О стиле Исаака Бабеля (Конармия)
СОДЕРЖАНИЕ: Громоздясь и сталкиваясь в тексте Конармии, стилевые бабелевские антиномии создают эффект задержанного движения. Наметившись, - оно прерывается, образовав конфликт, - не развивает его, наполнившись противостояниями, - не снимает их.
В. В. Эйдинова
Приступая к непростой задаче анализа стиля большого художника, мы опираемся не просто на ставшее очевидным для литературной науки современности представление о том, что автор овнешняет, опредмечивает себя, свое видение в специфической для него стилевой форме. Нам важно, в развитие идей М. Бахтина, Ю. Тынянова, Б. Эйхенбаума, Р. Якобсона, Р. Барта, обозначить природу стиля как природу двумерную (внутренне-внешнюю, структурно-пластическую). Будучи внутренним, структурным законом поэтики творца, стиль, вместе с тем, управляет всеми внешними, видимыми, ощутимыми слоями его поэтики, отпечатываясь и распространяясь в них. Он - есть закон, одновременно устанавливаемый и исполняемый художником (Ф. Шиллер), который и скрыт в глубине текста, и в то же время открыт в нем. Именно эта двумерность, двуступенчатость стиля приводит к удивительному, собственно-эстетическому воздействию автора на наше восприятие, которое испытывает одномоментный эффект и его власти над собой, и свободы в контактах с ним.
Стиль И. Бабеля, при всей его прекрасной ощутимости и явственности (его видишь, слышишь, осязаешь!), - тем не менее, нелегко поддается выявлению его внутреннего ядра, а именно, - того принципа видения и оформления (М. Бахтин), того закона поэтики писателя, который, как говорилось, необходимо и направленно руководит ее массивом. Его непростота - заключена в самой сущности бабелевской структурной закономерности, которую составляют две - и резко противостоящие, и связанные тенденции, - творящие острейшую сопричастную антиномичность его стиля (1).
С одной стороны, - это тенденция телесности, плотскости, несущая характернейшее для художника чувство жизни (чувство солнца) и сопровождающее его возвышенное состояние значимости и красоты всего, рожденного на Земле. С другой стороны, здесь же, рядом, ложится - резкой антитезой - другая стилевая бабелевская тенденция - тенденция рассекновений, разъятий и разломов, пафос которой - атмосфера разрушающейся, ломающейся на наших глазах жизни, выражаемая в Конармии чрезвычайно сильно, с той ужасной силой, о которой говорит - внутри ее текста - автор. Активизация в повести именно этой стилевой линии (при постоянном, но как бы сжимающемся присутствии линии телесности и полноты ) - приводит к осмыслению структуры стиля Бабеля как структуры рассечения и разъятия целого, которая открывает процесс разрушения, растаптывания, разлома живой жизни. В результате направленной и мощной работы этой доминирующей стороны стиля художника, его структура воспринимается как структура осколков, частей, кусков, углов, и этот осколочный стиль1, обнажаясь в лицах, словах, жестах, состояниях, ситуациях, - творит предельную по своей трагической насыщенности картину мира в Конармии (2).
Крупный стиль, как правило, дает ключ для своего прочтения. Важно подчеркнуть, что принципиальные для Бабеля стилевые формулы (он словом выговаривает себя, строит не только объект своего изображения, но и способ, закон конструирования его мира - стилевой закон) - накапливались и в конармейском Дневнике, и в Планах и набросках к Конармии. Уже там художник существовал в той самой необходимой ему стилевой форме, которая предстанет (только без непосредственных авторских вторжений) в Конармии. Уже здесь линия разлома и рассечения, двигаясь рядом с линией телесности, полноты и цельности, остродраматично сопрягается с ней, открывая свое подавляющее и губительное воздействие на начало противоположное, что проявляется в целом ряде бабелевских стилевых ключей, предстающих как бы моделью стиля художника и воплощенного в нем зрения.
