Портрет Князя Владимира Святославича по летописям и былинам

СОДЕРЖАНИЕ: Князь Владимир Святославич как одна из тех неоднозначных фигур нашей истории, которую можно преподносить и понимать по-разному, ее исследование со стороны летописной (опираясь на Ипатьевскую летопись и Повесть Временных Лет) и со стороны фольклора.

Доклад

«Портрет Князя Владимира Святославича по летописям и былинам»

Введение

Князь Владимир Святославич – одна из тех неоднозначных фигур нашей истории, которую можно преподносить и понимать по-разному.

Прежде чем приступать к анализу данной личности, давайте попробуем предположить, что знает о нем каждый человек, даже школьник, интересующийся историей. С именем Владимира Первого ассоциируется крещение Руси, пришедшая с христианством письменность, выход Руси на новый культурный и внешнеполитический уровень. Вообще его правление (и, тем более, крещение) является для многих (и историков, в том числе, что оправдано) некой «точкой отсчета» истории нашей родины, моментом, с которого внутренняя и внешняя политика и жизнь государства приняла совершенно другой оборот. Данная работа направлена не столько на изучение действий данного исторического лица, сколько на анализ оных этих действий со стороны психологической – иначе говоря, мы попробуем понять, каким он был человеком, какой личностью, и как это влияло на его действия.

В данной работе личность князя Владимира рассматривается с двух сторон – со стороны летописной (опираясь на Ипатьевскую летопись и Повесть Временных Лет) и со стороны фольклора (руководствуясь данными из русских былин). Однако если первый источник более или менее ясно может повествовать о данной личности, то нельзя забывать, что фольклор (в том числе и былины) – более гибкий материал, не раз подвергавшийся деформации и изменениям в силу того, что вплоть до начала XVII века они передавались простым народом исключительно из уст в уста и назывались «старинами» или «старинками». Из-за этого в былинах смешались два персонажа и слились в одного – Владимир Святославич и Владимир Мономах. Однако этот фактор едва ли помешает нашему изучению Владимира по этому источнику, ведь былины как фольклорный жанр появились до правления Владимира Мономаха, из чего можно заключить, что Владимир Первый явлеятся героем первых билин, где фигурирует князь.

На мой взгляд, для того, чтобы нам впоследствии было проще работать с вышеупомянутыми материалами, надо разобраться, а что это собственно за материалы. Что они из себя представляют, чем являются, какова их цель и назначение.

Летопись – погодовой, более или менее подробный рассказ о событиях. Рассказ о событиях каждого года в летописях обычно начинался словами: «в лето» – отсюда название – летопись. В Византии подобные письменные исторические источникиназывались хрониками; в Западной Европе в средние века анналами и хрониками.

Русские летописи сохранились во многих списках; самый древний – монаха Лаврентия (Лаврентьевская летопись), судя по приписке 1377, и Ипатьевский XV века (от Костромского Ипатьевского монастыря, где он хранился), но в основе их более древний свод начала XII века. Свод этот, известный под именем «Повести временных лет», является первой Киевской летописью. Летописи велись во многих городах. Новгородские (харатейный синодальный список XIV века, Софийский) отличались сжатостью слога. Псковские – живо рисуют общественную жизнь, южнорусские – литературны, местами поэтичны. Летописные своды составлялись и в московскую эпоху русской истории (Воскресенская и Никоновская Летопись). Так называемая «царственная книга» касается правления Ивана Грозного. Затем летописи получают официальный характер и понемногу обращаются частью в разрядные книги, частью в «Сказания» и записки отдельных лиц.

Повесть временных лет (также называемая «Первоначальная летопись» или «Несторова летопись») – наиболее ранний из дошедших до нас древнерусских летописных сводов начала XII века. Известен по нескольким редакциям и спискам с незначительными отклонениями в текстах, внесёнными переписчиками. Он был составлен в Киеве. Охваченный период истории начинается с библейских времён в вводной части и заканчивается 1117 годом в 3-й редакции.

Автор летописи – монах Нестор, на рубеже, монах Киево-Печерского монастыря. Хотя в более ранних списках это имя опущено, исследователи XVIII–XIX вв. считали Нестора первым русским летописцем, а «Повесть временных лет» – первой русской летописью.

Изучение летописания русским лингвистом А.А. Шахматовым и его последователями показало, что существовали летописные своды, предшествовавшие «Повести временных лет». На данный момент признаётся, что первая изначальная редакция ПВЛ (Повести временных лет) монаха Нестора утрачена, а до нашего времени дошли доработанные версии ПВЛ.

Вторая редакция читается в составе Лаврентьевской летописи (1377 год) и других списках. Третья редакция содержится в составе Ипатьевской летописи (древнейшие списки: Ипатьевский (XV век) и Хлебниковский (XVI век)). В одну из летописей второй редакции под годом 1096 добавлено самостоятельное литературное произведение, – «Поучение Владимира Мономаха», создание которого датируется 1117 годом.

По Шахматову, первый летописный свод, названный Древнейшим, был составлен при митрополичьей кафедре в Киеве, основанной в 1037 году. Источником для летописца послужили предания, народные песни, устные рассказы современников, какие-то письменные агиографические документы. Древнейший свод продолжил и дополнил в 1073 году монах Никон, один из создателей Киевского-Печерского монастыря. Затем в 1093 году игуменом Киево-Печерского монастыря Иоанном был создан Начальный свод, который использовал новгородские записи и греческие источники, такие как «Хронограф по великому изложению», «Житие Антония». Начальный свод частично сохранился в начальной части Новгородской первой летописи младшего извода. Нестор переработал Начальный свод, расширил историографическую основу и привёл русскую историю в рамки традиционной христианской историографии. Он дополнил летопись текстами договоров Руси с Византией и ввёл дополнительные исторические предания, сохранённые в устной традиции.

По версии Шахматова, первую редакцию Повести Временных Лет Нестор написал в Киево-Печерском монастыре в 1110–1112 гг. Вторая редакция была создана игуменом Сильвестром в киевском Выдубицком Михайловском монастыре в 1116 году, по сравнению с версией Нестора была переработана заключительная часть. В 1118 году составляется третья редакция ПВЛ по поручению новгородского князя Мстислава Владимировича.

Летопись вобрала в себя в большом количестве материалы сказаний, повестей, легенд, устные поэтические предания о различных исторических лицах и событиях. Тот факт, что в нее вошли материалы фольклора, серьезно сказалось на ней: некоторые отпечатки и мотивы преданий и былин при внимательном рассмотрении видны довольно четко, что найдет отражение и в данной работе. Многие рассматривают данную летопись как основной источник по начальному периоду русской истории.

При написании летописи использовались документы из княжеского архива, что позволило сохранить до нашего времени тексты русско-византийских договоров 911, 944 и 971 годов. Часть сведений бралась из византийских источников.

Таким образом, используя данный источник для изучения даже его части, мы располагаем довольно ярким, богатым, и неоднородным материалом, который нельзя считать во всех его частях одинаково достоверным.

Переводилась на современный русский язык Д.С. Лихачёвым в соавторстве с Б.А. Романовым (1950), позже Лихачёвым единолично (1978), О.В. Твороговым (1997), А.Г. Кузьминым; также на французский (1884), шведский (1919), немецкий (1931 и 2000-е), румынский (1935), английский (1953), чешский (1954), польский (1968), украинский (1990) языки.

Ипатьевская летопись – один из древнейших русских летописных сводов и важнейших документальных источников по истории древней Руси.

Былины – русские народные эпические песни о подвигах богатырей. Основой сюжета былины является какое-либо героическое событие, либо примечательный эпизод русской истории (отсюда народное название былины – «старина», «старинушка», подразумевающее, что действие, о котором идёт речь, происходило в прошлом).

Былины, как правило, написаны тоническим стихом с двумя-четырьмя ударениями.

Они составляют одно из самых замечательных явлений русской народной словесности.

Былины являются эпическими песнями о русских богатырях; именно здесь мы находим воспроизведение общих, типических их свойств и историю их жизни, их подвиги и стремления, чувства и мысли. Каждая из этих песен говорит, главным образом, об одном эпизоде жизни одного богатыря и таким образом получается ряд песен отрывочного характера, группирующихся около главных представителей русского богатырства. Число песен увеличивается ещё вследствие того, что имеется по несколько вариантов, более или менее различных, одной и той же былины. Все былины, кроме единства описываемого предмета, характеризуются ещё единством изложения: они проникнуты элементом чудесного, чувством свободы и духом общины.

