Новые тенденции изучения крестьянства России конца XIX - начала ХХ вв. в зарубежной историографии
СОДЕРЖАНИЕ: Новая социальная история, новая культурная история, новая интеллектуальная история, микроистория, гендерная история, психоистория и ряд других направлений появились в конце ХХ века в результате качественной трансформации исторической науки.Н. А. Уварова
Историк Дж. Робинсон в своей книге Деревенская Россия при старом режиме писал, что исследователи не должны смеяться над действиями людей, оплакивать их или питать к ним отвращение, они должны стремиться просто понимать их(1). Если не знать, что работа появилась в 1932 году, то может показаться, что эти слова принадлежат современному ученому, придерживающемуся одного из новейших направлений исторической науки.
Новая социальная история, новая культурная история, новая интеллектуальная история, микроистория, гендерная история, психоистория и ряд других направлений появились в конце ХХ века в результате качественной трансформации исторической науки. Они характеризуются стремлением к познанию человека и общества сквозь призму ментального, построению диалога между историком и источником, поиску новых способов исторического познания и интерпретации исторических фактов.
Особое место среди новейших направлений принадлежит социокультурной или новой культурной истории, возникшей на основе внутренних преобразований содержания социальной истории и исторической антропологии(2).
Социально-культурная традиция изучения истории крестьянства России в зарубежной историографии начала складываться в 60-70-е гг., когда появились первые работы о крестьянском обществе(3).
В 80-е гг. в западной исторической науке была обозначена проблема менталитета российского крестьянства. Историки рассматривали в своих работах вопросы быта, повседневной жизни, юридической культуры крестьянства, взаимоотношения полов, уровня грамотности и системы обучения в российской деревне(4). Тогда же ученые обратились к поиску методов познания крестьянской культуры, особенно подчеркивая важность проведения исследований как на макро-, так и на микроуровнях(5).
Тем не менее, как указывал Ричард Пайпс, крестьянский менталитет оставался самым сложным для понимания аспектом истории российской деревни. Он подчеркивал, что научная литература была беспомощна в этом вопросе: Существует много работ по экономическому положению дореволюционного крестьянства, по его фольклору и обычаям, но практически нет ни одной научной работы, которая объясняет, во что мужик верил и как он размышлял(6).
Таким образом, к началу 90-х гг. назрела потребность в дальнейшем изучении обозначенной проблемы на новых методологических и теоретических основаниях, которые и были предложены новой культурной историей.
Новая культурная история изучает социально-психологическую, культурную сторону исторического процесса. Историки этого направления стремятся познать индивидуальные и коллективные представления и символы; интересы, потребности, идеалы и ценности отдельного человека и сознание целого общества; практику повседневных отношений, быт, поведение людей.
Исследователи, работающие в русле новой культурной истории, предлагают новое понимание культуры. Крис Дж. Хулос в диссертации Крестьянская религия в России после отмены крепостного права писал: Культура - это система общих значений, ценностей и отношений, ее физические выражения - символы, ритуалы и мифология общества и социальных групп. Культура - это не окаменелая красота для восхищения и послушания, это гибкая совокупность вещей, придающих смысл человеческой жизни(7). Культура рассматривается им как система, с помощью которой человек осмысливает собственное существование и существование мира.
В универсальное понятие культуры включаются также политические, социальные, экономические, идеологические и прочие элементы. В рамках культурных исследований относительно истории российского крестьянства в современной историографии Америки и Европы рассматриваются такие вопросы, как общинные порядки, обычное право, крестьянское правосудие, особенности патриархальной семьи, положение крестьянки в семье и общине, образование в провинции, влияние перемен в экономической и политической жизни государства на деревенский мир и крестьянскую психологию.
Как оценивают крестьянскую культуру и общество России накануне революции историки, работающие в русле новой культурной истории? Они подчеркивают, что нельзя сводить историю крестьянства лишь к борьбе за существование. Крестьянское общество, безусловно, имело различные стратегии для борьбы с трудностями повседневной жизни. Крестьяне смогли создать свою экономику, основанную на балансе сельскохозяйственного и несельскохозяйственного производства. Они так организовали хозяйство семьи и общины, чтобы пользоваться и управлять трудовыми и земельными ресурсами с максимальной выгодой. Крестьянское общество отчасти контролировало распределение земли и другой собственности, браки и процесс деторождения, передачу из поколения в поколение традиций и обычаев, сохраняло крестьянское понимание мира человека и природы. Крестьянство нашло способы решать разногласия внутри своего локального общества, а также пути юридического и политического контакта с внешним миром.