Вот ряд этих словесных стилевых формул Бабеля, которыми прошит весь текст его Дневника и которые далее будут пронизывать Конармию, - они выстраиваются в парные сцепления - антитезы, выражающие и сущность его двусоставного стиля, и сконцентрированное в нем сложное - светлое, высокое, и одновременно - трагичнейшее отношение к реальности. Это и леса, великолепные старинные леса ..., вырубленные для военных надобностей ... (3), и взрытые дороги, низкие хлеба, нет солнца ... (I, с.392); и сестра ..., очень русская, нежная и сломанная красота (I, с.395); и страшное поле, усеянное порубленными, нечеловеческая жестокость, невероятные раны, переломанные черепа, молодые белые нагие тела сверкают на солнце, разбросанные записные книжки, листки ..., Евангелия, тела в жите (I, с.398). И еще: Ужасное событие - разграбление костела, рвут ризы, драгоценные сияющие материи разодраны ..., свечи забраны, ящики выломаны, буллы выкинуты, великолепный храм - 200 лет, что он видел (I, с.404); Два голых зарезанных поляка с маленькими лицами порезанными - сверкают во ржи (I, с.414); гонят пленных, их раздевают, странная картина, они раздеваются страшно быстро, мотают головой, все это на солнце ... (I, с.416); ... убиваемая, но еще дышащая деревня, покой, луга, масса гусей ... (I, с.417); Почему у меня непроходящая тоска? ... Потому что разрушаем, идем, как вихрь, как лава, всеми ненавидимые, разлетается жизнь, я на большой, непрекращающейся панихиде (I, с.402).
Подобная же стилевая задача, как мы говорили, решается Бабелем и в Конармии, о чем он пишет, например, в одном из набросков к ней: О девятом Аба - построить сцену на соответствии молитвы и того, что за стеной (4). При непрерывном акцентировании насильственной линии (разорванный Трунов, разрезанное вымя, ура, разорванное ветром, рот его был разорван, как губа лошади) - особая экспрессивная напряженность этих стилевых бабелевских знаков возникает как раз благодаря тому, что они создаются в парах с противостоящими им знаками-сигналами. Это - смятый город - и тут же - прелестная и мудрая жизнь пана Аполека; это - издыхающее животное, обессиленная лошадь - и рядом - умелая сила, истекавшая от этого седого цветущего и молодцеватого Ромео (5). И еще - совсем близко и сплетенно (что отличает Конармию от Дневника) - оба стилевых плана - в их парадоксальном совмещении: Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова ... Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу (II, с.6). Или: Всё убито тишиной, и только луна, обхватив синими руками свою круглую, блещущую, бесконечную голову, бродяжит под окном ... Начдив шесть снится мне. Он гонится на тяжелом жеребце за комбригом и всаживает ему две пули в глаза (II, с.7). И еще: ... под черной страстью неба переливается аллея. Жаждущие розы колышатся во тьме. Зеленые молнии пылают в куполах. Раздетый труп валяется под откосом. И мертвый блеск струится по мертвым ногам, торчащим врозь (II, с.9); Трунов был уже ранен в голову в это утро, голова его была обмотана тряпкой, кровь стекала с нее, как дождь со скирды (II, с.92). И наконец: Деревня плыла и распухала, багровая глина текла из ее скучных ран. Первая звезда блеснула надо мной и упала в тучи. Дождь стегнул ветлы и обессилел. Вечер взлетел к небу, как стая птиц, и тьма надела на меня мокрый свой венец. Я изнемог и, согбенный под могильной короной, пошел вперед, вымаливая у судьбы простейшее из умений - умение убить человека (II. с.124).
Громоздясь и сталкиваясь в тексте Конармии, стилевые бабелевские антиномии создают эффект задержанного движения. Наметившись, - оно прерывается, образовав конфликт, - не развивает его, наполнившись противостояниями, - не снимает их. Особенность эта, являясь следствием стиля Бабеля (соединить - и рассечь, сплотить - и раздробить!), приводит к своеобразным малым движениям-остановкам: к замолкающему слову, застывающему жесту, прерываемому шагу, возникающему и нереализующемуся действию... Подобная направленность всего массива текста (вперед - назад) проявляется на разных уровнях и в разных слоях бабелевской поэтики. Цельная картина мира оборачивается, как отмечалось, его кусками, частями, остатками, осколками, что мы видим, в первую очередь, в слове художника, с его основным мотивом - мотивом дробления и дискретности (края похода; хвосты телег, забитых тряпьем; клочья юношеских соломенных волос; полосы рваного мяса, обрывки женских шуб; человеческий кал и черепки сокровенной посуды; страницы Песни песней и револьверные патроны и т.д.).
