За балканскими фронтами… С. 111-115.

74. История дипломатии. Т. II. С. 768.

75. Архив полковника Хауза. Т. I-IV. М. 1937-1944; Т. I. М., 1937. С. 62-64.

76. Виноградов К.Б. Ук. соч. С. 138.

77. За балканскими фронтами… С. 43-44.

78. История дипломатии. Т. II. С. 773.

79. Там же. С. 776-777.

80. Шиндлинг А., Циглер В. Ук. соч. С.535.

81. Цит. по: Тарле Е.В. Ук. соч. С.271.

82. Германская история… С. 460-461.

83. Джолл Дж. Ук. соч. С. 178.

84. История Франции. С. 563-565.

85. История внешней политики. С. 411.

86. Там же. С. 410.

87. Там же. С. 407.

88. Шацилло К.Ф. Корни кризиса вооружений… В кн.: Пролог… С. 558-565.

89. Сазонов С.Д. Ук. соч. С. 150-151; История внешней политики России. С. 348-350.

90. Шацилло К.Ф. Корни кризиса вооружений… В кн.: Пролог… С. 556-557.

91. История внешней политики… С. 413-414.

92. Шацилло К.Ф. Корни кризиса вооружений… В кн.: Пролог… С. 566.

93. История первой мировой войны. Т. I. С.68; История внешней политики России. С. 411.

94. Шацилло К.Ф. Круглый стол // НИИ. 1994. № 4-5. С. 113-114.

95. Там же. С. 114.

96. Шацилло К.Ф. Корни кризиса вооружений… В кн.: Пролог… С. 557.

97. Джолл Дж. Ук. соч. С.178.

§ 2. Внутриполитический кризис (1911-1914гг.)

Кризис в международных отношениях достиг необычайной силы в период 1911-1914 гг., когда стало ясно, что решение межгосударственных противоречий зашло в тупик, из которого был один выход – война. Этот кризис был дополнен и сплелся воедино с обострившимся до крайних пределов внутриполитическим кризисом, охватившим все основные страны Европы.

В основе этого кризиса лежали неразрешимые обычными средствами противоречия европейского общества и прежде всего противоречия социальные, классовые.

Перед началом мировой войны в мире насчитывалось не менее 280-300 млн. наемных работников. Из них свыше 70 млн. работали в промышленности.¹ Трудящиеся своей борьбой в первые полтора десятилетия XX века заметно улучшила свои условия труда и жизни. В целом рабочий день в большинстве стран уменьшился на один час. Однако 8-часовой день имела небольшая горстка – в среднем меньше 5 % работающих. Рабочая неделя оставалась продолжительной, не везде были условия для отдыха, отпуска и т.п.² Зато везде увеличивали темп работы, интенсивность труда.

Заработная плата рабочих за 1908-1914 г. медленно, с колебаниями, но росла. В Германии – на 14 %, во Франции – на 8 %, но стоимость жизни росла еще быстрее. В этих же двух странах за те же годы соответственно на 15 % и 11 %.³ В целом же наблюдалось даже уменьшение реальной, то есть сопоставленной с ценами заработной платы. Денежный заработок регулярно подрывался кризисами производства, вызывая повышение ставшей уже постоянной безработицы. В целом за 1908-1914 гг. в рядах безработных побывало от 4 до 6 млн. человек.⁴

Сохранялся разрыв в заработках по странам, отраслям, профессиям. Меньше всех получали рабочие во Франции (меньше бельгийского, немецкого, английского). Сохранялся разрыв в оплате городских тружеников от сельских, женщин от мужчин. Сохраняла свои привилегии «рабочая аристократия».⁵ Ее ставки были выше, она получала разного рода поощрения, например, оплачиваемые отпуска, участие в прибылях (покупка акций).

Большую роль – не без успеха – играли разного рода социальные реформы в США, Англии, Италии, Франции. Они улучшали положение трудящихся, но еще более – сеяли иллюзии о возможности примирения классов, решении социальных проблем «сверху». Т. Рузвельт и В. Вильсон, Д. Ллойд-Джордж, Дж. Джолитти, Ж. Клемансо и другие политики-реформаторы внесли свой вклад в умиротворение рабочих.

Огромное значение имела шовинистическая и милитаристская пропаганда к завоеванию и удержанию «своих» колоний, принесению жертв ради Отечества, его защиты.

Националистическая пропаганда, несомненно, действовала. Ее влияние в 1911-1914 гг. неизменно возросло, достигнув к лету 1914 г. огромного размаха и силы. Это влияло на рабочий класс, вызвав в ряде стран перед войной снижение уровня классовой борьбы. В этом же направлении действовала политика буржуазного реформизма. Свою роль играло усиление насилия в классовой борьбе, когда государство в лице судов, полиции, войск даже обрушивалось на выступления рабочего класса.

И все же его борьба продолжалась. Более того, в 1911-1914 гг. эта борьба росла и ужесточалась.⁶ В ряде стран рабочие выступали уже не только против хозяев-капиталистов, но и против правительств, схватываясь с силами буржуазного государства. Это означало новое и опасное повышение уровня конфликта, перенос его на коренные проблемы, связанные с перестройкой всего старого общества, и прежде всего слома старого общества. Такие идеи вносили социалисты, и это поднимало экономическую борьбу трудящихся на высший уровень, политический. Самые передовые рабочие ставили вопрос о начале борьбы за власть. Это в свою очередь поднимало уровень экономических стачек, входе которых поднимались и политические требования.

Можно смело сказать, что Европа «кипела», общественная температура поднималась все выше, наступал кризис, выходом из которого могла быть и революция с неизбежной гражданской войной.

Причины были ясны и неустранимы: господство и гнет капитала, произвол монополий, усиление эксплуатации через интенсификацию труда («научные системы выжимания пота»), постоянный рост цен. Дороговизна жизни росла во всей Европе все время, особенно после 1908-1910 гг., и, наконец, растущие неумолимо налоги, которые шли на все возраставшие военные расходы и подготовку войны. Все это тяжелым грузом ложилось на народные массы, терзало людей и толкало их на сопротивление и борьбу, которые приняли в 1910-1914 гг. особо острые формы и вылились в ряде стран в крупные классовые битвы с перспективой их перехода в гражданскую войну. Правящие круги Европы, хотя и представляли себе слабости и недостатки социалистического рабочего движения, были напуганы его размахом, силой, отчаянной решительностью рабочих добиться улучшения своей жизни.

Значение и воздействие протестного движения были тем более грозны и опасны, поскольку буржуазия ведущих стран шла к военному столкновению, в котором важнейшим условием победы являлось внутреннее спокойствие, прочный тыл, «гражданский мир». Но как раз уверенности в установлении этого мира не было ввиду подъема классовой борьбы и социальных, демократических, а также национально-освободительных движений. В каждой стране этот подъем выражался по-разному, с различным масштабом и силой, но отмечался везде.

Классовая борьба была еще тем опасна, что в ряде стран совпала с кризисом внутренней политики, усилением борьбы между различными фракциями господствующих классов. Так сложился и стал бурно расти общеполитический кризис, своеобразный и острый.

В канун мировой войны этот кризис охватил Германскую империю. Важной его частью являлся подъем социалистического и рабочего движения. Кульминацией массовых экономических боев стали в 1910 г. забастовки рабочих ряда берлинских заводов. Центром борьбы стали районы столицы, Моабит и Веддинг, населенные рабочими. Осенью 1910 г. они потребовали в связи с повышением цен увеличить их заработную плату, но получили отказ. Тогда они – около 20-30 тыс. человек – вышли на улицу и начали строить баррикады. Вспыхнули уличные бои, шедшие несколько дней. Против рабочих бросили конную полицию и войска, которые начали стрелять. В конце концов стачку подавили, но она страшно напугала капиталистов. Их газеты писали о том, что «Моабит – это начало революции!».⁷

В марте 1912 г. прошла крупнейшая в то время забастовка 250 тыс. горняков в Руре с требованием улучшить их положение. Хозяева шахт отказались, а власти направили против забастовщиков войска.⁸ Проходили и другие забастовки, многие из которых завершались кровавыми схватками.

В Германской империи сильно чувствовалось политическое бесправие народных масс, особенно в Пруссии. Реакция проводила атаки на демократические институты, стремясь их ограничить, а то и ликвидировать, в особенности всеобщее избирательное право. Трудящиеся сопротивлялись, проводили митинги, демонстрации, политические стачки. В 1910 г. рабочие провели в Берлине большую демонстрацию с демократическими требованиями. Конная полиция рубила рабочих саблями, устроив германское «кровавое воскресенье». Политические стачки, демонстрации, митинги прошли в Берлине, Киле, Франкфурте-на-Майне, Галле и многих других городах. Некоторые успехи в борьбе за демократию были отмечены в Пруссии и Саксонии.⁹

Большим достижением рабочего класса и всей демократии Германии явился успех социал-демократов на последних предвоенных выборах в Рейхстаг в 1912 г. Они собрали более 4 млн. голосов (34,8 %) против 1,7 млн. (23 %) в 1893 г. и провели в Рейхстаг 110 депутатов. Мест и голосов было бы больше, если бы не мажоритарная система выборов. Теперь СДПГ имела самую большую фракцию в парламенте.¹⁰ Это вызвало страх и большую тревогу в «верхах» и желание «остановить» рабочих.

После выборов 1912 г. эти реакционные стремления усилились. Одновременно в стране начали сгущаться националистические и шовинистические настроения. Под девизом патриотизма они начали охватывать массы трудящихся, что вызвало начавшийся экономический кризис в ряде отраслей стачечного движения в 1912-1914 гг. Военные заказы вызвали оживление экономики и увеличение заработков. Сказалось и усиление влияния оппортунистических элементов в рабочем, прежде всего профсоюзном движении. Особенности германской промышленности создавали возможности для выделения и роста «рабочей аристократии», ее влияния в профсоюзах и социалистической партии. Профсоюзные вожди искусно срывали наиболее крупные и острые забастовки, призывая к «сотрудничеству классов». Этим особо отличался лидер германских профсоюзов, председатель Генеральной комиссии (объединения) германских профсоюзов, социал-демократ и депутат рейхстага Карл Легин.

И все же германское рабочее и социалистическое движение представляло большую опасность для правящих кругов. Они страшились их, боялись выступления профсоюзов и СДПГ против милитаризма и войны. Показательным являлся эпизод, о котором рассказывал Б. Бюлов. В самый канун объявления войны России он зашел в кабинет канцлера Т. Бетман-Гольвега, который торопил своих сотрудников, рывшихся в толстых юридических справочниках, чтобы найти оправдание началу войны. Когда Бюлов спросил канцлера о причинах такой спешки, тот ответил: «Иначе я не заполучу социал-демократов».¹¹ германский пролетариат и его партию должны были считать одним из самых подходящих средств для этого. В самих «верхах» обострились противоречия по важнейшим вопросам внутренней политики, в частности, между полуфеодальной группой «аграриев» и силами, представлявшими финансово-промышленную буржуазию.

Накануне войны усилились столкновения внутри господствующих классов по вопросам рабочей политики, тарифов, налогов, выборов. Они приняли самые резкие формы. После отставки Бюлова распался «готтентотский» или «бюловский блок». К власти пришел канцлер Теобальд Бетман-Гольвег - бесцветный исполнитель и бесхарактерный политик. Негативные, критические с иронией и даже сарказмом оценки Бетман-Гольвега стали важным местом в нашей литературе. В «Истории дипломатии» об этом написано, что назначение его на пост канцлера было ошибкой Вильгельма II, ибо трудно было сделать менее удачный выбор в то время. Германии был нужен умный и гибкий дипломат, в вместо этого во главе правительства был поставлен посредственный бюрократ. Новый канцлер был усердным и знающим чиновником. Отличительными его чертами были педантизм и отсутствие гибкости. Бетман был лишен политического чутья и при этом чрезвычайно нерешителен. Он вечно колебался. «Сегодня папа менял свое решение только три раза», - иронически заметил его сын.¹² Е.В. Тарле был краток: «Бетман-Гольвег, исполнительный бюрократ, лишенный каких бы то ни было дипломатических талантов, лишенный даже бойкого и быстро схватывающего ума князя Бюлова, - одна из тех посредственностей, которыми окружал себя Вильгельм».¹³ Зато английские историки (Г. Никольсон, Дж. Гуч) считают Бетмана «великим европейцем», совершенно чистым в моральном отношении. В трудах Гуча германский канцлер предстает «пацифистом первого ранга», который читал Платона в подлиннике и играл перед сном сонаты Бетховена.¹⁴

Такой деятель стал канцлером Германии.

Его правительство опиралось на блок Партии центра и консерваторов, он был прозван «черно-голубым» (соединение черных ряс попов и «голубой» крови аристократов). После неудачи во втором марокканском кризисе в Германии усилилась подготовка к войне, что требовало больших средств. Правительство решило ввести новые налоги, в том числе на наследство. Но аграрии-помещики и консерваторы решительно отвергли этот налог, который затрагивал их богатство. В результате их сопротивления новые налоги не были внесены в рейхстаг до 1913г. Чтобы подавить оппозицию, Бетман-Гольвег пригрозил реформой прусской избирательной системе, самой реакционной и архаичной. Правые ответили призывом вообще отменить всеобщие выборы и установить режим диктатуры, что было поддержано Вильгельмом II и его окружением.¹⁵ Бетман стал лавировать межу правыми и левыми (социал-демократами), тем самым вызывая критику с обеих сторон и обвинения в слабости власти.

Под давлением критики Бетман-Гольвег не раз собирался уйти в отставку и в марте 1912 г. подал заявление. Появилась угроза правительственного кризиса в канун войны. Канцлер все же остался, но в ноябре 1913 г. его кабинет получил вотум недоверия.¹⁶ Острый политический кризис усиливал безудержный подъем милитаризма, шовинистической пропаганды и требования войны с одной стороны, и антивоенные выступления масс с другой.

Одним из проявлений назревавшего политического кризиса было резкое обострение национальных противоречий. Нарастало сопротивление немецкому гнету польских трудящихся, борьбы против онемечивания и подавления их национальной культуры. Глубокое недовольство режимом «дворянско-прусской сабли» расширялось в Эльзасе и Лотарингии. Здесь царил произвол прусской военщины. Возмущение населения нашло выражение в так называемом цабернском инциденте в 1913 г. Население этого эльзаского городка постоянно враждовало с немецким гарнизоном. После стычки между ними германский офицер лейтенант фон Форстнер ударил саблей эльзасца, калеку-сапожника, и сказал при этом сказал, что если на немецких солдат полезут жители, то надо «приколоть эту сволочь» и что он даст за каждого заколотого по 10 марок (инцидент этот описывают по-разному в разных книгах). Население взбунтовалось, бросало камни в немецких солдат, которые набросились на эльзасцев, арестовывали и сажали в тюрьму по приказу полковника Рейтера, одобрившего поступок лейтенанта. Против обоих офицеров началось судебное расследование, но они не пострадали. Вопрос перенесся в Рейхстаг, который осудил военных и правительство за бездействие. Прогрессивные элементы в Германии протестовали и были возмущены. Бурные антигерманские выступления прошли в Эльзасе и Франции. Весь мир с осуждением отнесся к выходке немецкой военщины. Зато Кронпринц (наследник) императора дал приветственную телеграмму военным, в которой значилось: «Напролом!»¹⁷

Инцидент «помог» оппозиции выразить недоверие правительству и способствовал углублению острого политического кризиса.

Острейший политический кризис охватил перед войной Австро-Венгрию. В стране обострились все противоречия. Классовая борьба приобрела резкие формы. Рабочие шли на отчаянные битвы, ибо жизнь их становилась нестерпимо тяжкой ввиду роста цен и общего ухудшения жизненных условий. Классовая борьба в период 1911-1914 гг. стала особо жестокой и кровавой. Росли и репрессии.

В Европе произошел ряд столкновений рабочих с полицией и войсками (в Дрогобыче, Вене, Будепеште) под лозунгом борьбы с дороговизной. Каждый раз убивали и ранили десятки рабочих. В мае 1912 г. началась всеобщая забастовка венгерских рабочих с требованием всеобщего избирательного права. Войска разогнали стачечников, убив семь человек. Такая же стачка готовилась и в 1913 г. В Австрии в 1913 г. произошло 430 стачек с участием 40 тыс. человек. В Вене борьба дошла до баррикадных боев.¹⁸ Классовые бои дополняли и еще больше обостряли национально-освободительное движение, создавая такой узел социальных противоречий, развязать который, по общему мнению руководящих кругов Дунайской империи, могла только война, причем, немедленная.

Когда-то в дипломатическом мире, говоря об Османской империи, ее называли «больным человеком». В начале XX в. «смертельно больным человеком» оказалась Австро-Венгерская империя. Экономическое отставание от других великих держав, острые классовые битвы, а главное – центробежное движение различных национальностей обрекали это в общем искусственное государство на скорый распад и гибель.

Национально-освободительное движение в нем усиливалось, и правительство все чаще прибегало к репрессиям, в результате которых наступил фактический паралич парламентаризма и глубокий кризис австро-венгерского дуализма. Усилилась реакция. В Венгрии к власти пришло реакционное правительство графа И. Тисы, в Австрии – правительство К. Штюргка, которое в 1913 г. отменило чешскую конституцию и распустило сейм. В марте 1914 г. распустили австрийский рейхстаг. Парализован был некогда сильный венгерский парламент. Теперь в нем шли рукопашные схватки с применением сабель и револьверов.¹⁹

Исполнительная власть была в руках престарелого императора, пытавшегося проявлять прежнюю твердость. «Общее положение было таково, - писала историк Ева Пристер, - что уже никто больше и не пытался что-либо изменить». В Венгрии почти открыто была установлена диктатура правительства, парламент был лишь призраком парламента, так как управляли при помощи чрезвычайных декретов. Чехия находилась постоянно на осадном положении.²⁰

Вперед выступила военная партия во главе с наследником престола Францем Фердинандом, стремившаяся к твердой власти и войне.

Австро-Венгрия мешала созданию национальных государств в юго-восточной Европе и тормозила развитие здесь прогрессивных капиталистических отношений: засилье клерикальной реакции и отжившего режима Габсбургов сковывало развитие производительных сил. Сочетание социального и национального гнета подрывало Австро-Венгрию и ставило вопрос о ее существовании.²¹ Хронический политический кризис требовал разрешения. Отсюда превентивная война против Сербии и аннексия ее земель становились просто необходимыми и могли начаться в любой момент.

Кризисным было положение и еще одного союзника Германии – Турции или Османской империи. Произошедшая в 1908 г. младотурецкая революция свергла ненавистный народу кровавый режим Абдул-Гамида. Но монархия осталась. Ее возглавлял султан Решад V, тихий старичок, такой слабый и немощный, что на его вечно трясущейся голове едва держалась феска. Он не имел реальной власти.²² Она находилась в руках триумвирата Энвер-паши, Тагаат-паши и Джемаль-паши, чья политика носила контрреволюционный характер. Их партия «иттихадистов» направила все силы на борьбу с национально-освободительным движением в империи.

Подчиненные народы испытали в начале XX в. новый подъем борьбы за освобождение, применяя разные средства и приемы. Так, своеобразной формой протеста явилась массовая эмиграция из турецких земель, отказ служить в армии и платить налоги. Особенно острым был антагонизм турок и арабов, составлявших почти 2/3 населения империи.²³ Он ярко проявлялся в Сирии и Ираке, где арабское население проводило митинги, демонстрации, подавало петиции. Крестьяне-арабы выступали против продажи земель иностранцам. Кочевники-бедуины, протестуя против произвола местных чиновников, требовали реформ, вступали в перестрелки с войсками.²⁴ Их лидеры искали сочувствие и поддержку у Англии и Франции, которые использовали освободительное движение для ослабления турецкого государства.

«… общее недовольство против младотурецкого режима далеко не улеглось, - сообщал из Стамбула русский военный атташе генерал М.Н. Леонтьев. – Оно постепенно прогрессирует под влиянием все растущей политической самонадеянности и идейной нетерпимости заправил, забравших в свои руки всю полноту власти».²⁵

«Котел» внутриполитической жизни закипал медленно, но оказывал давление на верхи младотурок, заставляя их искать средства удержать власть. Они все чаще обращались к такому выходу, как большая война с «неверными», прежде всего Россией, под зеленым знаменем ислама. «Апостолы панисламизма основывают свои надежды на будущую европейскую войну,- писала оппозиционная газета, - … чтобы воспользоваться случаем и вернуть знаменам ислама славу, принадлежащую им в течении веков…»²⁶ Младотурецкие лидеры готовились в войне решить все свои проблемы, внутренние в том числе, спасаясь от нараставшего политического кризиса.

Общественно-политический кризис в предвоенные годы охватил и страны, противостоящие блоку центральных держав, каждую по-своему, но всех – в опасной форме.

Сильнейший общеполитический кризис начался в Англии уже в 1910 г., основой его был небывалый подъем стачечной борьбы в 1910, но особенно в 1911-1914 гг. «Это были годы «рабочих волнений», - писал английский историк, активный участник рабочего движения Ален Хатт, - такого масштаба, какого Англия не знала за всю свою историю».²⁷ Число бастующих не опускалось ниже 150-200 тыс. чел. в год, составив в 1910 г.- 516 тыс., 1911 – 962 тыс., 1912 – 1463 тыс. человек. Особенно мощной была забастовка в 1911 году докеров и железнодорожников, которая парализовала работу транспорта страны, в том числе и военные перевозки. Министр внутренних дел У. Черчилль, перешедший от консерваторов к либералам, послал солдат против бастующих, что вызвало кровавые столкновения. Черчилль мобилизовал 50 тыс. солдат, и каждому выдали по 20 боевых патронов. Солдаты выступали в роли штрейкбрехеров, заменяя бастующих, а также разгоняя их демонстрации. Они открывали стрельбу, и среди рабочих были убитые.²⁹

Забастовка портовиков в Ливерпуле чуть не привела к гражданской войне. Здесь не вышло на работу более 60 тыс. человек – докеры, моряки, возчики, трамвайщики, железнодорожники. Во главе стоял Том Манн. Войска открыли огонь, убив двух рабочих, а в устье реки Мерсей вошли военные корабли с орудиями, направленными в сторону города. Рабочие этих профессий выступали в Лондоне, Манчестере и других городах. Борьба шла необычайно жестоко, с применением войск, которые часто открывали огонь.³⁰ Возник Национальный союз железнодорожников, Федерация горняков Великобритании, Федерация транспортных рабочих, которые провели ряд стачек в так называемых женских отраслях. Численность профсоюзов выросла с 2,5 млн. в 1910 до 4 млн. в 1914 г.³¹

В 1912 г. бастовало более 2 млн. горняков и подсобных рабочих. Это событие составило целую эпоху в рабочем движении страны.³² В1914 г., готовясь к новым битвам, три мощных профсоюза – горняков, докеров и железнодорожников заключили так называемое «Тройственное соглашение».³³ Росло политическое сознание рабочих. Горняки и железнодорожники требовали национализации дорог и угольных шахт с их участием в контроле предприятий. Были стачки солидарности. В 1913 г. стачка ирландских рабочих получила поддержку деньгами и продовольствием от английских трудящихся.³⁴ Такой мощный подъем стачек и перспектива его усиления вызвали тревогу в британских правящих кругах.

Вторая половина 1913 г. и начало 1914 г., по мнению английских социалистов Б. и С. Уэбб, были кульминационным пунктом тактики «прямого действия».³⁵ 117 забастовок началось с целью заставить предпринимателей принять уволенных товарищей.

Обещал быть необычайно грозным 1914 г. Если в 1908 г. ежемесячно возникало 30 конфликтов, в 1911 – до 75, то во второй половине 1913 и начала 1914 г. их было до 150. «Летом 1914 года британское профсоюзное движение фактически готовилось к взрыву гигантских конфликтов в промышленности, почти революционного характера», - писали Б. и С. Уэбб.³⁶ Выковывалось единство основных боевых сил рабочего класса (горняков, железнодорожников и транспортных рабочих), создавших в 1914 г. Союз совместных действий под лозунгом «Подождите до осени!». Во второй половине 1914 г. в стране назревал крупнейший политический и социальный кризис. Еще в ноябре 1913 г. лорд Асквит предсказывал, что «через стремительно короткое время в стране могут произойти потрясения и недавние события лишь их слабые предвестники».³⁷

Оживились и британские социалисты, расколотые на ряд организаций. Подъем классовой борьбы пролетариата был важным элементом острого политического кризиса, охватившего Англию. В «верхах» боялись гражданской, классовой войны, и ее «пресечение» путем войны казалось им привлекательным решением.

Социальный конфликт был тем более опасен для правящих кругов Англии, что вместе с ним развязался другой, национальный кризис, связанный в развитием событий в Ирландии. Он значительно усложнился и обострился ввиду того, что в нем появилось социальное содержание, вызванное ростом в Ирландии пролетариата. В 1911-1912 гг. рабочие (железнодорожники, трамвайщики) провели боевые стачки. Летом 1913 г. имела место всеобщая стачка 80 тыс. рабочих. В Дублине (август-сентябрь 1913 г.). Ей там помогли английские рабочие, послав пароход с продовольствием. Полиция жестоко обращалась с бастующими, убив двух, 400 ранила и 200 человек арестовала.³⁸ Снова выросли требования предоставить политическую независимость Ирландии. Активно выступала партия «шинфейнеров» во главе с Артуром Гриффитом. Либералы, привлекая голоса ирландских парламентариев, представлявших романо-католическое население, в апреле 1912 г. внесли умеренный проект гомруля, то есть самоуправления, автономии для Ирландии. Противники гомруля потребовали выделения из будущего государства северной части острова – Ольстера, где жили английские протестанты. «Непримиримые протестанты» объявили, что будут добиваться этого силой и создали в Ольстере вооруженные отряды. Они вступили в переговоры с германскими агентами о приобретении оружия и поддержке их мятежа. В стране назревала гражданская война.³⁹ Мятежников поддерживали все английские реакционеры. Офицеры английских гарнизонов в Ирландии, получившие в марте 1914 г. приказ отправиться в Ольстер против мятежников, отказывались подчиниться этому приказу и угрожали коллективной отставкой. Правительство либералов испугалось. Король подписал умеренный законопроект о гомруле, введение которого было отложено. Одновременно 24 тыс. ирландских солдат были вывезены из родных краев за границу, а их место заняли английские военнослужащие.⁴⁰ Выступая в Сити в июле 1914 г. Ллойд Джордж признал, что если бы «бунт рабочих совпал с ирландским кризисом, сложилась бы самая серьезная ситуация из всех, с которыми какому-либо английскому правительству приходилось иметь дело на протяжении веков».⁴¹

В условиях обострения международной обстановки и приближения войны ирландский кризис угрожал безопасности Англии, требовал радикального решения. Участие в войне могло бы ослабить давление ирландского народа.

Свое небольшое, но заметное место в осложнении политической жизни Англии заняло движение женщин-феминисток (от лат слова femina – самка, женщина). Они требовали предоставления им избирательных прав. По-английски это называется сафридж (suffrage), но в России привыкли говорить «суфраж», и отсюда женщин, борющихся на него, называли суфражистками. Особую активность движение суфражисток приобрело в Англии в 1906-1914 гг. В движении было два течения: умеренное и радикальное. Первое поддерживало либеральную партию и проповедовало терпение и веру. Оно выступало против насилия, проводило мирные митинги, которые хулиганы и антифеминисты забрасывали камнями, гнилыми яйцами и помидорами. Пик деятельности умеренных пришелся на 1911-1914 гг.⁴²

Но в эти же годы бурные выступления проводило радикальное течение суфражисток. Они прибегали к тактике насилия и эпатажа (от франц. слова epater – поражать, удивлять необычным, скандальным поведением). Они устраивали летучие митинги, демонстрации с криками и шумом, поджигали почтовые ящики, приковывали себя цепями к решеткам и т.п. Лидер этого течения Сильвия Панкхерст говорила, что «аргумент разбитого оконного стекла – самый убедительный аргумент». В ответ на выступления суфражисток сыпались оскорбления, ругань, камни, гнилые продукты. Женщин арестовывали, судили. Эмилину Панкхерст, сестру С. Панкхерст, только в 1913 г. 12 раз сажали в тюрьму.⁴³ Суфражистки требовали предоставить избирательные права женщинам. Это было движение представительниц средних слоев, добивавшихся права избирать и быть избранными. Одновременно с этим развивалось движение женщин – работниц, требовавших улучшения своего материального положения и равноправия. Они проводили стачки, иногда успешные, например, в Берлондси (1911 г.), когда бастующие добились повышения заработной платы на 18 из 24 фабрик.⁴⁴

Как раз накануне мировой войны разгорелась острая борьба внутри правящего класса. Фракции буржуазии разошлись между собой по вопросу рабочей и вообще социальной политики. Консерваторы энергично протестовали против социальных реформ Ллойда Джорджа и не хотели ассигновать на них средства из бюджета. Либеральная буржуазия, передовая часть ее настаивала на реформах и требовала ввести новые налоги для их проведения, в том числе налог на собственность земельной аристократии.⁴⁵ Большую роль играл ее лидер Дэвид Ллойд Джордж.

Дэвид Джордж, более известный под фамилией Ллойд Джордж, родился в семье учителя, бывшего фермера. Отец рано умер, оставив вдову и трех маленьких детей. Они стали жить у дяди Р. Ллойда, который заменил Дэвиду отца. В честь его Дэвид и принял двойную фамилию Ллойд Джордж. Рос Дэвид в семье с относительным достатком (дядя был хороший сапожник), но в округе, где царила бедность, невежество, забитость поселян.⁴⁶ Получив самостоятельно юридическое образование, Ллойд Джордж добился успехов в юриспруденции, затем и политике. Он стал самым молодым (43 года) членом правительства либеральной партии торговли, сумел быстро передвинуться на один из ключевых постов, став министром финансов (лордом казначейства) и сумел провести ряд социальных реформ, сделавших его знаменитым (законы о социальных конфликтах и разрешении стачек, о компенсации при несчастных случаях, о пенсиях с 70 лет и т.д.).⁴⁷

Красноречивый оратор, склонный к отчаянной демагогии, хороший организатор и искусный политик, он проявил ловкость, смелость и способность к хитроумным маневрам. Они проявились во «всей красе» во время конституционного кризиса, начавшегося еще в 1908 г.

Ллойд Джордж смело пошел на конфликт с палатой лордов, когда она в 1908 г., пользуясь старинной традицией, пыталась сорвать принятие так называемого «народного бюджета» правительства либеральной партии. Лорды отвергли бюджет, называя его социалистическим, либералы нападали на «эгоистическую линию» лордов. Ллойд Джордж заявлял на митингах, что «пэры напрасно думают, что они умнее 45-миллионного населения Англии» и что в Австралии предпочли бы иметь сенат из кенгуру, чем быть управляемыми людьми, похожими на британских лордов.⁴⁸ Страна разделилась, и выборы 1910 и 1911 гг. дважды приносили либералам очень незначительный перевес.⁴⁹ Они все же протащили свой бюджет, а в утешение лордами ввели косвенный налог на табак и виски суммой в 950 тыс. ф. ст., в 7 раз больший, чем земельный налог.⁵⁰ Разумеется, тяжесть новых косвенных налогов упала на широкие слои населения. В 1911 г. палата общин приняла билль о реформе палаты лордов, потерявшей свое право контролировать бюджет. Были введены пятилетний срок деятельности парламента и жалование депутатам.⁵¹ Конфликт обострил противоречия в британском парламенте либералов и консерваторов, добавив нервозности в общее положение.

Развитие внутриполитической борьбы способствовало осознанию в правящих кругах Англии необходимости войны с Германией, чтобы одним ударом решить все противоречия, хотя ряд деятелей боялся войны, которая могла, по их мнению, ускорить революционный взрыв.

