Политическая культура: смысл и методологическое значение категории

СОДЕРЖАНИЕ: Общепризнанным в современной теоретической политологии является представление о политической культуре как особой форме ориентации субъектов и акторов политики на политическую систему.

Ширинянц А. А.

Политическая культура является одним из самых сложных и многофункциональных концептов в современном политическом знании(1).

Сегодня политологическая литература чаще тиражирует признанное практически классическим определение Г.А. Алмонда(2), предпринявшего попытку концептуального обобщения исследований социокультурного аспекта политического процесса и предложившего в качестве обобщающего основания понятие политическая культура(3).

По его мнению, всякой политической системе присущ определенный образец ориентаций (когнитивных, аффективных, оценочных) субъекта на политическое действие. Эта совокупность и была названа Алмондом политической культурой. Правда, повсеместно политологи отмечают излишне широкое содержание, скрывающееся за этим понятием и явно присутствующую в нем аксиологическую и психологическую окраску. Стремление операционализировать (все чаще этот термин в политологии используется для того, чтобы подчеркнуть функциональный аспект той или иной категории, возможность применить ее как в теоретическом, так и в прикладном анализе) концепта политической культуры далеко не случайно: проблема политической культуры государства, цивилизации, социального слоя — самых различных акторов (субъектов-участников политической практики) политики оказывается центральной для большинства авторов, исследующих духовную мотивацию политического процесса. Поэтому общепризнанным в современной теоретической политологии является представление о политической культуре как особой форме ориентации субъектов и акторов политики на политическую систему. Следовательно, говоря о политической культуре, нельзя уйти от анализа ее как совокупности ориентаций. Политическая культура включает: 1) познавательные ориентации (т. е. знание о политической системе, ее ролях и носителях ролей, ее функционировании, входах и выходах); 2) эмоциональные ориентации (т. е. чувства, испытываемые к политической системе, ее функционированию и тем, кто ее олицетворяет); 3) оценочные ориентации (т. е. представления и суждения о политических объектах, опирающиеся на ценностные стандарты и критерии в сочетании с информацией и эмоциями)(4). Объектом ориентации выступают: политическая система как целое; структурно-функциональные элементы политической системы, т. е.: функции системы и ее институты (законодательные, исполнительные, судебные); носители функций (монарх, президент, депутат, министр и т. д.); направления государственной политики, политические решения, правительственные программы.

Политическая культура выступает и как сфера и как процесс коммуникации между обществом и теми центрами политической системы, в которых принимаются решения; в рамках политической культуры трансформируются в политические программы и лозунги требования общества (через институты партий, групп интересов, выборов и т. д.). И одновременно она выступает как способ контроля над обществом.

Ориентации, являющиеся базовыми компонентами политической культуры, можно разделить по группам:

1. Ориентации относительно институтов государственного управления включают: а) ориентации относительно режима: как индивид оценивает и реагирует на основные государственные институты, их нормы, символы, официальных лиц. Операциональная характеристика этих ориентаций — вера в легитимность режима; рациональных и эмоциональных оценок основных политических учреждений и символов режима; включенность (мера участия) в политическую деятельность по поддержке или противостоянию режиму; б) ориентации относительно коммуникативных и институциональных успехов политической системы: как индивид оценивает и реагирует на различные требования по адресу государственной политики и на политические решения, принимаемые властями. Это предполагает, что индивид обладает знаниями о том, как проистекают процессы, какие требования он может выставлять правительству, насколько и как, по его мнению, может быть эффективной государственная политика.

2. Ориентация относительно всех других форм мотивации отношений и действий в рамках политической системы включает: а) политические идентификации, представляющие процессы интериоризации (сознательная установка принять, сделать своим) с нормами тех политических институтов, по отношению к которым индивид чувствует лояльность, обязательство и долг; политические образования и группы, относительно которых индивид настроен позитивно или негативно; политические образования и группы, в которые индивид вовлечен наиболее глубоко; б) политическая вера показывает, какой степени открытости и толерантности индивид достигает в своем самоощущении, участвуя вместе с другими в гражданской жизни; политическая вера отражает, прежде всего, убежденность индивида в своем знании о том, что другие индивиды или группы означают для него в рамках политических отношений или взаимодействий. На практике политическая вера проявляется в готовности сотрудничества, в членстве в партиях, в движениях, в декларации своего доверия к этим партиям и движениям; в) правила игры в политическую культуру требуют от индивида понимания, какие нормы должны соблюдаться в гражданской жизни; эти субъективные предпочтения могут совпадать (или не совпадать) с господствующим правопорядком и другими нормативными системами функционирования общества и предполагают сложившееся отношение к высказываемым мнениям по поводу политики; т. е. речь идет о концепции политических обязательств для самого себя и для других.

3. Ориентации индивида относительно своей собственной деятельности как участника политических процессов и акций включают (подразумевают): а) политическую компетентность — знание и понимание политических событий и их влияния на мир человека, интерес к политике, собственную политическую активность независимо от способа участия в общественной жизни; б) убежденность в значимости собственного политического действия индивида в возможности влиять на политический процесс, предполагающую веру в то, что власть ответственна за свои действия; такая убежденность неразрывно связана с верой в то, что политические изменения возможны.

4. Такое представление о политической культуре, сформировавшееся в рамках ориентационной парадигмы, выглядит действительно обоснованным и, главное, операциональным: оно позволяет представить динамику политических предпочтений общества, группы, даже отдельных индивидов. Несомненным достоинством созданной Г. Алмондом и С. Вербой (его многолетним соавтором) концепции является то, что она преодолевает разрыв между уровнями микро- и макроанализа политической жизни(5).

Однако такой подход к политической культуре, хотя и определяет пространство исследования, т. е. методологически задает его границы, все-таки не предлагает такой модели политической культуры, которая зафиксировала бы реальные различия политических установок многих акторов данной политической системы и способов их опосредования в ценностях данной политической культуры. Именно это и имеет в виду французский критик позиции Алмонда и Вербы Ж.-М. Денкэн, когда пишет о том, что „пространство вопросов Алмонд и Верба определили, но не разъяснили. Конкретно замечания и возражения Денкэна вызвали: нормативный характер их позиции, связанный с тем, что идеалом политической культуры ими признается культура демократическая; рассмотрение национальных культур как органично целостных без учета социальных, региональных, этнических, лингвистических различий, имеющих место в этих культурах; произвольное дистанцирование политической культуры от культуры общества в целом. Оно недопустимо потому, что смысл вопроса и, следовательно, ответа априорно различается в силу глубоко различных культурных контекстов; чрезмерный акцент на эмпирические характеристики в методе Алмонда и Вербы: эти теоретики избегают анализа тех моментов политической культуры, которые не даны; они ограничиваются конкретным политологическим исследованием. Между тем их центральные категории позволяют описать и охарактеризовать многое в политической культуре, но для этого установки операциональной модели политической культуры следует расширить, добавить теоретической рефлексии(6).

К вопросу о необходимых теоретических дополнениях мы еще вернемся. Сейчас же ограничимся следующими замечаниями. Ориентационная парадигма — это не что иное, как одна из реализаций установок нормативно-ценностного подхода. Современные западные теоретики политической культуры следуют в изучении политических культур и идеологий логике, намеченной Максом Вебером(7). Поэтому в своем анализе политической культуры они сосредотачиваются на изучении иллюзий, предрассудков, предубеждений, феноменов национального характера и идеологии; идеальной сферы жизни общества, если существуют некие обобщенные параметры их оценки и систематизации. Но тогда многие явления и процессы, характерные, например, для русской политической культуры XIX века, просто выпадают из общей логики рассмотрения, потому что они еще не обработаны, не осмысленны в концептуальной парадигме М. Вебера (классическим исключением можно считать веберовскую трактовку революционных событий в России). Однако в современных отечественных исследованиях по истории политической мысли, да и просто по политической истории мы все чаще сталкиваемся с попытками приравнять к веберовской концепции идеального типа классификации разных политических культур, как они существовали в России. Классификации, которые в свое время были предложены историками, общественными мыслителями (П.Н. Милюковым, П.Б. Струве, А.Н. Потресовым, Г.В. Плехановым), руководствовавшимися принципиально иными подходами к их исследованию.

Вместе с тем нельзя не отметить, что и парадигма идеальных типов М. Вебера оказалась продуктивной для отечественных исследователей. Примером может служить книга К. Касьяновой О русском национальном характере(8). В ее работе нормативно-ценностный подход не исчерпывается социологическим анализом, а выводит на уровень обобщений практической, моральной философии. В связи с этим снова встает вопрос о точности политического аспекта, среза анализа культурных, духовных феноменов, выступающих существенными, системообразующими моментами в исследовании реалий политической культуры в их целостности и самодостаточности.

Мы вновь возвращаемся к проблеме, неизбежно возникающей в тот самый момент, когда речь заходит о духовных, ценностных, цивилизационных, гуманистических ориентирах политической деятельности: в какой мере допустимо использование философской аксиоматики и методологии, как далеко может увести от решения конкретно-теоретических политических задач философское осмысление базовых составляющих политической культуры? Собственно философская рефлексия политики изначально предполагает теоретическое обоснование явления политической культуры, его структуры, функций, становления, а также масштабы предвидения, трансформации, изменения. Поэтому, на наш взгляд, именно философское осмысление конкретной политической культуры как культуры цивилизации, эпохи, народа должно стать основой исследования культуры как прогрессивной или регрессивной, демократической или авторитарной.

Конечно, существует определенная специфика работ по политической социологии, концептуально анализирующих реальные политические системы (ярким примером таких работ являются труды Р. Даля, Г. Алмонда, С. Вербы, Р. Дарендорфа, в отечественной политологии — Е.Б. Шестопал, Д.М. Фельдмана, В.П. Пугачева, П.А. Цыганкова, Н.С. Федоркина и др.). Они отличаются от большинства трудов по политической философии, авторы которых в своих рассуждениях о политической культуре ориентированы на поиск оптимального, справедливого политического строя(9).

На Первом российском философском конгрессе в одном из выступлений прозвучали верные слова о том, что для политической философии характерен нормативный, ценностный подход к политическим системам и политическим отношениям, она складывалась как наука о должном в политике, о справедливых, оптимальных политических системах, о природе политических отношений, об их месте в структуре общества. И если политическая философия ориентирована на поиски норматива, то, в отличие от этого, политическая социология описывает и анализирует реальные политические системы, которые могут разительно отличаться от норматива(10).