Чтобы дать понятие о количестве былин, отметим статистику их, приведённую в «Истории Русской Словесности» Галахова. Одних былин киевского цикла собрано: в Московской губернии – 3, в Нижегородской 6, в Саратовской 10, в Симбирской 22, в Сибири 29, в Архангельской 34, в Олонецкой до 300 – всех вместе около 400, не считая здесь былин новгородских, позднейших московских и других. Все известные нам былины по месту своего происхождении делятся на киевские, новгородские и общерусские, более поздние. Хронологически на первом месте, по Оресту Миллеру, следуют былины, рассказывающие о богатырях сватах; потом те, которые вообще называются киевскими и новгородскими: по-видимому, они возникли до XIV века; затем идут былины вполне исторические, относящиеся к московскому периоду Русского государства, и, наконец, былины, относящиеся к событиям последних времён.

Впервые термин «былины» введён Иваном Сахаровым в сборнике «Песни русского народа» в 1839 году, он предложил его исходя из выражения «по былинам» в «Слове о полку Игореве», что значило «согласно фактам».

Для объяснения происхождения и состава былин существует несколько теорий. Теория мифологическая видит в былинах рассказы о стихийных явлениях, в богатырях – олицетворение этих явлений и отожествление их с богами древних славян (Орест Миллер, Афанасьев). Теория историческая объясняет былины как след исторических событий, спутанных порой в народной памяти (Леонид Майков, Квашнин-Самарин). Теория заимствований указывает на литературное происхождение былин (Теодор Бенфей, Владимир Стасов, Веселовский, Игнатий Ягич), причём одни склонны видеть заимствования через влияние Востока (Стасов, Всеволод Миллер), другие – Запада (Веселовский, Созонович).

В итоге – односторонние теории уступили место смешанной, допускающей в былинах присутствие элементов народного быта, истории, литературы, заимствований восточных и западных. Первоначально предполагали, что былины, которые группируются по месту действия на циклы киевские и новгородские, главным образом, южнорусского происхождения и только позже перенесены на север; по другим источникам, былины явление местное. Приверженцы мифологической теории делили богатырей русского эпоса на старших и младших; позже было предложено Халанским деление на дотатарскую, времён татарщины и послетатарскую эпохи.

Относительно времени происхождения былин определённее всех выразился Леонид Майков, пишущий: «Хотя между сюжетами былин есть и такие, которые можно возвести к эпохе доисторического сродства индоевропейских преданий, тем не менее всё содержание былин, а в том числе и эти древнейшие предания, представляется в такой редакции, которая может быть приурочена только к положительно историческому периоду. Содержание былин вырабатывалось в течение X, XI и XII веков, а установилось во вторую половину удельно-вечевого периода в XIII и XIV веках»[1] . К этому можно прибавить слова Халанского: «В XIV веке устраиваются пограничные крепости, острожки, устанавливается пограничная стража и в это время сложился образ богатырей, стоящих на заставе, оберегающих границы Святорусской земли»[2] . Наконец, по словам Ореста Миллера, большая древность былин доказывается тем, что изображается в них политика ещё оборонительная, а не наступательная.

Что касается места, где возникли былины, то мнения разделяются: самая распространённая теория предполагает, что былины – южнорусского происхождения, что их первоначальная основа южнорусская. Только со временем, вследствие массового переселения народа из Южной Руси на Север, перенесены туда былины, а затем на первоначальной своей родине они были забыты, вследствие влияния других обстоятельств, вызвавших казацкие думы. Против этой теории выступил Халанский, осуждая вместе с тем и теорию первоначального общерусского эпоса. Он говорит: «Общерусский древний эпос – такая же фикция, как и древний общерусский язык. У каждого племени был свой эпос – новгородский, словенский, киевский, полянский, ростовский (ср. указания Тверской летописи), черниговский (сказания в Никоновской летописи)»[3] .

Все знали о Владимире, как о реформаторе всей древнерусской жизни, и все пели о нём, причём происходил обмен поэтическим материалом между отдельными племенами.

В XIV и XV веках Москва стала собирательницей русского эпоса, который в это же время всё более и более сосредоточивался в киевский цикл, так как киевские былины произвели на остальные ассимилирующее влияние, вследствие песенной традиции, религиозных отношений и т.п. Таким образом, в конце XVI века закончено было объединение былин в киевский круг. (Хотя, впрочем, не все былины к нему примкнули: примером может послужить весь новгородский цикл и некоторые отдельные былины, например о Суровце Суздальце и о Сауле Леванидовиче). Потом из Московского царства распространились былины во все стороны России путём обыкновенной передачи, а не эмиграции на север, которой не было. Таковы в общих чертах взгляды Халанского на этот предмет. Майков говорит, что деятельность дружины, выраженная в подвигах её представителей-богатырей, и есть предмет былин. Как дружина примыкала к князю, так и действия богатырей всегда стоят в связи с одним главным лицом. По мнению этого же автора, былины пели скоморохи и гудошники, приигрывая на звончатых яровчатых гуслях или гудке, слушали же их в основном бояре, дружина[4] .

Насколько изучение былин ещё до сих пор несовершенно и к каким противоречивым результатам оно привело некоторых учёных – можно судить хотя бы только по одному следующему факту: Орест Миллер, враг теории заимствований, старавшийся везде в былинах найти чисто народный русский характер, говорит: «Если отразилось какое-нибудь восточное влияние на русских былинах, так только на тех, которые и всем своим бытовым складом отличаются от склада старославянского; к таким относятся былины о Соловье Будимировиче и Чуриле». А другой русский учёный, Халанский, доказывает, что былина о Соловье Будимировиче стоит в самой тесной связи с великорусскими свадебными пенями. То, что Орест Миллер считал совсем чуждым русскому народу-то есть самосватание девушки, – по Халанскому существует ещё теперь в некоторых местах Южной России.

Приведём здесь, однако, хоть в общих чертах, более или менее достоверные результаты исследований, полученные русскими учёными. Что былины претерпели многие и притом сильные перемены, сомневаться нельзя; но точно указать, каковы именно были эти перемены, в настоящее время крайне трудно. На основании того, что богатырская или героическая природа сама по себе везде отличается одними и те ми же качествами – избытком физических сил и неразлучной с подобным избытком грубостью, Орест Миллер доказывал, что русский эпос на первых порах своего существования должен был отличаться такой же грубостью; но так как, вместе со смягчением народных нравов, такое же смягчение сказывается и в народном эпосе, поэтому, по его мнению, этот смягчительный процесс надо непременно допустить в истории русских былин. По мнению того же учёного, былины и сказки выработались из одной и той же основы. Но, по Миллеру, есть и такие былины, в которых ещё вовсе нет исторического приурочения, причём, однако, он не объясняет нам, почему он такие произведения не считает сказками («Опыт»). Затем, по Миллеру, разница между сказкой и былиной заключается в том, что в первой мифический смысл забыт раньше и она приурочена к земле вообще; во второй же мифический смысл подвергся изменениям, но не забвению.

По Ягичу, весь русский народный эпос насквозь проникнут христианско-мифологическими сказаниями, апокрифического и неапокрифического характера; из этого источника заимствовано многое в содержании и мотивах. Новые заимствования отодвинули на второй план древний материал, и былины можно разделить поэтому на три разряда:

– на песни с очевидно заимствованным библейским содержанием;

– на песни с заимствованным первоначально содержанием, которое, однако, обработано более самостоятельно

– на песни вполне народные, но заключающие в себе эпизоды, обращения, фразы, имена, заимствованные из христианского мира.

Орест Миллер не совсем с этим согласен, доказывая, что христианский элемент в былине касается только внешности. Вообще, однако, можно согласиться с Майковым, что былины подвергались постоянной переработке, соответственно новым обстоятельствам, а также влиянию личных взглядов певца.

То же самое говорит Веселовский, утверждающий, что былины представляются материалом, подвергавшимся не только историческому и бытовому применению, но и всем случайностям устного пересказа («Южнорусские былины»).