Таким образом, мир крестьянской культуры был способен к самосохранению и постоянному развитию одновременно. Крестьяне сами творили свой мир, понимая его качественное отличие от культуры других представителей российского общества(8).
Несомненно, новая культурная история изучает культуру общества снизу, не противопоставляя элитарную и народную культуры. Современные историки заявляют о самобытности народной культуры, в то время как традиционная культурная история рассматривала ее как изменение, приспособление простыми людьми достижений культурной жизни высшего общества. Вальтер Лихт в статье о традиционной культурной истории спрашивал: Если фокусироваться на элите, как мы вообще можем узнать, что было в головах большинства людей?(9).
Новое понимание культуры определило круг источников, требуемых для ее познания. Историки используют в своих исследованиях прежде всего источники личного характера, дающие информацию о сознании и мышлении человека: письма, записки, воспоминания, дневники. Часто привлекаются сочинения публицистического и литературного характера, также несущие в себе скрытую информацию об авторе.
При характеристике менталитета группы людей историки опираются и на массовые источники, дающие возможность судить о том, насколько типичными и распространенными были те или иные коллективные системы представлений и ценностей, реконструировать модель поведения типового представителя группы.
Следует отметить, что перед западными учеными, изучающими историю России, всегда остро стояла проблема возможности работать с конкретно-историческими источниками. В основном историки пользовались ограниченным кругом опубликованных материалов и доступными работами российских и советских ученых. Ситуация изменилась в 90-е гг., когда появились реальные возможности работы в российских архивах.
Многие исследователи крестьянской жизни с сожалением указывают, что крестьяне редко писали о крестьянах, более того, они редко писали о чем бы то ни было(10). Именно этим объясняется внимание историков к фольклорным и этнографическим источникам. Кристин Воробек уверена, что нет лучше пути познать крестьянскую жизнь, чем позволить крестьянам самим говорить за себя(11). Она особо подчеркивала, что народные песни, пословицы и другие выражения устной культуры могут стать характеристикой любого аспекта ежедневной жизни.
В научный аппарат новой культурной истории вошли методы из антропологии, социальной психологии, психоанализа, психолингвистики, семиотики, математики и информатики, поэтому его называют междисциплинарным.
Новое направление неразрывно связано с микроисторией, которая предполагает познание уникального, отдельного, индивидуального опыта конкретных участников исторического процесса. Историки, изучающие крестьянскую культуру, обращают внимание на отдельные эпизоды жизни крестьянства, считая, что иначе познать крестьянскую культуру во всем ее многообразии невозможно.
Другой составляющей новой культурной истории является локальный метод исследования. Его сторонники склоняются к мнению о том, что делать общие выводы о крестьянстве России чрезвычайно сложно, так как различия в экономических, географических и исторических факторах развития разных регионов, провинций, уездов и даже волостей приводят к богатой вариативности одного и того же явления или процесса. Эстер Кингстон-Манн назвала локальный метод методом региональных различий, тесного описания, который позволяет получить глубокие знания в целом и частном(12).
Отмеченные особенности новой культурной истории обусловили специфические приемы изложения текстов. Для научного языка этого направления характерны описательность и внимание к деталям, что в единстве с живостью, образностью и метафоричностью речи создает художественно-научный стиль повествования. Историки воссоздают в своих работах историко-психологические портреты, описания внешности и одежды отдельных представителей крестьянского сословия, приводят истории, казусы из жизни людей, что позволяет дополнить общую картину культуры изучаемого общества.
В начале 90-х гг. традиции новой культурной истории развивались в сборниках, где были собраны статьи, посвященные различным аспектам истории крестьянства(13). Так, авторы книги Мир русского крестьянина: культура и общество после освобождения сделали попытку раскрыть культуру как многомерное понятие, включающее в себя политику, экономику, социологию(14). В результате в книгу вошли статьи о народной религии, крестьянках и их труде, крестьянах-солдатах, отходниках, крестьянском образовании, народном искусстве.
