Образ матери
СОДЕРЖАНИЕ: СОДЕРЖАНИЕ ВВЕДЕНИЕ … 3 ГЛАВА 1 Художественное своеобразие романа Л.Улицкой «Медея и ее дети» .5 1.1 Мифологизм романа ...5СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ…………………………………………………....3
ГЛАВА 1 Художественное своеобразие романа
Л.Улицкой «Медея и ее дети»……………………………….5
1.1 Мифологизм романа……………………………………...5
1.2 Жанровые особенности романа…………………………7
ГЛАВА 2 Образ матери в романе Л. Улицкой
«Медея и ее дети»…………………………………………….10
2.1 Концепт «семья» в романе………………………………10
2.2 Образ матери в романе…………………………………..13
ЗАКЛЮЧЕНИЕ………………………………………………29
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ…………………………………..31
Введение
Актуальность исследования. В поле зрения литературных критиков творчество Л. Улицкой попало в 1990-е годы. Именно тогда произведения писательницы стали предметом активного обсуждения в критических статьях, а также в различных интернет-форумах.
Тематика исследований творчества Л. Улицкой обширна: ставится вопрос о соотношении мифологического и реального в первом романе писательницы «Медея и ее дети» (С. Тимина, Т. Ровенская, Т. Прохорова); рассматривается внутренний мир героев повести «Веселые похороны» (М. Карапетян, В. Юзбашев, Е. Щеглова); выявляются особенности хронотопа романа «Казус Кукоцкого» (И. Некрасова, Г. Ермошина, В. Скворцов); анализируется смысл заглавий романов (Н. Лейдерман и М. Липовецкий) и др.
В целом лишь в последнее время начало формироваться основательное осмысление вклада Л.Улицкой в современный литературный процесс. Работы, посвященные ее творчеству, по-прежнему нередко сводятся к критическим публикациям в периодике, но появляются – пусть недостаточно полные – обзоры в учебных пособиях по современной русской литературе: «Русская проза конца XX века» Г.Л. Нефагиной, «Русская литература XX века. Школы, направления, методы творческой работы» под редакцией С.И. Тиминой, В.Н. Альфонсова, «Современная русская литература: 1950 – 1990-е годы» Н.Л. Лейдермана и М.Н. Липовецкого и др.
Несмотря на то, что работ об Л. Улицкой немало, в основном они носят литературно-критический характер. Научного же осмысления в полном объеме ее проза еще не получила. Сказанное выше определяет актуальность темы курсовой работы.
Объектом исследования выступает произведение Л. Улицкой «Медея и ее дети».
Предметом анализа является образ матери в романе Л. Улицкой «Медея и ее дети».
Целью настоящей работы является анализ образа матери в романе Л.Улицкой «Медея и ее дети». Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач :
– определить и проанализировать проблематику, систему мотивов и образов, наиболее значимых для романа Улицкой;
– выявить способы создания образа матери в романе «Медея и ее дети»;
– исследовать особенности поэтики романа Л. Улицкой «Медея и ее дети».
Практическая значимость работы. Материалы и результаты курсовой работы могут быть использованы при разработке занятий по современной русской прозе, спецкурсов по русской литературе конца XX – начала XXI в., школьных факультативов.
Структура работы . Курсовая работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка используемой литературы.
ГЛАВА 2 Художественное своеобразие романа Л.Улицкой “Медея и ее дети”
1.1 Мифологизм романа
Понятие мифа значительно расширилось в научной парадигме сегодня, мифологизм становится основной чертой поэтики романа Л.Улицкой «Медея и ее дети». Мифологическое сознание проявляет себя на сюжетном, образно-символическом и пространственно-временном уровнях.
В «женской» прозе особое значение отводится мифу о Медее. Раньше других представительниц современной «женской» прозы к мифопоэтическому образу Медеи обратилась Л. Петрушевская, ее рассказ так и называется «Медея» (1989). Правда, в характере и в конфликтной ситуации видится не столько типичная для древнего мифа роковая предопределённость судьбы героини, но и дань постмодернистской эстетике с ее ориентацией на «сдвинутых» обитателей «сдвинутого» мира.
Л. Улицкая пытается вывести свою героиню из жизненного и «постмодернистского» одиночества: само название романа «Медея и её дети» полемично по отношению к рассказу Л. Петрушевской. Бездетная героиня Л. Улицкой, в отличие от Медеи и мифической, и созданной Л. Петрушевской, всю жизнь ухаживала за чужими детьми. Если Петрушевская только названием напоминает читателю о древнем мифе, то перекличка с древнегреческим мифом в романе Улицкой более развернута: главная героиня от рождения носит это имя, в ее портретной характеристике проступают черты античной богини, она обладает неким чудесным даром, ее мышление мифологично.
Мифологический сюжет заложен и в истории семьи Синопли: словно возрождая основной момент коринфского эпоса, мать Медеи Матильда бежала из Батуми, чтобы выйти замуж за грека Георгия Синопли. Сама Медея была названа в честь своей тифлисской тетки. Грузинское происхождение имени и вплетение его в греческую «основу» семьи также не выходят за рамки традиционного мифа: Медея – последняя «чистопородная гречанка в семье, поселившаяся в незапамятные времена на родственных Элладе таврических берегах» [21: 5].
Символическое значение имеет образ дома Медеи – это своеобразный аналог «пупа земли». Как мифопоэтический символ «пуп земли» связан с мотивом родового места, местом происхождения человечества. В романе проводится мысль о существовании общей для всех прародины на берегу моря, поэтому члены семьи Синопли ежегодно возвращаются к своему историческому истоку. В гостеприимном доме преемственность поколений не нарушается даже после смерти героини. «Пуповинность» дома Медеи необходимо рассматривать не только как мифопоэтический центр, но и в библейском контексте, как Храм Господень – религиозный и культурный центр.
«Семейная хроника» Улицкой превращается в семейную мифологию. Если сюжет античного мифа о Медее связан с разрушением семьи, то героиня Л. Улицкой – хранительница семейного очага. Она представляется своеобразной анти-Медеей: ее образ обращен к свету, в нем нет ни мстительности, ни неудержимой страсти.
Мифологическое начало присутствует и в других персонажах романа Улицкой. Но все они «мельче» Медеи, чей образ постоянно ассоциируется с мифом, заставляет все время вспоминать о нем.
Сандрочка – ее образ в романе изменчив и непостоянен, что вызывает ассоциации с мифологическими океанидами. Помимо «морского» начала, в Сандрочке у Улицкой чувствуется и плодородная сила Деметры.