Линия разорванности живого, целостного мира, доминирующая в Конармии, проявляется и в хронотопической ее сфере, где сопрягается множество отдельных пространственных и временных точек (день, ночь, полдень, вечер; местечко, станица, курган, костел, синагога, могильный камень). Наконец, трагический процесс рассечения тела жизни, которым наполнена повесть Бабеля, открывается и в ее сюжете - дробном, кусковом, монтирующем разнородные, часто - эпатирующе-контрастные реплики, эпизоды, состояния (Не соблюдать непрерывности в рассказе, - писал Бабель в Набросках к Конармии, думая над строем нужной ему формы, - ... главы: Прищепа, Старуха, молитва, свинья. - Ида Ароновна. Изнасилование. - Синагога (6)).
Пронизывающее все грани поэтики Конармии движение-недвижение, основанное на стилевом принципе сломов и сдвигов, - характеризуется и специфическим его устройством, в основе которого лежит вертикаль (верх-низ, небо-земля (7)), причем доминирует здесь динамика резкая, жесткая, с оттенком крушения и катастрофы (падает, катится, пылает, всаживает, бросается, свирепеет, стаскивает, надвигается и т.д.). Вертикаль небо-земля может быть и застывшей, окаменевшей - в буквальном и переносном значении этих слов (образы колонн, куполов, башен, замерших лучей, воздушных столбов, серебряных шнуров, свешивающихся на землю, черных водорослей неба; - и рядом: виселиц, голых мертвых деревьев, костылей раненых, неживых рук, упавших на стол, чугунных ног эскадронной дамы ...). Образ неба-земли обретает у Бабеля и зримо деформированный характер, что мы видим в мотиве подавления и разрушения, сопровождающем оппозицию небесное - земное (придавливая звезды, окоченел живой и темный сад, голый блеск луны лился на обгорелый город, тьма надвигалась на нас все гуще, голос, задавленный тьмой). Земные, людские действия (о чем говорилось в другой связи) более всего обнаруживаются, как ломающие, крушащие мир (разрезал, рассек, смял, стратил, выстрелил в рот, потоптал, порубил, треснула, потекла). Отсюда, движение-разрушение оборачивается образом антидвижения, с его звучанием жизни как - безмолвия и пустоты.
Образ пути - линейного, вытянутого пространства - тоже представлен в Конармии расщепленным, расчлененным на продольные части - пластинки, нити, струи, струны, линии, жилы. Акцент на разбитости и неясности дороги усиливается здесь постоянно возникающим мотивом вдруг, мотивом внезапности, реализуемым - чаще всего - соответствующим глагольным рядом, семантика которого - краткость и отрывочность пути (лопнуть, всхлипнуть, взвизгнуть, сжаться, вздрогнуть, задохнуться, броситься, впрыгнуть и пр.).
Указания на подобный - динамически-застывающий, динамически-статуарный принцип построения поэтики, вытекающий из бабелевского стиля, где тенденция разрушения и разлома оказывается подчеркнуто интенсивной, - тоже рассосредоточены в тексте Конармии. Автор постоянно фиксирует внимание на отдельных слагаемых, единицах, случаях, сопровождаемых жестокой и - более того - агрессивной тональностью (черепки посуды, разрезанные пополам иконы, вырванная борода, раздавленный фитилек, расцарапанное лицо, мать в революции - эпизод и т.д.) 1 .
Наконец, принцип рассечения и дробления, столь существенный в разносоставном, антиномичном стиле Бабеля, - рождает и такое характерное его проявление, как мотив спутанности, кружения, изгиба, плутания, включающийся в образ остановленного движения. Постоянно формируясь в тексте Конармии, он же исполняет роль бабелевских словесных стилевых знаков: петляли и описывали круги; звезда плутала, загнан в комнату, выехали на вспаханное поле без дороги, круги польского разгрома. И еще: Волынь вползает на цветистые пригорки и ослабевшими руками путается в густых зарослях хмеля; Збруч шумит и закручивает каменистые узлы своих порогов; мы крутимся по гулкому зданию с оплывающим воском в руках ... Мы кружимся и ищем (II, с.10); я кружу по Житомиру и ищу робкой звезды (II, с.29); ... мы остались одни и до вечера мотались между огневых степей (II, с.45); обоз тягуче кружился по Бродскому шляху (II, с.84); войска наши дрогнули и перемешались (II, с.128).