Здесь важно то, что и политическая философия (в этом мы согласны с Г.К. Ашиным) использует идеально-типическую методологию социологического анализа политики М. Вебером для объяснения политического процесса. По аналогии с ситуацией в естествознании, веберовскую социологию часто приводят в качестве примера неклассического типа научности, сравнивая его в этом отношении с Эйнштейном (в качестве же классического — используют пример контовского проекта новой науки об обществе или же теоретико-методологический синтез Толкотта Парсонса). На это наталкивает само понимание Вебером научности социологического, гуманитарного знания о политике, декларирующее отказ размышлять о мире общественных отношений как о видимости в отличие от сущности, о существовании в отличие от сущего. Вебер дал знанию об обществе в целом и политической науке, в частности новое видение бытийственности мира как его посюсторонности и повседневности. Поэтому и та реальность, с которой хотела иметь дело наука об обществе и политике, предстала как абсолютное многообразие неповторимо-индивидуальных явлений. Это многообразие ученый может упорядочивать, типологизировать с помощью понятий, принятых за базовые характеристики, за идеальные типы, социология (во всяком случае, как теоретическая социология) имеет дело всего лишь с мысленными конструкциями, эмпирически они не фиксируются. Все, что Вебер говорит о социологии, мы признаем справедливым и по отношению к политическому знанию.

В лице политологических доктрин теоретическая политология имеет дело с историческими явлениями и процессами. Их реальность в каждом конкретном случае неповторимо-уникальна; они концептуализируются в понятиях; объективность и общезначимость этих понятий имеет свой источник не в природе, а в культуре с ее универсальными ценностями; индивиды выбирают эти ценности свободно и утверждают свой выбор в акте сознательно осуществленных в соответствии с этой ценностной установкой действий; атрибутом действительности обладают лишь индивидуально-определенные действия людей и их, опять же, неповторимые сочетания, констелляции этих действий. Научность политологии, если следовать мысли Вебера, и состоит в том, чтобы редуцировать общезначимые понятия — государство, власть и т. п. к индивидуальным человеческим действиям, мотивированным рационально, исходя из их конкретно неповторимого и уникального сочетания (констелляции).

Что же касается универсальных категорий, всеобщего (коллективного субъекта и пр.), то скептицизм Вебера и его последователей по отношению к этим универсалиям был вызван (или провоцировался), прежде всего, тем, что теоретики, защищавшие идею объективности общественного развития как объективно существующую реальность и главный предмет знания об обществе (классические примеры в социологии — К. Маркс, Э. Дюркгейм)(11) стремились представить ту или иную универсальную, т. е. смоделированную ими категорию и концепт всеобщности (деятельности коллективных субъектов истории) за отражение самой общественной реальности, за внутренне присущую ей закономерность(12).

Подобное гипостазирование (возведение в ранг абсолюта) всеобщих характеристик общества и культуры приводит к тому, что всеобщие понятия типа класс, капитал, общественный субъект начинают играть в социальной теории роль своего рода палочки-выручалочки. С точки зрения методологических установок концепции идеальных типов Вебера, некоторые из этих абстракций могут сыграть положительную роль, но только в том случае, если их рассматривать и применять в соответствии с реальным предназначением, т. е. как теоретические концепты, имеющие чисто эвристический смысл. Все эти понятия призваны упорядочить в теории видение того или иного фрагмента бесконечно многообразной действительности.

Таким образом, по Веберу, критерием, признаками научности социального знания выступают три негативные установки: (1) оно не должно выдавать свои идеально-типические понятия за отражение или выражение самой действительности, ее законов. (2) Оно не должно претендовать на что-то большее, чем выяснение причин того или иного уже свершившегося события, т. е. на выявление в исторически уникальной констелляции образовавших его факторов (духовных, материальных, правовых, политических и т. д. и т. п.), тех факторов, отсутствие которых в сходных ситуациях не исключает возникновения аналогичного события. (3) Ученый не должен забывать о том, что его теории и понятия вовсе не являются результатом интеллектуального произвола. Ибо сама эта интеллектуальная деятельность подчинена определенным нормам (прежде всего законам формально-логического моделирования). С другой стороны эти нормы подчинены высшему принципу — принципу долженствования, который конкретизируется в системе высших человеческих ценностей. Именно отнесение эмпирии к этим ценностям, задающим общее направление всякого человеческого целеполагания, лежит в основе механизма интеллектуальной деятельности. Изменение же ценностных предпочтений определяется, в конечном счете, интересами эпохи — т. е. обусловлены социально-исторически, социокультурно(13).

Итак, концепция идеальных типов Вебера позволяет учитывать и вводить в ткань политологического анализа самые разнообразные (нравственные, религиозные) нормы как объективные и самодостаточные основания для объяснения идеального целеполагания в социальной практике — истории и в самом историческом процессе как продукте и результате многообразной деятельности преследующих свои разноплановые и порой противоречивые интересы индивидов.

В этой связи снова встает вопрос о взаимоотношении философского и идеологического пластов политической культуры(14).

При ближайшем рассмотрении оказывается, что на содержательном уровне между идеями социально-политической философии и идеологическими постулатами трудно провести точное размежевание — одно и то же содержание рассматривается в разных аспектах: философия рефлектирует и существование и смысл, идеология удовлетворяется тем, что выстраивает связи этих смыслов с интересами и ориентируется на действие по осуществлению интереса, мотива.

Другими словами, философию можно обозначить как критический, диагностический элемент культуры, который стремится принять форму систематического дискурсивного знания. Средствами идеологии высшие философские идеи превращаются в идеалы конкретного политического процесса, как он совершается конкретным историческим актором.

Однако решение вопроса о ценностях как составляющих элементах политической культуры нельзя свести только к философской рефлексии ценностей и идеалов и к изучению этой рефлексии в рамках политической науки. Чрезвычайно важными представляются и эмпирические, исчислимые при помощи конкретно-социологических методик, основания политической культуры, как они присутствуют в повседневных представлениях о каждодневной политике, которые Э. Гидденс назвал здравым смыслом или внутренним знанием. Строго говоря, он зафиксировал факт невозможности изучения социально-политических явлений (в том числе, может быть, в первую очередь, феномена политической культуры) только исходя из философских концептов политического, забывая о среде существования этих идей, повседневной жизни государств и граждан, ориентирующихся на существующие идеологические клише (установки), представления обыденного сознания и здравого смысла .

Американский историк и политолог Р.С. Такер (не менее известный на Западе исследователь политической культуры, чем Г. Алмонд) много лет пытавшийся решить вопросы о подходе и понятиях, касающиеся масштабов концепции политической культуры, размышлял о том можно ли говорить о политической культуре „как об автономной части общего целого культуры общества?(15). В позиции Р. Такера, отвечающего на данный вопрос, привлекают внимание два взаимосвязанных аспекта. Во-первых, аргументация преимуществ культурологического подхода к политической культуре (в отличие от господствующего в политологии системного или же узко-психологического), во-вторых, критический анализ концепции политической культуры Алмонда, в ходе которого Такер формулирует ряд вопросов методологического характера, принципиальных для уточнения концептуальной парадигмы политической культуры.

Как считает Такер, Г. Алмонд и его последователи сосредоточили свое внимание только на одном (хотя и чрезвычайно важном) аспекте политической культуры, а именно — субъективном (а в ряде случаев и чисто психологическом), характеризуя политическую культуру как комплекс намерений и целей акторов политики(16). При этом трансляционная и коммуникативная функция политической культуры выпали из поля зрения сторонников функциональной трактовки политики как несущественные. Объясняется это тем, что видение политической культуры Алмондом формировалось как побочный результат его поиска, оно вторично по отношению к главной цели его анализа — создать типологию политических систем. Поэтому для Алмонда аксиомами являются положения о том, что: (1) политическая система любого общества включена в его политическую культуру, (2) модель общественных ориентаций на политические действия образует особую в известной мере, автономную сферу политической культуры(17). В своей критике взглядов Алмонда Р. Такер сосредотачивается на двух вопросах: о границах применения концепции Г. Алмонда к реалиям различных политических культур и на вопросе об автономности политической культуры как ее самодостаточности. Эти вопросы имеют ключевое значение для поиска новых методологических установок в содержательном и компаративном анализе политических культур.

Отталкиваясь от точки зрения Такера, можно попытаться сформулировать собственную позицию, дополнив предложенные выше характеристики политической культуры. В принципе, политическую культуру можно и нужно рассматривать в единстве двух сторон, взаимосвязанных и нераздельных — 1) совокупности моделей образа жизни и действий и 2) состояния умов, определяющего эти модели и подкрепляющего их. Или другими словами, в единстве реальных и идеальных моделей культуры — если под реальными моделями культуры понимается ограниченный круг норм поведения, в рамках которых обычно происходят реакции членов общества, а идеальные модели культуры представляются результатом консенсуса мнений относительно того, как следует вести себя членам общества в различных ситуациях(18). Гипостазируя субъективную, идеальную сторону политической культуры, Алмонд, а вслед за ними многие политологи, отходят от представления о культуре, как опыте жизни общества, социально усваиваемом и передаваемом новым поколениям, опыте, включающим и культурную деятельность человека, и связанные с этой деятельностью ощущения и мысли(19).

Исследуя эвристические возможности разных концепций политической культуры, важно, прежде всего, определиться в отношении тех функций, которые призван выполнять сам концепт политическая культура. Служит ли он для объяснения политических процессов и феноменов, попадающих под параметры явлений политической культуры?

Смыл вопроса о том, можно ли при помощи понятия политической культуры объяснить тот или иной реальный политический процесс, на наш взгляд, заключается в следующем. А именно — определяется ли научная ценность концепции политической культуры ее возможностями при помощи именно этого понятия объяснить происходящее? Или модель политической культуры призвана лишь дополнить исследование политической жизни общества, позволить в рамках такого анализа сосредоточиться на описании и систематизации массива фактов и данных, помочь поставить проблемы, — но все это за пределами реконструкции собственного содержания концепта политическая культура. Важно также иметь в виду, что в этом случае именно концепция политической культуры с имманентно присущими ей погрешностями как раз и поставит под сомнение все те факты и процессы, которые нуждаются в объяснении?