Канун мировой войны ознаменовался во Франции бурным всплеском социально-политической борьбы. Проходили многочисленные стачки рабочих, волнения крестьян, даже солдат. С весны 1910 г. начинается рост стачечного движения. Во главе оказались железнодорожники, которые провели всеобщую стачку, длившуюся 8 дней и подавленную лишь объявлением транспорта на военном положении.⁵² Шло общее обострение классовой борьбы. Рабочие выдвигали и политические требования. Так 17 ноября 1912 г. в Париже состоялась 100-тысячная демонстрация протеста против балканской войны. Такие же выступления состоялись и в других городах. 1913-1914 гг. характеризовались обострением напряженности во внутренней жизни Франции.⁵³

Большое влияние на политику оказывали французские социалисты. Они были решительно настроены против войны, против политики правительства. На чрезвычайном съезде соцпартии Ж. Жорес, лидер антивоенного течения, получил большинство голосов за резолюцию о всеобщей стачке в случае начала войны.⁵⁴ Эта позиция пользовалась популярностью в стране. Выборы в мае 1914 г. принесли социалистам 1,386 тыс. голосов и 102 места в парламенте. Страна «левела»: радикалы получили 136 мест, а все правые партии завоевали всего 49 мест. В соцпартии числилось почти 73 тыс. человек.⁵⁵ но это были, так сказать, внешние успехи. Французскую социалистическую партию – СФИО раздирали и ослабляли разногласия по многим вопросам между левым (даже ультралевым) крылом и правым. Влияние последних росло ввиду поддержки их со стороны «рабочей аристократии» и мелкой буржуазии, разочаровавшейся в радикалах и других левобуржуазных партиях. Важно отметить, что во Франции не менее, чем в Германии, трудящиеся легко поддавались на реваншистскую националистическую пропаганду, особенно на идею реванша и освобождения Эльзас-Лотарингии.

Но свою лепту в создание напряженности в стране рабочее и социалистическое движение Франции вносило. Руководящие круги с опаской ждали реакции трудящихся на неукротимо приближавшееся начало войны. Это отразилось на внутриполитическом положении страны. Оно стало нестабильным. Только за 1900-1914 гг. сменилось 8 Кабинетов и 6 премьер-министров.⁵⁶ Усилился кризис демократии и парламентаризма. Премьер-министр Ж. Кайо внес предложение в парламент партии радикалов и радикал-социалистов.⁵⁷ Отставке Каой способствовала и его политика соглашения с Германией, что вызвало резкую критику в империалистических кругах.

Свержение Кайо выявило глубокий кризис французской демократии и парламентаризма и тягу буржуазии к единству своих сил и «твердому руководству». Происходило сплочение всей буржуазии от радикалов до монархо-клерикалов. «Это было признаком, - как отмечал современник В.И. Ленин, - крайнего обострения классовых противоречий».⁵⁸ Буржуазные партии смыкались, что проявилось в выдвижении к власти Раймона Пуанкаре. Опытный и твердый политик, ярый сторонник реванша и войны, Пуанкаре в январе 1913 г. был избран палатой депутатов президентом Франции. Демократические силы хорошо представляли, что принесет власть Пуанкаре и боролись против него. В третьем туре выборов Пуанкаре уступал кандидату радикалов Памсу, но в четвертом неожиданно победил, благодаря объединению консервативных элементов с роялистами и клерикалами.⁶⁰

В марте 1913 г. правительство внесло в парламент законопроект об увеличении срока военной службы с двух до трех лет. Социалисты, всеобщая конфедерация труда (главный профсоюзный центр) и многие другие радикалы выступили против, считая, что законопроект ведет к войне. После острой борьбы в июле 1913 г. парламент все же утвердил закон о трехлетней службе.⁶⁰ Армия возросла сразу на 200 тыс. человек. В ходе обсуждения Франция разделилась на сторонников и противников увеличения армии. Последних набралось так много, что правящие круги были в испуге – ведь война была не за горами. Обстановка во Франции обострилась, шли жестокие политические дискуссии. Против законопроекта выступили даже военнослужащие. Весной 1913 г. в Туле, Бельфоре и других гарнизонах имели место случаи неповиновения солдат приказам офицеров, а в Масоне и Нанси солдаты вышли из казарм с пением «Интернационала» и криками «Да здравствует социальная республика!», «Слава 17-му полку!». Командование прибегло к военному суду.⁶¹ Обсуждение и принятие закона о трехлетней военной службе вызвало настоящий общественно-политический кризис.

Другой кризис в обществе произошел в начале 1914 г., когда в марте был застрелен главный редактор газеты «Фигаро» Г. Кальметт. Он уже давно занимался травлей двух политиков – министра финансов и бывшего главы правительства Жозефа Кайо и министра внутренних дел Луи-Жака Мальви. Он обвинял их в трусости, измене, услужении Германии, так как оба были пацифистами. Кайо как-то сказал, что худший мир лучше, чем победоносная война. Оба выступили против войны с Германией и за укрепление мира и подверглись нападкам в газетах, обвинявших их во всех грехах. Кальметт открыто пообещал опубликовать письма Кайо любовнице, ставшей его второй женой. Тогда мадам Кайо застрелила Кальметта в его же кабинете. Ее отдали под суд, который стал сенсацией. Вся страна следила за ходом процесса. Мадам Кайо была оправдана присяжными.⁶² История эта привлекла всеобщее внимание, в том числе и к проблемам войны и пацифизма.

Процесс сыграл и другую роль – дымовой завесы, так как отвлекал внимание от военных приготовлений. Приехавший в мае 1914 г. в Париж советник президента США Эд. Хауз отметил, что «Франция занята только министерским кризисом, что Париж думает только о выстреле мадам Кайо и о политических последствиях этого дела», - сообщал он в Вашингтон. Хауз даже пришел к выводу, что французские государственные деятели оставили мысль о реванше и возвращении Эльзас-Лотарингии, об этом мечтает только простой народ.⁶³ Как видно глубины взгляда и прозорливости Хаузу явно не хватало.

На деле Пуанкаре и руководства правительством и армией не оставляли мыслей о войне, которую они в сложных условиях лета 1914 г. считали «единственной благоприятной перспективной для Франции».⁶⁴

Самым сложным и опасным оказался политический кризис в предвоенной России, поскольку он грозил не просто социальным взрывом, но и возвращением революции.

Благодаря стечению ряда обстоятельств Российская империя преодолела революционный кризис 1905-1907 гг. С 1908 г. начался экономический подъем почти во всех сферах производства.⁶⁵ Наметилась тенденция к внутриполитической стабильности. Казалось, укрепился порядок и авторитет царского самодержавия, о чем говорили торжества по случаю 300-летия дома Романовых в 1913 г. Юбилей был отмечен пышно, помпезно, масштабно с участием сотен тысяч крестьян, рабочих, студентов, чиновников. Прошли военные парады, гулянья, выходили юбилейные изделия. Крестьяне в одеждах заходили в реку, по которой плыл пароход с царем, чтобы разглядеть его и приветствовать.⁶⁶ Осенью 1912 г. прошли выборы в IV Государственную думу, принесшую царизму вроде бы успокоительные результаты. Дума по составу была достаточно консервативной: правые – 185 мест, октябристы – 98, прогрессисты и кадеты – 128, социал-демократы – 14, эсеры-трудовики – 10.⁶⁷

Однако экономическая и политическая отсталость России сохранялась и сдерживала развитие страны. Основные противоречия не решались, подготавливая почву для новой революции. Государственный механизм был испорчен коррупцией (подкупом), воровством, бюрократизмом.

Подъем экономики оказался неглубоким и непрочным. Его часто останавливали кризисы перепроизводства. Это делало нестабильным и социальное положение в стране. Обострялась политическая обстановка в «верхах», росла классовая борьба, особенно после Ленских событий весны 1912 г.

Сложные процессы шли в политической жизни. Буржуазия набирала силу, а вместе с этим росло влияние ее политических взглядов, стремление к демократии. Она критиковала архаичный и реакционный государственный строй, неэффективность государственного аппарата. Раздражало буржуазию бессилие Думы, парламента, которые мало влияли на политику. Правительство не было ответственным, его назначал царь-самодержец. В политике слишком явно проявлялось мнение царя, царицы и его окружения. Так, способный министр финансов и премьер В.Н. Коковцев был уволен по воле царицы из-за своего неприятия Распутина. Его сменил 75-летний И.Л. Горемыкин, который устраивал царскую семью своим покладистым поведением. Он сам называл себя «старой енотовой шубой, давно уложенной в сундук и засыпанной камфарой, и неожиданно вынутой».⁶⁸ (У М.В. Родзянко говорится о нафталине).

В Российской империи назревал общеполитический кризис. После убийства премьер-министра П.А. Столыпина в 1911 г., закончился период относительной стабильности и реформ. Появились признаки нового революционного подъема, который постепенно захватывал все слои российского общества. Усилилось демократическое движение. Первую роль играли выступления рабочего класса. Некоторое затухание классовой борьбы в пору реакции сменилось мощным взрывом выступлений трудящихся, которые стали ответом на расстрел рабочих не Ленских золотых приисках в апреле 1912 г. Тогда войска убили 250 и ранили 270 человек.⁶⁹ Эта зверская расправа подняла буквально всю Россию. Массовые протесты заставили правительство, в начале пытавшегося игнорировать эти трагические события, принять некоторые меры, в частности, создать комиссию по расследованию причин трагедии, в которой участвовал А.Ф. Керенский. Было несколько улучшено положение рабочих на приисках, но утихомирить страну этими подачками уже не удалось.⁷⁰

Россия была взбудоражена. Бастовали сотни тысяч рабочих, проходили митинги и демонстрации, во время которых гневно осуждали царское правительство. Произошли волнения матросов на Балтийском и Черноморском флотах, солдат – в Киевском, Варшавском, Рижском гарнизонах, саперов в Ташкентском гарнизоне.⁷¹ Эти выступления были жестоко подавлены, но они показали глубокую непрочность режима и приближение нового революционного взрыва. 1913 г. и первая половина 1914 г. стали временем обострения классовой борьбы, роста рабочего движения, наивысший подъем которого по уровню в 1914 г. приближался к 1905 г.⁷² В первой половине 1914 г. стачек было больше, чем за весь 1905 г. – бастовало 1,5 млн. человек. Они, как правило, заканчивались столкновениями с полицией и войсками. 80 % стачек носили политический характер. Крупные крестьянские волнения охватили ряд губерний.⁷³ В стране назревал общенациональный политический кризис, который не могли остановить репрессии и насилие.

Обострение обстановки отразилось на деятельности IV Государственной думы и правительства. В верхних эшелонах власти наметился раскол, о чем говорили упадок «октябристов» и создание партии «прогрессистов», которые требовали ответственного правительства, отмены сословных ограничений и привилегий и независимого самоуправления. С лета 1913 г. растет либеральная оппозиция самодержавию. Это оживило черносотенцев, требовавших роспуска Думы. Напряжение внутри страны нарастало.⁷⁴ Шло дальнейшее обострение противоречий между буржуазией и царизмом. Его социальная основа заколебалась.

В этой ситуации в правящих кругах появилась идея «легкого» решения всех внутренних противоречий путем выноса их во внешнюю сферу, то есть прибегнув к войне как средству отвлечения народных масс и улаживания всех проблем, особо в социальной сфере жесткими методами военного времени. Такой точки зрения придерживалась «военная партия» при дворе. Этих людей мало занимали социальные вопросы, они думали лишь о том, что ввиду агрессивности Германии, все равно придется с ней воевать. Все сторонники войны, даже профессиональные военные верили, что будущая война будет быстрой, легкой и, конечно, победоносной.

Более серьезные люди не разделяли этой в общем легкомысленной воинственности. Одни хорошо знали положение в стране (сменявшие друг друга Председатели Совета министров С.Ю. Витте, П.А. Столыпин и В.Н. Коковцев) и понимали, что Россия не выдержит испытания любой войны. Им был памятен опыт войны с Японией. Они боялись и за монархию, которая казалась им непрочной и поэтому неспособной выдержать любое серьезное потрясение. Витте считал войну на Западе «особо тяжким испытанием, которое не знаю, как вынесет Россия. В глубине русского народа таится много горючего материала, который не может нейтрализовать русская столыпинская аграрная реформа».⁷⁵ Но все они боялись войны как возможного источника революции, тем более в случае военных неудач.

Но даже в этой группе понимали, что по многим обстоятельствам Россия не может участвовать в войне. И одним из этих обстоятельств была необходимость «утихомирить» страну, отвлечь народ от социальных проблем и загасить нараставший и обострявшийся общеполитический кризис.

Италия давно переживала затяжной общеполитический и экономический кризис. Он начался как следствие чрезвычайного напряжения всех сил королевства во время войны с Турцией. Война вызвала рост цен (особенно на хлеб и мясо) и налогов, безработицу. Усилилось всеобщее обнищание. Крайне обострились все противоречия и трудности. Война оказалась затяжной и дорогостоящей (она поглотила 1 300 тыс. лир). Ухудшилось финансовое положение, бюджет 1912-1913 гг. был сведен с огромным дефицитом в 555 млн. лир. Во всех отраслях росла безработица, резко увеличилась эмиграция. Среди трудящихся росли чувства неуверенности, тревоги, страха перед будущим и ненависти к «верхам».⁷⁶

В стране в 1912-1913 гг. прокатилась волна стачек и демонстраций протеста. Власти отвечали массовыми репрессиями, расстрелами, избиениями. Подъем классовой борьбы вызвал усиление реакционных и агрессивных сил и крах джолиттианской системы. Консервативная буржуазия приветствовала национализм, надеясь, что он поможет ей избавиться от реформизма Джолитти.

Между тем экономический кризис все более углублялся. Росло и рабочее движение, обострялся политический кризис. Возникла угроза объединения рабочих и крестьянских выступлений. К весне 1914 г. классовая борьба достигла огромного размаха. Ее вершиной стало мощное выступление 7-14 июля 1914 г. («Красная неделя»). Всю эту неделю, несмотря на запреты и репрессии, в стране происходили массовые митинги и демонстрации. Собравшихся в городе Анкона расстреляли войска и полиция, убив трех молодых рабочих и 15 ранив. Тогда вспыхнула всеобщая забастовка и началась «Красная неделя» - самое крупное антимилитаристическое и антиимпериалистическое выступление в Италии. В нем участвовало более 3 млн. человек.⁷⁷ Парализована была работа промышленности, частично и транспорта. Везде проходили стычки, убитые и раненые были с обеих сторон. Забастовка могла перерасти во всеобщее восстание. Но руководство профсоюзов отступило, и забастовка сошла на нет.⁸² Тем не менее «Красная неделя» оказала большое влияние на политику правящих верхов, вызвав у них панику. В руководящих кругах появилось стремление к «сильной власти» - диктатуре и в подготовке к войне, как средству отвлечения масс и подавления оппозиции. И хотя вступление в войну состоялось лишь 23 мая 1915 г., итальянские «верхи» внутренне были готовы к ней. З.П. Яхимович считает, что события «Красной недели», явившись одним из самых значительных антивоенных выступлений европейского пролетариата, сыграли немалую роль в отсрочке вступления Италии в мировую войну.⁷⁸

Либеральные силы стремились продолжать реформы, в частности устаревшей и реакционной избирательной системы, дававшей право голоса всего лишь около 30 % избирателей. Это им удалось, и летом 1912 г. была проведена новая избирательная реформа, которая увеличила число избирателей почти в три раза.

Но выборы в октябре 1913 г. принесли успех католической церкви, от нее прошло в парламент 328 депутатов. Выросли голоса и за социалистов (более чем в два раза), теперь у них было в парламенте 52 места.⁷⁹ Итоги выборов подорвали в «верхах» доверие к политике Дж. Джолитти, и в марте 1914 г. он ушел в отставку. Его место занял А. Саландра, стоявший за союз либералов и католиков.⁸⁰

Политический кризис в Италии стал важнейшей предпосылкой вступления Италии в мировую войну.

Внутриполитическое напряжение все время нарастало и требовало срочных мер для его снижения. Главную роль играли международные противоречия, соперничество великих держав. К нему добавлялось давление внутриполитического фактора. Здесь первую роль играла борьба рабочего класса. Ее подъем был закономерным результатом усиления эксплуатации рабочих в условиях наступившего империализма. Гнет монополии затрагивал все отряды рабочего класса. Он заставлял их сопротивляться. И чем тяжелее становился этот гнет, тем сильнее сопротивлялись трудящиеся. Они требовали социальных гарантий, повышения заработной платы, улучшения условий труда и жизни, расширения демократии, равноправия и свободы. Три предвоенных года показывали необыкновенно возросшую силу рабочего класса, движение которого поднялось на новый качественный уровень. Стачечное движение было шире и острее, чем в 1905-1907 гг. Число стачечников возросло до 15-16 млн. (1908-1913 гг.).⁸¹ Наблюдался необыкновенный рост числа и численности рабочих организаций. В профсоюзы входило 13 млн. человек. Правда, они составляли лишь 6 % всех работников. Партия действовала всего в 13 странах (18 партий).Только 200 тыс. женщин входили в эти партии. Социалистическая молодежь объединяла 180 тыс. молодых людей.⁸² Но против уровня начала века и даже 1907 года эти данные говорили о гигантском росте, особенно в период с 1911 г. Всего под знаменами II Интернационала в 1914 г. могли выступить 15-17 млн. человек⁸³ , в основном – в главных странах Европы. Это была огромная организованная сила. Это был «громадный шаг вперед международного социализма». Буржуазии было кого бояться.

Примерно лет 10-15 тому назад в нашей литературе шли острые дискуссии по всем вопросам истории II Интернационала и предвоенного движения. Опровергалась – и обоснованно – сталинская уничижительная характеристика этой истории как «полосы безраздельного господства оппортунизма», сводившая к нулю всю 25-летнюю историю Интернационала, его многогранную деятельность по сплочению рабочего класса и освобождению от гнета капитала. Опрокидывая сталинскую оценку, ряд историков ударился в другую крайность: подчеркивались заслуги реформистских и ревизионистских деятелей, критиковались левые, особенно большевики, деятельность Интернационала преподносилась скорее как культурно-просветительская, чем революционно-организаторская. В то же время ряд историков обратил внимание на ранее не изучавшиеся вопросы. Появились новые точки зрения. Так, польский ученый Ф. Тых считает Интернационал «действительно широким движением, которое отстаивало против воли «власть предержащих» цивилизационную перспективу и внесло большой вклад в развитие мировой цивилизации».⁸⁴ Ф. Тых выделяет тезис о том, что II Интернационал обогатил идеалы революции 1789 г. «принципиально новыми ценностями: идеей освобождения труда и борьбой против тягот и опасностей милитаризма… Он провозгласил необходимость социального равенства и освобождения человечества от войн».⁸⁵ Особое внимание вызвал вопрос об отношении Интернационала к войне, его позиция по проблеме, ранее обходившейся в нашей литературе – соотношение классового и национального, интернациональной солидарности и национальных интересов в сознании народных масс в предвоенные годы.⁸⁶ Подводя итоги многочисленных дискуссий новой литературы, отечественный специалист по теме Р.Я. Евзеров видит заслуги II Интернационала в его доктрине интернациональной координации борьбы рабочих в отдельных странах. Он полагает, что «Интернационал сумел вырвать миллионы трудящихся из-под реакционного влияния, сгруппировать их под социалистическими, интернационалистскими и антиколониалистскими лозунгами; он накопил ценный опыт борьбы всех миролюбивых сил против гонки вооружений и войны, оказал существенное воздействие на патриотическую культуру народов Европы. Причем, большое значение имеет весь опыт II Интернационала – как его успехи, так и неудачи, поражения».⁸⁷

Современники высоко ценили деятельность Интернационала. В его доктрине – необходимость интернациональной координации борьбы рабочих в отдельных странах, так же как и его антивоенная борьба. На ряде конгрессов, особенно Штутгартском (1907 г.) и Базельском (1912 г.) Интернационал открыто и грозно заявил о своей твердой оппозиции гонке вооружений и надвигавшейся войне. Особенно своевременно и внушительно звучал антивоенный манифест, принятый в Базеле, прямо грозившийся империалистам решительным сопротивлением и революционным взрывом по примеру Парижской коммуны.⁸⁸ Рабочий класс может предотвратить войну. «Оптимистически и обнадеживающе, - писал И.М. Кривогуз, - звучали слова одного из делегатов конгресса: «Интернационал достаточно силен, чтоб отдать властителям приказ в этом духе». Властители слышали эти строгие предупреждения. Конечно, не все приняли их серьезно, но не учитывать воли многомиллионного Интернационала было рискованно. И желание разрушить, опрокинуть его вполне укладывалось в общее стремление «пресечь» рабочее движение, вступив в войну.

Во всем мире происходили события, создававшие настроение тревоги и напряженности в международной правящей элите. Старый мир, казалось, рушился. В 1905-1907 гг. Россию и весь мир потрясла мощная, хотя и неудавшаяся народно-демократическая революция. Революции произошли в Персии (Иран) в 1906-1909 гг., Турецкой империи (1908 г.), Китае (1911), Мексике (1912-1917 гг.). Массовые выступления имели место в Египте, Индии и других угнетавшихся империалистами странах. Мир шатался, грозил взорваться изнутри. И не было другого средства сохранить его кроме мировой войны.

Чрезвычайно опасным для правящей элиты был рост социалистического движения. II Интернационал казался огромным великаном, способным провести народные массы на штурм капитала. Это внушало буржуазии страх, панические настроения. Во всем мире в 1914 г. насчитывалось 4,2 млн. социалистов. Правда, они составляли

Итак, в канун войны все основные ведущие европейские державы, а так же Россия и Турция оказались в тисках острого общеполитического кризиса, достигшего того рубежа, за которым могла быть только европейская война.

Важным элементом этого кризиса явился резкий подъем классовой борьбы рабочих. Она срывала военные планы, ставила под угрозу создание прочного тыла. Ее надо было «пресечь».

Идея «подавить» рабочее и общедемократическое движение, надев на него «узду» военного времени, военной дисциплины и строгих репрессий была особенно популярна в тех кругах, которые сразу же после 1871 г. взяли курс на подготовку новой европейской войны. Такие настроения резко усилились, когда борьба трудящихся вошла в новую фазу в период 1910-1914 гг., выступив как грозная и неуправляемая «верхами» сила. Резкий скачок в этой борьбе, усиление ее ожесточенности и бескомпромиссности напугали правящие верхи – перед ними встал грозный призрак Парижской коммуны и гражданской войны.

Конечно, буржуазия ни одной страны не стала бы развязывать межгосударственную войну только ради подавления рабочего движения и других социальных конфликтов. Однако эта борьба и конфликты свою роль фактора, усилившего давление на «верхи» снизу сыграло несомненно. В предвоенные годы подъем классовой борьбы стал одной из важнейших частей общеполитического кризиса, охватившего Европу в 1911-1914 гг. Пытаясь разрешить его, правящие классы и развязали летом 1914 г. всеевропейскую, а затем и мировую войну.

Обо всем этом и писали наши историки, опираясь на большой неопровержимый фактический материал. Однако теперь ясно, что они преувеличивали значение классовой борьбы масс. Более того, всю внутриполитическую жизнь Европы они свели только к борьбе пролетариата, которая рассматривалась ими лишь в свете грядущей мировой пролетарской революции. Так, в первом советском учебнике по новой истории для вузов (1939 г.) утверждалось: «… перед рабочим классом передовых стран стояла задача подготовки социалистической революции», и только «ряд причин тормозил эту подготовку, прежде всего, отсутствие в западных странах партии большевистского типа».⁸⁹

Спустя почти 40 лет, другой учебник (1973 г.) уверял, что «… классовые бои международного пролетариата свидетельствовали о нарастании предреволюционной ситуации в ряде стран, например, в Германии.⁹⁰ Историки того времени опирались на факты подъема и усиления классовой борьбы почти во всей Европе, факты очевидные. Но они трактовали эти факты, явно преувеличивая их значение, не учитывая всей глубины и сложности исторических процессов. Историки ссылались на слова В.И. Ленина, написанные им в ноябре 1912 г. о том, что современное положение характеризуется для империалистических стран «их близостью к войне, а также крайним обострением борьбы рабочего класса с буржуазией (дороговизна жизни – массовые стачки – империализм держав…) и б) близостью осуществления социализма. Рабочий класс всего мира борется не за признание своих прав на социалистическую партию, а за власть, за новое устройство общества. Крайне важно сказать об этом с думской трибуны, поведать рабочим России о начале великих битв за социализм в Европе и Америке, о близости торжества (неминуемого торжества) социализма в цивилизованном мире».⁹¹ Разумеется, сейчас можно сказать, что суждения Ленина страдали преувеличением, но осенью 1912 г. они, казалось, имели все основания.

Понять Ленина можно. Он был свидетель и участник еще невиданного ранее в истории подъема классовой борьбы, успехов социалистов и еще небывалой паники в правящих кругах. Там всерьез боялись грядущей всемирной пролетарской революции. Оказалось, тем не менее, что ни одна из промышленных развитых стран к такой революции не была и не могла быть готова, ибо общественное развитие не давало для этого глубоких предпосылок. В ряде стран, потерпевших потом поражение в мировой войне, созрели «ускоренные войной» революции, но лишь буржуазно-демократического характера (Германия, Венгрия, Австрия, Болгария и др.). Так что социалистической революции одновременно в главных странах не могло произойти. В 1912 г. он верил в положение Маркса об одновременной мировой революции и невольно преувеличил уровень революционного всемирного пролетариата.

В то же время В.И. Ленин ставил вопрос об условиях будущей революции, из которых, как мы знаем, не все «оказались в наличии» накануне мировой войны. Такими условиями он считал «… высокое развитие производственных сил и подготовленность пролетариата».⁹² Оба эти условия отсутствовали во Франции в 1871 г. Второе – в 1914-1918 гг. в Европе.

Позже Ленин развил эти положения в теорию социалистической революции новой империалистической эпохи, сделал глубокий вывод о возможности победы этой революции в одной стране. Но это будет в 1915 г. В иных условиях, основываясь на тех фактах, что находились на поверхности событий, Ленин верил в приближение мировой революции в развитых странах одновременно и естественно преувеличил уровень созревания сил и объективных данных для ее совершения, прежде всего, сознательность рабочего класса.

Отметим однако, что эту «ошибку» совершили не только марксисты. Видя нараставший небывалый подъем рабочего и социалистического движения, многие представители правящих классов с испугом думали о возможной революции. Так, один итальянский министр записал: «Буржуазия не хочет войны, но если ее не будет, придет революция».⁹³ Позже, оценивая предвоенный период в Англии, историк-консерватор Э. Вингфильд-Стрэтфорд утверждал: «Если бы внешняя угроза Германии не осуществилась так скоро, то весьма вероятно, что ее опередила бы революция… вопрос стоял о том, не начнется ли гражданская война раньше мировой».⁹⁴

Развязыванию войны способствовал и еще один, экономический момент: приближение очередного мирового кризиса перепроизводства (циклического кризиса) со всеми его огромными и страшными последствиями. Кризис этот зародился осенью 1913 г. в США, где развернулся со всей тяжестью в 1914 г. Он был впоследствии признан комиссией Г. Гувера одним из важнейших кризисов в период 1891-1921.⁹⁵ В ту же осень 1913 г. кризис начал «переползать» из Америки в Европу. Он нес угрозу закрытия предприятий, массовой безработицы, падения прибылей, доходов и заработной платы. А с ними – усиление нищеты, физических и душевных страданий массы людей и без тего измученных дороговизной жизни. Это в свою очередь должно было вызвать резкий социальный взрыв с последствиями самыми ужасными для капиталистов и правителей.

Развитие кризиса должно было обострить все стороны общественного конфликта. Правда кризис еще не развернулся полностью, но его приближение было достаточно заметным и ощутимым.

В Англии 1913 г. был временем подъема промышленного производства, но скоро появились симптомы замедления роста, началось ухудшение деловой конъюнктуры, упал экспорт, сократились заказы в ряде отраслей.⁹⁶ В Германии в условиях промышленного подъема, вызванного военными заказами вдруг «стали множиться признаки приближающегося кризиса».⁹⁷ Падение производства в ряде отраслей (легкой промышленности) наблюдалось во Франции.⁹⁸ Кризисные явления были отмечены в России и других странах.⁹⁹ Италия находилась в состоянии постоянного кризиса после войны с Турцией.¹⁰⁰ Развитие кризиса грозило обострением не только экономического, но и социального положения, захваченных им стран. Средств противодействия им правительства еще не знали. И потому приближавшийся военный конфликт с восторгом был встречен в деловых и военно-политических кругах. Война несла военные заказы, она могла остановить – и остановила, деформировала дальнейшее развитие кризиса. В европейских столицах могли с радостью повторить слова американского банкира А. Хэпбарна о том, что «если начнется война, - писал он 28 июля 1914 г., - не может быть для нее времени лучше, чем нынешнее. Тогда в США придет в изобилии иностранное золото для подъема американской промышленности».¹⁰⁰ Экономический кризис хотя и не успел развернуться в Европе во всю силу, добавил напряженности социально-политическому кризису, который охватил главные европейские страны в период 1911-1914 гг., и перерос в общеполитический, соединившись с кризисом в международных отношениях. Это сделало войну неизбежной.

Итак, развитие экономики ведущих держав, рост внутриполитической напряженности, обострение противоречий между империалистическими странами уже в начале XX в. создали предпосылки будущего военного столкновения всеевропейского масштаба. Эти предпосылки развивались медленно, эволюционно, но неуклонно. Однако после 1910-1911 гг. обострение противоречий пошло резко, стремительно, неукротимо, и Европа уже не шла, а «бежала» к рубежу войны.

1. Кривогуз И.М. Второй Интернационал. С. 331.

2. Там же; Кучинский Ю. История условия труда в Германии. С. 161.

3. Кривогуз И.М. Ук. соч. С. 331-332.

4. Там же. С. 332.

5. Там же.

6. Там же. С. 337.

7. Германская история в новое и новейшее время. Т. I. С. 468.

8. Там же. С. 472.

9. История Второго Интернационала. Т. II. С. 234.

10. Миллер Сюзанна, Поттхоф Хайнрих. Краткая история СДПГ. 1848-1990. М., 1999. С. 56.

11. См.: Три «Б».

12. История дипломатии. Т. II. С. 685.

13. Тарле Е.В. Ук. соч. С. 192.

14. Цит. по: Виноградов К.Б. Буржуазная историография первой мировой войны. С. 212.

15.

16. Джолл Дж. Ук. соч. С.231.

17. Германская история… С. 473; Новая история… 1939. Часть II. С. 270; Тарле Е.В. Ук. соч. С.270.

18. История первой мировой войны. Т. II. С. 48-49; Новая история… 1939. Т. I. С. 330-332.

19. Там же; Новая история … 1973. С.317-318.

20. Пристер Ева. Краткая история Австрии. С. 486.

21. Турок В.М. Очерки История Австрии (1918-1929). М, 1955. С.11.

22. За балканскими фронтами. С. 37.

23. Лазарев М.С. Крушение турецкого господства на арабском Востоке (1914-1918). М,1960. С.36.

24. Там же. С. 37.

25. За балканскими фронтами. С. 41.

26. Там же.

27. Хатт Ален. Британский тред-юнионизм. Краткая история. М., 1981. С.63.

28. Кертман Л.Е. Ук. соч. С. 387.

29. Очерки истории Англии. С.333-334.

30. Хатт А. Ук. соч. С.67-69.

31. Кертман Л.Е. Ук. соч.С. 387; Очерки истории Англии. С. 332.

32. Очерки истории Англии. С. 334.

33. Хатт А. Ук. соч. С. 75-76.

34. Кертман Л.Е. Ук. соч. С. 388.

35. очерки истории Англии. С. 334.

36. Хатт А. Ук. соч. С. 75-76.

37. Там же.

38. Там же. С.73; Очерки истории Англии. С. 334.

39. Там же. С. 336-337.

40. Джолл Дж. Ук. соч. С. 217.

41. См. Хатт А. Ук. соч. С. 76.

