Об отражении субъектно-объектных отношений в глаголе кечуа
СОДЕРЖАНИЕ: Морфологическая репрезентация в глаголе субъекта и объекта действия и выражение отношений между участниками описываемой ситуации и собственно действием занимает важное место в системе форм кечуанского глагола.ОБ ОТРАЖЕНИИ СУБЪЕКТНО-ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ В ГЛАГОЛЕ КЕЧУА
Морфологическая репрезентация в глаголе субъекта и объекта действия и, в более широком смысле, выражение отношений между участниками описываемой ситуации, а также между последними и собственно действием занимает важное место в системе форм кечуанского глагола [1]. Совокупность форм, отражающих эти отношения, целесообразно выделить в особый класс среди прочих глагольных категорий кечуа, включая в него, кроме форм, традиционно относимых к залоговым (рефлексив, пассив), такие явления, как версию или субъектно-объектное спряжение.
Рассматриваемый вопрос кечуологами специально не изучался, хотя приводимые ниже факты так или иначе отмечаются в большинстве грамматик кечуа [2].
Наиболее заметно отношения между субъектом и объектом проявляются в субъектно-объектном спряжении, отражающем, хотя и не полностью, лицо и число как субъекта, так и объекта действия. В общих чертах оно может быть представлено в следующем виде [3]:
muna-yki | я тебя люблю | muna-ykiku | мы тебя любим |
muna-ykichis | я вас люблю | muna-ykiku | мы вас любим |
muna-wanki | ты меня любишь | muna-wankichis | вы меня любите |
muna-wankiku | ты нас (экскл.) любишь | muna-wankiku | вы нас (экскл.) любите |
muna-wankiku | ты нас (инкл.) любишь | muna-wankichis | вы нас (инкл.) любите |
muna-wan | он меня любит | muna-wanku | они меня любят |
muna-sunki | он тебя любит | muna-sunkiku | они тебя любят |
muna-wanku | он нас (экскл.) любит | muna-wanku | они нас (экскл.) любят |
muna-wanchis | он нас (инкл.) любит | muna-wanchis | они нас (инкл.) любят |
muna-sunkichis | он вас любит | muna-sunkichis | они вас любят |
Обращает на себя внимание недостаточность форм (из сорока девяти теоретически возможных сочетаний находят выражение лишь двадцать) и их частичная омонимия. Так, отсутствуют формы для выражения 3-го лица объекта; за рамками субъектно-объектного спряжения оказываются и те случаи, когда лицо субъекта и объекта совпадают. Такие формы обслуживаются показателем рефлексива -ku, например: armakuy [4] купаться (armay купать), watakuy привязываться (watay привязывать), wesqakuy запирать себя (wesqay запирать). Рефлексивное значение форманта -ku обычно отмечается в исследованиях по языку кечуа.
В то же время наличие таких глаголов с этим суффиксом, как ruwakuy делать для себя, llankakuy работать на себя, hapikuy брать себе, tapukuy спрашивать для себя и др. [5], свидетельствует, на наш взгляд, о версионном значении этого суффикса (в данном случае речь идет о субъектной версии), сосуществующем с рефлексивным. Поиск показателя объектной версии приводит нас к суффиксу -pu, противопоставляемому -ku, например, в таких парах глаголов: akllakuy выбирать себе - akllapuy выбирать для кого-то, takikuy петь для себя - takipuy петь для кого-то, manakuy просить для себя - manapuy просить для кого-то и т.д. (при наличии akllay выбирать, takiy петь, manay просить). Многочисленность примеров такого рода позволяет предположить существование в языке кечуа версии как регулярной грамматической категории. Несомненная взаимоисключаемость -ku и -pu представляется также веским доводом в пользу того, что речь идет о двух значениях в рамках одной словоизменительной категории. Опираясь на картвелистическую традицию, мы считаем возможным различать в кечуа: 1) субъектную версию (объект предназначен или принадлежит субъекту), 2) объектную версию (объект предназначен или принадлежит другому объекту, или точнее - объект не предназначен или не принадлежит субъекту или отчуждается от него) и 3) нейтральную версию, не отражающую предназначения или принадлежности объекта субъекту или другому объекту.
К отмеченным выше функциям суффикса -ku следует добавить его употребление как показателя имперсоналиса: nikun говорится, говорят (niy говорить), yachakun известно (yachay знать) и т.д. Безличные формы могут приобретать дополнительный оттенок возможности совершения действия: chayakun можно добраться (chayay достигать, добираться) [6]. В ряде глаголов субъектно-версионное значение -ku заметно стирается: так, asikuy смеяться, suwakuy воровать, llullakuy лгать, по-видимому, вытесняют нейтральные формы (соответственно asiy, suway, llullay).