Вторая трудность связана с представлением об автономности и самодостаточности любой политической культуры, рассматриваемой в пространстве политической системы, где данная политическая культура функционирует. Прежде чем мы согласимся с предположением, что политическая культура обусловлена исключительно индивидуальными, внутренними мотивациями участника и субъекта политики или сделаем выбор в пользу подхода, допускающего существование идеально-типических моделей политического поведения, так или иначе должен быть решен вопрос: обладает ли политическая культура самостоятельностью, автономией? Принимая во внимание, что в каждом конкретном обществе сосуществуют различные типы и формы культур, закономерен вопрос: а так уж важно исходить в анализе конкретной политической культуры из предпосылки, согласно которой в общественной жизни сфера политического должна рассматриваться в своей обособленности и самостоятельности?

Многие исследователи выводят автономность политики из самостоятельности религии, экономики, политики и искусства, возникающих как обособленные сферы жизни западного социума. Они видят в появлении самостоятельного мира политических институтов и политического теоретизирования характерную черту в развитии именно западной культуры, пример удаленности от холистического состояния культуры ее приходского состояния (Г. Алмонд), при котором политика, религия и мораль слиты воедино, взаимно переплетаются(20). Встает очередной вопрос — а не предполагает ли констатация самодостаточности политической культуры пристрастного отношения к культуре современного западного мира? В свете примеров культур Византии, ислама и средневекового христианства, где государство и церковь выступали в одном лице, а сама политическая культура была неотъемлемой частью религиозной культуры, подобные утверждения об автономности политической культуры, могут выступать лишь идеологическим выражением исключительности современной культуры Запада(21).

Рассмотрение политической культуры как принципиально отличной от других форм, образующих самостоятельную сферу культуры приводит к мысли о несовершенстве самой концепции политической культуры. На первый взгляд кажется, что можно было бы просто отказаться от этого понятия и теории в пользу изучения политических институтов, идеологии, идеалов и т. п. в политике. Однако, как представляется, можно сохранить понятие политической культуры, если сам вопрос о политической культуре увязать в рамках политологии с концептуальными основами сравнительного анализа, исследующего среди прочих тем и политическую жизнь с точки зрения сравнения, компаратива ее разных культурных ареалов. В качестве исследовательской стратегии можно предложить подход, сознательно использующий концепцию политической культуры — культурологический подход к анализу политической жизни.

В рамках культурологического подхода могут по-разному применяться сравнительные методы и методики. Один из способов предполагает конструирование абстрактной модели культуры политического строя (феодального, буржуазного, коммунистического и т. п.) путем обобщения его главных особенностей после легитимности этого строя в различных странах и последующего наложения этой модели (матрицы) на конкретные случаи из сферы реальной политики; по сути, речь идет о фиксации и анализе отклонений от абстрактной модели в каждом конкретном случае.

Другой, более привлекательный, заключается в привнесении приемов историзма в политическую компаративистику, предполагает акцент на явлениях, сопровождающих трансляцию, распространение и диффузию культур. Следуя этой установке, принципиально важно знать, что, например, восприняла политическая культура России из собственного политико-культурного наследия.

Рассмотрение политического процесса сквозь призму культурных установок, признанных обществом жизненно важными, дает многие преимущества в исследовании разных политических культур. Но он имеет и массу недостатков. Недостатки — в том, что всегда не хватает фактических данных, в том, что историзм может увести от создания обобщенной теоретической модели в структурном ее понимании; сам метод анализа специфики явлений политики как культурно обусловленных дает конструктивные результаты только на уровне конкретно-теоретического анализа, когда исследуются локальные процессы и явления и не требуются масштабные обобщения.

Явные преимущества совмещения анализа конкретной культуры и политических процессов просматривается, когда речь идет о генезисе и становлении социально-политических движений, ориентированных на социальные изменения и общественные трансформации.

Такие движения возникают в условиях, неблагоприятных для жизни и благополучия значительных масс людей. Но официальной властью эти условия не воспринимаются как порождающие проблемную ситуацию, поэтому несмотря на возможность изменений (которые могут означать все что угодно, от улучшения ситуации до ее устранения)… не предпринимается никаких действий для осуществления перемен(22). Другими словами, это условия, необходимые и достаточные для возникновения движений за перемены, т. е. движений, оппозиционных правящему режиму. К таким условиям следует отнести и неблагоприятные ситуации, ущемляющие жизненные интересы масс людей (в экономике, социальной политике, власти) и бездействие властей (т. е. проблемная ситуация по типу — верхи не хотят, а низы не могут).

Поэтому для анализа политики с привлечением культурной компаративистики и важно различать две большие составляющие культуры: так называемую реальную форму культуры, т. е. образ жизни, складывающийся в опоре на обычаи, транслируемые в доминантной социальной практике; и идеальную форму культуры, т. е. доминирующие в обществе верования, ценности, нормы жизни. Рассматривая процесс взаимодействия реальных и идеальных форм культуры под углом зрения социализации, можно прийти к выводу, что несоответствия между ними смягчаются и сглаживаются именно в процессе социализации. Большинство людей становятся конформистами и живут в соответствии с кодексом культуры своего общества. Лишь очень немногие люди, обладая потенциалом и мотивацией для развития и реализации своих способностей, часто с помощью самообразования выходят за существующие культурные рамки, вырастая из них.

Немногие могут выйти за рамки традиционной культуры, господствующей в обществе и лишь отдельные люди вполне осознанно могут противостоять ей. Эти люди уходят от социализации. Но для этого они должны уйти от доминантной культуры, исследовать опыт других культур, а это невозможно без доступа к другой культуре, формы жизни и верований которой отличаются от господствующих форм. Индивидуальное освобождение от устоявшихся традиций с помощью погружения в другую культуру означает личный контакт с этой культурой (путешествие, обучение) или виртуальное общение и освоение.

Разрыв индивида с господствующими в обществе культурными традициями (одной или несколькими) — явление в рамках эволюции индустриальной цивилизации достаточно тривиальное. Этот разрыв совершается практически ежедневно, он то, как раз и является наиболее характерным для спокойно развивающегося, стабильного в социальном плане общества. Однако разрыв с культурой может быть вынужденным, приобретающим массовый характер; это уже ситуация кризисного общества, где изменяются внутренние связи, выстраивается новая структура. Примером такого разрыва может служить история разночинства в России в период разложения сословного общества. Этот процесс соединил разные социальные группы — крестьян, дворян, мещан, затронул другие слои общества — они рекрутировали своих представителей в новый слой, частью которого и стала разночинная интеллигенция.

Эти рассуждения вписываются в более широкий контекст: под углом зрения социализации можно выделить два основных слоя политической культуры (что принципиально важно для обоснования ее методологических функций).

Во-первых, это архетипические образцы поведения, нормы-правила общественной жизни, которые человек, приходя в этот мир, застает как данные. Этот пласт общественной жизни, складывающийся веками и передающийся из поколения в поколение, можно обозначить как область бессознательного, хочет того или нет человек, но архетипы присутствуют в глубинах его подсознания (механизмы элиминации бессознательного описаны в многочисленной литературе по психоанализу). Вопрос о трансляции этих феноменов в современной науке остается дискуссионным. По крайней мере, два полюса решения этого вопроса — квазибиологический, предполагающий наличие генетических механизмов передачи социальной (исторической) памяти (крайнее выражение — тезис о запрограммированности поведения человека), и квазисоциологический, рассматривающий человека как разумного реципиента потока внешней информации, оформленной как определенная знаковая система (на основе этой информации индивид и выстраивает осознанные алгоритмы своего поведения), имеют своих ярких приверженцев и оппонентов в политической психологии(23).

Во-вторых, благоприобретенные ценности, ориентации, смыслы и т. п. — как результат целенаправленного, сознательного воздействия — воспитания или самовоспитания личности. Они вторичны по отношению к архетипам, и в некоторых случаях архетипы определяют эти смыслы, а в других — подкрепляют их (но никогда не противоречат). Там, где существуют несоответствия между реальными и идеальными моделями культуры, т. е. между тем, как люди обычно ведут себя, и тем, как, по их мнению, следует себя вести, или же между общепринятыми принципами и преобладающей в обществе практикой, социализация как бы готовит к ним новые поколения. Те, кто ушел от социализации, культурные диссиденты, становятся неофициальными лидерами, если артикулируют, аргументируют возникновение той или иной проблемной ситуации и предлагают политические рецепты ее разрешения. Именно с деятельности лидера(24), осуществляемой в формах, отличных от официальных, начинается процесс объединения людей для осуществления изменений в обществе и политике — т. е. социально-политические движения, успех которых зависит от поддержки масс.

Например, социально-политические движения XIX века делятся на две большие категории — движения за реформы и революционные движения. Успех (или неуспех) этих движений был связан не только с их близостью или удаленностью от насущных проблем масс, степенью организованности, массовости, масштабами представительства в легитимных институтах общества, во власти, — но и с духовной, интеллектуальной их составляющей. Речь при этом идет не об идеологии, но о существовании в сознании общества некоего базового мифа, близость (или удаленность) к которому во многом определяет общественный успех движения. Как замечает Р. Такер, всегда существует ядро верований, как бы центральный нерв, в котором заложены гены идеальной культурной модели, и я предлагаю назвать его базовым мифом общества. Подобные мифы являются источниками, из которых люди черпают смысл своего существования в обществе; таким образом, эти мифы, если можно так выразиться, есть не что иное, как общество в его интеллектуальной концентрации(25).

Процессы социализации определяют жизнь в мире, где доминируют несоответствия между идеальными и реальными моделями культуры, в том числе и между базовым мифом (так, как он понимается) и практикой, преобладающей в обществе. Но социализация не срабатывает в отношении отдельных индивидов или их сообществ, для которых базовый миф начинает приобретать особенное значение, а столкновение между этим мифом и существующей практикой представляется как изъян общественной организации. Они рассматривают разрыв между практикой повседневности и принципом как порочную, и требуют устранения этого противоречия. Эти группы или индивиды стремятся до предела драматизировать проблемы и убеждать, доказывать необходимость менять сложившуюся благодаря действию (или бездействию) практику социальной жизни(26). Так складывается ситуация духовного лидерства в рамках общественно-политического движения.