Георгий – духовный наследник Медеи. Как никто другой он привержен семейной мифологии и медеиному внутреннему закону. Символика преемственности заключена в самих именах героев. С его образом в романе связан и мотив странничества, он кажется окружающим Одиссеем.
Не лишены мифологической составляющей и образ Ники (в греческой мифологии Ника – «персонификация победы», дочь Океаниды Стикс), и образ Маши, восходящий к Гекате, способной различать суть явлений, не доступных обычному глазу. Машина тяга к подсознательному и ее гибель, с одной стороны, подтверждают, что Л. Улицкая работает в постмодернистской манере, а с другой – свидетельствуют об ориентации писательницы на традицию, открытую И. Буниным: «трагический катастрофизм».
Мифологический параллелизм становится инструментом структурирования повествования, он позволяет писательнице взглянуть на жизнь современников с точки зрения Вечности.
1.2 Жанровые особенности романа Л. Улицкой «Медея и ее дети»
Во второй половине XX в. жанровые изменения становятся яркой особенностью историко-литературного процесса. Жанровые трансформации романа приобретают разнообразный характер: роман-житие, роман-сага, роман-хроника и т.д. Во многом это связано с воздействием постмодернизма на литературу. Творчество Л. Улицкой в какой-то мере тоже ему подвержено. Однако на первый план в ее прозе выступает классическая повествовательная традиция, напоминающая о канонических жанрах. Среди них семейная сага и семейная хроника, на которые ориентированы «Детство Багрова-внука» С. Аксакова, «Суходол» И. Бунина, «Жизнь Клима Самгина» М. Горького, а также «Московская сага» В. Аксенова.
Роман Л. Улицкой «Медея и ее дети» явно ориентирован на семейную хронику, признаком которой является изложение исторических событий, определенной социальной среды, влияющей на судьбу народа и судьбы персонажей. Однако, в отличие от классических образцов семейной хроники, в современном романе историческое время не является главной движущей силой сюжета. Значит, современный роман не выдерживает всех жанровых канонов семейной хроники. Поэтому Л. Улицкая ориентируется на традицию не только романа-хроники, но и романа-саги, в основе сюжетной канвы которой родовые распри, приводящие к трагическому финалу, крушению семейного уклада.
Классическим образцом семейной саги в мировой литературе является «Сага о Форсайтах» (1906 – 1928) Д. Голсуорси. В отличие от западной литературы для русских прозаиков наиболее характерен жанр семейно-бытового романа, а не семейной саги. На данный жанр ориентирован роман Л.Н. Толстого «Семейное счастье» (1859). Если в романе Толстого речь идет о новой жизни в кругу своей семьи, то современные писатели пытаются охватить более широкое пространственно-временное поле (судьбы нескольких семей, поколений, исторический фон), запечатлевая не только частную жизнь людей, но и события национально-исторического масштаба, что выходит за рамки семейно-бытового романа. Это заставляет вспомнить о семейной саге, в частности о «Московской саге» (1993) В. Аксенова, где жанровое определение вынесено в заглавие.
В отличие от Аксенова, задача Улицкой – не исторический экскурс, а проблемы «бытия».
Необходимо заметить, что современные литературоведы (А. Николюкин, С. Кормилов, Ю. Борев), давая определение понятия «сага», опускают один из признаков рассматриваемого жанра, о котором в «Кратком словаре литературоведческих терминов» (1963) писали Л. Тимофеев и Н. Венгеров: «Сага – историческая или героическая повесть, рассказ, сказка, написанные прозой со стихотворными вставками ». Данный признак наблюдается в романе Улицкой: повествовательная ткань произведения прерывается стихотворными вкраплениями.
Помимо элементов семейной хроники и семейной саги, в романе можно обнаружить «приметы» жанра жития. Житийный жанр интересен Улицкой, прежде всего, бытийными реалиями: человек соотносится не только с жизнью общества, но и с космическими началами. Все это находит отражение в образе романной Медеи, которая, как и герои жития, устремлена к идеалу праведничества и святости, она смиренно несет свой жизненный крест.
Таким образом, роман Л. Улицкой «Медея и ее дети» – «синтетическое» жанровое образование, вбирающее в себя признаки семейной хроники, семейной саги, жития, что свидетельствует не столько о постмодернистском стремлении к «размыванию» жанровых границ, сколько о желании писательницы подчеркнуть: история не движется сама по себе, она проходит через человеческие судьбы. Уцелеет ли человек под «напором» истории – это зависит от семьи, а семейное счастье, во многом, – от женщины.
ГЛАВА 2 Образ матери в романе Л. Улицкой «Медея и ее дети»
2.1 Концепт «семья» в романе
Анализ значений концепта и их языковых репрезентантов в романе «Медея и ее дети» показал, что основным содержанием концепта «семья» в индивидуально-авторском решении выступает образ семьи как отдельного, не зависимого от внешнего, своего мира, мира семьи со своими законами, традициями, обычаями и правилами: «Это был один из обычаев дома: после захода солнца не ходить к колодцу» // «…и другие необъяснимые законы всеми жильцами строго соблюдались…» // «Это была еще одна семейная традиция - кормить детей за отдельным столом» [22: 278]. Свой мир - это Медея, ее родственники и все, что с ними связано; это оберегаемый и хранимый мир понимания, любви и душевной близости. Основными знаками-репрезентантами значения «свой мир» выступают лексемы свой, семья, любить, жизнь семьи, теплая дружба, радоваться: «Он видел здесь…веселую любовь детей к матери и теплую дружбу между всеми» // «…и Ника почувствовала себя главой большой семьи с дочкой Машей и кучей игрушечных внучек» // «Лиза с Аликом тоже страстно любили друг друга…» // «…у нее (Норы, не родственницы Медеи) перехватило дух от неожиданной зависти к людям, которые так радуются друг другу и так празднуют свою встречу» [22: 278].
Мир чужой - это власть, политические и общественные события в стране; это отнюдь не враждебный, не противопоставленный своему миру мир, а нечто настолько стороннее, неважное, что никак не может повлиять на прочность своего мира, не может его разрушить; это мир, с которым свой мир не соприкасается и от которого держится в стороне вовсе не из-за страха перед ним, а из-за отсутствия к нему интереса. Основными знаками-репрезентантами значения «чужой мир» выступают лексемы власть, чужой, чуждый, равнодушный : Медея «…с ранней юности…привыкла политическим переменам относиться как к погоде - с готовностью все перетерпеть…» // Все, что происходило в стране было для Медеи «…отдаленным гулом чуждой жизни» // « …лето сорок шестого года осталось временем их(Медеи и Сандры) самой полной сестринской близости…» // «Для нее(Медеи) все власти равны…Что для нее власть? Она верующий человек, другая над ней власть. И не говори никогда, что она чего-то боится…» // «В тот же день объявили о болезни Сталина, а через несколько дней и о смерти. Медея…оставалась вполне равнодушной к этому событию» // «…в нашей семье есть одна хорошая традиция - держаться подальше от властей» [22: 278-279].