Вольпер в былине о Сухмане усматривает даже влияние новейшей сентиментальной литературы XVIII в., а Веселовский о былине «Как перевелись богатыри» говорит: «Две половины былины связаны общим местом весьма подозрительного характера, показывающим, как будто, что внешней стороны былины коснулась эстетически исправляющая рука». Наконец, в содержании отдельных былин нетрудно заметить разновременные наслоения (тип Алёши Поповича), смешение нескольких первоначально самостоятельных былин в одну (Вольга Святославич или Волх Всеславич), то есть объединение двух сюжетов, заимствования одной былины у другой (по Вольнеру, начало былин о Добрыне взято из былин о Вольге, а конец из былин о Иване Годиновиче), наращения (былина о Соловье Будимировиче у Кирши), большая или меньшая порча былины (рыбниковская распространённая былина о Берином сыне, по Веселовскому) и т.п.

Остается заметить, что сами по себе былины не составляют какой бы то ни было картины исторического процесса, в силу своей отрывочности и эпизодичности.

Вместо последнего абзаца можно: Эта позиция вызывает, впрочем, некоторое сомнение у других исследователей былин.

Летописный портрет Владимира

На мой взгляд, изучать данного исторического персонажа по Повести Временных Лет проще, разбив его личность как бы на три части (лучше – выделив в изучении его личности три главных аспекта) . Портрет Владимира уникален тем, что до него ни один описываемый правитель так сильно не менялся, вернее, ракурс рассмотрения его дел так сильно не деформировался.

Из его летописного жизнеописания, как я указал выше, я выделил бы три части: Владимир-Язычник, Владимир-Слушающий и Владимир-Христианин.

Владимир-Язычник (Влидимир-Злодей)

Первая часть – от 980 до 986. Владимир показан тут в самом наихудшем свете: за эти шесть лет, согласно летописи, он проявил себя с нравственной точки зрения как подлый обманщик, а с политической – как жестокий захватчик. Так, читая летопись, читатель невольно осуждает его в подлости и своеволии. Первый важный для нас эпизод – это отрывок из описания 980 года о захвате Полоцка. Владимир просит руки Рогнеды – дочери Рогволода, и та, под предлогом того, что Владимир – сын от рабыни, отказывает («нє хощю розути Володимера, но Ерополка хочю»). Владимир же не смиряется (хотя ясно, что Рогволод отписывает Владимиру отказом), а собирает армию и разоряет Полоцк, убивает Рогволода и двух его сыновей, а дочь его берет в жены (и поиде на Рогъволода. в се же врем хотху вєст Рогъндь за рополка. и прїде Володимиръ на Полотескъ. и оуби Рогъволода. и сна єго два. а дщерь єго Рогъндь по жен).

Но этим немыслимым вероломством не оканчиваются злодеяния Владимира – обманом он захватывает Киев, заставив брата убежать в Родну, на что Ярополка подстрекал Предатель Блуд, находившийся в сговоре с Владимиром. Затем под предлогом мира, Владимир пригласил Ярополка в «отчий дом теремной», где «сел» со своей дружиной. Там Ярополка убили два варяга («подъста и два Варга. мечема подъ пазус»). После того, как Владимир получил власть над Киевом, происходит один довольно интересный эпизод, на мой взгляд, достойный рассмотрения:

«После всего этого сказали варяги Владимиру: «Это наш город, мы его захватили, – хотим взять выкуп с горожан по две гривны с человека». И сказал им Владимир: «Подождите с месяц, пока соберут вам куны». И ждали они месяц, и не дал им Владимир выкупа, и сказали варяги: «Обманул нас, так отпусти в Греческую землю». Он же ответил им: «Идите». И выбрал из них мужей добрых, умных и храбрых и роздал им города; остальные же отправились в Царьград к грекам. Владимир же еще прежде них отправил послов к царю с такими словами: «Вот идут к тебе варяги, не вздумай держать их в столице, иначе наделают тебе такого же зла, как и здесь, но рассели их по разным местам, а сюда не пускай ни одного»». К чему этот отрывок? О чем он должен говорить читателю? Смею предположить, что несмотря на то, что летопись – это хроники, которые записывались под влиянием политических (князь или царь) и религиозных верхов, данный эпизод является неким отголоском народного творчества в произведении. Несколько обгоняя ход событий, сообщу, что в былинах присутствует мотив забвения или изгнания богатыря с княжеского пира. И обычно изгоняют наиболее достойного богатыря, который меньше всего заслуживает забвения или наказания. Более подробно этот мотив будет рассмотрен позже, когда мы приступим к изучению былин, но сейчас чрезвычайно интересен сам факт того, что народный мотив пересекся с летописью и причудливым образом слился с ним. Учитывая, что былины – это одно из явлений культуры, возникшее еще в дохристианской Руси, мы можем говорить о неких ее магических свойствах-то есть, в былине могут освещаться такие мотивы, как связь земли с жизнью, священной силы с защитой, могут сплетаться в одну темы нашествия и конца света (в более поздних былинах).

В своей работе «Язычество в древнерусской провинции» П.Н. Травкин[5] говорит о том, что во многих городах и регионах после крещения, новую веру подстраивали под старые стандарты: возможно, этот же процесс сказался и на манере повествования какого-нибудь летописца и он рассказал данный эпизод практически в былинном стиле.

Возможно также, что, наоборот, данный эпизод с «пренебрежением» варягами и их «обидой» повлиял на былины. Так как само развенчание Владимира в былинах – мотив более или менее поздний, то, значит, вполне возможно, что от читающих летописи священников или других читающих лиц, данный мотив просочился в народ.

Еще один повод к тому, почему этот эпизод был выделен в летописи, наверное, довольно понятен – варяги, что видно из летописи, уже давно стали скорее наемной армией, нежели потомками Рюрика, которые претендуют на власть. И потому тот факт, что вдруг Русская армия лишилась их поддержки, не может не показывать Владимира в дурном свете. Ведь, судя по этому эпизоду, Владимир лишился их поддержки из скупости.

Лев Гумилев в своей книге «От Руси до России»[6] описывает этот эпизод немного по-другому, видимо, опираясь на какие-то еще источники: Владимир не без помощи киевлян собрал варягов на берегу Днепра, якобы чтобы выплатить им жалованье, а по прибытии последних, посадил их в лодки без весел, их оттолкнули от берега со словами: «Плывите по реке вниз, в Царьград, там заработаете много денег, а к нам не возвращайтесь». Одновременно с этим он, как сказано в летописи, послал письмо, чтобы греки варягам не доверяли и чтобы разделили их по нескольку человек и отдельными группами отправили в гарнизоны, чтобы полностью их обезвредить. Более того, он указал на то, что варяги верят в злого и лживого «Перкунаса» (Перуна). Анализируя эти сведения, мы можем охарактеризовать Владимира скорее как расчетливого, но злого и скупого правителя. Лев Гумилев характеризует его как человека «неглупого, но жестокого и беспринципного».

Интересен и следующий эпизод, раскрывающий нам Владимира как личность: «Был же Владимир побежден похотью, и были у него жены: Рогнеда, которую поселил на Лыбеди, где ныне находится сельцо Предславино, от нее имел он четырех сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода, и двух дочерей; от гречанки имел он Святополка, от чехини – Вышеслава, а еще от одной жены – Святослава и Мстислава, а от болгарыни – Бориса и Глеба, а наложниц было у него 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое. И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растляя девиц. Был он такой же женолюбец, как и Соломон, ибо говорят, что у Соломона было 700 жен и 300 наложниц. Мудр он был, а в конце концов погиб, Этот же был невежда, а под конец обрел себе вечное спасение. «Велик Господь, и велика крепость его, и разуму его нет конца!».