Если деятельность духовных лидеров находит значительный отклик в обществе, возникает реформистское движение. Во многих случаях им оказывают активную поддержку люди, недовольные именно теми условиями, против которых протестуют духовные лидеры этого движения. Сложившаяся ситуация и у них вызывает чувство горечи, связанное с оскорбленным достоинством, ограниченными возможностями сделать карьеру, отказом в получении работы и жизнью в бедности. К общественно-политическому движению часто присоединяются и по исключительно моральным соображениям. Третий слой рекрутов — люди, присоединяющиеся к успеху движения в прагматических целях. Если сравнить это положение с ситуацией, характерной, например, для России в момент зарождения и развития там народнического движения, то можно констатировать ряд совпадений, подтверждающих общие тенденции возникновения любых реформистских движений(27), наличие лидеров, артикулирующих проблему и вероятный путь выхода (ее решения), рекрутов, присоединяющихся к движению из чувства оскорбленной гордости и безысходности, с одной стороны, с другой — по моральным соображениям, и, в третьих, — людей, преследующих собственные эгоистические цели.

Для складывающихся общественно-политических движений важно найти обобщенную характеристику их политической культуры, причем эта характеристика должна вытекать из их отношения к доминантной политической культуре данного общества. Такими концептами могут стать консерватизм, реформизм и революционаризм.

Принято считать, что консерватизм предполагает оппозицию любым переменам — такова установка обыденного сознания. Она не соответствует действительности и имеет смысл только в рамках противопоставления реформизма и консерватизма (тем более, что она противоречит идеям о консервативности реформизма, которым следуют многие исследователи этой разновидности политической культуры). Консерватизм это не только протест против всяких перемен; он выражает и приверженность социально-политическому статус-кво — общепринятым нормам, преобладающим формам практики. Несоответствие между ними консерватор просто принимает во внимание или обосновывает, исходя из разных установок. Основное же значение консерватизма воплощено в его приверженности к базовым мифам и идеальным моделям культуры как основам жизни политического сообщества.

В этом суть отличий консерватизма от реформизма, который, отдавая на практике предпочтение идеальным моделям (также как консерватизм), пытается достичь глобальных перемен, культивируя локальные изменения в повседневной реальности. В отличие от консерватизма, и революционаризм, и реформизм ориентированы на социальные изменения.

Что же касается различий между революционерами и реформаторами, то утверждения, о том, что основой таких различий являются вопросы тактики (одни придерживаются в борьбе за перемены экстремистской тактики, включающей насилие; другие — стремятся к мирной тактике постепенных изменений, в основном путем убеждения) — несостоятельно. Тактические приемы реформизма, как свидетельствует история и опыт революций, часто берут на вооружение революционеры, реформисты же на практике сталкиваются с необходимостью применять тактику насилия. Поэтому базовые различия лежат в сфере идеальных установок и мотиваций, проявляются в понимании и оценке ситуации, подлежащей изменению. Если реформистский лидер отстаивает базовый миф данного политического общества, идеалы его модели политической культуры и отклонения от этих моделей оценивает как порочную ситуацию, которую можно и нужно исправить, то революционный лидер изначально определяет ситуацию как порочную, как неизбежно подлежащую фундаментальному преобразованию.

Как справедливо отмечает Р. Такер в своей интерпретации сущности революционного сознания, истоки сознания, ориентированного на радикальные перемены, на революцию, чаще лежат в психологических установках индивида, ощущающего свою непричастность к обществу, не разделяющего его миф; такой индивид отвергает как идеальные, так и реальные модели культуры, которые предлагает ему общество, видит в них идеологию, скрывающую реальности кризисной общественной ситуации, сеющую иллюзии о перспективах ее преодоления(28). В отличие от революционера, реформатор исходит из того, что базовый миф (т. е. идеал) должен стать реальностью данного существующего общества(29). При этом новый миф соединяется с традиционными культурными установками.

Завершить этот сюжет можно утверждением о том, что концептуальные положения о политической культуре как важном элементе общей культуры общества, об идеальных и реальных моделях культуры, о единстве политико-культурной практики и представлений, о базовом мифе общества, о социализации, снимающей противоречия между идеальными представлениями и реальной практикой, о возможности разрыва с культурной традицией, о кризисе, порождающем ориентацию на борьбу как предпосылку становления общественно-политических движений за изменения, а также характеристика Р.С. Такером радикально революционного и реформистского типа социально-политических движений — все это может и должно быть в инструментарии современного исследователя политической культуры.

На этом можно было бы остановиться, но сюжет о понятийном измерении политической культуры будет неполным без упоминания двух проблем, активно обсуждаемых в отечественной и западной литературе. Речь идет о функциях и типах политической культуры.

Проблема функций политической культуры волнует, по преимуществу, отечественных исследователей, традиционно выделяющих (в различных вариантах словосочетаний, от чего, впрочем, суть дела не меняется) функции коммуникативную, интеграционную, нормативно-регулирующую, трансляционную, прогностическую, воспитательную и др. (перечень можно продолжить еще целым рядом прилагательных, количество которых обычно прямо пропорционально богатству фантазии того или иного автора).

На наш взгляд, наиболее существенными являются, во-первых, функция политической социализации — т. е. интроецирование в сознание субъекта определенных установок, происходящее в рамках той системы социальных отношений и, соответственно, через посредничество той политической культуры (включающей и институциональные и нормативно-ценностные элементы), которая составляет среду общения.

Во-вторых, интеграционная функция, благодаря которой происходит более или менее устойчивое сплочение социальной общности различных уровней.

В-третьих, трансляционная функция, обусловленная наличием связей, обеспечивающих передачу в общественном сознании определенных политических традиций и опыта от поколения к поколению. Нам представляется, что если рассуждения о функциях не столь существенны(30), то проблематика типологизации и структурирования (внутренней типологизации) политической культуры — в силу своей сложности и наличия большого количества вариантов аргументации — требует хотя бы схематичного изложения.

На наш взгляд, аксиомой можно считать базовый для анализа любой конкретной политической культуры водораздел между идеальными представлениями о политике, культуре и реальной практикой политико-культурной деятельности. Слово и Дело, Сознание и Бытие, Идеалы и Действительность и многие другие оппозиции понятий, описывающих реальную жизнь и ее отражение в мышлении человека в их взаимодействии и взаимовлиянии, лежат в основе разделения политической культуры на идеальную и реальную. Существуют идеальные модели политической культуры у разных сообществ, национальных и социальных ассоциаций, включенных в политическую жизнь; они есть и у отдельных индивидов как членов этих ассоциаций; именно из индивидов формулируется культурный авангард и политическая элита, формирующая, в конечном счете, сами реальные модели политической культуры.

Таким образом, можно говорить о наличии нескольких идеальных моделей политической культуры в каждом конкретном обществе. Они различаются по степени популярности, обусловленной широтой представительства и степенью агрессивности (активности) ее элементов в каждом конкретном обществе.

Вторая составляющая политической культуры — это реальная практика политической жизни конкретного общества, во всем многообразии и противоречивости которой всегда можно обнаружить характерные черты, выделяющие именно это общество, государство в ряду других, и позволяющие говорить о специфике, например, российской политической жизни по сравнению с французской (т. е. о национальной специфике), о специфике политической культуры в России во второй половине XIX века и т. д. и т. п.

Коротко говоря, всякое общество обладает политической культурой, виды которой представлены реальной политической культурой и идеальными моделями политической культуры. Их совокупность и составляет тот феномен, который можно обозначить, например, как политическая культура России.

Это достаточно условное разделение на идеальное и реальное (условное потому, что в реальной практике огромную роль играют идеальные модели, в свою очередь базирующиеся на культурных архетипах и новых образах мира, созданных наукой, идеологией) в практическом анализе конкретной политической культуры должно подкрепляться рассмотрением типов политической культуры. Методологическое значение имеют и различия в подходах к классификации политической культуры, рассматриваемой в ее самодостаточности — как самостоятельной сферы политического пространства.

Обычно отечественные исследователи, пишущие о типологии (классификации) политической культуры, идут тремя путями: используют ту или иную конкретную типологию, разработанную западными учеными (здесь вне конкуренции — Алмонд и Верба)(31); традиционным для советского обществознания путем привязки типов культуры к формационному развитию и классовым интересам буржуазии, пролетариата, крестьянства; и, приобретающим все больше приверженцев, путем культурно-цивилизационной типологии(32).

С точки зрения Алмонда и Вербы, в истории человечества различаются три наиболее общих идеальных типа ориентаций, моделей отношения больших масс людей к политической системе: парохиальный, подданический, партисипаторный, различные комбинации которых представляют ту или иную конкретную политическую культуру(33). Первый тип характеризуется полным отсутствием у населения знаний о политике и политической системе, полным отрывом от нее. В таких обществах нет специализированных политических ролей: власть вождей и шаманов представляет собой нерасчлененность политико-экономико-религиозной роли. У членов этих обществ политические ориентации не отделены от иных ориентаций (экономических, религиозных). Парохиальная ориентация есть отсутствие каких-либо ожиданий, связанных с политической системой. Последняя никак не соотносится с жизнью парохиала(34).

Второй тип — подданнический. Ему свойственно пассивное политическое поведение, исключительная ориентация на господствующие ценности при очень слабом их осмыслении; высокий уровень ориентаций относительно output-аспектов политической системы при полном отсутствии ориентаций относительно input-аспектов системы и самого себя как активного участника политического процесса. Подданный хорошо понимает государственную власть и умеет эффективно (для системы) подчиняться ей. Во всем остальном он пассивен и систему в целом идентифицирует с ее output-измерением(35).

Третий тип — партисипаторный, квалифицируемый еще и как рационально-активистский. Члены общества ориентируются на систему в целом, как на ее политические, так и административные структуры, и процессы в ней протекающие. Иными словами, это одновременно ориентация на „активистскую роль самого себя; и это последнее не зависит от позитивного или негативного отношения к системе и ее ролям(36). Индивиды активно участвуют в политической жизни, пытаются воздействовать на процессы принятия решений, умело артикулируют собственные притязания. При этом выполняют и с уважением относятся к уже принятым решениям.

В данном случае речь идет об умозрительных, абстрактных идеальных моделях политической культуры, в чистом виде и в полном объеме не реализованных нигде и никогда. В каждой конкретной стране общая (господствующая) политическая культура складывается из различного сочетания элементов подобных моделей. Более того, политическая культура, — потому что поведение и парохиала, и подданного, и гражданина подвержено влиянию огромного числа факторов (помимо собственно политического, географического, национального, религиозного, профессионального, например), с одной стороны, с другой, определяется кроме рациональных, иррациональными моментами, свойственными психике человека (предрассудками, предубеждениями, мифами и т. д.), — вряд ли в реальности имеет гомогенный характер. К тому же, как показали Алмонд и Верба, политическое поведение конкретного индивида также нельзя свести к чему-то одному — только к участию или только к подчинению, в зависимости от ситуации он может вести себя различно, в большинстве случаев обнаруживая причудливую смесь ориентаций, характерных для разных моделей. Будучи генератором политических идей и решений в одной области, сфере деятельности, в других он прекрасно вживается в роль, например, парохиала.