Итак, рассыпанная и спутанная структура Конармии, проистекающая из закона гротескной антиномии (гротескной алогизации - М. Бахтин), оказывается наполненной специфической художественной содержательностью. Она воспринимается (особенно в контексте прозы А. Платонова, Л. Добычина, Б. Пильняка, Ю. Тынянова, Д. Хармса) как концепция изувеченного, сломанного, деформированного мира. Мира, где, при нарушении устоявшихся, старых связей, - новые предстают как ложные и аномальные - они строят перевернутый, абсурдный мир, мир наоборот, антимир (секущий дождь, исковерканный городишко, истаявшие лица, опаленная земля). В результате, в Конармии конструируется картина, напряженнейший тон которой (он усиливается тенденцией живой жизни - природы, духовности - подавляемыми в тексте книги) выражает безмерное, апокалиптическое потрясение, ощущение катастрофы, состояние предконца (сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло - II. с.34). В вопиющих рассекновениях и разломах живого мира, в парадоксальном объятии контрастных линий, складывающих бабелевский стиль, - сосредоточен пафос тревоги и предупреждения (самим стилем!) об опасности. Предупреждения - еще тогда (в 1923 - 1924 годах!) - о насилии и агрессии, принесенными войной и несовместимыми для Бабеля с необходимой ему идеей человечной революции (неслучайно один из ключевых образов повести - это образ рук, рассекающих вселенную).
Богатые эстетические истоки Конармии (русская и французская литературная классика, литература Ренессанса - Рабле, Данте; еврейская культура; авангардистская, в частности, - абсурдистская проза XX века) - проливают свет не только на неодномерный состав стиля Бабеля и на его структурную закономерность (созидание-разрушение). Стиль Бабеля, с его поразительным по своей силе контрапунктическим ядром, говорит о нем как об оригинальнейшем художнике 20-х годов, положившем начало русской литературе абсурда, чья поэтика парадоксов и деформаций строила - многими стилевыми путями - образ разрушающегося, анормального, абсурдного мира.
Список литературы
1. Видимая антиномичность разного типа - это свойство стиля художников именно XХ века, с их устремленностью к формам новым - сложным, смешанным, синтетическим, подчеркнуто авангардным, способным раскрыть образ сдвинувшейся, смещенной, наоборотной реальности. См.: Эйдинова В. Дуалистическая природа стиля О. Мандельштама (проза поэта); Пресняков О. От личности автора к его стилевой структуре // XX век. Литература. Стиль (стилевые закономерности русской литературы XX века. 1900 - 1930 гг.). Вып.1. Екатеринбург, 1994.
2. Некоторое приближение к природе стиля Бабеля ( и к его двойственной сущности, и к его дробному характеру) мы находим в работах Вяч. Полонского (книга, где живут рядом, изредка соприкасаясь и как бы застывая в этом противоестественном сплетении - два мира); А. Воронского (Конармия как потухший костер, под пеплом - горячие угли); Л. Поляк (мир Бабеля - мир рассыпанных вещей); Н. Драгомирецкой (в Конармии намечено противоречие, которое только называется и словно бы застывает); Г. Белой (В многоголосости его прозы - нерасторжимое единство патетики и скорби, лирики и иронии, любви и ненависти).
3. Бабель И. Дневник (конармейский) // Бабель И. Соч.: В 2 т. М., 1992. Т.I. С.384. В дальнейшем в тексте статьи указываются том и страницы данного издания.
4. Бабель И. Из планов и набросков к Конармии // Из творческого наследия советских писателей: Литературное наследство. М., 1965. Т.74. С.496.
5. Бабель И. Конармия // Бабель И. Соч.: В 2 т. М., 1992. Т.II. С.16. В дальнейшем в тексте статьи указываются том и страницы данного издания.
6. Литературное наследство. Указ. соч. С.495.
7. См.: Малкова В. Образ движения в прозе И. Бабеля (Конармия) // Тезисы Всероссийской научной студенческой конференции. Новосибирск, 1991.
Примечания
1 Данные ключевые стилевые моменты (отдельность, осколочность!) тоже выстраивались в материалах к Конармии (и в Дневнике, и в Набросках): Передать дух разрушенного Люшнева; Куртку Ивана заливает кровь - описать раненого; История с евреем, которому поляки запускали под ногти булавки, обезумевшие люди; рассказ о Левке, о том, как он плетил соседа Степана, обижавшего население. Или: описание боя: пыль, солнце, детали, подробности, затем у нас на тачанке - мертвецы; главу о Бродах - отдельными отрывками; короткие главы, насыщенные содержанием; по дням, коротко - драматически; описать каждую сестру - отдельно; форма эпизодов и т.д.