Этот эпизод скорее всего вставлен здесь с целью дополнить портрет Владимира-язычника (то есть, Владимира-злодея и Владимира-прелюбодея). Я думаю, потому и написано, что он «был» побежден похотью. Сам факт того, что он сравнивается с Соломоном, говорит о том, что либо это более поздний отрывок, вставленный уже после его смерти, уже другим летописцем, либо измененный и «повернутый» в тему «богопротивности» данного персонажа. Однако, по моему, не столь интересно обсуждение его многоженства, сколь довольно интересное заключение из библейской морали. Насколько я понимаю, данная цитата явно уводит нас от темы распутства библейского героя и князя и сравнивает их как «религиозных деятелей». Насколько мы помним, Соломон из-за большой привязанности к своей любимой жене поддался на ее уговоры и построил языческий жертвенник и учредил служения богам своей жены-чужестранки. За это Бог прогневался и пообещал много бед народу Соломона после его смерти. Как видите, мудрость и терпение, данные Богом Соломону не устояли перед любовью и уговорами в данном эпизоде. С Владимиром же здесь сравнение приводится скорее в знак оправдания последнего. Во превых, все ж таки, наложниц и жен у него было меньше, а во-вторых, он хоть и был «невеглас», но все же не стал создавать каких-либо капищ в угоду своим женам. Скорее всего, этот более поздний эпизод был добавлен, чтобы как-то оправдать пусть еще не православного, но все же не «умножающего скверну» князя.

Дальше упоминаются захватнические походы Владимира и подавление восстаний.

Следующий интересный для нас год – 983. Хоть он и не раскрывает в полной мере личность Владимира, но зато он который раз указывает на ужас языческой веры (вернее, то, что видели в ней священники). Это сюжет о двух варягах, принявших мученическую смерть от разъяренных язычников. Тут освящается важный для времени обращения в христианство спор меж язычниками и православными. Выделены основные «заблуждения» язычников: то, что боги их – дерево, что приношение жертв есть отправление приносимых в ад («не дамъ сна своєго бсо») и что «бху бо члвци тогда невегласи погани». В этом же отрывке фигурирует Дьявол, который в последний раз торжествует на Русской земле: «и дьволъ радовашес сему, нє вды ко близъ погибєль хотше быти єму».

Причем по летописи не понятно, откуда Владимир вообще взялся, откуда он пришел. «Придє Володимиръ с Вргы къ Новугороду» – вот первое упоминание о Владимире в летописи. Откуда он «Приде» и откуда мы должны знать, что это брат Ярополка (хоть и от ключницы, но сын отца Ярополка) – непонятно. В действительности же Владимир бежал в Швецию после гибели Олега – древлянского князя, которого убил Ярополк, объединяя под своей властью русские земли. Может быть, на момент написания данного отрывка, Владимира еще не считали важным историческим деятелем, и летописцу позволили не вдаваться в подробности происхождения этого впоследствии великого князя. Или же сам он при очередной переписи хроник приказал убрать из них свое прошлое, скрыв таким образом и его бегство, и его происхождение (о котором, однако, упоминается позже). Возможно, он (или какой-нибудь из его сыновей, или же летописец) не желал представлять Владимира пришельцем, завязавшим эту братоубийственную войну, являясь приверженцем «злых сил» балтийских богов, мощь которых воплощалась в варягах. Потому проще было просто вырезать этот отрывок.

Владимир-слушающий (Владимир-ученик)

И вот с 986 года Князь превращается из Владимира-язычкика во Владимира-слушающего (Владимира – ученика). Основная деятельность Владимира в этом отрывке (с 986 по 988) – изучения различных религий. В этот период он как бы полностью абстрагируется от какой либо внешней политики (да и вообще от дел политических) и углубляется в изучение религий и в разговоры с разными представителями оных. Естественно, что все религии и вероисповедания (кроме греческой религии), о каких сказано в летописи, показаны в неприятном свете, осуждаются за всякие неправильные обряды или обычаи. Так, Владимиру понравилось магометанство во многом потому, что он любил всякий блуд. Я думаю, этот отрывок носит несколько символичный характер. Согласитесь, выбирая веру, отвергать что-либо, под предлогом того, что это не похоже на отцовскую веру, несколько странно. Наверное, в этом отрывке указывается не на минусы предлагаемой веры, а на консервативность Владимира и его любовь к традициям – свойства, которое до недавнего времени высоко ценились на Русской земле, тем более во времена средневековья. В этой речи слишком противопоставлены вероисповедания – одна – свет, другая – ложь. Конечно, это могло задеть Владимира.

Приход же греков интересен особо. Мало того, что они раскрывают скрытые аспекты магометанской веры, которые не могли понравиться князю («вьс творща безаконьє. и скврны дюща. си бо мывають ходы сво. поливавшес водою и въ ротъ влнвають. и по брад мажютс. наричюще Бохмита. тако же и жены ихь творт. ту же скврну. и ино же пуще. совокуплени мужьска вкушають»), так еще присылают они, заметьте, не монаха или высокопоставленное религиозное лицо, а философа. Философы всегда являлись не только экспертами в вопросах мироздания (а в данном случае, и богословия), но и отличались искусством диалога-то есть шансы на склонение Владимира к вере греческой явно увеличивались. Возможно, потому и речь философа превращается в небольшой диалог с Владимиром. Он расспрашивает о тех, кто приходил до греческого философа, и тот разъясняет различия меж «немецкой» верой и верой греческой, а потом пускается в длинный пересказ Ветхого Завета и Нового Завета, заканчивая (как бы случайно подводя итог именно таким эпизодом) сценой Страшного Суда. Но несмотря на то, что Владимиру это «запало в сердце», он не торопится и решает еще разузнать о разных верах.

И Владимир созвал вече, дабы решить, как же выбрать веру. Бояре дают ему совет послать нескольких послов, чтобы они разузнали, какая у кого служба, кто как служит Богу. В итоге греки, предварительно приготовившись, больше всего впечатлили русских посланцев. После их возвращения и описания различных служб (в котором они вполне четко и экспрессивно отдали предпочтение грекам), бояре тоже склонились на сторону греков («аще лихъ бы законъ Грчкыи. то не бы баба тво. лга прила крщениже б мудриши всих члвкъ»).

В 988 году, когда, собственно, и была крещена Русь, Владимир пошел на Корсунь. Этот отрывок очень важен, ибо в нем много символизма и он, несомненно, приближает нас к теме Владимира и крещения. Во время его пребывания близ Корсуни с ним случается три чуда (в связи с чем он трижды дает обещание креститься), которые доказывают ему, что христианство – это действительно правильная вера. Первое чудо – это помощь предателя-Анастаса, который посоветовал Владимиру перекрыть секретные трубы, которые снабжали водой Корсунь. Уже тогда Владимир дал себе (скорее всего, на глазах дружины) слово креститься, если это правда: «Володимеру Ж же се слыша. възрвъ на нбо и реч аще с сбудеть се имамъ крститис». Второй раз он дл обещание креститься уже в письменном виде, когда договаривался с греческими царями о своей женитьбе на царевне Анне. По ее прибытии в Корсунь у Владимира разболелись глаза «по Бжью же строєнью», и только после крещения он излечивается, что является как бы доказательством правильности христианской веры. При этом «си же оувидивше дружа Но, раз уж мы заговорили о крещении не только Владимира, но и его дружины, то стоит сказать и о крещении всей Руси. Не стоит комментировать, что, несмотря на всю идеальность картины, она, конечно же, в значительной степени приукрашена. Вопрос крещения Руси – это один из самых спорных вопросов в истории. Естественно, в этой работе я не буду показывать всю неоднозначность этого события (хотя бы просто из-за недостатка информации и опыта), но некоторые аспекты данной темы считаю необходимым показать.

Как мы видели ранее, Владимир очень тщательно выбирал веру, в которую впоследствии стремился обратить весь свой народ. Но зачем он это делал? Смена религии – важный политический ход, дающий свои привилегии в одних странах и определенную окраску с точки зрения внешней политики – в других. Это изменение не только религиозной, но и вообще культурной структуры, а во многом – и изменение вообще мышления народа. Какие бы ни были тут соображения с точки зрения власти, на подобную реформу, естественно, будет реагировать и сам обращаемый в новую веру народ. Следовательно, сильно верующий в какую-то единую религиозную систему народ очень сложно было бы заставить поверить в другую религиозную систему.