По большому счету, иерархичность общества, неординарность политических структур, наконец, национальные особенности системы социализации (семьи, воспитания, образования, и т. д.) предопределяют не только стиль мышления и поведения конкретного человека, но и дробят политическую культуру общества на фрагменты и субкультуры.

В первом случае, фрагментированная политическая культура, или же, по определению В. Розенбаума, — культура, в рамках которой у населения отсутствует прочное согласие относительно путей развития общества(37), присуща большинству стран, отягощенных излишним социальным плюрализмом, т. е. избыточным количеством общественных групп и, соответственно, повышенной конфликтностью; проблемами, связанными с формированием нации, с достижением стабильного и устойчивого развития. В таких обществах: а) парохиальная политическая лояльность преобладает над национальной; б) легитимные и действенные процедуры по урегулированию конфликтов отсутствуют; в) социальные группы по отношению друг к другу испытывают острое недоверие (в связи с чем, видимо, затруднена национальная идентификация, формирование самосознания мы, в отличие от других, живущих за границами страны); г) правительства нестабильны и недолговременны.

Во втором случае, наличие частных культур, или субкультур, обусловлено практически теми же причинами, что и фрагментарной политической культуры, однако, будучи связаны между собой и иногда даже совпадая, два этих явления (фрагменты и субкультуры) все же не одно и то же. Различаются они, во-первых, по степени интегрированности в общую политическую культуру (отличия субкультур не носят принципиального характера), во-вторых, по степени общности (субкультура значительно шире по объему и может включать ряд фрагментов).

Поляризованная политическая культура включает вертикальные и горизонтальные субкультуры. Горизонтальные субкультуры основываются на религиозных, этнических, региональных признаках. По аналогии с культурой общества, политическая культура также имеет основания для вертикального деления на высокую и низкую, т. е. культуру интеллектуалов (элитистскую субкультуру) и культуру народа (массы, толпы)(38).

В свое время Т.С. Элиот заметил, что многие всегда готовы считать себя людьми культуры на том основании, что они не только не нуждаются в других, но и слепы по отношению к тем, кто нуждается в них(39). Развивая мысль Элиота, Рассел Кёрк связывал подобный элитизм с появлением внутри культурного класса (а иногда, как это, например, часто случалось в России, и вне его) индивидов выдающегося культурного масштаба, чьи личные дарования могли внести существенный вклад в совершенствование человеческого разума и духа (включая и политическую сферу). Однако, подчеркивая связь высокой и популярной культур, американский ученый справедливо заметил, что такие личности не в состоянии, подобно Атласу держать культуру на своих плечах, если им недостает поддержки класса или группы, или же когда тенденции большой массы людей устремляются в противоположном направлении(40).

Крайним выражением негативного отношения к политической культуре данного общества является бунт против унаследованной культуры, доминирующих в социуме субкультур и фрагментов; этот бунт ведет к формированию самостоятельных политических контркультур. Отрицание здесь приобретает самодовлеющее значение, становится образом политической мысли и стилем политического поведения.

Примеров типологизации политической культуры можно привести еще немало. Достаточно сказать, что каждый автор, пишущий о политической культуре, вынужден определяться и с прилагательными, так как без такого уточнения любая политическая культура — лишь абстракция, в силу своей универсальности не имеющая операциональных свойств и приложений. Естественно, набор этих уточняющих прилагательных зависит и от подхода, выбранного данным автором, т. е. методологии анализа, и от целей, конкретных задач исследования, от его идеологических предпочтений и ряда других факторов. Но в целом, все многообразие интерпретаций политической культуры, видимо, не выходит за определенные рамки, поэтому можно попытаться представить некую схему, поясняющую принципы классификации политической культуры. В зависимости от критериев (системных, функциональных, ценностных, цивилизационных), положенных в основу различения, политическая культура обозначается в литературе следующим образом. I. Системные, организационные критерии: 1) по степени интегрированности в политическую систему: а) господствующая; б) субкультура; в) фрагментарная; г) контркультура. 2) По уровню организации(41): а) индивидуальная; б) групповая; в) общая. 3) По статусу субъектов политической культуры в политической системе: а) элитарная (официальная политическая культура властвующего субъекта); б) массовая; в) маргинальная (культуротворчество носителей специализированного сознания). II. Функциональные критерии: 1) по степени гомогенности: а) поляризованная (Discordia), неоднородная; б) консенсуальная (Concordia), однородная. 2) По степени и характеру участия субъектов в политической жизни (преобладающим ролям): а) рационально-активистская; б) подданническая; в) иррационально-отчужденная (парохиальная). 3) По способам осуществления социализации(42): а) гражданская; б) авторитарная; в) демократическая. 4) По характеру отношения к правящему режиму и политической системе в целом; а) лояльная; б) апатичная; в) отчужденная, оппозиционная. III. Ценностно-нормативные критерии: 1) по отношению к обществу, свободе: а) индивидуалистские (асоциальные); б) коммунитарные (коллективистские). 2) По отношению к государству и политической власти в целом: а) этатистские; б) антиэтатистские. 3) По целям, идеологической направленности: а) консервативная; б) либеральная; в) радикальная(43). 4) По объему исповедуемых ценностей, ориентированные на: а) общечеловеческие ценности; б) национальные, религиозные, профессиональные и т. п. IV. Цивилизационные (исторические, социокультурные) критерии: 1) по месту в истории человечества: а) архаическая, доиндустриальная (потестарная); б) индустриальная; в) постиндустриальная. 2) По социокультурным основаниям: а) самобытная (ориентирующаяся преимущественно на национальные традиции и собственный уникальный опыт государственности), эндемическая(44); б) космополитическая (заимствующая чужой опыт и образцы).

Как видим, прилагательных, так или иначе характеризующих политическую культуру, можно использовать значительное количество. Однако, выбор, на наш взгляд, должен, прежде всего, определяться жанром и задачами исследования. Вполне естественно поэтому, что в работах эмпирических, авторы которых основывают свои рассуждения на интерпретации материалов конкретных социологических исследований и статистики, принципы типологизации будут иными, чем в антропологических, политико-философских исследованиях политической культуры, авторы которых исходят из некоторых общих культурологических, исторических, философских построений. В последнем случае эмпиризм и прикладной аспект типологизации менее важен, а функциональность классификации политических культур ограничивается рамками и вполне оправдывается задачами каждого конкретного исследования, которое не должно претендовать на универсальность, абсолютную истину и окончательность диагноза.

Исходя из этого, как нам представляется, можно, например, предложить следующую типологизацию неоднородной политической культуры России XIX века как совокупности политических идеалов, ценностных ориентаций, установок и стиля действия различных социальных общностей, позволяющую под определенным углом зрения охарактеризовать социокультурные детерминанты, сущность, особенности и специфику политического сознания и деятельности российской политической элиты (властвующего субъекта), интеллигентской оппозиции и массы русского народа.

Следует сразу развести официальную политическую культуру, политическую культуру массы, политическую культуру интеллигенции. При этом под официальной политической культурой подразумевая культуру властвующей элиты, сочетающую рационально-активистские и подданнические тенденции, лояльную, этатистскую, консервативную по определению, авторитарную, коммунитарную, космополитическую по существу и эндемическую, национально-религиозную по форме; под массовой политической культурой — фрагментарную, по сути, культуру, парадоксальным образом сочетавшую лояльность и апатию, подданнические и иррационально-отчужденные, архаические, традиционалистские и эндемические черты, этатизм и ориентацию на национально-религиозные ценности с демократическими, коммунитарными и анархическими тенденциями; под политической культурой интеллигенции — политическую субкультуру русской интеллигенции — маргинальной группы носителей специализированного сознания, игравшей рационально-активистскую роль в истории России, в массе своей, в большей или меньшей степени, оппозиционной правящему режиму и политической системе в целом, в политическом сознании которой сочетались индивидуалистские и коммунитарные, этатистские и антиэтатистские, либерально-демократические, реформистские и революционаристские, радикально-нигилистические и охранительные стремления и тенденции, космополитизм и самобытность.

Примечания

1. Из многочисленных подходов к анализу политической культуры в отечественной литературе 1990-х годов (а преимущественно именно она является предметом осмысления в данной статье) можно выделить следующие: 1. Политическая культура рассматривается как идеологическое явление. 2. Политическая культура рассматривается как степень политической зрелости и активности граждан по отношению к политической системе и ее функционированию. 3. Политическая культура рассматривается как элемент духовной жизни общества, как сфера реализации ценностей, характеристика политических норм, образцов, поведения, социально-политический опыт и своеобразная социально-политическая память. Взгляд на политическую культуру как на часть духовной наиболее распространен при культурологическом подходе к анализу, когда политическая культура рассматривается, с одной стороны, как часть, фрагмент исторически определенного типа культуры, а с другой — отождествляется с культурой духовной. С методологической точки зрения игнорировать взаимосвязь духовной и политической культуры некорректно, но это никак не дает оснований для включения политической культуры в духовную, лишения ее специфичности и определенности. Политическая культура в статусе духовной тождественна политическому сознанию. В рамках культурологического подхода, на наш взгляд, продуктивной может быть методологическая позиция, рассматривающая культуру как целостное явление, с которым политическая культура соотносится, как вид с родом. В этом случае политическая культура исследуется и развивается на основе общих закономерностей культуры с учетом ее относительной самостоятельности, которая определяется влиянием политических и других сфер жизнедеятельности человека и ее собственным системным характером.