Среди особенностей суффикса -pu отметим, что кроме отчуждаемости объекта от субъекта в широком смысле, он передает в глаголах движения и более конкретную идею физического удаления, например, ripuy уходить (riy идти). Весьма сходное явление находим в адыгейском языке, где префикс так называемой объектной версии фа- производит также глаголы, выражающие направление действия в сторону кого-либо, чего-либо: фэ-кIон идти в сторону кого-либо, чего-либо [7].
Идея предназначенности для кого-то (и выражающей ее суффикс -pu) присутствует и в формирующемся в кечуа глаголе обладания kapuy. Сочетание морфемы ka- быть, иметься, существовать с суффиксом объектной версии закономерно стало означать иметься для (у) кого-то. Для конкретизации лица обладателя слежат показатели субъектно-объектного спряжения: kapuwan у меня (это) есть, kapusunki у тебя (это) есть и т.д. [8].
Как частный случай манифестации субъектно-объектной связи отметим также категорию взаимности, отражающую отношение взаимодействия между актантами. Реципрокальные формы обслуживаются суффиксом -naku: maqanakuy драться (maqay бить), rimanakuy беседовать (rimay говорить). Особого рассмотрения заслуживает формант -chi, широко употребляемый для образования побудительных (каузативных) форм глаголов: qelqachiy заставлять писать (qelqay писать), mikhuchiy кормить (mikhuy есть), ruwachiy заставлять делать (ruway делать), rimachiy заставлять говорить (rimay говорить) и т.д. В то же время обращают на себя внимание и такие формы с суффиксом -chi, которые едва ли могут толковаться как каузативные, например: timpuchiy кипятить (timpuy кипеть), huchallichiy обвинять (huchalliy быть виноватым), wanuchiy убивать (wanuy умирать), thasnuchiy гасить (thasnuy гаснуть). Подобные формы, как отмечает Г.А. Климов, обозначают распространение действия за пределы активного актанта и интерпретируются им как формы транзитива или центробежной версии (кипятить), противостоящие формам нецентробежной версии (кипятить) [9]. Соответственно функцию признака центробежной версии, - пишет Г.А. Климов, - по-видимому, выполняли аффиксы -ya в аймара и -chi в кечуа [10]. Мы разделяем эту точку зрения, тем более, что вышеприведенное определение транзитива, как нам кажется, не исключает появления каузативного значения у транзитивных глаголов. Подчеркнем, однако, что Г.А. Климов (вслед за Л.И. Жирковым) говорит об остаточном функционировании центробежной и нецентробежной версий в кечуанском глаголе [11] и что для современного состояния языка есть смысл рассматривать образования с -chi частью как новые лексемы (а сам суффикс -chi как словообразовательный) в таких случаях, как munachiy предлагать (munay хотеть, любить), thasnuchiy гасить (thasnuy гаснуть), частью как каузативные формы, противопоставленные некаузативным: qelqachiy заставлять писать (qelqay писать). О распаде категории центробежности / нецентробежности могут свидетельствовать и регистрируемые, хотя и нерегулярно, такие пары глаголов, как chakichiy сушить - chakikuy сохнуть, allinyachiy улучшать - allinyakuy улучшаться, qaqayachiy укреплять - qaqayakuy укрепляться, в которых идея интранзитива подкрепляется суффиксом -ku, очевидно, в рефлексивном значении, т.е. противопоставление транзитива и интранзитива переосмысливается как противопоставление нерефлексива и рефлексива.
Картина грамматического отражения субъектно-объектных отношений в кечуанском глаголе была бы неполной без упоминания о страдателньом залоге. Пассивная конструкция в языке кечуа образуется сочетанием пассивного причастия-имени с глаголом бытия kay. Имя субъекта действия имеет форму род. падежа: wasiqa wayqeypa hatarichisqan kan дом построен моим братом. Генитив актанта обусловлен тем, что кечуанское пассивное причастие объединяет в себе как адъективные, так и субстантивные свойства, т.е. выражение wayqeypa hatarichisqan вполне может мыслиться как посессивная конструкция: строение (букв. построенное) брата. Таким образом, посессивная конструкция базируется на наличествующих в кечуа грамматических категориях и ее существование можно считать естественным следствием языковой эволюции. Это не означает, что сама идея и даже форма пассива не могли быть заимствованы из испанского языка [12]. Мы лишь хотим сказать, что пассив мог бы развиться в кечуа и при иных обстоятельствах, т.е. без длительного и тесного контакта с испанским языком [13]. Как бы то ни было, и на морфологическом, и на синтаксическом уровнях пассивная конструкция в кечуа представляется элементом переферийным и, по-видимому, относительно новым. В некоторой степени это объясняется тем, что для актуализации отдельных членов высказывания язык кечуа располагает специальными (и весьма употребительными) аффиксами: -qa и -ri для темы и -n (-mi), возможно -taq, для ремы. Нельзя исключить, что нерегулярное оформление прямого дополнения показателем аккузатива -ta также может найти объяснение при анализе на уровне актуального членения предложения (ср., например, функции показателя прямого дополнения -ra в современном персидском).