42. Anderson. Op. cit. P. 363-364.

43. Ibin. P. 364-366; Banks O. The biographical Dictionary of British Feminism Birghten. 1985. P. 146-156.

44. Хатт А. Ук. соч. С. 65.

45. Очерки истории Англии. С. 331-332.

46. Виноградов К.Б. Дэвид Ллойд Джордж. М. 1970. С. 7-8.

47. Кертман Л.Е. Ук. соч. С. 385-386.

48. Виноградов К.Б. Ук. соч. С. 128.

49. Очерки истории Англии. С. 332.

50. Там же. С.331.

51. Кертман Л.Е. Ук. соч. С. 391-392.

52. Очерки истории Франции. С. 350.

53. История Франции. Т. II. С. 536.

54. Там же. С. 566.

55. Там же. С.565.

56. Очерки истории Франции. Т. II. С. 563.

57. Там же. С.565.

58. Ленин В.И. ППС. Т.

59. Очерки истории Франции. Т. II. С. 563.

60. Там же. С. 564-565.

61. Там же. С. 564.

62. Прицкер Д.П. Ук. соч. С. 198-199.

63. Архив полковника Хауза. Т. I. С. 65,68.

64. …

65. Черкасов П., Чернышевский Д. Ук. соч. С.395-396.

66. Мэсси Р. Николай и Александр. С. 225-228.

67. Аврус А.И., Голуб Ю.Г. История Отечества XX века. Саратов, 2001. С.52.

68. Милюков П.Н. Воспоминания. Т. II. С. 140.

69. Аврус А.И., Голуб Ю.Б. Ук. соч. С. 52-53.

70. Сперский Г. Ленские залпы // Советская Россия. 1997. Апрель. 27.

71. История первой мировой войны. Т. II. С. 49.

72. Там же.

73. Там же.

74. Очерки истории Италии. С.333.

75. Там же. С. 343-345.

76. Яхимович З.П. рабочее и социалистическое движение в Италии в 1901-1914 годах. Курск. С. 123-130.

77. Там же. С. 129-130.

78. Очерки истории Италии. С. 339-341.

79. Любич В.П. Италия накануне вступления в первую мировую войну. М., 1982. С. 60-61.

80.

81. Кривогуз И.М. Второй Интернационал. С. 336.

82. Там же. С. 349.

83. Там же. С. 346-348.

84. Там же. С. 356.

85. Цит. По: Евзеров Р.Я. Современная историография II Интернационала. Переосмысление прошлого // НИИ. 1993. № 1. С. 52.

86. Там же. С. 51.

87. Там же.

88. Там же.

89. История Второго Интернационала. Т. II. С. 342-347; Выдержки из Базельского манифеста. См.: Хрестоматия по новой истории. Часть II. С. 463-465.

90. Кривогуз И.М. Ук. соч. С. 444.

91. Новая история. Часть II. С. 426.

92. Новая история 1870-1918. М., 1978. С. 452.

93. Ленин В.И. ПСС. Т. XXII. С. 198.

94. Там же. Т. XX. С. 219.

95. Цит по: Любич В.П. Ук. соч. С.96.

96. Цит. по: Хатт А. Ук. соч. С. 76-77.

97. См. Козенко Б.Д. Рабочее движение США в годы первой мировой войны. С. 9-11.

98. Козенко Б.Д. «Новая демократия» и война. Внутренняя политика США (1914-1917 гг.). Изд-во Саратовского госун-та. 1980. С, 96-99.

99. Каршнер М.М. Рабочее движение в Англии в годы первой мировой войны (1914-1918). М., 1961. С. 32.

100. Германская история в… Т. I. С. 473.

101. История Франции. Т II. С. 516.

102.

99. Очерки истории Италии. С. 333.

100. Козенко Б.Д. Рабочее движение США в годы первой мировой войны. Изд-во Саратовского госун-та. 1965. С. 9.

ГЛАВА V. КАНУН ВОЙНЫ.

§ 1. Цели и характер войны. Альтернатива.

Порожденные империализмом причины войны обусловили империалистический, несправедливый характер целей государств. Эти цели были обусловлены «национальными», государственными интересами, в которых главным были экономический и политический интересы финансового капитала, монополий и других «групп», требовавших передела мира. Разрабатывались и политические планы великих держав и мелких стран. Ничего святого, гуманного, демократического, справедливого в этих целях не было, исключая отдельные моменты. Например, освобождение Эльзас-Лотарингии для французов. Но и эта справедливая цель была «подпорчена» планами отнять у Германии часть ее территорий. Позже, уже в ходе военных действий появились справедливые освободительные устремления бельгийского, французского, сербского, черногорского и других народов освободить свои населения и территории от захватчиков. Это относились и к населению захваченных, правда, на время территории Галиции.

Цели (планы) сторон разрабатывались задолго до начала войны. В принципе они были одинаковыми для всех стран. Все хотели военно-политического разгрома и «наказания» противника путем захвата его территорий, колоний и сфер влияния, а так же наложения контрибуций, то есть принудительных поборов с противника, и репарации, то есть платежей за ущерб, вызванный военными действиями. Масштабы претензий и амбиций к началу войны были большими и разными. Первое место по грандиозности целей и планов и их опасности для народов несомненно принадлежало Германии. Она добивалась коренного передела мира, создания гигантской колониальной империи за счет владений Англии, Франции, Бельгии и других колониальных стран. Германские империалисты желали стать гегемоном, хозяином на континенте Европы. Для этого в Берлине планировали присоединить к своей империи часть Северо-Восточной Франции, взять под протекторат Бельгию, занять ряд французских крепостей и обеспечить выход к Ла-Маншу. На Востоке намечался захват Польши, Финляндии, прибалтийских губерний России, установление «контроля» над Украиной, Белоруссией, Крымом, Кавказом. Россия должна была стать аграрным придатком Германии. Намечалось переселение евреев и поляков.¹

Германское правительство поддержало предложение пангерманистов и ряда политиков и капиталистов, например, В. Ратенау – главы АЭГ, Ф. Науманна и других о создании после войны «Срединной Европы» - таможенного союза под эгидой Германии с участием 9 стран, в том числе разгромленной Франции, а так же Австро-Венгрии. Это отдало бы фактически гегемонию над европейским континентом. С учетом проникновения на Ближний и Средний Восток, планов образования «Срединной Африки» из блока своих и захваченных колоний возникали условия завоевания мировой гегемонии. ²

Как отмечал акад. П.В. Волобуев, «можно говорить о претензии Германии на политическое лидерство в Европе и мире».³ Германия угрожала всем народам. Речь шли о превращении Европы в зависимую – в разной степени и форме – территорию Германии, которая становилась ее господином. Россия (ее остатки) вытеснялась за Урал. Открывалась дорога в Индию и на Британские острова.

Германия имела наиболее разработанную, последовательную и широкую программу завоеваний, в которой отразились захватнические устремления германского финансового капитала и помещиков-юнкеров, их недовольство малой долей в разделе мира. Бетман-Гольвег говорил, что деловые круги Германии «жаждут полмира».⁴ Германская агрессия угрожала Западу и Востоку. Ее результатом явились бы более жестокое угнетение и подавление народов, ликвидация завоеванной демократии, суверенитета, независимости ряда стран и народов, установление режима насилия, подчинения, угнетения и ограбления.

Победа Антанты, включая и Царскую Россию с ее отнюдь не демократическим строем, конечно, несла определенные ограничения, притеснения народам, поборы. Но победа Германии означала бы установление над Европой господства более реакционных прусских юнкеров и военщины, жесткого почти тоталитарного режима, жесткости и насилия по отношению к захваченному населению (и это подтвердило военное время, например, судьба Бельгии).⁵

Как думают сегодня многие историки, планы Германии делали ее врагом многих стран и народов, которые должны были бы сплотиться против ее экспансионистских намерений. Это не зачеркивало империалистического захватного характера целей противников Германии, но определенные различия между ними были, и их надо подчеркнуть, учитывая буржуазно-демократическое общественное устройство, идеологию, традиции, дух ведущих держав Антанты.

Австро-Венгрия в силу своего внутреннего состояния имела более скромные планы. Главной целью являлось уничтожение Сербии и установление господства над всеми Балканами. Это помогло бы подчинить соседние страны, прежде всего Болгарию, Румынию, польские, украинские земли. Не имея заморских владений, Австро-Венгрия мола рассчитывать на расширение только на континенте Европы. Однако экспансионистские амбиции на Адриатическое море ставили вопрос и о появлении имперского флага на севере Африки.⁶

Планы другой союзницы Германии – Турции были размашисты, но не четко определенными, сводясь к созданию Великой Турции с включением российского Крыма, Кавказа, новых земель на Ближнем и Среднем Востоке. Конечно ставился вопрос о возвращении территории на Балканах, где турки потеряли 80 % бывших владений, и о том, чтобы отнять у греков Фракию, Македонию и острова в Эгейском море.⁷

Готовясь к войне, страны Антанты так же намечали сои цели, носившие такой же империалистический характер, что и у Германии, но с большим акцентом за защиту уже захваченного. Англия ставила задаче сохранить свою колониальную империю и подходы к ней, базы и коммуникации. Но Лондон имел и планы захватить часть турецких владений на Ближнем Востоке (Месопотамию, Палестину, Ирак, Аравийский полуостров), «прибрать к рукам» германские колонии в Африке. Конечно, ставилась цель уничтожить военно-морскую мощь Германии, и ее изгнание из мировой торговли.⁸

Франция имела особые цели. Как выразился крупный капиталист А. Тардье, Франция вышла из франко-прусской войны «с одним подбитым глазом».⁹ Теперь она рассчитывала реабилитировать себя, вернув Эльзас и Лотарингию. Разгром Германии был необходим и для сохранения огромных колониальных владений и прибавления к ним Сирии, Ливана, ряда земель в Африке. В Европе французы стремились захватить Рейнскую зону с Саарским угольным бассейном, но главное – добиться разгрома, ослабления Германии и даже ее расчленение.¹⁰

Выполнение этих задач сделало бы Францию самой большой и сильной державой в Европе. Это открывало путь к французской гегемонии на континенте.

Царская Россия был в числе великих держав. Она имела огромную территорию, 100 млн. населения, включая так называемые внутренние колонии (Кавказ, Средняя Азия) и не нуждалась в больших территориальных присоединения за рубежом. Но империалистические цели в будущей войне она имела даже там, где выступала как защитник славянских народов.¹¹ Главной их ее целей было усиление позиций России в Юго-Восточной Европе, прежде всего на Балканах, выступая здесь как «старший брат» или «сестра».

Эти положения активно обсуждались в современной науке. Ряд историков настаивает, что истинной целью России является только спасение Сербии и Черногории из побуждений этнической и религиозной близости, зная, что Германия не допустит разгрома своей союзницы. Поэтому в манифесте Николая II, объявлявшем о войне, не содержалось никакой «задней мыли», никакой демагогии.¹² Другие историки высказывают тезис и, на наш взгляд, обоснованно, что позиция Россия не была там хрустально чиста. «Если сбросить это со счета, - пишет проф. Т.М. Исламов, - то со стороны России остается одни единственный мотив к участию в этой войне – голый империалистический интерес, включая ее обязательства перед западными союзниками».¹³

Укрепление на Балканах в этой роли позволило бы уже в новых условиях XX века решать вопрос о благоприятном для России изменения режима контроля над проливами. Это обеспечило бы свободу выхода военного флота в океаны, гарантировало русское судоходство «из моря в море» и безопасность Черноморского побережья России, Румынии, Болгарии и Турции от вторжения нечерноморских держав.¹⁴

Известно, что Николай II мечтал о русском флаге над Константинополем и над проливами.¹⁵ Его министр иностранных дел С.Д. Сазонов говорил, что поливы – ключ для движения в Малую Азию и для господства на Балканах.¹⁶ Но Россия не имела сил (и намерений) лидировать в Европе и на захват зоны проливов, хотя такие планы осуждались в российских «верхах». Помимо балканской и черноморской проблем Россия стремилась ослабить Германию, ликвидировать ее «нависание» над западной границей Империи (Восточная Пруссия), «исправить» границы с Австро-Венгрией за счет приобретения польских и галицийских земель. Русская пресса в начале XX века обсуждала требования присоединить к России Восточную Пруссию, Турецкую Армению, пограничные области Польши, часть австро-венгерской территории. Разумеется, важнейшей целью являлся военно-политический разгром Германии и ее союзников и этим сохранить свое великодержавное положение.¹⁷

В 1915 г. к Антанте примкнули Италия. Она торговалась с обеими лагерями, обещав свое участие в войне в обмен на приращения своих владений за счет Албании и Сербского Косово, за счет обещанного Веной Триеста и Трентино. Итальянский король Виктор-Эммануил III в конце концов соблазнился обещаниями Антанты.¹⁸ Вильгельм II имел поэтому основания говорить об итальянском монархе как о «мелком воришке, который норовит стибрить что-либо с тарелки соседа».¹⁹

Свои цели в местных конфликтах, а при случае – и в большой войне имели малые страны, в частности балканские. У всех из них были свои великодержавные «имперские» амбиции, планы что-то «приобрести» у соседей. Планы носили захватный, то есть несправедливый характер и вписывались в общий империалистический характер политики и будущей войны. Планы создания «Великой Сербии», «Великой Болгарии», «Великой Румынии» и т.п. сталкивались между собой и грозили войной. Румыния требовала себе Южную Добруджу, Сербия – выхода к морю и часть Македонии, Греция добивалась передачи ей Салоник. Только что разбитая Болгария имела претензии на территории Сербии, Румынии, Греции, Турции и др. Все это грозило войной между ними, а Сербия готовилась к войне с Австро-Венгрией.²⁰ В этих целях уже было мало того прогрессивного, что отличало характер Первой балканской войны, если не сказать, что не было вообще, зато присутствовали раздувшийся шовинизм и национализм. И хотя Сербия стала первой жертвой австрийской агрессии и это вызвало огромное сочувствие к ней, но характер ее довоенных устремления это мало меняло.

Свои империалистические цели на случай вовлечения Европы в большую войну имели Япония и США. Далеко расположенные от возможного театра военных действий Соединенные Штаты Америки тем не менее бдительно следили за развитием событий в Европе. Никаких особых конкретных целей они не преследовали. Но цель для них важную и большую, можно сказать, стратегического характера они имели: перейти с обочины, окраины мировой политики в ее центр. Сделать это уже экономически сильная, но слабая в военно-политической отношении Америка могла бы в каких-то чрезвычайных условиях, например, европейской страны. США вопреки утверждению ряда историков не могли конечно ни развязать в Европе войну, ни даже содействовать этому ввиду ее малого «веса» в мировой политике. Но они могли, прослеживая ход событий, выбирать моменты и обстоятельства, которые сделали бы возможным их вмешательство в войну с тем, чтобы постепенно навязать воюющим свои требования. Эту задачу: определение возможностей, условий и времени для того, чтобы навязать себя воюющим в качестве партнера (речь шла только об Антанте), решал Э. Хауз в своих поездках в 1913 – весной 1916 гг. в европейские столицы.²¹ Дальнейшую цель США хорошо определи американский посол в Лондоне У. Пейдж, когда написал в Вашингтон, едва узнав о начале войны: «Улаживать все это придется нам».²² Характерно, что американские военные штабы разработали «оранжевый план» войны с Японией и «черный план» морской войны с Германией.

Японские империалисты, уяснив, что война в Европе будет, готовились захватить германские владения в Китае и на Тихом океане (ряд островов) и начать «освоение» всего Китая.²⁴

Как видим, цели и задачи государств, готовившихся к войне означали передел мира в самом эгоистической, несправедливом империалистическом плане. Это говорило о желании этих государств решить свои противоречия силой, за счет противника, его территорий, колоний, богатств. Конечно, цели были кое в чем различны. Например, Англия, Франция, Бельгия и некоторые другие хотели сохранить уже завоеванное. Германия стремилась больше всех отнять. Она оказалась самым жадным, прожорливым и агрессивным из всех «молодых хищников». Она стремилась захватить гегемонию в Европе. На это могла претендовать лишь Франция с известными отговорками (эта претензия выросла у нее лишь к концу войны). Россия, понимая свои силу и слабость, никаких гегемонистических планов не имела. Правда, Англия сохраняла остатки совей было мировой гегемонии. Германия целилась и на мировое господство. Это сделало ее опасной практически для всех стран, включая и собственных союзников.

Некоторые историки на этом основании пишут и говорят о возможном, может быть даже необходимом сплочении всех воюющих европейцев, включая Россию (полуевропейскую страну), против Германии. Это было бы возможным, но при другом характере войны. Именно империализм столкнул определенные группы государств, чьи противоречия не имели другого решения, кроме силового. Поэтому о единой антигерманской коалиции нечего и говорить. Но и в рамках каждой коалиций цели участников не совпадали, вызывая подозрения, разногласия, трения. Антанта не могла увлечь Россию африканскими делами. Несочувственными были отношения Англии и Франции к глубоко волновавшим Россию вопросам Балкан и Черноморских проливов. Размах германских планов не совпадал с более «скромными» намерениями Австро-Венгрии и т.д.

«Раздел и передел чужих колоний, - считает В.С. Васюков, - не был главным «яблоком раздора», коль скоро ставился вопрос о гегемонии на европейском континенте».²⁵ Еще в 1939 г. наши историки писали, что суть «… требований Берлина сводилась к безраздельному господству германского империализма над всеми континентами, кроме Северной Америки путем захвата английских и прочих колоний и установления влияния на Южную Америку».²⁶

При всем разнообразии и специфичности целей государств, готовившихся к войне, они имели одно общее: империалистический характер, и полностью ему соответствовали, его отражали. В них выразилась суть предвоенной политики на протяжении ряда десятилетий. Война должна была – и стала – продолжением это политики особыми силовыми средствами.

Происхождение и цели войны говорили еще и о том, что она не могла быть случайным кратковременным эпизодом и носить местный региональный масштаб. Она должна была сразу охватить и охватила фактически весь мир.

Война, имея целью разрешить силой антагонистические противоречия ведущих держав Европы, представлялась выходом из общеполитического, социального, экономического, идеологического и нравственного кризиса, который охватил Европу.

Война созрела и должна была начаться объективно и закономерно, как мировая, империалистическая война. Подавляющее большинство историков признало или вынуждено признать правильность, достоверность этого определения. Империалистическими по содержанию и характеру были все предпосылки (истоки) войны: экономические, социально-политические или внутриполитические, внешнеполитические и международные, военно-стратегические (милитаризм), идеологические (национализм). Свою роль играли династический, геополитический, демографический, психологический факторы. Стержнем этого комплекса, совокупности факторов явился империализм, создавший основу и определенные условия для взаимодействия и совместного развития всех предпосылок в одном общем направлении. Все факторы имели объективный характер, свои внутренние закономерности, объединялись все вместе действием общих законов капитализма и империализма. Это определило и обусловило не только вероятность, но и неизбежность, неотвратимость войны. П.В. Волобуев подчеркнул это обстоятельство, что «Первая мировая при всей многовариантности исторического развития, … была неизбежной. Слишком много накопилось «горючего материала» в мире».²⁷ При этом не было никакого автоматизма, фатальности. Вопрос о войне решали люди, прежде всего руководящие деятели в каждом государстве. Они накладывали свой «человеческий» отпечаток на все действия и решения. Субъективный фактор имел огромное значение и влияние. Он создавал возможность каких-то иных кроме войны альтернативных (то есть других, противоположных) действий и решений. Но действия субъективного фактора было прочно сцеплено и подчинено объективной реальности, законом общественного развития. Предположительность, возможность каких-либо компромиссов, уступок, маневров и прочего, которые могли бы отстранить, отодвинуть войну, не дать ей вспыхнуть. Но никакие подобные намерения не могли осуществиться. Война неумолимо, как страшное и неотвратимое стихийное бедствие, но сотворенное не слепой природой, а людьми.

Как очень верно и метко отметил историк В.Л. Мальков, война возникла не в силу злокозненности, несогласованности или преступной халатности монархов, президентов или парламентов, противостоящих друг другу блоков, и даже из-за военного соперничества между грандами мировой политики. Причины кризиса были глубокими и неустранимыми, их не следует искать в чьих-то амбициях, обидах, притязаниях и ошибочных расчетах.²⁸

Концепция неотвратимости, объективности и закономерности войны и ее империалистического характера была разработана отечественными историками (М.П. Покровский, Е.В. Тарле, В.М. Хвостов, Е.А. Адамов, Ф.И. Нотович и др.) еще в 20-30 годы. Их поддержали видные зарубежные ученые – П. Ренувен, А. Альбертини, Р.У. Сетон-Уотсон и др.²⁹ Выявление новых архивных и иных материалов, выход новых исследований (главным образом дискуссионных статей и выступлений) не позволят нам сегодня отказаться от прежнего четкого определения характера войны. Один из пионеров нового подхода к истории войны акад. Ю.А. Писарев не сомневался, что Первая мировая война по своему происхождению, характеру и результатам носила империалистический, захватнический характер для все ее участников, за рядом небольших исключений (Сербия, Бельгия и др.).³⁰

После 1991 г. были сделаны попытки оспорить это определение характера войны, хотя бы относительно России. Один из историков утверждал, что просто неудобно и стыдно называть войну 1914-1918 гг. империалистической, что является будто бы оскорбительным для погибших в ней солдат, и не соответствует ее содержанию, целям, в частности целям воинов, воевавших за Отечество, за Россию, за ее духовные святыни и т.п.³¹ Появились утверждения, что эта война Народной, патриотической и даже третьей Отечественной. Последнее название попало в учебник Д.И. Уткина и В.П. островского, где говорилось, что будто бы в народе… приняли это название.³²

Наконец, ряд авторов предложил, учитывая масштаб войны, колоссальность усилий и жертв, называть войну 1914 г. как в западных странах Великой. Никто из серьезных историков не поддержал это предложение. В своих трудах они пишут о войне как о «невиданной кровавой драме», как о «всесветском побоище», «кровавой бойне», «кровавой четырехлетней трагедии», «кризисе человеческой цивилизации», «всесветской бойне», «величайшем несчастье для народов» и т.д. и т.п. Что же в этом великого? Может ли бойня считаться «Великой»? Разве что по масштабам избиения людей.

Что касается названия «Отечественная», то напомним, что русская армия войну в 1914 г. начала с наступлением на чужую – немецкую и австро-венгерскую территорию, что оборонялось на польских, западно-украинских, западно-белорусских землях и что сама армия, ее солдаты не признали войну «отечественной», хотя их пытались в этом убедить.

Уместно рассмотреть в этой связи вопрос о происхождении войны как следствия «кризиса» или «болезни» европейской цивилизации. Такое определение было выдвинуто в 90-е годы, в период увлечения цивилизационным подходом. Анализ вопроса затрудняется в обществоведении одного устоявшегося, четкого и ясного, убедительного определения цивилизации, которое получило бы всеобщее признание. В учебнике И.А. Мишиной и Л.М Жаровой но новой истории, написанном, как уверяют авторы с позиций цивилизационного подхода, они хотя и задали вопрос, что такое цивилизация, не дала ни характеристики, ни точного определения самого понятия «цивилизация».³³ Через несколько лет эти авторы в другом учебнике на ту же тему сообщили, что цивилизация – это большая общность людей, живущих в рукотворной среде (?! Б.К.) и достигших определенного уровня развития хозяйства и культуры.³⁴ Другие авторы и ученые дают свое понимание и определение цивилизации. Так, под ней понимается «качественная специфика» (своеобразие) материальной, духовной, социальной жизни той или иной группы людей стран, народов на определенном этапе развития.³⁵ Известный наш историк М.А. Барг считал, что цивилизация – это совокупность духовных, материальных и нравственных средств, которыми данное сообщество вооружает своего члена в его противостоянии внешнему миру.³⁶ Еще одно определение дают авторы учебного пособия по новой истории, вышедшего в Самаре в 1999 г. В пособии предлагается понимать под цивилизацией совокупность характерных черт и признаков жизни человека и общества на определенных этапах (периодах) истории и в определенном месте (стране, регионе, на континенте). В каждой цивилизации можно выделить три уровня: материальный, бытовой и духовный. Они развиваются, взаимодействуя, взаимообогащая друг друга через сложные и неоднозначные процессы, которые развиваются под сильным воздействием формационных процессов, оказывая на них, в сою очередь, большое влияние.³⁷

Исходя даже из этих определений, мы должны признать, что весь цивилизационный подход, который, на наш взгляд, не включает ни экономики (то есть совокупности экономических отношений данного общества), ни политики не даст нам достоверного анализа и объяснения всей проблемы происхождения войны. Это видно на примере учебника В.М. Хачатурян.³⁸

В.М. Хачатурян в разделе учебника, объединяющим обе мировые войн, высказывает мысль о том, что войны – неизбежные спутники истории человечества. В XX веке войны приобрели глобальный характер и потому были названы мировыми. Они являлись величайшими катастрофами, и первая из них – война 1914-1918 гг. имела «неслыханное ранее масштабы».³⁹ Война принесла много плохого и носила «ярко выраженный антигуманный характер». Она явилась вызовом гуманизму, проявлением его кризиса.⁴⁰ Это не очень понятно, весь гуманизм – лишь мировоззрение, проникнутое любовью и уважением к человечеству, заботой о его благе. Это явление – духовное, и трудно представить, что его кризис вызвал страшную войну. Скорее этот кризис отражал кризис в других, более существенных глубоких явлениях. В.М. Хачатурян понимает, что сдвиги в духовной сфере не могли вызвать мировой конфликт. Она пишет, что Германия, как и другие великие державы, вела борьбу за передел мира, за новые рынки сбыта, источники сырья и сферы влияния, которые обеспечили бы более благоприятные «условия национального предпринимательства».⁴¹ Как видим, нет ни капитализма, ни империализма, ни монополий, нет общественного строя, в недрах которого родились две ужасные мировые войны. Войны несли угрозу разрушения основ цивилизации. Это касается не только в политической, но и «промышленной финансовой элиты». Националистические настроения охватили самые широкие круги общественности во многих странах.⁴²

На этом изложение истории происхождения войны обрывается. В.М. Хачатурян как и некоторые другие авторы пытается объяснить войну с точки зрения цивилизационного подхода, который показывает историю как мирный эволюционный процесс смены цивилизаций, отрицая формальный подход, видящий историю как смену формаций путем переворотов, революций.

Зарождение и развитие военной опасности, конечно, затрагивали цивилизацию Европы. Гонка вооружений тесно была связана с развитием ее материального уровня. Рост милитаризма и национализма, искажали развитие духовного уровня, идеологии, менталитета, психологии. И все же не в европейской цивилизации, а в капиталистической формации зародилась первая мировая война. Она явилась выражением кризиса не цивилизации, а этой формации. Происхождение войны таким образом имело более глубокие корни, тесно увязывалось с господствовавшим общественным строем. Развитие процесса созревания и подготовки войны, сама война мешали и вредили развитию цивилизации, тормозили и искажали. Только так, но нашему мнению, модно толковать связь войны с развитием европейской цивилизацией.

Большинство ученых уже давно приняло положение о неизбежности, неотвратимости войны. Однако, некоторые сторонники новых подходов, рассматривая войну с позиций так называемого многовариантного подхода к истории утверждают, что мировой войне все же была альтернатива, то есть иной вариант развития событий, что имелись значительные антивоенные силы, что буржуазные государства стремились значительные антивоенные силы, что буржуазные государства стремились к укреплению мира и только «стечение обстоятельств» или какие-то другие неназванные причины сорвали эту альтернативу. Правительства, видные деятели, народы не смогли, не сумели провести ее в жизнь, хотя возможности-то были огромные. Поэтому, утверждается еще в одном учебнике А.И. Мишиной и Л. жаровой, учитель не должен создавать у учеников «ощущение неизбежности Первой мировой войны».⁴³

Действительно, существовала ли альтернатива? Были ли в Европе антивоенные силы? И почему они все же не остановили войну?

Надо отметить, что в Европе имелись силы, которые сопротивлялись военной опасности, пытались ее предотвратить. Прежде всего это были широкие народные массы, не имевшие никакого интереса и желания развязывать и вести разрушительные и разорительные военные действия. Эти огромные массы были противниками войн. Во второй половине XIX века они поддержали различные организации, которые ставили целью предотвратить войну. Наиболее мощным представлялось рабочее и социалистическое движение во главе со II Интернационалом.

В начале XX века Интернационал был большой организацией, способной, как думали тогда, сплотить рабочих все стран и выступить против гонки вооружений и планов развязывания войны. Почти на каждом Конгрессе Интернационала поднимался вопрос об опасности милитаризма и войны. Особое место заняли Штутгартский (1907) и Базельский (1912) конгрессы, принявшие глубоко разработанные революции с теоретическое постановкой вопросов и программой практических мер.⁴⁰ Интернационал в ноябре 1912 г. обещал «удвоить усилия, чтобы предупредить войну самым решительным способом».⁴⁵ В рядах Интернационала выросли известные деятели, завоевавшие всемирную известность как борцы за мир, признанные ораторы на антивоенных митингах и собраниях, авторы многочисленных книг, брошюр, статей, листовок, разоблачавших милитаризм и рост военной опасности. Среди них были русские социалисты В.И. Ленин и Г.В. Плеханов, немцы А. Бебель, Р. Люксембург, К. Либкнехт, англичанин Т. Манн, французы Г. Эрве и Ж. Гед. Наиболее популярным был Жан Жорес (1959-1914). Этот коренастый, крепкий, крестьянского склада человек, обладал поразительным даром красноречия. Его мировоззрение отличалось эклектикой и неопределенного характера социалистическими взглядами. Он считался лидером правого крыла Соцпартии Франции.⁴⁶ Но главным в его жизни стала страстная искренняя борьба за мир. В одной из последних речей Жорес говорил: «… мы, трудящиеся и социалисты всех стран должны предотвратить войну. Кинув все наши силы на чашу мира».⁴⁷ В самый канун войны Жорес обещал разоблачить интриги французских поджигателей войны: «Мы разоблачим вас», - сказал он, посетив 31 июля министерство иностранных дел. Кто-то предупредил Жореса: «Вы рискуете, может случиться всякое. Люди возбуждены». Жорес ответил: «Хуже войны ничего не будет!». В тот же вечер он с друзьями обедал в кафе «Круассон». О сидел спиной к открытому окну и не видел, как занавеску отодвинули и брякнули два выстрела. Жорес был убит.⁴⁸

Его убийцей оказался некий Рауль Виллен, связанный с организацией националистов. Его посадили в тюрьму, но судили в 1919 г., в разгар торжеств победителей. Адвокаты требовали для него «милости и прощения», утверждая, что он стрелял, возбужденный чтением газет. Присяжные оправдали Виллана.⁴⁹

Массы трудящихся верили клятвам и угрозам Интернационала, но его вожди предали их. В день похорон Жореса парламентские фракции немецких и французских социалистов проголосовали за кредиты на войну. Интернационал не выполнил сой долг.

Слабыми оказались и пацифисты, светские и религиозные сторонники мира (пацифизм – от лат. pacificus – умиротворяющий, от рах - мир). Слабость пацифизма была заложена в его целях – сохранить мир, борясь с внешними проявлениями военной опасности, но не с ее глубокими причинами, корнями. Пацифизм стал особенно популярным в начале XX века. Церкви разных конфессий, то есть вероисповеданий содержали в своих учениях идеи вечного мира. Один из самых важных библейских заветов гласил кратко и строго: «не убий». Различные религиозные течения, христианский партии и деятели церкви призывали людей не воевать. Но одновременно все церкви призывали к послушанию власти государства, которое вело гонку вооружений и готовило войну. В каждой воинской части находился священнослужитель, внушавший солдатам подчинение командирам и приказам. Они, конечно, не читали антивоенных проповедей. Такая раздвоенность не служила авторитету религиозному пацифизму.