Наличие различных подходов к исследованию политической культуры породило и обилие ее определений, в которых фиксируются ее специфические черты, функции, способ существования, указание на связь с политической идеологией и т. д. Политическая культура как синтез политики и культуры не означает их механического соединения. Это качественно новое общественное явление, не сводимое ни к той, ни к другой его составляющей. Глубинная связь политики и культуры лежит в осознании и реализации социальных интересов. Категория политической культуры может быть раскрыта через выявление сущности политики, а также приведения в систему всех политических категорий по схеме: политика — политическая система — политическая жизнь — политическая культура. Политика — это всеобщий, универсальный способ поддержания целостности социально-структурированного общества. Политическая линия вырабатывается, конкретизируется, реализуется в рамках политической системы, являющейся ее основной формой функционирования и развития. Политика определяет содержание политической системы — обмен деятельностью между субъектами по поводу власти и управления. Структурные элементы политики — политическое сознание, политические отношения, политическая деятельность, политические институты — создают основу для структурирования политической системы. В понятии политическая система аккумулируется сущностное понимание политики. Однако реальный процесс функционирования политической системы включает в себя как сущностный уровень политики, так и его проявления. Политика как разноуровневое бытие, таким образом, трансформируется в политическую жизнь — очередную ступень ее конкретизации. Политическая жизнь олицетворяет все многообразие политического бытия. Содержательное обогащение политики требует ее сведения к общему знаменателю — политической культуре, которая очищает политику от деятельностных, нормативных, гносеологических, институциональных форм бытия, акцентируя внимание на человеке как главном действующем лице общественно-политических процессов. Восхождение от политики к политической культуре означает преодоление раздвоенности человека, когда в одном случае он является целью, в другом — средством для достижения поставленной цели. Развитие политической культуры (развитие гражданских качеств человека) придает функциональную направленность политизированному обществу.

2. Приоритет в изобретении самого понятия политическая культура, по-видимому, принадлежит И.Г. Гердеру, который в своей знаменитой работе Идеи к философии истории человечества (1784–1791) сравнил политические культуры греков и евреев. В современной же политологии впервые термин появился в работе Х. Файера Системы правления великих европейских государств (1956), на что указывает А.И. Соловьев. См.: Соловьев А.И. Политическое сознание и политическая культура. М., 1999. С. 47. Понятие политическая культура по-разному трактуется в современном западном политическом знании. Эволюция концепта и концепции политической культуры оттачивается, начиная с XIX века. Этапами в генезисе этого понятия признаются теории национального характера, коллективного сознания (Э. Дюркгейм), идеального типа М. Вебера, ориентацию на референтные рамки действия Т. Парсонса и др. Понятие политической культуры, предложенное Г. Алмондом и С. Вербой признается классическим; с их книги The civic culture: Political attitudes and democracy in five nations в западной политологии начинается новый, современный этап развития концепции политической культуры. Политическая культура — это специфические формы ориентации на реальную политическую систему конкретного общества и на собственную политическую деятельность (т. е. позиции относительно роли каждого индивида в данной политической системе). В политической науке и до упомянутых авторов широко употреблялись такие понятия, как консенсус, терпимость (толерантность), ценности, конформизм, позиция (установка по отношению к тем или иным политическим объектам), но все эти понятия никак не складывались в целостную концепцию субъективного отношения людей к политике. Только благодаря новому понятию, т. е. понятию политической культуры, удалось преодолеть неопределенность и фрагментарность перечисленных выше и им подобных понятий. Этим понятием Г. Алмонд и С. Верба выделили ориентации на политику и роль индивида в сфере политики как ключевую переменную для уяснения сути национального этоса, субъективного отношения людей к политике. Ориентации — это интериоризованные аспекты политических объектов и политических отношений. Исходный мотив при разработке концепции политической культуры сводился, в первую очередь, к тому, чтобы создать матрицу отношений ориентации к политическим объектам: (1) политической системе в целом; (2) политической коммуникации как она осуществляется в самом обществе и между институтами, в рамках которых принимаются политические решения; (3) результатами политического процесса — решениями парламента, правительства и пр.; (4) собственно политической идентичностью участников политического процесса — социальных групп, индивидов, общества в целом.

3. Отметим, что в ходе дискуссии, породившей огромный поток литературы, это понятие утратило первоначальное содержание, постепенно охватывая все более широкую предметную область. См.: Судас Л.Г. Массовое сознание современного российского общества (философско-политологический аспект исследования). Автореф…док. филос. наук. М., 1996. С. 8.

4. Almond G. A. Comparative political system // Political behavior: A reader in Theory research. Clencoe, 1956. P. 36.

5. Трудности в разработке новой концепции политической культуры, с которыми столкнулись Г. Алмонд и С. Верба, были связаны с попыткой определить уровень политической культуры в соответствии с качеством и способами оценки и реакции индивида на политические решения, из которых Г. Алмонд и С. Верба стремились вывести формулу включенности, участия индивида, группы в политическом процессе. В дополненном и обновленном издании своей работы The civic culture — The civic culture revisited: An analytic stady, авторы скорректировали свою позицию. Во введении Алмонд предлагает более совершенную матрицу для концепции политической культуры: он выделяет три объекта ориентации: политическая система; политический процесс; политическая власть (политические механизмы государственного аппарата власти и управления, функционирования и отправления власти). Г. Алмонд описывает три типа политической культуры: культуру политической системы (system culture), культуру политического процесса (process culture) и культуру политического управления (politicy culture). Совокупность этих трех типов политической культуры и являет собой то, что составляет гражданскую политическую культуру. Политическая система, например, включает в себя: национальное сообщество, политические структуры, форму правления, политические авторитеты (авторитет — власть, которая узаконена и институционализирована — А.Ш.). Ориентация на перечисленные субобъекты позволяет выделить такие элементы политической культуры, как национальная идентичность, поддержка (или неподдержка) режима власти, отношение к политическим авторитетам, легитимность системы и т. д. Политический процесс как объект ориентации — это, прежде всего — другие, как акторы политики, а также отношение к себе как политическому актору. В данном случае оказывается возможным выделить такие компоненты политической культуры, как политическая вера в других, политическая компетентность, коллективная (kooperative) компетентность и т. д. Именно на основе последних компонентов как типов ориентации становится возможным вычленение трех типов политической культуры: парохиальной, подданнической, партисипаторной и различных их комбинаций. Политическая власть как объект ориентации, как направления государственной политики и управления, включает в себя цель политического действия, способ принятия решений и эффективность управления. Ориентации на эти субобъекты формирует такие компоненты политической культуры, как ожидания от политической системы, ответственность власти. Таким образом, отношение между объектами политики и ориентациями на эти объекты порождает три основных измерения политической культуры: культуру системы, культуру процесса и культуру управления. Субъективное (психологическое) отношение к объектам политики как социальному феномену формирует комплексную структуру основных измерений и субизмерений политической культуры. Между тем это отношение еще не является исчерпывающим в цельной и комплексной структуре политической культуры индивида, социальных групп и национальных сообществ. На самом деле отношение гораздо сложнее, и оно обуславливается еще одним аспектом политической культуры, а именно — способом анализа системных связей между основными измерениями и субизмерениями политической культуры. Однако даже эти уточнения не снимают вопроса об отношении политической культуры и политической идеологии — системы ценностей и пристрастий в их отношении к политической культуре. Не случайно многие исследователи воспроизводят определение политической культуры, данное еще в 1965 году С. Вербой: Политическая культура общества представляет собой систему эмпирических верований, экспрессивных символов, ценностей, которые в совокупности и определяют ситуацию, в рамках которой осуществляется политическое действие. Она (политическая культура) обеспечивает субъективную ориентацию по отношению к политике. Упор делается на подчеркивании того обстоятельства, что политическая культура — это, прежде всего система эмпирических верований людей относительно политики. И, естественно, далее, констатируется, что неотъемлемой частью политической культуры того или иного народа являются экспрессивные политические символы (национальный флаг, гимн, герб и т. п.), а также система ценностей, как критерий, в первую очередь, желательной формы политического действия, желательного типа политической системы, политических институтов и способа управления обществом. С. Верба настаивает на том, что политическая культура не сводится, например, к фактам взаимодействия (интеракции) политических акторов друг с другом, она не включает в себя и политические структуры (политические институты, партии, группы давления и т. р.), потому что политическая культура — это, прежде всего политическая вера, т. е. система ценностно-нормативных представлений о моделях политического взаимодействия и моделях политических институтов. Политическую культуру не следует воспринимать как объяснение того, что происходит в мире политики, она призвана объяснить, что люди думают о происходящем в мире политики, как они оценивают то, что происходит в сфере политики. Политическая культура, к тому же, не только объясняет поведение и политические позиции людей, но и регулирует способы их поведения (например, будет ли конфликт решаться насильственно или мирно, на путях диалога — прямо зависит от политической культуры населения конкретной страны), неких исходных политических представлений, которые С. Верба относит к разряду примитивных политических верований. По своей природе эти постулаты таковы, что они принимаются беспрекословно, и каждый индивид, который их придерживается, считает, что точно так же их разделяют и другие люди. Это краеугольные предпосылки или постулаты относительно политики. С. Верба анализирует в связи с этим отношения между политической культурой и культурой как таковой. Он приходит к выводу, что некоторые основополагающие верования, нормы и ценности в рамках той или иной культуры играют решающую роль в формировании конкретной политической культуры. Представления о природе человека, отношения человека и природы, представления о времени, о деятельности человека, об отношениях, складывающихся в обществе, на самом деле, чрезвычайно важны для формирования и структурирования политической культуры. Политическая культура населения той или иной страны влияет на то, насколько эффективно или неэффективно функционирует политическая система. В конце концов, своей невидимой рукой политическая культура или способствует стабильности политической системы или, напротив, как эрозия, постепенно подтачивает и разрушает ее.

6. Денкэн Ж.М. Политическая наука / Пер. И.А. Гобозова. М., 1993. С. 72–74.

7. Этот путь есть не что иное, как нормативный подход, противостоящий марксову структурному подходу: У Маркса первична структура, а у Вебера — нормы (См.: Пивоваров Ю.С. Концепция политической культуры в современной науке // Политическая наука. Теоретико-методологические и историко-культурные исследования М., 1996. С. 23).

8. См.: Касьянова К. О русском национальном характере. М., 1994. Работа была написана ею в 1983 и опубликована в 1994 году. Даже по прошествии почти двадцати лет основные концептуальные положения и многие утверждения этого автора не устарели. По сути, проблемы личностного статуса, правопорядка, религиозных основ жизни русского общества, его обрядности, символики и мифотворчества как обусловливающих активность различных сил общества и многие другие, о которых пишет Касьянова, вполне могут рассматриваться как идеальная типология анализа кризисных процессов в русском обществе, так как сложности, с которыми мы сталкиваемся в политической сфере — это сложности сопровождающие всю нашу историю как общества русской модерности. Исследуя характерные психологические и культурные особенности русского этноса и этоса (институализированных как моральные нормы традиций и образа жизни данного общества), К. Касьянова осуществила редкий по оригинальности анализ политической культуры русского народа, рассмотрев структурные элементы, механизмы формирования и генезиса национального самосознания в связи с политической практикой России, место и роль интеллигенции в этом процессе, культурные основания (архетипы, модальные личности, ценностные ориентации и т. д.) политики. И все это с опорой на авторитет классиков политологии, социологии, антропологии (М. Вебера, Э. Дюркгейма, Т. Парсонса, Ч. Кули, К. Леви-Стросса и мн. др.), а также широкий круг отечественных мыслителей (от Герцена до Флоренского).