Учет различных аспектов жизни крестьянства, казалось бы, приближает сторонников новой культурной истории к традиционному пониманию культуры как совокупности достижений человека в материальной и духовной сферах. Однако оценка этих достижений совершается сквозь призму индивидуального или коллективного сознания, а не социально-исторической перспективы. Примером может послужить статья Энтони Неттинга, который рассмотрел вопрос о крестьянском изобразительном и декоративном творчестве с необычной стороны - с точки зрения внутреннего мира крестьянина. Неттинг доказывал, что в конце XIX - начале ХХ вв. устои старины продолжали определять деревенский мир, крестьяне недоверчиво относились к новшествам, поэтому новые веяния определенным образом трансформировались, пересматривались в рамках традиционной крестьянской культуры(15).
В 90-е гг. с психологической точки зрения стала рассматриваться поставленная ранее в историографии проблема соотношения нового и старого в деревне, взаимосвязи политических, экономических, социальных изменений в жизни государства и традиционных устоев крестьянского мира. Барбара Энгел в статье Взгляды русских крестьян на городскую жизнь, 1861-1914, обратившись к вопросу о миграции крестьян в города, выбрала типичный для культурной истории аспект - психологический, то есть она рассмотрела отношение к отходничеству крестьян, живших в деревнях, и тех, кто потерял с ней всякие связи(16). Главным историческим источником статьи Энгел стала документация судебных разбирательств, участниками которых были отходники и члены их семей, что дало автору возможность реконструировать целый ряд историй из крестьянской жизни. Исследователь относит отходничество к обширному понятию крестьянская культура, а сами истории отходников, считает она, отражают способность этой культуры к стремительному развитию. Отходничество было альтернативой привычному миру, оставаясь, тем не менее, его неотъемлемой частью.
Новая культурная история не порывает с макроисторией, так как традиции локального метода исследования и микроистории (внимательное, скрупулезное исследование малого, единичного) и определенная психологизация истории не ограничивают историка, а предоставляют новые возможности для дальнейших исторических обобщений и их более глубокой аргументации.
По мнению Дж. Бердса, автора монографии Крестьянские мечты и рыночная политика, отходничество оказало сильное влияние на внутреннюю жизнь сельского населения, его экономику, социальные, семейные отношения, привычки и обычаи(17). Он указывал, что крестьянские хозяйства, основанные одновременно на сельскохозяйственном и несельскохозяйственном труде, образовали третью культуру - ни традиционную, ни урбанизированную. Историк делал вывод, что деревенская Россия конца старого режима была обществом постоянных изменений, в котором традиционные отношения и традиционные модели поведения были значительно трансформированы.
Историк Гэрет Попкинс в статье Закон против обычая? Нормы и тактика апелляций в крестьянском волостном суде, 1889-1917 также обратился к вопросу сочетания традиций и новшеств. Он рассмотрел конкретные случаи из судебной практики волостных судов, уездных съездов земских начальников и губернских присутствий, главными действующими лицами которых являлись крестьяне(18). На основе этих примеров автор мог судить о том, как судебные учреждения и, главное, тяжущиеся стороны сочетали на практике закон и традицию. Попкинс приводил случаи, когда правосудие основывалось на гражданских законах, тем не менее он сделал вывод о триумфе традиционных местных обычаев в повседневной практике волостных судов и даже судов более высокого уровня(19).
Одним из приемов изучения истории российского крестьянства является моделирование крестьянского образа, познание социальной природы русского крестьянства.
На главный вопрос своей книги - Каким был русский крестьянин конца XIX века? - Кэти Фрайерсон ответила, что существовало несколько имиджей, моделей, самыми яркими из которых были: рациональный человек земли (Rational Man of Land), преданный земле и посвятивший себя труду; крестьянин-общинник (Communal Peasant), уважавший традиции, имевший социальную и моральную связи с общиной и воспринимавший жизнь с точки зрения коллективного; серый мужик (Gray Peasant), пассивный или неукротимый, лишенный положительного потенциала, олицетворявший кризис самоопределения в развивающемся мире; кулак (Village Strong Man), умный, властный и сильный манипулятор, как правило, пользовавшийся слабостью других общинников(20). В отдельную группу автором были выделены женщины-крестьянки. К. Фрайерсон считает, что крестьянская культура имела свою историю, логику, цели и средства самосохранения, ее долгое и сложное развитие предопределило разнообразие крестьянских образов. Автор предупреждает, что за словом крестьянин скрывается множество непохожих людей.