С 80-х годов XIX в. начало расти массовое движение светского пацифизма. Оно руководствовалось идеями о верховенстве права над насилием, о «ценности человеческой», о возможности решения мирным путем всех противоречий и конфликтов, о дорогой цене для народов гонки вооружения и страшных последствий войн. Пацифизм особенно поднялся после франко-прусской войны, когда многие видные деятели Европы и США, ряд пацифистских организаций осудили войну. Швейцарец И.К. Блонгли разработал даже принципы европейского союза государств, исключающего войны.⁵⁰ Создавались очень пестрые по составу организации пацифистов. Они пропагандировали решение конфликтов через третейский суд и мирные конференции, прекращали гонки вооружений, запрет войн и т.п. Эти идеи имели определенное влияние. В июне 1889 г. Международный конгресс мира в Париже с участием 100 пацифистских организаций из многих стран мира. Затем состоялась межпарламентская конференция пацифистов-парламентариев, в которой участвовало 97 депутатов из 10 стран, решивших согласовать свои антивоенные выступления.⁵¹

К 1912 г. в 19 странах действовало уже 136 пацифистских объединений, появилось более 20 международных центров, проповедавших идеи пацифизма. Наиболее влиятельным среди них было Международное Бюро мира в Берне. Пацифисты, пропагандируя свои идеи, публиковали книги, статьи, листовки и 33 периодических издания.⁵² Примером пацифистской литературы можно считать книгу Н. Энжелла «Великая иллюзия», в которой утверждалось, что войны никому не выгодны, от них пострадают все люди и поэтому, если война начнется, она тут же прекратится. Книга была издана на 11 языках.⁵³

Проводились международные и национальные конгрессы мира. Много рабочих, профсоюзных, общественных организаций выражали свою поддержку движению пацифистов. Проводились массовые собрания, демонстрации, митинги, принимались петиции и резолюции, осуждавшие гонку вооружений и подготовку войн. Была разработана Всемирная петиция, требовавшая конкретных мер для сохранения мира. Утверждают, что в начале 90-х годов под ней поставили подписи более 100 млн. человек.⁵⁴

Каждые 2-3 года проводились Международные конгрессы мира и межпарламентские конференции пацифистов. В 1912 г. собрался в Женеве XIX Всемирный конгресс мира с участием 600 депутатов, а на XII-ой Межпарламентской конференции присутствовало 200 парламентариев из 16 государств. Там осуждали подготовку войны, призывали к объединению всех антивоенных сил.

Две пацифистских организации и 15 деятелей, внесших значительный вклад в миротворческую деятельность (в их числе – бывший президент США Т. Рузвельт, известный милитарист) были удостоены Нобелевской премии мира.⁵⁵

Деятельность пацифистов была многообразна и широко распространена. Их идеи, казалось, приобрели широкую популярность и влияние. Однако они не могли остановить ни гонку вооружений, ни надвигавшуюся войну. Главная причина этого заключалась в аморфности идей, которые звали к миру, но не называли причин и корни роста милитаризма и военной угрозы, не указывали средств и пути борьбы за мир, равно как и силу, способную воплотить миролюбивые стремления. Пацифизм представлял собой пестрое собрание идей, частью романтических и иллюзорных, скорее мечты о мире, чем «руководство к действиям». Пацифизм не сумел войти в политическую жизнь и практику и в сущности остался верхушечным, даже элитарным движением.

Существовал еще и официальный пацифизм на государственном уровне, главным орудием которого была дипломатия. Определенные достижения здесь были. За 1891-1900 гг. по инициативе русского министра иностранных дел графа М.Н. Муравьева была собрана Первая Гаагская Конференция мира.⁵⁶ На нее собрались представители 26 (27) государств. Целью ее было обсуждение мер обеспечения мира и ограничения вооружений. Кроме общих обсуждений были приняты три конвенции, в том числе о мирном разрешении международных споров.⁵⁷ К сожалению, доброжелательные конвенции с трудов входили в практику жизни. Но сама идея конференции – обеспечить мир народам – сохранила свое значение и сегодня, даже с еще большей притягательной силой, чем в конце XIX века.

Следующая конференция собралась 15 июля 1907 г. по предложению Т. Рузвельта, президента США, только что ставшего лауреатом Нобелевской премии.

Новая конференция вновь собралась в Гааге. Прибили представители уже 44 государств. Теперь многие страны интересовались вопросами войны и мира. Конференция открылась 15 июля 1907 г. Конференция подтвердила пожелания прежних встреч об ограничении вооружения, одобрила ряд новых конвенций о нейтралитете и войне на море. На первом месте стояла конвенция о мирном разрешении международных споров, о законах и обычаях сухопутной войны, об открытии военных действий и другие. Документы конференции запрещали метание снарядов и бомб с воздушных судов, объявили о необходимости 3-ей конференции, но ей не суждено было собраться из-за начала мировой войны. Ряд документов не вошел в силу ввиду отказа их ратификации. Так, Германия была против запрещения бомбометания с воздуха. Зато запретили применение отравляющих веществ и разрывных пуль. В общем, мирные конференции установили принципы и обычаи военных действий.⁵⁸ Их нарушение объявлялось военным преступлением и подлежало наказанию. Но мировая война еще не началась, как все предписания Гааги были нарушены, в том числе о гуманном отношении к раненым и пленникам. Эти прекрасные рекомендации и конвенции оказались «пустым звуком».

Европейская и американская дипломатия вела активную деятельность, как заявлялось, по укреплению мира. Сразу же после франко-прусской войны в течение почти 43 лет она старалась предупредить военные столкновения, и каждый свой шаг, тем более крупный, сопровождала уверением в миролюбивых целях, в стремлении к миру. Западные страны и Россия проводили бесчисленные встречи, переговоры, конференции с целью разрешения растущих и обострявшихся все время межгосударственных противоречий. Сочинялись и пересылались тысячи нот, меморандумов, конвенций, договоров и других документов. Помимо дипломатов в этой деятельности принимали участие члены и главы правительств, главы государств, монархи. При заключении всякого рода соглашений и даже военных конвенций указывалось, что их цель – укрепление мира. Так, тесное соглашение между Россией и Германией от 18июля 1887 г. начиналось заверением, что императорские дворы этих стран решили подписать данный документ «равно одушевленные желанием упрочить всеобщий мир».⁵⁹

Сохранением мира были воодушевлены «партии мира», - неоформленные объединения политиков, интеллигентов, предпринимателей, по разным причинам сопротивлявшихся росту военной опасности и звавших к сохранению мира. В них входили и очень влиятельные люди. Во Франции - министры Ж. Кайо и Ж. Мальви, в Англии член правительства, лорд Марлей, в Германии – группа придворных, соединявшихся вокруг Кронпринца Вильгельма, в России – П.Н. Дурново, В.Н. Коковцев и др., которые были скорее не пацифистами, а просто осторожными людьми. Они «шептали на ухо» монархам и президентам, выступали открыто и громко, но большого эффекта не произвели. Их легко отодвинули в сторону. Некоторые сверхбогатые люди, вроде Э. Карнеги, давали деньги пацифистам, на которые, например, в Гааге был построен «Дворец мира». Его торжественно открыла королева Нидерландов в 1913 г. ровно за год до начала войны.⁵⁹ Ряд органов печати прославлял миролюбивую политику, уверяя, что надежды на сохранение мира в будущем связаны с … «системой двух блоков», что уже доказана польза этих группировок для сохранения мира и равновесия.⁶⁰ Возможно, что в глазах простых людей пестрые объединения пацифистов представлялись серьезной силой, тем более, что «за мир» выступали, как виделось, правительства и государства. Когда решили провести в Вене в сентябре 1914 г. очередной Всеобщий Конгресс мира, открыть его должен был австрийский министр иностранных дел Л. Бертхольд.⁶¹ По иронии судьбы и истории Бертхольд был одним из первых и самых ярых поджигателей войны 1914 г.

Получается в итоге, что в Европе действительно существовали большие возможности и силы, способные добиться остановки роста милитаризма и предотвращения европейской войны. Но они не сумели, не смогли сделать этого. Антивоенные силы были разъединяемы и не смогли соединиться в единый мощный поток, который смел бы с лица земли опасности войны. Большая часть не знала и не понимала глубоких корней этой опасности, ее тесного переплетения с экономически ми интересами и государственной политикой, объективно и неумолимо ведущих человечество к истребительной войне. Лидеры антивоенных движений и сил были либо доверчивы, либо очень осторожны, остерегались «резких движений», сводя свою работу в сущности к уговорам верхов, в надежде убедить их. Надо отметить, что антивоенные силы представляли явное меньшинство населения трудящихся, которые уже начали отравляться ядом шовинизма и национализма. Они не смогли и, прямо скажем, не могли в начале XX века остановить войну. Она все же началась летом 1914 г., и, как ожидалось, началась на Балканах.

1. История дипломатии. Т. III. С. 18-20; Туполев Б.М. «Срединная Европа» в экспансионистских планах империализма накануне и во время мировой войны. Пролог… С.107.

2.

3. «Круглый стол» Первая мировая война и ее воздействие на историю XX века // ННИ. 1994. № 4-5. С. 110.

4. Виноградов К.Б. Кризисная дипломатия. В. кн.: Пролог… С. 123.

5. Красинский Е.П. Политика германский оккупантов в Бельгии в годы первой мировой войны. В. кн.: Ежегодник германской истории 1987. М., 1977.С. 82-97.

6. История дипломатии. Т. III. С.20; Виноградов К.Б. Указ. Соч. С.125.

7. Забалканскими фронтами. С. 39, 40-41.

8. История дипломатии. Т. III. С. 16-18.

9. Васюков В.С. Мир на пороге войны. В. кн.: Пролог… С. 27.

10. Очерки истории Франции. С. 355-356.

11. История дипломатии. Т. III. С. 16-18.

12. Виноградов В.Н. Еще раз о новых подходах к истории первой мировой войны // ННИ. 1995. №5. С. 71.

13. Исламов Т.М. Австро-Венгрия в первой мировой войне. Крах империи // ННИ. 2001. № 5. С. 15.

14. История внешней политики России. С. 455.

15.

16. Виноградов В.Н. Еще раз о новых подходах… // ННИ. 1995.№ 5. С. 69.

17. История внешней политики России. С.454.

18. За балканскими фронтами. С. 156-161.

19. Писарев Ю.А. Балканы и Европа на пороге первой мировой войны // ННИ.1989. № 3. С. 78.

20. За балканскими фронтами. С. 136-137; 142-143, 147.

21. См.: Козенко Б.Д. Посредничество без кавычек. Миротворчество США в 1914-1916 гг. (характер и цели). В кн.: Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории. М., 1994.

22. Цит. по: Архив полковника Хауза. Т. I. С. 84.

23. Виноградов К.Б. Указ. Соч. С. 126-127.

24. История дипломатии. Т. III. С. 21-22.

25. Васюков В.С. Указ. Соч.С. 30-31.

26. Новая история… 1939. С. 461.

27. «Круглый стол» Первая мировая война… // ННИ. 1994. № 4-5. С. 110.

28. Мальков В.Л. Введение в кн.: Первая мировая война. Пролог XX века. С. 6-7.

29. Писарев Ю.А.О новых подходах к истории первой мировой войны // ННИ. 1993. № 3. С. 47.

30. Там же.

31. См.6 Виноградов В.Н. Еще раз о новых подходах к истории первой мировой войны // ННИ. 1995. № 5. С. 62-66.

32. Уткин А.И., Островский В.П. История России XX века. Учебник. М., 1995. С. 117.

33. Мишина И.А., Жарова Л.Н. Становление современной цивилизации. История нового времени (XVI-XVIII вв.). М., 1995. С. 7-8.

34. Мишина А.И., Жарова Л.Н. Новая история XV-XVIII вв. М. 1995. С.5.

35. Основы современной цивилизации. Часть. IV. Человек и общество. Под. ред. проф. Л.Н. Боголюбова, А.И. Лазебниковой. М., 1992. С. 40.

36. Барг М.А. Категория «цивилизация» // ННИ. 1990. № 5. С. 35.

37. Новая история 1850-1914. Учебное пособие. М.-Самара. 1999. С.33-36.

38. Хачатурян В.М. История мировых цивилизаций. С древнейших времен до конца XX века. 11 класс. Пособие. М., 2001.С.

39. Там же.

40. Там же. С. 433-434.

41. Там же. С.431.

42. Там же. С.

43. Мишина М.А., Жарова Л.Н. История XIX-начало XX века. Книга для учителей. М., «Русского слово», 2001. С.

44. См.: История Второго Интернационала. Т. II. 1966. С. 207-212; 334-336; 342-350.

45. Хрестоматия по новой истории. Часть. II. С. 464.

46. Манфред А.З. Вступительная статья в кн.: Жорес Жан. Против войны и колониальной политики. М., 1691. С. 5-25.

47. Жорес Жан. Указ. соч. С.25.

48. История Франции. Т. II. С. 752-753.

49. Строгович М.С. Судебный процесс над убийцей Жана Жореса. М. 1971. С. 60-62.

50. Мишина А.И., Жарова Л.Н. Новая история… С.

51. Там же. С.

52. Там же. С.

53. Такман В. Указ. соч. С. 51.

54. Мишина А.И., Жарова Л.Н. Указ. Соч. С. 220.

55. Там же.

56. Истягин Л.И. С циркуляром Муравьева – в XXI век (к вопросу об актуальном значении первой Гаагской Конференции). Мир // Пути безопасности. Выпуск 1-2/17-18. М., 1999. С. 12-26.

57. Дипломатический словарь. 1-е изд. Т. I. М. 1948. С. 439-442.

58. Хрестоматия по истории международных отношений. Выпуск I. С. 240.

59. Виноградов К.Б. Кризисная дипломатия. В кн.: Пролог… С. 122.

60. Там же. С. 122-123.

61. Там же. С. 123.

62. Там же. С.123.

ГЛАВА V. КАНУН ВОЙНЫ

§ 1. Сараевское покушение

К лету 1914 г. межгосударственные противоречия великих держав резко напряглись. Любое событие могло легко сломать «равновесие сил». В руководящих сферах Европы с тревогой и надеждой одновременно ждали такого события. Оно произошло в конце лета 1914 г. в регионе, недаром прозванном «пороховой бочкой» или «пороховым погребом» Европы - на Балканах. В столице Боснии – Сараево, утром 28 июня были застрелены престолонаследник Австро-Венгерской монархии эрцгерцог (то есть принц) Франц-Фердинанд и его супруга. В некоторых книгах, статьях и учебниках фактически с этого убийства начинают отсчет истории Первой мировой войны.¹

Однако после покушения и действительного начала мировой войны 1 августа прошло чуть больше месяца. Покушение в Сараево, действительно, оказалось тем событием, которое (опять-таки не сразу) привело к войне Австро-Венгрию против Сербии, а эта война, в свою очередь, потрясла (сдвинула) всю систему отношений европейских государств, которые одно за другим вступали в войну, точнее – отвечали на вызовы Германии и Австро-Венгрии, выступивших зачинщиками всеевропейского, а затем и мирового вооруженного конфликта.

Поэтому Сараевское покушение сохраняет все значение и место в истории начала Первой мировой войны. Историки старательно, до мельчайших подробностей изучили этот трагический инцидент и его последствия. Главным, конечно, был вопрос: кто и зачем убил эрцгерцога, кто стоял за убийцами, понимали ли они что делали, почему последствия покушения оказались такими трагическими и грандиозными?

На эту тему создана огромная литература. Только в Югославии было опубликовано более 400 работ, а всего – около 3000 названий книг, не считая статей, заметок, рецензий и проч.² В ряде стран опубликовались сборники документов и воспоминания современников. Появились и художественные произведения, основанные на фактическом материале. Из отечественных историков первым и очень подробно исследовавшим Сараевское «дело» был Н.П. Полетика. Первая его книга так и называлась «Сараевское убийство как дипломатический повод к войне».³ Этой теме Полетика был верен до конца жизни. Однако он принял за основу всего исследования ошибочную концепцию М.Н. Покровского о большей чем других стран виновности Царской России в развязывании мировой войны. Опираясь на неопубликованные документы из архивов российского МИДа, он прямо давал понять, иногда не считаясь, вопреки фактам, с тем, что убийство организовано было по наущению сербских спецслужб и связанной с ними тайной заговорщической организации сербских офицеров «Черная рука». Об этом знало правительство Сербии, и не только знало, но и способствовало покушению, в свою очередь, опираясь на одобрение и поддержку царской дипломатии и разведки.

Эта версия сразу же была подвергнута убедительной, опять-таки на фактах построенной критике.⁴ Полетика принял эту критику, но следы прежних взглядов обнаруживаются и в его последней книге.⁵

В 70-е годы появились работы акад. Ю.А. Писарева, ставшего крупнейшим знатоком балканских проблем. Он досконально изучил историю событий в Сараево, нашел ряд новых источников и энергично опровергал тезис о причастности Сербии, а тем более России к организации и проведению террористического акта в Сараево.⁶ Надо признать, однако, что в богато документированных исследованиях Ю.А. Писарева имеются все же «белые пятна», доказывающие, что есть и в Сараевской истории свои тайны и загадки, свои неизученные страницы. Но сделанное Н.П. Полетикой, Ю.А. Писаревым и другими учеными позволяет нам достаточно полно осветить эту трагедию, ее место и значение в истории мировой войны.

Откликнулись на «Сараевское дело» и наши писатели. Валентин Пикуль уделил Сараевскому покушению достаточно места в своем романе «Честь имею».⁷ В основном он опирался на труды Н.П. Полетики и создал настоящий авантюрный роман о приключениях «шпионов», тайнах спецслужб и др. Увлеченный темой писатель допустил ряд серьезных неточностей и даже искажений. Ю.А. Писарев был вынужден выступить специально, чтобы читатель романа не попал в «плен» неверному и даже фальсифицированному изложению писателем исторических фактов.⁸

Наверное, можно говорить о том, что покушение в Сараево или в другом месте было предопределено и должно было случиться рано или поздно. Австро-сербский антагонизм, возникший после смены власти в Белграде в 1903 г., непрерывно развивался и обострялся. Он принял форму противостояния с одной стороны маленькой Сербии (население в 1914 г. 4,5 млн. чел.)⁹ , настроенной антиавстрийски, задиристой, боевой. Ее успехи, особенно в балканских войнах сделали ее центром притяжения народов, угнетавшихся в Австро-Венгрии и знаменем освобождения и воссоединения балканских славян, правда, под эгидой «Великой Сербии». С другой стороны, огромная, с населением в 15-16 млн. человек¹⁰ , но рыхлая «лоскутная империя», готовая развалиться от любого толчка. В Вене это хорошо знали и видели единственный выход в военном разгроме Сербии. К нему все время готовились, разрабатывали планы войны с нею. Ю.А. Писарев нашел в австрийских архивах документы о том, что австро-венгерская армия начала готовиться к нападению на Сербию еще в мае 1914 г. Войска получили приказ о боевой готовности.¹¹ Возможно, в этой связи на июнь 1914 г. были намечены маневры 2-х корпусов в 20 тыс. человек на территории Боснии, в горах, рядом с сербско-боснийской границей. Конечно, в этом не было бы ничего особенного, если бы не выбор места: граница только что аннексированной Боснии и возмущенной этим шагом Сербии. Такое решение должно было усилить и без того недружественные отношения двух стран. Усилились и антиавстрийские настроения, не затихавшие с начала века. Они стали еще сильнее и резче, когда стало известно, что на учения прибудет Франц-Фердинанд. В этом тоже не было чего-то нарочитого. Эрцгерцог, по должности заместитель Главнокомандующего австрийской армии, а с недавних пор еще и ее генерал – инспектор мог и даже обязан был посещать любыые учения. Но поездка на сербско-боснийскую границу в этом качестве и в сложившейся напряденной обстановке была дерзким и грубым вызовом. Франца-Фердинанда ненавидело большинство югославов, считая его самым ярым врагом освободительного движения славян и инициатором аннексии боснийских земель. В нем видели символ австрийской агрессии на Балканах.

Некоторые историки полагают, что Франц-Фердинанд не является таким уж заядлым славянофобом и вообще был лучше, чем казался. Но для сербов и боснийцев (босняков) это была фигура, вызывающая жгучую и открытую ненависть. Несомненно, визит его в Боснию носил объективно провокационный характер. Это впечатление усиливалось и тем, что Франц-Фердинанд намеревался посетить Сараево 28 июня.

Эрцгерцог слыл любителем старины и музеев и хотел в этот день осмотреть достопримечательности Сараево. Город был основан в 1244 г., и там было что посмотреть. Но выбранный им день являлся особым для сербов. 15/28 июня 1389 г. на Косовом поле сербское войско потерпело жестокое поражение от турок султана Мурада I. В ночь после битвы серб Милош Обилич прокрался в шатер султана и убил его, отдав и свою жизнь.

Не знать этого в Вене не могли и, следовательно, шли на сознательную двойную провокацию Но мало этого. Эрцгерцог 11-13 июня принял в своем замке Конопишты (Чехия) германского императора Вильгельма II. О чем они вели беседы, никто тогда не знал. Поползли слухи и весьма обоснованные о сговоре двух величеств на счет Сербии.¹² Так, например, думал глава «Черной руки» Дмитриевич. Атмосфера накалилась еще больше. Антиавстрийские выступления достигли невероятной остроты. В славянской печати развернулась кампания, мягко говоря, критики австрийской политики и в центре ее, естественно, оказался эрцгерцог. Раздавались открытые призывы отмстить в его лице ненавистной Империи за оскорбление памяти и чести всех южнославянских народов. Особенно «гремели» сербские националисты и шовинисты.

Все это было известно в Вене. Там вопрос о визите обсуждался много раз, предлагали даже отменить его. Но высокомерный эрцгерцог – гордец не пожелал отступать. Хотя и высказывал предположение, что может найти свою смерть «на ступенях к трону».¹³ Власти тоже не отступали. Они хотели знать весь «энтузиазм масс» относительно имперской власти и подтвердить принадлежность Боснии и Герцеговины Империи, унизив славян еще раз.

В день траура и скорби, день памяти Обилича преднамеренно и хладнокровно попирались святые чувства славян. Это была явная провокация, и она могла завершиться несчастьем.

Военный губернатор аннексированных земель генерал Оскар Потиорек уже принимал в Сараево самого императора. Тогда полиция произвела, говоря современным языком, «зачистку» города, выслав всех подозрительных лиц. Полиция перекрыла пути проезда императора. Солдаты и полицейские стояли вдоль улиц. Дряхлый Франц-Йосиф невредимым вернулся в Вену. Был и другой опыт охраны высоких чинов. Но эрцгерцог запретил облавы и высылки. Его свита из офицеров-придворных, «паркетных шаркунов» не годилась для охранной функции. Им в помощь Вена выделила трех (?!) штатских детективов, не знавших города. Не было и обычного эскорта лейб-гвардейского эскадрона. Мобилизовали полицию Сараево, но в ней числилось не более 120 чел.¹⁴ Этого было явно недостаточно для охраны высокого гостя на узких горбатых улицах, с тупиками, проходными дворами и проч. Правда, город был невелик – около 50 тыс. жителей, главным образом хорватов-католиков и босняков-мусульман, лояльных к империи и эрцгерцогу. Но жили и сербы. В город мог приехать любой человек.

Фактически эрцгерцог был плохо охраняем. Это отметили и многие историки. Н.П. Полетика считал, что наследника охраняли «весьма кустарным способом».¹⁵ Итальянский историк Виджецци писал о «невероятной беспечности австрийской полиции».¹⁶ Известный английский военный историк Б. Лиддел-Гарт отметил «поражающую беспечность австрийских властей», а Потиорек «… даже если бы он был заговорщиком, не мог сделать большего для облегчения задачи убийцам. Поэтому трудно отказаться от подозрения, что он и был им».¹⁷

Такая организация охраны наследника была несомненно еще одной провокацией со стороны Австрии. При дворе и в Сараево многие тревожились, «опасность ощущали все». Но должных мер не приняли по халатности, недальновидности, скупости, а может быть и преднамеренно. Историки и сейчас не могут дать полного объяснения этой странной беспечности. А между тем уже созрел заговор с целью убийства эрцгерцога.

Заговорщики готовились к покушению. Это были молодые босняки (боснийцы), входившие в организацию «Молодая Босния» (Млада Босна) – объединение мелкобуржуазных революционеров крайне радикального характера, возникшее в 1910 г. Оно преследовало целью объединение югославянских народов и для этого хотело поднять народ, крестьянство. Но агитация среди невежественных масс не удалась, и младобоснийцы выбрали в качестве орудия индивидуальный террор. Теоретически беспомощные они искали свой путь, читали много работ русских революционных демократов, народовольцев, а также анархистскую литературу: Бакунина, Кропоткина и др. Они приняли нигилистический романтизм и разные еще идеи социализма. «Но оставались, - как позже признал Г. Принцип, - прежде всего националистами».¹⁸ Члены «Млады Босны» уже осуществили ряд покушений на высших сановников Империи, подвергались репрессиям. Цели они своей не достигли, но и не оставили. Лидеры организации еще в 1913 г. наметили своей очередной жертвой Франца-Фердинанда как автора плана создания триединой монархии, который должен был блокировать соединение славян вокруг Сербии.

Случилось так, что в Белграде весной 1914 г. встретилась группа молодых сербов-босняков. Они гостили у родственников и сдружились на почве общих общественных взглядов и желания отомстить за аннексию их Родины¹⁹ – Боснии. Это были разные люди. Среди них выделялся Гаврило Принцип. Он родился в крестьянской семье и гордо говорил на суде: «Я сын Кмета», то есть зависимого крестьянина.²⁰ В 1914 г. ему было 19 лет, его товарищам – 17-18, самый старший из них Д. Илич имел от роду 20 лет. Выделялся Принцип своей небрежностью в одежде, сумрачным лицом и очень скромным поведением, держался как бы в стороне. Он учился в сельской школе, а затем в сараевском коммерческом училище и перебрался в Белград, где и вступил в кружок членов «Млада Босна», занимавшихся самообразованием. Хотел поступить в университет, но не получилось.²¹ Он избегал теоретических споров, но всегда требовал книги и жадно «пожирал» их. Небольшого роста, худой, сутуловатый, но сильный и выносливый, смуглый, почти черный, с лицом, на котором внутренняя борьба уже проложила резкие черты.

Принцип проводил ночи за чтением. Он читал книги, в которых говорилось о действии. Принцип стремился в бой, но в армию его не взяли, не взяли и в чету – партизанский отряд. А он страстно хотел совершить подвиг и внутренне готовил себя к террористическому акту и самопожертвованию. Конечно, это было неверное решение. В наши дни стало окончательно ясным, что террор не приносит успеха, тем более если при этом гибнут совершенно невинные люди, особенно женщины и дети. Поэтому террор - индивидуальный, государственный или межгосударственный – осуждался всем светом и с ним ведут суровую борьбу, суровую, но справедливую. Но как судить молодого человека, принявшего террор ради освобождения поруганной Родины и отдающего для нее единственную, еще не начавшуюся жизнь?!

В группу входили, кроме Принципа, Данила Илич, которого Ю.А. Писарев считает основной пружиной всего заговора²¹ , Неделько Чабринович, Трифко Грабеж, Павле Бастаич и др. В Белграде и Сараево с ними были и другие молодые люди. Они встречались и в белградских канавах (кафе), слушали рассказы комитаджей (партизан), вернувшихся из Македонии, где шла борьба с турками и болгарами, читали газеты, обсуждали события. Все они были бедны, учились в гимназиях и училищах, работали на разных подсобных или случайных работах или, как Неделько Чабринович – в типографии, или искали работу, страдали от отсутствия работы и денег, от роста цен, трудности жизни, упреков родни. Терзало их и то, что никого из них не взяли в армию или в партизаны и они не могли сделать ничего для Родины, для освобождения Боснии и наказания оккупантов, сломавших их жизнь.

Ненависть к Австрии, анархические идеи и юношеское восприятие жизни толкали их на подвиг, который они представляли в виде убийства кого-то из тиранов, чтобы отомстить всей империи. Образ тирана давно совпал с образом надутого, высокомерного, с виду жестокого Франца-Фердинанда. Его убийство казалось делом святым. А в марте 1914 г. газеты сообщили о возможном визите эрцгерцога в Сараево. Как говорится, «все сошлось». Но не было оружия и денег для его приобретения в оружейных лавках Белграда.

Молодые босняки были, видимо, слабо связаны с центральной организацией «Млада Босна».

В этой связи возникают сомнения в утверждении Н.П. Полетика о том, что заговорщики были с самого начала четко и строго организованы и всю их жизнь и дела направляли члены другой тайной боевой организации «Черная рука» и чуть ли не сам ее вожак легендарный полковник (тогда майор) Драгутин Дмитриевич и его друг и помощник майор Воислав (Войя) Танкосич.²³

Создается впечатление другое, которое поддерживает американский исследователь Лавендр Кэссел²⁴ , впечатление отсутствия четких давних связей, а тем более – жесткой подчиненности группы молодых людей, шедших к своей цели некоторое время самостоятельно и только случайно попавших в поле зрения «Черной руки». Эта таинственная организация возникла в 1911 г., в нее входили в основном офицеры (высшие, в том числе), возможно чиновники, учащиеся. Она называлась «Объединение или смерть» (Едненье или смрт) и получила прозвище по своей печати, на которой изображались две черные руки, державшие кинжал. Ее целью было освобождение и объединение славян путем решительной политики, в том числе и войны с Австро-Венгрией. Организация объединяла патриотов, стоявших за «Великую Сербию». Эта замкнутая тайная организация носила узко-кастовый характер. Она выступала противником демократии, верила в насилие и военную диктатуру.²⁵ Такая позиция была вообще характерна для офицерства балканских стран, где интриги, заговоры, тайные убийства и перевороты считались лучшими способами достижения цели.

Во главе стояла Верховная центральная управа из 11 человек, они только подписывались полными именами, из других – порядковый номер и слепое подчинение руководству. При вступлении давалась торжественная клятва верности, подписывались кровью. Нарушение обета каралось смертью.²⁶ Ореол мрачной тайны окружал эту организацию. Этому немало способствовала личность ее вожака Драгутина Дмитриевича, который возглавлял Осведомительное бюро сербского генерального штаба, то есть контрразведку. Это был мрачного вида человек, большой физической силы, решительности и храбрости. За огромную силу и неукротимость нрава его прозвали Аписом (Apis) – в честь мифологического священного быка.

Дмитриевич был крупный специалист тайных операций. В 1903 г. он возглавил группу офицеров, совершивших дворцовый переворот. Тогда были свергнуты и жестоко убиты король и королева из династии Обреновичей и возведен на престол Петр I Карагеоргиевич. В 1911 г., организовавшись, эти офицеры попытались влиять на политику, в том числе и внешнюю, короля и правительства радикальной партии во главе с Н. Пашичем, твердо ориентируясь на Россию. «Черная рука» так верила в российскую поддержку, что пригласила в свои ряды военного агента (атташе) при посольстве России в Белграде полковника В.А. Артамонова, являвшегося и представителем российской внешней разведки. Дмитриевич искал благосклонности посла России в Белграде И.Г. Гартвига, дипломата опытного, знающего, авторитетного, имевшего большое влияние при дворе и в правительстве. Гартвиг настороженно отнесся к «Черной руке» и тут же сообщил об организации «по начальству». В российском генштабе, видимо, заинтересовались этой организацией и через военного министра сообщили в ноябре 1911 г. царю. Получив «уведомление», Николай II своего мнения официально не высказал, но среди придворных прошел слух, что «простые офицеры», да еще свергающие и убивающие монархов, ему не могут быть симпатичными. Полковник Артамонов категорически отказался от каких-либо контактов с Дмитриевичем и его организацией.²⁷

Не были довольны «Черной рукой» и при сербском дворе. Мы уже знаем, что в 1917 г. руководителей «Черной руки» обвинили в государственной измене и казнили.²⁸

Перед смертью Дмитриевич, надеясь на смягчение приговора и оберегая честь короля и Пашича, написал покаянное письмо – «Рапорт», в котором взял на себя и «Черную руку» всю ответственность за покушение в Сараево.²⁹ Это ему не помогло. Но историки получили документ весьма сомнительного содержания, вызывающий разногласия и сегодня.