Центром мироздания семьи, важной знаковой фигурой является образ главной героини романа - Медеи. Не случайно в связи с этим и название произведения - «Медея и ее дети». Интересно, что своих собственных детей у Медеи нет. Значение знака «дети» в данном случае является не столько системным, сколько актуальным - это многочисленная Медеина родня: младшие братья и сестры, которых она растила после смерти родителей, и многочисленные племянники и внучатые племянники. Не будучи матерью, Медея выполняет функцию материнства по отношению ко всей свой родне (даже к собственному мужу). Именно с этой материнской функцией Медеи и связано в данном романе значение знака «дети». Медея как центр семейного мира - символ ее прочности, вечности, непоколебимости чужим миром. Репрезентантом данных значений является в романе знак «дерево»: «…жизнь, которая сама по себе стремительно и бурно менялась…, придала в конце концов Медее прочность дерева, вплетшего корни в каменистую почву, под неизменным солнцем…» [22: 279].
Более того, содержание концепта «семья», включающее в себя такие составляющие, как: «пространство» семьи, «время» семьи, состав семьи, взаимоотношения в семье, наполняющиеся индивидуально-авторским значением и реализующиеся в выборе определенных знаков-репрезентантов, - так или иначе связано тоже с образом Медеи.
Так, например, «пространство» семьи - это вполне определенное, значимое место, где собираются родственники и где они чувствуют себя комфортно, в своем мире. Знаками этого своего пространства являются Крым, Крымская земля, вся округа, дом Медеи, кухня , причем сама Медея не просто существует в этом своем пространстве, она - неотъемлемая его часть, сроднившаяся с ним и принятая в это пространство как своя: «Для местных жителей Медея Мендес давно уже была частью пейзажа» // «Крымская земля всегда была щедра к Медее, дарила ей свои радости» // «Своими подошвами она чувствовала благосклонность здешних мест» // «…прожаренный солнцем и продутый морскими ветрами дом притягивает все это разноплеменное множество - из Литвы, из Грузии, из Сибири, из Средней Азии» // «Здесь (в доме Медеи) народу собирается тьма! Мендесихина родня» // «…взрослые расселись на Медеиной кухне пить чай. Хотя все устали, расставаться не хотелось» //племянник Георгий: «Только здесь я чувствую себя дома» [22: 279].
К примеру, содержательная составляющая концепта «время» семьи - это, с одной стороны, летний сезон, когда съезжаются родственники, время суток, отмеченное делами Медеи и ее семьи (знаки: лето, утро, день, вечер, ночь), с другой стороны, - это связь времен, поколений рода Синопли, центром этой связи опять же является Медея, образ которой соединяет в себе нити и прошлого, и настоящего, и будущего. И с этой точки зрения «время» семьи не имеет границ, оно вечно (знаки: настоящее, прошлое, будущее, предки, потомки): « …все предки, имена которых она знала… И ей нисколько не труднобыло держать в себе всю эту тьму народа, живого и мертвого…» // «Всякий раз, когда возникали старые нити, старые, из прошлого, люди, все устраивалось» // «До сих пор в Поселок приезжают Медеины потомки..» [22: 279].
Семья как центр освоенного мира, доминантная первичная структура, организующая жизненное пространство индивида, его систему координат в мире – основное поле событийности в прозе Л. Улицкой, что связывает ее с традицией классического романа, который после открытий Л. Н. Толстого проблемы мира и общества рассматривает через призму семейных отношений[13: 97].
2.2 Образ матери в романе
Семья – один из «топосов» художественного мира современного эпоса, первичная «органическая общность», которой и отдает должное Л. Улицкая, но содержательное наполнение норм и ролей, организующих внутрисемейное взаимодействие, в ее произведениях существенно меняется. Касается это, прежде всего, распределения ролей в рамках семьи. Женщина в произведениях Л. Улицкой, с одной стороны, соотносится с традиционными образами женственности (верная подруга, образцовая мать), с другой стороны, созданные искусством предшествующих эпох мифы о женственности / мужественности разрушаются писательницей. Члены оппозиций, связанных с традиционными представлениями о различиях мужского и женского начал, таких, как активность / пассивность, сила / слабость, интеллект / эмоции, дух / тело, меняются местами. Мужчина в изображении женщины-писательницы утрачивает признаки мужественности. Мужской образ редуцируется (но иначе, чем, допустим, у Веллера, где за скобки выносится все немужественное в мужчине). У Улицкой мужчина приобретает черты «неполноценности, дегенеративности» [19: 64].
В подобной ситуации женские персонажи оказываются перед необходимостью быть сильными, «менять пол»; женщина становится центром семейного мира и – шире – мира вообще. Проза Л. Улицкой «женоцентрична» [11: 103], и писательница таким образом подвергает инверсированию всю семейную структуру как топологическую основу современной прозы.
Семантическое ядро мифа о Медее – материнство (пусть и трагически изломанное). Но в «Медее и ее детях» Л. Улицкой семантика мифа инверсирована. Медея не может иметь детей, и она не может их убить. Роман «Медея и ее дети», содержа отсылку к античной мифологии и вызывая ассоциацию с классическим сюжетом о детоубийстве, вступает в конфликт с семантической структурой устойчивой мифологемы, десемантизирует ее, отчего сам мифологизм в романе Улицкой становится не содержательным, а формальным компонентом, тем инструментом, при помощи которого структурируется повествование. Взяв за основу античную мифологическую систему – «общие мифологические места» [12: 24], Л. Улицкая разрушает ее образную и символическую структуру и создает новый миф и новую реальность.
Образ Медеи Синопли восходит к героине Коринфского эпоса, но в романе Л. Улицкой античный сюжет переосмысляется. Медея Мендос никого не убивает, не имеет собственных детей, но является хранительницей семейного очага, собирая вокруг себя детей и внуков своих многочисленных братьев и сестер, она призвана стабилизировать, уравновешивать отношения в многонациональной семье.