В 90-е гг. появился целый ряд исследований по истории крестьянок, что объясняется взаимодействием новой культурной истории и гендерной области историографии. Авторами статей и монографий о крестьянках являлись в основном женщины-историки. Барбара Энгел, Лаура Энгелштайн, Кристин Воробек, Джудит Пэллот актуализировали в западной историографии российского крестьянства категорию гендер. Обратившись к проблемам народной культуры, они уделили значительное внимание изучению женского образа жизни и восприятия мира. Историки указывали: несмотря на то, что патриархальные порядки сохранялись в крестьянском обществе и в начале ХХ в., мужская власть в семье и общине не была абсолютной(21). Патриархат предоставлял некоторые ограниченные возможности женщинам, следовавшим его диктатам, позволяя им быть более активными членами крестьянского общества, чем считалось исследователями ранее. Те женщины, которые отказывались воспринимать подчиненность власти отца и мужа как данное, составляли негармоничный элемент, нарушавший гармонию крестьянской жизни(22). Развитие отходничества среди женского населения рассматривается как одно из подтверждений стремления части женщин обрести независимость.
Таким образом, с развитием в западной историографии направления новой культурной истории начался новый этап в изучении крестьянства России рубежа XIX-ХХ вв. Современные историки стремятся раскрыть основные законы, логику развития крестьянской культуры, объяснить ее особенности. Они уделяют внимание проблемам взаимовлияния российской истории и крестьянского менталитета, соотношению традиционного и нового в деревне, особенностям понимания крестьянством окружающего мира и своей роли в нем. При этом крестьянство все чаще оценивается как активный участник истории, а крестьянский мир - как самобытный, достойный понимания и уважения. Возросло внимание к отдельному человеку - крестьянину, историки обратились к изучению его мышления, сознания, поведенческой культуры. Началось познание мира русских крестьянок.
Тем не менее, не разработаны до конца теоретико-методологические положения новой культурной истории, достаточно расплывчатой остается ее предметная область, не всегда представляется возможным провести четкую границу между новой культурной историей и другими современными направлениями исторической науки.
Для моделирования крестьянской культуры России на рубеже XIX-XX вв. в целом необходимы большее количество локальных исследований, привлечение новых источников, их анализ на междисциплинарной основе и получение ранее неизвестных данных.
Примечания
(1) Cit.: Robinson G. T. Rural Russia under the Old Regime: A History of the Landlord-Peasant World and Prologue to the Peasant Revolution of 1917. Berkley, CA; Los Angeles: University of California Press, 1969. P. 117.
(2) Kelly C., Pilkington H., Shepherd D., Volkov V. Russian Cultural Studies. Oxford University Press, 1998. Р. 4.
(3) See: Dicks H. V. Some Notes on the Russian National Character // Black C. E. (ed.). The Transformation of Russian Society: Aspects of Social Change since 1861. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1960; Goger G., Rickman J. The People of Great Russia. London, 1949.; Mead M. Soviet Attitude towards Authoriry. New York, 1951.; Dicks H. V. Observations on Contemporary Russian Behaviour // Human Relations, V. 1952.; Dicks H. V. Some Notes on the Russian National Character // Black C. E. (ed.). The Transformation of Russian Society: Aspects of Social Change since 1861. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1960; Koslow J. The Despised and the Damned: the Russian peasant through the ages. New York, London. 1972; Shanin T. The Awkward Class: Political Sociology of Peasantry in a Developing Society: Russia, 1910-1925. Oxford: The Clarendon Press, 1972 and others.