Но весной 1914 г. Дмитриевич был еще в силе и готовил тайные операции против врагов Сербии. Тогда-то судьба свела его с группой молодых босняков, искавших помощи для организации покушения на Франца-Фердинанда. Ребята случайно познакомились с неким Цигановичем (Циго), бывшим партизаном, воевавшем в Македонии. Они рассказали ему о своем замысле, а он познакомил их с майором В. Танкосичем, членом руководства «Черной руки».³⁰

Так встретились будущие молодые заговорщики с «Черной рукой». Существует ряд версий развития этого сюжета. Одна из них утверждает, что «Млада Босна» хотела убить Франца-Фердинанда еще после 1908 г. и начала готовить покушение в декабре 1913 г., имея свою «боевую организацию». Танкосич и Дмитриевич все это знали и поддержали. Они назначили исполнителей (Г. Принцип, Д. Илич и др.), дали деньги. Подготовка шла в Сараево (неактивно), а в Белграде – «взялись всерьез».³¹

Танкосич вел переговоры через Цигановича почему-то с Принципом (хотя называл его «молодым неуравновешенным молодым фанатиком»), полагая, видимо, что этот 17-летний юноша является авторитетом для других. Через Цигановича ребята получили оружие, деньги и все другое снаряжение, а так же инструкции.³² Циго обучал их стрельбе. В конце мая 1914 г. по указанию Танкосича террористов перевели через границу в Боснии, полностью снаряженными, с фальшивыми паспортами и пропусками. Члены тайной организации «Народная оборона» провели их в Сараево и разместили там уже 4 июня.³³ Получается ясная и вроде бы убедительная картина того, что «Черная рука» подготовила и доставила к месту обученную и снаряженную заговорщическую группу своих агентов. Эта версия подтверждается «Рапортом» Дмитриевича, который в тюремной камере накануне грозившей ему смертной казни признался в том, что главные участники покушения «… находились на моей службе и имели небольшой гонорар, который посылал им». Графологи считают, что «Рапорт» написан Дмитриевичем, что подпись – его. В то же время в документе много неточностей: неверно названо оружие заговорщиков, прямое противоречие фактам. Например, находясь в Белграде, будущие террористы нуждались в деньгах, занимали их, продавали свои вещи. О многом говорилось как-то неясно. Почти все историки убеждены, что «Рапорт» - это сознательный оговор себя и своей организации.³⁴

С этой точкой зрения Н.П. Полетики не согласен Акад. Писарев, который подчеркивал самостоятельность и патриотизм молодых заговорщиков и практически отвергал мысль о причастности «Черной руки» и тем более – сербского правительства. Он даже пытался обойти вопрос о приобретении оружия, заявив в одной из статей, что террористы попали в Сараево, «обзаведясь (но как?!) оружием» в Белграде.³⁵ Ясно, что слово «обзаведясь» ничего не объясняет. Кроме того, есть другие подробности (переход границы, проживание в Сараево в течение почти месяца, добротная экипировка ребят и пр.), которые требуют объяснения и которые наводят на мысль, что заговорщикам кто-то старательно помогал и умело их направлял. Трудно представить, что полиция Белграда, органы МВД Сербии и важные лица в правительстве ничего не знали об этом. Они «что-то» знали, но вот что именно?

Существует и еще одна версия этих событий американского автора Л. Кэсселса. Он опирается на упомянутый «Рапорт» Дмитриевича, хотя признает его неполную достоверность. Собрав и другие источники, он изображает дело так, что кто-то познакомил молодых заговорщиков с Миланом Цигановичем, который отвел одного из ребят к знакомому ему по боям в Македонии Танкосичу. Чем-то занятый майор прохладно, как-то между дел, принял молодого человека, выслушал его, спросил, умеет ли он стрелять? Ответ был отрицательным, и майор велел (или посоветовал?) заняться тренировкой в стрельбе и больше к нему не приходить. О встрече Танкосич рассказал Дмитриевичу, который как и Танкосич не придал значения ребятам и их плану убить Франца-Фердинанда. Дмитриевич был будто бы уверен, что эрцгерцога будут так сильно охранять, что террористы не пробьются к нему и тем более не смогут прицельно выстрелить. Лучшее, что они сделают, – это покажут, что сербы не сдались, что их гнев против Австрии не остыл. Они вызовут панику и напугают австрийцев. Судьба самих ребят его, видимо, не волновала.³⁶ Тем более, что им выдали ампулы с цианистым калием, чтобы они приняли яд, если их арестуют. Яд оказался негодным, старым. Таким образом, Кэсселс подтверждает связи с «Черной рукой», хотя не такие прочные и формальные.

В сущности, корень разногласий авторов лежит в признании или непризнании организующей и направляющей роли офицеров-членов «Черной руки». Факты говорят, что эта роль все же была. Можно спорить о том, насколько всеохватывающим и жестким был контроль «Черной руки», но сам факт контроля отрицать не приходится. Надо полагать, что сотрудники «компетентных органов» в сербской столице тоже знали «что-то» и возможно, оказывали содействие или просто не мешали обучать и вооружать группу молодых людей.

По всей вероятности, события дальше развивались так. Циганович руководил ребятами, которые тренировались в тирах и в лесу, снабжал их деньгами, говорил, что и как надо делать в дальнейшем. Наконец, собравшись вместе, заговорщики торжественно поклялись не отступать и не предавать друг друга.³⁷

Получив оружие – 4 пистолета «Браунинг», маленькие плоские семизарядные, удобные для стрельбы в толпе, на городских улицах и переулках и 6 бомб из государственного арсенала, но сделанных по неофициальному заказу, наполненных свинцом и железками, террористы отправились из Белграда на пограничную станцию Шабац, где их встретил член «Черной руки» майор Р. Попович 1 или 2 июня переправил на боснийскую сторону, пропустил группу через границу вопреки приказу. Там поезд доставил их 4 июня в Сараево.³⁸ Они заметно нервничали, особенно Чабринович, который не скрывал в разговорах с пассажирами (среди них могли быть, конечно, агенты полиции), что едет из Белграда. А ведь был уже издан приказ не допускать из Сербии «сомнительных лиц» и следить за ними. Напомним, что ребята не были опытными подпольщиками, не участвовали в боях и тайных операциях, едва научились стрелять. Чудо, что их не арестовали еще в поезде. Они добрались до Сараево. Их встретили и разместили Н. Илич и М. Мехметбашич. Ребята жили полулегально, но ходили по городу, сидели в кафе, гуляли в парках, даже фотогрофировались.³⁹

Между тем, местные власти, получив, видимо, какие-то тревожные сведения, начали принимать защитные меры. Подняли на ноги всех сараевских полицейских – 120 человек. Просили у Вены подкреплений, на что получили ответ, что их не будет, нет свободных 7 тыс. крон (или 700 ф. ст.).⁴⁰ Слухи ширились, об опасности сообщила военная контрразведка, другие источники. Но генерал Потиорек, отвечавший за визит эрцгерцога, не верил этим сообщениям, называя их «страхами перед детьми» и «фантоманией». Как раз в эти годы приобрели невероятную популярность романы о Фантомасе французских писателей П. Сувестра и М. Алена – о страшных похищениях и преступлениях неуловимого гения зла – Фантомаса (греч. фантомаса – призрак, приведение). Он даже предлагал продлить время визита в Сараево и расширить число посещаемых мест.⁴¹ Слыша, видимо, еще в Вене разговоры о возможном риске, Франц-Фердинанд оставался спокойным, по крайней мере внешне, уверяя окружающих, что «все – в руках божьих». Надо только молиться.⁴² 24 июня в саравских газетах был опубликован маршрут поездки эрцгерцога по городу, чего обычно никогда и нигде не делалось, с указанием часов и минут остановок или появления в определенных местах.⁴³ Узнав об этом, заговорщики распределили места, где 7 террористов должны были атаковать высокого гостя. Утром 28-го они стали спорить: не отменить ли акцию, но все же решили выполнить задуманное.

В воскресенье 28 июня установился с утра ясный теплый денек. «Горячие лучи балканского солнца заливали плоские крыши домов. Улицы заполнили толпы нарядных людей, приехавших в Сараево, чтобы увидеть его Величество. Повсюду развевались флаги, вывешенные в качестве украшения пестрые ковры покачивал легкий ветерок. В окнах выставлены портреты эрцгерцога».⁴⁴

После торжественной встречи на вокзале эрцгерцог, его супруга, свита и встречавшие чиновники на шести автомобилях поехали в город. В уличной толпе стояли Махметбашич и Чабринович.⁴⁵ Увидев подъезжавшие машины, оба террориста растерялись и не смогли зразу бросить бомбы, но потом опомнились, и на автомобиль эрцгерцога упала бомба, запрятанная в букет цветов, брошенная Чабриновичем. Но она скатилась с машины и взорвалась позади нее. Есть легенда о том, что Франц-Фердинанд, увидев бомбу, сбросил ее на землю. Но этого не было. Бомба взорвалась в 10 часов 45 минут, ранив несколько – до 10 – офицеров свиты. Возникла паника, люди бросились бежать. Побежал и Чабринович, бледный, взволнованный. В толпе, видимо, заметили, как он бросал «букет» и побежали за ним. Его схватили и потащили, избивая, в полицию⁴⁶

Эрцгерцог и его свита, тем не менее маршрута не изменили. Самое примечательное, что никто не прекратил поездку вообще и не принял дополнительных мер безопасности. Кортеж машин подъехал к сараевской мэрии, где мэр прочитал цветастую приветственную речь. В конце ее эрцгерцог прервал оратора, воскликнув: «Меня встретили бомбами!» Но речь дослушал и велел ехать в резиденцию. Между тем, потрясенная взрывом свита горячо обсуждала вопрос о том, как вывезти Франца-Фердинанда в безопасное место. Особенно суетился Потиорек, наконец-то осознавший, но не до конца всю, глубину и меру своей ответственности.⁴⁷

В резиденции его Величество вдруг захотел навестить в госпитале раненых офицеров свиты. Герцогиня Софья буквально вцепилась в супруга, но увидев его непреклонность (а это была одна из черт его характера), решила ехать с ним. Кортеж двинулся в путь по заметно опустевшим улицам. Внезапно первая машина с офицерами свиты повернула и направилась в узкий переулок. Ничего не поняв, а может быть, ничего и не думая, Лойко, шофер машины эрцгерцога, повернул туда же и замедлил ход. Сопровождавшие машины, приезжие сыщики и местные полицейские отстали. Напуганный этим Потиорек, схватил Лойко за плечо и приказал поворачивать назад. Но машина уже въехала в переулок. Там, прижавшись к стене, стоял взволнованный бледный Гаврило Принцип. Он уже слышал шум, а, возможно, и разговоры о взрыве бомбы. Истомленный ожиданием, с напряженными до предела нервами, он неожиданно увидел автомобили, направлявшиеся мимо него. С ним поравнялась машина эрцгерцога. Ближе к нему сидела герцогиня, за ней – высокий, полный эрцгерцог. Возможно, что они не придали значения странным маневрам автомобиля. Страшно возбужденный, Принцип почти механические сделал два выстрела в упор, не очень хорошо видя цель. Смертельно раненная герцогиня откинулась назад, и Принцип выстрелил снова, на этот раз во Франца, смертельно ранив его в шею. Автомобиль рванулся вперед, а набежавшие полицейские, офицеры, хорваты (на известном фотоснимке ареста Принципа они в фесках) схватили террориста, который отчаянно сопротивлялся.⁴⁸ Есть другие описания этой сцены.

Опять же позднее возник трогательный рассказ о том, что эрцгерцог успел сказать: «Софья, Софья, не умирай, живи ради детей!» Но позже медики установили, что этого не было, ввиду характера и глубины его раны.

По прибытию в резиденцию Софья скончалась, а в 11 часов 45 минут утра умер и ее супруг. Трагедия совершилась.⁴⁹

Принцип, жестоко избитый на улице и в полиции (об этом говорит его первая фотография с глазами измученного обреченного человека) очутился в тюрьме. Туда же отвели и всех пойманных террористов. Началось следствие, в ходе которого все арестованные сразу же назвали сообщников и сознались в заговоре на убийство Франца-Фердинанда.⁵⁰ Так же, не запираясь, вели они себя на суде. И только одно тщательно скрывалось, несмотря на жесточайшее давление – отношение к сербским властям и организациям. Судебный процесс проходил с 12 по 22 октября 1914 г. и имел главной целью как раз доказать существование таких отношений. Особенно старались судьи показать роль государственных органов и чинов Белграда. Подсудимые однако отрицали какие-либо контакты с официальными сербскими властями и представителями. Не подтвердил этих контактов и посланный из Вены важный чиновник МИДа Ф. фон Визнер, известный юрист. Он сообщил начальству, что соучастие сербского правительства ничем не доказано и этого даже нельзя подозревать.⁵¹ На процессе не упоминалась даже «Черная рука». Подсудимые брали все на себя. «Упрямые молокососы, - как назвал их генерал фон Гетцендорф, - держались стойко, несмотря на избиения».⁵² Они твердо заявляли, что действовали по идейным соображениям. «Мы любим свой народ», - говорили они. Их поддержал защитник социалист Р. Цистлер, тут же строго наказанный и отстраненный от участия в суде.⁵³ Уже шла австро-сербская война, а процесс не давал желаемых результатов.

22 октября вынесли приговор. Д. Илич, М. Йованович и В. Чубрилович приговорены «за государственную измену» к смертной казни через повешение; Я. Милович и М. Керович – к пожизненному заключению. Г. Принципу, Н. Чабриновичу и Тр. Грабежу смертную казнь заменили тюремным заключением сроком в 20 лет, ввиду их несовершеннолетия, которое в империи наступало в 20 лет. Все трое умерли в тюрьме от голода, истощения, побоев и туберкулеза. Их похоронили тайно, а могилы сравняли с землей. Принцип умер на 21 году в военной тюрьме весной 1918 г. и был тайно похоронен. Но позже удалось найти его могилу, и в новой Югославии его с почетом перезахоронили. В Сараево был открыт уже после 1945 г. музей имени Гаврило Принципа.⁵⁴

Покушение в Сараево сопровождалось свирепой антисербской кампанией, в ходе которой только в 1915 г. было повешено 150 человек.⁵⁵

Франца-Фердинанда с супругой похоронили вроде бы «по чину», торжественно, пышно и даже вполне пристойно, за одним исключением. Иностранным дипломатам намекали на возможность их отсутствия. И еще герцогиню Софью Хотек-Гогенберг хоронили в более простом гробу, на крышке которого лежали только две белые перчатки (а не корона, как у Франца) и черный веер – атрибуты простой придворной дамы, а не жены наследника престола. Хоронили их глубокой ночью не в усыпальнице Габсбургов, а в мавзолее дворца, построенного для эрцгерцога.⁵⁶ Австрия, особенно Вена, не очень горевала, хотя везде было остановлено ночное веселье. Император и наиболее знатные особы не пошли за гробом Франца-Фердинанда. Его место сразу же занял молодой эрцгерцог Карл, еще одни племянник императора.

В Европе по-разному встретили весть о смерти Франца-Фердинанда. Разумеется, во всех столицах, в Белграде в том числе, были проведены соответствующие траурные мероприятия и церемонии. Но их провели и забыли почти в тот же час. Наступало время летних отпусков и отдыхов. Как отметил американский историк Ч. Сеймур, немногие англичане могли бы найти на карте Сараево и еще меньше когда-либо слышали об эрцгерцоге. Весть о его убийстве произвела в Лондоне впечатление на больше, чем «голос тенора в котельном цехе».⁵⁷ Как вспоминал русский дипломат Ю.Я. Соловьев, иностранные дипломаты Испании, Франции, даже австрийские, да «вообще никто» не придали известию о покушении в Сараево всего его рокового значения.⁵⁸ В далеких США новость о покушении на эрцгерцога стала в газетах мимолетной сенсацией. О ней тут же забыли (были свои «крутые» события), а в Государственном департаменте ее посчитали незначительной и не комментировали. Даже в сообщениях посла из Вены ничего не говорилось о возможных глубоких последствиях.⁵⁹

В Петербурге общественное мнение было встревожено известием о сараевском покушении. Террористический акт был единодушно осужден в российской прессе, в правительстве и при дворе. Сразу же был поставлен вопрос о последствиях, которые могли быть неисчислимыми, высказывалось отношение на счет возможного «озлобления» венских шовинистов.⁶⁰ Очень трагично и в общем верно оценили случившееся и в Лондоне, где английский министр сказал российскому послу: «Волосы становятся дыбом при мысли о том, что из этого ужасного преступления может внезапно возникнуть всеобщая война».⁶¹

Тревожные голоса раздавались в близком к событиям Риме, а так же в Париже и даже Берлине.

Но в целом Европа осталась спокойной, даже равнодушной.

В то время покушения на царственных особ и видных деятелей были нередкими. С начала XX века были убиты президент США У. Маккинли, король и королева Сербии из династии Обреновичей, президент Франции С. Карно, австрийская императрица Елизавета, итальянский король Умберто I, российский премьер-министр П.А. Столыпин, многие министры, генералы, аристократы, законодатели и прочие всего – до 40 человек. Ни одно из этих преступлений однако не вызвало серьезных внутренних потрясений, а тем более – международного конфликта.

Ожидалось, что сараевское убийство, совершенное на территории Дунайской империи ее же подданными, быстро уйдет в прошлое как «внутреннее дело» Империи. Однако выстрел Принципа вопреки его намерений вызвал самые серьезные последствия. Оказалось, что его ждали в Вене и Берлине. Разумеется, там не могли знать, что и как произойдет в Сараево 28 июня. Но что-то подобное этому там ожидалось. Там давно хотели «ринуться в бой» и ждали сигнала, повода или предлога, то есть придуманного повода. И вот он появился – убит наследник австро-венгерского престола. Надо (можно) отомстить ненавистным Вене сербам. 28 июля Австрия объявила войну Сербии, через 4 дня началась большая война, ставшая мировой.

В этой связи встает вопрос о роли и значении сараевских событий и об исторической ответственности всех, кто готовил и выполнял покушение. Думается, что меньше всех вину за последовавшую катастрофу несут сами террористы. Молодые люди, не старше 20 лет, недостаточно образованные и развитые, обуянные одной – и справедливой – идеей, скорее чувством, стремлением освободить Родину и отомстить обидчикам, что называется в голове не держали мысль о мировых последствиях их поступка. Когда Принцип нажал на курок, он не знал и знать не мог, что подал сигнал (но не более того) к событиям всемирного значения. Террористам было жалко С. Хотек, мать троих детей, а человечество – тем более. Они подняли руку на отдельного человека, «плохого», недостойного жить, символ и причину (как они думали) их бед и страданий. Вспомним и оценим уровень их информации, способности к ее анализу и обобщению – и сразу ясно, что они не могли и помыслить о том, что последовало за их поступком.

Знало ли о покушении руководство «Черной руки»? Несомненно знало и даже фактически готовило, снабдив всем необходимым и обеспечив переход в Боснию. Н.П. Полетика так и писал: «Черная рука», организовавшая сараевское покушение».⁶²

Ю.А. Писарев ставил под сомнение это утверждение, ссылаясь на то, что они совпадают фактически с самооговором Д. Дмитриевича в тюрьме в 1917 г, когда он взял на себя и «Черную руку», и всю вину чтобы обелить правительство. Он, действительно, по меньшей мере, не мешал ни подготовке, ни осуществлению убийства. При строгой дисциплине в организации ее члены – таможенники и пограничники не пропустили бы террористов в Боснию по своей инициативе. Исследователи не упускают того, что признание Дмитриевича могло быть вынужденным и вообще недостоверным. Но факты говорят об определенной причастности «Черной руки» к Сараевским событиям.

С достаточным, казалось, к тому основанием Ю.А. Писарев писал о неучастии руководства «Черной руки» в сараевском заговоре и даже желании Димитриевича остановить террористов, но признал, что какие-то связи с заговорщиками у него все же имелись.⁶³ Л. Кэсселс считает, что нет дополнительных прямых доказательств вины «Черной руки» и ссылается на рассказ пограничника Р. Поповича о том, что «юнцы докучали Димитриевичу, что он не верил в их успех из-за большой охраны». «Получится у них – хорошо, не получится – напугают», – так будто бы рассуждал «Апис».⁶⁴

Но и руководители «Черной руки» вряд ли понимали и предвидели потрясающие следствия своих действий. Месть обидчику, врагу – это было заложено в их психоменталитете – совпадало с «балканскими традициями». Но вряд ли они сознательно хотели взорвать мир, хотя и готовили австро-сербскую войну. Думается, что дальше этого их воображение не шло. Неискушенные в «Большой политике», ограниченные малой информацией и узким «провинциальным» кругозором офицеров малого государства и его армии руководителя «Черной руки» они готовы были к войнам и авантюрам балканского масштаба, но не более.

Знало ли о готовившемся покушении правительство Сербии? Н.П. Полетика отвечал на этот вопрос утвердительно, ссылаясь на сообщение Вены, что были найдены соответствующие «факты», а так же на «признание» бывшего министра в правительстве Сербии Л. Йовановича и другие источники. «По некоторым частным указаниям Пашич предвидел, что готовится что-то подобное». Наконец, в пользу этого утверждения говорят неожиданные специальные меры сербского правительства, предпринятые в мае-июне 1914 г. (закрытие границы, внимание к «подозрительным» лицам и др.). Наконец, предупреждение (не очень внятное) Вены, оставшееся без ответа.⁶⁵

Сербский посланник в Вене Йован Йованович 5 июня (почему так рано, за 23 дня до покушения?) предупредил австрийского министра по делам Боснии и Герцеговины Леона Билинского (он же – министр финансов) об «опасной ситуации», видимо имея в виду маневры, где кто-то мог заменить холостой патрон на боевой. (Так понял этот эпизод и писатель В.Пикуль: «Пуля могла вылететь из дула солдатской винтовки»). Билинский никак не отреагировал на это в общем-то неопределенное предостережение.⁶⁶

Видимо, до правительства Сербии дошли сведения (слухи?) о готовящемся покушении. Ведь существовало Министерство внутренних дел, возможно, какая-то гражданская разведка и контрразведка. Они должны были приметить что-то подозрительное и сообщить Пашичу и, видимо, сообщили (во всяком случае, был отдан приказ перекрыть границу с Боснией и арестовывать «подозрительных» лиц).⁶⁷

Полетика, однако, считает, что все это делалось, чтобы заранее снять с себя подозрения в причастности к организуемому с его же ведома покушению. Правительство Пашича несомненно знало о существовании целой сети националистических антиавстрийских организаций, их пропаганде и другой деятельности. Итальянский историк Бр. Виджецци пишет о «двусмысленных контактах сербского правительства и тайных сект молодых заговорщиков».⁶⁸ В Белграде понимали, что авантюра «Черной руки» может дать Австро-Венгрии давно желанный повод для полного разгрома Сербии. Поэтому и пытались намекнуть в Вене о грядущей эрцгерцогу опасности. Но на эти намеки в Вене не обратили никакого внимания. Дальше этих попыток и намеков сербское правительство пойти почему-то не решилось. Полетика думает, что в противном случае оно само дало бы австрийским властям повод к обвинению кабинета Пашича в том, что знает все об организации покушения.⁶⁹

Но это, конечно, не довод, как и утверждение историка, что Пашич старательно работал по сокрытию всего, что могло доказать, что «некоторые нити покушения» тянутся в Белград.⁷⁰ В 1930 г. Полетика требовал развинчивать легенду о «маленькой бедной невинной Сербии», обвинял во всем «сербских империалистов», правительство Пашича, сербскую «охранку», с ведома которой разворачивались все события. Намекнул и на бездействие сербского министерства внутренних дел.⁷¹ В этих обвинениях Полетика опирался на показание того же Л. Йовановича, искренность которого не без основания подвергается сомнениям. Отметим, что эти обвинения Полетика позже снял, но не все.

Сегодня нет документов и фактов, а, следовательно, оснований утверждать, что правительство Пашича готовило и поощряло покушение на эрцгерцога. «Никогда и никем, - писал Е.В. Тарле, не самый большой поклонник политики Сербии, - не было доказано прямое участие сербских властей в заговоре. Я и теперь это утверждаю».⁷²

Отдельные недисциплинированные государственные чиновники не только знали, но, как мы видим, деятельно помогали в проведении покушения. Среди них были офицеры спецслужб и армии, пограничники и др. Они выполняли распоряжения руководителей «Черной руки» или действовали из собственных антиавстрийских побуждений. Но нельзя возложить их вину на сербское правительство, в том числе и короля, боявшегося войны с Австрией. При дворе и в правительстве Н. Пашича понимали, что в той внутренней и международной обстановке война с Австрией была бы для Сербии самоубийством. Постоянно «задираясь» с австрийцами, сербы не были готовы к войне.

Существует два мнения историков о сербских возможностях воевать. Одни считают, что к лету 1914 г. в Сербии наблюдался экономический рост, победы в 1912-1913 гг. подняли ее престиж и влияние, ее армия считалась одной из сильнейших на Балканах (30 тыс. бойцов в мирное время).⁷³ Она вела активную внешнюю политику, нацеленную на расширение территории, в частности, приобретение выхода к Адриатическому морю.⁷⁴ «Сербы, - писал один английский автор, - видят себя у ворот Вены».⁷⁵

Другие авторы указывают, напротив, что Сербия ослабла, что две разорительные войны истощили ее экономику, что армия, понеся большие потери, снизила свою боеспособность. Как бы обобщая современное и будущее положение страны, Н. Пашич говорил: «Страна нуждается в передышке. Сегодня в наших интересах, чтобы Австро-Венгрия существовала бы еще 25-30 лет, пока на Юге не освоено нами все настолько прочно, что эти территории нельзя будет от нас отделить».⁷⁶ Добавим и неполную готовность к войне России и ее осторожное поведение в этом регионе.

Н.П. Полетика писал в 30-е годы о «сербских империалистах», мечтавших о «Великой Сербии», ради чего ее правительство стремилось к войне с Австрией.⁷⁷ Его оппонент Е.В. Тарле, споря с ним, писал о «долгих и прямых сербских провокациях к войне».⁷⁸

Конечно, в Белграде понимали, что австро-сербской войны не избежать и к ней давно готовились. Однако, к лету 1914 г. Сербия скорее всего готова к войне и старалась ее избежать. Зато Австро-Венгрия созрела для войны. Там ждали только повода.

Н.П. Полетика поднял и еще одну спорную проблему – об отношении России к Сараевскому убийству. В книгах Полетики 30-40-х годов вопрос стоял даже об участии России в сараевской трагедии, о ее роли в качестве подстрекателя. Он утверждал, что покушение было по их наущению.⁷⁹ Он особо подчеркивал роль российских представителей в Белграде: посланника Н.Г. Гартвига и военного атташе В.А. Артамонова, считая их в сущности генератором всей антиавстрийской деятельности в Сербии и инициаторами, если не руководителями покушения. Писатель В. Пикуль, подхватив эту версию, «напустил тумана» и «показывал» заговорщическую «работу посла и атташе», уверяя, что помимо них в Сараево активно действовал загадочный третий русский.⁸⁰

Роль Гартвига в трудах Полетики была явно преувеличена. Он представил его чуть ли не всемогущим вершителем судеб балканских славян, их монархов, династий, правительств и фактическим руководителем всей внешней политики Сербии. Гартвиг и в самом деле оказывал влияние на сербскую политику. Он достойно представлял Россию, а ее вес в регионе был велик. Гартвиг был известен своими предубеждениями против Австрии. Но, как опытный дипломат, он тщательно скрывал это и уж, конечно, не путал личные взгляды и государственную политику. И, разумеется, он не мог опуститься до организации убийства Франца-Фердинанда, человека «царских кровей». Не посольское это дело.

По все вероятности, Николай Генрихович Гартвиг, занимавший пост российского посланника в Белграде с 1908 г., слишком близко к сердцу принял Сараевское происшествие и умер от инфаркта, находясь в австрийском посольстве, не успев, как рассказывал австрийский посол Вл. Гизль, «докурить папиросу». И никто не отравлял эту папиросу, как уверял В. Пикуль.

Важно и то, что не было никаких оснований для убийства Франца-Фердинанда. Российская внешняя разведка (от сына начальника генштаба Австро-Венгрии) доподлинно знала, что Франц-Фердинанд не хотел войны с Россией, не был германофилом и русофобом, хотя пользовался расположением Вильгельма II.⁸¹ Он выдвигал проект «Великой Австрии» против «Срединной Европы» немцев, которых обвинял в том, что они заботятся только о себе. Поэтому у России не было никаких оснований «убирать эрцгерцога. Этого и не было в практике царской дипломатии и разведки. Поэтому, конечно, не могло существовать «русского следа» в Сараево.

К тому же человек, который по должности мог быть хотя бы осведомленным о готовящемся акте, военный агент, он же представитель внешней разведки полковник Артамонов находился в Швейцарии на лечении.⁸² Разумеется, до отъезда в мае 1914 г. Артамонов имел с Дмитриевичем неизбежные деловые контакты. Разведчиком он был слабым, увлекался балами и прочей светской жизнью, но всю работу разведки возложил на других. Даже не приходится доказывать непричастность русского военного агента к смерти наследника австрийского престола.

Узнав о покушении 28 июня Артамонов и Гартвиг, не сговариваясь, осудили его, назвав «гнусным злодеянием».⁸³ Разумеется, нет никаких следов так называемого «третьего русского», изобретенного Пикулем.

Но если ни Сербия, ни Россия не причастны к убийству Франца-Фердинанда, то кто же все-таки стоял за спиной боснийских юношей, направляя их оружие в цель?

Ответы, которые давал Н.П. Полетика, не оказались достоверными. Кстати, его взгляды поддерживают и сегодня некоторые западные ученые, публицисты и просто любители загадочных историй. Они доказывают, что Россия даже хотела ускорить начало войны, что Сербия «рвалась в бой» и т.п. Факты истории не подтверждают этих версий. Ряд историков, в частности А. Тейлор считает, что нет и «клочка доказательств» вмешательства России.⁸⁴

Все, видимо, должно решаться с точки зрения знаменитого вопроса древнеримских юристов: «qui prodest?» Кому выгодно?

Можно прямо сказать: только Австро-Венгрии. Цепь провокаций, совершенных ее властями в Сараево, которые буквально подставили Франца-Фердинанда под пули убийц; странная снисходительность к лицам, отвечавшим за безопасность эрцгерцога (они не были наказаны) и ряд других моментов подводит к выводу, который не осмеливается делать никто. Австро-Венгрия одна из первых начала военные приготовления, а в Сербии лишь готовились их встречать. Отвечая на вопрос «Кому выгодно?», Ю.А. Писарев приводит слова сына убитого эрцгерцога Максимилиана Гогенберга, утверждавшего в июне 1937 г., что убийство его отца было выгодно германской секретной службе. Еще раньше эту версию выдвинул серб Богиевич, внезапно и таинственно умерший в 1933 г. в Мюнхене.⁸⁵ Никогда не изучался вопрос о возможности засылки в группу сербских террористов агента австрийских спецслужб или провокатора.

Но все это – предположения и догадки. Пока еще нет ни одного нового документа, никаких доказательств правильности этих предположений. Загадка имеет пока один ответ: группа офицеров из «Черной руки» решила в своих узконационалистических целях «попугать» австрийцев и использовала для этого Г. Принципа и его товарищей, руководимых такими же национально-патриотическими побуждениями. Никто из участвовавших в заговоре не думал (и не мог помыслить) о страшных последствиях акта, казавшегося им справедливым и благородным. Они думали о своем, родном, близком, а сами открыли невольно, конечно, дверь к страшной катастрофе всего человечества. Но она сама наступила не сразу.