Гумилев пишет, что уже ко времени изгнания варягов (эпизод, насколько мы помним, 980-го года) многие киевляне крестились. На тот момент культ Перуна был непопулярен на юге Руси. (Кардинально отличалась ситуация в Новгороде). По сути, во многом война Владимира против Ярослава была и противостоянием двух религий – Ярослав, находясь в Киеве, боролся с культом по сути, не совсем-то и русского бога Перуна, которому приносили человеческие жертвы (русскими можно считать Мокошь, Волоса – скотьего бога, Хорса – солнце, Даждьбога – бога небес). Культ Перуна был скорее варяжским, который в некоторых регионах страны просто не прижился, во многих – деформировался и принял свои очертания, а в некоторых, как, например, в Новгородском регионе, почти не изменился. Собственно, из-за такой неустойчивости попытка Владимира в 980 году упорядочить пантеон богов в Киеве, сделав главным богом Перуна, и потерпела крах – мало кто из язычников относился в Киеве к Перуну как к главному богу.

Видя такую неустойчивость в религиозном плане, Владимир, естественно, захотел укрепить страну единой верой – тем более, что многие страны косились на Русь как на варварскую страну, где в жертву приносят людей и где обитает диавол (я не сомневаюсь, что все «монологи» дьявола в Повести временных Лет – это более поздние вставки летописцев, идея которых, возможно, взята из греческих хроник).

Подведем итог: что получает Владимир, учреждая одну религию? Первое: единство вероисповедания, следовательно, духовное единство народа. Второе: почитание и уважение Византии, а, следовательно – приобретение сильного союзника, с помощью самого лучшего способа сближения – не договора о взаимовыручке или мирного договора, а на основе единой религии. Третье: уничтожение точки зрения, что Русь – варварская страна нехристей и невежд.

Так как же примерно выглядело крещение, если опираться не только на данные Повести Временных Лет? Если Киев крестился более или менее добровольно (причины такого предположения указаны выше), то как дело обстояло с другими городами? «Многочисленные письменные свидетельства демонстрируют порой весьма бесцеремонное отношение миссионеров средневековья к святыням местного населения. Христианские храмы часто возводились на месте языческих святилищ и, соответственно, сопровождались публичным (во имя торжества христианства) разрушением последних», – пишет Травкин в уже упомянутом мною труде[7] . Возьмем Иоакимовскую летопись – единственную, которая сохранила рассказ о крещении Новгорода огнем и мечом дядей Владимира Добрыней с его воеводой Путятой. Если вкратце, то можно сказать – это была скорее битва за город, чем произношение проповедей и растолковывание основных христианских заповедей. Согласно летописи, «уговаривать» креститься новгородцев прибыл дядя крестителя Руси, Добрыня, которого в Новгороде знали, он имел там дом и семью. С ним прибыл и епископ Иоаким Корсунянин. Предполагая сопротивление, князь отправил с Добрыней немалое войско из киевлян и ростовчан. Новгородцы на вече поклялись не пускать крестителей в город. Разметали Великий мост через Волхов, отрезав сторону с городским детинцем от плохо укрепленного Славенского конца, от которого было недалеко до Рюрикова городища, в котором обосновались княжьи люди. К остаткам моста подкатили две метательные машины – «пороки», как их тогда называли на Руси. Добрыня увещевал и грозил карами, но для новгородцев важнее были слова верховного жреца Богомила Соловья, воспрещавшего им покоряться. На захваченной княжескими войсками стороне Новгорода крестили несколько сот человек («людие невернии вельми о том скорбяху и роптаху, но отрицатися воев ради не смеяху»). Тысяцкий Угоняй ездил по улицам оставшейся свободной части Новгорода, крича: «Лучше нам помереть, чем отдать богов наших на поругание!» Дом Добрыни разметали, двор разграбили, жену и некоторых домочадцев убили, то есть, поступили с его жильём так, как в Новгороде поступали с домами преступников и изменников.

В силу рассмотренных фактов, мы можем теперь понимать цель Владимира, но едва ли можем оправдать его средства, которые он использовал для крещения своего народа. Однако столь серьезные меры предпринимались, конечно, не в каждом городе, а лишь в крупных центрах Руси: например, в Плёсе вплоть до 14–16 веков можно найти настолько яркие примеры языческой символики в оберегах, на нательных иконках и на крестиках, что их с трудом относишь к двоеверию. Более того, сам символ креста имеет там более языческий смысл, чем христианский.

Владимир-Христианин (Владимир-Благодетель)

Но вот, преодолев этот неоднозначный отрывок, сколь смягчающий, столь и обличающий личность и портрет Владимира, переходим к последней, третьей ступени его летописного описания. Длится он с 989 до 1015 года и не сильно богат на события, несмотря на то, что длится он 26 лет.

Вообще с этого момента начинается как бы описание жизни совершенно другого человека – да и дела его все больше претендуют на названия «деяний». Он как будто полностью очищается от своей склонности к блуду, в которой его осуждали летописцы, вдруг резко становится честным воином, вдохновленным «воздвигателем церквей» и истым слугой Бога. Хотя по многим менее известным провинциальным письменным источникам мы видим, что в некоторых регионах до сих пор орудует «непотопляемый» Добрыня, обращая в новую веру с таким же неугасаемым радением, с каким раньше притеснял и убивал христиан-проповедников, приходивших на Русь, ничего подобного в Ипатьевской или в Несторовой летописях не указывается – как будто вся страна резко крестилась, с таким же светлым и радужным настроем, как описано крещение в Киеве. Как бы то ни было, за эти двадцать шесть лет летописец ни разу не осуждает действия Владимира.

Для примера возьмем яркий отрывок 996 года – в нем повествуется о битве Владимира с печенегами. Если пересказывать объективно, то вот что мы можем заключить из текста – Владимир вышел против печенегов с малой армией и, не выдержав напора большей вражеской армии, побежал и удачно укрылся. Никакого героизма здесь нет, однако возможно, летописец акцентирует внимание на великой преданности Владимира христианству и Богу и на благодарности князя.

Это, конечно, исключительно мое мнение, но мне кажется, что в это эпизоде перед нами не просто богопослушный, но какой-то блаженный князь. Также ярок и эпизод с разбойниками – когда развелось много разбойников на дорогах и епископы начали упрекать Владимира в том, что он не казнит и не ловит их. Далее епископы ему разъясняют, что, мол, тебе власть от бога для того и дана, чтобы ты казнил их и взимал виры. Этот эпизод я расцениваю как демонстрацию того, что Владимир был очень зависим от священнослужителей. Возможно, были моменты, когда он становился просто их безвольной куклой (впрочем, лишь моя гипотеза).

В тексте летописи умалчивается, куда подевалась большая армия печенегов, от которой Владимир так удачно укрылся?Летописец явно утаивает от нас эту информацию. Если бы был какой-то второй бой, где Владимир победил бы, то наверняка летописец бы расписал эту битву во всех красках героизма Владимира. Такого эпизода нет. Правда, это происходит на следующий год, но ведь здесь присутствует сам факт упоминания о «беспрерывной войне» с печенегами. Я бы не сказал, что дальнейшие немногие дела позитивно обрисовывают нам Владимира – когда он ушел за помощью в Новгород за дружиной, оставив Белгород без защиты, осажденные спаслись только исключительно благодаря мудрости и находчивости старца (что опять же показывает, сколь важно в нашей культуре почитание старших и предков). «Память о нем чтут русские люди, вспоминая святое крещение, и прославляют Бога молитвами, песнями и псалмами, воспевая их Господу, новые люди, просвещенные Святым Духом, ожидая надежды нашей, великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа; он придет воздать каждому по трудам его неизреченную радость, которую предстоит получить всем xристианам».

Мне показалось интересным, что последние несколько лет правления Владимира описаны с крайней лаконичностью – я бы даже сказал, скупостью:

В год 6508 (1000). Преставилась Малфрида. В то же лето преставилась и Рогнеда, мать Ярослава.

В год 6509 (1001). Преставился Изяслав, отец Брячислава, сын Владимира.

В год 6511 (1003). Преставился Всеслав, сын Изяслава, внук Владимира.

В год 6515 (1007). Перенесены святые в церковь святой Богородицы.

В год 6519 (1011). Преставилась Владимирова царица Анна.

Это – те годы, в которые, судя по летописи, ничего не произошло, от 998 вплоть до 1013 включительно. Возникает вопрос – почему? Возможно, этому есть объяснение: может, Владимира «не за что было хвалить» летописцу? В наиболее нейтральном и современном источнике – учебнике МГУ «История России» под редакцией Милова единственное, что я нашел, связанное с этим периодом – это то, что в 1009–1010 годах Владимир женил своего сына Святополка на дочери Болеслава Храброго – польского короля. Также известно, что позднее Святополк был заподозрен в заговоре против отца и заключен в тюрьму, из-за чего отношения с Польшей ухудшились. Если учесть, что естественно, мы имеем дело с несколько раз переписанной и редактированной летописью, следовательно, если о женитьбе и рассказывалось, то, наверное, позже этот эпизод был удален, так как, возможно, он показывал Владимира с отрицательной стороны.