Таким образом, в рамках рассматриваемой тематики для современного состояния кечуа можно выделить следующие категории: лицо и число субъекта и объекта, версию (субъектную, объектную, нейтральную), рефлексив, взаимность, каузатив, безличность, залог (активный и пассивный), обслуживаемые показателями субъектно-объектного и субъектного спряжения, а также суффиксами -ku, -pu, -naku, -chi и аналитической конструкцией с причастием на -sqa для пассива.
Может возникнуть вопрос: нельзя ли объединить значения форм на -ku в единой категории среднего залога, Ср. в связи с этим следующее замечание Э. Бенвениста относительно индоевропейского медия: Если взять индоевропейские языки в целом, то факты представляются часто настолько разнообразными, что для того, чтобы охватить их все, приходится довольствоваться весьма расплывчатой формулой, которая почти дословно повторяется у всех компаративистов: средний залог, по-видимому, указывает только определенное отношение между действием и субъектом, а именно заинтересованность субъекта в действии. Более точное определение среднего залога, по-видимому, невозможно, ибо пришлось бы перечислять частные употребления, в которых средний залог имеет узкое значение - посессивности, возвратности, взаимности и т.п. [14]. Мы пошли по пути вычленения узких значений, так как с обособлением субъектно-объектной версии получаемые в остатке частные категории оказываются лишенными единого центра тяжести - понятия заинтересованности. Дело осложняется сосуществованием в современном кечуа разных типологических пластов, так что, даже признавая медиальный характер некоторых образований на -ku, едва ли можно сказать определенно, развилось ли это медиальное значение из субъектно-версионного, или, напротив, это последнее с возникновением оппозиции на -ku и -pu обособилось от первоначального медия.
С большей определенностью к более старым грамматическим пластам восходит двухличное спряжение и особенно категория центробежности / нецентробежности, которую мы застаем уже в стадии почти полного распада; к новообразованиям относится страдательный залог.
В целом можно констатировать, что кечуанский глагол, ранее фокусировавший в себе отношения между действиями и его участниками, перестраивает систему своих форм под воздействием тенденции к рассредоточению грамматических показателей этих отношений и к повышению удельного веса склоняемых форм.
Примечания
1. Субъектно-объектные отношения представлены и в морфологии кечуанского имени, прежде всего, в виде характерной для номинативных языков оппозиции падежа подлежащего (именительного) и объектных падежей (винительного, дательно-направительного).
2. Так, Е.И. Царенко выделяет в глаголе кечуа категории направленности действия и личной направленности действия (Е.И. Царенко. К проблеме слова в агглютинативных языках (на материале языка кечуа). КД. М., 1973, стр. 68-69 и 73-75). Частичное освещение - с точки зрения контенсивной типологии - этот вопрос получил в книге Г.А. Климова Типология языков активного строя (М., 1977).
3. Статья написана в основном на материале говора Куско. Примеры даны в практической транскрипции, применяемой в Перу, h после согласных охначает аспирацию, - глоттализацию.
4. Форму отглагольного имени на -y принято считать словарной.
5. См. также анлогичные примеры у Г.А. Климова (указ. соч., стр. 239).
6. Ср. аналогичное положение в картвельских (особенно в мегрельском и чанском) языках, где значение потенциалиса в отдельных глаголах связано с префиксом i- (он же показатель субъектной версии), исходное значение которого - рефлексив. См.: А.С. Чикобава. Грамматический анализ чанского языка (с текстами), Тбилиси, 1942, стр. 40 (на груз. яз.).
7. М.А. Кумахов. Адыгейский язык, в кн.: Языки народов СССР, IV, М., 1967, стр. 157.
8. Характерно, что индейцы кечуа, недостаточно владеющие испанским языком, употребляют в своей испанской речи выражение me lo hay мне это есть вместо исп. tengo имею.
9. Г.А. Климов, указ. соч., стр. 140-141.
10. Там же, стр. 241.
11. Там же.
12. В связи с этим можно отметить употребление в пассивной конструкции глагола kay в не свойственной для него функции связки. Ср. такие формы именного сказуемого, как chay wasiqa musoqmi этот дом новый, где связка отсутствует.
13. Так, нельзя отрицать возможность развития пассива из рефлексива на -ku. Мы, однако, не располагаем никакими данными на этот счет.
14. Э. Бенвенист. Общая лингвистика. М., 1974, стр. 186.
Список литературы
В.С. Пестов. ОБ ОТРАЖЕНИИ СУБЪЕКТНО-ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ В ГЛАГОЛЕ КЕЧУА.