1. Айрапетян М.Э., Кабаков П.Ф. Ук. соч. С. 8; Мишина А.И., Жарова Л.Н. Новая история. С. 99.

2. Писарев Ю.А. О романе В. Пикуля // ННИ. 1989. № 4. С. 165.

3. Полетика Н.П. Сараевское убийство как дипломатический повод к войне // Историк-марсксист. Т. I. 1929; Он же Сараевское убийство. Исследование… Л., 1939.

4. Дунаевский В.А. Советская историография новой истории стран Запада 1917-1941. С. 227-229.

5. Полетика Н.П. Возникновение первой мировой войны. (Июльский кризис 1914 г.). М., 1964.

6. Писарев Ю.А. Сараевское убийство 28 июня 1914 г. // ННИ. 1970. № 5; Он же. За кулисами суда в Сальниках над организацией «объединение или смерть» (1917) // ННИ. 1979. № 1.; Он же. Балканы и Европа на пороге первой мировой войны // ННИ. 1989. № 3; Он же. О романе В. Пикуля «Честь имею!» // ННИ. 1989. № 4; он же. Российская контрразведка и тайная Сербская организация «Черная рука» // ННИ. 1993. № 1. Эти вопросы освещали А.П. Писаревым и в ряде монографий, в том числе: Тайны первой мировой войны. Россия и Сербия в 1914-1915 гг. М.., 1990.

7. Пикуль В. Честь имею. М., «Русич». 2000.

8. Писарев Ю.А. О романе В. Пикуля «Честь имею» // ННИ. 1989. № 4.

9. Всеобщий на 1915 г. русский Календарь. С. 41.

10. Там же. С.

11. Манусевич А.Я. Рецензия на: Писарев Ю.А. Тайны первой мировой войны. Россия и Сербия в 1914-1918 гг. М., 1990 // ННИ. 1990. С. 196.

12. Полетика Н.П. Сараевское убийство … С. 8-9: За балканскими фронтами. С. 15.

13. Писарев Ю.А. Сараевское убийство … // ННИ. 1970. № 5. С. 62: Пикуль В. Ук. соч. С. 285.

14. Писарев Ю.А. Сараевское убийство… // ННИ. 1970. № 5. С. 50-5…

15. Полетика Н.П. Сараевское убийство.. С. 8-9.

16. Виджецци Бр. Пролог… С. 85.

17. Лиделл-Герт Б. Правда о войне 1914-1918 гг. М., 1935. С. 21-22.

18. Писарев Ю.А. Сараевское убийство 28 июля 1914 года // ННИ. 1970. № 5. С. 50-51; Он же. Сербия. В кн.: За балканскими фронтами. С. 14-15.

19. Писарев Ю.А. Сербия… С. 59.

20. Он же…

21. Он же. Сараевское убийство… // ННИ. 1970. № 51; Он же. Сербия. В кн.: За балканскими фронтами… С. 59.

22. Писарев Ю.А. Сараевское убийство… С. 51-52.

23. Полетика Н.П. Возникновение первой мировой войны. С. 19-22.

24. Cassels L. The Archduke and Assessin Saraevo June 28 th. 1914. № 4. 1985.

25. Полетика Н.П. Возникновение … С. 16-17; Писарев Ю.А. Сараевское убийство… // ННИ. 1970. № 5. С. 53-54.

26. Писарев Ю.А. Сербия. В кн.: За балканскими фронтами. С. 16-17.

27. Вишняков Я.Б. Балканы – хватка «Черной руки» // Военно-исторический журнал. 1999. № 5. С. 35-39, 45.

28. Писарев Ю.А. За кулисами суда в Салониках над организацией «Объединение или смерть» (1917 г.) // ННИ. 1979. № 1. С. 106-122.

29. Писарев Ю.А. Покушение в Сараево и Сербия. В. кн.: За балканскими фронтам. С. 60-61.

30. Cassels L. op. cit. P. 146-147.

31. Полетика Н.П. Возникновение… С. 21.

32. Там же. С. 21-22.

33. Там же. С. 22.

34. За балканскими фронтами. С. 60-61.

35. Писарев Ю.А. Сараевское убийство. С. 53.

36. Cassels L. Оp. cit. P. 147-149.

37. Ibid. P. 148.

38. Ibid. P. 148; За балканскими фронтами. С. 59.

39. Cassels L. Оp. cit. P. 150-151, 172.

40. Ibid. P. 161-162.

41. Ibid. P. 162.

42. Ibid. P. 170-171.

43. Ibid. P. 170.

44. Мэсси Р. Николай и Александр. С. 243.

45. Полетика Н.П. Ук. соч. С. 589.

46. Cassels L. Оp. cit. P. 174-175..

47. Ibid. P. 176-177.

48. Ibid. P. 178.

49. Ibid. P. 179-180.

50. Ibid. P. 194-195.

51. Полетика Н.П. Ук. соч. Возникновение… С. 71; Писарев Ю.А. Сараевский процесс… С. 65-66.

52. Писарев Ю.А. Ук. соч. С. 66.

53. Там же.

54. Там же.

55. Там же.

56. Там же. С. 64.

57. Архив полковника Хауза. Т. I. С. 72.

58. Соловьев Ю.Я. Воспоминания дипломата (1893-1922). М., 1959. С. 256.

59.

60. История Внешней политики Росси. С. 429.

61. Там же. С. 430.

62. Полетика Н.П. Возникновение… С. 588.

63. Писарев Ю.А. Австро-сербский конфликт – пролог перовой мировой войны (мифы и факты). В кн.: Первая мировая война. Дискуссионные проблемы истории. М., 1994. С. 11.

64. Cassels L. Оp. cit. P. 149.

65. Полетика Н.П. Возникновение… С. 22-24.

66. Там же. С. 24; За балканскими фронтами. С. 59-60.

67. Полетика Н.П. Ук. соч. С. 24-25.

68. Виджецци Бр. Ук. соч. С. 84-85.

69. Полетика Н.П. Ук. соч. С. 24-25.

70. Там же.

71. Там же. С. 26-27; Он же. Сараевское убийство… С. IX-XI.

72. Тарле Е.В. Ук. соч. Т. V. С. 280.

73. Всеобщий на 1905 год русский Календарь. С. 41.

74. Тарле Е.В. Ук. соч. Т. V. С. 206-209.

75. Цит. по: Cassels L. Оp. cit. P. 15.

76. За балканскими фронтами. С. 13.

77. Полетика Н.П. Сараеское убийство… С. 317.

78. Тарле Е.В. Ук. соч. С. 280-281.

79. Полетика Н.П. Сараеское убийство… С. IX, 400.

80. Писарев Ю.А. о романе В. Пикуля «Честь имею!» // ННИ. 1989. № 4. С. 166-167.

81. Там же. С. 167.

82. Там же. С. 165.

83. Он же. Российская контрразведка и тайна сербской организации «Черная рука» // ННИ. 1993. № 1. С. 29.

84. Цит. по: Виноградов К.Б. Буржуазная историография… С. 324.

85. Писарев Ю.А. Австро-сербский конфликт – пролог первой войны. В кн.: Первая мировая война – дискуссионные проблемы истории. С. 8.

§ 2. Июльский кризис

Покушение в Сараево, как знаем, не вызвало каких-то сдвигов и потрясений в Европе. В большинстве столиц о нем почти сразу же забыли. И только в Вене возникла идея использовать его в качестве предлога для нападения на Сербию и «сведения с ней счетов». Напомним, что убийство наследника австро-венгерского престола произошло на территории Империи, убийцы были боснийцами, то есть подданными, и что при всех стараниях найти «сербский след» след не удалось. Таким образом, события, произошедшие 28 июня 1914 г. в Сараево не могли быть поводом к австро-сербской войне. Тогда руководство Дунайской империи создало из этих событий искусственный надуманный повод, то есть предлог. Для нас это не игра слов. Не убийство в Сараево, а то, что из него сделали, являлось поводом, а на деле – предлогом к войне Австро-Венгрии и Сербии, которая стала прологом всеевропейской войны. Но и война двух соседей возникла не сразу, а в ходе сложного, тяжелого и острого кризиса в международных отношениях и всей политике Европы, занявшего весь июль 1914 г. Он так и был назван: Июльский (реже Сараевский) кризис.

Кризис – слово греческое и означает решение, приговор, решительный исход. Именно в этом значении чаще всего употребляется слово «кризис». В этом случае кризис понимается как процесс борьбы, скажем, нового и старого, больного и здорового, как смену состояния, переход, даже пролом с неопределенным по началу исходом. Исход должен быть и будет, но его трудно сразу предсказать, ибо он результат острого противоборства двух противоположных начал, из которых одно либо одерживает верх, либо уступает и исчезает.

Июльский кризис 1914 г. происходил преимущественно в сфере международных государственных отношений, но включал всю политику, экономические, военно-политические отношения, военно-стратегические аспекты. Это был общеполитический кризис.

Его содержание определялось тем, что развитие противоречий, прежде всего между великими державами достигло к лету 1914 г. невероятной остроты и фактически зашло в тупик. Чтобы найти выход, кто-то должен был отступить и уступить. Но никто из «великих» не хотел, более того – не мог сделать этого, не вызвав внутреннего взрыва. Выходом могло быть только силовое решение, то есть война.

Переход Европы, а фактически имея ввиду колониальные, экономические и другие связи, и всего мира от состояния мира к войне являлся очень непростым, тяжелым и трудным делом. Некоторые страны наслаждались мирной жизнью с 1815 г., то есть почти 100 лет, другие жили мирно более 30-40 лет. Народы привыкли к мирной жизни. Теперь ее надо было опрокинуть, сломать и бросить, да еще в короткое время, миллионы людей в страшный пожар войны.

В XX веке требовалось обеспечить массовую поддержку войне. Ведь воевали миллионы людей. Их надо было поднять на войну. Для их мобилизации масс работал огромный военно-идеологический механизм, все средства информации. Но нужны были и усилия дипломатов. В начале XX века жила еще традиция, вековой обычай объявлять врагу о начале войны («иду на вы!»), а не нападать как Гитлер на СССР или Япония на США молча, как «Тать в нощи». Мало того, надо было объяснять врагам и еще более четко и ясно своему народу, отчего загорелся конфликт и привести доказательства – действительные или придуманные – ужасных планов и замыслов врага и заодно обелить, приукрасить свои цели, планы и действия. Важнейшим аргументом против врагов явилось бы разоблачение его агрессивных намерений. А этому лучше всего служило бы вынуждение противника к объявлению войны первым, с тем чтобы свалить на него всю ответственность за начало конфликта. Гигантские усилия предпринимали дипломатии ведущих стран, чтобы противник раньше времени «раскрыл карты» и сделал бы первым шаг к войне. Разумеется, одновременно надо было искусно скрывать свои замыслы и подчеркивать свое миролюбие, желание компромисса и даже стремления погасить пожар. Это была гигантская игра дипломатов и политиков.

Поэтому Июльский кризис – это великолепный спектакль, но с ужасной конечной целью – война. В нем были заняты государственные и политические деятели, военные и, конечно – на главных ролях – дипломаты.

Сложности развития Июльского кризиса вызвало и то важное обстоятельство, что несмотря на долгие военные приготовления, не все участники будущего конфликта оказались к лету 1914 г. готовы к войне, тем более полностью. Среди таких были Российская империя, Франция, Англия и др. Нельзя говорить, на наш взгляд, что все они были готовы к борьбе. Они все сразу ступили в сражение и у них хватило сил и средств на долгие годы войны. Они не «довыполнили» программы новых вооружений, это ослабляло их усилия, и поэтому война летом 1914 года не «устраивало» ряд государств. Усилия дипломатии таких стран были направлены поэтому на отсрочу конфликта хотя бы на какое-то время. Как метко заметила Ева Пристер, все страны уверяли позже, что они не хотели войны в 1914 г. «Это верно. Все они хотели начать ее примерно на одни год позже».¹

Кроме того, возникла острая необходимость еще раз проверить позиции своих союзников (крепки ли, поддержат и предадут?), а также попытаться найти новых «друзей», срочно купив чем-либо их поддержку или переманить союзников врага лаской или угрозой.

Наконец, необходимо было перевести громоздкие военные механизмы каждой страны в боевое состояние, подготовить к мобилизации и войне. Для этого нужны были время и, следовательно, работа дипломатов по созданию «завесы».

Народы не должны были знать об этих планах и маневрах и потому кризис развивался в тайне, в тиши кабинетов политиков, дипломатических канцелярий и военных штабов.

Нельзя сказать, что человечество не видело, как назревает и развивается военная опасность. Конечно, видело и знало, хотя и не все, не весь процесс подготовки войны, но предчувствие беды и ее предсказания уже появились.

Они тревожили чутких людей. Как пишет В.Л. Мальков, «не случайно с конца XIX века ощущение надвигающейся вселенской катастрофы не покидало лучшие умы мировой интеллектуальной элиты, многих писателей, ученых, политиков и государственных деятелей (Ф. Достоевский, Фр. Ницше, Ж. Жорес)».²

Но предсказания и предчувствия не остановили войны. Миллионы людей работали, отдыхали, развлекались в жаркое лето 1914 года и не знали, что для них это – последнее мирное лето, что скрытно от них развивается глубочайший кризис международных отношений и осталось немного времени до окончательного разрешения этого кризиса до всемирной катастрофы.

Можно утверждать, что европейская политическая элита, руководящие круги успешно выполнили свою задачу. Войну давно готовили, ее ожидали, а с 1911 года ждали почти ежегодно, и все же она пришла неожиданно, как удар громя с ясного неба. Европейская война была невозможна без Июльского кризиса. В этом его историческое место и значение.

История Июльского кризиса сразу же привлекла внимание ученых. Ни одно из событий начального периода войны 1914-14918 гг. не изучено так досконально, как Июльский кризис, положивший начало мировой войне. Зарубежные и наши, отечественные историки много сделали для освещения всех сторон его зарождения и развития, содержания и значения.

Акад. В.М. Хвостов дал анализ темы в «Истории дипломатии»³ , а проф. Н.П. Полетика посвятил ей специальное исследование, основанное на тщательной проработке архивных и опубликованных документов.⁴ Надо отметить вклад акад.Ю.А. Писарева, открывшего новые страницы истории кризиса и давшего новое толкование этих событий.⁵ Большой интерес представляют материалы, посвященные кризису А.В. Игнатьева в книге о внешней политике России.⁶ Добавить к этим и другим работам что-то новое очень трудно. Однако и сейчас появляются то новые документы⁷ , то новые статьи, авторы которых, взяв за основу известные материалы, пытаются рассмотреть их с новой точки зрения.⁸

Июльский кризис 1914 года начался не в Сараево, а в Вене. Убийство наследника имперского престола вызвало здесь сначала неоднозначную реакцию: растерянность, сожаление, испуга, тревогу, равнодушие и даже плохо скрываемое облегчение и радость.⁹ В милитаристских кругах сараевское убийство вызвало подъем воинственного и антиславянского психоза. Там увидели наконец-то появившуюся возможность наконец-то посчитаться с задиристой, но слабой соседкой. Военная партия затрубила «боевую тревогу». Ее возглавлял одни из самых давних и ярых ненавистников Сербии, начальник Генерального штаба австро-венгерской армии генерал (позже фельдмаршал) Франц Конрад фон Гетцендорф (иногда пишут Хетцендорф). «Он был, - пишет Е. Пристер, - проводником политики Франца-Фердинанда и так настойчиво и громогласно торопил начать войну с Сербией, что осторожный император уволил его в отставку в 1911 году, но через год снова доверил высший пост в вооруженных силах. Гетцендорф давно готовился к войне с Сербией, а после ее разгрома и с Россией и Италией».¹⁰ Рядом с генералом встал министр иностранных дел империи граф Бертхольд, так же приверженец войны с Сербией «как можно скорей». Он лучше всех, пожалуй, видел, как обострились австро-сербские противоречия, решить которые можно было лишь военным путем.

Но были в Вене и осторожные политики. Эту группу умеренных возглавил император. Многоопытный, видевший на своем веку крах многих авантюр, он хорошо понимал риск для своей империи всякой войны, тем более большой. Он старался сдерживать военную партию, но разделял ее уверенность в том, что Сербия должна быть устранена с Балкан как центр панславизма и агитации против Австрии.¹¹

Император вел себя осторожно. При дворе начались дискуссии. Руководство событиями взял на себя решительно настроенный министр двора и иностранных дел граф Леопольд фон Бертхольд. Он определял курс самостоятельно, хотя и прислушивался к мнению монарха. Ему было 51 год. Богатый аристократ, карьерный, то есть профессиональный учтивый дипломат, слыл приятелем жизни. Один историк писал, что Бертхольду выпала неприятна задача заботиться не только о своих лошадях, модных костюмах и шикарных женщинах, но еще и о внешней политике монархии.¹² Однако Бертхольд оказался решительным и изворотливым дипломатом, настойчиво проводил свою линию. Он был одним из вождей военной партии и в 1913 г. чуть ли не привел к европейской войне. Он лелеял план напасть на Сербию и разбить ее до того, как Россия сумеет прийти на помощь. Его дипломатия состояла в том, чтобы грозить Белграду войной, оттягивать возможное вмешательство России, и, конечно, обеспечить полную поддержку своей политике со стороны Германии.

Бертхольд уже давно, тщательно и заранее, готовил нападение на Сербию. Узнав об убийстве Франца-Фердинанда он воскликнул: «Ну, теперь мы сведем счеты с Сербией!»¹³ Бертхольд развил большую активность, стремясь убедить императора в необходимости напасть на Сербию. Решение этого вопроса зависело от многих факторов: подготовленности войск, уборки урожая, сопротивление антивоенных элементов. Выяснилось, что ржавевший военно-государственный механизм империи тормозил подготовку. Войска еще не были собраны и снаряжены. Армия плохо обмундирована, имела устаревшее вооружение. Многие соединения не имели походного обмундирования, не хватало боеприпасов.¹⁴ Крестьяне только начали уборку и не успевали. Была и антивоенной оппозиции слева и – неожиданно – справа.

Большое, в известной мере решающее (но не абсолютное) значение имела позиция других держав, прежде всего, Германии, а так же России, главного антагониста на Балканах. В Вене хотели надеяться, что потерпевшая за последние годы ряд военно-политических поражений Россия ослабла и не осмелится выступить на защиту Сербии, ограничившись горячими, но пустыми дипломатическими угрозами.

Но и поддержка Германии военным выступлением не была гарантирована полностью. Берлин давно занимал отчетливо антисербскую позицию. Об этом говорили грубые и резкие замечания Вильгельма II на полях дипломатических донесений, где кайзер позволял себе просто брань в адрес Белграда.¹⁵ После сараевского покушения сербскому посланнику в Берлине было сразу же замечено, что отказ принять австрийский ультиматум повлечет «… последствия, которые никто не может учесть».¹⁶

Но это вовсе не означало, что Германия безоговорочно поддержала бы шаги Вены. К тому же главный германский план войны «план Шлиффена» означал военные действия сначала против Франции и не имел в виду каких-либо отвлечений на Балканы, куда надо было бы втравить Россию.

В Берлине события в Сараево сначала не произвели большого впечатления и только позже их значение осознали полностью. Там поняли, что будет вовлечена Россия, готовая воевать, но не полностью. Возникла ситуация, в которой Россия должна была остаться одна против армий Германии и Австро-Венгрии. С учетом огромного, хотя и могущего быстро уйти, военного превосходства Германии события могли принять для нее весьма благоприятное развитие. В те дни настроение германских верхов лучше всех выразил император, написав на донесении посла из Вены: «Теперь или никогда!»¹⁷ Посол также вручил ему личное послание Франца-Йосифа и документ о заговорщической деятельности и пропаганде Белграда. Австрийский император писал, что хотя будет невозможно соучастие сербского правительства в сараевском покушении, но нельзя сомневаться в том, что политика сербского правительства направлена на объединение южного славянства, и, следовательно, против Габсбургской империи. Письмо завершалось выводом, что Сербия должна быть устранена с Балкан в качестве политического фактора.¹⁸

Вильгельм дал совет австрийскому послу графу Л. Сегени: «Не мешкать с выступлением против сербов», и обещал, что Германия с «обычной своей союзнической верностью» поддержат Австро-Венгрию.¹⁹

Получив ответ Берлина, в Вене тут же начали разрабатывать ультиматум Сербии с таким расчетом, чтобы она не могла бы его принять. Однако возникло неожиданное препятствие – значительная часть политиков - австрийских и еще больше венгерских аристократов, опасаясь деструктивных перемен в империи к ущербу их интересам стала возражать против немедленной войны с Сербией.²⁰ Во главе этой оппозиции оказался известный реакционер, глава венгерского правительства граф Иштван (Стефан) Тиса (иногда пишут Тисса). Он не был принципиальным противников войны, позже сам пошел воевать и командовал гусарским полком.²¹ Но Тиса опасался, что входе войны возникнет триединая империя и произойдет умаление венгерских интересов и привилегий, а в худшем случае – еще и крах империи. В конце войны Тиса всячески подчеркивал свою оппозиционность, но, как показал М.Ю. Гуканов, «на самом деле Тиса не был категоричен в своей речи в Коронном свете 7 июля 1914 г. Он считал войну «роковой ошибкой», но в «данный момент», когда модно было легко заработать сомнительную славу «нарушителем мира» в Европе. В тоже время Тиса лавировал о отступал. Если бы его речь стала бы широко известна, то его образ твердого защитника венгерских интересов заметно померк», - заключил историк.²²

Поэтому не очень понятно, почему некоторые авторы восторженно пишут об оппозиции венгерского премьера («единственный, кто мужественно и в одиночку боролся против войны»). Действительно на Коронном совете в начале июля 1914 г. он хотя и категорически возражал против войны с Сербией, в конце концов граф однако уступил давлению обожаемого им императора и на совете 19 июля дал согласие на войну.²³ Позже он принял участие в составлении ультиматума Сербии.

Борьба в имперских «верхах» затянуло работу над ультиматумом и отняла много времени. В Берлине даже забеспокоились и стали торопить. Возбужденный вихрем событий Вильгельм II достаточно сказал австрийскому послу: «Давите крепче на ноги этой сволочи!» (то есть сербам).²⁴ Наконец, через три недели текст ультиматума был составлен и 23 июля посланник Империи в Белграде барон Вл. Гизль вручил его сербскому правительству. Опоздание с вручением имело и еще одну причину, хитроумный расчет: именно в этот день находившийся с визитом в Петербурге президент Франции р. Пуанкаре направился домой. Эскадра вышла из Кронштадта в открытое море и потеряла надежную связь с берегом, со своим правительством. Николай II, известный своей нерешительностью и колебаниями, остался без надежной опоры.²⁵

При вручении ультиматума в Белграде не оказалось главных руководителей Сербии, кроме принца-регента Александра. Скупщину распустили до новых выборов. Престарелый и больной король Петр I был не удел, регент, молодой, но не опытный и трусливый красавец-королевич Александр впал в полное отчаяние и панику, растерялся. Премьер Пашич уехал в предвыборную поездку, министры были в отпусках, как и руководители армии, которые отдыхали в Австрии. Армия была отправлена на полевые работы. В Белграде воцарилась полная растерянность, чиновники готовились к бегству. С трудом нашли заместителя премьера. Он принял ультиматум, стал собирать правительство. Александр обратился в Петербург письмом полным отчаяния.²⁶

В Берлине и Вене предвидели, что Сербия не сможет принять условия ультиматума и капитулирует без сопротивления. «Мы задали Сербии невыполнимую задачу», - злорадствовал Бертхольд.²⁷ Вручение австрийского ультиматума и известие о его содержании вызвало тревогу во всех европейских столицах. С этого дня резко активизировалась дипломатия Российской империи. Она с самого начала бдительно следила за событиями на Балканах, поскольку они серьезно затрагивали российские интересы. Возникла угроза Создания сплошного массива стран антирусской ориентации – Германия, Австро-Венгрия, Болгария, Турция, что угрожало экономическому и военно-стратегическому положению России на Балканах. Нависла угроза более, чем 150-летнему присутствию ее на Балканах.

При всех своих слабостях Российская империя не могла допустить еще одну «дипломатическую» «Цусиму» в одном и том же крайне важном для нее районе. Надо было готовиться к жестокой борьбе и поддерживать балканских союзников и первого среди них – Сербию. Но это грозило войной. От российской дипломатии требовалось немалое умение, решительность, в то же время – осторожность, какие-то тонкие хитроумные маневры, гибкость, ловкость и дальновидность.

Официально внешнюю политику Российского государства возглавлял император Николай II. Современники и историки отмечали, что Николай II не обладал государственным умом, характером для расчетливого, дальнозоркого и твердого руководства внешнеполитическими делами. Он находился почти все время в плену нескольких стереотипов мышления. В частности, он уверил себя в дружественности германского императора, не имел от него никаких тайн, доверял во многих вопросах своей политики. Вильгельм по характеру превосходил Николая, был коварен и часто диктовал ему решения и поведение. Кроме того, по характеру царь был подвержен сомнениям и колебаниям, резко менял курс, поддавался нажиму или лести. «Император прискорбно слаб», - отмечал британский посол в Петербурге Дж. Бьюкенен.²⁸

В силу этих качеств несоразмерно большое влияние имели на царя приближенные, дворцовая камарилья (слово испанское, означает группу придворных, клику лиц, интригующих и имеющих влияние на политику государства ради личной выгоды). Многочисленные родственники царя (мать, дядька – Николай Николаевич, брат Михаил и др.) составляли кружок, «шептавший» царю свое мнение, с которым он должен был считаться.²⁹

Самые последние изыскания отечественных историков не изменили в общем оценку внешнеполитических талантов последнего русского царя. Так, проф. В.В. Дегоев отметил непригодность Николая II для выполнения своих полномочий, доставшихся по наследству, ибо царь не соответствовал бремени, возложенной на его плечи ответственности и поддавался влиянию то авантюрных придворных клик, то здравомыслящих людей.³⁰

Развернутую и глубокую характеристику Николая II как руководителя внешней политики России дал известный специалист, доктор исторических наук А.В. Игнатьев. Он заключил свое исследование выводом о том, что «… Николай II был, как представляется, политическим деятелем средних государственных способностей, тогда как обстановка была весьма неординарной».³¹

При таких качествах императора значительную роль мог играть министр иностранных дел. Этот пост с 1910 г. занимал 53-летний Сергей Дмитриевич Сазонов. Он был профессиональным (карьерным) дипломатом, прошел многие служебные ступени и сменил на посту министра достаточно способного и известного А.П. Извольского.³² По мнению одного из российский дипломатов Сазонов был очень приятным и общительным человеком.³³ Другой его сотрудник характеризовал Сазонова как умного, а, главное, просвещенного человека. «Чиновничество в нем не ночевало». Его отличало «высокая нравственность, частая неподкупная русская душа, благородная и честная». Искренний, горячий он не мог ужиться с большинством своих коллег по правительству. ³⁴ Монархист «мо мозга костей» он обожал царя, хотя и терпел от него немало. Царь вроде бы принял его, как и царица. Писатель А.И. Солженицын описывал Сазонова так: «Маленькая, подвижная лысая голова, длинный нос (царица звала его «долгоносиком»), «шильные глаза» в глубоких впадинах, неприятное, неоткрытое лицо с невралгическим страданием. Говорил много, возбужденно».³⁵

Сазонов был действительно нервным впечатлительным человеком, в спорах начинал дрожать, говорил сухим прерывистым голосом. Едва заняв пост министра, он опасно заболел и лечился за границей. Быстро возбуждавшийся он старался сдерживаться.³⁶

Однако Сазонов не был ангелом. «За свою скрытность и лукавство, - писал Ю.А. Писарев, - его прозвали «загадочным сфинксом», а за редкую способность менять тактику, приспосабливаясь к обстановке – «флюгером». Он считался сверхосторожным дипломатом».³⁷

Книг о С.Д.Сазонове у нас не написано. Зато есть Статья А.В. Игнатьева, в которой он характеризуется как «последний крупный (подч. нами – Б.К.) царский министр иностранных дел».³⁸

Свою карьеру министра Сазонов начал германофилом под влиянием царя и П.А. Столыпина. Но по мере изменения международной обстановки он понял необходимость перемены курса и стал следовать линии своего предшественника Извольского на укрепление связей с Антантой, стараясь сохранить нормальные отношения и с Германией. Но в политике Австро-Венгрии относился настороженно и даже враждебно.³⁹

Когда в Петербург донеслась весть об убийстве Франца-Фердинанда, монархические круги и царь были опечалены. Но российская дипломатия продолжала работать своим ходом. Однако вскоре появились тревожные сообщения о поведении Вены. Сазонов сразу забеспокоился, но посоветовал сербским войскам вести себя крайне осторожно и проявлять умеренность.⁴⁰ В этом духе была послана телеграмма российскому послу в Белграде Н.В. Гарвигу. Тут же Сазонов обратился через послов к союзникам, приглашая их действовать совместно, чтобы смягчить и ограничить конфликт на Балканах, примирить стороны. Вене было предложено вступить в прямые переговоры с Петербургом.⁴¹ 18 июля произошла беседа Сазонова с германским послом графом Фр. фон Пурталесом. Ему Сазонов сказал, что если Австро-Венгрия решиться «взмутить мир», ей придется считаться с Европой и что Россия не допустит унижения Сербии. «Наша политика мирная, но не пассивна», - заключил министр. Эти же мысли он приводил в беседе с послами Австро-Венгрии и Италии.⁴²

Линия Сазонова состояла в том, чтобы погасить бы на время австро-сербский конфликт, а если не удастся, то локализовать его. Он надеялся, что Европа не будет раздувать балканский «пожар» поможет России избежать войны и уладить конфликт, но не за счет Сербии. Особые старания были направлены на контакты с Веной в надежде начать переговоры и в ходе их все решить. Однако их Вены не пришло «ни одного слова примирения». Стало известно, что Германия поддерживает ее политику. Зондаж намерений Германии не дал положительного результата. В эти июльские дни русская дипломатия пыталась действовать на всех направлениях. Однако она встречала сопротивление Австро-Венгрии, явно недружественное отношение Германии. Император Вильгельм, ссылаясь на старинную дружбу с Николаем II, призывал его к миру и спокойствию и в то же время подталкивал Вену к решительным действиям против Сербии, которую желали оставить в одиночестве. Разочаровывало и отношению союзников, особенно Англии. Франция не хотела прямо вмешиваться в далекие для нее дела на Балканах. В Лондоне не желали поддерживать Петербург в балканских делах, нисколько не мешая возникновению конфликта России и Австро-Венгрии в «мало интересном для англичан регионе». Английский министр иностранных дел Эд. Грей заявлял, что он не хочет дискутировать о том, кто прав: Австрия или Сербия.⁴³

Она началась 20 июля 1914 г., когда французский броненосец «Франс» доставил в Россию важную делегацию, которую возглавлял президент Франции Раймон Пуанкаре и глава правительства, он же министр иностранных дел Р. Вивиани. Цель визита, намечавшегося еще на май, состояла в проверке дружеских отношений и совместной готовности к возможной войне. Теперь особое место в переговорах занял австро-сербский конфликт. Обе стороны договорились об общности взглядов на проблемы мира и европейского равновесия: решили повлиять на Вену с целью остановить ее от вмешательва в дела в дела Сербии и подтвердили союзные обязательства. Решили активнее привлечь Англию. Ее посол Дж. Бьюкенен сообщил в Лондон: «Франция и Россия пришли к решению поднять прошенную им перчатку!»⁴⁴ Позднее вечером 23 июля после пышных проводов французская делегация отбыла на Родину. Едва «Франс» вышел в открытое море, пришла новость, что утром этого же дня, 23 июля 1914 г. австрийский посол вручил в Белграде ультиматум Сербии. Утром 24 июля Сазонову передали обращение сербского правительства с и изложением текста ультиматума. Прочитав, Сазонов воскликнул: «Это европейская война!»⁴⁵ Позиция Вены прояснилась.