Медея берет на себя функции патриарха (мужские функции). Вся жизнь Медеи в романе Л. Улицкой вращается вокруг ее дома и ее многочисленной и многонациональной семьи – основных составляющих бытия. Это бытие – символическая модель мира женщины, которую реконструирует автор.
Монументальность характера сближает Медею с древними богами. Такого рода характерология непосредственно связана с хронотопическими характеристиками мифа – бог (Медея) наделен завершенностью, законченностью, вечной жизнью как статичной (чуждой динамике изменения) молодостью или зрелостью. Мифологичен не только внешний облик Медеи, но и ее мышление, что проявляется в ритуальном характере традиций в ее доме, в цикличности ритма ее жизни.
Само название романа Людмилы Улицкой Медея и ее дети указывает на то, что центральной темой для автора является семья. Писатель пытается художественно осмыслить чувство принадлежности к семье, влияние этого чувства на судьбу человека, его поступки и восприятие себя и других. Для автора история семьи и всех ее членов чрезвычайно важна, поэтому роман содержит подробнейшую информацию не только об основных событиях в жизни героев, но и множество имен близких и дальних родственников, даты рождения, заключения браков, смерти. Эти факты не даются прямо в хронологической последовательности, а часто сообщаются в отступлениях, как бы к слову по мере развертывания повествования о событиях, действие которых происходит в 1976-1977 годах. Поражает, что вся информация, вычисленная из различных фактов, приведенных в разных местах книги, не содержит никаких противоречий. Это, скорее всего, говорит о том, что для автора вся эта объемная семейная хронология чрезвычайно важна, необходима для выполнения его художественной задачи.
Одной из центральных фигур (почти символической) является Медея, крымская гречанка, ровесница века. Ее вдовство длится уже более двадцати лет, и она хранит верность образу вдовы в черных одеждах, который очень ей пришелся [21: 15]. Своих детей у нее нет. Облик ее необычен, аристократичен, она похожа на ненаписанный Гойей портрет. Она уникальна: единственная из огромной семьи Феодосийских греков продолжающая жить в родных местах, хозяйка здешних мест, известных ей как содержимое собственного буфета. Она обладает способностями, которые ее молодые родственники склонны даже объяснять мистически. Она очень наблюдательна. Например, у нее дар находить редкие вещи, или от нее невозможно скрыть личную жизнь. Даже ее собаку-дворняжку звали по особенному - Нюкта, как древнегреческую богиню ночи. В чем же уникальность Медеи, как и уникальность других женщин этой семьи? Они подсознательно знают, что через понтийских мореходов получили, вероятно, каплю царской крови, почетное родство с теми царицами, всегда обращенными к зрителю в профиль, которые пряли шерсть, ткали хитоны и выделывали сыр для своих мужей, царей Итаки и Микен [21: 27]. Надо отметить, что все женщины этой семьи исключительно умелые хозяйки.
Бездетная Медея собирала в своем доме в Крыму многочисленных племянников и внучатых племянников, она испытывала к ним живой интерес, который к старости даже усиливался. Племянников было более тридцати, график составляли еще зимой, более двадцати человек четырехкомнатный дом не выдерживал, то есть для ее родственников очень важно было посетить ее. Про этот дом сказано, что он ощущался, как бы, в центре мироздания, а вокруг него происходило медленное движение, гор, облаков, овечьих отар. Пуп земли, - сказал про это место покойный Медеин муж, и они купили там дом и перебрались в Поселок из Феодосии. В этом доме были особые правила, особый распорядок, кому из племянников они не нравились, тот больше не приезжал, то есть переставал быть членом семьи Медеи, о них в книге не содержится никаких сведений, кроме того, что такие случаи были. Сами родственники Медеи, хотя и приезжали в Крым отдыхать, не считали себя курортниками, и, что характерно, местные жители, соседи не относились к ним, как к отдыхающим.
Для всех членов этой семьи, а для Медеи в особенности, характерно такое восприятие людей, когда человек воспринимается через свою семейную или даже родовую принадлежность. Всегда упоминается, откуда человек родом, кто его родители, как он взрослел. Для любой его черты внешности, качества, или свойства характера подбирается семейная аналогия. Считается, что по наследству передаются не только генетические черты, но и свойства характера.
Медея была из очень большой семьи: у нее было двенадцать братьев и сестер, дети рождались аккуратно в конце лета, каждые два года. Она была шестым ребенком. Дед ее Харлампий Синопли имел братьев и сестер (упоминается его брат-священник и младшая сестра Поликсена, к потомкам которой принадлежит муж автора, поэтому повествование и ведется, как бы, изнутри семьи). У него долго (тридцать лет) не было детей. У его обеих жен были многочисленные выкидыши и шесть раз рождались мертвые младенцы. Наконец родился сын Георгий. Это богом данный ребенок: его мать по обету дошла до Киева, а родив и выкормив малыша, до самой смерти держала благодарственный пост. Можно догадываться о нагруженности той роли, которую он играл в семье.
У самого Георгия было тринадцать детей. Эти факты также оценивались как наследственные семейные черты: Даже семейная плодовитость расщепилась на две линии: одни, как Харлампий, годами не могли произвести на свет хоть самого малого ребеночка, другие, напротив, сыпали в мир красноголовую мелочь, не придавая этому большого значения [21: 26]. Женой Георгия была Матильда Цырули, привезенная им из Батума и вышедшая замуж за него уже беременной. Это было в 1890 году. Она была из многодетной семьи. Ее замужеству предшествовала какая-то трагическая любовная история. О ней Медея узнает из письма, найденного после смерти матери и сохраненного. Медея вообще хранила все документы и письма, у нее был настоящий семейный архив, в котором лежали даже тринадцать прядей волос от первой стрижки всех детей Синопли. Семья жила в большом доме деда Харлампия, который умер в 1910 году. Он был богатым негоциантом, но к старости разорился. Сын Георгий был судовым механиком, можно предположить, что он часто отсутствовал. Отношения в семье были теплыми и традиционными: мать управлялась с хозяйством и детьми, старшие помогали ей, при принятии важных решений, касающихся воспитания детей, она советовалась с мужем. Существовала мужская и женская работы, как во всех традиционных семьях. В общем, это была счастливая семья.
Несчастье случилось в 1916 году. Седьмого октября взорвался корабль, на котором отец Медеи был судовым механиком. Корабль подняли только через три года, а тогда символические похороны погибших моряков показались младшим детям чем-то вроде парада, с оркестром и оружейным салютом. Они не сумели осознать смерть отца. Мать была беременна и должна была родить в этот раз в середине октября. Она умирает родами вместе с ребенком.