9. О потребности политики в философском смысле прекрасно сказал Т.С. Элиот, характеризуя состояние дел в области политической теории, которая, по его убеждению, склонна формировать умы, которые привыкнут мыслить лишь в пределах безличных и бесчеловечных сил; тем самым она склонна и обезчеловечивать тех, кто ее изучает (Элиот Т.С. К определению понятия культуры: Заметки. М.–L., 1968. С. 119). При всех ее достоинствах, операциональная трактовка политики изучает человечество как массу, отстраняется от этики; тесно связанная с экономикой и социологией современная политическая мысль считает себя владычицей точных наук; изучает абстракции, выдуманные для удобства мышления, а не человеческую личность; точные и опытные науки рассматривает с точки зрения полезности, их результаты — как увеличивающие или уменьшающие комфортность жизни, культуру же — как ничтожный побочный продукт, либо как раздел жизни, устрояемый в соответствии с системой, которой отдается предпочтение (Элиот Т.С. К определению понятия культуры: Заметки. М.–L., 1968. С. 120).

10. Ашин Г.К. Политическая философия в структуре политической науки // Человек-Философия-Гуманизм: Тезисы докладов и выступлений Первого российского философского конгресса (4–7 июня 1997 г.): В 7 т. Т. 4. Социальная философия и философия политики. СПб., 1997. С. 255–256.

11. Манифест Коммунистической партии, написанный К. Марксом и Ф. Энгельсом в 1848 году заканчивается словами: Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!. Манифест предлагал модель политической практики для коллективного субъекта — социального класса промышленного пролетариата. При помощи этого методологического приема Маркс и Энгельс оценивали реальную ситуацию в индустриальном обществе, но не в конкретном национальном государстве, принадлежащего к определенной культуре, цивилизации, подчиняющегося конкретному политическому укладу. Этот класс рассматривается ими как абстракция, подобная абстракции человечество, человеческий род. Но исходная посылка Манифеста — неизбежность для всех эпох и народов наступления промышленного капитализма, достижения этой стадии всеми еще не вступившими на этот путь обществами. При помощи такого приема Маркс и Энгельс и обосновывают универсальную, всемирно-историческую роль рабочего класса. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 4. М., 1955. С. 459.; Такер Р.С. Политическая культура и лидерство // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 2. С. 94–95).

12. Этот момент акцентировал А.С. Панарин. См.: Панарин А.С. Философия политики. М., 1996. С.49, 54, 56, 59, 65; См. также: Панарин А.С. Реванш истории: стратегическая инициатива России в ХХI веке. М., 1998.

13. См.: Давыдов Ю.Н. Кризисы в социологии как вехи ее периодизации // История теоретической социологии: В 5 т. Т. 1. От Платона до Конта (Предыстория социологии и первые программы науки об обществе). М., 1995. С.15–16.

14. Можно согласиться с трактовкой, согласно которой элементами феномена политическая культура являются миф (в смысле иррационального, бессознательного начала культуры), идеология (в узком и конкретном значении этого слова) и философия (обосновывающая идеалы и ценности).

15. Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 1. С. 78.

Нужно отметить, что политическую культуру с позиций социокультурного детерминизма в последние годы в отечественной политологии анализировали В.В. Бочаров, И.В. Василенко, К.С. Гаджиев, И.Б. Градинар, Л.Е. Куббель, К. Касьянова, А.С. Панарин, В.А. Решетников, А.И. Соловьев, Н.Г. Щербинина и др. В их работах даже в рамках единого подхода обнаруживаются существенные, на наш взгляд, нюансы в интерпретации политической культуры. Так А.И. Соловьев, определяет в своих работах политическую культуру как обусловленный ценностными представлениями человека о политических явлениях и воплощенный на практике кодекс поведения, или стиль властной деятельности (и в этом отношении как способ формирования и самоосуществления личности, класса, нации, народа в качестве субъекта политической власти); он исходит из того, что специфика политической культуры связана именно с воплощением мировоззренческих ориентаций в типичных для человека поступках. Политическая культура отличается от политического сознания тем, что отображает только внутренне значимые для человека идеальные побуждения — его ценностные и мировоззренческие ориентиры, основывается на глубинных, интериорных пластах человеческого мышления; т. е. в политической культуре раскрывается более сложное содержание отношений власти и их субъективной сферы. (См.: Соловьев А.И. Политическое сознание и политическая культура. М., 1991. См. также и другие, более поздние работы А.И. Соловьева: Культура власти современного российского общества. М., 1992; Культура власти на политическом перекрестке эпох // Власть. 1998. № 2. С. 15–23; От трансформации стандартов политической культуры к реформе институтов власти // Власть. 1999. № 11. С. 33–37; Политология: Политические теории, политические технологии. М., 1999). Именно это обстоятельство, подкрепляющееся тем, что собственно политические ценности, составляющие ядро политической культуры, испытывают самое активное влияние других мировоззренческих представлений, вносящих в них помимо рациональных соображений также и иррациональные установки, позволило исследователю придти к плодотворному для концепции политической культуры выводу о противоречивости политической культуры, причудливо соединяющей причинно обусловленные и индетерминистские элементы, ситуативные и внеситуативные мотивации. По мнению А.И. Соловьева, политическая культура воплощает не только консенсус, но и расхождения между глубинными и спонтанными смыслами и мотивами гражданского поведения, несовпадение убеждений и поступков. Сегодня отечественные политологи все чаще говорят об ограниченности причинно-следственного объяснения политической культуры в духе экономического детерминизма; о поверхностности взглядов, традиционно отдающих пальму первенства господствующим социально-экономическим отношениям. (Соловьев А.И. Политическое сознание и политическая культура. М., 1991. С. 43). Они пришли к единому мнению и в вопросе о том, каким конструктивным установкам при исследовании реалий политической культуры важно следовать. Это, прежде всего положение о том, что для политической культуры истины ценностных воззрений представляют интерес не сами по себе (принципиально не важно, насколько адекватно данные политические культуры, к примеру, отображают политические и социальные интересы); они важны в своем функциональном качестве, как действенные, работающие идеи, как представления, которые стремятся реализовать в жизнь участники политического процесса.

Такой подход к анализу политических явлений — сквозь призму культуры позволяет выявить, каким образом цели и принципы, нормы и установки класса, нации, группы, поколения и т. д. растворяются в политических качествах человека, умирают в привычных для человека актах мыслительной и практической активности, в предпочитаемых им образцах поведения, в реальных взаимодействиях власти и общества.

Своеобразное компромиссное решение проблемы политической культуры в отечественной политологии (консенсус достигается между объяснениями явлений политической культуры в традициях структурно-функционального подхода к политике и ее ценностно-нормативной трактовкой) является видение политической культуры К.С. Гаджиевым. В ряде своих работ он в духе Алмонда характеризует политическую культуру как ценностно-нормативную систему, которая разделяется большинством населения в качестве субъекта политического сообщества. (Гаджиев К.С. Политическая наука. М., 1995. С. 338; см. также: Гаджиев К.С. Политическая культура: концептуальный анализ // Полис. 1991. № 6. С. 69–83; Гаджиев К.С. Политическая культура современного Запада // Политология. М., 1993. С. 94–108; Антиномии между авторитаризмом и демократией в политической культуре России // Актуальные проблемы Европы. Вып. 2: Политическая культура и власть в западных демократиях и в России. М., 1997. С. 96–140.)

Придерживаясь в целом, и оставаясь в рамках ценностно-нормативной трактовки этого феномена, Гаджиев подчеркнул тесную связь политического поведения и политической культуры (См.: Гаджиев К.С. Политическая наука. М., 1995. С. 339), сумев избежать односторонности характеристик и оценок.

С точки зрения Гаджиева, политическая культура — это, прежде всего, интегральная часть социокультурной системы, составляющая, с одной стороны, в некотором роде этос, или дух, который одушевляет формальные политические институты, с другой, — определяющая и предписывающая нормы поведения и правила игры в политической сфере (Гаджиев К.С. Политическая наука. М., 1995. С. 336–337), в чем, по-видимому, и выражается ценностный характер и нормативность политической культуры. Представляя культуру как некую структуру определенной совокупности значений, с помощью которых люди формируют свой опыт, Гаджиев вслед за Гиртцем вычленяет значения, имеющие отношения к миру политики (Geertz C. The Interpretations of Cultures. N–Y., 1973. P. 33–54. (Русский перевод см.: Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретация культуры. СПб., 1997. С. 115–138, 171–200), другими словами, составные элементы и компоненты политической культуры, иерархия которых (по степени фундаментальности, но не важности) выглядит следующим образом.

Во-первых, сформировавшиеся в течение многих десятилетий и поколений политической традиции, действующие нормы политической практики, идеи, концепции и убеждения о взаимоотношениях между различными общественно-политическими институтами и т. д. (Гаджиев К.С. Политическая наука. М., 1995. С. 337). Во-вторых, определенные ориентации и установки людей в отношении существующей системы в целом, составляющих ее институтов и важнейших правил игры, принципов взаимоотношений отдельного человека, общества и государства (Гаджиев К.С. Политическая наука. М., 1995. С. 337–338). Здесь — широкий спектр традиций, обычаев, стереотипов, мифов, установок и т. д. общекультурного свойства, которые переплавляются в базовые убеждения, установки, ориентации, символы, обращенные на политическую систему ( Гаджиев К.С. Политическая наука. М., 1995. С. 337–338). Что касается функций политической культуры, то, по мнению Гаджиева, важнейшей, определяющей суть политической культуры, является функция обеспечения легитимности, или легитимизации существующего политического порядка. При этом он совершенно справедливо указывает на неправомерность рассмотрения политической культуры как системы, включающей только широко разделяемые в обществе ценности, убеждения и символы, ограничения ее лишь позитивными установками в отношении существующей политической системы, неправомерность игнорирования групп, выступающих за изменение существующего порядка вещей, подчеркивает значение выделения расхождений в политических убеждениях различных групп в рамках каждой политической системы ( Гаджиев К.С. Политическая наука. М., 1995. С. 339).