Ультиматум готовили там почти месяц, обдумывая и просчитывали каждые фразу и слово. В подготовке участвовали Тиса, Бертхольд, самые высшие чиновники правительства и МИДа.⁴⁶ Ультиматум Сербии был многоплановым. Сначала он перечислял «проступки» сербского правительства, его попустительство террористам и другим антиавстрийские элементам. Белград прямо обвинился в организации покушения в Сараево. Зачем Австро-Венгрия требовала торжественного публичного осуждения сербским правительством в том числе в приказе короля Сербии по армии всякой пропаганды и агитации против Австрии. Одновременно добивались недопущения антиавстрийской пропаганды в сербской печати, закрытия враждебных Австрии организаций, увольнения офицеров и чиновников, замешанных в антиавстрийской деятельности и пропаганде (по списку, составленному в Вене); строгого наказания всех лиц, замешанных в сараевском убийстве. Но самое главное требование Австро-Венгрии, фактически заранее срывавшее принятие ультиматума, состояло (пункт 5-й) в том, что сербы должны были допустить австрийских представителей на свою территорию к следствию по сараевскому делу.⁴⁷ Принятие этого пункта означало бы лишение Сербии суверенитета и независимости.

23 июля состоялся финал австро-сербских отношений, как они складывались после белградского переворота1903 г. и боснийского кризиса 1908 г. Агрессивно-провокационный курс Вены нашел в ультиматуме Белграду свое полное выражение. Но и само предъявление строжайших требований Белграду, а главное – согласие сербов принять их, большей частью были не случайными.

В Белграде понимали, что война с Австро-Венгрией в 1914 г. может обернуться полным разгромом и потому боялись и не хотели войны. Получив ультиматум, Сербия сразу же обратилась в Петербург, прося совета и поддержки. Одновременно лучшие умы правительства, МИДа, юристы, дипломаты, масс премьер Пашич взялись готовить ответ на австрийский ультиматум. Работа шла день и ночь.⁴⁸ Возглавлял ее глава сербского правительства и министр иностранных дел Никола Пашич. Лидер радикальной партии был фактически и главой государства. Он имел огромный авторитет седой бородой и быстрым взглядом еще молодых голубых глаз. Энергичный, решительный он сохранял громадную работоспособность, обладал знаниями в политике и дипломатии. Кстати, он никогда не пил вина, не курил, рано ставал, а в 10 часов вечера ложился спать.⁴⁹ Когда нависла в июле 1914 г. смертельная для Сербии угроза, Пашич не растерялся, не впал в панику, не сделал все, что мог, чтобы смягчить австрийский удар. Ответ на ультиматум Пашич отвез 25 июля раньше истечения срока на пролетке в австрийскую миссию. Ответ, переведенный на французский язык, был составлен весьма тщательно, осторожно. В нем сербское правительство приняло все требования Вены, кроме одного об австрийских следователях на сербской земле. Документ выражал сожаление и готовность помочь в расследовании, но в то же время в нем было сохранено чувство достоинства и чести. Как было признано многими, ответ представлял шедевр драматической документации по такой сложной теме и в таких драматических обстоятельствах.⁵⁰ «Сам» Вильгельм II признал: «Блестящий результат для срока в 48 часов» Он превзошел все ожидания. Отпадают основания для войны!»⁵¹ Император, действительно, некоторое время колебался и намекал Вене на возможность иной альтернативы кроме войны. Но в Вене были готовы именно к войне, и потому красоты стиля и даже сдержанность и уступчивость сербского ответа не вызвали отклика.

Посланник в Белграде Вл. Гизль и раньше говорил, что не примет ответ, если хоть одна запятая не будет соответствовать австрийским требованиям. Он принял Пашича достаточно прохладно, сидя на чемоданах, взял сербский ответ и едва просмотрел его. Он заметил единственный отказ от требования участия австрийских чиновников в расследовании на территории Сербии и тут же заявил, что нота недостаточна и потребовал паспорта австрийских дипломатов. В тот же день миссия выехала из Белграда специльным поездом со всеми архивами и вещами, которые были упакованы заранее.⁵²

После событий 23 июля дипломатия всех ведущих стран Европы усилила свою деятельность, ибо сложилась новая обстановка, которая требовала новых энергичных шагов и тонких маневров. Теперь было уже ясно, что австро-сербский конфликт предупредить не удалось. Правда, Австрия объявила Сербии войну лишь 28 июля, но это не меняло главного: на Балканах началась война. «Пороховая бочка» взорвалась. Но большой всеевропейский пожар еще не начался. Дипломаты боролись – одни, особенно российские – за отсрочку «пожара», другие – за ускорение, но с выгодных позиций для себя и в ущерб противнику.

Центр кризиса и дипломатической борьбы переместился с Балкан к центру Европы. Главной в этой борьбе стала дуэль дипломатов Германии и России.

Получение известия о вручении австрийского ультиматума и его содержание всколыхнули руководящие круги России. Срочно, 24 июля в 12 часов дня был собран Совет министров, который обсудил новую ситуацию. Было заявлено, что Россия озабочена надвигающимся конфликтом, который не может оставить ее равнодушной. Совет министров решил оказать Сербии всестороннюю помощь (дипломатическую), но предложил ей отвести войска от границы в случае вторжения австрийских войск не оказывать сопротивления. Но заявить, что уступает силе и вручает свою судьбу великим державам.⁵³ В Петербурге надеялись, что конфликт возможно ограничится Балканами и решили, если потребуют обстоятельства, провести мобилизацию Киевского, Одесского Московского и Казанского военных округов, войска которых были нацелены против Австро-Венгрии. Она была объявлена 29 июля.⁵⁴

С.Д.Сазонов все еще не терял надежды избежать большой войны и ограничить конфликт Вены и Белграда, сделать его региональным. А если этого не получиться, то надо вести дело так, чтобы всем стало ясна агрессивность австро-венгерских намерений относительно миролюбивой Сербии. Для укрепления духа в Белград отправили телеграмму Сазонова о том, что «Россия не оставит Сербию в беде».⁵⁵

Сазонов понимал все значение австрийского ультиматума и говорил, что «настал рас расчета между двумя лагерями».⁵⁶ В Петербурге расценили ультиматум Сербии как неслыханно дерзкий и категоричный, как вызов России (через голову Сербии),затрагивавший ее интересы и честь державы.⁵⁷ Поняли и полную расстановку сил: удар направлен из Вены, но действовать надо на Берлин.⁵⁸

Сазонов обратился через послов к Антанте, пытаясь организовать совместное выступление Франции и Англии. Особое внимание убедить Лондон, заявить как в 1911 г., что он поддержит своих союзников и этим опять остановит Берлин, Россия сможет избежать войны с Германией или хотя бы добиться отсрочки. «Иначе, - добавлял Сазонов, - прольются реки крови».⁵⁹

Но ничего этого не получилось. В Париже не было еще руководителей внешней политики, они прибыли во Францию только 30 июля. Министр, исполнявший обязанности премьера, заявил, что Франция не собирается «драматизировать» события, и что, может быть, и Россия не станет воевать.⁶⁰ Из Лондона по-прежнему шли уклончивые ответы. Грей толковал о «конфликте тевтонов и славян», не имеющем якобы значения для всей Европы.⁶¹

Сазонов надеялся на посредничество четырех европейских держав (Англия, Германия, Франция, Италия), способное охладить Вену и погасить конфликт вообще. Но Берлин и Вена отказались от коллективного посредника, а британский посол Дж. Бьюкенен все время повторял, что Англия из-за Сербии воевать не станет.⁶²

25 июля Германия сообщила Англии и Франции, что «ссора Австрии с Сербией» может быть покончена лишь усилиями этих двух стран, их конфликт должен быть локализован, ибо всякое вмешательство третьей державы (имелась ввиду Россия) должно вызвать «по естественной игре союзов неисчислимые последствия».⁶³ Это был явный шантаж и угроза в адрес России.

Германская дипломатия начала свою «игру» с Российской империей. Главой внешней политикой Германской империи был император, Кайзер Вильгельм II. В предыдущих главах уже были показаны его взгляды и методы дипломатии, вызывавшие испуг и раздражение даже у собственных сотрудников. Теперь он добился желанной цели: война стояла у порога Европы. Но объявить войну ненавистным соперникам оказалось делом непростым. Эти соперники находились на Западе и Востоке, а «западный штурм» войны появился на Юге, на Балканах. Воевать здесь Германия не собиралась, но и оставить чуть ли не единственного верного союзника не могла. Надо было найти какое-то решение этой проблемы. Принятый как святой завет «план Шлиффена» и требовала его увязки с новой, непредвиденной обстановкой. Вильгельм каким-то образом пришел к мысли, что Россия вряд ли будет защищать сербов-цареубийц, что Франция, боясь за себя, станет удерживать Россию от войны на Балканах. Англия – и это было твердое убеждение императора и его дипломатов – вообще останется нейтральной.⁶⁴ Исходя их этих соображений Вильгельм решил полностью подготовиться к борьбе ф Францией и Россией и одновременно подтолкнуть Австро-Венгрию к войне с Сербией, но войне в духе «блитц-крига», молниеносной, которая не потребовала бы военного вмешательства Германии на Балканах. Исходя из тих целей, 5 июля 1914 г. император вызвал в Потсдам канцлера Т. Бетман-Гольвега, военного министра Э. Фалькенгейма, заместителя министра иностранных дел А. Циммермана и сообщил им о ходе событий, о возможной войне на Балканах, которая может вызвать участие России. Представитель вооруженных сил ответил, что к войне все готово.⁶⁵

После совещания все ведущие германские деятели срочно уехали в отпуск отдыхать. Вильгельм как всегда отправился на яхте в Северное море. Газеты получили приказ освещать международные события нарочито сдержанно, в мягком тоне. Это была довольно примитивна маскировка больших достижений, но не раз терпела оглушительные, на весь всеет достижения. Это во многом объяснялось «личной дипломатией» Вильгельма II. Он был глубоко уверен в своей гениальности и божественной миссии, считал себя компетентным во всех вопросах, в том числе и внешней политике. Именно здесь, на виду у всего света кайзер совершал свои маневры, метания, резкие переходы от одного направления к противоположному. В «Дипломатическом словаре» сказано очень точно и верно о губительности для кайзера его уверенность в своих дипломатических талантах, сущность которых он усматривал в искусстве лгать, лицемерить, сталкивать монархов, а также его убеждение в неотразимости своего обаяния.⁶⁷

Одной из характеристик черт слабого, бездарного, но самоуверенного руководителя было неприятие талантливых и умных сотрудников. Они мешали ему красоваться и гордиться. Напротив, люди малодаровитые, тусклые, заурядные создавали благоприятный фон для показа талантов «самого». Таков были Вильгельм, которого окружали на редкость заурядные сотрудники, ничем не обогатившие историю страны.

Среди них был Готлиб фон Ягов, которого Сазонов в воспоминаниях называл «фон Яго», занимавший в 1913-1916 гг. пост министра (статс-секретаря) иностранных дел. Его главной целью как главы МИДа была дипломатическая подготовка война. Для этого он старался обеспечить нейтралитет Англии а разложить Антанту, проводя одновременную жесткую политику по отношению к России.⁶⁸ Это была явная политическая близорукость, не украшавшая главу внешнеполитического ведомства. Под стать ему был и его помощник (заместитель министра) Альфред Циммерман, позже ставший министром иностранных дел и «прославившийся» неумной и провокационной «телеграммой Циммермана», облегчившей президенту В. Вильсону объявление в 1917 г. войны Германии.⁶⁹ Большая часть послов, посланников и других дипломатов ничем хорошим себя не показало, в том числе и в ходе Июльского кризиса.

Меж тем Германия готовилась к войне. Еще в 1913 г. начальник главного штаба армии генерал Г. фон Мольтке-младший (в отличие от Г. Мольтке-старшего, его дяди и способного военачальника) сказал: «Мы готовы и теперь, чем скорее, тем лучше для нас. Любая отсрочка будет уменьшать наши шансы на успех».⁷⁰ Свои задачи решала и германская дипломатия. Она поддерживала и даже подталкивала Австро-Венгрию к войне с Сербией и запугивала Россию в расчете, что она отступит и позволит австрийцам быстро покончить с сербами. Одновременно немецкие дипломаты в Париже и Лондоне утверждали, что конфликт Австрии и Сербии – чисто балканского происхождения и масштаба, что он не требует вмешательства каких-либо третьих стран.⁷¹ Это была достаточно наивная позиция, но она находила отклик в определенных англо-французских кругах. При этом ставилась и еще одна задача: обелить союзницу. «Надо, - писал канцлер Бетман-Гольвег послу в Вене Чиршки, - чтобы ответственность за войну падала на Сербию и Россию. Сейчас же общественное мнение Европы против Австро-Венгрии».⁷²

Характеризуя политику германского руководства, известный историк Ф. Фишер писал, что так называемый июльский кризис с точки зрения Германии был ничем иным, как механизмом приведения в движение машины дипломатии с целью получения наиболее благоприятного и беспроигрышного положения для великой державы ввиду перспективы войны на континенте – войны, которую правящие круги Германии считали необходимой и к которой Запад был подготовлен.⁷³

Неуклюжая маскировка немцев и приближение войны на Балканах заставили российской руководство предпринять ряд мер военного характера. Было решено провести частичную мобилизацию 13 корпусов против австрийцев. Английскому послу было сказано, что нельзя медлить, так как на карту поставлено не только европейское равновесие, но и свобода Европы.⁷⁴ Из отпусков отзывались офицеры, поезда были переполнены военными. Гвардия покинула Красное Село: были установлены прямые контакты русского военного министерства с французским военным атташе.⁷⁵

Пока армии почти открыто готовились к схватке, дипломаты продолжали свою деятельность, которая постепенно принимала характер своеобразной игры: кто кого обманет и заставит первым сказать страшное слово «война». Сазонов добивался, несмотря на неудачи, организации посредничества четырех держав или Англии отдельно, чтобы спасти Сербию от разгрома, а Россию – от необходимости вмешиваться. Сазонов надеялся даже «остудить амбиции» Вены. С этой целью 26 июля состоялась «честная и откровенная беседа» Сазонова с австро-венгерским послом графом Фр. Сапари. Министр прочел формулировку и продлил срок ответа сербов. Она сказал в заключении: «Возьмите назад текст, измените редакцию, и гарантирую вам положительный результат». Он советовал начать прямые (не чрез Берлин) переговоры Вены и Петербурга об изменении ультиматума, хотя, конечно, знал, что ультиматум уже сыграл свою роль.⁷⁶ Сазоновы двигал откровенный страх перед войной. Он говорил Палеологу: «Ужасно думать, что готовится».⁷⁷ Конечно, страшила война не с Австрией, а более сильной Германией. Министр рекомендовал русской прессе нападать на австрийцев, но быть умеренными в отношении к Германии.⁷⁸

28 июля Австро-Венгрия наконец официально объявила войну Сербии и начала военные действия обстрелом лежавшего почти на границе Белграда. Узнав об этом и проведя встречи с послами великих держав, Сазонов решил обратиться опять к Лондону, чтобы тот воздействовал на Берлин. Он подчеркивал необходимость осторожного проведения военных приготовлений, чтобы не произвести впечатления вызова Германии. «Надо представить германскому правительству, - разъяснял он Палеологу свою позицию, - всю ответственность и всю инициативу нападения, иначе английское мнение не поддержит нас».⁷⁹

28 июля Сапари сообщил Сазонову об окончательном отказе от переговоров с Россией. «Уже поздно, машина катится», - сказал он.⁸⁰ Войну на Балканах остановить не удалось. Теперь перед русской дипломатией встала еще более трудная задача: оттянуть вовлечение в эту войну России и вместе с этим – отсрочить ее столкновение с Германией. Со своей стороны германская дипломатия начала маневр, суть которого сводилась к тому, чтобы заставить Россию либо отступить, и тогда немцы получали бы свободу рук на Западе, либо спровоцировать ее выступить первой и предстать перед всем миром защитницей еще одной войны.

В тот же день 28 июля министр принял германского посла графа Фридриха фон Пурталеса. Ему было тогда 61 год. Всю жизнь он провел на дипломатической службе и в 1907 г. стал послом в Петербурге. Он старался все эти годы, используя монархические чувства российских «верхов», оторвать Россию от Франции и Англии и привязать к Германской империи.⁸¹ Очередная встреча посла и Сазонова прошла возбужденно. Посол заикался, не Владе собой, нос старался запугать собеседника, уверяя, что Россия не выдержит войны, а Франция ей изменит. Одновременно Пурталес подчеркивал, что российские военные приготовления, плохо скрываемые толкают Германию на ответные меры. Сазонов тоже горячился и доказывал, что приготовления России направлены только против Дунайской империи. В конце разговора Пурталес подошел к окну, схватил себя за голову и разрыдался: «Боже мой! Неужели мы будем воевать? Мы созданы для того, чтобы идти рука об руку. У нас столько связей, династических и политических, сколько общих интересов в поддержании принципа монархии и социального порядка!» Сазонов горячо перебил его: «Зачем же выдаете увлечь себя своей проклятой союзнице?!» «Теперь уже поздно», - промолвил посол и вышел.

Похоже, что тирада Пурталеса содержала много идущего отнюдь не от сердца, и Ю.А.Писарев имел основания сомневаться в искренности чувств обоих дипломатов.⁸²

Позже в обстановке более спокойной и даже дружеской произошла встреча Сазонова с французским послом М. Палеологом, который советовал быть осторожнее с Германией, чтобы не потерять содействие Англии.⁸³ Но Сазонов и сам это знал, понимал сложность своего положения и трудности планов: не бросить Сербию (это было просто невозможным) и одновременно оттянуть хотя бы столкновение с Германией. Это была тяжелая задача, решению которой по-своему помогал царь. Он вел переписку по телеграфу с Вильгельмом II, уговаривая его успокоить Австрию.

Трудно сказать, насколько искренне Николай II верил в миролюбие своего кузена, но видимо, все же верил, что их войну можно будет избежать. Некоторые историки, напротив, думают, что царь не верил «Викки» и вел с ним игру, старался обмануть и выиграть время. Вот и 28 июля, дождавшись возвращения кайзера с моря, он обратился с просьбой помешать его союзнице «зайти слишком далеко». В тот же день, поздно вечером Вильгельм телеграфировал царю, что обещает воздействовать на Вену «ради нашей дружбы и достижения удовлетворительного соглашения с тобой». Следующая телеграмма в Петербург была неожиданно резкой, содержащей совет обратиться непосредственно к Францу-Йосифу.⁸⁴

Одновременно Николай II предложил своим дипломатам и Вильгельму передать спор Австрии и Сербии в Гаагский трибунал или Третейский суд⁸⁵ , хотя как писал Е.В. Тарле, в то время говорили об этом трибунале только с улыбкой.⁸⁶

Обстановка все время менялась, военные приготовления в Германии и России продолжались. 29 июля начальник Главного штаба генерал Н.И. Янушкевич был на приеме у царя и объяснил ему, что частичная мобилизация, которая готовилась, сразу же забьет железные дороги страны и этим сорвет общую мобилизацию, особенно доставку войск из Сибири и Средней Азии. Царь поколебался, но узнав, что Австро-Венгрия объявила мобилизацию, утвердил указ о всеобщей мобилизации ив России.⁸⁷

Оставались буквально считанные минуты до передачи этого указа в округа Центрального телеграфа, как вдруг поступило распоряжение передачу остановить. Царь отменил свое прежнее решение, так как получил новую телеграмму Вильгельма о том, что тот старается примирить Россию и Австрию. «Вики» просил «Ники» поверить возможным переговорам своими военным приготовлениями. Царь поверил и решил ограничиться частичной мобилизацией о кругах, нацеленных против Австро-Венгрии.⁸⁸

Война с Германией буквально стояла у порога. Сторонники немедленной общей мобилизации всполошились: назревал срыв всякой мобилизации и, следовательно, появилась угроза поражения в начале войны. Якушевич позже довольно образно и точно выразил это положение: «Мы можем проиграть эту войну раньше, чем успеем вынуть шишку из ножен».⁸⁹

Стоявшие за немедленную войну были войну были влиятельные люди. Князь Г.Н. Трубецкой называл их «злыми гениями войны».⁹⁰ Все они испытали что-то близкое в панике. Их настроения разделял и Сазонов, хотя в своих «Воспоминаниях» он всячески уверял в своем миролюбии. Оказывается, он мало знал этих военных и примкнул к ним лишь под давлением «обстоятельств момента». «К тому же эти генералы не были германофилами и вообще не хотели войны с кем-либо», - писал Сазонов.⁹¹

Поздно вечером в Петербург пришла телеграмма (а около полуночи - вторая) российского посла в Берлине С.Н. Свербеева о том, что кайзер подписал приказ об общей мобилизации германской армии и ее начале. Вторая шифрованная телеграмма была задержана в Берлине на некоторое время.⁹²

Утром 30 июля в служебной квартире Янушкевича, которая находилась в здании генштаба, явился Сухомлинов. По телефону они вызвали Сазонова. Он явился буквально через пять минут. Они обсудили создавшееся положение. Сошлись на том, что если мобилизацию отложить хотя бы на сутки, она станет бесполезной. Сазонова попросили уговорить царя. «Долг тяжел, но нельзя было уклониться», - объяснил он позже свое согласие. Надо было убедить царя согласиться отдать приказ об общей мобилизации, которая вела неизбежно к войне. Условились, что в случае успеха Сазонов звонит Янушкевичу, а тот – на Главный телеграф. «После этого, - добавил Янушкевич, - я сломаю телефон, уйду из дома и сделаю так, чтобы меня нельзя было разыскать для новой отмены приказа».⁹³

Позвонили царю в Петергоф. Там был единственный на всех дворец телефон в комнате камердинера под лестницей. Николай не любил разговоры по телефону, но подошел к аппарату. С ним говорил Янушкевич и попросил принять Сазонова, который нравился царю и царице. Помедлив, царь согласился принять в 15 часов. Министр прибыл в Петергоф и в 15 часов 10 минут начал говорить. Говорил торжественно, но эмоционально. В 16 часов он закончил речь. Ее содержание передал сам Сазонов. Она сводилась к напоминанию царю о его долге защищать честь, достоинство России в войне, которая неизбежно ввиду политики Германии. Особо подчеркнута была «историческая ответственность», которая падает на царя, если он не решается своевременно на общую мобилизация. Сазонов передал царю недавний разговор с генералами, добавив только что полученные известия из Вены и Берлина, подтверждавшие неизбежность скорой войны. Он подчеркнул продвижение Германии в мобилизации войск, что делало русское промедление с этой мерой смертельно опасным. Ту царь показал Сазонову последнюю телеграмму Вильгельма II, возлагавшую ответственность за войну на царя. Царь высказал свое мнение, а Сазонов его, естественно, поддержал, но подчеркнув, что Германия требует капитуляции царя, чего «русский народ никогда не простит ему».⁹⁵

По окончании речи Сазонова Николай II, заметно волновавшийся, очень бледный с судорогой в горле будто бы сказал министру: «Подумайте об ответственности, которую вы советуете мне принять… Подумайте о том, что дело идет о посылке тысяч и тысяч людей на смерть!»

Сазонов ответил с не меньшим чувством: «… Ни Ваша совесть, ни моя не смогут нас упрекнуть ни в чем. Мы сделали все возможное (для сохранения мира – Б.К.)... но сегодня дипломатия окончила свое дело».⁹⁶ Министр еще раз подчеркнул, «что приостановка мобилизации расшатает военную организацию России и приведет к замешательству наших союзников. Война все же вспыхнет и заставит нас в полном расстройстве».⁹⁷

Помолчав, возбужденный император проговорил: «Сергей Дмитриевич, пойдите и телефонируйте начальнику Главного штаба, что я приказываю произвести общую мобилизацию».⁹⁸

Вопрос о войне был решен.

Сазонов тут же позвонил Якушевичу и якобы добавил, что теперь генерал сломал свой телефон. В пять часов вечера 30 июля заработали аппараты Центрального телеграфа, поднимая Россию на мировую войну.⁹⁹

Не следующий день Петербург с энтузиазмом встретил известие о мобилизации. Поддержка страны, народа была, казалось, обеспечена. Но царь оказался верен себе и решил «все объяснить» Вильгельму, скорее для того не выглядеть инициатором войны. 31 июля он послал «Вики» телеграмму, сообщая, что технически невозможно остановить военные приготовления, но пока переговоры в Австрией еще возможны «мои войска воздержаться от всяких наступательных операций. Даю мое честное слово».¹⁰⁰

Вильгельм ответил жестоко. Он возлагал на царя ответственность за начало войны и уверял его, что «дошел до крайних пределов возможного» в старании сохранить мир… «Не я несу ответственность, только от тебя зависит теперь отвратить (войну)… Ты еще можешь спасти мир Европы, если остановишь военные приготовления».¹⁰¹ Похоже, что оба императора понимали, что ни «технически», ни как-то иначе приготовления нельзя остановить и что война вот-вот начнется. Но игра в невиновность еще продолжалась. Кроме того, оба монарха стремились хотя бы затормозить подготовку соперника и получить теперь уже военное преимущество. Обмен телеграммами продолжался.

В свою очередь, Сазонов доигрывал игру спасения мира. По просьбе Грея он смягчил текст телеграммы, которую хотел послать в Вену, чтобы показать, что Россия еще открыта для переговоров и остается верна миру.¹⁰²

Отношения с Германией становились все напряженнее. Берлин стремился ускорить развязку. Днем 31 июня в 15.⁰⁰ Пурталес попросил царя дать ему аудиенцию, где снова говорил о старой дружбе двух империй и снова просил царя отменить военные приготовления. В ответ царь показал проект телеграммы Сазонова в Вену как доказательство желания мира и надежды на решение конфликта. Посол ушел, видимо, озабоченным.¹⁰³ Поздно вечером этого же дня, почти в полночь, когда Сазонов уже лег спать (с служебной квартире в здании МИДа), а сотрудники разошлись по домам, в министерстве появился Пурталес и потребовал свидания с министром. Он вручил ему ноту, фактически ультиматум. В ней говорилось, что если к 12 часам дня 1 августа не будут остановлены российские военные приготовления против Австрии и Германии, последняя объявит мобилизацию (фактически начатую почти два дня назад). Сазонов, сильно волнуясь, спросил, означает ли это требование войну? «Нет, но мы к ней чрезвычайно близки», - ответил посол. Разговор шел нервно, в повышенных тонах. Пурталес был немного глуховат, и Сазонову всегда приходилось, разговаривая с ним, повышать голос, что придавало известную напряженность их беседам. Но сейчас министр говорил так громко, почти кричал, что Пурталес обиделся и ушел «с жестом отчаяния». Германский ультиматум остался без ответа.¹⁰⁴

В Берлине, видимо, этого ждали, и Пурталес получил приказ в 6 часов вечера 1 августа вручить ноту с объявлением войны. Дешифровка в посольстве тоны, полученной из Берлина закончилась позже срока, и Пурталес попал к Сазонову только в 7 часов вечера. Он спросил, дает ли российское правительство благоприятный ответ на вчерашнюю германскую ноту? Сазонов ответил отрицательно. Посол говорил с нарастающим волнением, дрожавшим голосом. Он трижды повторил фразу: «Согласитесь на демобилизацию! Так же взволнованно Сазонов твердо и трижды категорически отказался. Разговор был крайне напряженным. Сазонов вспоминал, что Пурталес стоял красный от волнения, с распухшими глазами. Задыхаясь, посол вручил в спешке министру две бумаги. Это были две редакции германской ноты, различавшиеся мелкими редакционными поправками, сделанными переписчиками. В них Германия объявляла войну России.

Ба дипломата горячо и нервно говорили о защите чести своих народов, божественной справедливости и божественном правосудии. Пурталес, весь дрожа, пошел было к двери, но встал у окна и разразился слезами, руки дрожали. Сазонов, сам взволнованный, успокаивал Пурталеса. Наконец посол ушел.¹⁰⁵

Но в эту самую ночь министра снова разбудили, на этот раз свои. Произошел факт, не нашедший объяснения и сегодня: царь получил телеграмму от Вильгельма из Потсдама. На ней не было ни сила, ни месяца, а только время: 22 часа. В телеграмме выражалась надежда, что российские войска не перейдут границы. Министр в свою очередь по телефону разбудил Пурталеса и спросил его, как это все объяснить – ведь война объявлена. Посол ответил, что не знает. Наверное телеграмму послали раньше, но она задержалась при передачи.¹⁰⁶

Николай II несомненно волновался и колебался, объявляя войну, хотя изменить уже ничего не мог и пережил, как писал Г. Трубецкой, немало тягостных минут, принимая решение о войне.¹⁰⁷ Он испытывал давление в двух сторон: воединно-дипломатических «ястребов» с одной стороны, и, так сказать, пацифистов, с другой стороны. Против войны выступил даже «друг» Григорий Распутин. Мать царя Мария Федоровна прислала царю письмо с одной фразой: «Побойся Бога! Мать». Многие генералы и адмиралы, знавшие о неполной готовности России к войне высказали мнение о ее нежелательности в 1914 г. Сам император обронил фразу о крайней несвоевременности войны.¹⁰⁸ Но и выхода другого не было, кроме позорного отступления, а оно было гибельно и потому невозможно.