Медея первой узнает о смерти матери, придя навещать ее в больницу. В это время она в семье является функциональной старшей дочерью, единственная старшая сестра Анеля уже несколько лет как вышла замуж и уехала в Тифлис к мужу. Приезжают родственники и забирают четырех младших детей. В книге сообщается пусть и коротко, но о судьбе каждого из них. Если они выживают, их судьба вписывается в контекст истории всей семьи. С этого момента возникает традиция приемных детей, причем родственных по крови. Семья старшей сестры Медеи Анели, вырастив Настю, младшую сестру, в 1937 году берут в семью племянников мужа Нину и Тимура, с семьей которых до ареста их родителей они не общались. Дети становятся полноправными членами семьи, они, и впоследствии их дети, будут ездить погостить в Крым в дом Медеи. В семье старшего брата Медеи Федора усыновят мальчика Шурика, который окажется принадлежащим к семье и по крови.
С Медеей остаются трое детей, не желающих с ней расставаться: двухлетний Дмитрос, четырехлетний Константин и восьмилетняя Александра. Ее поддерживает старая нянька Пелагея, дальняя родственница Харлампия. Пока я жива, пусть меньшие растут в доме, - говорит она, понимая семейную ценность Дома [21: 48]. Так в 16 лет Медея становится замещающей матерью и главной женщиной в семье, наследницей Дома. Этими событиями можно объяснить и ту связующую центральную роль, которую будет она играть для своих племянников в расширенной семье. Некоторые из них также будут исполнять замещающие роли.
Одним из самых близких людей для Медеи, ее подругой на протяжении всей жизни, с гимназических лет была ее подруга Елена. Она происходила из богатой и культурнейшей армянской семьи. Ее родители выбрали Медею в компаньонки своей дочери не только потому, что Медея была лучшей ученицей в классе. Семья Медеи принадлежала к совсем другому социальному слою, но мать Елены Амрик Тиграновна, Тифлисская армянка, придя в дом к Синопли, увидела в их быте знакомые с детства черты, такую бы казалось незначительную вещь, как сходство кулинарных пристрастий. Детские воспоминания умилили ее и внушили доверие к незнакомой семье. Но главное - в семье Леночки Степанян также ценились традиции, принадлежность к роду, как и в семье Синопли.
В двадцатом году Леночка выходит замуж за старшего брата Медеи Федора и уезжает с ним в Узбекистан. Это - решение Медеи, она сосватала ее твердой рукой, Федор женился по первому ее слову. Есть рациональное объяснение - Леночку надо спасать, она дочь министра правительства Крыма, - но этот факт указывает на то, что к этому времени Медея окончательно стала главой семьи, она может принять решение, касающееся судьбы даже старшего брата.
Такая нравственная цельность, самоотверженность и стойкость характера не была единственной моделью поведения для женщин семьи Синопли (в больших семьях, где много народу, много родственников всегда существуют более одной модели поведения). Другого способа жизни придерживалась младшая и любимая сестра Медеи - Александра, Сандрочка по-домашнему, и ее младшая дочь Ника.
Когда Медея вырастила младших братьев и проводила сестру Сандру с мужем и ребенком в Москву, ей шло уже к тридцати. Братья все меньше нуждались в Медее, часто отсутствовали (у них, как у всех подростков была своя жизнь) и скоро должны были покинуть дом - они собирались ехать учиться. Медея очень привязалась к своему новорожденному племяннику, она со всей полнотой переживала свое несостоявшееся материнство, иногда ей казалось, что грудь ее наливается молоком. После расставания с ним и Сандрой, Медея испытала чувство глубокой внутренней пустоты и потери. Медея исполнила замещающую роль для своих младших братьев и сестры, и теперь они покидали дом. То, что переживала Медея, называлось синдромом покинутого гнезда. Молодость ее прошла в заботах взрослой женщины, и не было у нее юношеских романов, флиртов и ухаживаний. Тут она и познакомилась со своим будущим мужем.
Знакомство было рабочим: он работал зубным врачом в санатории, а Медея у него в кабинете медицинской сестрой. Звали врача Самуил Мендес, он был еврей с богатым революционным прошлым. Он был оживлен, вечно весел, по-своему остроумен, красноречив с женщинами, которым делал комплементы и назначал свидания прямо в зубоврачебном кресле, не стесняясь Медеи, и робок с мужчинами. Наблюдательной Медеи пришло в голову, что веселый дантист боится мужчин. Она, как всегда, оказалась права.
Однажды всех сотрудников санатория вызвали на какое-то собрание государственной важности, какие часто случались в те годы. Самуил Яковлевич сидел в последнем ряду, рядом с Медеей и был не объяснимо взволнован. Он дергался, подпрыгивал на стуле, был явно испуган и что-то бормотал. Поймав ее взгляд, а она наблюдала за ним, он схватил ее руку и затих. Так и сидел до конца собрания, подергиваясь лицом и бормоча что-то.
На следующий день он пригласил Медею в ресторан, где, волнуясь, рассказал ей свою историю, пытаясь объяснить свое вчерашнее поведение. Он сказал, что у него нервное заболевание. Он был профессиональным революционером, занимался в основном агитационной работой. В тысяча девятьсот двадцатом году он был определен в подразделение ЧОН и выехал для изъятия хлеба. Приказ был заранее дан: укрывальщиков расстрелять для устрашения. Самуил не смог отдать приказ к расстрелу, с ним случился нервный припадок, вроде эпилептического. Три месяца он пролежал в больнице, потом его комиссовали, и он с партийной работы ушел в дантисты, но болезнь полностью не прошла: как надо партийную позицию проявить, а организм мой впадает в слабость и страх, как бы мне не упасть в припадок, в нервную горячку… как вчера на собрании… Но других недостатков у меня нет, Медея Георгиевна [21: 53]. По-видимому, Самуил Яковлевич страдал фобией и паническими атаками.
Самуил сделал Медее предложение, на редкость откровенно объясняя причину этого: Когда вы взяли меня за руку, Медея Георгиевна…нет, простите, это я вас взял за руку, я почувствовал, что рядом с вами нет страха. И весь вечер я ничего к вам не испытывал, только чувство, что рядом с вами нет страха. Я проводил вас, вернулся домой, лег и решил, что я должен на вас жениться[21: 53]. Медея многие годы с презрением отвергала разного рода мужские предложения, и для дантиста не собиралась делать исключение, только думала, как отказать этому чудаку мягко, чтобы не обидеть. Он провожал ее домой, тонкой сильной рукой держал ее под руку, но при этом у нее было такое чувство, что это она его ведет. Брак их был предрешен. Медея чувствовала себя одинокой, мальчики выросли и уходили от нее, а Самуил нуждался в ее поддержке.