Так описан князь Владимир I Святославич, прозванный Красно Солнышко и занесенный в список христианских святых, а также деяния его по нескольким летописям, ныне разобранным и переведенным.

Былинный портрет Князя Владимира

Для начала анализа Владимира как героя фольклора, возьмем былину «Бунт Ильи против Владимира». Однако былина эта – одна из самых неустойчивых в русском эпосе – отчасти потому, что была широко распространена и так часто подвергалась изменениям, что сейчас вряд ли можно с точностью заявить, как выглядел первичный вариант. Тексты различаются не только по размеру и по качеству, но и по содержанию. На первый взгляд, эта былина совершенно не гармонирует с остальными, такое впечатление, будто бы она нарушает общую концепцию былинного мира. Все мы хорошо знаем, что пусть былинных героев всегда направлен с окраины страны – из родного края – в Киев – в князю Владимиру, на службу, чтобы служить родине и Киеву. Эти былины свидетельствуют о желании и потребности централизации страны. По пути они плюс ко всему «очищают» местность, по которой проезжают – Илья Муромец, например, привозит в Киев плененного Соловья-Разбойника (по некоторым былинам – его труп), перебив перед этим в Крякове ворогов, да еще по дороге раскидав своей палицей банду разбойников. Вроде бы какое-то вознаграждение должно ожидать богатырей в Киеве. Однако вместо объединения сил богатырских вокруг Владимира происходит, наоборот, разлад, который в вышеупомянутой былине принимает форму бунта. Причем в песнях не наблюдается единой причины – причин этих много. Но все они поверхностны и недостаточны – значит, есть причина одна глубинная, которая лежит где-то дальше, которая требует определения и разъяснения.

Былина, как правило, начинается с пира: более того – и когда богатыри приезжают, и когда они уезжают, и, вероятно, во время совершения подвигов богатырями пир этот длится. Создается впечатление, что Владимир на протяжении всех былин, вне зависимости от обстановки в стране, от действий богатырей, вообще от чего бы то ни было, вечно как прикованный сидит и пирует со своими купцами да боярами, которые тоже являются противоположностью богатырям. Кстати, не напоминает ли это состояние «вечного пира» празднование чудесного Владимирского спасения от печенегов во время «беспрерывной войны» с ними же?

Приезжая на пир, богатырь оказывается на краю социальной (наверное, и нравственной) пропасти, лежащей меж всеми гостями, вместе с князем, и богатырем. Этот пир – это не просто веселое время препровождение, но своеобразная форма общения Владимира со своими приближенными и совещания с ними. Потому на нем часто происходит награждение приближенных. Так же важен и мотив того, что бояре и купцы хвастают своими богатствами. Сидящие здесь же «голи и нищие» похвастаться ничем не могут – ни своими заслугами, ни своим имуществом – только «сухими крюками да своими крючьями». «Награждение» происходит тут же, на том же пиру. Как бы в ответ на хвастовство:

«Полно вам, бояры, хвастати!

Стану я вас дарити, жаловать»[8]

Это не только символ того, что он их ценит и жаждет наградить, но и символ того, что они, хоть и хвастают своим богатством, но он – феодальный монарх, он богаче их всех, а потому и власть у него огромная. Одаривает он их золотом, серебром, землями. В то время, как бояре и князья одариваются, Илья оказывается ничем не награжден. Это – демонстрация пренебрежения Владимира к богатырям и к их заслугам. Часто в более поздних вариантах былин за богатырей вступается Апракса – жена Владимира. Это поздний образ русской героической женщины, которая противопоставляется Владимиру – она всегда за богатырей и как бы против Владимира. Так, она напоминает князю, что он забыл наградить тут же присутствующего Илью. Владимир не теряется и дарит богатырю «шубу соболиную». Для богатыря это – великое оскорбление: по сравнению с «казною и землями» шуба – ничтожный дар. Усугубляется это оскорбление тем, что шуба не русская, а татарская, в которой ходить нельзя, да еще и худая. Однако в некоторых былинах богатыри отказываются от земель и сел, что Владимир предлагает им в награду. Богатырей не интересуют материальные ценности и, демонстрируя это, они сами как бы переходят во враждебный стан, по своей инициативе расширяя пропасть меж собой и, условно говоря, слоями власть имущих.

Так или иначе, одна из причин конфликта – подарок, оскорбляющий богатырскую честь. По другим версиям, причина конфликта в том, что богатырю уделяют не достаточно почетное место (из многих письменных источников мы знаем, что действительно на Руси чем ближе сидишь к князю, вообще к хозяину застолья, тем почетнее место). А все это потому, что Владимир забывает о богатырях и не зовет их – потому им приходится садиться туда, где просто есть место:

«А забыл позвать старого казака Илью Муромца.

За досаду показалось то великую»[9] .

Иногда его не зовут потому, что не знают, что он в Киеве (предполагается, что он на заставе) или вообще не узнают. Он приходит незваным и неузнанным – дело доходит до того, что Владимир спрашивает у Ильи, как его имя, и богатырь, скрывая свой гнев, иронически называет себя Никитой Залешанином. Владимир указывает ему едва ли не унизительное место – «Садил его Владимир со детьми боярскими» или совсем пренебрежительно:

«Садись с нами … трапезовать,

На нижнем конечку есть местечка немножечко,

Други местечка все призабавлены,

Местечка все позаняты».

То, что его сажают так далеко, есть унижение его военных заслуг (опять же, унижение его богатырского достоинства). В ответ на это он не ест, не пьет, но начинает, говоря былинным языком, «потешаться» – например, становясь посередине палаты, начинает изображать Владимира:

«Он сапог во сапог да поколачивал,

Он скобка во скобку нащалкиват,

Золочеными перстными да он нащалкиват».

В других вариантах Илья издевается над гостями, а не над Владимиром: ломает перегородки на скамьях, которые устроены «чтобы каждый соблюдал свое место», Владимир сначала делает ему замечание, а потом сам пугается гнева богатыря и предлагает (очевидно, со страху) ему воеводство. Илья же отказывается:

«Не хочу я у вас ни пить, ни есть,

Не хочу я у вас воеводой жить».

Далее вынимает шелковую плетку-семихвостку с проволокой и начинает потчевать ею всех гостей. В одном из вариантов он убивает всех гостей, а князь спасается только тем, что забирается на печку и накрывается шубой (кстати, не той ли злополучной шубой, которую в другом варианте он дарит богатырю?).

В другом варианте от богатырских реплик и поступков Владимир приходит в ярость и приказывает вывести Илью и казнить. Естественно, он сбрасывает с себя схвативших его богатырей (ну, они никогда точнее не называются, так что можно в данном случае расценивать слово «богатырь» как «здоровяк» – это не обсуждаемые нами богатыри из свободного сословия былинных героев).

Вырвавшись, Илья берет лук и стрелы и стреляет по золотым маковкам церквей, как бы лишая Киев символов Владимирской власти:

«Летела тут стрелочка по поднебесью,

… Отстрелила вси маковки позолочены»

«На церквах то он кресты все повыломал,

Маковки он золочены все повыстрелил»[10] .