16. Эта тенденция, считает Такер, наиболее последовательно выражена в формуле Вербы (1965): Политическую культуру общества образуют система эмпирических верований, эмоциональные символы и ценности, определяющие ситуацию, в которой происходят политические действия. Это привносит субъективный элемент в политическую жизнь. См.: Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 1. С. 78.

17. См.: Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 1. С.77–78.

18. Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 1. С. 78. Такер в данном вопросе следует концепции Р. Линтона, предложившего деление культуры на идеальные и реальные модели, а также Р. Фейгена, по сути различавшего поведенческие аспекты культуры и ее нормы.

19. Различия позиций сторонников и противников Г. Алмонда в вопросе о политической культуре можно проиллюстрировать примером. Представим, что где-то, в стране Х, подавляющее большинство граждан полагают, что правительственный чиновник поступает плохо, беря взятки; допустим при этом, что чиновники, по обыкновению, все же берут взятки. С точки зрения психологического подхода, убежденность граждан в том, что взяточничество это зло и порок бюрократии, составляет часть политической культуры, а модель поведения чиновников, берущих взятки, частью этой культуры не является. Сторонники подхода к политической культуре Г. Алмонда будут трактовать ситуацию как противоречие между политической культурой (автономной, идеальной, и реальной практикой взяточничества), хотя понятно, что сама реальная модель коррумпированного поведения бюрократии обусловлена и общей политической культурой, в которой присутствует предположение возможности давать и брать взятки, причем заложено оно вполне осознанно. С этой точки зрения более корректной представляется трактовка ситуации, предложенная Такером, аргументировавшим положение о проявлении противоречий внутри политической культуры между убежденностью граждан и моделью поведения бюрократии, а не между самой политической культурой и моделью поведения.

20. Уже в двадцатые-тридцатые годы ХХ века в своей книге Политическая романтика Карл Шмитт предостерегал против теологического подхода к политике, который может только препятствовать политической прагматике. См. Шмитт К. Политическая романтика. Спб., 1999.

21. Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 1. С. 79–80.

22. Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 1. С. 87.

23. См. об этом подробнее: Шестопал Е.Б. Личность и политика: Критический очерк современных западных концепций политической социализации. М., 1988; Ср. Также интересные в теоретико-методологическом плане выводы Е.Б. Шестопал в ее исследовании Психологический профиль российской политики 1990-х: Теоретические и прикладные проблемы политической психологии (М., 2000). Хотя, на наш взгляд, если не гипостазировать генетические или же исторические механизмы трансляции культурного опыта человечества (а именно об этом должна вестись речь), то и смутно уловимые глубинные генетические, и лежащие на поверхности историко-культурные воздействия на человека (а, говоря шире, и нацию — как коллективного человека) в процессе социализации индивида или же идентификации нации отчетливо проявляют себя в социальном характере, обусловленном как объективными, так и субъективными предпосылками-условиями.

24. Появлению движения способствуют организационная структура, доктрина, идеология, ритуал, а иногда униформа и знаки отличия, одним словом, все, что собирается под знаменем движения и именуется его культурой. Но вначале действуют лидеры. Фактически движений без лидеров не существует. Это означало бы, что все лидеры. (Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 1. С. 89).

25. См.: Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 1. С. 91. В качестве примера, Такер приводит давно существующий базовый миф о том, что общество — это совместное предприятие. Миф этот выявляет то, что в глазах членов общества особенно ценно. С этой точки зрения, Америку можно охарактеризовать как сообщество свободных и равных самоуправляемых граждан, преследующих свои цели в обстановке терпимости к религиозным и другим формам различий. Это — базовый миф Америки. Термин миф, подчеркивает Такер, не используется здесь в привычном, иногда пренебрежительном смысле, означающем неправду. (См.: Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 1. С. 91). Специальный анализ проблемы политического мифа и утопии см.: Васич В.Н., Ширинянц А.А. Политика. Культура. Время. Мифы. М., 1999.

26. См.: Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 1. С. 91.

27. См. об этом подробнее: Ширинянц А.А. Очерки истории социально-политической мысли России XIX в. М., 1993; Ширинянц А.А. Концепция формирования нового человека: взгляд из прошлого (Идеологи русского народничества о личности революционера). М., 1995.

28. Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 1. С. 93.

29. Об этом хорошо сказал К. Маркс, не принимавший многие социалистические концепции вследствие их утопизма и явно доктринальной ориентации. Такой тип мышления в сущности лишь идеализирует современное общество, дает лишенную теневых сторон картину его и старается осуществить свой идеал наперекор действительности этого же общества (Маркс К. Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд.2-е. Т. 7. М., 1956. С. 91).

30. Можно лишь дополнить ориентационную характеристику, акцентировав деятельность как закономерный результат любой ориентации, обнаруживаемой себя именно в деятельности, в поступке.

31. И.Б. Градинар, например, опирается на множественность типов политических культур, предложенных западными учеными. Это и алмондовское различение англо-американского, континентального (европейского), тоталитарного (индустриального) и доиндустриального типов политических культур; это и другие типы политических культур: гомогенная, фрагментарная, смешанная, искусственно гомогенная, унифицированная, доминирующая, дихотомная, неразвитая, подданническая, политическая культура участия, массовая, элитарная, индивидуалистическая, моралистическая, интегрированная, гражданская и др.. При этом И.Б. Градинар считает, что все они объединены одной основой: их параметры и значения выводятся исключительно из сферы сознания, у многих отсутствует фактор культурного пространства, „ареал политической культуры.(См.: Градинар И. Политическая культура: мировоззренческое измерение. Ч. 1. СПб., 1966. С. 5–6) На наш взгляд, принять этот тезис означает, что деятельность, политические движения и лидерство, институты и политическая система, которые включают в политическую культуру большинство политологов, относятся к сфере сознания, а архетипы, традиции, базовые мифы — не включаются в ареал политической культуры, не признаются культурным пространством политики.

32. Так, например, к наиболее существенным структурам политической культуры, представляющим основания для ее классификации, А.И. Соловьев относит: а) дифференцирующие политико-культурные явления с точки зрения исторических эпох, формаций или различных временных периодов; б) раскрывающие содержание политической культуры различных социальных носителей и субъектов (классов, слоев, групп, страт, наций, демографических, территориальных, референтных или иных общностей); в) характеризующие политическую культуру с точки зрения отношения к господствующему режиму правления (официальная и реальная политические культуры); г) дифференцирующие политическую культуру по отношению к общественному прогрессу (реакционная, рациональная, пессимистическая и др.); д) характеризующие социальную, идеологическую направленность социокультурных явлений в политической сфере (социалистическая, буржуазная, мелкобуржуазная политические культуры и т. д.); е) раскрывающие содержание политической культуры в соответствии с характером режима правления (тоталитарная, авторитарная, демократическая, плюралистическая и т. д.); ж) характеризующие политическую культуру на основании выполняемых ею функций (идеологическая, прогностическая, оценочная, коммуникативная и др.); з) освещающие основные формы ее существования (рефлексивная, деятельностная и овеществленная); и) характеризующие ее морфологическое строение (идеалы, принципы, нормы, традиции, мотивы, стимулы, установки, навыки, умения, действия). См.: Соловьев А.И. Культура власти на политическом перекрестке эпох // Власть. 1998. № 2. С. 15–23.; Византийский стиль: культура власти российской элиты // Дружба народов. 2000. № 7. С. 151–163.

33. В примечании редакции Полиса к публикации русского перевода главы из этой книги говорится о том, что в книге Алмонда и Вербы (гл. 1) выделяются три основных типа политической культуры: приходская, где нет конкретизации политических ролей и где ориентации обыкновенно не конкретизируются; подданическая культура, где отношение к политической системе в целом является пассивным; третий тип — культура участия, в которой члены общества четко ориентированы на систему в целом… (См.: Полис. 1992. № 4. С. 122). В связи с этим добавим, что как бы не называли тип культуры: приходская или парохиальная, участия или партисипаторная, содержание концепции Алмонда и Вербы от этого не меняется.

34. Almond G., Verba S. The Civic culture. Political attitudes and democraty in five nations. Princeton N-Y., 1963. P. 17–18.

35. Almond G., Verba S. The Civic culture. Political attitudes and democraty in five nations. Princeton N-Y., 1963. P. 19.

36. Almond G., Verba S. The Civic culture. Political attitudes and democraty in five nations. Princeton N-Y., 1963. P. 19.

37. Rosenbaum W. Political Culture. N-Y., 1975. P. 27. См. также: Современная политическая наука: основные направления / Под ред. Е.Б. Шестопал. М., 1998. Главы 7, 8, 11.

38. Здесь мы невольно оппонируем исследователям, утверждающим что понятие культура в концепции политической культуры свободно от ценностных коннотаций что нет никаких высоких и примитивных культур, не может быть больше или меньше культуры, одна культура не есть ступенька по отношению к другой, что Культура — это совокупность системы мнений, позиций, ценностей, господствующих в этом обществе или в этой социальной группе. (Berg-Schlosser D. Politishe kultur // Pipers Worterbuch zur Politik. Munchen, Zurich, 1989. Bd. 1, T. 2. Politikwissenschaft. S. 32.) Если это так, то деление (алмондовское) культуры на массовую и элитистскую субкультуры, а также само представление о фрагментированных политических культурах, вертикальных и горизонтальных субкультурах теряет всякий смысл.

39. Элиот Т.С. К определению понятия культуры: Заметки. М.-L., 1968. С. 44. Такая ситуация чревата возникновением некоей кастовой системы, т. е. такого разделения между элитой и массой, когда господствующий класс начинает считать себя вышестоящей расой. (Элиот Т.С. Единство европейской культуры // Элиот Т.С. К определению понятия культуры: Заметки. М.-L., 1968. С. 163.

40. Керк Р. Многообразие и единство в культуре // Культурный консерватизм в США. Пермь. 1995. С. 60.

41. Субъективные ориентации и действия индивида, ориентации и действия групп, коллективные ориентации и действия народа.

42. Т. е. по способам формирования политических ориентации и в целом функций политической системы.

43. Консервативно-радикальная, консервативно-либеральная, лево-радикальная, право-радикальная и т. д.

44. От греч. endemos — местный.

Скачать архив с текстом документа