Медея прожила жизнь женой одного мужа и продолжала жить его вдовой. Вдовство ее было гораздо длиннее замужества, а отношения с покойным мужем не прекращались, они были прекрасными и с годами даже улучшались. Облик его в конце концов приобрел значительность и монументальность, которой при жизни и в помине не было. Единственная горькая обида выпала ей от мужа, как это не странно, уже после его смерти. Иногда ей казалось, что обида полностью прошла, но вдруг ее охватывало горькое чувство, ей приходилось себя успокаивать, прилагать усилия, чтобы отогнать мысли о ней. Можно предположить, что именно невозможность объясниться с умершим мешала завершить прощание с покойным мужем в течение такого долгого времени.
Через год после смерти Самуила Медея стала по обычаю разбирать вещи покойного мужа и в его старой полевой сумке нашла письмо от сестры Сандрочки. Оно было адресовано Самуилу Мендесу, до востребования, из него Медея узнала, что отцом младшей дочери ее сестры Александры является ее муж. Письмо было написано бойким тоном, в нем было явно только желание избежать неприятной огласки. Легкомысленная Сандрочка не заметила инцеста. Неведомая никогда душевная тьма накатила на Медею. До позднего вечера просидела она не меняя позы.
Связь между ее мужем, все годы брака ее боготворившим, и сестрой Александрой, существом открытым ей до последней жилки, для которой она играла в детстве роль матери, была невозможна для Медеи. Она чувствовала, что какой- то высший запрет перейден. Особенно тяжело было ей то, что теперешнее положение не требовало от нее ни решений, ни действий, случившееся с ней было отзвуком давней истории. Все прежние несчастья в жизни - смерть родителей, болезнь мужа - требовали от нее физического и нравственного напряжения. Той же ночью Медея собирается в дорогу и едет в Ташкент к подруге Елене, в семью брата Федора. Это является хоть каким-то действием.
Покидая родные места в состоянии душевной тревоги, Медея привычно обращается к семейной истории. Этим и объясняется нерациональный выбор маршрута: она решает хотя бы часть пути, его начало, совершить по морю, от Керчи до Таганрога. И Медее везет в дороге, она добирается до места назначения без особых приключений.
Подруги давно не виделись, хотя регулярно переписывались. Медея наблюдает за бытом большой семьи брата, который ей известен по письмам. Брат Федор - в командировке и никто не мешает ежевечернему общению подруг. Они перебирали ранние воспоминания, начиная с гимназических, хохотали, вздыхали, плакали о тех, кого любили и кто пропал в дебрях прошлого. Что-то удерживает Медею от рассказа о письме, свежепережитая трагедия вдруг стала казаться ей какой-то неприличной.
Ей хорошо в этом доме, она читает французские романы и впервые в жизни испытывает наслаждение от безделья, от расслабления. По своей привычке Медея слегка наблюдает за детьми, ища в них семейные черты. К ее удивлению десятилетний приемный сын Шурик, взятый Федором из детского дома, куда он попал после смерти матери, по всем приметам свой, синоплинский: густо-рыжие веснушки усыпали его узкое лицо, а главное мизинец был короткий. Елена рассказала, что мать его была ссыльной поволжской немкой и работала у мужа на объекте. Медея слушала и молчала. Можно предположить, что именно эти наблюдения удерживали ее от откровений с подругой. Когда приехал брат Федор, он спросил Медею, узнает ли она их кровь в Шурике. Медея ответила, что узнала. Все узнали, а она, святая дура, как ты ничего не видит, - неожиданно зло и горько сказал брат. Медея потом, лежа без сна, долго сопоставляла давние слова и взгляды и поняла, что секрет последнего Сандрочкиного ребенка ни для кого, кроме нее не был секретом. Знает ли правду Леночка о своем приемном сыне? Мудрая Леночка, великая Леночка, - думала Медея, - она об этом и знать не хочет. Медея не поделилась с подругой своей горькой обидой. Через три дня она уехала домой. Письмо, лежащее не дне рюкзака перестало ее беспокоить. Почему? Медея увидела ситуацию аналогичную своей в родной ей семье брата, ее собственные обстоятельства перестали восприниматься как запредельные, они стали переносимыми. Медея справилась с собственным кризисным состоянием с помощью своей расширенной семьи. Ей открылось еще одно направление семейных событий, в рамки которого вполне уложилась ее беда. С Сандрочкой все же отношения прервутся на долгие годы, но на Нике, дочери сестры и своего мужа, это никак не будет отражаться.
Одним из наиболее общих правил Семьи Медеи является их осознанная преемственность. В сознание членов семьи Медея - хранительница семейных правил, традиций, даже внешним своим обликом она напоминает жрицу. Она не высказывает свое мнение сама, словно жрицу ее надо вопрошать, просить совета, проявляя заинтересованность и готовность слушать. Она замкнута, не разговорчива, но когда она говорит - молодые родственники ловят каждое ее слово. Бездетная Медея является семейным экспертом по детям: молодые родители стремились привести к ней своих детей в последнее дошкольное лето, как бы, на погляд. Как уже говорилось, дом Медеи занимает особое место в семейном сознании. Это не просто дом, это в какой-то мере семейный храм. В романе описан ритуальный момент: каждый приезжающий привозит подарки, и Медея принимает их как будто не от своего имени, а от имени дома. Тут воспроизводится традиционный образ жизни семьи, Дом Медеи - наследник родового дома - дома Харлампия. Медея росла в доме, где обед варили в котлах, мариновали баклажаны в бочках, а на крышах пудами сушили фрукты, отдававшие свои сладкие запахи соленому морскому ветерку. Между делом рождались новые братья и сестры и наполняли дом. К середине сезона теперешнее Медеино жилье, такое одинокое и молчаливое зимой, обилием детей и многолюдством напоминало дом ее детства. В огромных баках, поставленных на железные треноги (примечание: чем не храмовая принадлежность), постоянно кипятилось белье, на кухне всегда кто-то пил кофе или вино, приезжали гости из Коктебеля и Судака [21: 43]. Сама Медея недоумевала: почему ее прожаренный солнцем и продутый морскими ветрами дом притягивает все это разноплеменное множество - из Литвы, из Грузии, из Сибири и Средней Азии [21: 43]. Множество то, конечно, разноплеменное, но все они члены одной расширенной семье - Семьи Медеи, чувство принадлежности к которой составляет семейную ценность. Значит, они стремятся посещать этот дом и привозить туда своих детей, чтобы те усвоили это чувство семейной принадлежности и семейные правила. Такой способ межпоколенной передачи самосознания семьи не прервется со смертью Медеи, ее племянник Георгий со своей второй женой Норой, с которой он познакомился тем памятным летом 1976 года в Доме Медеи поселится в Крыму. В его доме будет также многолюдно, а летняя кухня очень похожа на Медеину. Медее очень хотелось, чтобы именно он вернулся сюда, чтобы опять Синопли, жили в здешних местах. Обратим внимание на то, что Георгия назвали в честь деда, отца Медеи. При первом знакомстве он показался своей будущей жене похожим на Одиссея, а Одиссей должен в конце концов вернуться на землю предков.