Смею предположить, что не случайно он стреляет не только по дворцу, но и по церквам. Мы будем неправы, если скажем, что Илья был язычником, потому стрелял по церквам – в битве со злодеем Соловниковым, ведь Илью спасает от смертоносного удара в грудь кинжалом именно крест – значит, он христианин. Я думаю, что в данном случае маковки церквей и кресты (равно как и дворцовые украшения с владимирского терема) означают символы Владимирской власти. Возможно, отчасти тут сказывается негативное отношение к порой чересчур упорному насаждению христианства во время крещения Руси (вспомним Новгород или провинциальные города). В.Я. Пропп также предполагает, что в народном сознании дворец и церковь тесно связаны[11] . Затрагивая эту тему, скажу, что из религиозных лиц в былинах можно встретить только попов и архиереев, присутствующих на пиру. А также очень редко встречается волхв – на пути какого-нибудь богатыря – чтобы богатыря вылечить или помочь ему в пути. Конечно, сказка – это уже совсем другой жанр, но все же – вспомните, как и кто вылечивает или оживляет героев, когда те ранены или умирают? Едва ли вы сможете привести хоть один пример, когда это делает священник или поп…

Золотые и золоченые кресты и маковки Илья несет в кабак и закладывает их, после чего на лучшей площади города устраивает свой пир с голью кабацкой: «Открывал Ильюша да свой почестный пир». Голь кабацкая – это не только кабацкие пьяницы – это и «мещане да стрелецкие». И «мужички-то все да деревенские», «лапотники до балахонники», в общем, люди, совершенно противоположные гостям Владимира. При этом в тех вариантах, где Илья получает шубу, на своем пиру он топчет ее, таскает по земле, заливает вином. Бояре же сразу доносят на Илью Владимиру, что, мол, Илья «обхулил» княжий дар, что он ему «не по любви пришел». Владимир приказывает в ярости казнить богатыря мучительной смертью – Илью хватают, сажают в погреб, закрывают погреб решеткой и засыпают песком (заваливают камнями). Но унижение и поражение Ильи – лишь мнимое – Апраксия тайно от Владимира поддерживает жизнь Ильи и в нужный момент (в момент нашествия татар на Киев) выпускает его.

Правда есть и другой конец – когда Владимиру доносят, что неузнанный Никита Залешанин – Илья, или когда он узнает о пире богатыря с голью кабацкой, он, не желая терять его расположения и дружбы, делает попытки к примирению. В таких случаях он посылает Добрыню как крестового брата Ильи примирить две враждующие стороны. Если Добрыне удается уговорить Илью, то тот приходит, говоря Владимиру:

«А было намерение напряжено

Натянуть тугой лук разрывчатый

А класть стрелочка каленая

Стрелить во гридню во столовую,

Убить тебя, князя Владимира

Со стольней княгиней Апраксией.

А ноне тебя бог простит

За эту вину твою за великую».

Есть и третий вариант концовки – Илья отказывается от почестей и уходит из Киева, уводя с собой всех богатырей. На приглашение Добрыни он опять же иронизирует: «Ай спасибо князю все за приглашеньице», но не идет, ведь «У его там много бояр есь всех».

Каков бы ни был конец, важен остается именно разрыв Ильи с Владимиром, непримиримый и вечный спор меж этими двумя сторонами.

Этот конфликт сказывается не только в былинах, где богатыри ссорятся с Владимиром или где он их унижает, но и виден по их различным действиям в одной ситуации. Посмотрим, как реагируют Илья и Владимир на вражеские угрозы. Когда Илья Муромец приезжает в Киев чтобы выгнать Идолище, то последнее начинает смеяться над небольшой комплекцией Ильи и тем, что Илья мало ест, одновременно хвастаясь своим богатым моционом:

««Как я бы тут его на ладно ту клал,

Другой рукой опять бы свержу прижал,

А тут бе еще да ведь блин-то стал…

…

А в ширину-то ведь сажень была печатная,

Головище у меня да что лоханище,

Глазища у меня да что пивные чашища,

…

Как я-то ведь да к выти хлеба ем,

А ведь по три-то печи печёныих,

Пью-то я еще зелена вина

А по три-то ведра я ведь мерныих…»[12] и т.д.

На это Илья отвечает ему шуткой о том, что, мол, была у его соседа прожорливая корова – тоже много ела, и потому однажды «треснула», чем подбивает идолище на драку и побеждает его. Примерно похожая ситуация происходит и с Алешёй Поповичем, когда на Киевском пиру появляется Калин-царь. Он пользуется той же шуткой о корове (иногда – о собаке), чем вынуждает схватиться незваного гостя за «ножище-кинжалище» и после в поле убивает его в поединке. Как видите, богатыри даже как бы «особо не напрягаясь», с шутками, в поединке побеждают незваных гостей, которые являются символами татарского нашествия.

Теперь посмотрим на реакцию Владимира. На угрозу нашествия врагов он реагирует менее, чем мужественно: по Тихонравову и Миллеру[13] он пугается и желает покончить с собой («И буйная голова зачем с плеч не катится?»), чаще всего он просто плачет: «С ясных очушек он ронит слезы ведь горючие…», у Крюковой[14] он падает в обморок, так что его уносят в спальню. Владимир не может придумать никаких мер, кроме усиленных богослужений (вспомним третью фазу жизни Владимира по летописи).

В былине «Алёша Попович и Тугарин», последний приезжает на пир в Киев званым гостем Владимира. Специально для него

«Ставили ему столы дубовые,

Наливали питьеца медвяные,

Полагали ему ества сахарные»[15]

Судя по тому, как Алёша Попович насмехается над ним и как в итоге одолевает его, народ в былинах явно осуждает Владимира и его трусливое унижение и приглашение Тугарина на пир, еще более усугубляется его осуждение красноречивым умалчиванием каких либо причин, почему Владимир выходит на встречу врагу, кланяется и зовет его на пир.

Ситуацию в былине об Идолище хорошо передал Пропп: «Идолище идет во дворец, где начинает обжираться и безобразничать. … Идолище издевается над князем. Князь же закован в железо и его отправляют в поварню, готовить еду обжорливому Идолищу или же Владимир прислуживает ему за столом»[16] .

Эти примеры, по моему, достаточно красноречиво показывают, насколько различаются натоящие народные герои и князь – воплощение власти и центролизации страны.

Возьмем еще одну былину – более позднюю и весьма редкую – былину о Сухмане. Забегая вперед, скажу, что в ней еще больше развивается тема различия меж богатырем и князем Владимиром. Тут опять же начинается действие в палате Владимира, и опять же представители разных сословий выделяются хвастовством. Хвастовство в былине – не признак тщеславия героя, а, грубо говоря, свидетельство его участия в производительной деятельности и выражает осознание своего достоинства. Не хвастать – дурной тон, и демонстрация безучастности по отношению к окружающему – непричастность к общему делу. На этом пиру не хвастает только Сухман, и Владимир замечает это. Он также не ест и не пьет. Но впрочем, былина не имеет внешней завязки – так как меж Владимиром и Сухманом нет открытого конфликта. В данном случае Владимир даже внимателен в богатырю – он спрашивает, что же не так:

«Что же ты. Сахман сын Долмантьевич,

Ты не ешь. Не пьешь, ты не кушаешь,

Белой лебеди сам не рушаешь,

Ничим молодец не похвастаешь?»[17]

Хотя, впрочем, будет неверно не заметить того, что Владимир задает эти вопросы скорее с укоризною, чем с участием. Скрытый глубокий конфликт тут еле-еле виден, так как на самом пиру он раскрыться не может (как в предыдущем примере), в его основе лежит социальное и идеологическое неравенство. Важно то, что богатыри не выслужили у Владимира ничего, «даже хлеба мягкого». Сухман принадлежит к числу неимущих и хвастать может только своей силой.

Далее происходит момент, который вызвал у многих ученых резкое недоумение – Сухман обещает привезти с охоты Владимиру живую лебедь (этим, мол, и похвастает). «Почему такой могучий богатырь, как Сухман, побивающий не хуже Ильи Муромца несметную силу татарскую вырванным с корнем дубом, может похвастаться только тем, что привезет князь лебедь белую?» – в недоумении пишет Шамбинаго – ссылка??? . Немного понятнее становится этот мотив, когда в другой версии этой былины мы видим, что это поручение дает Сухману Владимир. Теперь становится ясно, что это – унизительное поручение. Такое задание – знак опалы. «Скрытый антагонизм начинает принимать форму открытого разрыва» – пишет Пропп. Привезенная лебедь, конечно, не примирила бы князя с богатырем.

Потому охота Сухмана неудачна ни на одной из трех заводей. Он не видит никаких птиц, но возвращаться без добычи в Киев – недопустимо:

«Как поехать мне ко славному городу ко Киеву

Ко ласковому ко князю ко Владимиру?