Россия вступила в войну, отвечая на вызов Германии. Сазонов все же вынудил Берлин первым объявить войну. Это произошло на пять позже, чем намечали в Берлине. Германия опоздала, и в этом определенная заслуга российской дипломатии. Еще через пять дней 6-го августа войну России объявила Австро-Венгрия.¹⁰⁹

Германия и ее руководство действовало слишком грубо, напористо, без тонкости, представляя России несколько дней подряд требования в унизительно-ультиматумной форме. Как и другие, германское правительство желало свалить вину на начало конфликта на противника и принимало соответствующие меры. Когда 30 июля в Берлине было принято решение о мобилизации, Бетан-Гольвег упросил военных не объявлять ее официально, открыто до 31 июля, чтобы представить свою мобилизацию как ответ на «вызов России».¹¹⁰ На это обстоятельство обратил свое внимание французский исследователь темы П. Ренувен, указав, что немецкое объявление мобилизации последовало 31 июля в 7 часов 45 минут утра, то есть за 4 часа до официального извещения о начале русской мобилизации. Начальник Главного штаба армии Г. фон Мольтке известил о действиях Берлина своего коллегу в Вене, призвав поддержать Германию. Из Вены ответили согласием, благо там мобилизация началась еще раньше.¹¹¹

Историк Ф. Фишер доказал, что даже после всеобщей мобилизации в России Германия могла добиться мирного исхода (мобилизация российской армии не означала обязательного вступления в войну). Для Германии русская мобилизация явилась лишь предлогом для объявления войны, для России она носила оборонительный характер, тем более, что Австро-Венгрия и Германия начали открытую мобилизацию раньше, чем Россия.¹¹² К тому же на мобилизацию германских войск отводилось 10 дней, а русских – не менее месяца ввиду гигантской территории и плохих дорог.¹¹³

Вступление в войну России почти автоматически означало, что и Франция будет воевать. Покушение в Сараево не возбудило в Париже большого внимания. Тем не менее французская дипломатия внимательно следила за ходом международных событий, а руководство страны уже давно обсуждало вопросы подготовки к войне с немцами.¹¹⁴

На эту войну давно уже нацелился главный руководитель внешней политики Франции, президент Раймон Пуанкаре. Ему было тогда 54 года. Юрист по образованию, выходец из богатой буржуазной семьи он рано увлекся политикой и уже в 27 лет стал членом палаты депутатов парламента Франции, а в 33 года стал министром. Его внешние политические взгляды были просты: укрепление Антанты, твердая позиция в отношении Германии и всемирное форсирование подготовки войны с нею. Он был завзятым шовинистом и быстро выдвинулся как лидер крайних шовинистических кругов.¹¹⁵ В январе 1912 г. он стал премьер-министром и взял на себя пост министра иностранных дел. Он тут же сменил посла в Петербурге, инертного и нечеткого во взглядах на Теории Делькассе, одного из «отцов Антанты», ярого ненавистника Германии. По инициативе Пуанкаре резко возросли военно-политические связи Франции и ее союзников. Он настоял на трехлетней службе во французской армии и усилил натиск на царское правительство, отстававшее, по мнению Пуанкаре, в военных приготовлениях. Характерно, что, став президентом, он вопреки французской государственной практики не оставил руководство внешней политикой и лично направлял деятельность дипломатов.¹¹⁶

По французской же традиции пост министра иностранных дел занимал политик, едва склонный к тайнам дипломатии. Этот пост доставался ему в результате сложный парламентских комбинаций и интриг. Вот и приехавший с Пуанкаре премьер-министр и министр иностранных дел Рене Вивиани уже побывал министром труда, просвещения ничем не проявил себя в обсуждениях внешнеполитических проблем. Но одно знал твердо: будет война с Германией и нужен прочный союз. Таким он видел Россию. «…Я не допущу ничего, что могло бы ослабить наш союз с Россией».¹¹⁷

Зато высшие чиновники МИДа Франции и ее послы были люди знающие дипломатию, умелые, инициативные. Среди них выделялись такие «зубры», как Поль Комбон, 22 года занимавший пост посла в Лондоне. Его брат Жюль, пройдя многие ступени административной службы, главным образом, в Алжире, вдруг стал послом в Вашингтоне, отличился там и 7 лет занимал ключевой дипломатический пост посла в Берлине до августа 1914 г.¹¹⁸ На другом не менее важном посту – посла в Петербурге, с января 1914 г. оказался Морис Жорж Палеолог. Ему было 55 лет, он послужил и в аппарате МИДа, и посланником Софии. Обладая живым ярким пером, он писал ряд книг, которые мы цитируем, и закончил жизнь 84 лет членом Французской академии. В одно время он служил секретарем у Т. Делькассе и воспринял ее внешнюю политику Франции, основой которой был союз с Россией.¹¹⁹

Можно отметить редкое единомыслие руководства французской дипломатии в отношении России. Она была известна Франции как сильной своей армии союзник. В то же время в Париже видели слабость и колебания царя, разногласие в верхах. Все это надо подчинить требованиям надвигавшейся войны. С этой целью и приехали и Пуанкаре и Вивиани в Петербург 20 июля 1914 г. Уже первые беседы показали, «кто есть кто». Сидя в яхте Пуанкаре и Николай II сразу же начали обсуждать насущные вопросы взаимных отношений. Сидевший рядом Палеолог заметил, что они «…взаимно друг друга спрашивают, что они спорют. По видимому, Пуанкаре направляет разговор. Вскоре говорит он один. Император только соглашается…». Но оба – «в атмосфере доверия и симпатии».¹²⁰ В ходе дальнейших переговоров, бесед, встреч наедине Пуанкаре сделал все, что мог, чтобы внушить твердость и нерешительность Николаю II и его дипломатии, заверив, что Франция не оставит союзников в беде.¹²¹

Едва вернувшись 30 июля во Францию Вивиани тут же дал телеграмму Сазонову призывая его «крепить мир» и быть острожным, снова заверив, что Франция выполнит все обязательства союзного договора.¹²² Сазонов с удовлетворением отметил, что в Париже сразу уяснили общеевропейский характер событий, не дали себя сбить с толку их балканским происхождением.¹²³

Однако французское руководство, готовясь к неизбежной схватке с Германией, выжидало в надежде, что Берлину не хватит терпению и выдержки и он сделает первый шаг, и таким образом, ответственность падет на него. Чтобы избежать провакациооных вывозок немцев французские войска 30 июля были отодвинуты от границы на 10 км. 31 июля германский посол в Париже В. Шён вручил ноту своего правительства, требующую от Франции соблюдение нейтралитета в связи с обострением германо-русских отношений. Это было грубое, вызывающее даже требование, тем более, что Берлин ждал французского ответа, через … 18 часов. Если бы французы бы вдруг согласились на это дерзкое требование, посол должен был настаивать на гарантиях видя передачи немцам крепостей Туль и Верден.¹²⁴

Французское правительство ответило на эту наглую провокацию уклончиво: оно якобы еще не определило свою позицию. Узнав о мобилизации в Германии, президент Пуанкаре издал 1 августа указ о мобилизации французской армии. В тот же день в берлине изготовили новую ноту, в которой объявлялась война Франции под предлогом мнимых инцидентов на франко-германской границе и таких же выдуманных «налетов» французских аэропланов на германские города. Вечером 3-го июля ноту вручил в Париже и началась еще одна война – Германии и Франции.¹²⁵

Немецкие фальшивые «аргументы» относительно французской «агрессии» были тут же опровергнуты, и французское население и энтузиазмом поднялось против старого врага.

Под фальшивым предлогом о возможном вторжении Франции на бельгийскую территорию, в частности в крепость Намюр, Германия известила 2 августа правительство Бельгии о вводе своих войск на бельгийскую территорию.¹²⁶ При этом Берлин допустил ряд неуклюжих маневров и оговорок, разоблачавших его агрессивные замыслы. Бельгия отвергла домогательства Германии. Ее правительство тут же обратилось к Англии, как одному из гарантов сохранения неприкосновенности бельгийской территории по договору от 1832 г. Как раз в связи с этим договором ошеломленный объявлением войны Англией Бетман-Гольвег произнес позже фразу, с которой и вошел в историю. «Как, - сказал он британскому послу в Берлине сэру Эд. Гошену, - вы собираетесь воевать из-за этого клочка бумаги?».¹²⁷ Германия началу войну с Бельгией 3 августа.

Война уже стала европейской, когда в нее, последней из великих держав ступила Великобритания. Этому предшествовали сложная, тонкая и коварная дипломатическая игра, которую провели британская дипломатия. Ее возглавлял Э. Грей, будущий лорд Фоллдон, один из самых способных британских дипломатов. Отметим, что ни король Георг V, ни глава правительства Г. Асквит не оказывали заметного влияния на внешнюю политику страны. Дипломатический талант Грея развернулся как раз во время июльского кризиса 1914 г., когда он сыграл, действительно, одну из главных ролей в драматических событиях кризиса. Сыграл так ярко и тонко, что некоторые авторы стали приписывать ему чуть ли не решающую роль в развязывании первой мировой войны. Маневры Грея почти закрыли для этих авторов прямую и грубую, но действительно решающую роль Вены и Берлина. Ряд историков так и утверждал, что от слов Грея зависело, будет ли война.¹²⁸ В том же пишут о кардинальной роли Э. Грея современный автор Вл. Дегоев: «Грей так долго дорожил свободой рук, что прозевал момент, когда модно было бросить на стол большой европейской игры свой главный козырь в виде решения о предпочтении той или иной страны» (?! – но ведь это было решено еще в 1904 г. – Б.К.). Кстати, Дегоев именует Грея (дважды) «Британским премьером».¹²⁹ Конечно, все это мало обоснованные и неверные факты – преувеличение и односторонность. Хотя Грей и английская дипломатия свою особую роль сыграли умно, тонко, модно сказать, с блеском.

В прежней отечественной литературе особо подчеркивались изворотливость, хитроумие, даже коварство политики главы Форин Оффис, - британского МИДа – которая особенно выделялась на фоне примитивно одновременной, грубой политики Берлина. Указывая на характерные приемы и методы Грея, советские историки как бы выставляли его у позорного столба поджигателей войны¹³⁰ , хотя Грей был нисколько ни хуже всех остальных участников «июльской игры».

Представляете, что в действительности все было значительно сложнее. Эдуард Грей занял пост министра (статс-секретаря), иностранных дел в правительстве либеральной партии 1905 г., когда ему исполнилось 43 года. Он происходил из аристократической семьи, близкой одно время к королевскому двору, получил прекрасное образование.¹³¹ Приятная внешность, безупречные манеры, изысканная вежливость, мягкость, деликатность в обращении создали ему репутацию настоящего джентльмена. Он любил чтение книг, диковинных птиц и цветы. Спокойный, выдержанный он не любил говорить, зато умел внимательно слушать. Особой была и его манера говорить. Он искусно вскрывал свои мысли, создавая впечатление искреннего человека, который умел и выведывал мысли других, обольщенных его поведением. «Собеседник Грея, - писал акад. В.М. Хвостов, - часто не знал, как, собственно, надо понимать речи британского министра: усматривать ли в них многозначительный намек, либо же полную бессодержательность, то есть желание уклониться от выражения от собственных мыслей».¹³²

В свое политике Грей исходил из интересов британской империи, ревниво их защищал, что делало его ярым противником германской экспансии и российских устремлений на Юго-Восток, что в Лондоне понимали как постоянную угрозу «жемчужине британской короны» - Индии. Но увидев ослабление России и усиление экономической, военной и, особенно, морской мощи Германии, Грей стал менять вектор своей политики. Он становится непримиримым врагом Германской империи и рано уяснил неизбежность и даже необходимость войны с ней. Поэтому в июльском кризисе Грей нащупал главный нерв сразу и последовательно вел курс на войну с Германией.

Но он хорошо знал и внутреннее положение Англии: обострение классового конфликта, угроза гражданской войны в Ирландии, наличие влиятельной антивоенной оппозиции в парламенте и правительстве. Действия этих факторов к лету 1914 г. усилилось, что влияло на проведение английской внешней политики.

Грей учитывал значение этих факторов и выбирал достаточно твердый кур в отношении с Германией, предвидя неминуемое столкновение с ней, в то же время прибегал к ловким маневрам, чтобы не будоражить оппозицию и медленно, без рывков и срывов подвести общественное мнение к мысли о необходимости принять вызов Германии.

Английская дипломатия была в начале равнодушна к балканским событиям, но самый простой анализ подсказывает, каким может стать их финал. Поэтому, когда пришли с Балкан зловещие известия, Грей начал выстраивать свою линию. Суть ее состояла в том, чтобы не спугнуть Германию раньше того времени, когда в Англии созреют до конца антигерманские настроения. Идя на рискованные маневры за счет союзников, особенно России, Грей хотел, с другой стороны, столкнуть ту же Россиею с Австро-Венгрией и Германией, и держать и эти страны в напряжении и готовности схватиться с русскими. Если бы такое произошло, Англия приобретала положение арбитра и спокойно выжидала бы момент, когда может с наибольшей выгодой сбросить свои силы как решающий фактор. Это должно было произойти только тогда, когда Берлин раскрыл бы «все карты» и показал себя как наглый агрессор и зачинщик войны.

Такая сложная игра с большим риском осложнить отношения с союзниками, с опасностью, что немцы разгадают ее цель, требовала хитроумия изворотливости, хладнокровия, тонкости маневров и бесстрашия проявить коварство на грани предательства. Этими качествами Грей и его дипломаты вполне обладали.

Но эта игра удалась Грею только потому, что он имел дело с дипломатией Вильгельма II, неуклюжей, прямолинейной, негибкой, обремененной стереотипами, главным из которых была «железная» уверенность в обязательном нейтралитете Англии в случае войны Германии с Россией и даже Францией.

Грею повезло и в том, что германским послом в Лондоне, то есть непосредственным проводником курса Берлина и первым принимающим и толкующим британскую политику был Карл-Макс Лихновский. В 52 года он, отставной карьерный дипломат был назначен на этот пост. Лихновский твердо верил в возможность добрососедских англо-германских отношений и старательно работал над их улучшением.¹³³ Он верил Грею и был одним из создателей мифа о возможном нейтралитете Англии в надвигающей европейской войне. Коллеги звали его «добрым».¹³⁴ Разумеется, Грей вовсю эксплуатировал доверчивость Лихновского, качество противопоказанное всякому дипломату. Начиная с 6 июля 1914 г., Грей и Лихновский часто встречались, и всякий раз министр говорил очень красноречиво и необходимости «предотвратить грозу» и рисовал проекты различных дипломатических маневров и комбинаций, в которых Германия обязательно сталкивалась с Россией, а Великобритания как-то оставалась в стороне. В ходе бесед Грей не забывал добавить, что Англия не может допустить разгрома Франции¹³⁵ , но этот даже не намек, а ясное предупреждение каким-то чудом не замечали ни посол, ни его берлинские руководители. Встречаясь с послом России в Лондоне графом А.К. Бенкендорфом, одним из старейших и опытнейших российских дипломатов Грей подчеркивал возможность, даже обязательность для России войны с Австрией, а может быть и с Германией. Таким образом, Грей как бы усыплял германскую дипломатию, но подталкивал Россию к более воинственной позиции против Германии, внушая Петербургу, что «положение очень серьезное».¹³⁶ Характерно, что во всех беседах с послами великих держав Грей давал понять, что Англия ни в какие конфликты не будет вмешиваться и останется, по возможности нейтральной.

Грей отверг предложение Сазонова о посредничестве четырех держав, включая Англию, но затем сам предложил такой же план, где в «четверку» не была включена – Россия.¹³⁷

Кстати, такую неуклонную неясную позицию Грей занял в отношении Австро-Венгрии. Когда направила ультиматум Сербии, Грей выразил сожаление в связи с коротким сроком ответа, никак не обрисовав позицию Англии. В итоге его туманных рассуждений австрийский посол в Лондоне граф А. Менсдорф сообщал в Вену, что британский министр «… был хладнокровен и объективен как обычно, настроен дружески и не без симпатии по отношению к нам».¹³⁸ Грей сказал через несколько дней тому же Менсдорфу, что австро-сербский конфликт его не интересует. Он продолжил свои контакты с австрийцами и немцами и после вручения ультиматума Сербии, намекая, что столкновение России и Австрии его не касается.¹³⁹

И он и другие австрийские деятели продолжали «напускать тумана» в англо-германские отношения. Когда в Лондон приехал брат кайзера принц Генрих Прусский, прямо спросил британского короля Георга V, какова будет позиция Англии в случае войны с Россией. Король ответил: «Мы приложим все усилия, чтобы не быть вовлеченной в войну и остаться нейтральными». «Я убежден, - писал принц, - в том, что эти слова были сказаны всерьез, как и в том, что Англия сначала действительно останется нейтральной. Но сможет ли она остаться нейтральной долго, об этом я не мог судить».¹⁴⁰

Грей следил за ходом событий и верно оценил значение австрийского ультиматума Сербии как сигнала к большой схватке. Он не сомневался, что Англии придется вступить в нее, ибо без войны невозможно было остановить Германию. Но он намеревался сделать это так, чтобы Германия выступила бы перед всем миром в роли наглого бесцеремонного агрессора.

С конца июля 1914 г. он перестроил свою тактику и начал менять тон «успокоительных» бесед с послами Австро-Венгрии и Германии. В беседе с Лихновским он неожиданно предложил Берлину принудить Австрию к умеренности и принятию сербского ответа, зная, что это уже невозможно.¹⁴¹

Вот когда Лихновский начал прозревать и увидел перспективу столкновения с Великобританией, от которой в Берлине все еще отмахивались. Он послал предупреждение в этом духе и Вильгельм заколебался. Узнав 28 июля об ответе Сербии, он дал совет Вене ограничиться захватом Белграда и затем начать переговоры.¹⁴² Но в тот же день Австро-Венгрия по телеграфу объявила войну Сербии, закрыв все дороги к любым переговорам. Угроза общеевропейской войны превращалась в реальность.

Днем 29 июля Лихновского дважды вызывали в Форин Оффис. Днем разговор шел о возможностях посредничества. Вечером Грей, выглядевший уставшим, встретил посла словами: «Положение все больше обостряется». Далее он снова повторил, что в случае войны Австрии и России Британия будет оставаться в стороне и поддержит дружбу с Германией. Но если в войну втянется Франция, то «англичанам … невозможно …. Было бы долго оставаться в стороне и выжидать».¹⁴³

Слова Грея потрясли Лихновского, а за ним – и Берлин. Разгневанный кайзер позволил себе выразиться в своем духе, искренне обозвал англичан «низкой торгашеской сволочью», а самого Грея – «мерзким сукиным сыном!».¹⁴⁴

Почти одновременно пришли известия, что две потенциальные союзницы – Румыния и Италия не поддержат Германию в войне. Сразу же обрисовалась перспектива изоляции Германии на континенте.

Но осложнилось и положение Грея. Явное приближение войны вызвало что-то вроде раскола в руководящих кругах и правительстве Англии. Группа политиков, сложившаяся вокруг премьер-министра Г.Г. Асквитта была готова вступить в войну с Германией, уяснив ее неизбежность. Она представляла ту часть правящей элиты, которая поняла уже давно неизбежность, даже необходимость этой войны ради спасения британской колониальной империи, морской торговли и места на мировых рынках. В основном это были дельцы Сити и представители консервативной партии.¹⁴⁵

Другая группа также видела всю опасность германской политики, но еще больше опасалась усиления (в случае войны) и даже гегемонии России в Европе. Пугало их и «нынешнее состояние рабочих». Их пугало и подъем национального движения в Ирландии, а в случае неудачной войны мерещилась пролетарская революция.¹⁴⁶

Эта группа во главе с лордом Джоном Морлеем, председателем Тайного совета не хотела войны, по меньшей мере, в 1914 г. Ее поддерживали многочисленные тогда пацифисты, нейтралисты, демократические силы, рабочее движение. В правительстве и парламенте сложилась антивоенная, достаточно влиятельная оппозиция¹⁴⁷ , и Грей должен был учесть этот фактор в своих дипломатических маневрах, проявлять осторожность и выдержку, искать какие-то обходные пути. Он настойчиво давал знать политической элите, что старается сохранить свободу рук для Англии, не имеет тесных отношений с Россией и помнит о союзных обязательствах перед Францией.

Проведение этого курса не сразу встретило понимание в общественном мнении и руководстве страны. Британский кабинет, собравшийся на очередное заседание 27 июля, впервые обсудил международное положение. Грей подробно обрисовал обстановку и предложил решить: сохранять ли нейтралитет или принять активное участие в надвигавшейся войне. «Настал момент, говорил Грей, - когда кабинет должен определенно решить: примем ли мы участие в общеевропейском вопросе рядом с двумя другими державами Антанты или останемся в стороне». В последнем случае Грей грозил уйти в отставку: «Воцарилось молчание».¹⁴⁸ Только Асквит, Холдейн и Черчилль поддержали Грея, а Черчилль уже распорядился оставить в Северном море собранные военные корабли и не распускать экипажи.¹⁴⁹ Против выступили 11 министров во главе с Дж. Морлеем. Несколько министров воздержалось (среди них – один из самых влиятельных Д. Ллойд Джордж).¹⁵⁰

С этого дня британский кабинет ежедневно обсуждал вопрос о выборе политики. Грей, который не ушел в обещанную отставку вел себя осторожно, подготавливая перемену в позиции правительства. Он умело использовал промахи германских руководства, дипломатии, а также прессы, которая постоянно кричала о неизбежной схватке с Россией, Францией и возможном нарушении бельгийской границы, о захвате чужих колоний, разделе сфер влияния и т.п. В Лондоне об этом узнавали с раздражением.

31 июля Грей «пустил пробный шар», запросив германию и Францию о том, будут ли они уважать нейтралитет Бельгии. Франция ответила категорически утвердительно. Германский ответ был неопределенным и пытался связать неприкосновенность Бельгии с соблюдением Англией нейтралитета.¹⁵¹

Этот неуклюжий шаг усилил растущие среди англичан антигерманские настроения.

Чтобы подчеркнуть агрессивность и угрозу германских замыслов и этим сломать оппозицию в правительстве и парламенте, Грей провел хитроумный маневр, который некоторые историки назвали «темным», усмотрев в нем желание Грея отказать в поддержке России, т.е. оставить ее один на один с Германией.

Еще 30 июля Берлин предложил Англии оставаться нейтральной, если Германия не будет нападать на Францию, а ударит только по России. Предлагалась и другая сделка за счет нейтралитета Бельгии. Грей с гневом отверг предложение торга за счет Франции как бесчестие. «Мы, - писал Грей послу в Берлине, - не могли бы обсуждать даже и сделку за счет Бельгии».¹⁵² И вдруг 1 августа 1914 г. Грей вызвал Лихновского и предложил в тайне от союзников такой план: Англия сохранит нейтралитет, если Германия пообещает не нападать на Францию, а двинет свою мощь против России.¹⁵³ Такое предложение Грея ошеломило германское руководство. Оно открывало путь к успешному началу войны, позволяя поодиночке разбить своих врагов. В Берлине было возрадовались, в немецком руководстве начались дискуссии. Шаг Грея потряс и наших историков, которые обосновано расценили его как желание оставить Россию один на один с Германией, что выглядело циничным предательством союзника. Акад. В.М. Хвостов так и написал в свое время: «Грей задумывал предательство России».¹⁵⁴

И вдруг из Берлина пришел отрицательный ответ на столь заманчивое предложение Грея. Тогда это объяснили давлением своих дипломатов и союзников. Действительно, французский посол в Лондоне П. Камбон указал Грею на возможность возмездия Англии после войны, когда она останется одни на один либо с победившей Германией, либо с ее победителем. Об этом же, как о «величайшем перевороте во взаимоотношениях народов», говорил посол А.К. Бенкендорф. Свое неодобрение плану Грея высказал и британский посол в Париже Лорд Берти.¹⁵⁵

Недавно в архиве бывшего Наркомата иностранных дел СССР был найден документ, который позволил нашим известным историкам О.А. Ржешевскому и В.А. Емецу по-новому рассмотреть и оценить маневр Грея.¹⁵⁶ Они напомнили, что Грей хорошо понимал, что без России Антанта не сможет выиграть войну, и при всех своих антирусских взглядах не собирался отталкивать этого важного союзника, да еще в самый канун войны с Германией. Цели его «темного маневра», по мнению этих ученых, сводились к тому, чтобы воскресить в Берлине надежды на британский нейтралитет и, предполагая ответ Германии, оказать давление на оппозицию в Англии.

Ему нечаянно помогло военное руководство Германии. Оно тут же охладило восторги кайзера и других ретивных политиков, напомнив, что по принятому ими же плану войны (план Шлиффена) первый удар наносился по Франции с вторжением в Бельгию. Перенос удара на Россию ломал весь план, приводил в расстройство механизм. Генерал Г. Мольтке пригрозил даже своей отставкой, ибо считал, что перемена плана войны на ходу окажется гибельной для Германии.¹⁵⁷

Грей получил из Берлина отказ, но своей цели он добился: в немецкое руководство было внесено смятение и иллюзии, а он получил время, чтобы собрать в уик-энд всех членов парламента, готовых голосовать за войну.¹⁵⁸ Парламент едва открылся, как немцы в последний раз подыграли Грею: 3 августа немецкие войска вторглись в Бельгию. Теперь Грей мог потребовать отказа от нейтралитета ради спасения «маленькой, бедной, обиженной Бельгии».

Утром 3 августа британский кабинет решил объявить войну Германии, разумеется, защищая Бельгию. Лорд Морлей и еще три министра ушли в отставку. Зато лидеры консерваторов заверили правительство либералов в своей твердой поддержке.¹⁵⁹ Днем 3 августа Грей выступил с речью в парламенте. Он объявил, что вся его политика была направлена на сохранение мира, но «некоторые страны» стремились к войне и развязали ее. Англия обязана защищать и Францию и особенно – Бельгию. Она не может сохранить нейтралитет.¹⁶⁰ Палата общин и палата лордов поддержала решение правительства. На следующий день в Берлин был послан ультиматум, с требованием соблюдать нейтралитет Бельгии. Ответа ждали в 11 (23) часа этого же дня, 4 августа. Ответа к этому часу не поступило, и Грей отправил в германское посольство официальное письмо о том, что Великобритания находится в состоянии войны с Германией.¹⁶¹

Англия сказала «последнее слово». Значение его огромно. Но не будем забывать, что первыми слово «Война» решительно сказали в Берлине и Вене. Вся «тонкость» дипломатии Грея была не нужна и никакой роли не сыграла, если бы не твердое и окончательное решение Австро-Венгрии и Германии начать мировую войну.

Итак, июльский кризис завершился в самом начале августа 1914 г. Сложный, трудный, противоречивый процесс, отчаянная, изощренная борьба дипломатий закончилась. Назревшая к лету 1914 г. война началась, несмотря на все попытки оттянуть, отсрочить ее начало. Они окончились неудачей.

Большая политико-демократическая игра, названная Июльским кризисом, имела своей целью не предотвращение неумолимо надвигавшей европейской войны. Ее участники хотели, чтобы война пришла (они верили в ее неизбежность и даже необходимость). Но пришла тогда и в таких условиях, которые были бы выгодны их правительствам. Германия и Австро-Венгрия (даже отдельно от Германии) хотели ускорить начало военного столкновения, но так, чтобы вина упала, в первую очередь на Сербию и Россию. Российская империя не хотела войны в 1914 г., но понимала, что не может (в какой уже раз!) отступить и отдать на съедение Вены своих немногих союзников на Балканах. Сербия (роль Черногория была ничтожна) понимая неизбежность с войны с Австрией, стремилась занять позицию несчастной жертвы, надеясь вызвать вмешательство хотя бы России. Французская дипломатия имела узкую задачу: выманить Берлин на боевую линию и, обвинив его в агрессии, вернуть себе Эльзас и Лотарингию и не только эти территории. Англия, внимательно выжидая с высоты своего положения, терпеливо расставляла капкан-ловушку Германии, равнодушная к интересам других. Целый месяц ушел на попытку успешно выполнить свои планы. Можно утверждать, что Германия и Австро-Венгрия проиграли соперничество дипломатий – июльский кризис. Мир не поверил их попыткам представить Россию и Сербию агрессорами. Антанта не распалась. Военно-мобилизационные механизмы сработали везде, не хуже чем в Берлине, но лучше, чем в Вене. Они, что называется на ходу, потеряли союзников – Италию и Румынию. Они потеряли то, на что не очень-то обращали внимание – поддержку мирового общественного мнения. Они в итоге, если так можно сказать, проиграли июльский кризис. Нельзя не повторить похвалы дипломатии Грея, но нельзя не указать и на терпение, выдержку и дальнозоркость русской дипломатии и ее руководства.

Однако, не приходится воспевать хвалу «героям» июльских мирных баталий. Все вместе, в борьбе и союзах они старались обеспечить в выгодных для себя условиях начало европейской войны, ставшей мировой «всесветской бойней народов».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

МЕТОДИЧЕСКИЕ УКАЗАНИЯ

Список рекомендуемой литературы

Источники

Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М.- Минск,1991; М., 2001.

Дипломатия и война. 1914 и 1939 // Вопросы истории. 1997. № 7.

Жорес Жан. Против войны и колониальной политики. М., 1964.

Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М.-Петроград, 1923.

Сазонов С.Д. Воспоминания. Париж. 1927; М., 1991.

Сборник договоров России с другими государствами 1856-1917. М., 1952.

Тирпиц А. Фон. Воспоминания. М., 1957.

Трубецкой Г.Н. князь. Русские дипломаты в 1914-1917 гг. Война на Балканах. Монреаль, 1983.

Хрестоматия по истории международных отношений. Вып. 1. Европа и Америка. М.,1963.

***

Дипломатический словарь. Т. I. М., 1948; Т. II. М., 1950.

Литература

Айрапетян М.Э. и Кабанов П.Ф. Первая империалистическая мировая война. М., 1964.

Аврус А.И., Голуб Ю.Г. История отечества XX век. Саратов, 2001.

Виноградов В.Н. Еще раз о новых подходах к истории Первой мировой войны // Вопросы истории. 1995. № 5.

Виноградов К.Б. Дэвид Ллойд Джордж. М., 1970.

Он же. Буржуазная историография Первой мировой войны. Происхождение и международные отношения 1914-1917 гг. М., 1962.

Он же. Кризисная дипломатия … В кн.: Первая мировая война – пролог XX века. М., 1998.

Германская история и новое и новейшее время. Т. I-II. М., 1970.

Джолл Джеймс. Истоки первой мировой войны. Ростов-на-Дону, 1998.

За балканскими фронтами Первой мировой войны. М., 2002.

Игнатьев А.В. Последний царь и внешняя политика // Вопросы истории. 2001. № 6.

Исламов Т.М. Австро-Венгрия в Первой мировой войне. Крах империи // новая и новейшая история.2000. №5.

История дипломатии. 1-е изд. Т. I-III. М., 1941-1945. Т. II. М., 1945.

История дипломатии. 2-е изд. Т. I-V. М., 1959-1974. Т. II. М., 1963.

История Второго Интернационала. Т. I-II.М., 1965-1966.

История первой мировой. Т. I-II. М., 1975.

История Франции. Т. I-III. М., 19.. Т. II. М., …

Киган Джон. Первая мировая война. М., 2002.

Козенко Б.Д. Отечественная историография Первой мировой войны // Новая и новейшая история. 2001. № 3.

«Круглый стол»: Первая мировая война и ее воздействие на историю XX века // Новая и новейшая история. 1994. № 4-5.

Ленин В.И. Империализм как высшая стадия капитализма. Сбор. соч. Т. 27.

Молчанов И.Н. Ж. Жорес. М., 1969.

Оттер Гюнтер. Магнаты … начало биографии. М., 1983.

Очерки истории Англии. Средние века. Новое время. Пособие для учителей. М., 1959.

Очерки истории Италии. 476-1918 годы. Пособие для учителей. М., 1959.

Очерки по истории Франции. С древнейших времен до окончания Первой мировой войны. Л., 1957.

Первая мировая война. Т. I-II. М., 1975.

Первая мировая война. Сб. М., 1968.

Первая мировая война. Дискуссионные проблемы. М., 1994.

Первая мировая война – пролог XX века. М., 1998.

Петросян Ю.А. Османская империя. Могущество и гибель. Исторические очерки. М., 1990.

Писарев Ю.А. Сараевское убийство 28 июня 1914 // Новая и новейшая история. 1970. № 5.

Он же. Великие державы и Балканы накануне Первой мировой войны. М., 1987.

Он же. Балканы и Европа на пороге Первой мировой войны // Новая и новейшая история. 1989. № 3.

Он же. Тайны Первой мировой войны. М., 1990.

Он же. Русский дипломат князь Г.Н. Трубецкой о начале Первой мировой войны // Новая и новейшая история.1990. № 5.

Он же. О новых подходах к изучению истории Первой мировой войны // новая и новейшая история. 1993. № 3.

Полетика н.П. Возникновение Первой мировой войны. (Июльский кризис). М., 1964.

Прицкер Д.П. Жорж Клемансо. Политическая биография. М., 1983.

Такман Барбара. Августовские пушки. М., 1972.

Она же. Первый блицкриг. Август 1914. СПб., 1999.

Тарле Е.В. Европа в эпоху империализма. Соч. Т. V. М., 1958.

Туполев Б.М. Происхождение Первой мировой войны // Новая и новейшая история. 2002. № 4, № 5.

Черкасов П., Чернышевский Д. История империалистической России. М., 1994.

Черняк Е.Б. Монополистический капитал первой половины XX в. в исторической ретроспективе // Новая и новейшая история. 1990. № 2.

Шиндлинг А., Циглер В. Кайзеры. Священная Римская империя, Австрия, Германия. Ростов-на-Дону, 1997.

Шрёдер Э. Круп. В книге: Великие промышленники. Ростов-на-Дону, 1998.

***

Книга для чтения по новой истории. Часть 2. Изд. 2. М., 1964.

Олдингтон Ричард. Смерть героя. Ромск. М., 1976.

Пикуль В. Честь имею. Миниатюры. М., 2000.

Солженицын Александр. Красное колесо. Повествование в отмеренных строках 2. Узел 1.Август четырнадцатого. М., 1993.

Толстой Алексей. Собр. соч. Т. V. Хождение по мукам. Трилогия. Книга 1 и 2. М., 1959.

Художественная литература в преподавании новой истории (1640-1917). Хрестоматия. Пособие для учителя. Изд. 2-е. М., 1978.

* Узел – мера измерения скорости морских судов. Один узел равен 1 морской миле или 1852 км/ч.

Скачать архив с текстом документа