Для того чтобы принадлежать к Семье Медеи, не обязательно, чтобы родство было кровным, его членом можно стать и через супружество, и через воспитание в семье.
Внешние границы Семьи открыты, Дом Медеи - открытый. В нем постоянно ждут приезда гостей, даже неожиданных. Оказавшиеся по соседству люди тут же могут быть привлечены к семейному времяпрепровождению, быть принятым в Доме Медеи просто: надо принимать семейные правила. Соответственно, внутренние границы - жесткие. Это касается не только подсистемы детей (семейное правило: младших детей кормят за отдельным столом), но и индивидуальных границ: в семье не принято вмешиваться в личную, часто очень бурную жизнь ее членов. Дети без сомнения представляют ценность, но это не единственная ценность семьи, их не воспитывают, а скорее растят. В этом процессе могут принимать участие не только родители, но и другие родственники. Возможно, эта традиция зародилась после смерти родителей Медеи. Детей легко перекидывают из дома в дом, от одних родственников к другим, детьми не тяготятся, выращивание их не является подвигом. Складывается такое впечатление, что дети, составляют некую общность - это общие дети - дети Медеи. Они усваивают семейные правила не только от родителей, но и от других взрослых родственников. Например, Георгий, племянник Медеи и ее будущий наследник, вовсе не ставя перед собой никаких педагогических задач, из года в год давал детям своей родни ни с чем не сравнимые уроки жизни на земле. От него перенимали мальчики и девочки языческое и тонкое обращение с водой, с огнем, с деревом [21: 62].
Одной из не вполне понятных особенностей Семьи Медеи является хорошо просматриваемая склонность ее членов к вступлению в брак с людьми других национальностей. Ни один из братьев или сестер Медеи не связал свою судьбу с греком, или хотя бы с уроженцем родных мест. Сама Медея вышла замуж за еврея, ее сестра Анеля за грузина, Сандра за обрусевшего немца; братья женились на армянке, француженке, латышке. Они легко покидали родные места. Эта традиция сохранилась и в следующих поколениях, например, дочь Федора и Елены - Наташа - вышла замуж за корейца, а третьем мужем Ники станет итальянец, и она уедет жить в Равенну. Приобщаясь к другой национальной культуре, живя далеко от родного Крыма, члены этой семьи не боятся потерять семейную идентичность, раствориться в другой культуре. Обычно, этого не происходит: они сами, да и их дети продолжают осознавать себя потомками семьи понтийских греков и, если есть возможность, приезжают в семейный храм - Дом Медеи. Можно попытаться пофантазировать, что способность сохранять самобытность в чуждом культурном окружении и одновременное стремление к основанию поселений в далеких местах - это не просто семейная традиция, а более древняя родовая, полученная от греческих колонистов. А может быть эта особенность происходит из семьи Матильды Цырули, матери Медеи. Она приехала в дом мужа из далекого Батума, и про ее брата известно, что он был женат на грузинке. Ничего точнее мы сказать не можем.
Еще одно семейное правило касается отношения к властям. Оно вполне осознается: … в нашей семье есть одна хорошая традиция - держаться подальше от властей, - говорит Ника. Может, это правило возникло из опыта жизни во время революции и гражданской войны: с ранней юности Медея привыкла относиться к политическим переменам, как к смене погоды - с готовностью все перетерпеть, зимой мерзнуть, летом потеть…, а может эта традиция долго хранилась в наследственной семейной шкатулке, а гражданская война просто дала новые примеры того, как опасно нарушать это правило. Избегать внимания властей можно, используя особенности собственного характера, как это произошло с Сандрочкой, сестрой Медеи: ее гражданская неполноценность была установлена, и ее неискоренимое легкомыслие стало диагнозом, освобождающим ее от участия в великом деле построения... чего именно, Сандрочка не удосужилась вникать [21: 78]. К властям не принято испытывать сильные чувства любви и ненависти, в крайнем случае, отношение к ним определяется семейной историей. Это для других Сталин - великий вождь или великий злодей. Для Медеи за ним числится давний семейный вполне житейский счет. Задолго до революции, в Батуме, он сбил с толку тетушкиного мужа Ираклия, и тот попал в неприятнейшую историю, связанную с ограблением банка, из которой вытянула его родня, собравши большие деньги… [21:78]
Итак, семья Медеи - традиционная семья в том смысле, что в ней сохраняются семейные традиции и правила, модели поведения. Эта семья в каком-то смысле асоциальна, она не меняется от того, в каком социуме она живет, поведенческие модели в ней определяются ее внутренними законами. Она не отдает государству роль по обеспечению своей безопасности, эти функции остаются в семье, поэтому в ней должны встречаться такие монументальные фигуры, как Медея. Женщины этой семьи ощущают в себе родство с древнегреческими царицами. Медея - царственная, жреческая материнская фигура, она не отдала свое достоинство социуму, иная над ней власть, - говорит про нее Георгий.
Если же женщина этой семьи ищет партнера, то ее поведение также не регламентируется никакими правилами социума (когда царица ищет любви никакие внешние законы на нее не распространяются). В этом смысле две основные женские роли Семьи взаимодополняют друг друга. Легкомысленные женщины знают, что их дети найдут признание в семье, независимо от того рождены они в браке или нет; чтобы не случилось, их детей вырастят. Из истории семьи известно, что при необходимости эти роли могут переходить одна в другую. Так семья вбирает в себя новые соки, новую кровь и при этом сохраняет свою идентичность.