(4) See: Confino M. Russian Customary Law and the Study of Peasant Mentalities // The Russian Review. 1985. Vol. 44, No. 1. January; Frierson C. A. Crime and Punishment in the Russian Village: Rural Concepts of Criminality at the End of the Nineteenth Century // Slavic Review. 1987. Vol. 46, No. 1; Frank St. P. Popular Justice, Community, and Culture among the Russian Peasantry: 1870-1900 // Russian Review. 1987. Vol. 46, No. 3; Ransel D. L. (ed.). The Family in Imperial Russia: New Lines of Historical Research. Urbana et. al.: University of Illinois Press, 1978; Farnsworth B. The Litigious Daughter-in-Law. Family Relations in Rural Russia in the Second Half of the Nineteenth Century // Slavic Review, 1986. No. 45; Engel B. A. The Womans Side. Male Out-Migration and the Family Economy in Kostroma Province // Slavic Review, 1986. No. 45; Brooks J. When Russia Learned to Read. Literacy and Popular Literature, 1861-1917. Princeton, 1985.; Eklof B. Russian Peasant School: Officialdom, Village School and Popular Pedagogy, 1861-1914. Berkeley, CA et al.: University of California Press, 1986 and others.
(5) Donnorummo R. P. The Peasant of Central Russia: Reactions to Emancipation and the Market, 1850-1900. New York, London: Garland Publishing, 1987. Р. 7.
(6) Pipes R. The Russian Revolution: 1899-1919. London: Collins Harvill, 1990. Р. 109.
(7) Chulos Ch. J. Peasant Religion in Post-Emancipation Russia: Voronezh Province, 1880-1917. Ph.D. diss. The University of Chicago, 1994. Vol. 1. Р. 18.
(8) See: Moon D. The Russian Peasantry, 1600-1930: The World the Peasants Made. Longman, London and New York, 1999. Р. 1-3; Popkins G. Peasant Experiences of the Late Tsarist State: District Congress of Land Captains, Provincial Boards and the Legal Appeals Process, 1891-1917 // Slavonic and East European Review. Vol. 78. No. 1. January 2000. Р. 111-114.
(9) Licht W. Cultural History/Social History. A Review Essay // Historical Methods. Winter 1992. Volume 25. No 1. Р. 40.
(10) Ex.: Jones A. N. The Peasants of Late Imperial Russia: Economy and Society in the Era of the Stolypin Land Reform. Vol. 1-2. Ph. D. Diss. Harvard University,1988. P. 1; Eklof B., Frank St. (eds.). The World of the Russian Peasant: Post-Emancipation culture and Society. London et al.: Unwin Hyman, 1990. Р. 2.
(11) Cit.: Eklof B. Ways of Seeing: Recent Anglo-American Studies of the Russian Peasant (1861-1914) // Jahrbcher fr Geschichte Osteuropas. 1988. Bd. 36. S. 74.
(12) Kingston-Mann E., Mixter T. (eds.). Peasant Economy, Culture, and Politics of European Russia, 1800-1921. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1991. Р.15.
(13) Bartlett R. P. J. (ed.). Land Commune and Peasant Community in Russia: Communal Forms in Imperial and Early Soviet Society. New York: St. Martins Press, 1990.; Clements B. E., Engel B. A. (eds.). Russias Women: Accommodation, Resistance, Transformation. Berkeley, CA et al.: University of California Press, 1991.; Eklof B., Frank St. (eds.). The World of the Russian Peasant: Post-Emancipation culture and Society. London et al.: Unwin Hyman, 1990.; Frank St., Steinberg M. D. (eds.). Culture in Flux: Lower-Class Values, Practices, and Resistance in Late Imperial Russia. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1994.; Kingston-Mann E., Mixter T. (eds.). Peasant Economy, Culture, and Politics of European Russia, 1800-1921. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1991.
(14) See: Eklof B., Frank St. (eds.). The World of the Russian Peasant: Post-Emancipation culture and Society. London et al.: Unwin Hyman, 1990.
(15) Netting A. Images and Ideas in Russian Art // B. Eklof, St. Frank (eds.). The World of the Russian Peasant: Post-Emancipation culture and Society. London et al.: Unwin Hyman, 1990. Р. 169, 173, 182-185.
(16) Engel B. A. Russian Peasant View of City Life: 1861-1914 // Slavic Review. 1993. Vol. 52, No. 3. Fall.
(17) Burds J. P. Peasant Dreams and market Politics: Labor Migration and the Russian Village, 1861-1905. Pittsburgh, Pa.: University of Pittsburgh Press, 1998.
(18) Popkins G. Code versus Custom? Norms and Tactics in Peasant Volost Court Appeals, 1889-1917 // The Russian Review. No. 59. July 2000.
(19) Ibid. P. 414.