Поехать мне – живу не бывать».[18]

Но вот вскоре он видит татарские силы, собирающиеся на другой стороне Днепра (Непра-река). Этого не может вынести богатырское сердце:

«Не честь, не хвала мне молодецкая

Не отведать мне силы татарские,

Татарские силы неверные»[19]

Он берет первое, что попадается из тяжелого под руку – в данном случае вырывает с корнем дуб, который к концу боя расщепляется и измочаливается, и одерживает победу. Мы опустим дальнейшие рассуждения по поводу различия с более ранними образцами боя в былинах и перейдем сразу к Киеву. Естественно, слушатель (читатель) ожидает почести и похвалы Сухману со стороны Владимира. Но тот, игнорируя раны и состояние богатыря, спрашивает об обещанной лебеди, которую, ясное дело, богатырь не привез. Князь гневается и наказывает Сухмана, думая, что богатырь насмехается над ним:

«Посадил его Владимир стольно-киевской

Во тыи погреба во глубоки,

Во тыи темницы темныи:

Железными плитами задвигали,

А землей его призасыпали,

А травой его замуравили,

Не много ли не мало лет то на тридцать».

В итоге помогает Сухману Илья Муромец, который находит остатки дубья Сухмана и берет его с собой как доказательство в Киев. Но концовка все равно трагична. Несмотря на то, что Владимир выпускает Сухмана:

«Ай же ты Сухман Одихмантьевич!

Выходи со погреба глубокого:

Хочет тебя солнышко жаловать,

Хочет тебя солнышко миловать

За твою услугу великую».

Но Сухман понимает, что не может служить Владимиру, быть его верным рабом, потому не желает подчиниться:

«Не умел меня, солнышко, миловать,

Не умел меня, солнышко, жаловать,

А теперь не видать меня во ясны очи!»[20]

И Сухман вынимает маковые листочки из своих кровавых ран и истекает кровью. Тем самым он демонстрирует, что лучше быть убитым в бою (от боевой раны), чем жить в Киеве, в котором правит Владимир.

Заключение

владимир князь летопись фольклор

1. Князь Владимир в былине – образ гораздо менее развитый и подробный, чем в летописи, Владимир не имеет в ней трех этапов биографии, свойственных летописи и демонстрирующих превращение дикого и необузданного властителя в богобоязненного и праведного правителя. Очевидно, в народном представлении выбор веры не был решающим фактором в формировании этого образа.

2. Тем не менее, образ Владимира в былине – вполне сформировавшийся, цельный. Он – символ централизованного государства, которое богатырь должен защищать. Это – основная функция богатырей Киевского цикла. Не случайно поэтому Владимир находится именно в Киеве.

3. Однако любопытен тот факт, что из всех князей в былинах присутствует только князь Владимир. Видимо, в народном сознании он становится символом объединения русских земель под знаком креста, хотя сам факт христианизации не находит отражения в былине (может существовать только косвенно – врагом предстает, например, «идолище поганое»). Киевская Русь видится чем-то вроде идеального государства в период создания былин как фольклорных произведений, исторически совпавшего с периодом раздробленности.

4. Образ князя Владимира, созданный в былинах, представляется более ранним, чем тот, о котором идет речь в летописи. В летописном варианте значимость этого князя повышается благодаря христианской идеологии.

5. Историческое значение князя в былинах сводится лишь к его огромной власти как князя Киевского (князя всей Руси), по своим же личным качествам он уступает богатырям.

6. Былины как фольклорные произведения избежали влияния государственной цензуры и образ был сформирован только народным отношением к данному персонажу, тогда как в летописи он испытывал серьезное влияние государственной идеологии.

7. В итоге обоих анализов, мы видим перед собой правителя нервного, сохранившегося в народном сознании в образе подлеца, который воплощает чуждую народу власть. В его портрете, как в первом, так и во втором, прямо или косвенно он ассоциируется с крещением Руси или вообще с церковью. Вспоминая, что христианизация была проведена еще и в целях объединения страны (то есть, для более удобного управления ею), то кажется очень уместным и восприятие религиозного аппарата как части государственного. Сам Владимир в общем, видимо был неглупым, хитрым и коварным, что и проявлялось в его правлении. О его душевном изменении, которое так явно видно в летописи (в три или две фазы) думать не приходится, так как если разбирать его деяния независимо от отношения к нему летописца, то в принципе получается портрет цельного сложившегося характера. Владимир отчасти похож на князей Московских, которые во время ига готовы были пойти на своего русского соседа (часто – на брата) плечом к плечу с монгольскими воинами ради ярлыка на княжение или возвышения в глазах власти имущего хана. Так или иначе, сложно (да и, наверное, неверно) было бы отрицать заслуги данного правителя перед страной. Для человека, изучившего Владимира как личность и как правителя, остается решить для себя одно: оправдывают ли используемые Владимиром средства достигаемых им целей? Но этот вопрос едва ли исторический – предоставим это решать каждому человеку по отдельности.

Список источников и литературы

1. Песни, собранные П.Н. Рыбниковым Изд. 2, т. I–III, М., 1909–1910

2. В.Я. Пропп «Русский героический эпос. Издательство Ленинградского Университета 1955

3. Н.С. Тихонравов и В.Ф. Миллер. Русские былины старой и новой записи. М., 1894

4. Избранные былины изд. Второе под ред. А. Нечаева Каргосиздат Петрозаводск, 1938

5. П.Н. Травкин «Язычество древнерусской провинции. Малый город.» Издательство «Талка». Иваново 2007

6. Л.Н. Гумилев От Руси до России: очерки этнической истории / Лев Гумилев [послесл. С.Б. Лаврова]. – М.: Айрис-пресс, 2008. – 320 с.: ил. – (Библиотека истории и культуры.)

7. Л.Н. Майков «Материалы и исследования по старинной русской литературе, т. 1–2, СПб, 1890–1891

8. В.Я. Пропп Фольклор и действительность. Избранные статьи М., 1977

9. В.Я. Пропп Исторические корни волшебной сказки. Издательство «Лабиринт», М., 2000

[1] Л. Майков «Материалы и исследования по старинной русской литературе» (1890—1891)

[2] М.Г. Халанский Великорусские былины Киевского цикла (Варшава, магистерская диссертация, 1886)

[3] М.Г. Халанский «Экскурсия в область древних рукописей и старопечатных изданий» (Харьков, 1900 - 1902)

[4] Л.Н. Майков «Материалы и исследования по старинной русской литературе, т. 1-2, СПб, 1890-1891»

[5] П. Н. Травкин «Язычество древнерусской провинции. Малый город.» Издательство «Талка». Иваново 2007

[6] Л.Н. Гумилев «От Руси до России:очерки этнической истории / Лев Гумилев [послесл. С.Б. Лаврова]. – М.: Айрис-пресс, 2008. – 320с.: ил. – (Библиотека истории и культуры.) стр. 52-53»

[7] П. Н. Травкин «Язычество древнерусской провинции. Малый город.» Издательство «Талка». Иваново 2007

[8] В. Я. Пропп «Русский героический эпос. Издательство Ленинградского Университета 1955». Стр. 281

[9] В. Я. Пропп «Русский героический эпос. Издательство Ленинградского Университета 1955». Стр. 283

[10] В. Я. Пропп «Русский героический эпос. Издательство Ленинградского Университета 1955». Стр. 285

[11] Там же.

[12] «Избранные былины изд. Второе под ред. А. Нечаева Каргосиздат Петрозаводск, 1938» стр. 107

[13] Н. С. Тихонравов и В. Ф. Миллер. Русские былины старой и новой записи. М., 1894

[14] Былины М. С. Крюковой. Записали и комментировали Э. Бородина и Р. Липец. Летописи Гос. Лит. Музея.

[15] Избранные былины изд. Второе под ред. А. Нечаева Каргосиздат Петрозаводск, 1938, стр. 58

[16] В. Я. Пропп «Русский героический эпос. Издательство Ленинградского Университета 1955 стр. 219

[17] В. Я. Пропп «Русский героический эпос. Издательство Ленинградского Университета 1955 стр. 376

[18] Песни, собранные П.Н. Рыбниковым Изд. 2, т. I-III, М., 1909–1910. стр. 148

[19] Песни, собранные П.Н. Рыбниковым Изд. 2, т. I-III, М., 1909–1910. стр. 148

[20] Песни, собранные П.Н. Рыбниковым Изд. 2, т. I-III, М., 1909–1910. стр. 148

Скачать архив с текстом документа