В романе, в силу его специфики, большее внимание уделяется женщинам, но мы знаем, что мужчины этой семьи также являются значимыми фигурами, носителями семейных качеств и традиций, способными передавать их следующим поколениям. Так, наследником Медеи становится ее племянник Георгий. Он обладает сходным с ней нравственным устройством, семейным чувством и достаточной тонкостью организации. Получивший свое имя в честь деда он, когда приходит время и это становится необходимым для Семьи, возвращается жить на родину предков, как Одиссей на Итаку. Георгий строит свой Дом, наследник Дома Медеи, который в свою очередь был наследником Дома прадеда, старого Харлампия. Он принимает на себя жреческую, антично-царственную роль Медеи в семье, традиции не прерываются.
Заключение
1. Творчество Л. Улицкой представляет собой целостную систему, которая выстраивается на стыке реализма и постмодернизма. В ее произведениях сильна классическая повествовательная традиция (традиция реализма), «вбирающая» приемы, характерные для постмодернистской эстетики (интертекстуальность, гротеск, ирония).
2. Механизм внедрения мифологической традиции в произведения Л.Улицкой представляет собой использование мифа как алгоритма повествования, что создает эффект диалога мифа с реальностью. В романе «Медея и ее дети» мифологизм Улицкой становится инструментом структурирования повествования, проявляющим себя и как особое мироощущение, и как художественный прием. Роман Л.Улицкой «Медея и ее дети» – явление «новой прозы». Автором создается «синтетическое» жанровое образование, вбирающее в себя признаки жанров семейной хроники, семейной саги, жития, притчи.
3. Медея выполняет в произведении функцию, традиционно отводимую в культуре женщине - быть олицетворением родовой традиции, воплощая в себе самые высокие моральные качества, способствовать сохранению нравственных устоев общества, его культурных ценностей.
4. Семейный роман Л. Улицкой “Медея и ее дети” отражает национальное и общечеловеческое в подходах к семейной теме, что, прежде всего, заключено во внутренних монологах центральной героини. В центре повествования всегда остается, прямо или косвенно, самая главная и волнующая человека проблема, проблема семьи – ее наличие или отсутствие, “качество” семейной жизни, любовные, бытовые, психологические, этические и другие проблемы, связанные с семьей.
4. Проза Л. Улицкой как целостная художественная система восходит к историческим, философским, литературным, мифологическим, библейским истокам. Рассказы, повести и романы Улицкой связаны с произведениями различных видов искусства – изобразительного и музыкального. «Интермедиальность» является устойчивой особенностью поэтики ее прозы.
Литература
1. Боуэн М. Теория семейных систем Мюррея Боуэна / М. Боуэн. - М.: Когито-Центр,2005
2. Варга А. Я. Системная семейная психотерапия. Краткий лекционный курс / А.Я. Варга. - СПб.: Речь, 2001.
3. Вежбицка А. Язык. Познание, Культура / А.Вежбицка.- М., 1996.
4. Грицанов А.А., Можейко М.А. Постмодернизм. Энциклопедия / А.А. Грицанов, М.А. Можейко. – М.: Изд-во Интрепрессервис, Книжный дом, 2001
5. Дорошевич А. Миф в литературе XX века / А. Дорошевич // Вопросы литературы. – 1970. - № 2. – С. 122-141.
6. Дружников Ю. Русские мифы / Ю. Дружников. – СПб. : Пушкинский фонд, 1999. – 350 с.
7. Егорова Н.А. Жизнь или «веселые похороны»? : (Л. Улицкая о русской культуре в современном западном мире) / Н.А. Егорова // Восток - Запад: пространство русской литературы. - Волгоград, 2005. - С. 109-116.
8. Казарина Т. Бедные родственники : [о прозе Л. Улицкой] / Т. Казарина // Преображение. - 1996. - № 4. - C. 169-171.
9. Каневская М. История и миф в постмодернистском русском романе / М. Каневская // Изв. Акад. наук, Сер. лит. и яз. - М., 2000. – Т. 59. - № 2. – С. 37-47.
10. Капути Дж. Психологический активизм: мифотворчество феминизма / Дж. Капути // Женщины в легендах и мифах. - М., 1998. С. 548
11. Лотман Ю.М. Литература и мифы / Ю.М. Лотман, Е.М. Мелетинский // Мифы народов мира: в 2 т. – М., 1988. – С. 58-65.
Медея//Энциклопедия литературных героев. - М. 1998, С.265
12. Мела Э. «Сонечка» Л. Улицкой с гендерной точки зрения: новое под солнцем? / Э. Мела // Преображение. 1998. № 6. С. 101–107.
13. Мелетинский Е. М. От мифа к литературе / Е.М. Мелетинский. - М., 2000. С. 24.
14. Мотылева Т. Л. О мировом значении Л. Н. Толстого / Т.Л. Мотылева. - М., 1957
15. Марков В. Миф. Символ. Метафора. Модальная онтология / В. Марков. - Рига, 1994. С. 39.
16. Попова З.Д.Язык и национальная картина мира / З.Д.Попова, И.А.Стернин.- Воронеж, 2003.
17. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки / В.Я. Пропп. - Л., 1948. С. 243.
18. Прохорова Т.Г. Особенности проявления мифологического сознания в художественной структуре романа Л. Улицкой «Медея и ее дети» / Т.Г. Прохорова // Русский роман ХХ века: Духовный мир и поэтика жанра: сб. науч. тр. - Саратов, 2001. - С. 288-292.
19. Русский роман ХХ века : духовный мир и поэтика жанра : сб. науч. тр. – Саратов: изд-во Сарат. ун-та, 2001.
20. Савкина И. Говори, Мария! (Заметки о современной русской женской прозе) // Преображение. 1996. № 4. С. 62–67.
21. Салмина Л.М. Коммуникация. Язык. Мышление / Л.М.Салмина.- Казань, 2001.
22. Улицкая Л. Медея и ее дети. М.: Вагриус, 1996.
23. Чистякова О.Н. Концепт СЕМЬЯ в повести Л.Улицкой «Медея и ее дети» / О.Н.Чистякова // Русская и сопоставительная филология: состояние и перспективы: Международная научная конференция, посвященная 200-летию Казанского университета (Казань, 4-6 октября 2004 г.): Труды и материалы: / Под общ. ред. К.Р.Галиуллина.– Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2004.– C.278-279
24. Шеглова Е.П. О спокойном достоинстве - и не только о нем : Людмила Улицкая и ее мир / Е.П. Щеглова // Нева. – 2003. – № 7. – С. 183-189.