(20) Frierson C. A. Peasant Icons: Representations of Rural People in Late in Nineteenth-Century Russia. New York; Oxford: Oxford University Press, 1993. P. 100, 101, 114, 115, 138, 158.
(21) See: Engel B.A. Peasant Morality and Pre-Marital Relations in Late Nineteenth Century Russia // Journal of Social History. 1990. Vol. 23, No. 4; Worobec Ch. D. Peasant Russia: Family and Community in the Post-Emancipated Period. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1991; Worobec Ch. D. Victims or Actors? Russian Peasant Women and Patriarchy // Kingston-Mann E., Mixter T. (eds.). Peasant Economy, Culture, and Politics of European Russia, 1800-1921. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1991; Engelstein L. Abortion and the Civic Order: The Legal and Medical Debates // Clements B. E., Engel B. A. (eds.). Russias Women: Accommodation, Resistance, Transformation. Berkeley, CA et al.: University of California Press, 1991; Pallot J. Womens Domestic Industries in Moscow Province: 1880-1900 // Clements B. E., Engel B. A. (eds.). Russias Women: Accommodation, Resistance, Transformation. Berkeley, CA et al.: University of California Press, 1991; Glickman R.L. Peasant Women and Their Work // B. Eklof, St. Frank (eds.). The World of the Russian Peasant: Post-Emancipation culture and Society. London et al.: Unwin Hyman, 1990 and others.
(22) Engel B.A. Between the Fields and the City: Women, Work and Family in Russia, 1861-1914. Cambridge: Cambridge University Press, 1994. Р. 32.
Литература
Burds J. P. Peasant Dreams and market Politics: Labor Migration and the Russian Village, 1861-1905. Pittsburgh, Pa.: University of Pittsburgh Press, 1998.
Clements B. E., Engel B. A. (eds.). Russias Women: Accommodation, Resistance, Transformation. Berkeley, CA et al.: University of California Press, 1991.
Eklof B. Ways of Seeing: Recent Anglo-American Studies of the Russian Peasant (1861-1914) // Jahrbcher fr Geschichte Osteuropas. 1988. Bd. 36.
Eklof B., Frank St. (eds.). The World of the Russian Peasant: Post-Emancipation culture and Society. London et al.: Unwin Hyman, 1990.
Engel B.A. Between the Fields and the City: Women, Work and Family in Russia, 1861-1914. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.
Engel B.A. Peasant Morality and Pre-Marital Relations in Late Nineteenth Century Russia // Journal of Social History. 1990. Vol. 23, No. 4.
Engel B.A. Russian Peasant View of City Life: 1861-1914 // Slavic Review. 1993. Vol. 52, No. 3. Fall.
Frierson C. A. Peasant Icons: Representations of Rural People in Late in Nineteenth-Century Russia. New York; Oxford: Oxford University Press, 1993.
Kelly C., Pilkington H., Shepherd D., Volkov V. Russian Cultural Studies. Oxford University Press, 1998.
Kingston-Mann E., Mixter T. (eds.). Peasant Economy, Culture, and Politics of European Russia, 1800-1921. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1991.
Licht W. Cultural History/Social History. A Review Essay // Historical Methods. Winter 1992. Volume 25. No 1.
Macey D. A. J. The Peasant Commune and the Stolypin Reforms: Peasant Attitudes, 1906-1914 // R.P.J. Bartlett (ed.). Land Commune and Peasant Community in Russia: Communal Forms in Imperial and Early Soviet Society. New York: St. Martins Press, 1990.
Moon D. The Russian Peasantry, 1600-1930: The World the Peasants Made. Longman, London and New York, 1999.
Popkins G. Code versus Custom? Norms and Tactics in Peasant Volost Court Appeals, 1889-1917 // The Russian Review. No 59. July 2000.
Popkins G. Peasant Experiences of the Late Tsarist State: District Congress of Land Captains, Provincial Boards and the Legal Appeals Process, 1891-1917 // Slavonic and East European Review. Vol. 78. No. 1. January 2000.
Williams R. Russia Imagined. Art, Culture and National Identity, 1840-1995. New York, Peter Lang Publishing, Inc. 1990.
Worobec Ch. D. Peasant Russia: Family and Community in the Post-Emancipated Period. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1991.